В.Володин

Пушка, которая была Мариной, или Прощальный поцелуй артиллериста

У людей все как в природе. Как только осень начинает сыпать листьями, так сразу вслед, в ожидании холодов и болезненно разбухшей, как ангинное горло, ночи, люди сбрасывают хвосты. Весной же, когда влажен даже разлитый в воздухе ультрафиолет, когда тепло уже совсем рядом и опаздывает буквально на долю поворота планеты, хвосты отрастают вновь.

 

А следом, по теплу, приходит пора тумана и рыбьих песен.

 

Туман наползает на город с неумолимостью древнего ящера.

 

Поднимаясь над водой как клубящаяся стена, туман движется на кварталы. Дотягивается до леса на другом краю. Закрывает от взгляда перспективу и перепутывает направления. В возникшем беспорядке кажется, что лес стронулся с места и пророс город насквозь. А вместе с лесом прорастают и олени, чьи расплывчато-акварельные силуэты блуждают между домами, сопят, фыркают, забредают на детские площадки. Закрепившись на влажной земле жилистыми ногами, недоуменно обнюхивают внезапно изменившийся ландшафт.

 

Откуда и почему бывают рыбьи песни, никто не знает.

 

В самой сердцевине тумана, пока белесые вздыбленные пряди еще стоят над рекой, зарождаются вибрации. Сначала практически неслышимые, только ощущаемые внутренностями. Щекочут переносицу и между ушами насекомой ножкой. Затем громкость усиливается. Через несколько минут от реки уже тянутся во все стороны протяжные эфирные звуки, сравнимые разве что с голосом аппарата Термена.

 

По весне Сергей Петрович влюбился.

 

Даже пританцовывал немножко при ходьбе, как бы от избытка творческих сил. Поводил плечами, проходя внутри себя только ему слышимое танго.

 

– Марина, Марина! – напевал он вполголоса, и отстукивал весенний ритм подошвами ботинок.

 

Марину приняли смотрительницей зала краеведения. При обходах музея Сергей Петрович никак не мог сдержаться и, приставив ладонь козырьком ко лбу, украдкой следил за Мариниными коленками, любовался на случайные изгибы ее хвоста.

 

Впрочем, не очень-то он старался сдерживаться.

 

Поджарой, собранной стала Марина по весне. Глаз у нее теперь цепкий и немножко хищный. Приманивая ласки, она покрывается цветастыми платками. Набитые на ткань белые, розовые и красные бутоны как-бы намекают на временно скрытые, но в любую секунду готовые расцвести розарии.

 

Сергей Петрович уже совсем решился сводить Марину на берег, послушать рыб, если повезет. Там он рассчитывал объясниться с ней по-настоящему, по-взрослому. Не бегать вдохновленным пацаном, а сразу раз – и за хвост, два – и в гости на пирожки, три – и да, да, друзья мои, есть в жизни маленькое личное счастье.

 

Сейчас, сидя возле окна, Сергей Петрович любовался видом подметенных дорожек, зеленеющих акаций и блестящей за ними реки. Почему-то было безлюдно. Если кто и появлялся в поле зрения, то озабоченно пробегал мимо. За стенкой трезвонил телефон. В глубине сознания шевелилось чувство неправильности происходящего. Судя по теням, рабочий день давно начался. Смотреть на часы не хотелось, шевелиться и выходить из оттрафареченного солнцем на полу прямоугольника, где Сергей Петрович установил свой стул, тоже было лень.

 

Пригревало, из приоткрытого окна веяло свежестью, размаривало.

 

Сергей Петрович с глуповатой улыбкой наблюдал как Марина на пути к музею перепрыгивает неровности старой асфальтовой дорожки. Торопится, – отметил он. – Красивая!

 

И опять потонул в мечтаниях.

 

Очнулся от грохота об стену настежь распахнувшейся двери.

 

В кабинет ворвалась запыхавшаяся Марина.

 

– Сергей Петрович, война!

 

– Как?

 

Никак сразу не получалось в голове свести вместе взволнованную раскрасневшуюся Марину и, почему-то, совсем ни с того ни с сего, войну.

 

– Да все же только об этом и говорят!

 

Сергей Петрович, еще не осознав всего смысла сказанного, вдруг разом понял и непривычную торопливость прохожих, и необычную тишину вокруг музея. Пожалел, что, желая побыть в тишине, отключил мобильник. Хотя, чем бы это помогло?

 

– Закрывается все, Сергей Петрович! Всех в военкомат собирают. Вы военнообязанный?

 

– Для военного времени, да.

 

Сергей Петрович зашарил в карманах, разыскивая спички. Нашел, вытащил, встряхнул коробок, положил обратно в карман.

 

– Марина, а я хотел поговорить... – выдавил он.

