— Как она?

Мама тревожно перебирает в руках полотенце, с нежной и искренней жалостью глядя на невестку. Клим торопливо, но аккуратно складывает вещи в чемодан, пока жена медленно собирает аптечку в дорогу.

Этот вопрос, озвученный его матерью, он задает себе ежедневно уже почти год, но все-таки полного ответа на него найти не удается. Хочется ответить правильно, а не так как оно на самом деле. Но врать матери бесполезно, она знает, порой, получше него, да и надо ли оно – врать? Что толку в лжи, если сейчас она даже никого не вылечит.

— Да честно говоря, не очень, - шепчет мужчина, стараясь подбирать слова, чтобы картина не выглядела слишком печальной, - она вроде смотрит на меня, улыбается смеется, даже поет иногда, но я чувствую прямо, что что-то не так. Что неспокойно ей. Все не как раньше, - он молчит минутку. – Да и как раньше уж никогда не будет.

Он старается говорить тихо, чтобы Ксюша не слышала. Он вообще боится говорить о ее состоянии при ней. Ему все кажется, что одно только упоминание о прошлом, и она снова потрескается, как хрустальная ваза при ударе, а потом и вовсе разлетится в пыль. Думает, что как только она услышит, что ее откровенно жалеют, она снова сломается, а может, будет громко и сильно злиться. Последнее-то даже лучше.

— Плачет до сих пор? – робко уточняет мать, невольно прижимая полотенце к груди, может быть, представляя, что в руках у нее Ксюша, и это ее она прижимает.

— Бывает, - он пожимает плечами, снова молчит минутку, думая, не хочет ли еще чего-нибудь сказать матери тихо, но решает, что и так хватит, она и без того расстроилась. И теперь говорит уже громко. – Ксюш, я пошел до машины, твою сумку захватить?

Она застегивает молнию, и оборачивается на него, взмахивая пышными каштановыми кудрями, звеня большими многослойными серьгами в ушах.

— Да, держи. Я сейчас спущусь, подожди меня внизу, ладно? – спокойным доброжелательным голосом говорит она, будто обволакивает своей речью слушающих. Ее приветливое лицо смотрит на родственников лишь с радостью и будь тут кто-то третий, не знающий о случившемся, точно бы не понял, в чем тут дело.

Она всегда была красавицей, но в долгой скорбной печали ее черты потускнели и теперь она напоминала Климу увядающий бордовый пион, которому рано еще вянуть.

Он подхватывает вещи, мама заботливо открывает ему дверь, обнимает, крепко целует его, закрывает крестом и шепчет для себя «Ни пуха ни пера». Он улыбается ей, отвечает «К черту» и скрывается на лестничной клетке.

Аксинья заглядывает в ванную, поправляет волосы, макияж, пробегаясь подушечками пальцев по подглазинам, будто бы делая вид, что не замечает их, светло улыбается самой себе и выскакивает обратно в коридор.

— Ну давайте, мама, прощаться, а то он ругаться будет, что я так долго, - шутя, говорит она, подходя к женщине и протягивая руки для объятий.

— Чего же прощаться? Вы же, Ксюшенька, вернетесь в понедельник, - мама обнимает ее, что есть силы, прижимает к себе и тихо говорит, - Хорошо все будет, девочка моя.

Ксения молча кивает ей, они тоже на прощание целуются, и у самой двери девушка оборачивается, медля пару секунд, решая что-то у себя в голове, а затем снимает с рубашки золотую булавочную брошь и протягивает ее свекрови.

— Вот, держите, пусть будет у Вас.

Ксения сама не понимает, зачем решает оставить драгоценное украшение, но почему-то это решение кажется единственно верным и необходимым. Женщина испуганно поднимает глаза, отождествляя это действие девушки с солнечным затмением или летящей кометой.

— Ты что, ты же так ей дорожишь, никогда не снимаешь, - она искренне пугается, отводя от себя руку Аксиньи.

— Берите-берите, не хочу потерять ее в траве, пусть у вас полежит, - она мягко улыбается, убеждая женщину окончательно. И та, наконец, сдается, принимая брошку и убеждая себя, что она как всегда просто надумывает.

У машины Ксюша еще раз машет свекрови в окно, искренне улыбается, отправляя воздушный поцелуй, и садится рядом с мужем.

