Валерия Астахова

Божественный аутсорс

Первый прикрывает глаза. Его изящные руки медленно поднимаются, рукава белой мантии эффектными складками опадают на плечи. Тонкие пальцы касаются солнечных лучей, захватывают потоки света и принимаются замысловато их переплетать – все для того, чтобы подарить существу, которое он задумал сотворить, совершенную гармонию формы и содержания. Существо неспешно, но неотвратимо рождается между ладонями творца, с каждым отточенным движением его рук обретая индивидуальность.

Лицо Первого, прекрасное и утонченное, озаряется особым сиянием и в этот миг по красоте сопоставимо с лицом самого Создателя. Его пальцы, быстрые и ловкие как мысль, складываются в сложные фигуры, свет струится сквозь них и каждый раз при смене жеста приобретает новые характеристики. Вот он медленно разводит руки в стороны, и сотканное из солнечных лучей животное наливается жизнью, встряхивает чёрно-белым оперением и громко, будто похваляясь, щелкает массивным клювом. Мгновение – и большая птица расправляет крылья, роняя на облако четко очерченную тень, а потом взмывает в небесную высь.

– Я назову его, – Первый поглядел ей вслед и блаженно зажмурился, – орел.

Восьмой приложил ладони к щекам и замер в немом восхищении, провожая птицу взглядом. Третья ошеломленно охнула, Десятый в экстазе исторг из себя первообраз чистейшего благоговения, а Второй одобрительно хмыкнул. Первый прищурился, высматривая в небе точку, в которую превратилось его создание, затем сложил губы трубочкой и издал мелодичную трель. Птица, услыхав посвист творца, ринулась из поднебесья вниз на облако, захлопала крыльями у самого лица Первого, взметая густые клубы тумана, и села ему на плечо. Большое черно-белое перо, неторопливо кружась, упало к моим ногам.

Я подхватил его до того, как оно успело просочиться сквозь облачное марево, и поднял на просвет. Совершенная штуковина, что и говорить. Идеальная аэродинамическая единица. У основания – густой пух, который не даст птице замерзнуть в потоках холодного воздуха, а выше по стержню – переплетение невесомых белковых нитей, которые цепляются друг за друга крошечными крючочками и формируют упругое опахало. Он даже крючочки на перьях выдумал. Уму непостижимо.

Что ж, теперь моя очередь. Я тоже поднимаю руки и захватываю между ладоней пучок солнечного света – не так изящно, как Первый, плечи наверняка неуклюже поднялись и локти растопырены. Держать божественный баланс у меня плохо получается, кисти то чересчур напрягаются, то расслабляются больше необходимого, и это деформирует создание, которое я творю. Оно поднимает мордочку, хищно поводит вздернутым носом и топорщит взъерошенную шерсть. Я развожу руки в стороны – и оно неловко взмахивает голыми кожистыми перепонками. Как ни старался, я не смог повторить изящества пера, которое создал Первый.

Меж тем гомункул выпорхнул из моих рук, нырнул в облако и принялся бестолково метаться по сторонам среди клубов белой дымки. Восьмой не выдержал и захохотал.

– И как ты его назовешь? – он обратился ко мне и толкнул Десятого под бок. -Летучее недоразумение?

– После той хвостатой мелюзги, которую ты назвал мышь, – опередил меня с ответом Первый, – эта должна называться летучая мышь.

"Такая же сирая и убогая" – читалось на его лице, но Первый был слишком благороден, чтобы озвучить такие мысли вслух.

– Призови ее обратно, Тринадцатый, – сказал Второй. – Нам нельзя выпускать их на землю без одобрения Создателя.

Я попытался было это сделать, но глупое животное отказалось подчиняться моему зову и улетало все дальше и дальше от облака, постепенно снижаясь к земле, затянутой туманной мглой.

– Смотри, Тринадцатый, – Второй угрожающе прищурился, – Он хоть и делегирует сотворение жизни таким, как мы, но если узнает о том, что ты втихаря заселяешь планету идиотскими видами, то снова решит стереть все живое с лица земли.

– Ой да, – покачал головой Десятый. – Там внизу еще с прошлого раза пыль не улеглась. Четвертый и Пятый до сих пор флору в порядок приводят.

– Предыдущая группа экспериментаторов выиграла суперприз, – оскалился Восьмой и создал на ладони крошечный гриб, похожий на шапку грибовидной взрывной волны. – Называется "намудри с гигантскими размерами тупых ящериц и получи метеорит от Создателя в подарок."

