Обломок толстой ветки стукнулся о землю буквально в трёх шагах. Уику лежал сжавшись в комок и обхватив голову руками. Он боялся и прислушивался: слова он понимал не все, но интонацию различал прекрасно. Нет, кажется, не видят, их не видят. Самое время вскочить на ноги и пуститься наутёк, человек ни за что не догонит цикици, даже малютку или старика, но Уику не мог пошевелиться, его тело застыло в оцепенении. А ещё где-то здесь – он не знал, где точно; наверно, под листом семидневника, – лежал малыш Люти, тоже окаменевший от страха.

Человеческие дети погрозились всласть и наконец направились обратно на свою территорию. Уику оттаивал. Для верности он подождал пока голоса совсем не стихнут, и только тогда он поднял голову и расправил тлиссы, тщательно исследуя ими воздух, как насекомое усиками. Таким образом он мгновенно отыскал малыша Люти. Тот и правда оказался в пышном пятачке семидневника. Уику увидел его округлую спину у самых корней и легонько коснулся. Малыш вскочил как ужаленный и испуганно округлил и без того широкие чёрные глаза.

–Не бойся, это я! – успокоил брата Уику, хотя внутри его самого ещё трясло.

Люти молча бросился ему на шею.

Уику крепко ответил на объятье и отстранился. Малыш всё ещё выглядел напуганным.

–Как это? – подрагивающим голосом говорил Люти. – Мы даже не дошли до перевала... Почему здесь люди? Их же не должно здесь быть, – он схватил Уику за плечи и с робкой надеждой смотрел ему в лицо. – Не должно ведь, правда? Они не могут быть так близко.

–Послушай, ничего страшного. Главное, что они не знают, где наша деревня. Большой опасности ещё нет.

Уику пытался так утешить брата, но сам был в настоящем ужасе от внезапной встречи с людьми. Раньше великаны не подбирались ближе, чем на три мили. Он изо всех сил старался казаться спокойным и не поддаваться отчаянию, упрямо пронимающему его.

–Надо возвращаться, – мрачно заключил он и взял брата за руку.

Мечты о богатой добыче пришлось забыть. Ничего, может быть, другим сегодня повезёт больше. Неприятно возвращаться с пустыми руками, но лучше и вовсе просидеть день голодным, чем рисковать жизнью брата, к тому же ещё малыша. Так думал Уику, а Люти было обидно до дрожи тлисс, что его первая вылазка за едой закончится вот так. Но спорить тем не менее он не стал.

Они пустились домой во всю цикицевскую прыть: неслись быстрее ящериц, вспрыгивали выше кузнечиков, пронзали собой полевые заросли как иглой. Только листья и стебли трав бессчётно мелькали перед глазами. У подножья леса они было замедлились, но потом заскакали ещё резвее по комлям деревьев. Благодаря цепким коготкам на задних лапах они могли даже стоять на отвесном стволе, не придерживаясь руками, а уж прыгать по деревьям умели проворнее белок.

Уику не рисовался и специально выбирал деревья поближе, чтобы малышу Люти было удобнее следовать за ним.

Так они в два счёта добрались до естественной изгороди из терновника, защищающей их деревню, и свободно прошли под его колючими ветвями в полный рост.

Эта деревня была гораздо меньше тех, где живали их предки тридцать лет тому назад. Фактически это была даже не деревня, а лишь её осколок. Всего домиков двадцать от силы. Выглядела она как россыпь мохнатых коричнево-зелёных мячиков, величиной с кокос: глиняные полые шарики, скрытые от посторонних глаз под слоем мха, травы, листьев, сухих цветков и ягод. Перегородки и выступы внутри жилищ, которые заменяли мебель, также были сделаны из глины. Если в семействе появлялось много детей и пространства не хватало, к одному дому-шару пристраивался другой и соединялся проходом. Окон нигде не было.

Тропинок тоже наблюдалось: всю деревню можно было пересечь за пять прыжков, да и маловато весит один цикици, чтобы протоптать до земли мшистую лесную подстилку.

Почти в центре их глиняного поселения лежал кольцевой стол. Не просто круглый, а именно кольцевой, чтобы сидеть за ним и с внутренней стороны тоже. Кольцо его было с одной стороны разомкнуто: не скакать же в самом деле через стол для общей трапезы. Собран он был из подручных средств, в коих недостатка в лесу не бывает. С природным талантом к строительству цикицци могли изваять что угодно из кусочков коры, мелких веточек, пёрышек, лишайников, мха, камешков и, разумеется, глины. О, как величественно выглядели в прежние времена их большие деревни, где дома даже становились многоэтажными, где не нужно было маскироваться, где отовсюду гроздьями свисали налившиеся соком чвики. Хоть не сходя с порога срывай и ешь.

Уику было трудно представить эти блаженные времена. С рождения он привык, что еда добывается в опасных вылазках на той территории, где вечно рыщут люди. Тридцать лет для цикици целая вечность, за столькие года успевают смениться девять их поколений. О стародавнем житии ходили фантастические идиллические легенды. Если человек грезит о рае в будущем, то у цикицци рай был в прошлом. Они радовались жизни и процветали, пока однажды, три десятка лет назад, разросшуюся великолепную деревню не облетела новость о том, что в лесу появился человек.

Все цикицци знали эти древние как мир страшные истории о кровожадных великанах с текучими лицами, но в живых уже не было никого, кто мог бы подтвердить правдивость этих историй, ведь прошло столько лет. Кучка смелых цикицци в тот же день отправилась на разведку.

Никто не вернулся.

