Виктория Соколова

Акт воли

Саша льстил себе мыслью, что никогда не довольствовался тем, чего достигал. Для него на горизонте всегда маячило нечто лучшее, цель, по достижению которой оставалось только удивляться, как можно было терпеть то, что имели раньше.

 

Любая вещь способна быть улучшенной, прогресс не прекращаем — в этом его шарм. А довольство вело к стагнации, что в целом синоним деградации, безделья и растления. Ты остаешься на месте, а мир, мир крутится вперёд, забывая тебя далеко позади.

 

Все ему говорили, что он не мог спокойно нигде усидеть. И правы были, бесы. Он не мог.

 

Его мозг никогда не переставал работать, руки чесались без дела.

 

Трудоголик, болтун.

 

Вот и сейчас.

 

Он выиграл войну, выиграл себе царство. Впервые оно нашло спокойствие за долгие десятилетия теперь — не будем ложно скромны — под его правлением. Ему бы сидеть и не рыпаться, как советовала Рада, но его главный враг заточен в подвалах, помещён в машину, которая будет пытать его до скончания веков. И приказал Александр, потому что только так удержишь дьявола. Или точнее: они не знали, как иначе, а удержать надо было.

 

«Чернокнижник сотворил бы с нами всеми черт знает что, если б мог».

 

И вот Саша шел к нему.

 

Ибо начал думать об этом и уже не мог остановиться и сосредоточиться на другом. Казалось, все его планы будут рассыпаться, пока он не покончит с этим.

 

Значит, он покончит.

 

Вернуться бы в блаженное состояние, когда он думал о чем угодно, но не о Борисе.

 

Тюрьма представляла из себя полотно, два человеческих роста в длину и три в ширину, которое поглощало в себя жертву и потом медленно, на протяжении веков, переваривало ее.

 

На первых этапах жертва выступала из картины рельефом, этакой скульптурой. В конце — кто знал.

Чтобы попасть в тюрьму, надо было сверху донизу пересечь замок, чье единственное украшение состояло в белизне его стен и глубоких подоконниках. Саша, руки в карманах, капюшон на голове, спускался медленно, через боль (нога правая повреждена слегка, неважно) по лестнице до дубовых дверей, что запирали казематы и отделяли от гостевой части. Каблуки стучали глухо, но, благо, посреди ночи никто особенно не шастал.

 

Дальше Саша отшутился от охраны, и, пройдя убедительную часть пути мимо табличек «закрыто, закрыто, закрыто», оказался в конце туннеля.

 

Изнутри пленника сторожила дополнительная гвардия, но уже не та, не человечья. Два существа стояли по бокам картины, в полусвете их лица могли сойти за морды собак или ворон из-за вытянутых носов, блестящих глаз. Они мерцали черным, как ночная вода, будто действительно проглядывали откуда-то не отсюда, секунду тут, другую там. Саша не имел ни малейшего понятия. Они сопровождали картину, вот и все, что вытянул из них молодой царь.

 

— Я хотел бы забрать у него немного боли, — сказал Александр.

 

Какая чушь. Какая правда.

 

Чернокнижник врос уже всем почти телом в картину, которая являлась его душегубом. Из середины полотна он тянулся наружу левой рукой, рот криком, глаза на выкате.

 

И все равно достаточно красив, чтобы быть картиной. Темные густые волосы, накачанное тело — больно смотреть, как хорош.

 

Саша сделал шаг и приложил свою руку к его.

 

И рухнул в вопле, не остановить крика, ещё меньше мог прекратить его, когда он начался, ведь боль была невыносима, и она ударила его так резко, не ослабляя свой удар ни на секунду. Лишь при помощи второй руки он не оторвал первую от ладони Бориса.

 

Вцепившись в собственное запястье, он орал на коленях перед врагом.

 

«Ещё минуту, — говорил он себе, — ещё одну я смогу, — зная, что падает, — ещё одну».

 

— Ты должен отпустить.

 

— Сейчас, — процедил Саша, — сей...

 

Он откатился, баюкая больную руку, выдыхая так, что грудь страшно вздымалась. Лоб в поту, плечо в поту, все тело. Как рука не откололась, горячая...

 

Стража — людская — подлетела к нему, перевернула.

 

— Мой царь...

 

— Вон! — заорал Александр. И вспомнил себя. — Все в порядке, это я. Я сделал... Идите, вон!

 

Они ушли. Саша, опираясь на локти, поднялся. Глаза осоловелые на картине, будто она псина дворовая и готовится к прыжку.

