Бонбоньерка с прахом

– Чё вылупился, возгря? Пшёл! – рявкнул извозчик, замахиваясь кнутом.

Ловко отскочив, Мишка оскалил зубы:

– Эк ты суров, дяденька! А денежку? Сироте на кофей да пряничек?

И лихо подмигнул франту, что явно шёл к ваньке.

– Ужо я тебя! – вконец побагровел извозчик, когда франт, завидев на пути оборвыша, конечно, повернул обратно. – Пшёл, говорю!

Мишка подбоченился и весело спел:

– Не уважил сироту – так гори, жадо́б, в аду!

– Ах ты, сукин...

Веселье обернулось злостью.

– Чтобы черти наказали, всю мотню те оторвали! Чтоб имели в хвост и в гриву, как жеребчик наш кобылу!.. – выкрикнул Мишка и побежал.

Вслед ему понеслась площадная брань.

Добежав до рынка, Мишка шмыгнул в переулок и перевёл дух. В брюхе урчало, в боку кололо, но хуже была злость: Мишка сатанел, когда кто-то хоть как пытался задеть мамку. Особенно теперь, когда она померла, оставив его одного.

«Не одного. Анжелка есть. И Волчок», – подбодрил себя Мишка и вздохнул. Анжелка – баба, конечно, хорошая. Ну и что, что гулящая, зато сердце какое! Брульянт! Мамка-покойница с дурными людьми не нюхалась, нет. Вот и Анжелка, погодка её, бывало, им помогала: то советом, то деньгой. Иногда и ночевать пускала, если с хахалем не валялась.

Да только Анжелка, как и мамка, не вечная...

Мишка вздохнул и, оглядевшись, по-особому свистнул. Мимо переулка прошла баба со связкой баранок, вдалеке загомонили гусаки. Но нет его, нет знакомого пыхтения и стука когтей. Никто не прибежал, чтобы, подпрыгнув, обдать запахом грязной псины и вылизать ему лицо.

Волчок, что пропал седмицу назад, не вернулся.

«Вернётся. Чай не впервой пропадает».

Не впервой, да. Но чтоб так надолго?

Мишка мотнул головой, отгоняя плохие мысли, и пошёл к выходу. Брюхо скулило совсем умоляюще, но до жрачки было – как пёхом до Петербурга. На жрачку ещё надо заработать.

Когда-то Мишка работал вместе с мамкой у паперти. Мамка хватала монетки и учила: «Ты, сы́на, на лица смотри, по ним видно, добрый человек, али злой. К злому не суйся, а доброму ладошку протягивай».

Однако и мамка ошибалась, и Мишка. Потом, когда подрос, он решил податься в щипачи, подобрал кутёнка. Сперва трудился один, потом сдружился с ватагой Николы, а после, незадолго до мамкиной смерти, подрался за хабар и, плюнув, стал снова работать один. Тринадцать годков уже, сами с усами!

Иногда Мишка не гнушался попрошайничать, особливо, с Волчком: придут на рынок и как начнут петь-скулить. Волчок ещё и передними лапками в воздухе умильно мотает, как молится. Чудо, а не псинка!

Может, его из-за этого кто-то и увёл. Сманил хавчиком из Москвы.

Мишка скривил губы. Нет, не может Волчок так поступить, друзей не бросают. Ни за какие медовые коврижки.

Тряхнув вихрами, Мишка заставил себя улыбнуться и ввинтился в толпу.

***

В тумане мерцали огоньки. Мишка нёсся в нём, как карась в реке, и надеялся, что его не сцапает никакая щука. До убежища осталось чуть, когда знакомый голос заставил остановиться.

– Бросить решила, сука?

Звук удара, вскрик.

Анжелка.

Мишка мигом сообразил, что к чему, вспомнив Анжелкины слова, сказанные по секрету: как к ней заходила тётка из весёлого дома, предлагала бросить Илью – кота, что торгует ею на улице. Видно, какая-то падла всё ж донесла. И теперь кот...

Разъярённый Мишка вылетел из тумана и врезался в Илью.

– Не трожь её!

В полумраке блеснуло: кот вытащил перо.

– Не надо, Мишутка! Бег...

Вопль Анжелки, что сдуру влезла в драку, оборвался хрипом; шея разверзлась, брызнуло тёмное. Не веря, Мишка окаменел, а Илья метнулся в сторону и вперёд.

Вспышка боли и мокрое, горячее, что повалилось из брюха.

– Убью, – прошипел кот, замахиваясь, и Мишка побежал.

Какое-то время сзади слышалась погоня, а потом Илья отстал или плюнул. Требуха валилась всё сильней, и надежда добежать до знакомого лекаря вскоре исчезла: Мишка упал и кое-как сел, прислонившись к стене.

«Мамка...»

Ладонь легла на липкое и задрожала.

«А ведь это я Анжелку убил. Если б не влез... Илья, может, просто побил бы её, да отпустил... И Волчка так и не увидел...»

Цок. Цок-цок.

Мишка встрепенулся. Неужели, Ты услышал, Господи?

Из тумана соткалось нечто. Вот остановилось, нюхая капли на земле. Вот лизнуло.

– Волчок, – всхлипнул Мишка. – Волчок, родненький...

Четырёхлапая фигура подняла голову. Блеснули глаза.

– Ну иди сюда, дай я тебя...

Мишка осёкся, когда Волчок оказался рядом. Вроде только моргнул – а пёс уже здесь, нюхает кишку.

После всё произошло быстро.

Глаза Волчка сверкнули, из боков, хрустнув, выросли две длинные, какие-то паучьи лапы, и улыбка, которой любимец всегда приветствовал хозяина, растянулась, показав огроменные зубы.

Ужас подхлестнул гаснущее сознание. Мишка начал креститься, но улыбка Волчка – а Волчка ли? – стала только шире.

– Господи, Бож... – выдавил Мишка, когда тварь метнулась вперёд, вгрызаясь в живот.

Мир стал болью и чавкающей темнотой. Глаза закатились, Мишка обмяк.

И не увидел, как монстр вздрогнул, начал оборачиваться – и рухнул, клацнув челюстями.

– Так-так. Похоже, у нас новенький!

***

В аду пахло кровью. Мишка плавал в забытье, не чувствуя тела, и лишь глубоко в нём сидела мысля: это тебе передых дали, пока черти вилки натачивают. Это не райские кущи с ангелками. Не заслужил Мишка таких почестей. Скоро, ох скоро, вонзятся острия...

– А славный пирожочек. Мя-я-ягонький...

– Тьфу на тебя, Бэлла! Хватит глазеть! Банку номер семь, быстро!

Мишка застонал. Черти городили что-то несусветное, а из головы выбило все молитвы. Как защититься?

Только смириться.

– Не смейте помирать, юноша! Бэлла, скальпель!..

И Мишка отрубился. А когда очнулся...

– Ну-с, юноша? Как себя чувствуем?

Он лежал в кровати, а рядом сидел чёрт: зенки голубые, одет с иголочки, хоть на вид и старый, седой.