Через два рассвета в новый поход собрались уже другие смельчаки, но их от встречи с великанами судьба уберегла. Только до них начал доноситься издали неведомый мерный стук – они понятия не имели об инструментах и о молоте в частности, – как глазам их открылась ужаснейшее зрелище. То, что когда-то было их добрым другом Сьюки, разбросанное по частям и втоптанное в землю. Ни одно животное, никогда не поступило бы так с безобидным цикици. Стали искать остальных, кто ходил со Сьюки, и среди бездыханных тел нашли одного выжившего.

С того дня мифы про великанов стали реальностью.

Вокруг деревни заложили камешками границу, дальше которой ходить считалось опасно, с малышей не спускали глаз, каждый день в сторону людей отправлялись дозорные, но они не заходили дальше Красного ручья – примерно в паре миль от деревни, и целью их было только убедиться, что великаны не подбираются ближе к их мирному поселению.

Так длилось чуть больше месяца.

Но вот дозорные принесли очередную ужасную весть. Великана видели у Красного ручья. И снова деревня задрожала, а ведь для цикицци так губителен страх. В природе у них нет ни одного естественного врага. Хищные звери и птицы не видят в них добычу, из-за того особенного запаха, которым, по-видимому, цикицци обязаны своему неизменному и узкому рациону из одних лишь ягод чвики. Для всех остальных живых существ эти ягоды жутко ядовиты.

Цикицци оказались не готовы жить в постоянном страхе. Они становились сами не свои: впадали в ступор, блуждали в трёх соснах, в буквальном смысле; забывали то, чему никогда не учились и что с рождения вложила природа в их руки и головы. Ходили с опущенными тлиссами, не распушёнными на кончиках, потому что в какой-то момент уставали пугаться каждого шороха и каждого странного запаха. По аналогии с человеком это значило бы заткнуть нос и уши.

Великаны появлялись у ручья всё чаще. Оправдывались самые худшие предположения: людское селение растёт, великаны медленно и верно захватывают территорию. Теперь на разведку ходили не смелые, а скорее отчаянные. Так, один из особенно отчаянных пробрался как-то раз до тех земель, откуда пришло самое первое ужасное известие. Он вернулся, когда его уже считали погибшим. Рассказывал об угловатых горах-домах, заострённых наверху и с ровными стенами, про расплющенные камни на толстых палках, которые способны рассечь дерево, про две людские породы, почему-то живущие вместе, при чём валит деревья та порода, у которой лицо порастает волосами, а за маленькими людьми присматривает вторая – гололицая. Они общаются на шумном, сбивчивом языке и поразительно плохо слышат. Но самое удивительное, что можно увидеть в людском селении – это, конечно, пойманный горячий свет, одновременно манящий и пугающий. Цикицци долго не могли понять, о каком свете говорит отчаянный разведчик. Он рассказывал также о разноцветных волках, послушных человеку, и, очевидно, на самом деле это были какие-то другие животные; или древний миф о том, как голодные волки прогнали великанов из деревни цикицци, чистая выдумка.

Люди наступали. Началось бегство, растянувшееся долгие годы. Спасаясь, племя разламывалось на части, расходилось в разные стороны, чтобы всем хватало еды. Цикицци разрушали свои жилища, отступали и возводили деревни заново, стараясь отдалиться от смертоносной стихии, но поселение людей расширялось и продолжало неумолимо приближаться. Цикицци сбежали бы совсем, но чвики дальше не росли. А разосланные по окрестностям разведчики или возвращались ни с чем, или пропадали без вести.

 

От края деревни до домика Люти братья пошли медленным шагом. Обоим было о чём задуматься. У кольцевого стола им встретился более удачливый собиратель, складывающий в общую кучу целых пять рожков чвики. Эти ягоды растут большими гроздьями, которые уже от природы завёрнуты в рожок из серовато-зелёного листа. Таким образом, если цикици возьмёт в руки чвики, он будет похож на человека, держащего огромный букет в обёрточной бумаге.

Увидев братьев, бредущих налегке, цикици ничего не сказал, только слабо махнул рукой и опустил печальные глаза. К счастью, другим и правда сегодня повезло: этой ночью все уснут сытыми. Может быть, немного даже останется на завтра, но больше одного дня чвики не хранятся, и создать запас надолго просто невозможно. Жил черноглазый народ по принципу "будет день, будет и пища", но другого выбора у них и не было.

Уику отвёл младшего домой, где его ждала их родительница. Сам Уику был взрослым вот уже почти полгода, и жил в своем собственном глиняном гнёздышке, который вылепил к своему совершеннолетию. Родительница – Йю – и руками и тлиссами обняла первым младшего, затем старшего сына. Уику коснулся её правого виска двумя пальцами – в знак возвращения. Это почти как знак приветствия, но всё же немного по-иному. Покидая надолго дорого сердцу цикици, перед уходом касались его левого виска, а вернувшись – правого. Раньше этот жест использовали редко, но теперь многие так прощались и здоровались каждый день. Люти был ещё слишком мал, чтобы понять суть обычая и приобщиться к нему.

–Мы ничего не принесли, – прямо заявил малыш Люти, и Йю положила руку ему на плечо, желая что-то сказать, но он громко продолжал: – мы вернулись, потому что там были люди. Маленькие люди. Они нас видели и напали на нас.

Йю вскинула на Уику широко распахнутые глаза. Ему было больно видеть в них страх, и он смотрел на изогнутое отражение леса в них, чтобы не заглядывать в душу.

–Вы далеко ушли? – спросила она.

Уику только слегка согнул одну тлиссу, что означало "нет".

–Где? – спросила Йю, но самом деле это был короткий вопросительный писк, непереводимый на человеческий язык.

