Елена Таволга

Царева милость

Шел 1892 год. Кострому полонило сентябрьское ненастье. Знобкий ветер и липкая морось понуждали жителей искать теплый, сытный угол. В трактир на Русиной улице набилось столько народу, что половой, разрываясь между гостями, кухней и хозяином, еле успевал разносить кушанья и принимать плату. Духота, казалось, сгущалась оттого, что серый свет за окнами мерк, а гул голосов, сопенье и кряканье лишь прибывали.

Охнула открываемая дверь, и ворвавшийся с улицы колокольный звон на мгновенье придавил шум, пропитанный запахом кислых щей, чеснока и махорки. Вошедший неказистый мужичонка с кнутовищем под мышкой стянул с головы шапку и пригладил сально-пегие волосы.

– Евсеич! – услышал он знакомый голос и нашел глазами широкоплечего мужика с разбушевавшимися смоляными кудрями, прихваченными очельем.

– Не застужай! – гаркнул стоявший рядом с ним половой.

– Здорово, Капитоныч. – Евсеич захлопнул чавкнувшую дверь и примостился на лавку к приятелю за широкий стол, втиснув кнут за голенище.

– Здорово. Угощайся. – Капитоныч, доедая кашу, придвинул приятелю кружку с квасом. – Как твоему Карьке новые подковы? В пору пришлись? – усмехнулся.

– В пору, благодарствуй. Да только виноват я перед тобой. – Евсеич отодвинул кружку и уставился на сидящего напротив типа в надвинутом на самые глаза картузе. Тот подчищал хлебной коркой остатки жаркого. – Пришел сказать, что не наработал я тебе плату. Прости. Должен буду. Потерпи день-другой, Христа ради.

– Ездоков, поди, по такой погоде мало? – Кузнец тоже взглянул на не снимавшего картуз посетителя.

Тот вылил из штофа остатки водки в стопку и опрокинул ее в себя.

– Ездоков немного, однако, – кивнул Евсеич. – Да к тому еще и обманщики попадаются. – И вдруг, подавшись вперед, сорвал картуз с головы незнакомца.

Вокруг примолкли. Половой, положивший посетителю полтину сдачи, и трактирщик, державший в руках кубышку, тревожно переглянулись.

– Не узнаешь, мил человек? – Евсеич положил картуз перед собой. – А ведь это я тебя давеча подвозил. Что же ты балуешь? Одной рукой даешь, другой отнимаешь. Мне ковалю платить. Я хвать, а твоего целковика и нет в кармане.

– Верно, дырявый он у тебя, – попытался отбояриться посетитель и рывком встал, но тут же пошатнулся и плюхнулся на место.

– Нет у меня никакой прорехи. Смотрите, люди добрые. – Евсеич вывернул карман. В тишине звякнул выпавший из него гривенник. – А вот ты странно плату давал. – Евсеич погрозил пальцем. – Сжал мой кулак с рублем зачем-то и говоришь: «Держи крепче». Щедрость-то твоя грабежом обернулась. Не стыдно на ямщике наживаться? – Евсеич поднял гривенник и показал всем как свидетельство своей бедности.

Со всех сторон загомонили.

– Ах, ты... – пробасил Капитоныч, сжимая кулаки.

– Прости, брат, – заплетающимся языком проговорил посетитель. – Возьми вот. – И подвинул полтину сдачи Евсеичу.

Евсеич нахлобучил на него картуз. Гул возбужденных голосов тотчас стих. Трактирщик и половой снова переглянулись и согласно перевели дух: скандала не будет, посуда и мебель не пострадают. Успокоенный трактирщик обратил ласковый взгляд на кубышку и изменился в лице.

– Держи вора! – крикнул он половому и метнулся к картузнику. – И меня обманул! Где твой рубль, с которого ты сдачу получил? – Он грозно навис над обманщиком, удерживаемым слугой.

Народ снова загудел.

Картузник, похлопав себя по бокам, достал целковый и, упершись мутными глазами в необъятный живот трактирщика, молча протянул плату. Целковый трактирщик принял, но подмигнул половому и кивнул на дверь.