– Не бойтесь. Я вам скоро всё об...

– Пирожочек проснулся!

Мишка оцепенел, когда рядом с чёртом появилась девка: волосья распущенные, глаза красные, а кожа! Вся синими пятнами!

– Бэлла, я же просил! – вспылил чёрт, но Мишка не услышал: девка раскрыла рот, показав клыки, и облизнулась.

– Чур меня, чур! – завопил Мишка и скатился с кровати, врезался в не запертую дверь и сиганул по коридору, придерживая брюхо.

Домина был огромен. Видно, и у чертей свои господа есть. Вот и взяли Мишку неведомо для чего. Может, для разврата, может, просто съесть!

– Остановитесь! Швы!

Мишка свернул, вскрикнул от боли – и заорал, когда его схватили и подняли над полом.

– Чего шумишь? – рыкнул чёрт с лютыми глазищами и встряхнул Мишку.

От него несло зверьём, а изо рта пахло сырым мясом.

– Викто́р, отпусти его! Виктор, я кому сказал?

– А я вам не собачонка, чтоб подчиняться, – едва слышно прошипел Виктор.

Сбоку выпрыгнул ещё один чёрт – невысокий, похожий на нищего, который побегал по лесу: весь в траве.

– Пусти мальца, почто руки распустил?

– Пусти пирожочка! – прорычала подоспевшая девка.

– Пирожочек, – фыркнул Виктор и небрежно отпустил Мишку.

Падая, он успел сжаться. Приземлился на ковёр, бешено огляделся, но спастись не успел.

Старший чёрт произнёс тарабарщину и выбросил в сторону Мишки руку. Секунда, и его окутало тёмное облако.

***

– Доброе утро, юноша.

Открыв глаза, Мишка сразу понял, что валяется в той же кровати, окно открыто, и в комнату светит что-то, похожее на солнце. Рядом – чёрт, а ещё – блюдо с пирожками.

– Берите. Знаю ведь, голодны.

Сейчас чёрт показался не таким страшным. Какая-то новая чуйка говорила Мишке: это не враг. Не надо убегать.

Словно внутри поселился другой, более смелый мальчишка.

– Как звать-то вас? Я – Кирилл Альбертович. Но обычно меня зовут Профессор.

– Дядя, вы – чёрт? – не выдержал Мишка. – Я в аду?

Профессор расхохотался.

– Нет, что вы. Нет здесь никакого ада. За окном – златоглавая, можете подойти и убедиться, а я человек. Как и вы, ю...

– Мишка. Меня Мишкой кличут.

– Ага. Стало быть, Мишель. Приятно, наконец, узнать. Да вы кушайте, пирожки – прелесть, Бэлла сама...

Профессор осёкся, когда Мишка, что осторожно потянулся к подносу, отдёрнул руку и заозирался.

– Не бойтесь, в такую рань она спит. Все они спят, к обеду пробуждаются.

– А они...

– Да. Нечисть, которая трудится во благо. Они не такие, как тот, что едва не убил вас, вселившись в пса.

Мишка похолодел, вспомнив не-Волчка, и стал креститься.

– Увы, это не поможет. Точнее, поможет лишь со слабым врагом. Для истребления сильной нечисти мало крестных знамений и молитв.

Мишка вспомнил боль в животе и, оттянув воротник рубахи, посмотрел на себя. Увидел привычное тело и несколько шрамов. А ведь помнил, что из него куски выдирали.

– Понимаю ваше смущение. Дело в том, Мишель, что вы... не совсем тот, что раньше. Чтобы спасти вас, я применил магию.

«Что?»

Улыбка Профессора стала шире.

– Да. Вы видите перед собой форменного колдуна.

Прежний Мишка от таких слов должен был бежать. Новый – только раскрыл рот.

– Колдун? Как из Сухаревской башни?

– Это вы господина Брюса припомнили? Нет, я не таков. Но, честное благородное слово, что тоже творю магию исключительно ради благих целей. Мы наткнулись на вас вовремя. Ещё бы чуть-чуть, и... В борьбе с нечистью время на вес золота. Будь мы быстрее, не было бы ужаса Ходынки и пары других катастроф... Да, там не обошлось без бесов. Видите ли, Мишель... наша Империя давно трещит по швам. Грядёт время крови, и нечисть, почуяв это, в последнее время начинает всё больше поднимать голову. Тот, кто напал на вас, – лишь один из них.

Мишка молчал. Внутри мало-помалу разгорался гнев, что был сильнее первого страха. Перед глазами вставали твари, что охотились на Хитровке и Сретенке, на Арбате и в садах, ловили и жрали людей...

Тому, прежнему Мишке, наверное, было б чихать на них. Лишь бы набить брюхо да уснуть – живым, в тёплом углу. И чтоб мама, Анжелка и Волчок под боком. Но сейчас...

– Вы знаете далеко не всё. Можете уйти, вас никто не держит... а можете и остаться. Мне нужен ученик, кому можно передать знания. Наша встреча – перст судьбы. Мы неспроста наткнулись на вас... Я могу рассказать больше. И научу, как бороться. Нужно только ваше согласие.

Мишка разжал кулаки, и глаза Профессора блеснули.

– Мы можем помочь Отчизне, Мишель. Вы можете помочь Отчизне. Конечно, если это слово для вас не пустой звук.

Мишка сглотнул, помедлил.

И сказал:

– Добро. Я с вами, дядя Профессор.

***

Год прожил Мишка у Профессора, а дел наворотил – на десяток лет. Не раз выходил с новыми друзьями в ночь, смотрел, как они работают, да помогал истреблять разную нечисть.

Особенно его полюбила упырица Бэлла. Она часто играла роль живца – красивой девки, на которую были падки многие монстры. Для работы она преображалась: клыков не видать, глаза карие, кожа – персик...

Бэлла добрая была, хоть и нечисть. А всё Профессор: его магия, собственная кровь, да кухарка, умиравшая от чахотки, – это её спасли, объединив с упырицей.

Ещё был Олесь. Когда-то притёкший из леса, несколько лет назад он засел в одном из парков и стал безобразничать: то девку напугает, то парня заманит и едва не прибьёт. Так бы и погубил кого, если б Профессор его вовремя не встретил, к себе не утащил и операцию не провёл, по объединению с человеком: крестьянином, что, приехав на заработки, схлопотал под рёбра перо и чуть не умер в тёмном переулке.

Получив свою дозу крови и магии, Олесь стал добр и весел. Обжил комнатёнку в особняке, оббил стены досками и всякий день вырезал на них цветы.

Ну а третьим был Виктор. Вспыльчивый, грубый, он часто ходил по особняку Профессора туча-тучей. Его ни с кем не объединили – не с кем было – понадеялись на одну кровь и магию.

Виктор бы сыном егеря. Когда-то укушенный волкодлаком, он приехал в Москву да начал шалить в полнолуние. Так его и сцапал Профессор. Теперь Виктор мог обращаться по своему желанию, но творить непотребства перестал, хотя по характеру остался истым волком.

