Когда ты открываешь глаза по утрам, знай, кого-то в мире ты уже разочаровал. Несимметричный изгиб губ, желтоватый цвет лица и те пучки морщин в уголках твоих глаз никогда не позволят другим взглянуть на тебя, как на что-то нормальное. Ты прыщ в этом внешне идеальном обществе. Прыщ, при взгляде на который возникает неконтролируемое желание его выдавить.

Взгляни на свою правую щеку. Там, от самого уголка раскосого глаза до начала чуть заостренного уха тянется неровный шрам. Он непослушно изгибается, словно ядовитая змея, и где-то посередине расходиться, точно ветка молодой яблони. Представь, что этот шрам — это остров, на котором ты провел всю свою жизнь, а эти неровные выступы на нем — острые крыши деревянных домов. Представь, что твоя щека — это бескрайнее море, дна которого никто никогда не видел, а мягкая мочка смуглого уха - густо заселенный материк, за счет существования которого и живет тот уродливый остров. Все то что ты знаешь о мире может поместиться на этом несовершенном лице, смотреть на которое ты временами просто боишься.

Запомни, Нил Маккензии, ты одно сплошное разочарование человечества.

Посмотри на своих родителей, и ты увидишь, как они отводят глаза, стыдясь, за то что именно в их семье родился урод. Ты уже почти привык к этому, ко всему можно привыкнуть. Даже к ненависти собственных родителей. Просто сделай вдох, потом еще один, а потом просто спрыгни с утеса Байтрэйдж прямо в бесконечную тьму моря и избавь этот мир от великого несовершенства природы.

Напомнить тебе, кто ты? Ты Нил Маккензи, самый уродливый эльф на свете.

И солнце будет безжалостно припекать макушку с редкими, убогими клочками светлых волос, пока Нил Маккензи будет упрямо идти в тихую лесную чащу, которая, казалась, совсем была не рада ему. Чуда не произошло, как бы сильно он в него не верил. Не произошло единения с природой, и певучие птицы не летали у него над головой, как бывает в сказках.

Ко всему привыкаешь, даже к осознанию собственной ничтожности.

И Нил Маккензи будет сидеть у утеса Байтрэйдж и смотреть в бесконечную даль чернильного моря, обдумывая идею спрыгнуть с него всерьез.

- Может стоит уже все бросить и сбежать? - спросит не пойми откуда появившаяся девушка. Светловолосая, синеглазая красотка, которая являлась полной противоположностью ему.

Тебе, Нил Маккензи, единственному на свете эльфу, отвергнутому собственной стихией.

- Как ты себе это представляешь? Единственный способ убраться от сюда - корабли с провиантом, но они не перевозят пассажиров. Да и куда мне бежать? - ответит ей Нил, не поднимая головы. Не из-за страха или стыда, а просто по привычке.

- Не попробуешь — не узнаешь. Возьми у своих придурков деньги и подкупи моряков, - просто ответила девушка, садясь рядом с ним.

- Ты же знаешь, что нам нельзя уезжать с острова. Это запрещено.

- Кто это сказал? Ваш городничий? Не сильно он похож на сборник законов, - смело отозвалась девушка, ударяя по земле кулаком, - Год назад Эйвери и Раус сбежали. У них получилось, и у тебя получиться.

- От куда ты знаешь, что у них все получилось? Может они просто сгинули в бездне. О них никто не слышал, - тихо и таинственно произнес Нил Маккензи, самый трусливый эльф на свете.

- Я верю. И ты должен верить. Если есть хоть малейший шанс, что все получиться, нужно попытаться, - девушка говорила громко и вдохновенно, запутывая пальцы в коротких волосах, - Неужели ты готов всю жизнь терпеть это?

Ко всему можно привыкнуть. Но нужно ли это делать?

И на миг тебе станет стыдно. Не за то, кем ты родился, а за то кем ты являешься сейчас. И впервые ты не найдешь себе оправданий.

Ты трус, Нил Маккензи, пора бы это уже принять.

