Плетеная циновка с шелестом приоткрыла вход в спальню. Неверный отблеск факела из коридора осветил входящего. Крутик хмыкнул. Зло откинув со лба черные космы, решительно шагнул внутрь и задернул циновку. В потемках налетел ногой на тяжелый глиняный кувшин, зашипел.

– Вставай! – нашарив, резко сдернул накидку с сопящего Кротика. – Скоро рассвет, а плыть далеко, целый день.

Кротик перевернулся на другой бок и, убедившись, что накидку не вернуть, поджал длинные тощие ноги.

– Ты обещал! Ты помнишь, что ты обещал старой Дамарис? – Крутик шептал, но делал это так настойчиво, казалось, даже Харон бросит свое весло и прибежит посмотреть, что случилось в доме царя Азариаса. И почему в столь поздний час его сыновья готовы надавать друг другу тумаков.

Дамарис? Да, бабка опять весь вечер рассказывала сказки о бессмертных жителях северных островов. Но разве это повод будить его ночью и тащить невесть куда? Кротик сел, борясь с желанием пнуть брата ногой.

– Обещал, что поплывем за волшебными яблоками для бабки. Но не сегодня же. Или все так плохо? Нужно сыру с лепешками заготовить. Бурдюк с чистой водой...

Крутик важно поправил широкий кожаный пояс, подаренный ему отцом.

– Пока ты дрых, Дамарис все собрала. Если не трусишь, пошли, отец будет нами гордится, а бабка опять сможет давить виноград и присматривать за рабынями.

В общем зале пахло прокисшим молоком и козьей мочой. Братья миновали его и, скрипнув засовом, прошмыгнули во двор. Полная луна, любопытно выглянув из-за низкой тучи, осветила спящих в загоне овец, развешенные на кольях шкуры, каменистую тропинку, ведущую к рыбацкому причалу между скал.

Тропинка, петляя, сверкающей ленточкой битых камней быстро спускалась вниз к полосе крупного ленивого песка. Лодки во сне терлись друг о друга, поскрипывая и постанывая.

– Эту, – старший царевич указал рукой на небольшую посудину, заваленную потрепанными снастями. – как раз двоим управиться.

Кротик недоверчиво ощупал скользкий борт, который тут же повело вниз. Чертыхнувшись, перевалился через него на кучу рваных сетей, воняющих тухлой рыбой.

– А рыбаки нам потом...

– Я сын царя! – Крутик небрежно отмахнулся и, вытащив из-за пояса нож, начал яростно пилить тупым лезвием причальный канат.

Потом ловко перепрыгнул на борт и, усевшись на переднюю банку, опустил правое весло в воду.

– Давай, – кивнул Кротику на левый борт.

Младший выпутался из сетей, но поскользнулся и прилетел на свое место носом вперед, ударившись животом о лавку.

– Чтоб тебе...

Весла хлюпнули, потянули воду невпопад. Лодка потихоньку отползла от дощатого настила пристани и, покачивая облезлыми боками словно важная матрона широкими бедрами, покатилась от острова.

***

Два часа до рассвета пришлось налегать, стирая кожу на ладонях в жидкие пузыри. С первыми лучами море превратилось в голубую прозрачную чашу, до самых краев наполненную золотыми рыбками. Долгожданный юго-восточный ветерок зацепился за парус и потянул лодку быстрее. Царята бросили весла.

– Точно на север? – Кротик сунул покрасневшие ладони в соленую воду и сморщился, словно заветренная хлебная корка.

– Точно. Она карту дала, – Крутик разложил на коленке кусок засаленной, лысой овчины. На мездре едва угадывались очертания нескольких крупных островов. – Вот смотри.

Невнятная клякса маленького островка расплывалась вдалеке от привычных морских путей. Но посудина двигалась в нужном направлении. Солнце, поднявшись над горизонтом, припекало с правого борта. Под ногами туда сюда перекатывалась мутная лужа, подхватывая и переворачивая пару рыбьих хвостов.

– Что там у нас поесть? – Кротик потянул к себе котомку, которую брат примостил к мачте, подальше от вонючих сетей и нахальных чаек.

Развязал тесьму, стягивающую горловину, и запустил внутрь руки по локоть. Выудил несколько тряпичных кульков и, жадно обнюхав каждый, начал раскладывать на второй банке.

– Не люблю жару, – с набитым ртом получилось смешно.