–Около росистого перевала.

Йю дрогнула всем телом, как кошка от удара током.

–Ты скажешь всем?

Уику не сразу, но перекрестил кончики тлисс, что означало "да".

Это всё, сейчас не время было разговаривать. Оставив родных, Уику ушёл к себе.

Он забрался в свой тёмный домик, сел с задними лапами на выступ стены, устланный пёрышками и сухой травой и крепко задумался. Теперь ему придётся рассказать остальным о том, что люди перешли новую черту, ещё ближе. Придётся, ведь он пообещал Йю. Но что это изменит? Что могут сделать цикицци? Отступать больше некуда. Деревня и так стоит на земле, где чвики уже не растут. Значит, он просто усилит их отчаяние, напрасно и жестоко. Неужели им никак не спастись? Вспоминая свой страх за маленького брата, Уику и сейчас чувствовал холодную оторопь. Люти так просил, чтобы он наконец взял его с собой собирать урожай, и вот – он чуть не привёл малыша к гибели. Как бы он посмотрел в глаза Йю? Посмел бы он коснуться её виска или вообще вернуться?

 

Вечером цикицци собрались у кольцевого стола. Тени деревьев длинными полосами тянулись на восток, лес перед сном впитывал последние лучи солнца, заглядывающего под кроны. То там, то здесь сновали пернатые и мохнатые лесные создания. По воздуху разливались птичьи голоса и всевозможные шорохи. Цикицци окружили стол изнутри и снаружи, равномерно раскладывали по нему сегодняшний урожай. Делили добычу не строго поровну. Обычно они ели в два приёма: сначала, чтобы притупить голод, потом, чтобы почувствовать сытость. В обоих случаях, право первенства отдавали малышам. Тогда, когда урожая было мало, наедались только малыши, а взрослые довольствовались тем, что избавлялись от сильного голода. К счастью, до такого доходило не часто. И сейчас чвики было довольно, чтобы взрослые тоже ощутили сытость.

Уику в этот раз занял место внутри стола. Пока вместе со всеми он раскладывал рожки с ягодами, Йю, стоявшая в десяти шагах от него, поймала его взгляд. Наверно, она просила, чтобы он отложил новость до тех пор, пока трапеза не закончится. По крайней мере, Уику понял её взгляд так. Что ж, пусть. И разгрызая чёрную плотную оболочку ягоды, которая была размером с его кулак, он думал о том, о чём ему по природе думать не положено. О конечности всего. Когда его рожок опустел, он посмотрел в него и отчётливо понял, что завтра новых чвики может не быть. А если не завтра, то немного позже. Великаны идут, рано или поздно они заберут всё до последнего кусочка.

Весь дневной урожай ушёл за считанные минуты. Кое-кто уже собрался уходить, как тут Уику очнулся от задумчивости.

–Стойте! – крикнул он как мог громко и тут же почувствовал на себе взгляд шестидесяти глаз, взгляд целого племени; это ничуть не смутило его, он уверенно продолжал: – Сегодня случилось то, о чём вы все должны знать. Я сам и мой брат, малыш Люти, видели людей перед росистым перевалом.

После его слов стало ужасно тихо. Казалось, даже птицы замолчали. Все стояли, застыв на месте, смотрели на Уику и как будто чего-то ждали. Так прошло несколько секунд, но потом те, кто уже собрал свою стопку пустых рожков, снова повернулись восвояси. Уику так и вздрогнул, увидев их удаляющиеся спины.

–Куда вы? – закричал он и разочарованно и возмущённо. – Надо же что-то сделать!

–Мы ничего не можем! – бросил ему в ответ один цикицци со сломанной тлиссой, бывший дозорный. – И зря ты нам сказал. Крепче бы спали. Люди всё равно победят.

Уику изумлённо округлил глаза.

–Ты когда-нибудь видел, чтобы человек ел чвики? – спросил он. – Нет! Все, кто их ест, болеют и умирают. Все, кроме нас. Им не хватает земли? Нет, вокруг их деревни полно свободного места. Они не соперничают с нами, у нас нет нужды с ними драться, и поэтому никто не должен ни победить, ни проиграть.

–А от нас ты что хочешь? – нетерпеливо отвечал всё тот же цикици.

–Людям не нужны чвики, а мы без них как рыбы без воды. Люди топчут нашу единственную пищу, они сбивают её палками, если не могут растоптать; они подходят ближе с каждым рассветом. Неужели вы не понимаете, чем это закончится?

–Замолчи! Доведёшь малышей до оцепенения. Ты прекрасно знаешь сам, что людей не остановить.

–Нет, я пока этого не знаю! – отчаянно спорил Уику. – Нам надо им показать, чтобы мы тоже хотим жить. Надо сказать им, чтобы они оставили чвики. Мы никому не мешаем, нам не надо много земли. Наверно, они считают нас комарами, которые могут укусить, или мышами, которые могут украсть их еду. Надо сказать им, что это не так!

–Так что же? Иди. Только ты погибнешь раньше, чем скажешь первое слово.

–Не ходи! – пискнул кто-то в толпе.

–Если бы они знали, – с тем же напором продолжал Уику, – что мы не приносим им вреда, они бы ни за что не стали истреблять нас.

В глубине души все были с ним согласны, но вместе с тем они ясно понимали, что великаны слишком сильны. И забрав со стола пустые рожки, цикицци медленно разбрелись кто куда. Уику хотел их остановить, но ему больше нечего им было сказать.