— Климуш, твоя флешка? – спрашивает она, нажимая кнопки приемника.

Мужчина одобрительно кивает. Она находит знакомую папку с музыкой и включает вперемешку, подпевая любимым песням.

Салон автомобиля за пару минут заполняется мягким по-женски низким голосом певицы, естественными мелодиями, напоминающими удачное сочетание звуков природы, и атмосфера из бесконечно тревожной перерастает в спокойно-умиротворяющую.

Машина мчится по магистрали, стремясь на окружную и за город, девушка кутается в плед, укладывая под голову подушку, а мужчина расслабленно держит руль, следя за дорогой.

Они отправляются в короткое трехдневное путешествие, и оба абсолютно точно знают, с какой целью, но упорно не произносят ее вслух.

Пока Ксюша засыпает на соседнем сидении, Клим смотрит на полупустую трассу, стараясь вспомнить маршрут до бабушкиной деревни, не пропустить нужный поворот. Мимо мелькают меняющие друг друга со скоростью примерно восемьдесят километров в час деревья: ели, березы – все, что свойственно для средней полосы. Они темнеют у него в периферийном зрении, а он задумывается, как жаль иногда, что мы не можем забрать чужую боль себе.

Он смотрит на Ксюшу и каждый раз перед глазами у него стоит ее искалеченный образ, который он видел два года назад. Да, еще два года назад, она была совокупностью гнева, испуга, отчетливо зияющей потери. Она вся была – свежевыдранная рана на живом здоровом теле, посыпанная солью и молотым перцем, обожженная случайной машиной, влетевшей в остановку, на которой она стояла с дочкой. Еще два года назад вся жизнь перевернулась с ног на голову точно так же как та машина переворачиваясь летела по шоссе, пока не достигла своей цели.

И, рухнув, мир потух у нее в глазах. Потеря – это злая яма, и она не думает выпускать из своих глубин никого, а потому Аксинья в ней застряла надолго. И Клим отчетливо помнил, как сердце пропустило у него пару ударов, когда он увидел ее в больнице после этой ужасной катастрофы и понял, что Бог есть, если она выживет. Она выжила. И, выжив, она поняла, что Бога нет, потому что он ли забрал у нее ее дочь, ее маленького ребенка. И эта ненависть ко всему живому разрывала ее изнутри. Как и любая мать, потерявшая ребенка, она спрашивала себя, почему дочь, а не она? Почему смерть пришла не за той, почему ребенок, а не взрослая женщина? И как и другие, не находила ответа, а потому ненавидела сильнее, и сходила с ума.

Когда Клим понял, что еще немного и в панических атаках, удушливых истериках, истошных воплях, бессмысленных сильных ударах, глубоких надрезах он потеряет и жену, он пошел с ней ко врачам.

И проделав этот длинный пусть с долгим и мучительным восстановлением, сделав все, чтобы она хотя бы на минуту почувствовала себя спокойно, он достиг того, что есть у них сейчас.

Она сначала замкнулась, долго молчала, а потом ее лицо как будто бы постаревшее на десять лет оделось в принятие. Она больше не кричала, не пыталась ничего с собой сделать и если плакала, то тихо и старалась делать это в одиночестве.

Позже начала улыбаться, и всем видом старалась показать родственникам, что все снова в порядке, и Клим видел всегда, каждую секунду, что это не так. В каждом ее движении, каждом взгляде ему виднелось то, что она так упорно пыталась скрыть: она ничего не отпустила, никого не простила и, наверное, себя – в первую очередь, и это разъедало ее.

Движения становились медленными и натянутыми, никакой прежней живости в ней больше не было, все оказалось стерто слезами, как и не стояло. Взгляд, сияющий прежде язычками дикого пламени, потух будто перекрыли ему кислород, опустили в грязный ледяной омут. Она мучилась, не знала куда деть себя и каждый день давался тяжелее предыдущего. И самое главное опасение Клима было в том, что однажды ненависть любимой жены съест ее саму целиком и полностью, ничего ему не оставив.

И теперь на исходе сентября Клим решил, что стоит свозить Ксюшу на природу, чтобы она подышала кислородом, посидела на лавочке в тишине среди желтеющих яблонь, полюбовалась безграничным горизонтом в полях за огородом и, может быть, хотя бы чуть-чуть приблизилась бы к столь им желанному единению с собой.