****

В детстве твоя мать любила рассказывать тебе сказку про степного дракона, который очень любил небо и жил только им. Но однажды в степь пришли кочевники, и ему пришлось улететь в долину, там началась засуха, прогнавшая его на морской берег, где его чешую кусали колючие жуки. В итоге, он зарылся в землю, откуда больше никогда не вылезал. Твоя мать говорила, что если ты будешь бежать от сложностей, то потеряешь все самое дорогое, что есть в жизни. Это было ее главным правилом: не бежать от проблем.

Чтоб ты знал, твоя мать была великой лгуньей. Все, что она делала, это бежала от проблем.

Она бежала от тебя, Нил Маккензи.

- Я дома, - прокричал Нил, громко хлопая дверью, морщась.

Он опять раздавил таракана.

-Как успехи? - спросит твоя мать, спускаясь по лестнице.

Нил смотрит на свои ботинки и говорит, что без изменений.

Иногда он думает, что это их маленькая семейная традиция, опускать глаза при встрече. Как, например, пить чай на веранде каждые выходные или собираться на праздники всей семьей.

Ты ненавидел своих родителей. Не понимал их. Не хотел понимать.

Но и предавать родителей ты не хотел.

-В следующий раз, уверена, у тебя получится, - произнесет она и уйдет, шаркая старыми ботинками по деревянными ступеням.

В сто семьдесят девятый раз она произносила эту фразу.

Может, воровство - это и не такой большой грех?

И ровно через семьдесят три с половиной часа Нил Маккензи будет стоять в маленьком, словно спичечный коробок, порту, сжимая в потных от волнения руках двадцать крон. Двадцать украденных у его родителей крон. И ты, мой юный нарушитель закона, будешь вспоминать все хорошее, что для тебя сделали родители, чтобы их оправдать, а себя выставить еще большей тварью. Но у тебя ничего не получиться. Все что твои родители делали для тебя, это опускали взгляд.

- Все хорошо? - спросит стоявшая рядом светловолосая девушка.

И ты, не поднимая глаз, ответишь, что все хорошо.

Нил встретился с ней, когда ему было четырнадцать и он наконец понял, что никогда не изменится. Не расцветет, не станет красивее. А останется таким навсегда. Нил Маккензи, как никто другой знал, что такое подростковый максимализм. И тогда среди уродливых, причудливо изгибающихся веток ты удивил красивую девушку в кружевном белом платье.

Она не отвернулась и не опустила взгляд, как это делали другие, а посмотрела прямо в глаза и улыбнулась. И это было так неожиданно, что даже напугало. Потому что ты, Нил Маккензи, никогда не видел улыбку так близко.

Ты не знал, откуда она пришла, сколько ей лет и даже ее имя. Вы почти не разговаривали. Просто каждый раз, когда ты приходил на утес Байтрэйдж, она была там.

Ты звал ее Глим.

- Я рядом, - произнесла девушка и уверенно взяла его за руку.

Маленькие, словно деревянные гробы, судна толпились в порту, будто сардины в банке. Нил чувствовал тяжелый запах тухлой рыбы и кислых водорослей, а еще что-то слабое и несмелое в груди, бившееся о стенки его легких, вызывая боль.

Плотный морской воздух пронзил скрип, почему-то показавшийся Нилу бесконечно громким и тревожным, и он увидел где-то вдали большой и темный трюм, точно портал в другой мир. В мир, где он будет волен решать свою судьбу сам. Он сделал резкий шаг вперед, тут же останавливаясь.

Нет, нет! Свобода не стоит того, чтобы ради нее жертвовали жизнью. Проще прожить тихую, мирную жизнь здесь... Он там умрет! Сгинет в черной мгле моря, как Эйвери и Раус. И никто не вспомнит о Ниле Маккензи.

Все, кто когда-либо знал о нем, облегченно вздохнут и забудут. Сохраниться лишь имя в желтой церковной книге, но ненадолго. Бледные дешевые чернила вскоре выцветут и он исчезнет навсегда.

Тебя забудут, Нил Маккензи, и сделают это с радостью.

- Давай, - женский голос звучал глухо и нечетко, пробиваясь через вату сознания.