 

— Это чувствует он? — уточнил. Почти истерично. — Постоянно?

 

Существа склонили головы.

 

«Как он может? Как я смог бы?»

 

— Мне нужно подумать.

 

Саша отошёл к противоположной стене, прижался к ней кулаком, а лбом к кулаку. Не имей он опоры, вряд ли бы устоял, так сильно вертелось в голове.

 

Он дождался, пока мысли придут в норму и ещё чуть-чуть.

 

— Я подумал. — Он обернулся через минуту. — Освободите.

 

Существа приняли слово за то, чем оно было. За приказ.

 

Чернокнижник камнем выпал к ногам Александра, который подхватил его, переложил на спину, шепча всякий успокоительный бред, голову ватную себе на колени. Глаза закрыты, лицо в крови изрезано — так врага отпускало. По частям.

 

Его вой был воем через стиснутые крепко зубы, перемежающийся жадным быстрым дыханием. Надтреснутый, не в полную волю — от того страшный.

 

— Как помочь ему? — потребовал Саша у существ, но за стонами не услышал ответа. «Черт, он совсем плох».

 

«Или собирает силы.»

 

Послушав гадкую мыслишку, Саша поднял Бориса на руки, и правая — изувеченная — нога подвернулась, дала сбой под непривычной тяжестью, чернота взбеленила голову, но Саша выдержал секунду, а потом было легче, и он все же донес треклятую ношу до соседней камеры.

 

Ту перед ними открыл перепуганный солдат, и Саша прислонил Бориса, все ещё вялого и послушного, спиной к стене.

 

— Раду позови, — приказал солдату.

 

— Уже.

 

Конечно. Она им была большей царицей, чем он царем.

 

Саша надел на руки Чернокнижника кандалы и закрепил цепь на настенном крюке. Потом связал ему ноги веревкой, и, ещё раз проверив все на прочность, на корточках присел перед врагом. Дал фляги.

 

Пока тот пил, Саша смотрел на проигнорированный крюк на потолке. Так было бы, конечно, удобнее, но и бесчеловечнее.

 

— Ну ты только, пожалуйста. Не сбегай и не устраивай бучу пока что. Ради меня?

 

Саша не был даже уверен, слышал ли его Чернокнижник, был ли он в сознании, но на эти слова Борис кивнул, не поднимая глаз.

 

И не сбежал.

 

Это было на следующий день, что они говорили. По требованию Рады Чернокнижник теперь стоял посреди камеры, руки над головой скованы, прикреплены к крюку, ноги связаны. Александр начал переговоры с публичного проявления приличий:

 

— Прости за дурные условия. Не мог рисковать, вдруг ты вздумаешь пройтись, не дав мне знать.

 

— Все допустимо, — отрезал целую линию разговора Борис, будто не понимая и не заботясь, о чем речь. — Александр... Этот... механизм...

 

— Знаешь, когда мне только доложили, что ты схвачен, — перебил Саша, стараясь не зацикливаться на том, что делает. Он пришел сюда с целью достичь соглашения. И они его достигнут, черт бы его побрал, — это было после нашей финальной схватки. У самых стен замка. — Он несколько одурел от такой победы, но, чтобы недооценивать Чернокнижника, надо быть совсем сумасшедшим. — Якобы череда наших заслуженных и нежданных побед продолжалась. Я не верил. Ждал от тебя обман, бойню, чего-нибудь кульминационного. Они уже клали твое тело внутрь, а я все думал: «вскинется, на колени нас магией поставит и подмигнет ещё, засранец».

 

Говоря все это, Саша наматывал круги по камере и следил исподлобья за реакциями Бориса. Стоял тот гордо и невозмутимо, трудно представить, что день назад ужом в ногах вился.

 

— Это машина пыток, Александр. Ты не жесток, ты испытал, какого это, и не можешь в здравом уме... — заговорил Борис.

 

Саша остановился. Вина выгрызала внутренности.

 

— Знаешь, сколько ты провел там, потому что я решил не думать о тебе? Или даже, я уточню: потому что иначе, все знали, «маньяк» убьет нас?

 

В карих диких глазах прочиталась вечность. Саша выдавил: «четырнадцать дней».

 

Облегчение, которое он испытал, когда Чернокнижник не убил их всех к чертовой матери, было сильнее слов. Он на две недели зарылся в царском долге.

 

А потом не смог. Одна предательская мысль, а после отрицать ее, забывать ее второй раз было бы уже совсем низость.