Машина остановилась у небольшого деревянного домика с острой крышей и деревянным забором от дороги.

Ксюша проснулась вместе с тем как заглох мотор.

— Уже приехали? – спросила она, потянувшись.

— Да, - произнес мужчина, - я пока открою дом и занесу вещи. А ты выбирайся и осматривайся, - он улыбнулся напоследок, вышел из машины и направился к багажнику.

Она распрямилась на сидении, отбрасывая подушку и одеяло назад. Через лобовое стекло было прекрасно видно проселочную дорогу, пару домиков, казавшихся пустыми, но будки с лежащими у них собаками говорили об обратном, и небольшой уже порыжевший перелесок.

Опавшие листья цвета ржавчины сливались с листьями еще на ветках чуть посветлее. Казалось, что и небо и земля и желтеющие вдалеке поля принимали легкий рыжий оттенок. А чем больше она всматривалась в лес, в поле, тем притягательней они ей казались. В какой-то момент она даже подумала, что ей обязательно нужно сходить туда: потрогать траву, подышать преющими листьями вперемешку с чистым воздухом.

Пока Клим открывал дом, наводил там мелкий порядок, она рассматривала избушки, дремлющих собак, и вдруг одна из них подняла голову, устремив свой взгляд прямо в глаза девушки, и Аксинья почувствовала будто что-то повисло в воздухе неизвестное, но притягательное. Ксения не отводила взгляд, следя за животным, но то лишь как-то странно сверкнуло глазами и снова положило голову на лапы. Воздух вновь приобрел прежнее состояние, она подумала скучающе, что об этом, наверное, волновался Климуша.

— Какие красивые занавески, - тихо произнесла Ксюша, потрогав их рукой.

На кухне было немного пыльно, но обжито. Бабушка уехала недели две назад, поэтому тут даже еще присутствовал аромат чего-то съестного.

Клим готовил что-то, стараясь над электрической плиткой, а Ксюша, переодевшись в более удобную и теплую одежду, сидела за столом, разбирая свою маленькую сумочку, чтобы принять таблетки.

— Как тебе тут? – поинтересовался мужчина, ожидая, наверное, услышать, что ей понравилось.

— Неплохо... Знаешь, тут здорово было бы отдыхать летом. Тут качели есть, - шепотом произнесла она и притихла.

Клим понял, что что-то не так и обернулся. Она сидела, молча пережевывая таблетки, со стаканом воды в руке, вытирая слезы с щек.

— Ксюша, ты пила успокоительные сегодня? – спокойно произнес он.

— Пила, - она немного помолчала, сердито размазывая слезу по щеке. - Как же надоели эти таблетки.

Клим, спокойно вдохнул, чтобы начать говорить.

— Я понимаю. И всё-таки ты обещала, что пропьешь курс. Да и они помогают, разве это не...

— Да ничерта они не помогают. Я больше не плачу, потому что нечем плакать. Мне просто ничего не хочется и дело тут не в таблетках. Было бы здорово отдыхать тут летом с ребенком, но у меня этой возможности не..

— Хватит, - резко обрывает он и она с претензией и полными горечи и слез глазами резко переводит взгляд на него. Она хочет вроде бы с презрительной усмешкой бросить что-то в духе “я тебе надоела! не хочешь меня слушать! ты меня просто терпишь!” Но этого не вырывается, она знает, что это не так. Сказать это будет незаслуженно жестоко. Он серьезно продолжает. - Мы уже говорили об этом много раз. С аварии прошло два года. Пора отпустить ситуацию. Ты ничего не могла изменить и все случилось так, как случилось. Прекрати загонять себя в угол постоянно и просто продолжи жить, я прошу тебя.

— Как я могу продолжить жить, когда мой ребенок погиб?! Тебе, конечно, проще, ты мужик, вам до детей нет никакого дела, иначе как ты живёшь спокойно без нее? Как ты..

— Ксеня. Остановись. Я любил ее не меньше твоего и потеря для меня такая же невосполнимая. Я просто понимаю, что уже ничего не вернуть, и я никогда не забуду ее. Если я не смог умереть вместо нее, я не буду умирать вслед за ней, потому что это не то, о чем мечтает дочь, верно? Ты думаешь, она хотела бы, чтобы ты страдала? Конечно, нет. Ты сильная, так будь сильной ради будущего, ради тех, кому ты сможешь рассказать о том, как сильно любила ее. А лучше - отпусти то, на что уже не можешь повлиять.