 

Уику сидел затаившись в траве и осторожно выглядывал из-за деревянного колеса старой разбитой телеги. Он уже несколько минут наблюдал картину, которая будила в нём самые противоречивы чувства. Человеческая женщина держала на руках дремлющего младенца, плавно покачивала, касалась лицом его лба и при этом тихо пела, иногда прерывая песню, чтобы сказать что-то, что Уику не мог понять. Эти звуки были совсем не похожи на пронзительные песни птиц и на язык самих цикицци. Тихая песня манила и навевала сон. Но Уику знал, что только он покажется, как чарующая музыка превратится в дикий крик и белая голубка вмиг обернётся коршуном. Как он уже успел заметить, именно эти ласковые человеческие женщины, нянчащие своих малышей, были самыми свирепыми и безжалостными ненавистницами его маленького ни в чём не повинного племени.

Но ему так хотелось подойти, он с радостью обманывался этой милой безобидной наружностью. И кто знает, если бы не случай рассвета три назад, когда другая нежная мать чуть-чуть не убила его громадным камнем, он бы сейчас и вправду попробовал приблизиться.

Он был единственным, кто постоянно ходит в человеческую деревню. Он уже не помнил, сколько раз пробирался к жилищам великанов, ежесекундно замирая и прислушиваясь; сколько раз он вот так наблюдал из засады. Некоторые цикицци, чаще юные, находили в себе смелость добраться до человечьего гнезда, но только один раз, чтобы увидеть своими глазами тех великанов, которые подвигали жизнь всего их племени к пропасти и воле которых они были странным образом подчинены.

Но как правило, встречи с людьми происходили нечаянно, где-то между обеими деревнями, на той полосе земли, где ещё росли драгоценные чвики и куда медленно расползалось человеческое селение. Оно растекалось и разбухало как слизевой гриб, всё ближе и ближе подползая к хрупкому убежищу. Однако всех этих встреч, случайных и нет, хватило, чтобы увидеть наконец в великанах разум и даже мягкость. Те, кому посчастливилось выжить, рассказывали порой удивительные истории. Как люди перевязывали раны друг другу после неудачной охоты, как играли с детьми, как однажды спасали своего волка, упавшего в Каменную реку, славившуюся быстрым течением. Эти истории в первое время вселяли в цикицци смутную надежду, и несколько самоотверженных героев по очереди отправлялись искать согласия с великанами. Они либо погибали, либо возвращались с твёрдым решением больше никогда не подходить к гнезду людей. И всё-таки нельзя было упрекнуть лесной народец в том, что он слишком быстро пал духом.

Цикицци могли учиться только у леса, у природы. Поэтому сначала они пытались накормить людей, чтобы усмирить их гнев. Им было прекрасно известно, как голод обнажает клыки, даже самым миролюбивым зверям. Они видели, какие ягоды люди собирают и едят, поэтому в выборе подношения трудности не возникло. Они набрали на солнечной поляне целую гору лучших ягод, которые только могли найти, и поставили свою посудинку, специально для этого случая собственноручно вылепленную из глины, посреди главной тропы, ведущей из деревни в лес. Ближе они подойти не посмели.

Спрятавшись неподалёку под куст орешника, они ждали, пока на тропе появится первый великан. Ждали около двух часов. Первым оказался бородатый одинокий охотник. Дойдя до подарка, он остановился и долго смотрел на кучку ягод в какой-то большой плошке, возникшей прямо на дороге в предрассветный час. Огляделся, присел на корточки, посмотрел ещё, затем поднялся в раздумье. Так и не сообразив, как правильно поступить, он только похмурил брови и пошёл себе дальше. Цикицци, следившие за ним затаив дыхание, разочарованно опустили бы плечи, но те и так были очень покаты от природы; поэтому они только поджали тлиссы и поникли своими крошечными головами.

Стали ждать следующего великана.

Наконец на дороге замаячила новая фигура, на этот раз маленькой девочки. Человек дал бы ей лет десять на вид. Подарок её заинтересовал чрезвычайно. Она оглядела его внимательно со всех сторон, потом стала бродить вокруг и искать глазами того, кто мог бы его оставить. Не обнаружив никого рядом и не зная об одиноком охотнике, чтобы подумать на него, она всё-таки поддалась соблазну и взяла в руки жертвенную чашу. На всякий случай она что-то дважды крикнула, но не очень громко. Ответа не было, и она с чистой душой принялась есть ягоды. Вдруг что-то пискнуло под кустом орешника и мелькнуло в тени его листьев. Это один неосторожный цикици не смог сдержать своей радости. Девочка прислушалась – ничего. Тогда она с опаской и любопытством медленно зашагала к орешнику. Притихшие цикицци переглянулись и по очереди скрестили тлиссы. Они вышли из укрытия навстречу девочке и еле успели увернуться от летящей в них глиняной чаши, которая, упав, разлетелась на части. Ягоды брызнули в стороны, цикицци тоже. Девочка прыгала с ноги на ногу, как будто боялась, что они попытаются залезть на неё, как какие-нибудь вредные насекомые, и тщательно отплёвывалась. Цикицци были сбиты с толку: они никогда не видели, чтобы кто-то выплёвывал пищу, и тем более они не могли понять причины.

Пришлось признать неудачу.

Не имея возможности подойти, они решили подкараулить человеческих охотников в лесу и прыгнуть прямо на них, чтобы доказать, что они вовсе не ядовиты и не кусачи. Но и эти попытки не увенчались успехом.

Цикицци в самом деле пытались поговорить, но когда люди понимали, что это вовсе не птичий щебет, они шли на звук с оружием в руках.