 

— Я умею быть благодарным, — произнес Чернокнижник, и у Саши в груди сердце застучало как барабан. Такой союз мог закончиться либо очень плохо, либо непредвиденно хорошо.

 

Личных счетов у них не было — не считая одного, но у Саши не злая память.

 

Их проблема заключалась в том, что Борису нужно было все контролировать. А Александр не терпел, когда контролировали его.

 

Ну а если серьезно, они соперничали ради царства, за товарищей, которых калечил Чернокнижник, но война есть война. Не то чтобы против него они играли чисто. Саша сработался бы с ним, как и с кем угодно, если того требовало царство. Это та грязь, к которой он привык.

 

— Любой другой засадил бы тебя туда, — тихо проинформировал Саша. — Я единственный, кто подумал вытащить.

 

— Я прекрасно понял с первого раза, — сухо и ядовито ответствовал Борис, будто не мог больше терпеть уточнений. — Я не враг себе, в конце концов.

 

— Просто к твоему сведению. Я клянусь, я не воспользуюсь этим механизмом ни на одном из твоего рода. — Глаза Чернокнижника загорелись потусторонним светом. Он и так-то смотрел на Сашу странно, без прежнего чувства превосходства и брезгливости, а тут вообще будто не верил, со скепсисом относился к тому факту, что он реален. — Кроме тебя, может. Если у нас не получится от силы совсем — ты понимаешь, о какого рода событиях я говорю. Докажешь, что опасен для царства, у меня будут связаны руки. Но ведь ты не враг себе, так что все пройдет отлично.

 

Он должен меньше доверять своей интуиции: какой бес повелел ему давать такие гарантии?

 

— Делай, что велит совесть, и я буду спокоен, царевич, — улыбнулся Чернокнижник, но остыл быстро: — Тебе и твоему я не причиню вреда, пока наш союз в силе. У тебя есть моя клятва. Ответная.

 

Саша опустился на колено, чтобы развязать узнику ноги, и, покончив с этим, а также вспомнив кое-что, выпрямился, чтобы быть лицом к лицу.

 

— Да, и кстати. Мы не равные. Я принимаю решения, ты делаешь то, что велю я. Ты не равный советник другим. Каждого в этом замке ты ниже, ибо преступник. Понял?

 

Губы Чернокнижника расплылись в довольной улыбке.

 

— Наконец-то. Царь, которого я ждал.

 

Саша сделал вид, что не заметил, что на колени Борис встал, как упал. Договор был заключен, и царь отвёл его к медику.

 

С Радой бы так просто.

 

 

 

Борис отвратительно, ужасно устал. Казалось, за всю свою долгую жизнь он только и делал, что работал, терпел выходки низших по умению и знаниям существ и работал ради них. Ради их блага, никогда своего.

 

И вот, что он этим заслужил. Только презрение и прятки по углам, когда он появлялся в поле зрения.

 

Борис очень быстро возжелал сократить контакты с внешним миром. Александр поддержал его неистово и даже настоял, чтобы Борис занял смежную с его комнату. Теперь сам царь обеспечивал его завтраком. Бедный мальчик боялся, что он начнет головы отрывать, и хотел принять на себя первый удар неминуемой измены.

 

Борис в порыве умиления предпринял попытку успокоить.

 

— Мы не можем судить дураков за некомпетентность, — протянул он. — Только их нанимателей. Другим выше головы не прыгнуть все равно.

 

— Правда? — развеселился Александр. — А я думал, как раз мой случай. Но вина лежит на тебе, мой друг: ты запугал их, не я. Пожинай плоды.

 

Он всех называл друзьями, и все ему были милы. Странный человек.

 

Чем больше Борис готов был отдать народу в целом, тем увереннее ставил людей в отдельности ни во что. Он находил это естественным.

 

Они не могли называться врагами в полном смысле слова. Борис едва распознал молодого человека за те несколько встреч, что они имели в войну, а до этого не помнил вообще о существовании некоего молодого царевича.

 

Золотоволосый узколицый парнишка двадцати пяти лет, весь завешанный царскими регалиями, к которым питал слабость, будучи... Ну это не суть дела.

 

Чернокнижник был существом бессмертным и бессменно находился на службе у семьи Александра вот уже несколько длительных столетий. У всех, кроме самого последнего, ведь именно при нем — если верить царю, его царице и гласу их пропаганды — у Бориса проснулись нездоровые амбиции и интерес к единоличной власти, которым он не преминул дать волю.

 

Детишки думали о нем так примитивно.

 

Они боролись, он проиграл, где-то между он допытал Александра до состояния, в котором тот уже был не человек, а темная тварь на служение у Чернокнижника.