– Все не сожри! – Крутик презрительно отвернулся и, закрепив руль, тоже потянулся к съестному.

После обеда ветер усилился. Небо заволокло серой пеленой. То, что вчера вечером под сладкие увещевания про древних героев и великие сражения казалось не слишком комфортной, но совершенно безопасной прогулкой, теперь навалилось бьющей солеными порывами жутью. Лодку подбрасывало вверх и вновь кидало вниз. Кротос пожалел, что набил живот. Его чуть не смыло, когда он, в очередной раз наклонившись за борт, выворачивался наизнанку, выталкивая из себя остатки полупереваренных лепешек.

– Аруууу... паааар... – брат обмотал себя веревкой и что-то орал ему, суетясь возле мачты.

Лодка кренилась, черпая бортом. Парус, освободившись от перерезанных шкотов, взвился вверх под громкий треск древка мачты и умчался в сверкающую молниями бездну. Глядя на брата, Кротик выбрасывал из лодки все, что попадалась под руку. Попытался вырвать из уключины весло. Тут же получил увесистую оплеуху и шлепнулся на дно.

– Деррррржжж... – брат, обнимая остатки мачты, показывал рукой куда-то в небо.

Кротос оторвал взгляд от рассыпающейся древесины и посмотрел вверх. Оттуда на него падала кипящая пеной водяная стена. Успел подумать обо всех сраных рыбах этого моря и об их бородатом повелителе с трезубцем. Волна накрыла, скомкала, выплюнула щепки... и наступила тишина.

***

– Тьфу! – Кротик приоткрыл левый глаз.

Рядом что-то копошилось в песке, переминаясь с ноги на ногу, и пытаясь ухватить его за нос маленькими розовыми клешнями. Хотелось пить. Медленно оторвал голову от песка, осмотрелся. Метрах в трех от него Крутик обнимался с обломком мачты и что-то ласково бубнил себе под нос. Наверное, русалка привиделась. Голова раскалывалась от дребезга. Заскорузлая от соли туника скребла по обгоревшей коже. Над узкой линией белого песчаного ковра, покачиваясь, нависали длинные пальмовые листья, а за ними, там, в зеленом мареве, в тени плотных зарослей что-то звенело, переливаясь палитрой нежных, едва слышных звуков, хихикало и журчало. Младший привстал на колени, его повело в сторону и он, упираясь в разъезжающийся песок ладонями, погреб к брату. Привалился сбоку, разглядывая шевелящееся зеленое царство.

– Да что ж такое... – очнулся Крутик. – Костлявый ты черт... – он в недоумении оторвался от обломка мачты: – Воды мне... Слышишь?

Кротик не ответил. Только засопел отчетливее. Как по команде оба на четвереньках поползли на звук журчливого ручейка. Бодро преодолели насыпь, возведенную прибоем и ввалились в травяное царство. От запахов влажной земли, зелени и цветов повело, как от неразбавленного вина. Сил пререкаться и толкаться не осталось совсем. Разглядев между толстых корней прозрачную рябь, Крутик упал в нее носом и жадно забулькал пуская пузыри. Кротик прильнул рядом. Как же сладко, как свежо и ласково! Словно материнская ладонь по горячему лбу и потрескавшимся губам.

– Брырблабл, уф, – младший оторвался и опять нырнул лицом в холодный хрусталь ручья. – Хи хи. Фью хи. Цык трр.

– Брыр... – Вынырнул Крутик и застыл с раскрытым ртом, из которого закапала холодная вода.

Она выглядывала из-за толстого кривого ствола оливы, оплетенного со всех сторон жасмином и ядовитым олеандром. Морщила тонкий носик и любопытно сверкала бирюзовыми глазищами. Встретившись взглядом с царенком, отпрянула назад и, сорвавшись с места, бросилась в заросли.

– Девка! – Крутик нахохлился, как голодный зверешыш, почуявший добычу. Останавливали только колючие кусты. – Жопастая. Румяная!

Кротик ухватил его за ногу.

– Неее...

Царенок рванулся вперед словно пес, получивший арапником. Кусты, не успев уклониться от прыжка, прыснули во все стороны цветочными лепестками и, трясясь, сомкнулись.

– Аааа, – Кротик безнадежно махнул в их сторону рукой, потрогал шишку на затылке справа – бортом приложило, а может, уключиной или веслом, и вновь прильнул к холодным тугим струйкам ручейка.