– За счет заведения. Мошенник чуть и меня в расход не ввел. – Прибрав рубль в кубышку, трактирщик сам поднес Евсеичу кружку кваса и обратился ко всем: – Кушайте, почтенные, пока не простыло. Не волнуйтесь.

Всхлипнула отброшенная дверь, пропустив квартального – грузного, запыхавшегося, с обвисшими бакенбардами на одутловатом лице.

– Что за оказия? – ворчливо осведомился он, отирая лоб под старой фуражкой с сияющей кокардой.

– Сидорыч, грабят! – подался навстречу трактирщик, держа в руках открытую кубышку.

Пьяный картузник мирно похрапывал на лавке, улегшись набок, а трактирщик и ямщик взялись наперебой рассказывать квартальному про обманный рубль. Любопытные плотным кольцом обступили стол, за которым проводился розыск.

– Вот видишь? Пропал! – Трактирщик поднес кубышку к самому носу квартального.

– Я же говорил, говорил, – подзуживал Евсеич, прихлебывая дармовой квас.

– Обыщи, – приказал квартальный Капитонычу.

Могучий кузнец аккуратно перевернул спящего на спину, подложив под голову картуз, и вынул рубль из того самого кармана, из которого обманщик при нем и Евсеиче доставал плату для трактирщика.

– Ловко! – то ли испугался, то ли восхитился кто-то из толпы.

– А это что? – Кузнец вынул из другого кармана затертую книжечку.

– Что-что, паспорт, – отобрал книжечку квартальный, открыл, прочитал: «Осип Иванович Комиссаров-Костромской, потомственный дворянин, православный, проживает в Полтавской губернии». Хм-м-м. – Он скептически оглядел пьяного: русые, стриженные в скобку волосы, нос картошкой, испитое лицо, поношенная одежда, разбитая обувь. Повертел монету перед услужливо поднесенной трактирщиком керосиновой лампой. – Рубль как рубль, – пробурчал под нос. – Герб есть, Георгий в нем тоже есть, надписи по кругу – вот они. Погоди-ка. А бороды-то на царевом лике нет. Усы, бакенбарды на месте, а бороды нет! – Сидорыч попробовал деньгу на зуб, почесал затылок, поправил фуражку. Оглядев вытаращенные глаза и открытые рты, постановил: – Фальшивомонетчик. Рубль и паспорт поддельные. Тару! Мошенника в участок.

Половой в мгновение ока свернул корнетик из оборванного по краям на папироски «Городского листка». Квартальный опустил в него целковик, присоединил к нему полтину, на которую в равной степени с Евсеичем претендовал трактирщик, и объявил:

– Улики. – На жалобный стон Евсеича «Потерпевшие мы» рыкнул: – А не подельщики?

– Не погуби, Сидорыч! – Трактирщик замотал головой и тотчас всучил квартальному невесть откуда взявшийся штоф водки.

– Не извольте беспокоиться, господин квартальный, – испуганно затараторил Евсеич. – Доставим тело в лучшем виде и со всем нашим удовольствием. Капитоныч, подмогни.

Евсеич распахнул дверь. Капитоныч бережно, как младенца, вынес фальшивомонетчика на руках. Следом в обнимку со штофом проследовал в гробовой тишине квартальный. Когда, чавкнув по обыкновению, дверь захлопнулась, трактирщик перекрестился. Посетители засобирались.

* * *

– Вот, господин следователь, еще тепленький.

С этими словами квартальный вломился в тесный кабинет, где под портретом Александра III за внушительным столом сидел по стойке смирно капитан полиции, поблескивая пенсне. Сидорыч подступил было вплотную к столу, но был отброшен молниеносным взглядом Юпитера и девятым валом одеколонного аромата. Попятившись, он неожиданно резво для своей комплекции отдал честь, щелкнув пятками, и замер с умильной улыбкой, обращенной к хозяину кабинета.