И Нила, словно потянуло вперед, к этому загадочному, пугающему порталу. Запах свободы и страха наполнил его легкие.

****

Пройдет время, и ты забудешь многие моменты своей жизни - строки из романа Бауэра, вкус маминого брусничного пирога и какую рубашку ты надевал в эту пятницу. Но ты никогда не забудешь первое прикосновение своей босой стопы к земле материка и красное солнце, отбрасывающее багряные блики на каменные дома. Ты был счастлив, улыбка ярким светом горела на твоем лице. Казалось, ты не сделал и десяти шагов, как пестрая толпа унесла куда-то. И ты, будто мальчишка, с бесконечно детским восторгом и любопытством вглядывался в лица прохожих. Красивые и безобразные, счастливые и печальные, они смотрели на тебя и не опускали глаз. И ты не опускал.

Они несли его куда-то вперед, по ярким улицам города, запах пряностей, выпечки и листвы летал в воздухе, поднимаясь все выше и выше. В твоей душе что-то горело, но не болезненно и тоскливо, как раньше. Твоя душа раскрылась, наивно и доверчиво

- Эй, смотрите! Какой урод, - высокий подросток с длинными, собранными в нетугой хвост, иссиня-черными волосами показал на него пальцев и громко засмеялся.

Веселая толпа куда-то исчезла, и Нил вдруг остался один. Снова.

- Нил, нил! Спокойно. Просто не обращай на них внимание, - Глим резко обняла его со спины, но он выпутался из объятий, болезненно сжимаясь.

Как ты мог забыть, Нил Маккензи, что являешься самым большим разочарованием человечества? Как ты мог себе это позволить.

Он посмотрел в сторону подростка, который стоял в толпе таких же гадких и противных мальчишек, и почему-то расплывался. Грудь широко раздувалась, от обиды и несправедливости.

- Пойдем от сюда, - Глим потянула его в сторону и Нил подчинился.

Он шел за ней, покряхтывая, словно старая дверь чулана, а потом просто упал на холодную брусчатку и разрыдался, горько и надрывисто, обвиняя всех: родителей, соседей, противного продавца ботинок, тех придурковатых подростков и самого себя. Давился слезами и бесконечно жалел и одновременно был счастлив, что решился уехать с острова.

- Все будет хорошо. Я обещаю, - девушка опустилась на пол, и ее вновь отросшие пряди защекотали твое лицо.

Да, все определенно будет хорошо.

***

Если бы Нил Маккензи сейчас находился на приеме у психолога, который показывал ему белый лист с размытой кляксой, то он, не раздумывая, ответил бы, что это животное.

Нил Маккензи терпеть не мог животных. А его отец обожал.

Чтоб вы знали, в тринадцать лет Нила покусал скарабей, сбежавший из отцовской коллекции, и с тех пор на его лице схема острова.

Скарабей оказался ядовитым. Какая неожиданность.

Позже вместо того, чтобы обратиться к лекарю, родители стали исправлять дефект народными средствами. Подковы Фуа, шкуры Селок, печень ракушника и легочная пленка феникса.

Твой отец, как типичный эльф, любил зверушек. Особенно на ужин.

Твой отец был гребаным лицемером.

- Что ты говоришь? - Нил повернул голову в сторону Глим, замечая у нее синяк на скуле.

Запах города только сначала кажется манящим, а так он пах гнилыми фруктами, сыростью и нечистотами. Город пах бедностью.

- Я о том, что нам пора бы поискать пропитание.

-Да, я тоже как раз об этом думал, - Нил повернул голову назад, продолжая смотреть на бродячую кошку, лежащую в трех метров от них.

Очень близко.

Они ночевали на улице, посреди мусорных баков, картонных коробок и облезлых котов. Ты смотришь на одного из них, двухголового, очень тощего, похожего на деревянную расческу. Его глотка ходит туда-сюда, он открывает беззубый рот, пытаясь замяукать, но изо рта не выходит ни звука. Другая голова бессильно лежит на земле, не подавая признаков огня жизни. Не пройдет и полугода, как ты сам станешь таким, как этот кот, тощим, жалким и умирающим.