Она насупившись, тяжело дышала, явно пытаясь проглотить подступивший к горлу ком. Ничего не отвечала, но не потому что было нечего сказать, а скорее из-за того, что просто не хотелось продолжать этот диалог.

Такие короткие перепалки случались часто и именно они напоминали Климу постоянно, что она все ещё терзает себя, что она ничего не отпустила. И с каждым разом его вера в то, что хотя бы когда-нибудь она будет в порядке, становилась все меньше и меньше.

— Ксюш, я очень тебя люблю, пожалуйста, помни об этом.

Она чуть мягчеет, ослабляя складку между бровей, через силу глотает из стакана с водой пару крупных глотков, затем шумно выдыхает.

— И я тебя. Наверное, ты - все, что держит меня ещё на этой земле.

Диалог всегда заканчивался нежностью, она напоминал ей, что они нужны друг другу, что они любят друг друга и она дорога ему. Искренне ему казалось, что это действительно удерживает ее рядом с ним, что он никогда не устанет это говорить, лишь бы она была в порядке. И она в эти моменты всегда таяла, как будто замерзший камушек вместо сердца давал каждый раз ещё одну трещину и однажды действительно рисковал оттаять. Она правда любила его, честно говорила об этом, но сама понимала, что как будто бы теперь этого мало. Как будто бы теперь жизни не существует и все, что вокруг нее - успокоение для ее головы.

— Хочешь отдохнуть? На втором этаже есть...

— Я ещё не была там. Как раз самое время, - чуть более звонким голосом произнесла она, - пойти и посмотреть что там. - И направилась в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

Клим вернулся к сковородке, устало прикрыв глаза на пару минут. Признаваться себе, что он устал - это то, на что он никогда не даст себе разрешения. Пока он может делать хоть что-то чтобы спасти ее, он будет это делать. Пока у него есть силы на то, чтобы поднимать ее, убаюкивать, успокаивать, осаждать, останавливать, он будет делать это.

Постоянно повторяя себе “Ничего-ничего. Это однажды кончится. Она будет спасена”, он понимает, что не имеет права опускать руки и никогда не опустит их. Если не он, то кто? Как сказал когда-то Воланд человек, который любит, должен разделить судьбу того, кого он любит. Если уж Ксюша тонет, он прыгнет за ней в воду, чтобы вытащить на берег своими руками.

Ветхая, но не скрипучая крутая деревянная лестница на второй этаж под ногами Клима будто бы сливается в единую массу, по которой подняться можно, только если твердо держаться за перила. Поднимаясь, он прислушивается к Ксениным движениям, но ничего не слышит и чувствует как внутри поднимается тихая паника, приобретшая за столько лет невероятные размеры.

Приоткрывая дверь в спальню он видит жену спокойно сидящую на ковре, прислонившись спиной к стенке массивного деревянного стола, ящик которого небрежно открыт и оставлен в таком положении. Она держит книгу в руках, внимательно читая ее. Клим осторожно смотрит, стараясь понять настроение, но интуитивно чувствует спокойствие.

— Как ты? - он присаживается рядом, проводя рукой по коленке девушки, налаживая тактильный контакт, чтобы напомнить ей, что она все еще может и должна доверять ему.

— Ты не говорил, что твоя бабушка увлекается... - она переворачивает книжку, чтобы посмотреть на ее обложку и показать ее мужу, - сомнительными мифами.

Клим задерживает взгляд на книгу, пытаясь понять, видел ли он ее где-то раньше или, может, он помнит содержание.

— О, нет, она не увлекалась, просто там один миф... не помню, как он называется, что-то про ведьм, “Прикосновение ведьмы” или.. кажется, “Поцелуй”. “Поцелуй ведьмы”. Она всегда рассказывала, что это единственный не лживый миф в этой книжонке. Больше всего ей нравилось рассказывать мне разные истории про ведьм, людей, этот миф, все такое. Ну ты же помнишь мою бабушку, она такая экспрессивная штучка, - смеясь говорит он, поднимая взгляд на жену.