Евсеич и Капитоныч под руки втащили пьяного. Пенсне возмущенно полыхнуло. Следователь помахал перед носом рукой, рванулся к окну открыть форточку и, вдохнув свежего воздуха, сел на место.

– Что это такое? Зачем это? Доложите толком, – произнес он капризным тоном.

– Задержан фальшивомонетчик, господин следователь. Для быстроты делопроизводства доставлен свидетелями. – Евсеич и Капитоныч покивали. – Вещественные доказательства. – Квартальный положил перед следователем паспорт задержанного и смятый газетный сверток.

– Присаживайтесь. – Следователь подбородком указал троице на лавку у дверей и кончиками пальцев раскрыл паспорт, держа его на расстоянии. Пробежался глазами, укоризненно взглянул поверх пенсне на доставленного. – Как не стыдно, господин Комиссаров, да еще через черточку Костромской, позорить звание дворянина? Э-э-эх!

Евсеич снял картуз с понурой головы задержанного, что-то бормотавшего в свое оправдание.

– А вот вещественное доказательство. – Преодолев волны одеколона, квартальный вынырнул у следовательского стола и предупредительно раскрыл кулек. – Фальшивая монета рублевого достоинства.

Следователь брезгливо вытряхнул кулек – на стол выпала полтина. Встретив испытующий взгляд поверх пенсне, Сидорыч вспотел.

– Ей-богу не брал, – мелко закрестился он. – Скажите. – И обернулся к свидетелям.

– Чья полтина? – Следователь подозрительно воззрился на нее.

– Моя, – заторопился Евсеич, – точно моя.

– Полтина не фальшивая, – твердо сказал следователь и положил ее на край стола, – значит, к делу отношения иметь не может.

– Не может-не может, – затряс головой Евсеич и так быстро, подскочив к столу, схватил монету, что пьяный даже шевельнуться не успел.

– Где же фальшивый рубль фальшивомонетчика? – раздраженно вопросил следователь.

Задержанный криво усмехнулся.

– Так у него же! Он его колдунством взад присваивает и надувает честных граждан. – Сидорыч обмахивался фуражкой и вытирал со лба крупные капли пота. – Позвольте обыскать при вас.

– Позволяю. – Следователь потер пальцы, будто стряхивал с них крошки.

– Капитоныч! – грозно повел бровью квартальный.

Кузнец проворно извлек из кармана задержанного рубль. Подлетел квартальный, передал монету следователю. Тот поправил пенсне, покрутил целковик в пальцах, как колесико, процедил:

– Запишем собственноручно: «Изъята циничная подделка с царским ликом на аверсе. При прочих воспроизведенных денежных знаках на августейшем лике противу всех правил преувеличены усы и отсутствует окладистая борода». Но как искусно сделано-то, черт побери! – не удержался следователь, отложив перо. – Одного не понимаю: зачем чеканить фальшивку такого достоинства, да еще и под старину? Ну да наше дело – разоблачать и пресекать. А рассуждать – дело высших инстанций, – скосил он глаза на портрет Александра Третьего за спиной.

– Не фальшивка потому что, – донеслось с лавки. – Отчеканена сия монета по личному повелению Александра Второго в награду, – заплетающимся языком попытался объяснить пьяница.

– Поговори у меня еще. – Не вслушиваясь в речь задержанного, следователь промокнул написанное пресс-папье и полюбовался на свой почерк. – Продолжим. – Следователь вновь вооружился пером. – «К сей неопровержимой улике прилагается еще одна – поддельный паспорт на имя Осипа Комиссарова». – Следователь задумался. – Конечно, таких, как ты, разбойников надо отправлять на каторгу без суда и следствия. Но закон есть закон. Я по всем правилам пошлю запрос по документу. А пока идет ответ, посиди-ка в кутузке вместе с вором Полушкой. Так вместе на суд да на каторгу и пойдете. Проводи-ка, любезный, к месту господина Костромского через дефис, – обратился он к квартальному.