Хруст и треск веток, шум хлещущих листьев о плечи брата... И вдруг – визг. А, ну вот это Кротос часто слышал, когда брат пускался за добычей. Девки всегда так визжат. Бросаться за братом он не собирался – если помешаешь, отлупит.

Утолив жажду, побрел вверх по веселому ручейку. В сторону, противную той, куда умчался брат. Преодолев заросли, в которых кусты торчали из-под вывороченных штормом деревьев, вышел на узкую полоску мягкой травы, окаймлявшую небольшую заводь. Солнце уже касалось верхушек деревьев, золотило воду. Идти искать волшебные яблоки? Под вечер в этом буйстве зарослей? Брат бы не заблудился... Ну и пусть.

Купаться в чистой прохладной воде было еще большим наслаждением, чем ее пить. Кротик скинул изодранную хламиду под ноги и плескался, словно младенец. Пускал пузыри, брызгался и мурлыкал хвалу Деметре за финики, которыми был усыпан противоположный берег, – первым делом он туда сплавал, сам наелся и набрал побольше для старшего. Потом выполоскал песок и соль из одежды, бросая и вытаскивая хламиду словно невод. Озерные нимфы наградили его двумя глупыми рыбинами, запутавшимися в ткани.

Берег погружался в сумерки. Мальчик возился с сухим валежником на песке, высекая искры камнями. Вдруг из глубины острова прозвучали раскаты грома. Неужели опять шторм? Кротика передернуло от воспоминаний о бушующем море. Но ветра не было. Зато скоро, разметав все те же кусты, из зарослей вылетел взъерошенный и запыхавшийся брат.

– Ты идиот! – он разбросал и затоптал начинающие разгораться ветви.

– Я? Может, ты имел в виду того половозрелого придурка, который умчался вдогонку за чьей-то розовой задницей?

– Пока ты тут прохлаждался, я разведывал дорогу! – Крутик плюхнулся на песок, выхватил из рук брата несколько сморщенных фиников и сразу сунул их в рот.

– Она манила тебя за собой... Пела песни и качала кормой...

Кротик вновь начал складывать ветки в кучку. Опять возиться с камнями... Эту искру еще попробуй, высеки...

– Я видел, – едва прожевав финики, страшным шепотом сказал Крутик. – Я видел каменного великана!

В глубине острова вновь раздался раскатистый грохот.

– Это он так хохочет, – Крутик потрогал холодную рыбу. Голод одолел страх.

Костерок все же развели и рыбу пожарили, понадеявшись, что приближение гиганта заметить не трудно, а удрать от костра и в темноте скрыться – не долго. Обляпавшихся жиром и набивших голодные животы царят клонило в сон. Но страх бродил в темноте где-то рядом и строил оттуда страшные рожи. То отблеск костра упадет на корягу, то ночной зверек зашуршит в траве. А еще казалось, что кто-то наблюдает за ними и, того гляди, ухватит за ногу и утащит в заросли.

– Утром нужно подняться повыше и хорошенько осмотреться. За большим озером, а которое сиганула эта зараза, начинаются скалы, – Крутик разлегся на теплом песке и рассматривал звезды в холодном ночном небе. – Вот если бы удалось ее поймать, она бы вмиг рассказала, где растут эти яблоки.

– Изловить речную нимфу, бегая за ней по лесу? – Кротик вздохнул и подбросил в костер еще сухих веток. Огонь успокаивал. – Похоже, ты ее не очаровал. Зато можно не бояться, что она утащит нас к себе в воду... А знаешь? Кажется, я придумал, как с ней познакомиться поближе...

***

– Будешь веночки плести или угощенье собирать?

– Я царь!

– Хорошо, тогда лезь на скалы и ищи там яблони, – Кротик зевнул и принялся трясти ближайшее дерево, с которого на землю посыпались перезревшие сливы.

– Без сопливых разберусь, чего там искать, – Крутик подобрал повыше замызганные полы хламиды и, гордо задрав подбородок, полез на камни.

Едва рассвело, ночные страхи отступили, даже топанье великана не казалось громким и страшным. Да и сам он, скорее всего, не был таким уж здоровенным. С первыми лучами братья продрались через уже порядком потрепанные кусты жасмина и скоро вышли к озеру, в которое удрала нимфа.