На заметку, когда собираешься съезжать от ненавистных родителей, заранее подумай о жилье.

- Идем. Здесь нам делать нечего, - произнесет Глим, вытягивая потрескавшиеся губы трубочкой и поднимаясь на ноги.

Ты слышишь шаги прохожих, быстрые и тяжелые. Чувство стыда привычно наполняет легкие. Ты пытаешься найти причины, почему ты здесь. Но не находишь.

Кошка смотрит на тебя ярко-желтыми, чрезмерно выпученными глазами, и ты видишь в ее зрачках свое отражение. Ты выглядишь отвратительно, хуже, чем когда-либо.

За что же ты боролся, Нил Маккензи? Чего тебе не сиделось на острове?

-Я хотел свободы, - одними губами произнесет Нил.

Теперь у тебя есть свобода. Почему же ты несчастлив?

-Что? - вдруг спохватившись, спросит он, изумленно глядя на Глим.

- Почему ты несчастлив, Нил Маккензи?

-Потому что я гребанный придурок? - жалко спросит он.

-Да. Думаю, причина в этом, - ответит девушка и улыбнется.

****

Если ты еще помнишь, твоя мать была верующей. Каждое воскресенье она вставала на рассвете, одевала тебя в белую шелковую рубашечку, нарумянивала яблочки щек и спешила в храм, надеясь успеть до первого колокола. Она входила по разрушенным, каменным ступеням в святилище, и ее лицо тут же становилось возвышенным и счастливым, и она забывала о тебе. Забывала обо всем, кроме Бога.

Ты ненавидишь церковь. Ненавидишь, что все детство пришлось заучивать имена трех десятков эльфийских божеств, странные обряды и непонятные молитвы. Ненавидишь, что мать позволяла священнику уродовать твое тело ритуальными татуировками. Ты ненавидишь свою мать.

Потому что ты так и не смог понять ее.

У твоей матери было то, чего не было у тебя. Веры. Она верила в Бога, жила им.

А ты не мог. Не мог посвятить всю свою жизнь тому, чего, возможно, не существует.

-Смотри, все очень просто. Ты подходишь к лавке и предельно незаметно пытаешься взять эту булку, - Глим сосредоточенно рисовала на земле схему городского рынка. Получалось у нее так себе.

- А что в нашем плане делаешь ты? - Нил завязал отросшие светлые волосы шнурком, который он нашел позавчера в пыли. Иногда ему кажется, что это просто хвост крысы.

- Эм... Я слабая девушка, а ты добытчик. Но я буду наблюдать за местностью, если тебе будет спокойнее, - Нил посмотрел на нее предельно скептично, на что девушка смущенно улыбнулась.

Он помнил, как в детстве мать пела ему перед сном молитвы. Маленькому Нилу нравился тихий, скрипучий голос матери, тревожные паузы, а еще как дрожат ее светлые ресницы на слове "Боже". Маленький Нил любил свою мать.

Он поднял ладони и пристально посмотрел на них. Он никогда бы не простила ему воровства.

Но ему и не нужно было ее прощение.

Нил посмотрел на столпившихся у прилавка людей, желающих купить к завтраку свежие булочки и хрустящий хлеб, на толстого, похожего на слоенный пирог, продавца и подумал, как же все-таки он скотина.

Просто взять хлеб. Протянуть руку и просто взять хлеб.

Воровать у родителей было куда легче. Там можно было все спихнуть на Великое возмездие. На Великую, мать его, справедливость.

Нил спрятался за толстую женщину, чем-то напоминающую земляную жабу, и медленно поднял руку. На миг ему показалось, что она чернеет, как в сказках старого друида. Возмездие заберет руку, которой ты посмел взять чужое.

Кисть руки резко, будто в судороге, впилась в теплую мякоть хлеба и резко потащила на себя.

- Эй, ты чего это удумал, - возмутился булочник, сводя кустистые брови к переносице.

Бежать.