Сидорыч, поправив штоф водки за пазухой, дал помощничкам отмашку:

– Слыхали? – И, выходя следом, бросил в притворяемую дверь: – Уж вы не забудьте, господин следователь, указать в протоколе, мол, я этого фальшивомонетчика нашел, разоблачил и привел.

– Забудешь тебя, как же. – Следователь помахал рукой, разгоняя запах и одновременно веля поскорее освободить его кабинет.

* * *

Две недели спустя в том же самом кабинете, в волнах того же самого аромата, все так же проглотив аршин, сидел под портретом императора следователь и смотрел в глаза своему пенсне. Ущербный лучик уставшего протискиваться между тучами солнца отражался в круглых стеклышках. Следователь досадовал, что строгие, как он считал, черты его лица приобрели в них кислое выражение. Он отложил пенсне на папку с бумагами, поверх которой лежало шило, и нахмурился.

– Прокурору вздумал жаловаться, шельмец? – Следователь с ненавистью посмотрел на плюгавого мужичонку, по прозвищу Полушка.

Тот стоял в углу со связанными руками и смотрел исподлобья на следователя.

– Вздумал! – Полушка вскинул голову, но, заметив блеснувшее пенсне, сменил вызывающий тон на плаксивый: – А как не жаловаться, ежли вы меня, маловинного, дьявольским пыткам подвергаете?

– Это кто здесь маловинный? – Следователь схватил шило и показал его Полушке на открытой ладони. – Какие пытки?

– Ща я этому маловинному, – раздалось из-за спины Полушки, и он сделал выпад вперед, чтобы не упасть от тычка между лопатками.

– Не сметь! – Следователь шлепнул одной рукой по столу. – При мне никакого рукоприкладства. А ты, – раздраженно отбросил он шило другой и смерил Полушку взглядом, – отвечай на мои вопросы.

Полушка потоптался на месте, прикидывая, как лучше выгородить себя.

– Господин следователь, – просяще заговорил он, – избавьте вы меня от этого беса. Не могу спать через него. Вот. – Полушка вылупил глаза, и тут только следователь обратил внимание на то, что они красные. – Дразнит меня неразменным рублем: «Укради да укради» – и лыбится. Ну, я же слаб на это дело, сами знаете. Каждую ночь я этот целковик краду, когда бес засыпает, а наутро рубль опять у ирода. Куда я только деньгу не прятал! И в тюфяк, и в обутку, и за щеку. Последнюю неделю глаз не смыкал – сторожил. А рубль все к бесу возвращается. И сижу-то я всего-навсего за купеческий кошелек с семишником, и без молитвы за ложку не берусь. – Полушка перекрестился. – За что же вы меня дьявольскому искушению подвергаете? Нет такого в законе. Не согласный я. – Голос Полушки возвысился до праведного негодования.

Лицо следователя вытянулось. Он достал белоснежный платок, однако до лба не донес, положил перед собой.

– Узнаешь? – указал глазами на шило.

– Нет, – топнул ногой Полушка.

– Ща я как напомню...

От нового тычка Полушка едва устоял на ногах.

– Оборона от нечистого, – промямлил он и потупил глаза.

– Оборона от нечистого – крест, а это орудие убийства. – Следователь переложил пенсне подальше от шила – к чернильнице. – Или ты забираешь жалобу прокурору, или получаешь новое обвинение – в покушении. Я еще выясню, откуда у тебя шило, – погрозил он пальцем.

– Я что... Я понял... осознал то есть. Заберу. А только и вы избавьте меня от лукавого, чтобы не вводил во искушение. – Полушка чуть не плакал.

– Разговор окончен. Увести. – Следователь сделал нетерпеливый жест надзирателю.

– Вот! Вот мошенник! – донеслось из коридора. – Это меня-то обратно обворовывать?! Меня, Полушку?! Где рубль, гад?

В двери вошел бывший пьяница в сопровождении другого надзирателя.