А больше всех Мишка любил Профессора. Его покои всегда вызывали трепет: тут тебе и приёмная, и библиотека. А дальше, за ними, самое интересное – кабинет, полный полок с чудны́ми вещами, и операционная. Та самая, где он спас Мишку.

Ещё там были стеллажи с банками, где в растворе плавала жуть: сердца, желудки и другая требуха нечистых тварей. Часть этой требухи находилась в нём.

Вспоминая это, Мишка поёживался: было и гадко, и страшновато, и... как-то весело. Это казалось правильным: использовать плохое, чтобы сделать хорошее. Ведь всё это ради Отчизны.

Иногда он думал, что бы сказала на это мамка. Небось, рада была бы, что он сыт, одет, обут и жив. А ещё и учится, большим человеком станет – хирургом и магом, как Профессор. Ведь, спасая, он вложил в него толику своих способностей.

Когда-то Профессор работал в больнице, теперь – читал лекции в Университете, уважал Пирогова. «Жить на белом свете – значит постоянно бороться и постоянно побеждать», – говорил тот, а Профессор повторял. Мишка накрепко это запомнил и теперь учился читать и писать, изучал анатомию, чтобы когда-нибудь стать студентом и обрести профессию, как его учитель. Став частично нечистью, он совсем не боялся крови и спокойно смотрел на разные органы...

...и на Профессоровы бонбоньерки, где томились вовсе не конфекты. Когда-то за первое удачное дело учитель подарил маленькому Кирюше первую, обычную бонбоньерку. Когда-то и Кирилл Альбертович был сиротой и ходил в учениках у другого колдуна. И теперь именно его прах лежал в бонбоньерке – одной из многих.

Прах таил в себе лютую мощь. Мишка видел, как Профессор использует его, как усилитель своей магии, в том числе истребляя нечисть.

И всё равно этого было мало. Да и прах когда-нибудь закончится.

Что они будут делать тогда – Мишка не знал.

***

Ещё Мишкиной заботой был сбор слухов. Так он узнал, что в Москву прилетел огненный змей: обращаясь в покойных мужей, он пробирался в дома к вдовам и высасывал жизни. А всё слова торговки, что жаловалась на сумасшествие соседки. Мол, клянётся, что мужик её, умерший, по ночам в сиянии прилетает – и в койку тянет.

А однажды Мишка познакомился со Стёпой.

Точнее, звали её Степанида. Девчонка из дворян, его ровесница, однажды она захотела свободы и улизнула от гувернантки. Спланировала всё, одежду плохонькую нашла и побежала по Москве, как мальчишка. Так её и приметил Никола с ватагой: разглядел, что она особую птичку в руках вертит, да и подумал, что стырила у кого-то на его территории.

Ох, плохо было б ей, если б не Мишка!

Налетел из-за спин, раскидал всех – и опомниться не успели. Потом повёл на безопасную улицу. Борзая девка ответила лишь на один вопрос: как её зовут. А потом на них накинулся её отец, белый от переживаний.

Так Мишка и с ним познакомился. Да получил приглашение на ужин, вместе с Профессором, который оказался их старым знакомым.

***

Встретили их, как дорогих гостей. Год, проведённый у Профессора, не прошёл зря: теперь, когда надо, Мишка мог легко вести себя, как приличный юноша. Какое-то время он слушал разговоры взрослых, дивясь, до чего складно врёт учитель: мол, приютил сиротку из мещанских, блестящее будущее посулил. Потом пришло время разговоров о Стёпе.

– И только подумайте, обманула служанку! Сказала, домашний театр будет делать, рубища нужны! Достань, мол, надо. Она ж такая фантазёрка! Потом улучила момент и сбежала. Приключений, видите ли, захотелось!.. А если б не Мишель?

– Папенька! А можно я ему свою коллекцию покажу? – звонко спросила Стёпа.

– Конечно, можно. Погуляйте, а мы тут пока...

– Пошли! – шепнула Стёпа.

Мысленно пожав плечами, Мишка двинулся за ней.

– А ты сегодня совсем другой, – обернулась Стёпа в коридоре. – И говоришь по-другому! Ты меня напугал сперва. Когда тех скверных мальчишек раскидал. Показалось даже...

Мишка понял, что она заметила его когти. Но Стёпа встряхнулась:

– Забудь, ерунда. Пошли, я тебе такое покажу!

Вскоре они оказались у неё.

– Это... что?

– Коллекция!

Мишка прошёлся мимо шкапов. На полках теснились птахи самых разных видов: из глины, фарфора, ткани...

Стёпа схватила с полки птичку в бисере и протянула ему:

– Вот. Всё из-за неё. Я сама сшила! Я её подарить хотела. Какому-нибудь малютке, бедняку... и денежку дать, конечно, – объяснила Степанида и вздохнула. – А ещё по Москве погулять – одной, чтоб никто внимания не обращал. Чтоб свобода, понимаешь? Вот. Я бы успела, вернулась бы, пока не заметили! Но только увидела мальчонку у паперти, только птичку достала – эти... Думали, я своровала. Пришлось бежать.

Мишка покачал головой.

– Таким, как ты, одним ходить нельзя. А лучше дома сиди.

– Но я не хочу жить, как в клетке!

– Ты ж девка. Тебе на подушечках сидеть, птичек вышивать...

Стёпа сверкнула глазами и отобрала птичку.

– Ты как маменька говоришь!

– Ну и правиль...

Стёпа, отошедшая к окну, шмыгнула носом.

– Ты чего? – испугался Мишка.

– Маменька меня не любит, – выговорила Стёпа. – Только вид делает. Не нравится ей, что я путешествовать хочу. Это из-за неё Мари ушла, гувернантка моя любимая. Это она уволить её заставила! А до чего интересные истории Мари знала! И какую грымзу вместо неё подсунули!..

– А тятька? То есть папенька... Он тебя любит?

– Папенька любит... Не ругался, когда я косу остригла – это для удобства, для путешествий. Я ведь лицом в него, очень похожа... Да только и он ограничивает.

– А ты это когда путешествовать собралась?

– А как вырасту. Стану большой, Мари найду, и всё получится! А ты... ты научишь меня драться? Научишь, Мишель?

Так и началась их дружба.

Стёпка была удивительной: угощая его конфектами, она рассказывала о дальних странах – всё, что почерпнула из книг и рассказов Мари, всё, что слышала от друзей отца. Мишка же учил её приёмчикам, нахватанным за жизнь на улице.

Обычно они гуляли по Москве вместе с гувернанткой. Чаще – сидели у девочки в комнате, а иногда, наоборот, в гостях у Мишки. В первый раз, когда гости – вся семья Степаниды – пришли на ужин, Профессора зачаровал глиняных куколок: они выросли в лакеев и служанок, что рассыпались в пыль на следующее утро. Нечисть, нацепившая облик добропорядочных граждан, была представлена кто дальним родственником, кто – квартирантом. Они любезно пообщались с гостями и ушли к себе.

То, чем они занимались, было тайной. И Мишка, ученик колдуна, был обязан хранить её.

Время шло.