 

– Я знаю, Сергей Петрович, что я вам нравлюсь. Я не против, но тут такое дело... Неизвестно, как все сейчас повернется.

 

– Да, да, Мариночка, давайте уже завтра...

 

В оглушенной известием голове, как кинолента, независимо ни от чего, прокручивался какой-то фантастический, неизвестно откуда взятый порядок действий: белье, продукты, вещмешок.

 

– Завтра встретимся, мне вам многое нужно сказать, а то мало ли...

 

Свидание вышло скорым, неловким и печальным. Да разве что-то можно объяснить за короткую встречу?

 

– Мариночка! – едва приблизившись, с первых же слов взмолился Сергей Петрович, – как же у нас все так.., а меня в артиллерию призывают. Я срочную артиллеристом проходил. Я же хотел с вами на реку, все оттягивал, дурак, не решался. На реку, а?

 

– Ничего, ничего, Сергей Петрович, я буду с вами. Как могу. Вот, возьмите. Вы пирожки с капустой любите?

 

Марина протянула пакет с пирожками и маленькую жестяную баночку.

 

– Что вы Мариночка, зачем же..? – с удовольствием зачастил Сергей Петрович, вдыхая ароматы свежей выпечки. – А это что? Конфеты? Мне?

 

Через всю крышку металлической баночки тянулись и завивались слова "Сладкий поцелуй". Точно, сладости!

 

Но, поддев крышку ногтем, Сергей Петрович с недоумением обнаружил в жестянке плотную на вид, беловатую, жирно блестящую массу.

 

– Вы возьмите, возьмите с собой, – торопливо заговорила Марина, – это мой хвостный жир. Я от огорчения хвост сбросила.

 

Она неуверенно взмахнула рукой.

 

– Волновалась очень. Да не только я, многие в эту ночь хвосты потеряли. Такое волнение! Я натопила для вас. Мне бабушка рассказывала, раньше так было принято. Говорят, если смазать оружие, будет бить без промаха... Не обращайте внимания, это женские предрассудки. Но вы возьмите, я от всего сердца.

 

Помолчали. Марина потерянно улыбнулась.

 

– Я пойду уже. Вам еще собираться...

 

Утром следующего дня, топая по асфальту, оскальзываясь по обочинной грязи, колонны уходили к месту сбора. Мимо проносились грузовики и автобусы. Мобилизованные пропели сначала "Соловья-пташечку", потом затянули "Солдатушек".

 

– Солдатушки, бравы ребятушки, – выводила колонна, – кто же ваши жены?

 

– Наши жены – пушки заряжены, – импровизировал на ходу Сергей Петрович, подбадривая товарищей напускной лихостью, – вот кто наши жены!

 

Провожающие нас, помните нас, думали про себя уходившие, как мы вспоминаем вас, и не помните плохого, как и мы не сможем вспомнить ничего, кроме тепла любимых тел, благодати живого тумана и рыбьих песен у реки.

 

На слове "аминь" разорвалась бомба.

 

– Разворачивай! – кричали прямо над ухом, – Ты уснул, что-ли, а, Петрович? Разворачивай орудие, там танки выходят!

 

На холодном, уходящем в серый горизонт пустом поле вдали нелепо переваливались маленькие машинки с твердо торчащими хоботами.

 

– Мариночка, – зашептал, обращаясь к пушке, Сергей Петрович, загрубевшими ладонями растирая по казеннику остатки жира. – Не подведи, милая, не подведи.

 

За несколько дней боев Сергей Петрович свыкся с орудием, спал у его колес, чистил, звал по имени и регулярно смазывал зарядный механизм жиром из баночки.

 

Пушка не подвела. Она бесшабашно клацала затвором, заглатывала заряды и выплевывала огонь. Жжаа-ахх! – выстреливалось в далекую цель, – жжаа-ахх! Пушка подпрыгивала, наваливалась на прикопанные сошники. Ах, ахх, ах, хохотом отдавалось в гудящих грохотом головах.

 

Застрявшая с утра в низких тучах, просеялась холодная морось. Разогретое боем орудие парило.

 

Почувствовав распирание изнутри, Сергей Петрович вытянул шею и распялил рот, а затем, ни к кому, кроме живого тумана в себе, не обращаясь, во весь голос заорал случайные слова про девушку с теплыми коленками, стоящую на речном берегу в маленьких кирзовых сапожках, про то, что нас ждут и надеются. Так, крича и ругаясь, подавал снаряды, менял раненого наводчика, наблюдал в мутный прицел приблизившиеся машинки, дергал спуск.

 

Орудие вставало на дыбы, упруго припадало к земле, зверем ластилось к рукам. Трогай меня, Петрович, как бы говорило орудие, стреляй из меня в те маленькие машинки на горизонте, спасай себя.