– То же случится и с твоими млекопитающими, Тринадцатый, вот увидишь. Не трать время на ерунду и не выкладывай в них слишком многое от себя,- Первый погладил орла по сложенному крылу. – Будущее принадлежит птицам. Величественным созданиям, прекрасным и высокоинтеллектуальным покорителям неба.

– И насекомым, – Второй сотворил изящную стрекозу, подумал немного и увеличил ее в размерах в два раза. – Надо ж твоим птицам что-то жрать. Что-то совсем не интеллектуальное, но зато высокопитательное.

Я скрестил руки на груди и отвернулся, всем видом показывая, что спускаться на землю не собираюсь.

– А я бы присмотрелась к твоей мышке повнимательнее, – бархатистый голос Третьей заставил меня вздрогнуть и обернуться. – Вдруг в ней есть нечто особенное, чего никто не замечает? Верни ее, Тринадцатый, ну пожалуйста. Ради меня.

– И всего святого, – добавил Восьмой.

Третья заливисто рассмеялась, золотые кудри рассыпались по точеным плечам. Ореол солнечных лучей пронзил облако и очертил сквозь полупрозрачную мантию ее фигуру. На босых ножках блеснули капельки росы – одобренного Создателем изобретения Десятого, которое без сомнения невероятно украсит нижний мир поутру.

– Верни ее, – повторила она. – Мы подождем тебя здесь. Клянусь, мы подождем.

Пришлось спускаться.

Проклятая птица Первого полетела следом, время от времени издавая истошные вопли. И что в ней хорошего? Первый вообще видел, какой бардак они разводят в гнездах? Если достало ума выдумать перья, привил бы им хоть каплю чистоплотности.

В подтверждение этих мыслей орёл нагадил мне под ноги, едва оные коснулись земли: жирная клякса шлепнулась на камень и обрызгала подол моих белоснежных одежд. Я возвел очи горе – птица примостилась на ветке раскидистого дерева, откуда наблюдала за мной с нескрываемым интересом.

Я ещё раз глянул на размеры кляксы под ногами. Хорошо, что не на нимб.

Теперь стоило сосредоточиться на поиске беглянки, и я осмотрелся. Остров, где по стечению обстоятельств укрылось мое существо, был небольшим, но холмистым. Крутые склоны, поросшие древесной молодью, спускались к воде; морские волны накатывали на прибрежные камни, размывая тонкий слой земли и обнажая корни. Время от времени особо сильная волна с разбегу швыряла горсть гальки на побережье, а потом отступала, оставляя между мшистыми стволами осколки ракушек.

На небе постепенно занимался рассвет, но туман и не думал редеть. Я отправился вглубь острова, воспаряя над чащобой в непроходимых местах и рискуя потерять слабый след беглянки. Лесной лишайник беспокойно шевелился под ногой и медленно сползал с валунов, обнажая выдолбленные в камне спиральные узоры.

На высоте лес поредел, за ним обнаружились ивовые заросли; гибкие веточки были переплетены между собой узлами не менее замысловатыми, чем те, что использовал Первый, когда творил орла. Поросшая клевером тропа вела сквозь ивняк на широкую прогалину, в центре которой мрачно возвышался круг каменных монолитов. Маленькая черная тень юркнула между ними и затерялась в густом тумане. Я застонал.

Не то, чтобы Создатель запрещает нам находиться где бы то ни было, но есть места, от которых нас ради всеобщего блага держат подальше. Все запретные секции на теле планеты отмечены каменными дольменами, поэтому стоило мне выйти из рощи, как воздух перед лицом поплыл, уплотнился и мягко меня оттолкнул. Я прищурился. Слишком мягко. Обычно при попытке проникнуть внутрь дольменов я отлетал прочь на дюжину шагов и полдня потом приходил в себя от шока. Как там сказал Первый? Я вкладываю в свои творения слишком многое от себя. Значит, там, внутри уже есть моя частица, так почему бы не пропустить сквозь барьер и остальное?

Медленно протянутая рука на этот раз почти не встретила сопротивления. Воздух пахнул в лицо вибрациями явного неодобрения, но все же позволил просочиться под сень каменных гигантов. Моя тень легла на голую землю размытым пятном, тело налилось непривычной тяжестью, блики красноватого света пронзили туман, ослепили на мгновение. Что там мерцает в центре круга, взвивается к светлеющему небу и опадает? Огонь? Я осторожно ступаю вперед.