***

На вокзале было шумно. Пассажиры столичного поезда только начали выходить на платформу. Среди них была и пара, шедшая налегке: никаких слуг и чемоданов, зато улыбки на лице – два солнышка. И не скажешь, что из хмурого Петербурга.

Они были явно родственниками: кожа и волосы – молоко и мёд, одинаковые черты лица. Одеты богато, а меж собой разговаривают – точно сироп сахарный из кувшина в кувшин переливают:

– Ну что, золотце? Как тебе Москва? Так ли красна, как раньше? Так ли... вкусна?

– Уж не знаю, не знаю, золотце, – вздохнула дама и проводила взглядом пробежавшего мимо мальчонку. – Надо проверить.

– Проверим, золотце. Непременно проверим, – перехватив взгляд, с улыбкой сказал её спутник.

И облизал губы раздвоенным языком.

***

Изгнание огненного змия кончилось плохо. Да, они спасли очередную вдову и уничтожили нечисть, но Профессор, не дав инициативу молодым, сам первым полез в пекло – и поплатился.

Бэлла ходила с мокрыми глазами, Олесь, жалея хозяина, натаскал в его спальню цветов в кадках и наказал хорошо расти, чтобы сделать приятный воздух. Мишка клял себя за то, что сам не подставился под удар, пытался придумать особое исцеляющее заклинание, а Виктор... Пожалуй, один Виктор не выражал беспокойства.

– Мог бы сходить к нему! – однажды вспылил Мишка, застав волкодлака в столовой.

– А ты мне кто, чтоб указывать?

Тут бы они и сцепились, но нарисовалась Бэлла:

– Пирожок, не хами старшим. Иди, он тебя зовёт.

Мысли о Викторе испарились, стоило войти в спальню.

– Сядь, ученик.

Борясь с дрожью, Мишка сел, куда было сказано. Кирилл Альбертович угасал, от этого становилось страшно. Змей не смог выжечь его дотла, но сумел обратить часть сил, направленных на него, так, что теперь колдовское пламя незримо пожирало Профессора изнутри: день за днём, орган за органом.

– Я умираю, Мишель. Нет, молчи. Знаю, что скажешь: можно пробовать то или это, попытаться ещё, попросить других магов... Но они не помогут.

Мишка закусил губу. Он знал, что Профессор и его умерший учитель всегда были отщепенцами, держались особняком. В отличие от других – тех, кто старался лишь для себя, пытались отыскать философский камень и много чего ещё – они одни боролись на благо всего города. Никто из их «коллег» не чуял опасности, не читал знаков, не стремился уничтожать нечисть так, как они.

– У меня нет никого, кроме вас. Кроме... тебя, Мишель. Я и мой учитель всегда работали вдвоём, но я... я решил пойти дальше, больше... создать соратников, которые не предадут и будут сильны...

Профессор закашлялся.

– Он был много сильнее меня, но тоже не бессмертный. Почуяв смерть, учитель смог зачаровать своё тело. Я сжёг его, умершего, и получил прах, полный силы. Но я не могу зачаровать так себя. У меня нет таких способностей, Мишель.

Мишка вспомнил, что когда-то прах хранился в нескольких бонбоньерках. Теперь осталась одна.

– А мои эксперименты... Ах, Мишель! Я так виноват! Я так хотел провести эксперимент, но совсем не подумал, что может статься с тобою, когда меня не будет рядом! Со всеми вами!.. Учитель был против того, что я предлагал. Но я всегда был строптивым. Когда он умер, я поймал всех троих, изменил их, повлиял на них, контролировал их, как мог!

– Профессор...

– Но они выходят из-под моего контроля. И скоро... Ах, Мишель, прости меня, милый мальчик... прости, что...

Профессор не договорил, потеряв сознание. Некоторое время спустя он пришёл в себя и позвал Степанидиного отца, с которым долго разговаривал о чём-то.

А на следующее утро умер.

***

– Горе-то какое, а... – вздохнул Олесь, сидя на шкапу.

Бэлла, что сидела в кресле, всхлипнула. Рядом с ней, из кадки, свисали бурые нити: растения погибли все, разом, стоило лесовику услышать дурную весть.

Мишка, так же сидевший в гостиной, отложил записи и потёр глаза. Кончина Профессора выбила почву из-под ног. А ещё эти его слова... и тело как-то ломит, мозги туманятся...

«Заболел. Простудился», – решил Мишка, вспоминая похороны. В тот день шёл проливной дождь. На кладбище пришли все четверо. Там были и родители Стёпы, и множество коллег из Университета.

«Теперь я твой опекун, Мишель», – сказал отец Степаниды.

Мишка кивнул, но переехать в дом к Стёпе пока что отказался. Нужно было обдумать, как они все будут дальше.

– Надо на дело идти, – хмурый Мишка повернулся к друзьям. – Уже три дня в ночь не выходили. Надо решить, куда...

– А что, тебя кто-то главным назначил? – спросил Виктор, появившись в дверях.

– Слушай... – устало начал Мишка. – Профессор нам дело оставил. Мы должны...

Должны? Ничего мы не должны. Ни тебе, ни этому дохляку.

– Виктор! – вскинулась Бэлла.

– Что? – повернулся к ней волкодлак. – Я не просил делать меня таким! И ты не просила, и он, – Виктор ткнул пальцем в Олеся, – тоже!

Мишка ощутил, как закололо в груди.

– Ты обязан...

– Обязан? Разве ты не знаешь, что делал твой Профессор? Не помнишь тот, самый первый раз? Когда ты бежал и попался мне? Он тебя усиленной магией ударил, идиот! Вот почему ты был спокоен и больше не улепётывал! Он всё время влиял на всех нас магией, чтоб подчинялись! Я один мог хоть как-то сопротивляться, а вы...

Виктор харкнул на ковёр, и Мишка вскочил.

– Прекрати!

– А то что, мальчик? Покажешь, чему ещё научился?

На пол плюхнулся Олесь.

– Ребятки, ну остыньте... не надо так.

Во взгляде Виктора вспыхнуло презрение.

– Какой же ты добренький, аж противно! Посмотри на себя, кем ты стал? Садовник, тьфу! Да ты все леса забыл. Да уже не помнишь, как девок, что по грибы пришли, на траве трахал!

Олесь побурел.

– Ну а ты! – не получив ответа, Виктор повернулся к Бэлле. – Разве он спросил тебя, подыхающую, готова ли ты жить такой? А ты, другая, помнишь ли, как сладко впиваться в живое мясо? Как славно всю кровушку из парня высосать, а? Вижу, вижу, что помнишь! Скоро туман спадёт, ещё неделька, и чары развеются!

– Замолчи, – прорычала Бэлла.

– Ты помнишь. Ты станешь нечистью до конца. И ты, и даже ты, сопляк. Скоро взыграет твоё нутро. Тебя ж Профессор, как гуся нафаршировал, какой только требухи в тебе нет! И всё хищное, всё нечистое!

Виктор зло хохотнул.

– Пошёл вон, – не выдержал Мишка.

Волкодлак замер, потом улыбнулся.