– Садитесь, Осип Иванович. – Следователь поморщился и надел пенсне, тщательно протерев его платком. – Извещаю вас о том, что пришел ответ на запрос по вашим документам. – Следователь осторожно извлек из папки нужный лист, не потревожив шила. – И весьма подробный ответ за высочайшей подписью и печатью. Из разъяснений следует... – Следователь промокнул лоб и надолго замолчал, углубившись в чтение. – Следует, что паспорт подлинный, а вы, уважаемый гражданин Комиссаров-Костромской, являетесь, так сказать, национальным героем, спасителем Александра Второго, почетным гражданином разных городов, почетным членом всяких клубов, владельцем полученных в дар земель и домов, ротмистром в отставке гусарского полка, обладателем орденов и медалей как русских, так и иноземных, и прочая и прочая, как говорится. Но вы так... скромно одеты и так... демократично себя вели, что мы с квартальным впали в заблуждение, за что просим вас великодушно простить нас. А все от усердия в служении государю, сами понимаете. Тут еще сказано про выпущенный по повелению прежнего императора особый неразменный рубль, что никогда не позволит оскудеть мошне вашей, Иосиф Иоаннович. – Следователь осклабился и, привстав, коротко поклонился. – Со всей преданностью императорскому двору и личным к вам почтением возвращаю этот бесценный знак царской милости.

Следователь судорожно схватил шило и открыл ящик стола, чтобы убрать с глаз долой орудие убийства – положить в коробку для вещественных доказательств на место волшебного монаршего целковика. Но коробка оказалась пуста. Шило стукнуло о ее дно, а следователь так и остался в позе упавшей стрелки метронома. По-птичьи вывернув шею, и с мольбой возведя глаза на портрет императора, он безмолвно зашевелил губами.

– Нету?

Сочувственный вопрос подействовал: следователь воспрял на стуле ванькой-встанькой и вновь занял аршинную позу.

– Нет, – выдавил он и непослушной рукой поднес к глазам платок.

Надзиратель, переводивший взгляд с заключенного на следователя, побледнев, припал спиной к дверям.

– Да не пужайтесь вы так. – Осип достал из кармана рубль, подкинул его и поймал на лету. – Туточки он. Никак не избавлюсь от него. Ни заплатить им по-настоящему нельзя, ни украсть его не получается. Он от Полушки каждое утро ко мне возвращался.

– Зачем от царского подарка избавляться? – Следователь искренне недоумевал. – Это ж такая выгода, то есть возможности, прямо неограниченные. Если бы у меня... Да если бы мне... Да я бы... – Тут он спохватился и стер платком с лица мечтательное выражение.

– Царева милость велИка, да не стоит и лыка. Слыхали такую пословицу? – Следователь помотал головой. – А я на собственной шкуре понял ее смысл. Когда был я простым картузником в Питере, то жил счастливо, хоть и небогато. А как разбогател по царевой милости, отвернулась от меня судьба. Лениться стал, славу полюбил, не своей жизнью зажил. Какой я ротмистр или помещик? Дворяне от меня нос воротили, знаться со мной не желали: необразован я для них, прост, манеры не те. Пить от обиды начал, да так все и просадил. Обеднел, жену похоронил, дети отвернулись. Прежним мастерством зарабатывать не могу: руки дрожат. Вернулся вот умирать на родную землю. Может, где в обители пристроюсь. Но куда же мне с рублем-то? Вот напасть. Пропащий я человек, словом.

– Ага. – Следователь снял запотевшее пенсне. – Даже не знаю, что и сказать, голубчик. Возьмите себя в руки, начните новую жизнь.

Следователь лично выпроводил Осипа на улицу, пожелав всего хорошего, а оставшись один, размяк на стуле и расстегнул воротник.

– Уф! – вырвалось у него. – Дела-а-а. Пронесло, кажется, – прошептал он самому себе, но тут же опасливо покосился на портрет, застегнул пуговицы, нацепил пенсне и выпрямил спину.