Бездымное пламя жадно лижет дно глубокого котла с орнаментированными бортиками. Внутри котла варится нечто, кипит, выпускает пар. Дышит. Ждет. От звука моих шагов оно затихает, и я в смутном волнении склоняюсь над чашей, кладу руку на ее горячий край. Молочно-белое варево некоторое время молчит, как будто размышляет о чем-то, а потом вдруг вздувается гигантским пузырем и лопается, рассеивая вокруг котла горячие брызги.

Несколько капель падает мне на руку, и я неожиданно для самого себя сую пальцы в рот. Что это я сейчас испытал? Что-то острое и обжигающее, настолько невыносимое, что хочется раскрыть рот и выпустить это из себя в истошном крике. Кажется, оно называется боль - неотъемлемое качество живой материи, которое мы без лишних вопросов переняли от предыдущей группы творцов и по умолчанию вкладываем в каждое наше создание.

Летучая мышь срывается с каменного дольмена и носится вокруг, тыкаясь мордочкой мне в плечо, грудь, спину. А я оглядываю мир, который постепенно проступает сквозь редеющий туман.

Мир стал совсем другим. Каждая его деталь дарила бездну ощущений тому, кто умел их воспринимать. Солнце показалось из-за облака и ласково коснулось моей щеки, но вот налетел холодный порыв морского бриза, склонил ивы к земле и взметнул складки моей мантии. Мягкая трава, покрытая росой, воздействовала на нервные окончания босых стоп так неоднозначно, что я не выдержал и захихикал. На прогалину выбежала серая мышь и привлекла мое внимание. Орёл, высмотревший ее сквозь туман, камнем упал на траву и вонзил когти в жалкое тельце жертвы. Я в смятении отвернулся, чтобы не видеть того, что будет дальше. О чем думал Создатель, поручая нам заселение планеты? Разве может создавать гармоничную жизнь тот, кто ничего чувствует?

Облако, с которого я сошел, уже распалось на отдельные барашки, поднебесные ветра разносили их все дальше друг от друга. Третьей никогда не были по-настоящему интересны мои работы, и почему я поверил ей в этот раз? Мысль мелькнула и растаяла, как роса под солнечными лучами. Это не важно. Следующим моим творением она окажется покорена. Как и все остальные. Только понадобится новый материал.

Я вспомнил, как держал в руках чёрно-белое орлиное перо. Интересно, каково оно было наощупь? Какие ощущения подарят мне другие материальные вещи? Я принялся исследовать прогалину, и мир заговорил со мной на языке, которого я не знал, но страстно захотел ему научиться. Камни, попадающие под ноги, причиняли дискомфорт, ивовая кора оказалась шершавой и твердой, зелёные листья – мягкими, молодые веточки – слишком нежными для моего исследовательского пыла. Я надломил одну, и она принялась истекать соком, белея свежим изломом как животная кость внутри толщи мышц.

Нет, множить страдания во время акта творения я не стану. Но и солнечным светом не воспользуюсь. Пришлось отправиться прочь от дольменов, пройти порядочное расстояние - воспарять над бренной землёй мне больше не хотелось - и выйти на берег шумной реки, чтобы наконец обнаружить подходящее для работы вещество. Почва под ногами увлажнилась и зачавкала, я наклонился, зачерпнул ладонью податливый материал и размял в пальцах. Как он называется? Кажется, глина.

Я присел и набрал ее целую горсть, поднес к лицу и ощутил исходящий от нее запах. Она пахла влажной свежестью и прахом речных утопленников – совсем не так, как цветы, что росли у подножия каменных дольменов. Все в мире чем-то пахло, кроме меня. Я встал, сбросил напитавшиеся грязью некогда белоснежные одежды и принялся лепить из глины новое, невиданное доселе животное.

Я вложил в него все, на что только представлял себя способным, будь я земным созданием из плоти и крови. Наградил бесчисленными способами познания мира, не пытаясь избежать их двойственной природы. Органами чувств и насыщенной нервными окончаниями кожей, чтобы он испытал все радости чужих прикосновений и все их муки. Руками, ладонями и пальцами для труда и творчества. Ногами для бега и изящных танцев. Разумом пытливым и страстным, способным на великие открытия и на самые ужасные поступки, какие только возможно себе представить. Но чем больше мелочей я добавлял, тем больше понимал, что до сих пор не наградил его чем-то очень важным. Неотъемлемым, как крылья у птиц или острые зубы у хищников. И основополагающим, как боль.