 

Эксперимент не задался: Александр продолжал быть себе на уме, а ту частицу колдовства, которой ненамеренно снабдил его Чернокнижник, использовал редко, посредственно и манерой исследователя, не творца.

 

Чудовищное отношение. Кого он выпустил в мир.

 

Как-то раз, кстати говоря, царь Александр, царица Рада, их знатнейшая свора и среди них Борис поехали к соседнему князю, который знаменит был своими сношениями с тварями самыми разносторонними и магическими, поэтому Бориса, собственно, и взяли. Но как! Они вели себя так, будто уже были абсолютно уверены и убеждены в том, что он не сбежит и что они заслужили всю его верность — с чего, интересно? Они провели вместе жалкие недели после того, как его выпустили из лечебницы, как смели они думать, что он простил.

 

Борис не планировал, конечно, сцен, но страх был бы только к месту. Если они так доверяли вчерашнему врагу, то Борис начинал беспокоиться.

 

Александр и Рада позволили ему ехать впереди со свитой из тех, кто похрабрее, а сами куковали позади, и Борис даже не мог оглядываться на них слишком часто. Ехали по горной тропе, широкой, но с крутым обрывом по правую сторону. Иногда он чувствовал царские взгляды на своей спине и на том спасибо. Становилось все оскорбительнее, что он был захвачен именно ними.

 

В какой-то момент — визг, крик и где? Внизу, в ущелье. Александр соскочил с коня, бросился к обрыву, чтобы нырнуть навстречу ветру и дыре. Он, овладев каплей власти, которую передал ему Борис, мог обращаться в монстра и летать, нападать, как заправский черт.

 

— Поможешь? — бросил по пути Борису, который только изогнул бровь на вопрос, не успел даже удивиться, откуда парнишка знал, что он мог помочь. Сзади крикнула Рада и выпростала руку, магией остановила Александра, подлетела к нему, заорала.

 

— Я могу сделать это сверху, — заметил царю Александр, поморщившись на их любовные ссоры, и действительно послал молнию в разбойников, которые атаковали торговый караван под горой.

 

Александр, удивительное дело, просто смотрел на хаос, горящие повозки, бегающие юбки, возню, а потом, возвращаясь к своим, скорбно похлопал по плечу Бориса и тяжёлым шагом удалился. Рада за ним.

 

Хитрый лис, с ноткой дьявольщины, глубокий разум. Ему один раз разбить сердце, и он разобьётся, станет либо злодеем, либо мямлей.

 

Это знание они разделяли на двоих.

 

— Он недостаточно жесток, — лениво вел беседу Борис, вышагивая мимо книжных полок во все четыре стены, ярко-зелёных растений и грубой деревянной мебели. Царица Рада сидела на скамье из светлого дерева, вальяжно закинув руку на спинку, и наблюдала острыми глазами из-под накрашенных синим век. Пышная серо-синяя юбка волнами собиралась на ее коленях, чернявые волосы затянуты в крупном пучке, а бежевый лиф прелестно оттенял смуглую кожу. Она не пришла его слушать, но не могла себя остановить, поэтому он продолжал с тайным ликованием: — Слишком много сердца. Он ценит чувства людей высоко, честь заставляет его. Воспитанный не может позволить, чтобы он сам думал о себе дурно. Ему уже пришлось взять на душу грязь, чтобы спасти других, и не понравилось. Теперь он пошел по другому пути, где совесть выше блага. Ты осознаешь, никакого плана не было, он спас меня... по зову сердца, а то, что я якобы мог помочь, это пустая ложь. Я мог бы и уничтожить его, с чего взял, что помочь?

 

Рада подняла глаза и усмехнулась по-мужски криво.

 

— Царь знает, как сделать лучше, — настаивал с озлобленностью Борис. — Но из уважения к вам не принимает этого. Мы бы сошлись сразу, позволь ты и твоя свора. Столько дней войны на твоем счету, Рада. Все эти склоки. Будь он один...

 

— Он бы не жил, — вылетела фраза. — Таким, как он, нужны люди. Тебе не понять, волк-одиночка.

 

Все, чего он когда-либо хотел, это прекращение одиночества. Она не знала ничего.

 

— Хорошо, что Александра волнуют люди, — добавила Рада. — Он через них правит.

 

— Чушь. Одно дело иметь их в виду и поступать в их интересах, а другое — жертвовать их же в конечном счёте благосостоянием и общей работоспособностью ради бесформенных требований тупоголовой толпы. Большинство людей не довольны никогда и не знают, чего хотят.