– Уйду, не сомневайся. Я за этим и шёл. Но уйду не один. Не так ли?

Виктор посмотрел на Олеся, на Бэллу.

– Вы со мной?

Молчание.

– Со мной?

Тридцать ударов сердца. Волчья усмешка.

– Ну, дело ваше, – с улыбкой бросил Виктор, но улыбались только губы. – Адью!

Мишка посмотрел туда, где ещё мгновение назад горели его глаза, и медленно сел обратно за стол.

***

Зверь не живёт в неволе. Точнее, живёт, но радости от этого никакой. Особенно, если когда-то ты, способный обращаться в могучего, отпускал на свободу свою натуру. Мог охотиться, жрать вкусное, исходящее паром мясо, что ещё мгновенье назад ходило на двух ногах...

Зато теперь!

Виктор посмотрел вслед гулящей девке. Её? Или того, молодчика из деловых?

Дёрнулся было за парнем, остановился.

Нельзя, Виктор.

Кажется, так первое время уговаривал его Профессор, дав свою кровь, опутав магией. От этого в нём всегда просыпалось что-то людское, хорошее и...

«Катись к чёрту, старый дурень! Творю, что хочу!»

Он не мог ему помешать. Если только сопляк с заклинаньем, или с прахом, или с Бэллой и...

Настроение снова стало – хоть вой. Почему, ну почему они не пошли с ним?

Виктор честил себя кретином, но не мог выдрать из себя дружеские чувства к разношёрстной стае. Даже этот мальчишка, бойкий сопляк... даже к нему – вот проклятье! – всё-таки чувствовалось что-то тёплое, хоть он изо всех сил старался его третировать.

«Пошёл вон».

Вот он и убрался. Только радости от этого...

«Ничего. Это всё чары. Скоро колдун, наконец, сгниёт, чары спадут совсем и...»

Виктор замер, уловив среди запахов, что принёс ветер, нечто медовое. Здесь, близ нищей и страшной Хитровки?

И правда. Вон, мелькает нечто среди темноты.

Виктор прищурился. Парочка дворян, здесь? Что это, жажда приключений?

«Будет вам приключение», – оскалился Виктор.

Прыжок, поворот, слюна, что падает из пасти.

Они обернулись, когда ему оставалось всего-ничего: прыгнуть на первую жертву, ломая хребет. Виктор увидел одинаковые лица.

– Золотце, смотри!

Медовый запах враз сменился незнакомым, нечеловеческим. Виктор попятился, но поздно.

– Какой славный щеник! Я его хочу! – заявила девушка.

– Сейчас, моё золотце, – кивнул её спутник.

И, улыбаясь, поднял руку.

***

Волкодлак не вернулся. Думая о нём, Мишка становился мрачней. Мысли всё время возвращались к одной: если Виктор вновь станет плохим, им придётся...

– Нет, – мотнул головой Мишка и вспомнил: «Ты станешь нечистью до конца. И ты, и даже ты, сопляк. Скоро взыграет твоё нутро».

Мишка сжал кулаки. А если он прав, что тогда? Да и Профессор говорил о потере контроля. Неужели, скоро они переродятся?

От этих дум Мишке становилось ещё хуже. Он старался не вспоминать, что Профессор действовал, как эгоист. Что он не спросил их, умирающих, – ни кухарку, ни того мужика, ни Мишку, – а хотят ли они так спастись? Что Виктор был в чём-то прав, обличая и презирая учителя.

Так, мрачный, Мишка и появился на пороге дома подруги. Но, стоило ему, миновав дворецкого, зайти внутрь, как сердце захолодила тревога. Хотя с чего бы? Из столовой донёсся смех. Видимо, гости.

– Да, к нам Ольховские приехали, – подтвердила Степанида, когда он вошёл к ней.

– Ольховские?

– Ты разве их не знаешь? О, сейчас расскажу...

Оказывается, в гости явились столичные штучки: брат и сестра, слухи о которых давно вышли за пределы Петербурга. Близнецы, Юлия и Юрий Ольховские славились эксцентричностью. Получив от почивших родителей капитал, они доверили семейные предприятия управляющим, а сами стали веселиться: то литературный салон откроют, то спиритический сеанс проведут, то пройдутся по набережной, разодетые, как циркачи.

– А ещё мне Мари как-то рассказывала, по слухам... что они в чёрных магов играют. Мол, искали какую-то книгу, что может двери в Рай и Ад открывать, монахов странных собирали...

Мишка нахмурился сильней.

– Чёрных магов?

Стёпа кивнула.

– Ерунда это. Я в магов вообще не верю, только в науку. А ты?

Мишка не ответил.

– Они славные. Такие красивые! Вот увидишь – согласишься. И детей очень любят, мне столько конфект привезли! Французских! Угощайся, – Стёпа, сидя на подоконнике, придвинула другу бонбоньерку. – Они ж бездетные, вдовые. Их папенька когда-то с моим дедом дружил, он их с пелёнок знал... А теперь они праздник хотят устроить, в своём доме московском, только пока подготовка и... Ой, уже уходят! Смотри, Мишель!

Мишка шагнул к открытому окну и прищурился.

– Юлия Сергеевна, душенька, позвольте ручку... Юрий Сергеевич, всего доброго... – услышал он слова прощания. Почему-то сердце забилось сильней.

Но тут Ольховские подняли головы к окну и улыбнулись – так резко, что Мишка дрогнул и отступил, смутившись.

– Ты чего? – удивилась Стёпа и замахала рукой. – До свидания!

Ольховские кивнули, а затем уехали в экипаже. Только спустя минуту Мишка ощутил, что сердце перестало нестись галопом.

***

На следующий день Мишка, одевшись понеприметней, прошёлся у особняка Ольховских. Постоял, посмотрел, провёл, как говаривал Профессор, «анализ ощущений». Не откликнется ли чуйка?

Чуйка не откликнулась. Но тревога, что сидела в нём, никуда не уходила. Тревога и плохое самочувствие.

Мишка хорошо запомнил слова Стёпы – эти слухи о чёрных магах, что тянулись за Ольховскими. Впрочем, народ в Империи всегда был с фантазией.

Но в жизни дыма без огня не бывает.

Мишка ещё никогда не видел других магов, тем более, чёрных. Но это же не значит, что их нет?

Покусав губу, Мишка пошёл домой. Надо походить ещё, послушать, что балакают на рынках, а лучше – проникнуть внутрь. Убедиться, что особняк чист, что нет там никаких чернокнижных пакостей и нечистой силы.

Быть может, его тревоги – лишь следствие смерти Профессора. Утром Мишка почувствовал приступ необъяснимой ярости; зрение перестроилось без усилия мысли, став из человеческого нечеловеческим, но через пару секунд Мишка вновь обрёл над собой власть.

Зайдя домой, Мишка наткнулся на Бэллу, которая заохала над его впалыми щеками и утянула в столовую.

– Нет-нет! Не смей отказываться, пирожочек! Вон, слышу, в животе волки рыча...