Туман рассеялся; солнце, ещё недавно теплое и ласковое, теперь немилосердно жгло затылок и плечи. Я подумал – каково будет моему творению находиться под его безжалостными лучами постоянно, без возможности воспарить к прохладным облакам, и внутри все сжалось. Как так вышло, что я сейчас страдаю вместо кого-то другого? Сострадаю ему? Я зажмурился и закусил губу, по спине пробежали мурашки. В мире, пропитанном болью, должно быть хотя бы одно живое существо, способное к глубоким переживаниям.

– Что это ты делаешь? – я вздрогнул и обернулся на голос, что застал меня врасплох.

Первый наверняка выследил меня через свою птицу и теперь медленно обходил глиняного колосса по кругу, с возрастающим изумлением вглядываясь в детали. Осторожно коснулся его локтя, а потом уверенно изрек:

– Создатель не одобрит.

Я отер лоб и взглянул в лицо своему творению. Мне некогда было размышлять о том, как я представлю его на высший суд. Наоборот – мне казалось, это я должен буду объяснять ему причины своего несовершенства, едва он оживет.

– Он слишком похож на нас и при этом от нас независим, – Первый покачал головой. – Нельзя оживлять его, Тринадцатый, и тем более наделять сознанием, иначе он возомнит себя равным нам во всем.

– Он будет куда лучше нас, – хрипло ответил я и поднял с земли камень.

Камень сжался под моими ладонями, окрасился в багрянец, дрогнул как животное в силке и размеренно запульсировал. Тяжёлые капли темной крови упали в глину под нашими ногами – одна, вторая, третья... Камень кровоточил так обильно, словно оплакивал необратимость своей метаморфозы. Словно предпочел бы остаться простым камнем, будь у него выбор.

Первый пристально наблюдал за мной и не пытался вмешиваться. Он больше ничего не говорил. И не подал руки, когда трепещущая ноша в моих ладонях вдруг налилась неподъемной тяжестью. Я отступил на пару шагов, пытаясь перехватить ее покрепче, но поскользнулся на влажной глине и кубарем скатился в реку, где тотчас оказался утянут на дно.

При попытке позвать на помощь в легкие хлынула вода. Непрекращающийся ужас, который я познал в реке, не выдерживал сравнения ни с чем испытанным прежде. Я жаждал завершить мучения любой ценой, но истекающее кровью сердце яростно билось под пальцами и требовало от меня невозможного.

Не знаю, сколько времени прошло, покуда река не вынесла меня на отмель. Наверняка вечность, быть может, не одна. Ветер шумел в камышах; песок на берегу был теплым, но я не переставал дрожать и время от времени сильнее сжимал пальцы, чтобы ощутить под ними мерное биение жизни. Летучая мышь шлепнулась рядом, подползла к моему лицу, оставляя борозды на мокром песке, пронзительно пискнула и снова закружила над головой, хватая в полете докучливых насекомых.

Солнце начало клониться к закату, когда я нашел в себе силы встать и побрести вдоль речного берега к холму, на котором оставил свое творение. В реке плескалась рыба; сердце трепыхалось в ладонях, временами замирая, и тогда чувство божественного величия во мне сменялось жалкой беспомощностью.

На холме горели огни – не горячее земное пламя, а ровный свет далеких звезд, зажженных Создателем, чтобы дарить тепло и жизнь другим мирам. Все творцы собрались на том месте, где я до полудня предавался работе: их белые одежды, сияющие нимбы и вспышки восхищенного благоговения озаряли первобытный лесной полумрак ярче, чем солнце. Я отер с лица речную тину, поднялся по скользкому обрыву и ступил в круг холодного света.

– Ах, Тринадцатый, где тебя только носило? – защебетала Третья в экстазе, не замечая ни моей наготы, ни трепещущей ноши в руках. – Смотри, какую красоту создал Первый! Названия ещё не придумал, но сказал, что это существо будет царствовать над земным миром, как мы – над небесным. И станет нашим послушным помощником здесь, внизу. Создатель уже одобрил его и добавил, что его ментального потенциала хватит на материализацию мыслей. Оно тоже будет способно преобразовывать энергию в материю, представляешь? Не так быстро и изящно, как ты или я, конечно, но все же. Сколько прекрасного сможет создать живое существо, такое же могущественное и возвышенное, как мы, очищенное от всякой скверны, только подумай!

Красота была очень слабым словом, чтобы охарактеризовать животное, представшее нашим взорам. Лучшее из творений Первого и куда более гармоничное и прекрасное, чем моя глиняная модель, которую он взял за основу. Новорожденный индивид поднялся на ноги, в равной мере способные к бегу и танцам, глянул на меня небесно-голубыми глазами – умными, цепкими, бесстрастными. Птичьими. Опустил взгляд на мои ладони, приподнял брови и раскрыл рот.