Были и такие самоотверженные, которые пробовали открыто войти в человечье гнездо, чтобы – как сказали бы люди – кротостью смирить жестокость, но великаны не заметили величие их подвига и в мгновение ока разбили мирное шествие.

 

Итак, Уику сидел в засаде за колесом телеги, наблюдая за милой женщиной-матерью. И как обычно при взгляде на человека у него крутились в голове неразрешимые вопросы.

«Они не едят нас, как хищный зверь травоядного. Мы не забираем ничего, что нужно им. Мы не делаем им больно. Мы не трогаем их дома. Наш запах они совсем не чувствуют. Нам с ними не надо бороться ни за землю, ни за пищу. Они добры, помогают друг другу, кормят и гладят волков. Если валят дерево в лесу – то чтобы построить дом, если стреляют в зверя – то чтобы добыть пищу, если сдирают шкуру – то чтобы укрыть ей своё тело. Но почему они убивают нас? Почему... – он не знал слово «ненавидят», но уже начинал догадываться о его значении. – Почему злятся?».

Наивный цикицци пришёл из того мира, где всё имело смысл.

Он смотрел на младенца и думал:

«Этот малыш тоже злится на меня? Как птенец, который только вылупился из яйца, но уже боится криков ястреба».

Скоро женщина ушла в дом, Уику проводил её взглядом и мысленно попрощался, но тут она же мелькнула в открытом окне. По движениям можно было догадаться, что она куда-то кладёт ребёнка и поправляет его одеяльце. Затем она постояла над своим дитя и вдруг повернулась прямо к окну, глядя в сторону Уику, – он мигом припал к земле. Но когда он снова расправил тлиссы и поднял голову, в окне никого не было.

Он не мог упустить такую редкую возможность. Превозмогая страх, маленький цикици подполз к стене человечьего дома. Он ещё никогда не пробирался внутрь. Оттуда, если его заметят, сбежать будет очень непросто. В два коротких прыжка он взлетел на дощатый подоконник. Качнувшаяся на ветру занавесь чуть не скинула его, но он удержался на ногах и спрятался в её складках, подглядывая через щёлку. Он не понимал, зачем людям такие большие дома, ведь в них должно быть очень холодно. В гнезде-шарике потому и тепло, что оно маленькое. Назначение предметов мебели он угадывал смутно. Но какое-то представление о них имел, потому как в деревне у него был и своеобразный стол, и своя постель с периной. Казалось, в помещении ни души, но Уику знал где искать. Он юркнул на пол и замер, распушив кончики тлисс. Тихо. Бежать было слишком долго, по его меркам, поэтому он оттолкнулся задними лапками от стены и в таком ровно горизонтальном прыжке за долю секунды долетел до домика младенца. Кроватка, в которой спал ребёнок, и правда напоминала человеческий дом, то есть деревянную коробку, но только без крыши и на длинных ножках.

Теперь человек близко, надо быть предельно осторожным. Уику стал потихоньку карабкаться вверх. Ножка была деревянная, но лезть по ней было куда труднее, чем по стволу самого гладкого дерева. Подобравшись к коробке, он увидел, что одна из её сторон украшена листьями, но не настоящими, а... Уику не мог этого себе объяснить. Он видел листья, но не чувствовал их ни на ощупь, ни на запах, да и выглядели они как-то странно. Он тёр их руками и ничего не понимал.

За украшенной стенкой что-то зашевелилось, и цикици отвлёкся от рисунка. Медленно-медленно, стараясь высунуться как можно меньше, он переглянул через край коробки. Из живого он увидел только лицо, окружённое складчатыми материями. Оно было спокойно, глаза – закрыты. Чем дольше Уику смотрел на него, тем быстрее успокаивался сам; сразу видно, что оно мягкое, подвижное, или текучее, как говорили цикицци. Уику потрогал своё лицо, оно было твердо как деревянная стенка, на которой он сейчас стоял. Твёрдый белёсый изогнутый треугольник с большими прорезями для чёрных миндалевидных глаз – внешне очень напоминал приросшую маску.

Уику ещё никогда не встречал спящего человека, пусть даже и совсем малютку, и не мог с уверенностью определить, спит ли он. Но точно было то, что малыш его ещё не заметил. Потому, что все тело кроме лица было закрыто, цикици постепенно начинал чувствовать себя в безопасности. Все детёныши, только появившиеся на свет, обычно менее проворны, чем их родители, а этот совсем кроха. И всё-таки Уику не спешил тревожить его. Но тут человек издал жалобный звук и, видимо, хотел махнуть ручкой, но не смог высвободить её из своих пелён. Уику ободрился. Он спрыгнул со стенки на складки одеяла. Ребёнок неожиданно завозился и, как ковёр, выдернул своё одеяльце из-под ног цикици. Уику упал, но тут же вскочил. Он боялся, что сейчас малыш закричит и на зов вернётся женщина. В этом люди были очень похожи на лесных зверей. Надо было действовать быстрее. Ведь ему нужно только показаться на глаза ребёнку – дело одной секунды, а потом бежать! Хватит трёх прыжков, чтобы снова очутиться за окном. Решившись, Уику взобрался прямо живой холм и встал во весь рост перед огромным мягким лицом. Оно менялось, перетекало, губы и веки подёргивались, но глаза всё не открывались. Уику слегка подпрыгнул на месте, затем ещё и ещё раз.