Бэлла осеклась, явно вспомнив о Викторе, и, отвернувшись, стала тереть глаза. Мишка, чтоб совсем её не расстраивать, сел за стол. Поев, он, сам того не замечая, стал барабанить пальцами по скатерти. Сытый желудок туманил мозги, но злость, возникшая из ниоткуда, удлинила ногти, и Мишка – злой на всё на свете – выругался, сжав кулак.

И ойкнул, когда когти поранили кожу. Две алые капли упали на белую ткань.

– Бэлла, прости, я... – зачастил Мишка.

Когти исчезли, пораненная ладонь защипала, но Бэлла, что сидела напротив, не ответила.

Она привстала и подалась вперёд. Верхняя губа её задралась, показывая клыки, и Бэлла...

...опомнилась и заревела, поняв, что едва не напала на него.

– Бэлла, миленькая... – начал несчастный Мишка.

Но упырица, прорыдав что-то, шарахнулась и выбежала из столовой. Грохнула дверь, и стало тихо.

«Она теряет контроль, – с горечью понял Мишка. – А что будет, если...»

Если Ольховские всё же связаны с нечистью? Если придётся драться? Если и Бэлла, и Олесь утратят разум, и?..

Сердце опять заколотилось. Перевязав руку, Мишка понёсся к Стёпе – вдруг у неё есть какие новости о столичных?

Новости, как выяснилось, были.

– Помнишь, я говорила о празднике? Ольховские его для детей устраивают, завтра вечером! Они всех пригласили, и меня с папенькой и маменькой! И тебе можно, как другу, прийти! Как это прелестно, да, Мишель?

И снова тревога – хилая, но ощутимая. Мишка, не подумав, ляпнул:

– Не надо тебе туда.

Стёпа аж птичку уронила.

– Как это не надо?

– Они мне не нравятся, – выговорил Мишка, уведя взгляд в сторону.

– Почему?

Мишка сглотнул, болячка на руке зачесалась. Он не может ей сказать, просто не может. Нельзя!

– Да что с тобой такое сегодня? Ты какой-то...

Нахмурившись, Степанида ступила ближе и подняла руку, собираясь потрогать ему лоб. Но Мишка, посмотрев на подругу, так и прикипел взглядом к жилке на её шее.

Зубы мигом заострились, прикусили язык.

– Не подходи! – заорал Мишка.

Стёпа испуганно отпрыгнула.

– Прости. Я... не люблю, когда трогают. Я ж не маленький, – дрожа, объяснил Мишка и попятился к двери. – Прости. Мне надо, надо...

Он не договорил: развернулся и побежал. Во рту было солоно.

И очень приятно.

***

– Готов, пирожочек?..

Бэлла появилась за спиной незаметно. Обернувшись, Мишка посмотрел на её бледное, полное вины лицо. Казалось, она стала ещё костлявей, но чары могли маскировать упыриный облик, когда надо.

А сейчас было надо, очень. Ведь они шли на праздник.

– Готов. Что Олесь?

– Всегда готов, батенька, – прокряхтел лесовик, объявившись у камина. Фрак, бабочка – всё чин чинарём. Приличный мужчина.

– Будьте начеку, – в сотый раз повторил Мишка.

Быть может, вся их подготовка зря, а Ольховские – ангелы, быть может, чуйка ошиблась, ведь и такое бывало, но... Пока что расклад был таков: никто из них не должен упускать из виду семью Степаниды, на которую он всё-таки смог наложить лёгкое защитное заклятье, и, ежели что, защищать их в первую очередь.

А ещё – каждый должен контролировать себя.

На улицах зажглись фонари. К тому времени, как гости подъехали к особняку, небо совсем потемнело, но здесь, у резиденции питерских чудаков, горел свет. Огни обильно украсили фасад здания, а в саду, где ожидалось представление, уже настраивали музыку.

Дворецкий провёл прибывших к остальным гостям.

– Мишель! – обрадовалась Стёпа.

Последовали приветствия. Впрочем, сами хозяева к ним не подошли: и Юлия, и Юрий мелькали на возведённой неподалёку сцене, среди слуг, и отдавали указания. Они лишь повернулись и с улыбкой кивнули, заметив новоприбывших.

«Ещё бы. Мы не такие важные птицы, чтоб к нам подходить», – скривил губы Мишка и прислушался к себе.

Тревога испарилась. Возможно, дело было в спокойной атмосфере: томный вечер, огоньки, предвкушение праздника. Взрослые обсуждали кто новости политики, кто – наряд местной модницы, дети восторгались скульптурами и фигурами из зелени в саду.

– Мишель, сюда! – Стёпа утянула друга за фигуру атланта. – Держи, это тебе.

Мишка моргнул, разглядывая сунутую в ладонь птичку. Он видел много Стёпиных работ, но эта поражала аккуратностью швов, пахла розами, а ещё... на мягкой грудке пичуги было вышита алая половинка сердца.

– Это на удачу. У меня такая же, вторая. Всегда носи с собой, Мишель! Всегда-всегда! Обещаешь?

– Обещаю, – кашлянув, пообещал Мишка.

– Степанида! – долетел до них голос.

Стёпа улыбнулась, а потом – невиданное дело! – чмокнула Мишку в правую щёку. Он не успел опомниться, когда она упорхнула, а следом раздался звук фанфар.

Представление началось.

И, как выяснилось, Ольховские постарались на славу.

Мишка, что хотел под шумок проникнуть внутрь дома, даже забыл об этом: увлёкся мимами и жонглёрами, которые, возникнув на сцене, затем пошли к столикам с гостями. Кривляясь, выделывая невероятные коленца, они вызывали смех и аплодисменты. Затем пришло время парящих шаров, на поверхности которых зажглись созвездия; в воздухе поплыли ароматы жареного мяса, хозяева заулыбались друг другу и гостям, а потом...

– Дамы и господа! – крикнул Юрий Сергеевич. – Человек-волк, прошу любить и жаловать!

Лакеи выкатили на сцену клетку на колёсах, и улыбка на Мишкином лице застыла. Застыл Олесь, замерла Бэлла, сидящая рядом. Да и время, казалось, тоже застыло.

Потому что там, в клетке, метался Виктор: лохматый, почти полностью утративший людской облик. Обрывки штанов махрами свисали с его ног, торс, укрытый тёмным волосом, кое-где темнел от спёкшейся крови. Он рычал, вращая глазами, и с губ его сыпалась пена.

– Импосибль!

– Ну Ольховские, ну оригиналы!

– Вот это развлекли!

– Мне страшно, маменька!

Детский голос утонул в восторженных восклицаниях. Но Мишка и двинуться не успел, когда Ольховский посмотрел на брегет и перевёл взгляд на сестру. «Скоро полночь, золотце, – прочитал Мишка по губам. – Пора!»

Где-то хлопнули двери, и несколько слуг вывели в сад с десяток напуганных, плохо одетых детей.

– Это ещё что? – пробасил кто-то.

Несколько голов повернулись в ту сторону.

– Что за босота? Вы не говорили...