 

— Когда бы ты слушал чье-то требование, чтобы составить такую мрачную картину? — рассмеялась она. — И намного ли работоспособность повысилась, когда ты всех самых умных пожрал?

 

У него были талантливые враги, когда он захватил контроль, до Александра. Прекрасные лекари, сказатели, управленцы.

 

Незаменимых, увы, нет.

 

— Другие со страху справились, — буркнул Борис. — Твоя забота о людях, Рада...

 

— К черту людей.

 

Это заставило его улыбнуться.

 

— Если ты навредишь Александру, — Рада поднялась, шелестя юбками, и прошагала к нему, — я лично выдеру тебе глаза и засуну обратно в эту клетку.

 

— Вот оно как... — печально откликнулся Борис, обходя ее по кругу. — Помни, Рада, ты была со мной прежде, чем с ним. Он знает это всегда, я знаю. А ты?

 

— Дорогой друг, — медленно процедила она слова, оборачиваясь, чтобы всегда быть лицом к лицу с ним. — Я убью тебя за него.

 

Он прибил ее к шкафу за плечи, пугая до такой степени, что она охнула и уронила что-то звонкое

 

— Должна держать нож в руке всегда, когда со мной? Это так не обязательно...

 

Магия поднялась в воздухе, и Рада толкнула его в книжный шкаф напротив, который пошатнулся, но выстоял, а он кошкой взвился, спину завыгибал.

 

— Я смотрю, полностью не восстановился, — злорадствовала ведьма. — То-то в рот царю смотришь, не дурак, чуешь, что его защитой жив. Только уважение к нему удерживает нас. И чуть ты что сделаешь, я не постесняюсь. Игрой не разжалобишь.

 

— Ничто не игра, Рада, — серьезно прошептал он, поднимаясь.

 

— А то, что царь хромает после того, что ты с ним сделал, монстр? Это игра?

 

— Он не говорил.

 

— Конечно нет. Он никогда не говорит. Мне благодарить, что хотя бы живой?

 

Он схватил ее за шкирку. Посмотрел некоторое время в серые чистые глаза, отпустил, свернулся на стуле.

 

Она постояла неподвижно еще какое-то время. Ждала чего, извинений?

 

— Ты растерял хватку, — как хлыстом щелкнула Рада и отправилась прочь. Борис мигом подскочил, как только она вышла, и в один прыжок подхватил нож, который она — ну глупая... — обронила и не подумала забрать.

 

Царь не заставил себя долго ждать.

 

— Что, не удалось перетянуть Раду от меня? — с улыбкой поинтересовался Александр, аккуратно приближаясь к откинувшемся на стуле Борису.

 

— Я проверял ее для тебя.

 

— Правда? — Александр прочистил горло. — Ну благодарствую, удружил. Что, могу ей верить?

 

— Можешь, — сказал Борис. Александр потрепал его по плечу. — Страшно, что эта страна делает с людьми, что мы сами делаем друг с другом.

 

Борис проговорил это бархатистым голосом и под конец не выдержал, отпустил взором поврежденную ногу Александра и очень внимательно вгляделся ему в лицо.

 

— Все, что ты сделал со мной, я помню, — сообщил царь кратко и предстал не дерзким клоуном, но серьезным, ничего не забывшим человеком. «Проецируешь», — подумал Борис, но в груди ёкнуло. — Однако, ты тоже был в агонии, — предложил Александр, как будто ему ничего не стоило. Он оперся о край стола, сложил руки перед собой.

 

— Ты закончил мою. Я начал твою. — Борис вздохнул. Болезненно, почти с сожалением он сморщился. — Признаюсь, я был не прав. Переигрался. Такие кадры нельзя растрачивать...

 

— Извинения приняты, если это были они.

 

— Ты никогда не честен со мной, Александр, — пожурил Борис, — ты знаешь, что это так.

 

Александр слабо улыбнулся, жалкая попытка в его обычный оскал из тридцати трех белоснежных зубов.

 

— Ты враг.

 

— Кому? Стране? — Борис распрямился в бешенстве.

 

— Нет. Мне. Нам.

 

Борис подошёл к несопротивляющемуся смелому Александру, положил руки ему на плечи, разгладил складки.

 

— Я благодарен, — сказал он серьезно. — Я понимаю, что ты сделал, и если б дело не касалось меня, я ни за что бы не позволил сделать со страной то, что сделал ты, освобождая меня. Но спасибо.