Сам не понимая, что делаю, я протянул ему сердце, а он коснулся его тонкими пальцами, одинаково подходящими для труда и творчества. Кровь брызнула в стороны и попала ему на ладонь. Первый, принимающий поздравления в тесном кругу коллег, обернулся и бросился в нашу сторону, но было поздно: его творение поднесло руку ко рту и слизало с нее единственную алую каплю.

На холме поднялась суматоха. Творцы волновались и кричали, перебивая друг друга, лишь двое хранили молчание: я и тот, кто был создан как воплощение божественного порядка, но кому удалось вкусить крупицу чувственных переживаний. Хаос противоречивых эмоций смутил его разум; с ненавистью, вожделением и тоской воззрился он на бьющийся кусочек плоти в моих руках – источник его непереносимых страданий и дивных удовольствий.

Вкладывать в него сердце было нельзя: раздираемый дисгармонией чувств и разума, он скорее вырвет его из груди и убьет себя, чем примет свою нынешнюю природу. Поэтому я прикрыл глаза и воскресил в памяти самое приятное, что мне удалось изведать на острове. Теплоту солнца. Запах цветов. Плеск волн. Нежность молодой листвы. Почему-то вспомнилась Третья – как она парила над облаками с ножками, покрытыми капельками росы, и лучи света обрисовывали ее фигуру сквозь складки белых одежд. А ещё – ужас и бессилие перед мощью стихии, которые нахлынули на меня, когда я боролся с речным потоком. Это воспоминание нельзя было назвать приятным, но расставаться ним я ни за что не желал.

Сердце забилось сильнее, вырвалось из рук, принялось оплетаться венами и плотью, спряталось за тонкие реберные косточки. Индивид, сотворенный Первым, следил за его превращениями, затаив дыхание.

Творцы тоже притихли, в изумлении наблюдая, как сквозь вихрь созидания проступают манящие изгибы хрупкой фигурки, белая бархатистая кожа и каскад светлых волос. Наконец обладательница сердца открыла глаза, улыбнулась существу Первого так, будто кроме него на холме никого не было, и протянула ему руку. Тот подал в ответ свою и был мгновенно увлечен прочь от звёздного света во тьму, пропитанную цветочным ароматом и мускусными запахами животных, занятых охотой и размножением.

Первый опомнился и последовал было за ними, но этих двоих и след простыл: они ориентировались в первобытной тьме куда лучше моего светящегося собрата и легко ушли от погони. Творцу ничего не осталось, как в смятенном одиночестве вернуться на холм.

– Нам конец, – простонал Первый. – Он меня не слушает, не слышит! Я больше не могу им управлять и даже не знаю, где они сейчас. Верни их немедленно, Тринадцатый! До того, как они поймут свою силу и начнут влиять на природу мироздания так, как им вздумается!

Я не ответил, еле сдерживая рвущийся наружу смех. Рукам стало непривычно легко, голове – бездумно и радостно.

– Ну все, – скривил губы Второй. – Поднимаемся на облака и наблюдаем, как к Земле летит новый метеор. Создатель на точечные удары не разменивается.

– Ох нет, я не хочу опять растительность реанимировать! – Пятый в ужасе прижал руки к груди. – И без того с прошлого раза половину папоротникообразных восстановить не удалось. Нужно Ему все рассказать, сейчас же, – убежденно добавил он. – Если сразу покаяться, Он поймет, простит и поможет все исправить.

– Каким же это образом? – ухмыльнулся Десятый.

– Не знаю. Лени им добавит, болезней напустит. Надоумит изобрести устройство, которое отобьет желание влиять на реальный мир, потому что позволит управлять миром иллюзорным, я не знаю. Полетели, пока все не так уж страшно.

Вслед за Пятым в небеса воспарили все творцы по очереди. Я схватил за руку Третью, которая собиралась последовать за ними, и зачем-то спросил:

– Если я прямо сейчас их найду и всё исправлю, ты останешься здесь? Со мной. Вместо них.

– А ты можешь все исправить? – спросила она недоверчиво.

Я вгляделся в ее лицо, возвышенное и одухотворенное, представил, что останется от моих чувств, когда оно постареет и покроется морщинами, или как сильно я себя возненавижу, когда она впервые познает не удовольствие, а боль – и покачал головой.

– Наверное, мог бы. Но не стану.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...