Ксюша улыбается Джокондой, открывая параллельно содержание, чтобы найти этот миф. Пока Клим говорил о бабуле, ее историях и этом мифе, она думала о том, что одно только название почему-то внезапно кажется ей близким идейно. Как будто это какой-то любимый слоган из детства, про который она забыла и вот услышав его снова, она чувствует к этому словосочетанию необъяснимую теплоту.

— Ты помнишь про что этот миф? - тихо спрашивает она, опуская голову ему на плечо, скользя пальцем по строчкам в содержании.

— Мне лет десять было, когда я последний раз слышал его. Точно уже не помню. Но он как бы рассказывает о том почему ведьм нельзя целовать, почему их поцелуй смертелен. Так ты сейчас найдешь его, почитаем, он короткий, - произносит он, тоже внимательно следя за названиями в книжке.

— Вот он, - шепотом произносит она, останавливая палец на надписи, слегка стертой, помеченной карандашиком. - Двести...пятнадцатая страница.

Она перекидывает часть страниц и к своему удивлению сразу же попадает на двести пятнадцатую. Сверху посередине скромно красуется название, а далее две страницы сплошного текста. Она быстро пробегает глазами, листая до конца, стараясь выхватить какую-то общую важную информацию. Но ничего не остается в голове и она возвращается к началу.

— Сказ пойдет не о богах, не о героях, а о прекрасных и ужасных женщинах, власть которым дана необычайная, неслучайная, необузданная. В далекие-далекие времена, когда трава была зеленее, а солнце - ярче, а человек жил одной только землей своей и хозяйством, одна женщина держала огромный коровник. И стала она замечать, что с каждым днем все меньше и меньше коров дают молоко, а прочие будто уже кем-то доены. Рассказала она об этом несчастии своему сыну и ответил тот ей: “Не печалься, матушка, встану караулить вора ночью, изловлю и на суд тебе приведу.” Так и сделал он. Стоял две ночи - никого не увидал, а на третью к полуночи услышал шум в коровнике. Удивился, как же кто-то туда попал, ведь мимо-то он точно никого пропустить не мог, но медлить не стал и пошел внутрь. Подкрался к шорохам, стараясь не обнаружить себя, и увидел какую-то растрепанную девушку в белоснежной сорочке, точно сумасшедшая. Она наспех доила корову, которая при том стояла неподвижно, как заговоренная. Девушка, конечно, ему понравилось, но он отбросил подобные мысли, желая исполнить дело. Ждать нечего, мужчина тут же выпрямился и направил на девушку вилы: “Кто такая и зачем воруешь у нас? Побежишь - прямо на вилы тебя и наколю!” Она с испугу чуть не обронила ведро с молоком и тут же взмолилась: “Не горячись и отпусти меня, не для себя краду, а мне без этого молока не сносить головы и вилы твои тут уже не страшны будут.” Мужчина недолго думал и пожалел девицу. Так и оставил он ее у себя в коровнике, где они встречались каждую ночь под тридцатью лунами подряд. А на тридцать первую не явилась она, отчего удивился и пригорюнился наш герой. Где пропадала ведьма неизвестно ему, однако расскажем о том слушателю. Воровала красавица молоко для трех хозяек своих - старых мудрых и ужасных древних ведьм, которым молоко это и пропитанием, и поддержкой красоты и здоровья служило. Заметили они, что девушка пропадает где-то с молоком от заката до зари и призвали ее к ответу, из-за чего и не явилась она на тридцать первую ночь. Говорили ей ведьм так: “Разное про тебя носится, мол, с человеком связалась. Отвечай: так или нет!”, она же, потупив взор, говорила им: “Правду говорят.” Тогда взвизжали старые ведьмы, взбеленились, что стулья под ними раскалились добела: “Убить! Убить его! Он предаст тебя, раскроет тайну!” Она отвечала им смело: “Не из-за чего убивать его, он не знает ничего, да и любим мы друг друга, не посмеет он предательством обжечь меня!”, кричали ведьмы: “И не на то способны люди! Избавься от него.” Она стояла на своем: “И не подумаю, он мне верен! И я ему тоже.” Тогда ведьмы единогласно дали ей решающий последний ответ: “Пусть будет так как далее скажем мы тебе: отправляйся к нему и раскрой себя тотчас как увидишь его, и если он примет тебя, не отвернется, будь по-твоему, останетесь вместе, а если хотя бы на секунду заколеблется, если прогонит или испугается, в то же мгновение убей его, иначе с ним вместе от нашей руки гореть будешь!” И она согласилась на это. На следующую же ночь она вернулась за молоком и встретилась там со своим возлюбленным. По наставлению ведьм тотчас же она призналась ему в том, что она ведьма: “Все, что тебе нужно - просто принять меня, без страха и опаски”, но мужчина отшагнул от нее, хмурясь: “Уйти тебе лучше”. И она, не веря его словам, надеялась, что не серьезен его ответ, тогда он повторил то же самое и в ту же секунду случился с нею сильный удар. Поняла она, что теперь непременно придется ей убить его отчего сердце сжалось в тоске, в то же время злость неистовая овладела ею, и мести требовало сердце. Жалобно попросила она его об одной услуге: “Подари мне тогда поцелуй на прощание и исчезну я, как и не было меня”, на то он согласился. И поцеловавшись с ней он тотчас потерял всякие чувства и умер, упав на землю, а она, вскрикнув, вознеслась в небо, сжигая все вокруг себя на десять метров - то злость и печаль овладели ею, вырывались из нее наружу.