 

«Обращайся» он видел, почти сорвалось с губ царя. Борис желчно улыбнулся и отправился — с неизменным изяществом — обратно на стул.

 

— Ты довольно ленив, мой друг, — усмехнулся Александр. — Для человека с твоими амбициями я удивляюсь, как ты не мучаешься каждой потерянной секунде.

 

— У меня есть вечность.

 

— Правда? Ну мы только убедились, что это не так. В моем мире ты можешь прекратиться в любой момент, и каждый твой недоделанный проект — это ещё один груз на твой печальный труп. Не говоря уже о том, что любое достижение быстро теряет свою актуальность, через пару лет, если не месяцев и не дней, оно уже не будет никого впечатлять и в первую очередь самого тебя. Отсутствие улучшений в каком-либо мастерстве вовсе не перерыв, мой друг, а ход назад.

 

— Интересная мысль. Деятельность предполагает совершенствование, а если оного нет, то и деятельности нет.

 

— Именно! — Александр перестал ходить по комнате, как заведённый, чтобы со светящимися глазами остановиться перед Борисом. Тот принял это за предложение развить мысль:

 

— На земле мы далёко не одни, и другие обойдут тебя в раз, если позволить. Время конечно, и с каждой потраченной минутой твой талант теряет возможность достичь того, что он мог бы достичь за, допустим, двадцать лет, тридцать семь часов и двадцать пять минут, ведь теперь у тебя минут двадцать четыре, и их может быть недостаточно, особенно когда упущенные будут накапливаться друг на друга и накапливаться, и вот уже ты теряешь эти тридцать часов, теряешь целые года, и нет ничего, чтобы их вернуть. И твой талант не достиг ничего, пока другие, которые, может, начинали хуже, теперь блистают далеко вперели. — Он сделал паузу для эффекта. — Я понимаю все, Александр. Но как бессмертному мне плевать.

 

— Знаешь, что ещё говорят, — невинно заметил Александр, но у Бориса уже все внутри подобралось к спору. — Вне изменений люди растлевают в лени и деградируют уже в самом банальном смысле слова.

 

— Это намек на что? — прошипел Борис.

 

— Сотня лет. Это сколько же всего можно сделать...

 

— Мечтаешь о бессмертии?

 

— А как же? — подмигнул Александр. — Я просто говорю, ты не пользуешься своей привилегией.

 

Они, как правило, болтали на уровне, с которым никто не мог совладать, и Борис ждал, что вот-вот Саша потеряется, но тот заводился только с большим азартом. Сам Борис невольно поднялся ему навстречу.

 

— Как ты существуешь... — Борис посмотрел на него с раздраженным удивлением. — Останавливаешься хоть на секунду? Впрочем, ты объяснил. Страшная вещь желание. А насчёт бесконечного труда, который ты так высоко ставишь... Ты не художник и не знаешь, что искусство не создают по мановению руки. Оно должно прийти свыше.

 

Они стояли друг против друга, и в один момент это вдруг стало очевидно.

 

— Государственное управление стало теперь искусством, и я не заметил? — поинтересовался Александр.

 

— Нет, оно ближе к науке, поэтому ты так хорош.

 

— Комплимент! — восхитился, взлохматил себе волосы в ложной скромности. — Чем я заслужил?

 

— Александр... — Борис кашлянул, оправил свой костюм. — Ты никогда не думал, что я настолько тебя перегнал, что ты даже не понимаешь?

 

И толкнул его об шкаф, вытащенный из кармана нож царю к горлу. Александр не дернулся.

 

— Если ты решил, что я позволю тебе править своим царством, мальчик...

 

Александр отворачивал голову, но когда Борис заставил посмотреть, его взгляд был холоднее льда.

 

— Я помню, что мне и не требовалось разрешение, дорогуша, — выплюнул Александр.

 

— Ты единственный, кому удалось меня обхитрить, это правда, — спокойно признал Борис, не расслабляя позы. Он видел, как взгляд Александра прыгал, ища выход, чувствовал мысль, бурлящую у того внутри.

 

— Обхитрить? — переспросил Александр. — Поверь мне, я и не пытался, там твой промах. Где... ты достал нож, позволь полюбопытствовать?

 

«Как тяжело контролировать себя».

 

— Помнишь, как я сделал тебя своим монстром, Александр?.. Мальчик? — Ножом к животу, распирает ткань, сверху вниз, пуговицы полетели. — Хочешь, чтобы повторил? Я все ещё тот, кто распотрошил твои внутренности и сделал тебя своим ручным чёртом. — Схватил за клубок волос, дёрнул скуластое лицо. — Ты там, черт?