И Нил бежал, широко размахивая локтями, стаптывая и так тонкую подошву. Бежал и чувствовал себя героем какого-то слезливого романа, спасающегося от преследования разбойников. Кровь кипела в его жилах и он бежал, бежал и улыбался. Наивно, искренне и совершенно по-мальчишечьи.

Он бежал долго, дыша тяжело и надрывисто. Нил задыхался. Мягкость и зыбучесть песка заставила его остановиться. Он был на пляже, маленьком, если не сказать крошечном, заваленном строительным мусором и острыми, поломанными ракушками. Ему нравилось море, непрерывающийся шум волн и кислый запах маминого морского супа.

Нил засмеялся, немного нервно и жалко, его губы задрожали.

Он увидел где-то у кромки моря нечто черное, напоминающее обломок корабля и пошел туда. Наверное, просто из любопытства.

Его мать часто называла любопытство восьмым смертным грехом.

Твоя мать была слишком набожна, Нил Маккензи.

Но чем ближе Нил приближался к черному пятну, тем больше оно напоминало человека. Неподвижно лежащего человека с бледной кожей.

Нил остановился, не решаясь подойти. Если тот мертв, то едва ли ему можно чем-то помочь, а если жив... Вряд ли он жив.

Он сделал шаг назад, потом еще и еще. Оставить все так будет неправильным. Что если, если его не захоронить, он превратиться в блуждающего призрака и будет мстить Нилу. Нет, нет, нет, ему это совершенно не нужно было. Будет легче найти что-то, чем можно раскопать яму и похоронить бедолагу. Но он ведь не обязан этого делать, его никто не накажет.

Кроме Бога.

Он осторожно подошел к телу и нерешительно опустился перед ним. Тяжелый запах водорослей наполнил его легкие.

Нил заметил алую нить, обхватившую тонкое запястье человека, на мгновение показавшуюся ему порезом, а, когда снова повернул голову к лицу, увидел широко распахнутые, сверкающие желтые глаза.

Тонкий писк вырвался из горла Нила Маккензи, самого трусливого эльфа на свете.

-Какого хрена ты делаешь? - взорвалась фигура, и его громкий, чистый голос показался Нилу знакомым.

Он вгляделся. Это был тот самый ребенок, который назвал его уродом. Нил только сейчас понял, что тот был еще совсем ребенком, не больше тринадцати лет.

- Почему ты здесь лежал? - спросил Нил негромко. Хищные черты лица подростка пугали его.

-Я здесь спал, - по-прежнему возмущенно ответил ему подросток, сильнее запахивая полы плаща. С моря начал дуть холодный ветер.

- Почему здесь? У тебя нет дома? -Нил подумал, что это будет логичным обоснованием того, что мальчик такой злой. В роли приключенческих романов, где злодеем становится забитый, бедный ребенок.

- С чего ты взял? У меня есть дом! - подросток уставился на него немного странно.

- Тогда у тебя нет родителей? - надежда на красивую причину ускользала от Нила все сильнее.

- У меня есть родители, - мальчик закатил глаза, стряхивая песок с рукавов, - точнее мама. Сегодня она привела в дом очередного любовника и сказала называть его папой. Ненавижу ее.

- Ты не должен так говорить, - Нил взглянул на ребенка и увидел сгусток детской обиды и недостаток внимания. Такой маленький сгусточек в темном плаще и теплых ботинках с красивой металлической пряжкой.

- Она предала меня! Все, что нам было дорого. Я не просил отца, так почему она привела в наш дом этого... Этого негодяя, - подросток ударил по песку кулаками, словно мог показать миру этим жестом всю свою вселенскую боль.

- Если тебе не нужен отец, это не значит, что твоей маме не нужен муж.

- Не надо мне заливать про великие чувства и любовь до гроба. Она меняет их, как перчатки! - темные волосы цвета сильно обжаренных зерен кофе подхватил ветер и бросил прямо в лицо Нилу.

Он стал отплевываться от них и засмеялся, падая на спину.

- Что в этом смешного?! - возмущенно завопил только успокоившийся мальчик и Нил засмеется еще громче.