 

В пришедших громовых раскатах из серой мороси пополам с дождем соткался гигантский призрак, держащий на сгибе руки не то многократно увеличенную многоствольную пушку, не то что-то еще более страшное. Оленьи рога исчезали в низких тучах, нервный хвост и контуры ног размывались в испарениях земли. Казалось, призрак перетаптывается в поисках опоры.

 

Выстрелила молния. Знакомым движением рогатая фигура развернула огромную голову.

 

– Вали их, Петрович! – пронесся над полем гулкий голос.

 

С треском разошлась к земле опрокинутым огненным кустом еще одна молния.

 

– Марина?

 

Воздушное орудие в руках дождевого чудовища стреляло жутко беззвучно. Яркие сполохи глубоко и бесшумно процарапывали мглистое небо, протягивались над полем, нигде не разрываясь, и терялись вдали, в мареве огня и дыма. Как будто велся магический обстрел скрытого горизонтом, невидимого противника. Под ветром призрак менял плотность и очертания.

 

Сергея Петровича больно ткнули в плечо.

 

– Петрович, не зевай! Некогда глазеть!

 

Сергей Петрович зарядил, дернул спуск, быстрым движением огладил затвор, еще раз зарядил, выстрелил, еще. Ему показалось, что пушка нервно потягивается под руками.

 

– Вали их, Петрович, – шептала пушка, входя в темп, откатывая ствол и раскрывая под снаряд маслянисто блестящую камору.

 

Дым сгорешего пороха сластил, напоминал давние праздники.

 

– Вали их!..

 

В это мгновение расчет накрыло огнем вражеского беспилотника. Первая ракета разорвалась совсем близко. Сергею Петровичу ударило в уши горячим воздухом, глаза засыпало землей. Оглохший, полуослепший, не понимая что делает, он бросился к пушке – откатить в укрытие, прикрыть собой. Вторым разрывом из него вышибло воздух. Мясной куклой прокатило несколько метров и, выдавив из тела пленку вязкой крови, вмяло в холодную, сырую землю. Орудие опрокинуло набок. Задравшаяся в небо станина качнулась и завалилась, как нога у тяжело и неловко упавшего человека.

 

На этом Сергей Петрович закончил свои бои, вышел из военной ротации, получил свое в виде ранения, контузии, медали "За храбрость" и вечного освобождения от службы.

 

Вернувшись после госпиталя, он нашел свой город все еще притихшим, но уже выздоравливающим.

 

Война откатилась далеко и уверенно подвигалась к концу.

 

Фронтовики постепенно возвращались в город, а город возвращался к себе. К своему рабочему распорядку, к танцам по вечерам, к открывающимся в цветных огнях кафе. То там то здесь хвосты робко и понемногу высвобождались из-под одежды.

 

Марины дома не оказалось. Знакомые пожимали плечами, говорили, что она ушла добровольцем сразу после Сергея Петровича. Осталась мать, но известий она не получала. Возможно, Марина погибла или пропала без вести.

 

Известие оглушило Сергея Петровича, как будто распахнуло его воспаленное нутро навстречу знобящему одиночеству. Начало войны потрясло его меньше. Война, в его понимании, была общим и единым для всех делом: идешь со всеми, живешь, как все, и делаешь, что все делают, как сможешь. А вот исчезновение Марины разбило его надежды, как разбивается об асфальт кусок сорвавшегося с крыши льда. Должно быть, неправильно, потому что частное всегда меньше общественного, он знал это наизусть. Но сейчас Сергею Петровичу не было дела до слова "правильно". Он коченел в своем личном горе.

 

Тошная тяжесть на сердце стала постоянным спутником. Не раз ему чудился Маринин голос. В темные свои дни Сергей Петрович, сжигая легкие, ревел оленем, и рев его затихал в никогда хорошо не заканчивающихся песнях, переходил в бормотание, потом возобновлялся, и так до изнеможения, пока усталость и алкоголь не валили его с ног.

 

– Контуженный, – крутили пальцем у виска соседи и ходили жаловаться в домовой комитет.

 

Бродя по городу почти вытертыми из памяти маршрутами, Сергей Петрович наткнулся на музей и удивился, обнаружив его работающим. Как будто ему показали фотографию из прошлой жизни – с забытыми лицами в расплыващемся интерьере. Только смутные, далекие, как будто изподводные, ощущения, уже и не вспомнить каким образом с фотографией связанные, еще теплились в глубине.

 

А несколько минут спустя, посетители с тревогой и состраданием смотрели на помятого вида человека в шинели без погон, внезапно надломившегося возле видавшего виды противотанкового орудия.

 

– Марина, Мариночка, – сквозь слезы шептал Сергей Петрович.

 

Трясущиеся руки оглаживали колесо, ласкали поцарапанную зарядную камору.