Со сбором и складыванием на расстеленный на земле кусок рваной ткани, в которую превратилась одежда, Кротик справился быстро, а вот плетение веночков из полевых цветов давалось ему нелегко. Три веночка он, однако, одолел – этого для нимфы, наверно, достаточно. Завязал крест накрест углы полотнища хламиды и, приподняв получившийся мешок, набитый пьяными сливами, потащил его к воде. Окунул его в озеро и принялся топтать ногами. Опять окунул и вновь потоптал. К четвертому окунанию из мешка вытекала остро пахнущая брагой мутноватая жижа. Она смешивалась с чистой водой, растекаясь все дальше. Кротик запустил первый веночек и продолжил топтаться на мешке.

– Хват...ит. Ик. – бирюзовые глазищи, подернутые мутноватой пленкой, уставились на Кротика, потом на колыхающиеся на ласковых волнах веночки, и опять на Кротика. Нимфа явно ни как не могла решить, злиться или радоваться неожиданному поклоннику.

– Эта хтоже эт...То у нас ттт...Ак...кой. Щупленькк...кий, – она подплыла совсем близко и вынырнула почти по пояс.

Царенок уставился на пышную грудь.

– Ты меня любишь? – она улыбнулась чуть кривовато, но обворожительно.

– Я... я. Не знаю. Вы очень красивая... – Кротик присел на корточки перед самой кромкой воды.

– Ну вот! – Нимфа удивленно, не без разочарования хлопнула ладошкой по замутненной глади, – Ниииикто меня не люби..Ит!

– Не может быть! – Кротик понял, что нужно срочно менять тему разговора. – Вы разве тут совсем одна живете?

– Почему одна? Много нас, речки да ручейки, а к закату булыга придет зверька кормить, ему без зверька никуда, зверек ему и глаза, и нос, и ушки, у булыги-то самого ничего нету, даже женилки нету, – сладковатая муть осела на дно озерца, нимфа, трезвея, затараторила, зазвенела колокольчиком без остановки. – Вот таким его хозяйка слепила из каменных глыбушек, дурень дурнем, куда ему без зверька...

Кротик почувствовал как журчание и лепетание клонит его в сон, клюнул носом. Наяда потянулась холодной ладошкой к ободранной коленке царенка, словно водой родниковой. Провела по синякам и царапинам – их и след простыл.

– ...у тебя женилка худенька, подкормить бы тебя чуток а потом бы ко мне на дно и уволочь, так-то ты ласковый, не злючий, а к хозяйке уйдешь – почитай помер, превратит тебя в оглоблю, а братца твоего – в барашка бодучего, будет прыгать скакать по камням... А она когда разозлится на пришлых да залетных – ох и лютым морозом повеет, солнышко отвернется, озеро льдом затянет и водопад её – ворота в храм – острыми зубьями обратится, словно морда драконья...

Сверху, за горой шарахнуло и зарокотало. Кротик очнулся: ой, по грудь уже в озере, а Наяда журчит прямо в самое ухо. Выхватил руки из воды, хлопнул брызгами, а сам к берегу ходу. Выскочил едва.

– Тьфу ты! – Нимфа сморщилась с обидой. – Булыга! Дурень! Тупоумок!

Фыркнула и ушла на дно.

***

– Да какие яблоки к Аидову хвосту! Кидается, сволочь, здоровенными камнями, чуть не зашиб насмерть, вон спину осколками посекло, – Крутик сплюнул от обиды. – Как только на тропинку выходишь к водопаду – так и молотит без остановки. А ты?

Кротик молча кивнул. Потер щеку.

– Чуть не уволокла. Тебя поминала.

Крутик напрягся, как тогда в кустах. Хорошо, что ушел в горы, а то бы точно сгинул в озере.

– Смертью пугала... Может, ну их, эти яблоки бабкины? Плот свяжем, воды пресной...

– Я царь! – Крутик тряхнул головой. – Мне надо.

– Ну тогда сиди тихо и про вчерашнюю рыбу не гунди... – Кротик тихонько высунул голову из кустов. – Солнце садится, сейчас придет.

И действительно, еще до того, как братья услышали тяжелые шаги великана, вода в озере покрылась крупной рябью.

Каменная глыба, потрескивая и раскачиваясь, остановилась на приличном расстоянии от кромки воды, видно, опасаясь застрять в песке. С хрустом и грохотом осела наземь и затихла. В лунном свете было видно как из макушки недвижной туши высунулся длинный нос и два блестящих глаза.