* * *

Подняв воротник и надвинув картуз, брел Осип по городу под мелким дождем. Под ногами хлюпало, над головой нависало клочковатое грязно-серое небо. Выходившая из города дорога, с почерневшим по обочинам бурьяном, вела в Ипатьевский монастырь. Он был знаком Осипу с детства. Вместе с пацанвой он крал в монастырском саду яблоки. Еще незрелые, твердые, они казались мальчишкам сахарными, потому что доставались на халяву. Сорванцы хвастались друг перед дружкой, кто больше яблок умял, а потом расплачивались за глаза завидущие и руки загребущие: носили порты в руках от куста до куста. Хорошее было время!

Пропитанная дождем одежда отяжелела и вызывала озноб, ноги в промокших башмаках замерзли до онемения. Когда Осип добрался до старой раскидистой ветлы, у него уже зуб на зуб не попадал. Трясущимися руками он обхватил себя, спрятав ладони под мышки, прислонился к стволу и сполз на выбивавшийся из земли толстый корень. Порванная ветром крона почти не защищала от мороси, с редких листьев капало. Осип поднял голову и с закрытыми глазами ловил капли ртом: жажда мучила не меньше холода. Заходящееся сердце, сжавшийся желудок, сама покрытая мурашками кожа требовали горячительного. Нащупав в кармане ледышку целковика, он лихорадочно соображал, где взять водки, чтобы согреться, а лучше – самый последний раз напиться перед монастырской жизнью. Это если все-таки возьмут в обитель. Может, остался еще какой кабак за околицей, куда пока не дошел слух о его царском рубле? В городе-то Осипа отовсюду гнали: с посетителей требовали вначале плату показать, а потом уже обслуживали. Неразменный целковик к оплате не принимали.

Раздумья Осипа прервал шорох. Сквозь сомкнутые веки он заметил, что внезапно потемнело, будто кто-то встал над ним. Осип обмер. Захотелось зажмуриться изо всех сил, но он заставил себя разжать веки и увидел склоненное к нему мертвенное лицо, вытянутое, как лошадиная морда, с маленькими глазками, в упор глядящими из-под спутанных бесцветных волос. Щеки Осипа коснулась свисающая с шеи мертвеца веревка.

– Что ты все ходишь за мной? – Страх Осипа сменился досадой. – То в снах покоя не давал. А теперича наяву объявился? Чего тебе надо?

– Не стыдно? – Мертвец снял с шеи петлю и протянул Осипу веревку.

– Чего стыдно-то? Бедности? Одиночества? Пьянства? Так в этом ты виноват. И царь со своим рублем. Изыди! – Осип замахнулся, но ударить побоялся. – Прочь!

На нетвердых ногах, оттолкнув руку с веревкой, Осип бросился обратно в город. Разбрызгивая лужи, скользя по грязи, он бежал, то и дело оглядываясь на мертвеца в забрызганном по колена саване. Длинный подол мешал мертвецу, он двигался медленнее Осипа, но не отставал. Осип увидел впереди извозчика, рванулся с криком: «Стой!» – и упал. Ямщик оглянулся, но коня не придержал, наоборот, узнав Осипа, занес кнут. Подгонять коня, однако, не потребовалось, почуяв рядом мертвеца, он понес. Осип вскочил и, перепачканный дорожной глиной, не веря в то, что от него бегут, кинулся вперед, подгоняемый возгласами:

– Не стыдно? Не стыдно? Не стыдно?!

Показался трактир на Русиной улице. Рядом ни души. Брошенный конек, запряженный в бричку, щипал на обочине пожухлую траву, перегородив дорогу.

На подгибающихся ногах, цепляясь за перила, Осип взобрался по ступеням крыльца. Перед дверью остановился, тяжело дыша, взялся за скобу. Услышав позади себя приближающийся топот, потянул скобу на себя. Дверь не поддалась. «Запираться стали от лихих людей», – мелькнуло в голове у Осипа. Он загрохотал кулаком:

– Откройте!