- Ты тоже меня не понимаешь. Никто меня не понимает, - Нил подумал, что он сейчас наброситься на него с кулаками, но подросток только сложил руки на груди и отвернулся. И в этом движении Нил увидел что-то неправильное, очень знакомое ему.

- Ладно, если ты хочешь переубедить меня, то познакомь нас, - задорно проговорил Нил, кладя пыльную булку хлеба за пазуху.

Вечерело. Нужно найти Глим.

- Ладно, - мальчик мягко улыбнулся и Нила заклинило; он до сих пор не привык видит улыбку так близко, - меня, кстати, Джет зовут.

- Я Нил. Нил Маккензи.

****

Твой первой любовью была Нора Эллмер. У вас было несколько общих уроков, и на ритуализме вы сидели за соседними партами.

Очень близко.

Каждый раз, когда кто-то из вас делал неосторожное движение, ваши плечи соприкасались, и ее щеки вспыхивали яблочным румянцем.

Каждый четверг она надевала лавандовое пышное платье с шелковыми лентами и закалывала светлые волосы длинной серебряной шпилькой с редкими вкраплениями изумрудов. Это была ее маленькая очаровательная традиция, о которой знал только ты.

Ты знал, что ее родители на грани развода что с пяти лет ей не обновляют ритуальные татуировки и что, наверное, она тоже была влюблена в тебя. Ты позволял себе в это верить.

В десятом классе ты застал ее в кладовке с Адамом Бакстер. После уроков она подошла к тебе, жалкая и очаровательная, и стала угрожать какими-то смешными вещами.

А ты, Нил Маккензи смотрел на следы нестершейся с щек помады и осознавал, как же был глупцом. Она перетрахалась с половиной школы, а ты думал только о ее милой улыбке.

Ты ненавидел Нору Эллмер, свою мать и всех остальных женщин планеты.

Но сейчас Нил Маккензи шел, напряженно следя за виляющим из стороны в сторону длинным хвостом Джета, чтобы убедиться в фатальной испорченности всего женского рода. Он не знал, почему еще двадцати минут оправдывал неизвестную ему женщину зачем предложил устроить эту гребаную встречу. Не знал, и поэтому жалел.

Чем дальше они отходили от пляжа, тем ярче и безумнее расцветал город. Дома становились все выше и светлее, с балконов исчезли застиранные тряпки и появились изящные вазоны с душистыми цветами. Город снова запах пряностями, свежей выпечкой и листвой. Город снова запах жизнью.

Где-то через час они остановились у темного здания, освещаемого лишь маленькими фонарями, висящими у самой крыши. Дом был настолько велик, что в нем с легкостью могло поместиться штук двенадцать домов Нила; с мелкой, драгоценной мозаикой, пологой черной крышей в восточном стиле и мраморными статуями какой-то нежити.

Джет обернулся, и на миг Нил увидел у него в глазах тот блеклый огонь сомнений, который он наверняка заметил бы в своих. Нил был рад, что волновался не один.

- Это наши предки, - вызывающе громко произнес Джет, указывая на статуи.

Все мы не без греха. Не сказать, что первопредки эльфов были прям красавчики.

Но, что волновало Нила, так это то, что эти существа подозрительно напоминали драконов.

Желтоглазых, черноволосых в первой ипостаси и страшными, плотоядными рептилиями - в другой.

Они все шли по темным, давящим коридорам, встречаясь взглядами с хмурыми людьми.

- Не бойся, они тебя не тронут - произнес Джет, заметив жалкие попытки Нила скрыть волнения, - Пока я не позволю.

- Как успехи, - прозвучал глубокий женский голос, и Нил наконец поднял взгляд.

Они сидели за тонким мраморным столом, ели безвкусную еду и говорили о погоде.

К слову, погода сегодня отвратительная.

- Как обычно, - блекло ответит Джет, не поднимая взгляд от тарелки.

Он весь, как будто сжался в маленький, жалкий комочек, и старался говорить только при необходимости.

Его мать или, как она просила себя называть Айрла, оказалась высокой, худосочной женщиной лет сорока с хвостиком, который застенчиво выглядывал из-под длинного бархатного платья.