Ксюша захлопнула книжку, и внимательно посмотрела на мужа.

— Я вот всегда его слушал и думал, неужели девушку реально может так задеть что-то подобное? - неторопливо проговорил Клим.

— А тебя такое отношение не задело бы? Не знаю, мне кажется в первый раз сталкиваться с непониманием близкого человека это всегда больно, сложно и остро, - она отвернулась, задумчиво всмотревшись вникуда и наконец встала, совсем откладывая книгу.

— Близкого? Да они месяц знакомы, ерунда, - отмахнулся он.

— Важно не количество, а качество общения. Чему вас там в вашей инженероварне учили? - добродушно рассмеялась она, и он улыбнулся тоже.

Почему-то история, осевшая в головах у супругов, одной подарила успокоение и теплоту, а другому легкое нервное напряжение, которое он настойчиво отгонял от себя, любусясь редкой улыбкой его жены.

Ночь выдалась лунная, несмотря на то, что вчера еще на небе сверкал остророгий месяц. Климу было душно, он долго вертелся в постели, глубоко дышал, надеясь вдохнуть немного свежего воздуха, но все было тщетно и наконец, часам к трем, он проснулся. Была глубокая ночь и темнота. Комната сияла прямой дорожкой лунного света, бьющего прямо им в окно. Он огляделся и мурашки пробежали по его телу. Все было как всегда, но он нутром чуял спрятанный где-то подвох. Спустя пару мгновений он заметил, что Ксюши рядом не было.

Испуганный он вскочил с постели, мельком глянул в окно, будто бы просто наспех, по человеческой привычке отвлекаться, оценить красоту ночи, а затем метнулся к коридору. Но там ее не было и тотчас картинка, только что увиденная им в окне, всплыла у него в сознании. Он видел ее. Она шла к полю за огородом в одной ночной сорочке. Сердце и без того бьющееся необычайно быстро, ускорилось еще, и он попытался отмахнуть от себя самые страшные мысли, навязчиво липнущие к его разуму. Он схватил первую попавшуюся ее одежду и помчался вниз по лестнице, перелистывая в голове калейдоскоп из просьб “пусть с ней все будет в порядке” и каких-то обрывков молитв.

Выбежав на улицу, он увидел как она открывала калитку за огород и попытался окликнуть ее, но она не услышала. Тогда он побежал следом к полю и только сейчас почувствовал, что он бежит так легко, будто кто-то или что-то несет его на себе, он совсем не чувствует ни усталости, ни нагрузки и какая-то неведомая сила толкает его к полю, а он и не думает сопротивляться.

Тихая лунная ночь, незаметно для Клима набирала обороты в виде порывов ветра и поднимающейся непонятно откуда бури.

— Ксюша! - крикнул он, вырываясь за калитку.

Она стояла посередине поля, облегченно расправив руки и со слегка приподнятой головой. Легкость в ее движениях чувствовалась даже на расстоянии.

— Ксюша! - крикнул он снова, но она опять не слышала.

Ветер поднимался сильнее, Клим хотел идти к ней, но ближе определенного расстояния подойти не мог, что и пугало, и злило его. Происходило явно неладное, но жену он не смел оставить. Она его сокровище, его блеск и сила и неважно чем придется рискнуть ради того, чтобы это в ней восстановить и сохранить.