В окне, выходившем на крыльцо, замелькали лица с круглыми глазами. Внезапно дверь распахнулась, едва не ударив Осипа, вынужденного спуститься на одну ступень. На крыльцо высыпала толпа. Впереди других стоял половой, вооруженный кочергой, подле него – трактирщик с неизменным штофом в одной руке и топором в другой. Из-за трактирщика выглядывал Евсеич с поднятым кнутовищем. Последним, плечом подвинув теснившихся, вышел кузнец с кружкой в руках. Возвышаясь над всеми, он смотрел на Осипа не со злобой или страхом, а с любопытством и прихлебывал квас.

– Иди ты отсюда, мил человек, – неуверенно сказал трактирщик, всучил Осипу штоф и, так как Осип не уходил, заорал во все горло: – Полиция! Грабят!

Из-за угла трактира высунулась голова в форменной фуражке с блестящей кокардой, поморгала опухшими глазками, раздувая щеки, прогундела:

– Полечиться бы вам в больничке, уважаемый, как вас там, через черточку. И вашему приятелю тоже. Не затем вас, господин, выпустили, чтобы вы буянили. – И скрылась.

– Не приятель это. Мне б укрыться. – Осип снял картуз.

Кузнец сделал шаг вперед, и Осипу показалось, что ему сейчас подадут руку, чтобы помочь взойти на ступень. Но нет. Кузнец захлопнул чавкнувшую дверь. Осип скатился с лестницы прямо к углу трактира, где только что скрылся квартальный. Кто-то подхватил Осипа под мышки, помог подняться.

«Квартальный», – подумал Осип, глотнул из штофа, из которого половина выплеснулась, и хотел предложить посочувствовавшему. Но едва оторвался от посудины, почувствовал, как шею обвила петля.

– Признайся, – пахнуло на него могилой, – не ты царя от пули спас, а я промахнулся.

– ПризнаюЮ. И что? – Осип попытался локтями отпихнуть привидение.

Но оно не отпускало и продолжало цедить сквозь оскаленные зубы:

– Не совестно было награды принимать?

– При чем тут совесть? Я маленький человек. Как я посмел бы отказаться от высочайшей милости? – Осип изловчился и еще хлебнул водки.

– Незаслуженной. – Петля на шее Осипа затянулась.

– Царской, – прохрипел Осип и свободной рукой вцепился в веревку.

– Значит, рубль во всем виноват? – прошипело над самым ухом.

– Не знаю! – взревел Осип и, размахнувшись, ударил штофом о череп, дышавший смрадом.

Со звоном разлетелись осколки – хватка ослабла. Осип осел в коричневую жижу, закрыл руками лицо.

– Хотел семью поднять, образование детям дать. Видел, как люди живут, завидовал.

Он раскачивался из стороны в сторону под проливным дождем и все что-то бормотал про лыко. Пришел Осип в себя от теплого фырканья в щеку. Ямщицкий конек, неслышно подошедший по размокшей дороге, выпрашивал хлеба.

– Не удавлюсь, не надейся! – истерично всхлипнул Осип, сорвал с шеи петлю, схватил крупный осколок стекла и замахнулся: – Не дамся!

Конь отпрянул, припустил куда глаза глядят, таща за собой свалившуюся набок коляску.

– Карька, стой, окаянный! – неслось вслед из распахнутого трактирного окна. – Пропала коляска.

Евсеич свесился по пояс на улицу, погрозил кулаком едва отличимой от раскисшей дороги одинокой человеческой фигуре и поспешно захлопнул раму.

* * *

Октябрьские заморозки подсушили костромские улицы. Под редкими снежинками народ сновал по ним бодрее, чем под сентябрьским дождем. Треск ледяной корочки на лужах напоминал хруст соленого огурца, которым так приятно бывает закусить стопочку перцовки. Квартальный Сидорыч решительно вошел в трактир на Русиной улице и потребовал «Городской листок». Половой положил перед ним свежую газету, почти целую, а хозяин собственноручно с поклоном поднес полную до краев стопку и пару пупырчатых огурцов на блюдце. Сидорыч снисходительно кивнул, рассупонился и, вдохнув укропно-чесночного аромата, принялся с серьезным видом читать заголовки. Выбрал подходящий – про самоубийство – надул щеки и взялся за стопку, но так и не донес ее до рта. Глаза Сидорыча неостановимо пробегали по строчкам: «Спаситель императора Александра II... уроженец Костромской земли... полтавской деревушке... покончил жизнь... пчельню оспаривают...»