– Это детский праздник, – сказала Ольховская. – Мы любим всех детей, золотце.

– Позвольте, но это не в какие ворота...

– Да-да, тут не собрание благотворительного общества!

– Это возмутительно! Я ухожу!

– Нет, не уходите, – улыбнулся Ольховский, щёлкнув пальцами.

Дальше всё случилось быстро.

Цепь с замко́м, обратившись в змею, соскользнула с дверцы клетки, и Виктор выпрыгнул в сад.

– Помни, щеник, кушать только взрослых! Деток ни-ни!

Из-за скульптур выскочили новые слуги с нечеловеческими лицами и бросились на гостей вместе с волкодлаком. Крики, визг, паника – и первая кровь, что брызнула из первой вспоротой глотки.

– Бэлла! Олесь! – голос Мишки, что запутался в перепуганной толпе, затерялся среди воплей. Честя себя на все лады, уворачиваясь от бегущих, Мишка бросился под ближайший стол; в глазах раздвоилось, в нос ударил запах требухи, и Мишка увидел, что в каком-то аршине от него лежит рука ещё не остывшего трупа. Захотелось броситься, впиться, ощутить, как...

«Нет!»

Мишка кинулся в другую сторону, опять выныривая в сад. А там...

Бэлла, стоявшая у кустов роз, смотрела на истерзанную, но ещё живую даму, которая валялась у её ног. Вот облизнула губы. Вот наклонилась.

– Бэлла, не надо!..

Упырица вздрогнула и попятилась, прижимая ладони к щекам.

«Степанида, – с ужасом вспомнил Мишка. – Степанида где?!»

Вокруг веселились бесы. Именно они, в разных обликах, торжествуя, ловили детей и собирали их на сцене. Пинали и щипали их, связывая верёвками, но не смели убивать, подчиняясь хозяевам. Морок, что насылал спокойствие и сон, спал, и Мишка понял, как хитро его обдурили.

Ольховские, эти милые брат и сестра, наверняка заигрались в чёрную магию. Может, в них вселились демоны, может, они всегда были с червоточиной – этого он не знал. Только чувствовал, что грядёт что-то очень нехорошее.

– Десять минут до полуночи, золотце!

– Как это бодрит, золотце!

– То самое место, то самое время!

– И какие вкусные, невинные души для свободы Повелителя, м-м-м!

Мишка оцепенел. Не это ли имел в виду Профессор, проводя свои исследования и гадания? Грядёт время крови. Крови невинных, что пробудит кошмар?

– Золотце, гляди! А гости-то с сюрпризом!

Тонкий вскрик, знакомый голос. Корни, что вылетели из земли.

Олесь.

Мишка рванул с места, на ходу вытаскивая мешочек праха, и Бэлла полетела рядом – туда, где ещё металась низкорослая тень, защищая группу людей.

Все выходы были перекрыты, бесы кишели вокруг, но лесовик раз за разом создавал из земли колючие корни и стволы, которые хлестали врагов. Раз – и одна тварь отлетела к беседке, два – и вторая исчезла среди шипов, три...

...лохматая тень взмыла в воздух и прыгнула прямо на Олеся.

– Виктор, нет!

Занесённая лапа замерла. В следующий миг Мишка, прокричав заклинание, сдул прах с обеих ладоней.

Вой бесов, вой волкодлака. И близкое, сахарное:

– Так-так. Кто такой интересненький?

Мгновение, потом – резкий удар в грудь. Рёбра хрустнули, и Мишка, подавившись новым заклятьем, пропахал спиной полсада.

Когда он смог открыть глаза и нормально вдохнуть, Ольховские уже стояли рядом. Они больше не прятали истинную сущность: в глазах танцевало пламя, рты стали шире жабьих, а на коже вспыхнули чешуйки.

– Человек. Или не человек, золотце?

– Ни рыба ни мясо. Опять как твой щеник.

– Чей будешь, золотце? Какого роду-племени?

– Пошли в... – смог прохрипеть Мишка, отчаянно обыскивая карманы. Где второй мешочек? Где остатки праха? Почему всё, дурень, не взял?

– Какой невоспитанный! – цокнул языком Ольховский.

– Сейчас поучим, – с улыбкой сказала Ольховская.

Взмах когтистой руки, жар в животе. Словно туда, как год назад, вгрызается нечто.

– Не смейте!

Приоткрыв глаза, Мишка увидел, как сбоку выскочила Стёпа. Выскочила и, подпрыгнув, собачонкой впилась в поднятую ладонь.

Смех.

– Стёпа, бег-ги, – выдавил Мишка, чувствуя, как слабеет. – Беги!

Степаниду подняли за шкирку, как котёнка. Заплаканную, исцарапанную, но всё ещё непокорённую. Высунув острый раздвоенный язык, Ольховская провела им по её щеке, выпуская кровь. Слизнула алую каплю и улыбнулась.

– Вкусная. Повелителю понравится.

– Нет! – взвыл Мишка, но Стёпу уже швырнули на сцену, к остальным детям. Совершив гигантский прыжок, Ольховская склонилась над ней, обездвиженной, и стала рисовать знаки – когтем на нежной коже. Она легко прорвала защитное заклятье.

– Бэлла, Виктор, Олесь!..

Что-то возникло на краю зрения. Бэлла. Бэлла с пустыми глазами и окровавленным ртом?

– Ну, скажешь, откуда ты, золотце? – спросил Ольховский.

Боль во всём теле стала сильней. Мишка ощутил, что умирает – снова, но здесь уже не было Профессора, что его спасёт.

– Не скажешь? Ладно. Некогда возиться с тобой, – усмехнулся демон и добавил: – Прошу к столу.

Запахло кровью и грязной псиной. Клацнули длинные зубы. Мишка попытался отползти, но грудь придавила тяжёлая лапа.

– Виктор, это я... – просипел Мишка. Пальцы заплясали по траве в тщетных поисках заветного мешочка.

«Он – зверь. Он отпустил своего зверя на свободу. Так, как не успел сделать ты».

Пальцы нащупали мягкое, уши услышали крик.

«Он победит. Ты – нет».

Зубы вцепились в плечо. Ещё мгновение – и вцепятся в горло.

И тут Мишка понял, что он нашёл. Птицу, что на удачу дала ему Стёпа. И она, вся...

Новый крик.

Мишка оскалился. И, дотянувшись, бросил птицу, обсыпанную прахом, прямо в морду Виктору.

Он успел произнести заклинание. Игрушка вспыхнула огненным цветком, и пламя ударило в волкодлака. Взвыв, Виктор покатился по земле; Мишка же, собрав последние силы, встал на колени, потом – на ноги. Внутри клокотала ярость – зверь требовал, чтобы его спустили с поводка.

– Жить на белом свете, – скрежетнул Мишка, и пальцы с заострившимися ногтями объял магический дым; дрогнула и отвернулась от новой жертвы Бэлла, поднял голову едва живой, сбивший пламя Виктор, – значит постоянно бороться...