— Аксинья! - резко крикнул он, стараясь перекричать ветер и на этот раз ему удалось.

Она обернулась и он увидел как зеленые глаза ее сияли таким же чистым малахитовым цветом, что почему-то не пугало его, а наоборот притягивало. Она обернулась... и он увидел, что теперь на него смотрит не убитая горем и потерей Ксюша, а та волевая и сильная Аксинья, которая способна пережить все, со всем справится и все отпустить.

— Что ты делаешь, что вообще происходит, черт возьми, вернись, я прошу тебя, - без разбора кричит он ей и смотрит с надеждой, однако понимая в глубине, что едва ли теперь она снова окажется с ним.

— Климуша, слушай меня очень внимательно, мы с тобой видимся последний раз, - произносит она наконец, и он слышит ее голос точно у себя в голове, из леса, от травы, он везде и нигде одновременно. Он завораживает и пробуждает. - Эта ночь - последняя ночь, ведьмы не выдумки, и сейчас же я, - он краем глаза замечает как с усилением ветра над ней появляется ураган, бушующий алым светом и молниями, клубами облаков, мелкой пыли, он поднимает голову, отвлекаясь, и видит как из ниоткуда появляются три растрепанных кружащих над его драгоценной женой ведьмы, - уйду с ними. Это будет правильно, так будет лучше, я люблю тебя, дорогой муж, но оставаться здесь нет никаких сил у меня. Ты и сам давно примечаешь это, - он едва слышит как меняет ее речь, она становится теплой и бархатной, окутывающей и отчетливой. Он и сам не ощущает как на глазах появляются слезы.

Он смотрит ей в глаза и вдруг отчетливо понимает, что теперь она совершает свой выбор в последний раз. И он должен понять его и что еще более сложно - принять.

Голос его пропадает и сколько не силился он, ничего произнести у него не получается, оттого превозмогая себя и неведомое сопротивление, он шепчет натуженно:

— Ксюша, родная моя, остановись...

Ведьмы сверху разражают в клубах дыма и пара гром, и он сам понимает, что ответ последует отрицательный. Ей не приходится отвечать ему и объяснять что-то, он слышит ее сердце своим сердцем, слышит как этот стук выбивает слова. Слова о том, что она не останется, что она любит его всей душой, благодарна ему и счастлива сейчас проводить последние свои часы в этой вселенной с ним. Он плачет кивая ей, а затем говорит ей просит, умоляет о том, что хочет поцеловать ее в последний раз.

— В последний раз! Один поцелуй на прощание... - ему все еще тяжело говорить, но он, задыхаясь от невидимых пут, делает это.

И с его словами три ведьмы над ней заходятся в неистовом визге, гласящем: “Нет! Нельзя! Нельзя! Он смертный! Он не выдержит, он умрет!” и гром грохочущий с их словами, усиливает молнии и сияние. Над ней происходит бой, в котором она, отвлекшись от мужа, принимает непосредственное участие.

Ее голос звучит рупором, тем самым громом взрывающимся у нее над головой. Ее слова разносятся на километры от этого места, стараясь перенести этот грохот.

— Слушайте, чертовы бестии, мое слово! Я делаю, что хочу и что должна и вы, сделаете все, что от вас зависит, сделаете все, чтобы исполнить мою волю!

После ее слова кутерьма над ней раскинулась и на него, подпустив наконец к жене, и он долгожданно обнял ее, прижимая отчаянно к себе. Она шепчет ему какое-то нежное успокоение на ухо, мягко целует, и тут же все вокруг освещается светом не красным а белым, слепящим, но любящие друг друга Клим и Аксинья не видят этого, не открывая глаза, он отвечает на ее поцелуй, после чего все в тот же миг растворяется в его руках, обращаясь невидимой пылью, все затихает и ведьминский ор глохнет, исчезает Ксюша из его рук, и он находит себя одиноким странником в поле под блистающей полной луной. Калитка тихо поскрипывает от легких порывов осеннего ветерка, он смотрит на дом и ощущает свое полное одиночество в нем. И теперь его окружают только тишина и ночь. Ночь и тишина.

И несмотря на пришедшее осознание отсутствия Аксиньи, плакать по ней не хотелось. Где-то внутри себя он был спокоен за нее. Он знал, что она на своем месте, что там ей гораздо лучше.