Пьяница-папка потерялся месяц назад. Ничего удивительного в этом нет. Вообще-то, у любого настоящего волшебника секретные дела случаются. Шату немного смутило то, что отец совсем никак не предупредил, и раздосадовало, что сама была невнимательной, ничего заранее не заподозрила.

Зато сейчас для чего-то приметила – на этажерке лежит бумага, подтверждающая, что дом принадлежит отцу. Значит Шата в нём на законных правах проживает. Додумать: для чего нужно это понимание не успела, увидела в окно Лизетту, и все мысли выветрились из головы, помрачнела. Дурное предчувствие прям таки растеклось в воздухе. Двоюродная сестра отца по материнской линии не могла проплывать мимо просто так. К калитке не приблизилась, удалялась, чинно переваливаясь, самодовольной добротной уткой, будто случайно тут прогуливалась. Это на отшибе-то, когда дом стоит одинёшенький, у самого леса?

– Вот, зараза! – вырвалось у Шаты, вредную тётку она не любила, как и отец.

Уловила и болезненный интерес, и нервное нетерпение Лизетты, но углубляться в грязные чужие эмоции не захотелось. Тем более, что та уже скрылась из виду, а сквозь восточное окно в дом заглянуло утреннее солнце. Его трепетные зайчики заскакали по дубовой кухонной столешнице, пригласили на прогулку. Шата приподняла полу длинной синей юбки, вопросительно оглядела загорелые голые ноги и решила ничего не обувать. «Осень только завтра», – убедила себя. – «Сегодня тропинки ещё тёплые». Схватила корзинку и сиганула, в чём есть, за порог.

Лес встретил шелестом берёз, шуршанием елей. Только липы застыли в молчании. Они не желали мириться со скорым приходом осени и отчаянно пыжились зрелой зеленью, боролись с каждым бурым пятнышком на листьях.

– Привет, привет, привет! – прозвенела всем им сразу Шата.

Глупо, конечно, использовать летучее волшебство понапрасну, без особых причин, но Шате очень захотелось. Отпустила немного, и оно сделало её невесомой, подняло слегка над тропинкой. Юная волшебница подула требовательно перед собой, будто тоненькая струйка её дыхания могла разогнать застоявшийся в безветрии воздух. Но лес ответил, он точно пробудился от её звонкого заливистого смеха. Трава на обочинах потянулась к хозяюшке, маня опуститься обратно в нежную мягкость. Ближние берёзки закудахтали наперебой, предлагая послушать последние лесные сплетни, колокольчиковым перезвоном аукнулся маленький ручей, что за холмом. Даже старый ленивый медведь запыхтел в дальнем малиннике, закряхтел ответом на широкое Шатино приветствие.

Шата понеслась над тропинкой весёлым маленьким вихрем всякую живность попутно одаривая лаской, а лес взамен наполнял её волшебной силой. Через час корзина отяжелела грибами, да поздними ягодами, укрылась сверху целебными корешками, да травами. Дело сделано. И не хотелось бы так рано возвращаться домой, но возникло занозистое чувство, что надо.

Так и есть. Растворилось на нет всё тёплое лесное настроение. У крыльца хозяйку поджидала странная четвёрка. Тётка Лизетта, долговязый и несуразный тип, которого Шата раньше в посёлке не видела, и два усача – двое упитанных скучающих полицейских при синей казённой форме, при золотых пуговицах, как положено.

– Заходите, чего уж, – буркнула Шата на недоброе приветствие всех четверых.

Распахнула перед непрошенными гостями дверь и вошла в дом последней. Сесть не предложила, но пришедшие, вроде, и не рассчитывали на это.

– Шата Ревовна, дом вам придётся освободить, – проблеял долговязый незнакомец, дребезжа голосом, как козёл.

Перекатился, важничая, с носков на пятки и заложил длинные жилистые руки за спину, но это ему авторитета не добавило.

– Дом по наследству переходит Лизетте Гавриловне.

– Как переходит? – растерялась Шата. – А как же я?

– Ты же Шата! – взвизгнула Лизетта.

Правый глаз у тётки нервно дёрнулся, пухлые щёки вспыхнули алым, а тонкий и длинный нос будто ещё вытянулся.