Малыш проснулся, задвигал ножками, недовольно застонал и уже собирался заплакать, но вдруг увидел перед собой хрупкую фигурку цикици. Он замолчал от удивления и уставил на незнакомца заспанные зелёные глаза. Уику чуть не оцепенел, когда огромные веки, дрогнув, разомкнулись. Но он не застыл и не сбежал. В первый раз человек смотрел на него без ярости, искажающей лицо, без злости и страха; не кричал и не рвался убить. Всё происходящее было настолько странно, что Уику распушил тлиссы и покачал ими в разные стороны, как цикици, сбившийся с дороги. И вдруг малыш улыбнулся! Уику испытал совершенно новое для себя чувство – восторг. Он знал, что такое человеческая улыбка, но никогда не был удостоен ею.

Ребёнок зашевелился, пытаясь всё-таки выпростать руку. Уику на всякий случай отпрыгнул обратно на край кроватки. Малыш улыбнулся ещё веселее и наконец справился со своими путами. Цикици видел, что дитя и правда совсем не так резво, как взрослые великаны. Он не очень боялся, но был настороже. К нему тянулись розовые руки; и замечая, как они хватают воздух, он поостерегся попасться им. Они двигались всё ближе, и тогда Уику изловчился и провёл рукой по тыльной стороне мягких пальцев.

Ребёнок громко взвизгнул и засмеялся. Цикици тотчас исчез.

 

Уику наведывался к людям не из любопытства, у него была цель – узнать человеческий язык настолько, чтобы попросить пощады. Подражать их речи было трудно, птичий голосок цикици для этого плохо подходит, но Уику всё равно пытался. В конце концов он решил, что если не сможет донести до людей свою просьбу, то, вероятно, хотя бы узнает из их разговоров, почему же они истребляют его племя. А зная причину, он обязательно придумает, как найти выход. На слух он уже выучил несколько человеческих слов. Но их было недостаточно.

Сначала он боялся людей так же сильно, как все остальные, и ни за что бы не пошёл в их логово по доброй воле. Он не собирался даже издалека смотреть на них. Первый его визит в гнездо произошёл случайно. Обычно волки не трогают цикицци, но Уику посчастливилось столкнуться именно с таким зверем, который перенял от людей игривый характер. Не ожидая подвоха, Уику хотел спокойно пройти мимо, как всегда, но тут волк перехватил его зубами поперёк тела и со всех лап помчался через лес. Зная, что некоторые из их четвероногой братии водятся с людьми, цикици боялся подумать о своей судьбе.

Зверь принёс его в самое логово великанов. Уику успел сто раз оцепенеть и оттаять, но у него недоставало сил разжать громадные челюсти. Волк добежал до своего человека и остановился перед ним, неистово виляя хвостом. По счастью, человек был занят разговором с другим великанов и даже не посмотрел в их сторону. Пёс переступил лапой, специально зацепив когтями сапог хозяина, но тот будто не заметил. В следующую минуту в доме что-то крикнул тонкий голос, и люди, перебросившись ещё парой слов, разошлись: один поспешил в дом, другой направился вглубь деревни.

Уику задёргался в пасти волка – безрезультатно, тогда он схватил пучок шерстинок на морде зверя и разом вырвал. Он впервые специально причинил кому-то боль. Пёс сразу швырнул его на землю; и почувствовав под собой твёрдую почву, цикици молнией метнулся в густую траву. Зверь не искал его.

Новых запахов было слишком много, Уику терялся. Путь через человеческую деревню ему предстоял долгий. Маленькими перебежками, напрягая все дарованные природой органы чувств, он отыскивал дорогу домой. За это время ему много раз довелось наблюдать за людьми из укрытия. Сильнее всего его поразило, что они очень похожи на цикицци, то есть больше, чем на любых других лесных существ. У них были даже волосы на голове, как у цикици, только намного мягче на вид. Чем ближе подбирался Уику к краю деревни, тем медленнее он шёл. Он видел, что великаны не всегда бывают свирепы и злы, что они так же общаются между собой, делятся едой, поют, работают и отдыхают. Всё это вводило его в недоумение. Если бы они всегда вели себя как рассерженные осы, их было бы проще понять.

И вот, когда насмотревшись, Уику уже собирался пуститься бегом прямиком в лес, произошло нечто, неизгладимо запечатлевшееся в его памяти. Он видел, как человек, мужчина, заносил топор над какой-то большой белой птицей и хотел отрубить ей голову, но тут к нему из дома выскочила женщина в длинных одеждах, что-то сказала, а мужчина выслушал и отпустил птицу. Эта короткая сцена потом будет прокручиваться перед его глазами множество, множество раз. «Он хотел убить, но она что-то сказала, и он не стал. Он уже почти опустил руку, но остановился...»

Если бы Уику узнал, что женщина просто попросила выбрать другую птицу на ужин вместо этой, то для него ничего бы не изменилось. Он увидел главное: человека возможно отговорить. Так и началась история его тайных свиданий с людьми.

 

Прошло три месяца. Жизнь в ожидании чего-то неизбежного и ужасного, постепенно делала цикицци ещё больше похожими на людей. Они научились веселиться с отчаянием в сердце, они научились быть угрюмыми, узнали, что такое лень, они уставали ничего не делая; кто-то боялся уединения, кто-то стремился к нему; кто-то вовсе переставал замечать сородичей. Каждый вечер за кольцевым столом усиливалось напряжение, висящее в воздухе. Малыши получали еды столько же, сколько взрослые, и больше не имели права первенства. Больше половины глиняных гнёздышек опустело навсегда.

Великаны были везде. Границы кончились. Осталась только тонкая полоска, выложенная камешками, которая окружала саму деревню, а дальше неё всё уже пропиталось человеческим запахом.