 

— Как же все для блага страны? Убьешь меня и что дальше? Где твое слово, Борис?

 

— Прямо здесь. — Он приложил нож к груди Александра плоской стороной. И положил руку царя на свою, чтобы забрал оружие. — Эта страна съест тебя с потрохами.

 

Александр и не попытался бежать. Отряхнулся, как пес, и продолжил разговор:

 

— Посмотрим, кто кого. Почему-то я не могу избавиться от чувства, что справлюсь.

 

— Царевич Александр... — произнес Борис ласково, и вот уже и не такой спокойный. — Я ведь знал его. Лично. Когда он мальчишкой по дворцу гонялся, докучал. На тебя — похож.

 

В глазах царя — надо же — ненависть.

 

Коли железо пока горячо.

 

— Александр, у нас цель одна на двоих. Чего мы можем достигнуть! Вместе. Если у нас будет понимание.

 

— О, я понимаю тебя отлично, — рассмеялся Александр. — Потому и странно, как я умудрился так запудрить себе мозги тобой. Послушай, Борис. Как человек, которому не все равно на то, что я пытаюсь здесь сделать. Этот трон не мой, но я сделал его своим. Поэтому выкажи уважение. — Он с фальшивой легкомысленностью прошелся по кабинету. — Я знаю, как ты начинал. Чертов стыд, как низко ты позволил себя опустить.

 

Это было оскорбительно.

 

— Позволил? То, что было сделано со мной, с нами...

 

— Ты мог быть выше этого. Но ты просто позволил злости над моими предшественниками крутить твоей жизнью. Они порой были жестоки и глупы, но уже давно другое время. Бывай, Чернокнижник. И помни: ты убьешь нас обоих, если будешь дурен, так что, пожалуйста, солнце, веди себя прилично.

 

И он был абсолютно серьёзен, даже в своем фарсе, особенно в нем.

 

На этом и удалился.

 

 

 

— Он опять залез тебе в голову, — заявила Рада безжалостно. Она поравнялась с царём в коридоре и проследовала за ним в кабинет.

 

— Он никогда и не вылезал, — ответил Саша, запирая за ней дверь. Это место было отдушиной, закрытое для всякого, кроме них, оно предназначалось не для жизни, но для работы.

 

Стены завешаны гобеленами с изображениями главных исторических боев прошлого, — Александр полагал, это могло навести его на мысль в критической ситуации. Карты, искусно прорисованные до последних деталей, графики, таблицы, глобусы, книги разной степени ветхости. В основном военное искусство, мемуары бывших правителей и фолианты о развитии колдовства. Старик-рыбак, некогда промышлявший целительством и тем самым завоевавшим многие благодарные знакомства, передал большую их часть Раде, когда они прятались у него.

 

И там же, от гостей этого рыбака, она услышала о клетке, в которую — тогда голубая мечта — они могли посадить Чернокнижника.

 

На каждой поверхности лежал незаконченный проект, тот или иной механизм, призванный улучшить их жизни. Саша обожал изобретения, свои и чужие, и стал скупать, как только появились лишние деньги и все средства перестали уходить на содержание армии.

 

С целью обеспечения приватности Рада сделала так, чтобы на каждого, кто сунется, пала порча, и о том хвастала непременно всем.

 

— Говорит, что сделал меня, — продолжил Александр. Он не отошёл от двери, просто стоял там, руки в карманах, бесстрастно ожидавший ее осуждений.

 

— Мне все равно, душа моя. — Рада не настроена была на мягкие игры. — Ты в курсе: будь моя воля, он бы давно умер.

 

— Увы, он бессмертен, — кисло парировал Саша.

 

— И у нас был способ удерживать его хоть до скончания веков.

 

— Бесчеловечный способ.

 

— Единственный.

 

— Значит, мы не должны удерживать его! — вспылил Александр. Рада, жар ударил в щеки, вцепилась ногтями в ладони.

 

— Ты не смел принимать это решение, основываясь только на своей милости, — сказала она смертельно тихо.

 

— Я не посоветовался с тобой, потому что... — Его взгляд утонул, но он быстро оправился и сказал: — Вся ответственность должна лежать на мне.

 

Она рассмеялась ему в лицо.

 

«Я должен быть лучшим, потому что это мой долг, — поведал Саша ей как-то в шутку, но какие уж тут шутки. — Обязанность моего положения».

 

Он ненавидел себя за свои ошибки, за волосы хватался. Плохо — для лидера, но она пока уравнивала.