– Всем известно, что ты, Шата, – вовсе не дочь моему брату, а бабка по линии отца. Весь посёлок знает, какая сильная была волшебница. Никто не видел, чтобы она умерла. Пропала, как и мой пьяница-брат, и аккурат три месяца назад, когда у тебя вдруг дюже сильные способности к волшебству стали открываться. Не брата ты дочь, а переселившаяся бабка-Шата! Вовремя ты обернулась девкой, да доверчивостью брата от людей прикрылась. Решила помолодеть, заново жизнь прожить?! Ты и девку извела и сноху до этого, а теперь и брата! И домом его решила завладеть! Только не учла, что люди увидят, и я ещё жива, а наследники по материнской линии всегда первее будут! Освобождай дом!

Тётку трясло от возбуждения, а подёргивание носом всё больше делало похожей на утку. Воздух вокруг кряквы словно стух. Шата уловила тошнотворные запахи алчности вперемешку со страхом и гонором верховенства, но копаться в тёмных закутках тёткиных эмоций глубже не собиралась. К тому же, почувствовала присутствие в доме кое-чего более интересного.

– Бхе. Я, как первый помощник, уполномоченный главным судиёй посёлка Пепельный, подтверждаю, – продолжил нудное блеяние долговязый, – что судебное решение принято. Лизетта Гавриловна может принять дом в наследство, а вы, Шата Ревовна обязуетесь его добровольно покинуть.

– Ненаш! – громко и чеканно вклинилась в его речь Шата.

Вялые полицейские мгновенно встрепенулись. Их усики нервно дёрнулись, а глаза на плотных лицах блеснули в жадном ожидании.

– Кто ненаш? Кря... х-рр... – слова застряли у тётки в горле, щёки надулись, и нос заострился до невозможности.

– Он ненаш! – хлёстко прижала словцом всех четверых Шата, и вперилась указательным пальцем в долговязого. – Я вижу!

Тот под её уверенным натиском сразу сник, словно усох. Лицо, которое и без того выглядело несчастным, совсем посерело.

– Только не прошите, штобы обернулся. Только не прошите, – зашепелявил ненаш унылым, зато больше похожим на человеческий, голосом.

Полицейские, дядечки крепкие и бывалые, мигом подскочили к нему с двух сторон.

– Обернись, ненаш, в истинную личину. Немедленно обернись! – взревел басом старший и засорил волшебством в меру сил.

Воздух перед долговязым затрепетал, порозовел и туго забурлил, как вскипающий кисель. Облик незадачливого гостя начал меняться, принимать вид корявого бурого бревна с узловатыми кривыми конечностями. Несколько мгновений ненаш отчаянно боролся, пытаясь сохранить человеческое лицо, но Шата помогла усачам прекратить его мучения, и тот окончательно обернулся собой – ходячим бревном из Немира.

– Из Немира! – удовлетворённо гаркнул старший полицейский.

Серьёзные дядьки надёжно ухватили обличённого за шершавые руки-отростели и поволокли на выход. «Из Немира» – это для волшебников посёлка означало большую проблему и каверзу для ума, и испытание для их волшебных способностей. Кто пришёл? Зачем пришёл? Как обратно вернуть и надо ли? А для простых служак – очень даже неплохое событие, потому как неожиданное приключение в череде будничных дней, да и премия полагалась за поимку. Поэтому и к Лизетте, и, тем более, к Шате они мгновенно потеряли интерес. Тёткино дельце в сравнении с поимкой ненашего не такое и важное, может подождать.

Лизетта злобно зыркнула на Шату, но поспешила убраться из дома вслед за полицейскими.

– Завтра вернусь, завтра... – прошипела надутая утка. – Ой, и как же это? Как же! – запричитала уже на улице, залебезила перед служивыми. – А такой солидный был. Есть рекомендации. Он ведь из соседней Забегаевки приехал. Ненаш?! Кто бы подумал?