Но Уику не сдавался. Он продолжал ходить в селение людей; тем более, что теперь до него было рукой подать. И вот в один из обычных безрадостных дней он прятался близ людского дома в куче сырых опилок и как всегда жадно вслушивался в громовые звуки голосов. Он уже знал много слов, чтобы перечислить их все, не хватит пяти минут, но произнести их он при всём желании не мог, и поэтому просто слушал. Несколько раз он специально обнаруживал себя, чтобы спровоцировать людей на разговор о цикицци, но они только сыпали проклятья. Зато он быстро понял, что на языке людей цикици значит «прыгунок».

Сейчас он решил не показываться, потому что и так рисковал ужасно часто. Вечер медленно превращался в ночь. А Уику всё сидел и сидел... Вернуться домой? А зачем? Одну свою ягоду чвики на ужин он уже съел.

Тут в поле его зрения появились два человека. Один был рослый крепкий мужчина – настоящий великан, другая была сухонькая женщина с белыми волосами и морщинистым лицом.

–Находил сегодня? – хрипловато проговорила женщина.

–Видел... – незнакомое слово, – да сбежал. Они же, если сразу не падают, так не догонишь.

–Эх, – прохрипела женщина в ответ. – Ничего, кто-то, помнится, утром уже разделался с одним. Спокойны будем. А ты не упусти в другой раз. – Несколько незнакомых слов, - ...не зря. Давить прыгунков! Они приносят несчастье. Смотри, не подпускай!

Дальше Уику не мог слушать. Он повторял в уме слова беловолосой женщины, пытаясь вникнуть в их смысл и чувствуя, что в них кроется корень всех бед и зол, свалившихся на головы его маленьких собратьев. Кажется, по отдельности слова были ему знакомы, но он всё равно их не понимал. Он ещё долго сидел не двигаясь и ломал голову.

«Но ведь это люди приносят несчастья, а не мы! – наконец в сердцах воскликнул он про себя. – Они срываются в канавы, режутся о терновые кусты, теряются в лесу – потому, что пытаются добраться до нас и убить. А мы не причиняем никому вреда».

Он добился того, о чём мечтал: узнал причину. Но вместе с тем узнал и то, что он не в силах ничего исправить. Перед ним открылась бездна, которую он не мог преодолеть. «Люди говорят то, что на самом деле не так». Цикици чувствовал свою ничтожность перед лицом своего истинного врага. Этот враг был намного больше и сильнее великана. Но особенно пугало то, что он был невидим и бестелесен.

 

Уику то брёл, то бежал домой. Ради этого дня он несколько месяцев рисковал жизнью, учил человеческий язык, оставлял свою деревню и родных. Полный тяжёлых дум он почти дошёл до терновой изгороди, но вдруг замер.

Что-то огромное и тёмное проплыло за сетью игольчатых ветвей. И раздался хруст, от которого оборвалось сердце. Уику оцепенел, хотя уже было выработал «иммунитет» против страха перед людьми.

–Ломай! Ломай! – услышал он как сквозь сон.

Но оцепенение быстро спало. Он шмыгнул под куст-изгородь и с мучением стал высматривать в глиняных обломках застывших цикицци. Но все, кого он видел в черепках, были разбиты на мелкие кусочки так же, как их собственные гнёзда. Он опоздал. Великаны – а их было всего двое - разрушили всё что можно и теперь раскидывали ногами по сторонам жалкие обломки. Уику запрыгнул на дерево и мёртвыми глазами следил за тем, как его деревня, его дом, исчезает с лица земли.

Утонув в своём горе, он не заметил, как люди ушли, но вдруг понял, что стало тихо.

Он спустился и робкими шагами направился к вытоптанной полянке. Вместо кольцевого стола посередь неё торчала одна маленькая кочка из веточек и глины – это был единственный уцелевший кусок бывшего селения.

Послышался слабый шорох, Уику вздрогнул, но это были цикицци. Если бы мог, он бы заплакал. Они так же нерешительно стягивались с разных сторон к уцелевшей кочке. Один, два, три, четыре... Люти! Люти подбежал к Уику и крепко стиснул в объятьях. Девять. Если считать с ним, Уику, то осталось всего девять цикицци. Йю среди них не было.

Они стояли кружком в глубоком молчании, крохотными сердцами постигая великую скорбь.

Наконец Уику заговорил:

–Я знаю, почему они это сделали, – тихо сказал он. – Они верят, что мы приносим несчастье.

Кто-то поднял на него распахнутые в тупом изумлении глаза, кто-то будто и не услышал его.

–Но это не так, – еле различимо возразил Люти.

–Да, – ответил Уику, – это не так.

Один цикици сел на землю, взгляд его потерял всякую мысль.

–Всё. Конец.

Ещё пятеро последовали его примеру и тоже опустились на задние лапы, словно им было тяжело даже просто стоять на месте.

–Поднимитесь, – вдруг велел Уику. – Мы погибнем. Но не под ногами людей. Надо бежать. Уже ночь, но постарайтесь не спать. Соберите чвики, сколько найдёте. С рассветом убежим вдоль Каменной речки. Надо хотя бы попытаться. Мы не можем просто ждать, пока нас растопчут. Да, скорее всего, мы погибнем по пути, но это лучше.

–Я с тобой, – сразу вызвался Люти.

Один за другим цикицци поддержали этот предельно ненадёжный план.

Они прочёсывали лес до самого рассвета и изрядно выбились из сил. Дневные создания, они шли наперекор одним инстинктам ради других. Запас получился очень скудным, зато он всё-таки был. Это уже неплохо. И как только первый луч солнца расчертил по земле длинные тени, цикицци пустились бежать. Сплочённым роем они неслись так быстро, как никогда прежде. В этот последний рывок они вложили всё своё отчаяние и стремление к жизни, вспыхнувшее благодаря надежде с новой силой. Они целый день бежали, не останавливаясь ни на минуту, времени у них было ужасно мало. А лес всё тянулся вдоль реки однотипным зелёным пейзажем...