 

— Саша, я знаю, ты пытаешься построить здесь царство свободы, — начала Рада, — но думай иногда. Если ты дашь свободу всем, даже преступникам, преступники заберут свободу у всех остальных.

 

— Наша работа в том, чтобы этого не допустить.

 

Она прищурилась, что-то темное поднялось из нутра.

 

— Ты не преуспеваешь, — проговорила будто не она.

 

Саша запетушился на вызов, побурел.

 

— Чего ты хочешь? — спросил он. — Чтобы его вернули обратно, и под нашими ногами снова пытали человека, в доме, где возможно будут расти наши дети? Если ты можешь забыть об этом так просто, Рада, то поздравляю!

 

— Я не забываю об этом ни одной ночи! Он там, он страдает и пускай! — Саша посмотрел на нее дико. — Не надо. Я желала бы, чтобы дела обстояли иначе, но это монстр и дьявол. Он только сделает больше зла. Что ты скажешь матерям тех, кого будет пытать твой пудель?

 

— Он не будет, — покачал головой Саша.

 

— Ой какая прелесть, — некрасиво скривилась она.

 

— Он слаб.

 

— Его надо держать в клетке. Подальше от людей. Подальше от меня, потому что, клянусь Богом, Александр, если ты подпустишь его ко мне, я не стану миндальничать. Не так, как сегодня.

 

С его лица слетело улыбчивое выражение.

 

— Нет, станешь. Мы не монстры, которые пытают людей.

 

— У нас нет выбора! — огрызнулась Рада в бешенстве.

 

— Так почему же ты орёшь на меня за выбор, который я сделал?!

 

— Потому что ты подверг нас всех опасности! Плевать на нас, но всех. Твоих людей, моих людей. — Ее голос опасно понизился. — Он правда стоит того?

 

— Дело не в нем.

 

— В нем, Саша.

 

— Нет. Нет! Обо мне это говорит куда больше, чем о нем. О том, кем я хочу быть. И я не позволю человеку страдать по моему приказу, как ты можешь усложнять это?

 

Он был таким ребенком.

 

— Я должна думать о чем-то большем, чем он. — Рада изогнула бровь, как бы говоря: “и ты тоже”.

 

— Думай за себя, Рада. Этого будет достаточно. Думай за себя своей головой, а за других пусть думают другие.

 

— Я правитель, я отвечаю за других.

 

— Ты не можешь всегда принимать решения для других. Чтобы они что-то сделали или, наоборот, не сделали. Человечья душа — потемки, никогда не знаешь, как они поступят. А перед собой ты ответственна всегда.

 

— Как, по-твоему, происходит процесс принятия решений? — спросила Рада. — Ты оцениваешь возможные последствия и делаешь то, что приносит наибольшую выгоду.

 

— А иногда появляется что-то, что сделать необходимо, и ты делаешь это, — сказал Саша.

 

— Не принимая в расчет последствия? Кому это может навредить?

 

— Я сражусь с ним еще, сколько угодно. Но я не буду закрывать глаза. Я не могу забыть о том, что он страдал и что я должен помочь. Эта мысль, она не выйдет из моей головы, а если выйдет, я уважать себя перестану, понимаешь? Я не могу просто игнорировать это. Я должен был узнать, как он чувствовал себя, и я узнал, и это пытка, и это делал с ним я, и я не стану этого продолжать.

 

Тишина звонкая, как удар стали о сталь.

 

— Я думаю, наше царство заслуживает лучшего, чем царь, который пытает людей, — добавил Саша ровным голосом.

 

— Своего врага.

 

— Хоть черта. Впрочем, его крики казались довольно человеческими. Ты, я уверен, слышала.

 

В ее голове промелькнул желанный сценарий, где она вонзает в накачанную грудь Чернокнижника нож несколько раз и смотрит, как он корчится, сгибается, выкашливает, заплевывает кровью пол.

 

Она могла быть выше этого. Не поддаваться ненависти и страху, контролировать себя вместо того, чтобы давать низким порывам волю.

 

Если нужно, она могла.

 

— Ладно, — сказала Рада. — Я с тобой.

 

— Спасибо, — выдохнул Саша и — плечи согнуты под грузом всего, что он сделал, — пошел к выходу, где замялся. Мягким, почти нежным голосом он сказал, разбивая все ее аргументы, когда уже не требовалось: — Ты оставила у Бориса.

 

И со звоном положил ее утерянный нож на стол.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 1,00 из 5)
Загрузка...