Кротик зашептал:

– Зверюшка у него, чтоб смотреть и нюхать... Точно твои сандалии унюхает, такого противного запаха здесь не сыщешь... Как только окажется между нами – бей его дубинкой по башке...

Крутик шикнул в ответ, и они замерли.

Мохнатый повел носом и засеменил к сандалиям. Остановился, прислушался, вытянулся, привстав на задние лапки. И опять засеменил.

Дубина без замаха опустилась вниз. Хрясь.

– Молодец! – Кротос высунулся из-за кустов.

Дубина описала второй круг. Хрясь. В голове у Кротика вспыхнули яркие звездочки, из глаз брызнуло огнем. И он опять рухнул в буйную колючую зелень.

***

Крутик решил не торопиться, а на всякий случай раскидать валуны, которые теперь мертвой кучей лежали на тропинке, ведущей вверх на скалы. Не так трудно поддевать их и по одному толкать вниз. Дальше камни катились сами и либо плюхались в воду, либо подминая по ходу высокую траву, разлетались по склону холма перед озером. Ближе к утру, изрядно употев, он побрел по тропинке вверх. Ничто больше не мешало ему забрать свое. Осталось всего-то пробраться в храм под водопадом да ободрать волшебную яблоню.

Утро застало его на полпути к водопаду. Ветер разыгрался не на шутку. Хлестал по лицу холодом. Вертелся волчком вокруг путника. А после так и вообще начал плеваться ледяной пургой. Холод подгонял Крутика вперед, туда, где накануне он видел далекую радугу между двух вершин, на которых лежало небо. Пора было уже и водопаду показаться, вот только гула воды не слышно. Только свист ветра и шуршание щебня под ногами.

Еще поворот и... Водопада не было. Падающая вода застыла и длинными копьями, не успевшими долететь до своей цели, метилась в бездну обрыва. Сверкающей решеткой лед отгородил вход в пещеру. Крутик попробовал хвататься за эти копья руками и протискиваться между ними. Лед обжигал ладони, но пролезть получилось. Сначала между самыми толстыми. Потом, ударив ногой, он расколол сосульку поменьше. Звон и скрежет за спиной. Ледяная стена сдвинулась и, ломая сама себя, с грохотом рухнула вниз. Лишь острые осколки с гладкими стенками торчали вокруг – и тысячи отражений самого Крутика повторяли его жесты.

– Бери яблоки! Мне яблоки! – Одна из льдин заиграла отражением, но только не Крутик был в нем. Старая Дамарис хихикая и жамкая беззубым ртом смотрела на него.

– Дура. Зачем ему яблоки, он молод, ему нужна сила и слава! Забирай силу! – льдина напротив скалилась ликом царя-батюшки.

– Золото лучше силы! Золото надежнее славы! Герои мертвы, а золото вечно – кричали со всех сторон.

Знакомые и незнакомые лица водили хоровод отражений, пророча и воя на все лады. Ветер метался между ними, выл, пытаясь заглушить собой хор желаний. Лишь одно отражение с окровавленным лицом, сломанным носом и выбитыми глазами, прижавшись к ледяному зеркалу с той стороны, стояло молча. Не просило, не науськивало. Крутик отпрянул.

***

Она сидела на льду и орала.

– Убили! Палкой насмерть! Мальчонку... - стучала кулачком по ледяной кромке озера.

В ямке, из которой вот уже несколько часов неподвижно торчал слипшийся от крови хвост, что-то зашевелилось. Словно мутный туман поднялся маленькой тучкой. Расплющился в тонкий блин и вновь собрался в шарик. Голос прозвучал как будто ветер принес далекое эхо

– Не ори дура. Духа убить нельзя.

Нимфа слепила снежок и швырнула в облачко.

– Да не тебя. Дружочка моего пристукнули. Мальчоночку тощенького моего... - слезы ручьями стекали по щекам, потом по пышным грудям, падали и тут же замерзали блестящими брильянтами.

– И озеро замерзло из-за этого злыдня... чтоб его хозяйка... Аааа ыыыы.

Наконец кромка не выдержала и треснула. Холодная вода выплеснулась из трещины а поломанные льдинки закувыркались то подпрыгивая, то вновь уходя под воду. Наяда пригоршнями таскала воду к неподвижно лежащему на заиндевелой траве Кротику. Поливая ему разбитое лицо. Вода с шипением смывала кровавую корку но тот лежал неподвижно и не дышал.