Вдалеке, среди груд мертвецов и бессознательных раненых, призвал силы растений ослабевший Олесь. Сад зашумел, деревья, кусты – всё преобразилось, выпуская плети, колючки и корни-ловушки.

– ...и постоянно побеждать!

Из боков выстрелили мохнатые руки-лапы, спину обожгло, когда из неё проклюнулись два кожистых крыла. И Мишка спустил самого себя с поводка – прямо на сцену, где творился жуткий ритуал.

За ним, отбиваясь от приспешников-бесов, стали прорываться друзья, что вновь обрели разум.

На этот раз улыбок не было. Сплетя руки, Ольховские отразили удар магии вместе и напали в ответ. Мишка отлетел и рухнул, упав на траву. Но вид Стёпы, которая, словно облитая алой краской, ещё трепыхалась на сцене, придал злости и сил.

Прыжком встать. Оскалиться. Уничтожить беса, что возник на дороге.

И снова вперёд.

Внутри клокотали магия, ярость, сила нечисти и жажда спасти. Казалось, что это призрак Профессора шепчет, помогая ему. Боль отступила, зрение стало орлиным, а ненависть – перелилась через край.

– Мишель!

Мишка обернулся, увидел Виктора и нечто, кинутое в его сторону. Поймал и сжал мешочек праха.

Всё будет хорошо. Никто не умрёт.

– Вместе! – закричал Мишка.

И они бросились с трёх сторон. Ольховских, что не успели добить детей в полночь, сбили со сцены; в груди родилось ликование – получилось! – но Мишка ликовал рано.

Шипя, брат и сестра встали на ноги, вытягиваясь и переплетаясь; руки, ноги, шеи, ещё не уничтоженные бесы, притянутые зовом хозяев, – всё это сплелось в клубок, укрытый золотой чешуёй, чтобы мгновение спустя развернуться двухголовым змеем с десятком хвостов.

Квартет Профессора сжался... и как расправленная пружина кинулся вперёд.

Первой пала Бэлла. Когтистая лапа схватила упырицу, как куклу, и разом выдрала средоточие жизни – сердце. Обернувшись на вскрик, Мишка, паривший над головой демона, ещё успел увидеть, как губы Бэллы дрогнули, произнося его имя, а потом она развеялась, точно одуванчик.

Закричав, Мишка и Виктор с утроенной яростью бросились на врага, Олесь выпустил сотню корней, что опутали его ноги, но рывок, взмах, прыжок – и корни исчезли вместе с раздавленным, не успевшим увернуться лесовиком.

В Мишкиных глазах вскипели слёзы. Но сейчас было нельзя плакать.

Когти Виктора содрали чешую на ноге твари, клыки – впились в открывшуюся мякоть; отбиваясь от ударов лап и хлыста-языка, Мишка собрал всю злость и выплеснул её вместе с самым мощным заклинанием и всем прахом.

Он целился в глаза. И он попал.

Закричав, змей заметался и рухнул, стремительно уменьшаясь в размерах. Виктор тут же прыгнул, целясь в горло...

И завизжал, когда тварь, извернувшись, сумела вонзить когти в его подставленный живот. Из нутра волкодлака полезли внутренности, визг обратился в вой, но Мишка не позволил змею довершить начатое: спикировав, он напал на левую из голов и вцепился что было сил, ломая челюсти. Хвосты хлестали, раня пиками на концах, женская голова верещала и кусала, но Мишка смог.

Мишка сломал челюсти половины врага. А уж потом, пронзив когтями оба золотых глаза, добил вторую половину и, разодрав размякшие чешуйки, выдрал чёрно-красное сердце.

Змей и бесы исчезли, на сад опустилась тишина. Подползя к Виктору, Мишка успел увидеть, как погасли его глаза. Но он не успел сказать ему «спасибо», никому из них не успел, а Стёпа...

Сердце замолотило. Мишка пополз обратно к сцене, помогая себе руками и сгибами крыльев. Сжимая зубы, преодолевая боль от ран. Силы уже давно должны были кончиться, но он заставлял себя двигаться, пока не добрался до Степаниды. А добравшись – чуть не заплакал, увидев, в каком она состоянии.

– Не смей умирать... Не смей!

На её шее ещё билась жилка. Значит...

У него нет другого выхода.

Он сумеет, спасёт. Так же, как когда-то спасли его.

Последние силы – в кулак, крылья – наготове. Мишка прижал к себе подругу и взмыл в небо. Прочь от проклятого сада, где он успел разглядеть её неподвижных родителей, прочь от места, что забрало у него друзей.

В глазах стало мутнеть, кровь из ран – сыпаться сильней. Мишка полетел, теряя высоту и опять набирая, врезаясь в стены и едва уклоняясь от окон.

«Я хочу летать, как птица...» – Стёпин голосок, её мечты и веселье, всё это билось в голове, не давая упасть.

«Я хочу путешествовать. По всему свету!»

Уже светает, вон, солнышко у горизонта.

«А ты? Ты будешь путешествовать со мной? Когда вырастем, Мишель?»

Знакомая улица внизу. Вот раздвоилась, приблизилась.

«Мишель. Ты такой...»

Поцелуй в щёку, звон стекла. Мишка влетел в окно своего дома и грохнулся на пол. Правое крыло хрустнуло, Стёпа едва не выпала из объятий, но Мишка, скуля, сумел встать и дотащить её до операционной.

Последняя бонбоньерка с прахом, где?

Пульс всё слабее.

«Я хочу летать. По всему свету, Мишель...»

Больно, жарко, страшно. Банки с сердцами и кишками нечисти, кровь, что струится по руке, куски плоти, выдранные подлой Ольховской.

«Я успею. Всё будет хорошо».

Скальпель скользил в пальцах, сознание мутилось. С праха, что лежал в бонбоньерке, поднимался дым. Закручивался спиралью, создавая тень в виде человека.

«Я успею».

Мишка шептал заклинания, замешивая их на своей крови, резал и шил.

«Всё будет хорошо».

Стёпа не двигалась. Веки её были закрыты. Но всё будет хорошо, она выживет. Она обязательно откроет глаза и улыбнётся ему. Она снова будет сидеть на подоконнике, болтая ногами. Вышивать своих пичужек и держать на коленях бонбоньерку. Хорошую, обыкновенную бонбоньерку без всякого праха, и они, вместе...

Скальпель выпал из пальцев, операция завершилась.

Пульс пропал.

У Мишки дрогнули плечи, дрогнула спина. И он, наконец, зарыдал. Он упал на пол и съёжился, плача во весь голос. Он рыдал и рыдал, уткнувшись лицом в руку, что свешивалась со стола. Рука была холодной и пахла кровью, за окном занимался багровый рассвет, и ничто, ничто больше не могло его порадовать.

– Прости, что не спас, – прошептал Мишка, отпустив поцелованную руку.

Солнце сверкнуло на выбитых стёклах, зайчиком сплясало на пустой бонбоньерке.

Волосы тронул ветер. Умирающий Мишка зажмурился...

...и понял, что ошибся.

Не ветер. Нет.

– Ми... шель?

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 8. Оценка: 4,38 из 5)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...