 

Под вечер четвёртого дня они уже шли пешком. Медленно и грузно, прямо как люди. Еда давно кончилась, и не то что ягоды, ни одного листочка чвики им не встретилось на пути. Они двигались словно по инерции, с каждым шагом всё ниже пригибаясь к земле. Когда дорогу им преградил поваленный ствол, они встали перед ним и долго смотрели вверх, как на неприступную стену. Первым попытался взобраться Люти, но он уже совсем обессилел, и чтобы ему помочь, Уику решил взобраться сам и подтянуть наверх малыша. Ему тоже не сразу удалось вскарабкаться. Коготки лап не хотели держать его. С трудом покорив вершину, он собирался сорвать травину, перегнувшуюся через ствол, и протянуть её Люти, как верёвку, но тут его тлиссы уловили до боли знакомый запах – чвики! Он моментально оживился:

–Сюда! Сюда! Они где-то рядом!

Каждый, кто поднимался вслед за ним, воспрядал духом. Один лишь запах уже, казалось, насыщал их. Чем быстрее они шли, тем сильнее становился аромат. Не думая больше ни о чём и забывая об усталости, они снова почти бежали. Плотные заросли белоцвета они проскочили с удивительной ловкостью, и выбравшись наконец из его цепких стеблей они лицом к лицу столкнулись с цикицци.

Это была целая толпа их братьев и сестёр. Всего пару мгновений два племени, замерев, смотрели друг на друга, а в следующую секунду они уже смешались в одну кучу, прижимали сородичей к груди и заваливали вопросами. Их племена были двумя из пяти осколков огромной «райской» деревни, существовавшей в блаженные изобильные времена. И сейчас они касались правых висков друг друга за своих давно погибших разлучившихся предков.

Многочисленное племя тоже бежало и тоже от людей. Но в отличие от товарищей Уику у них был большой запас чвики. И то были не обычные ягоды, а выжатые и сушёные, которые хранятся гораздо дольше свежих. Пусть они не так вкусны и ароматны, главное, что это были чвики. Десять истощённых цикицци наконец смогли утолить голод.

У нового племени было и ещё кое-что важное: цель. Они двигались к дальнему порогу Каменной речки. Именно там их самый удачливый разведчик, в поисках подходящего пристанища для беглецов, обнаружил один-единственный чвикичный рожок. Всё, что он нашёл, он был вынужден съесть, чтобы выжить и вернуться в деревню. Он видел там маленькие ростки, но успеют ли вырасти и созреть новые чвики, хватит ли их всему племени, есть ли там уже зрелые ягоды – это было неизвестно.

Воссоединившись, народ продолжил своё путешествие.

Уику был как и все несказанно обрадован встречей и новым шансом на спасение, но тяжёлые неясные мысли до сих пор не покидали его, и, постепенно сбавляя шаг, он не заметил, как оказался в хвосте процессии. Бок о бок с ним шёл другой, не знакомый ему, цикици. В какой-то момент они почти случайно переглянулись и сразу узнали друг в друге родственную душу.

–Я Уику.

–Я Лийц.

–Вашу деревню тоже сломали люди? – спросил Уику.

–Нет. Мы ушли сами. На нашей поляне всего было вдоволь: и места, и глины, и чвики. Но рядом поселились люди. Они стали охотиться на нас. По всему лесу они расставляли ловушки, забирали наших родных одного за другим. Мы не знали, едят ли они нас. Никто этого не видел. А потом в деревню вернулся тот, кого они похитили два рассвета назад и всё рассказал. Они держат нас в клетках... – Лийц вскинул глаза на Уику; тот скрестил тлиссы, мол, знает, что такое клетка, и цикици продолжал: – держат и ждут, пока мы умрём от голода. А тело оставляют где-нибудь в своём доме. На вид даже не ясно, что оно мёртвое: стоит или сидит совсем как живое. И уже вся их деревня усыпана нашими засохшими телами. Но этого им мало. Некоторых из нас они убивают сразу, как только поймают, чтобы... – что-то мешало Лийцу говорить, – чтобы сорвать лицо. Это слишком страшно. – Он помолчал немного и решил: – Я не буду рассказывать, что это за гибель. Я видел, но не оцепенел: такое чувство больше страха, это что-то другое. Мы прятались, всей деревней отступали дальше в лес, но люди тоже всей деревней преследовали нас. От них было не спастись, тогда мы решили бежать. Послали несколько разведчиков искать новое место, где росли бы чвики и не было бы людей. Вернулся только один: тот, кто нашёл пищу. Он не мог сказать, есть ли там ещё ягоды, но нам было достаточно уже того, что чвики вообще способны расти в тех местах. Через один рассвет мы уже собрали еды и отправились в путь. Мы шли уже целый день, пока не встретили вас. – Лийц печально опустил взгляд себе под ноги и заговорил тише: – Я не знаю, что это. Если бы они питались нами, было бы не так ужасно; если бы убивали за то, что мы причиняем им вред, мы бы смогли это понять; если бы они боялись нас и поэтому хотели бы избавиться... Но нет. А ведь я правда пытался понять. Я забирался в их логово много раз, следил, слушал, наблюдал; так долго, что со временем стал различать их слова, – Лийц поднял на Уику поразительно спокойные глаза, – и в конце концов я узнал.

–Что же? – замирая внутри, спросил Уику.

–Они верят, что мы приносим счастье.