– Злое дело. Нужно ему помочь, доброе дело сделать, вот и растает лед, успокоится хозяйка.

– А ты поможешь? – наяда утерла носик

– Я тебе помогу, ты мне поможешь. – мутное облачко потянулось к Кротику.

– Я его тебе не отдам! Я его себе заберу. Я его откормлю и утащу... - наяда показала духу сжатый кулак.

Облачко замерло в полуметре от головы царенка.

– Не, так не пойдет. Мне жить негде. Мне шкурка нужна тепленькая. А тебе озеро твое. По другому никак.

Нимфа оскалила мелкие зубки.

– Жадина! Ладно. Тепленькая шкурка ему. Лезь уже, а то остынет твоя шкурка. Вон уже синеть начал.

Дух покрутился возле головы и потихоньку полез в правое ухо.

– Ну?! – нимфа приподняла голову.

Кротик закашлялся и жадно вдохнул холодный воздух.

– Где я? Ой. – Его нос почти уткнулся между украшениям наядовой фигуры. – Ты меня все таки утопила?

Нимфа горько вздохнула и отпустила тощенького, а теперь еще и слепенького царенка.

***

Как изменился мир вокруг! Крутик еле устоял на ногах. Больше не было ни потолка, ни стен, ни камня, ни льда. Что-то удивительное вращалось в центре этого мира словно тайфун, словно цветок, водоворот красок, ярких и сочных, от которых невозможно было оторвать взгляд. И мелодия то едва уловимая, то ревущая тысячами луженых глоток, перекатывающаяся туда, где услышать уже невозможно. Можно только верить что она есть. Вдруг песня оборвалась, танец замер, и водоворот рассыпался миллионом искр косматых молний. Тонкая детская рука смахнула остатки красок в темный сундучок и прикрыла крышку. Ребенок, девочка, струящиеся светом локоны и лицо с горькой смешинкой. Она смотрела сквозь Крутика и боль отражалась в ее глазах.

– Я хочу ВСЁ! И яблок... – Колени тряслись, сил не было удержаться, и он упал на четвереньки. Ударился ладонями обо что-то невидимое, безликое, древнее и жестокое.

– ВСЁ? – это он сказал или кто-то другой?

Попытался разомкнуть слипшиеся губы. Не получилось. Но изнутри диким стадом вырвалось, раздирая грудь.

– Золото! Силу! Корону! Славу! Всё!

Девочка удивленно нахмурилась.

– Бери.

Протянула руку к нему. Маленькую ладошку. Теплую. Обжигающую. Испепеляющую. Крутик почувствовал как волосы встают дыбом на голове и кожа рвется от нестерпимого жара. Как все его тело ломается косточка за косточкой. Как боль наполнив до краев хлещет кровавым фонтаном превращаясь в золотой дождь. Пальцы липким месивом срастаются в копыта и что-то тяжелое и твердое клонит его голову вниз. Только бы не упасть. Совсем не упасть...

***

Глаза не открывались. Словно веки пришили нитками. Он даже потрогал -- пальцы угодили в теплые ямки с густыми щеточками ресниц. Глаз нет? Но почему тогда -- он видит? Мир струился вокруг, переливался теплом и холодом, цветом и светом, запахами и звуками. Всесильные боги! Как же он жил до этого - в пустоте?

Чирикала какая-то пичуга, и голосок ее был ясен и добр, как солнечный лучик. Кротик невольно улыбнулся. Налетел полный солнечного тепла ветерок - будто смешливый мальчишка дунул в лицо одуванчику, и его мысли-семена понеслись вычерчивать в теплом воздухе узоры жизни... чьи мысли? Кротик потряс головой. Ветерок засмеялся, подмигнул и снова дунул. Колючки холода отступили, свернулись капелью, растаяло озеро, зашелестело в траве, забегало.

– Тащим ветку, тащим... – муравьи?

– Чмок, чмок – пчела целуется с цветком, валяется в пыльце,

Нимфа погрозила ему пальцем. Нимфа! зеленоглазая, зеленоволосая, тоненькая и серебристая, как струйка воды, бестелесная, вовсе не похожая на себя прежнюю – только простодушная доброта в очах та же... а в волосах цветочки какие-то крохотные водяные растут... И мелкая водяная морось вокруг переливается такими узорами, что глаз не оторвать. Глаз? Как же так-то?