 

– Как ты здесь? Как ты? Ты меня подожди, я вернусь! Я вернусь!

 

В отделе кадров Сергея Петровича устроили на работу. Определили на должность смотрителя зала краеведения, где до войны работала и где теперь, обнесенная заградительным шпагатом, стояла Марина.

 

Выходные Сергей Петрович провел дома. Остывший, оскаленный, сворачивал из проклеенных газет толстую бумажную трубку и набивал ее порохом из охотничьих патронов.

 

В понедельник вечером он остался в музее после работы.

 

Уборка закончилась, все разошлись по домам. В музее установилась тишина.

 

Подойдя к пушке, Сергей Петрович некоторое время постоял рядом, потом принес стул. Присел боком, как перед дорогой. Вдруг, что-то вспомнив, вскочил и суетливо зашарил сразу по всем карманам. Найдя подареную Мариной на прощанье баночку, сразу успокоился.

 

Открыв жестянку щеголеватым жестом, по кругу провел пальцем внутри. Смазал обод дульного тормоза. Облизал палец.

 

– Сладкий поцелуй! – отчетливо сказал Сергей Петрович. – В последний раз.

 

Утрамбовав жестянку в бумажную трубку сверху, смотритель зарядил самодельный снаряд. Сквозь дырку от высверленного бойка пропустил шнур, закрыл казенник.

 

Не торопясь поднес огонек к шнуру.

 

– Что, Мариночка, в последний раз вместе? А, Марина? – гулко проговорил Сергей Петрович, приставив рот к жерлу ствола. – А?

 

– Ахх!!!

 

Ссыпая с себя осколки стекол, ближние дома встряхнулись от орудийного выстрела, как собака после купания.

 

Вылетев из окна, снесенная с плеч голова Сергея Петровича просвистела далеко за прогулочные дорожки, за полосу декоративных кустарников, где с брызгами плюхнулась в реку и, постепенно замедляя свой слишком поспешный ход, подняв напоследок клуб ила, опустилась на дно.

 

Голову искали на суше, но нигде не нашли, а упавшее в воды реки справедливо считается несуществующим. Следователи высказали несколько гипотез, что могло статься с головой после выстрела. Все версии звучали неутешительно.

 

Через некоторое время очнувшись, Сергей Петрович смог разглядеть только мутное свечение, с одной стороны ярче, чем с другой. Потом он очнулся еще раз, и заметил, что свечение переместилось.

 

Прошло много времени и происшествие с контуженным артиллеристом осталось только в страшных историях. Сергей Петрович ничего не знал, не понимал какой сейчас день, какой час, но в редкие минуты возвращения в себя, он чувствовал, что его распирает изнутри. Он раскрывал рот, тужился произнести какое-то слово, но не знал, какое. Была бы шея, он вертел бы головой. Появилось особенное тянущее ощущение сзади, как будто затылок выпячивался далеко-далеко, и там, в невидимом далеке, постепенно растворялся в приятном тепле.

 

Однажды Сергею Петровичу захотелось переместиться, и он переместился. Сергей Петрович не знал, да и не мог уже осознавать, что затылок вытянулся и продлился отросшим хвостом, а сам он стал странной брылястой рыбой. Он и сейчас этого не знает.

 

Шевельнув плавниками, он проплыл над дном. Сверху брезжило сквозь качающуся воду. В рассеянном придонном свете Сергей Петрович разглядел занесенную илом помятую жестяную баночку. Он не мог прочесть надпись, но всем существом чувствовал, что там написано что-то необычайно важное для него. Кружась вокруг жестянки, он подтолкнул ее рыбьим рылом, но только глубже закопал банку в ил. Пронзительное чувство потери захватило все существо Сергея Петровича.

 

Течение толкало в бок. Непонятный, но уже знакомый трепет наметился на границе воды с кожей. Меридианы рыбьего тела откликнулись на перемену давления, температуры, на смену магнитных полей. Хребет завибрировал, рот раскрылся. Как будто нанизанный на силовые потоки, весь сведенный в трепещущий под электричеством мускул, Сергей Петрович задрожал. Дрожь распространилась под водой, отразилась, вернулась к нему. На поверхности реки заходили, закачались первые, быстро разрастающиеся белесые нити. Зазвучали первые эфирные тона рыбьей песни.

 

И вдруг над городом, как давно уже не было, поплыл непроглядный туман. Почти забытые, давно не слышанные в городе звуки заполнили влажный, пахнущий сосной и мятой воздух. Олени опять, как год назад, растерянно оглядывались во дворах. К женщинам вернулись поджарость и цепкость быстрых глаз. Хвосты вырвались на волю и заиграли.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...


Пушка, которая была Мариной, или Прощальный поцелуй артиллериста

Запись опубликована
автором .    

Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...