Нил поморщился. Она не поленилась и притащила с собой тонкого, прилизанного, словно облитого маслом воробья, юношу чуть старше самого Нила. Он изредка сжимал ее бедро сквозь плотную ткань платья, и Нил видел, как всякий раз морщился Джет.

- Думаю, в следующий раз все получится, - утробно произнесет она и Нил вздрогнет.

Он вздрагивал каждый раз, когда Айрла смотрела на Джета своими желтыми ястребиными глазами и как будто не замечала. Будто была слепой. Но Нил знал, что она видела, просто не смотрела.

- Нам пора, - резко произнес Нил и замер.

Айрла медленно повернула голову и давяще посмотрела на него. И Нил знал, что если сейчас опустит взгляд, то потеряет нечто ценное и важное, о чем после будет жалеть. Ведь эта была борьба.

Но Нил Маккензи не был борцом. Он всю жизнь отпускал глаза, а не боролся.

- Хватит! - вскрикнул Джет, вскакивая со стула, - Ты обещала не трогать моих друзей!

Нил удивится. Почему этот ребенок защищал его? Ведь он ненавидел его.

- Ты обещала, обещала, - Джет все кричал и кричал, опершись маленькими руками о стол, еле сдерживая слезы. Маленький, беспомощный цыпленок.

- Айрла, пойдем, - пропищал ее любовник, и она сдалась.

- Прости меня, прости, - дрожащим голосом провоет Джет, вытирая бесконечно льющиеся слезы.

- Что у тебя не получается? - не впопад спросил Нил, спокойно поднимаясь. Джет отчаянно засеменил за ним.

Уверенный, гордый, со стороны он смотрелся, словно герой из женских романов. Но на деле испуганное сердце Нила отчаянно трепыхалось и ему просто не терпелось поскорее убраться из этого проклятого места.

Но Джет молчал.

Уже на улице, спрятавшись за густым дряхлым деревом он горько сорвался и начал громко выть:

- Летать. У меня не получается распустить крылья. Я урод, урод. Страшный, уродливый змей. Как же ты не понимаешь?

Но Нил понимал. Он смотрел на этот сгусточек боли и обиды и видел маленького эльфа, с шрамом на пол-лица, которого почему-то перестала любить мама, с кем перестали дружить и общаться. Который вдруг лишился всего самого дорого, но даже не понимал - почему?

Ведь он же не бежал от сложностей, как степной дракон из маминой сказки. Он ведь ничего не делал.

Нил обнял его, чувствуя горькие всхлипы на своем плече. Колючка Джет не оттолкнул его.

- Я уйду с тобой, - уверенно заявил тот, отлипая от мокрого плеча Нила.

- Твоя мать будет рассержена.

Нил поднял взгляд на темное небо и подумал, что если сейчас Джет не отцепится от него, то потом это будет сделать в три раза сложнее. Он был, будто прицепившийся на новую куртку репей.

- Нет. Думаю, она будет только рада, - произнес он предельно спокойно и совсем привычно, - Драконы улетают из дома, как только у них появляются крылья. Мои сверстники уже давно покинули гнездо.

Возможно, Джет был сильнее его. Он быстрее принял реальность и даже не думал о самоубийстве, сидя на утесе Байтрэйдж.

Он взглянул на Джета. Что он делал на том диком пляже?

- А куда мы идем? - по-детски непосредственно спросил Джет, когда они снова куда-то пошли.

- До моей подруги. Ты видел ее при нашей первой встрече.

Нил вспомнил, как в отцовской библиотеке ему однажды попалось пособие по воспитанию щенков. Здесь главное - показать авторитет.

- Аааа, - понятливо протянул Джет, - Но ведь в тот раз ты был один.

Один?

-Нет, - уверенно произнес Нил, замирая, - Ты, наверное, не помнишь. Со мной стояла девушка: светлые, короткие волосы, белое кружевное платье.

Точно, он просто забыл. Детская память очень нестабильна.