Кротику стало нестерпимо стыдно за мешок с пьяными сливами, за брата, за то, что приплыли сюда. Нимфа вдруг вскочила, быстро и гибко опустилась на колени и замерла. Ветерок отпрянул, припал к траве.

Кротик, затаив дыхание, оглянулся: в сторонке, на пригретом солнцем, сияющем но уже не инеем а влагой валуне стояла маленькая девчонка, золотая, как лето, косматая, большеглазая и звонкая, туго натянутая струна между землей и небом. Совсем маленькая, лет хорошо если пяти... Все живое и хорошее в нем встрепенулось, потянулось к ней. Да ей лет столько, сколько тебе не посчитать - поправил кто-то в уме, и сам он вдруг ощутил синее и страшное время, тугими оболочками окутывающее девчонку. И глаза -- как кусочки льда. Кротик упал ничком, как срубленный, и ткнулся лбом в песок. Хотелось прикрыть руками затылок.

Над проснувшимся ручьями у озера на скале застучали камни.

– Беееееее. Я царь!

Кротик вздрогнул и оторвался от песка. На скалу вскарабкался крупный баран. На башке корона рогов. Сам весь горит золотом, бьет копытом и блеет. Ну как его не узнать, как не понять, чего он там блеет. Кротику стало совсем страшно. Вот значит как, сбылись желания. И не великанов нужно бояться, а себя самого...

А девочка все смотрела на него, цвет ее глаз переливался. И бездной морской и небом прозрачным и огнем небесным. Ни злая, ни добрая, терпеливая.

– Отпусти нас с братом домой. До конца своих дней буду молить за тебя богов... -- Кротик протянул к девочке тонкие руки.

Она пожала плечами. – Знаю, Будешь...

– Пугало мое сломали. – Тряхнула головой в сторону барана. – Он пугалом будет, или ты. Сам выбирай.

И почти без паузы.

– Вижу, что выбрал...

– Так мне же камень не поднять, не бросить.

– Камень не надо... – девочка прыснула светом, улыбнулась. Растаяла в воздухе и баран золотой растаял.

***

День выдался пасмурным, недобрым. С севера налетели серые облака. Холод пронизал до нитки. Ветер завывал, раскачивал траву и гнал высокие волны, выбрасывая на берег пену и вонючие водоросли.

– Хозяин! – пастух просунул голову в царскую залу – чудо, боги услышали наши мольбы...

– Мальчики?! – царь вскинулся с деревянной скамьи, оперевшись на высокую спинку.

– Нет, – пастух спохватился, вспомнил про царскую печаль – золотой баран! Воистину золото! Руно горит солнцем! Режет глаза.

– Кислое вино. Много кислого вина режет тебе глаза... – царь плюнул на земляной пол.

– Сам посмотри, – пастух обиженно повернулся к выходу, – поломал ограду и гоняется за овцами.

С улицы доносились звуки всеобщей суматохи. Блеяли овцы, лаяли псы, не давая стаду разбежаться в разные стороны. Золотой баран молнией метался, сверкая крутыми рогами. Царь снял со стены ножны. Дар богов, подачка за жизни сгинувших царевичей. Так тому и быть. Золотое руно украсит стену царских покоев. А сочное мясо слуги отнесут в храм и бросят на горящие угли. Пусть сладкие запахи поднимутся вверх, пусть боги вкусят жертву и помянут сгинувших в морской пучине сыновей царя.

***

Нимфа принесла свежей воды и сладких плодов. Изящно поклонилась Гостю Хозяйки и стыдливо отошла в сторону. Гость хоть и незряч, видит каждое движение век, каждое несказанное слово видит, так же как и сама хозяйка. Видит будущий шторм. Видит отважных и сильных воинов, что правят свои корабли к богатым островам. Видит так далеко, что даже птицы парящие в вышине не могут разглядеть.

– Про что будет твоя песня сегодня? – наяда в надежде первой услышать волшебную песню не спешит вернуться к ручью. – Про чудовищ, живущих в пенной пучине или про стремительных птиц, несущих смертельную сталь своих перьев?

Гость трогает губами сладкую холодную воду. Потом поднимает со лба длинные седые волосы.

– Может быть и про это... а может быть

«Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,

Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,

Многих людей города посетил и обычаи видел,

Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь

Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны

Были, однако, заботы, не спас он сопутников: сами

Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы...»¹

 

1. «Одиссея» (перевод В.А. Жуковского)