«А страху-то нагнал, – подумал Сидорыч, вспоминая Осипа, махнул стопочку и перекрестил под столом живот. – Успокоился, и то дело».

Он взялся перечитывать заметку, пытаясь отыскать в ней что-нибудь о неразменном рубле, вызвавшем такой переполох месяц тому назад. Ядреный огурчик отозвался в ушах таким смачным треском, что Сидорыч не сразу расслышал грустный до сердечной боли звон, заставивший смолкнуть трактирную разноголосицу. Звонил за соседним столиком здоровенный чернявый мужик.

«Кузнец», – сразу признал его Сидорыч.

– Капитоныч, – просил кузнеца мужичонка с прилизанными пегими волосенками и кнутом, перекинутым через плечо, – не рви ты душу.

– Да посоветуй мне, Евсеич, что мне с ним делать. – Кузнец поставил на стол искусно сделанный серебряный колокольчик. – Помнишь, Карька твой коляску разбил? Пришел тогда ко мне в кузню этот болезный в картузе и с петлей на шее, грязный весь, жалкий, и молит: «Отлей, Христа ради, из рублевика колокольчик с надписью, спаси мою душу. Отнесу, говорит, колокольчик в Ипатьевский монастырь, авось меня примут с моей малой жертвой. А я стану молиться за твою душу грешную». Отложил я колесо от твоей коляски и взялся за литье. Сделал на манер поддужных, а заказчик так и не забрал. Трактирщик в уплату за кушанья согласился было принять, да, вишь, вернул. Говорит, когда стал подзывать им полового, посетители словно суетиться начали: поели – и на выход, не посидят за лишней чарочкой. Ну и не выгодно оно, вишь, трактирщику. Возьми хоть ты, Евсеич. Просто так.

– Даже не проси, Капитоныч. Боюсь я этого колокольчика, да и бубенцы у меня под дугой играют. Разве запамятовал? Весело так бренчат. Зачем мне печальный-то звон? Сам посуди. А за коляску не устаю тебя благодарить. Эй, половой, поднеси соседу еще кваску за мой счет.

– Да что я как дурак с этим колокольчиком. Вот правду говорят: «Царева милость велИка, да не стоит и лыка».

– Ну-ну, поговори у меня, – грозно постучал пальцем по столешнице квартальный. – Это что за крамольные мысли такие? – Он поднялся и, тяжело ступая, подошел к столу, за которым сидели ямщик и кузнец. Осторожно взял колокольчик, прочитал вслух: – «Не поступайся совестью». Хорошая надпись, правильная и полезная всем. Конфискую на общее благо.

Последние слова квартального потонули в оживленном говоре посетителей, так что услышали их лишь ямщик да кузнец.

* * *

А квартальный повесил колокольчик на дверь полиции, чтобы впредь не стучать, а звонить, как в благородных домах. Но не прижился на этом месте колокольчик, так как всех коробило от его звона и надписи: и полицейских, и следователей, а про арестованных и говорить нечего. Тогда по случаю храмового праздника отнесли колокольчик в обитель, куда он и предназначался. Но игумен не решился держать вещь от самоубийцы под святыми сводами и передал колокольчик в гимназию, где преподавал «Закон Божий». В гимназии уже был свой колокольчик для звонков, потому царёв торжественно передарили инспектору, пришедшему с проверкой, а тот пристроил его в Департамент образования. Но там грустное напоминание о совести отвлекало чиновников от важных дел, и отправили они колокольчик с посыльным в городскую управу, а оттуда его с самыми благими пожеланиями переправили в богадельню. Узнал об этом попечитель богоугодных заведений и скривился, как от зубной боли. Так и ходил колокольчик по городу, нигде надолго не задерживался, пока не упокоился в краеведческом музее, где и по сей день ржавеет.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...