- Нет, - засмеялся Джет, смотря на него, как на идиота, - У драконов совершенная память. Ты точно был один.

Был один?

Неужели он всегда был один? Разговаривал сам с собой, как безумец.

Нил невольно вспомнил, что Глим никогда не выходила к людям, до их уезда с острова. Что она всегда знала, когда он приходит на их тайное место и что на ней всегда было одно и то же белое кружевное платье.

Он ведь ничего о ней толком и не знал. Неужели она была лишь его плодом воображения?

Нил дышал часто и прерывисто, нервно сжимая кулаки, как вдруг заметил свое отражение в витрине какого-то модного ателье. За две недели пребывания на материке он ведь и правда изменился. Цвет лица перестал быть неестественно желтым, волосы отрасли, приобретая цвет сливочного масла. Даже шрам стал заметен меньше. Больше не было зажатого, смотренного Нила Маккензи

Глим всегда поддерживала его, приходила, когда было совсем плохо.

Глим не была кем-то отдельным. Она была им.

Она была тобой, Нил Маккензи.

Более сильной и красивой частью тебя.

-Ай, - вскричал Джет, отвлекая Нила от глубоких философских размышлений. Он ловко забежал за какой-то мусорный бак, доставая оттуда нечто маленькое, грязное и противное.

Нил пригляделся и увидит ту кошку, которую он еще несколько дней назад подумывал съесть.

- Давай Норман пойдет с нами, - заявил Джет, поднимая кота высоко над головой, словно знамя.

Теперь трио мерзких и уродливых окончательно собралось. Можно гастролировать по миру с концертами.

- Если мы куда и пойдем, то на городскую мусорку, - скривил губы Нил, доставая из-за пазухи сплющенную булку хлеба.

Идти им и правда было некуда.

- Аааа, -очаровательно протянул Джет, заталкивая в каждый рот Нормана хлеб. Впрочем, тот был не против, - Мы можем поехать к моему дяде. Он живет на соседнем материке, Роялле. Он разводит скот кро мара, ку ши, боглов. А еще у него есть кошки. Мне всегда нравились кошки, но я не мог взять одного себе домой. У мамы аллергия на шерсть. Представляешь? У огромной, злобной драконицы - аллергия на шерсть. Поэтому я часто подкармливал дворовых.

Нил все слушал бессмысленную болтовню Джета, кормил обе головы Нормана, думая, что уехать куда-нибудь будет не такой уж плохой идеей.

Пусть Норман и был животным, но пушистым и мягким, без пяти глаз, шести ног и огромных жвал.

Они все шли куда-то. В темноте слышалишь их мерные шаги и жадное чавканье Нормана.

- Почему ты обозвал меня уродом? - чуть обиженно спросил Нил, гладя правую голову кота.

- Мне, конечно, очень неудобно говорить, но... Ты видел свои уши? Они же уродливые! Кривые и такие страшные.

Нил засмеялся. Этот глупый ребенок обозвал главное достоинство всех эльфов? Гордость и красоту всего вида.

***

Нил Маккензи вдохнул соленый воздух и улыбнулся. Тяжелый корабль мерно качался в теплой воде моря, где вода была совсем не такой зловеще черной, как он привык, а прозрачной и чистой. Сегодня был на удивление солнечный день, ясный и свежий, без кровавых отблесков да крышах домов. Именно в такие дни хочется верить в безоблачное будущее.

Где-то, совсем рядом, по причалу бегал Джет с откормленным за дни пребывания на корабле, пушистым Норманом. Им, кажется, здесь очень даже нравилось.

Нил поднял голову и посмотрел на солнце, щуря глаза.

Он всегда хотел сбежать с острова, пусть в этом себе бы никогда не признался. Сидя на утесе Байтрэйдж, он смотрел на материк и думал, что Эйвери и Раус там, конечно же, счастливы, иного быть не могло. Он хотел сбежать, чтобы получить свободу.

А когда сбежал, то почему-то ее не ощутил.

Он просто хотел не свободы от родителей. Он хотел свободы от собственной обиды.

И, кажется, наконец-то ее обрел.