Как только шумные гости удалились, Шата прошла в дальнюю часть дома, за скромную ситцевую занавеску. Села на кровать. Захотелось открыть настежь двери, отворить все окна. Дом, после неприятной компании, ровно гнильём болотным наполнился: и тётушкин яд, и трепетные страхи ненашего туго перемешались. На Шату от них навалилась слабость, встать невозможно. А ведь надо что-то предпринять. Лизетта не соврала, завтра снова явится. Хорошо, сегодня ненаш подвернулся, отвлёк всех от странного дельца, а завтра эти же самые «добрые дядечки» из дома и выставят.

И как всем объяснить, что она – это она, а ни какая ни бабка? Шата не виновата, что сильный дар волшебства ей по-семейному, по крови достался. И не только от бабули, отец ведь тоже знатным бы волшебником слыл, если бы об этом заботился и не пил так много.

Шата придирчиво огляделась. Родной дом ей показался совсем неказистым. Брёвна стен мхом подбиты аккуратно, чистые, но от времени тёмные. Окна на две стороны, узкие, света мало пропускают. Да и освещать особо нечего. Крохотная горенка, кухня в два шага, да Шатина спаленка за тряпичной перегородкой. Вся остальная мебель: сундук, сиротливая дубовая кушетка отца, этажерка с его немногими вещами, да широкий стол у восточного окна с целебными травами и волшебной книгой Шаты. «И зачем гадкой утке старый дом понадобился? У неё же свой огроменный, и живёт одна. Зачем ей второй, маленький да неказистый? А ведь упёрлась, так отберёт», – засвербела досадливая мысль.

К судье, к поселковым, даже к самым добрым волшебникам, нет смысла за помощью идти. Не любят люди Шату, или опасаются. Наверное, за то, что настоящая волшебница. В Пепельном волшебников тоже много, но все – так себе чародеи. Повывелись от сытой да спокойной жизни, как отец говорил. Богатый урожай наворожат, здоровья детям наколдуют, скотину оберегами обвесят и счастливы. А вот когда непредвиденное случается от растерянности ничего сделать не умеют и злятся. Да ещё и с недавних пор вину за серьёзные напасти на Шату переложить пытаются. Мол, не было бы в посёлке столь сильной волшебницы, то и силы мутные ничего бы не притягивало. Однако, с настоящей бедой к Шате же и обращались.

Когда на дочь судьи неизвестная хворь накинулась за Шатой ночью крадучись прибежали. Никто другой до этого помочь не смог. Шата спасла: ушептала хворь волшебным словом, отпоила больную девицу травами. А по утру, в угоду хозяевам, задворками тайно ушла. Но, конечно, назавтра весь посёлок знал о том, кто девочку вылечил. А судья, он же и староста, вместо благодарности злобу затаил, потому что пришлось юной, не очень-то признаваемой волшебнице Шате кланяться. Он-то мнил самого себя самым сильным волшебником на посёлке, а тут... Нет, не поможет староста. Да и какой он староста? Больше уже судья. И вообще, ясно поняла Шата, большинство селян молчаливо порадуются, если у Лизетты получится дальнюю родственницу из посёлка выжить.

Придётся помощи в Большом Лесу искать, больше негде.

Шата поднялась с кровати. Невесёлая прошлёпала на кухню. Поела ягод. Руки торопливо покидали в заплечный мешок самое необходимое. Налегке в этот раз не пойдёшь, обулась в сапоги, прихватила дорожную накидку. Вышла на крыльцо, виновато оглянулась, девушке показалось, что обидела чем-то дом. Она и вправду оставляла в нём тяжёлые мысли. Зато впереди ждал ласковый Лес.

«Если что, Ясень-камень поможет, – говорил когда-то отец. – Я к нему не ходил, но бабка бывала и рассказывала. А раз ей помогал, то и ты должна о камне знать».

Шата быстро пересекла родные владения. Ни с одной берёзкой словом не обмолвилась, ни одну былинку не погладила. Лес к ней с прежней лаской потянулся, а Шату одолела неясная тревога, не удалось её дома оставить. «Что не так? Что ещё со мной в Лесу-то случится может?» Задержалась на минуточку на границе своего и Большого Леса. Обняла руками, прильнула к последнему из родных шершавому стволу. Ясную правду о том, что вокруг творится, только старая сосна и скажет. Вздрогнула от увиденного. Через дерево от Леса пришёл образ ненашего. Непутёвое бревно опять обернулось человеком и бежало теперь вслед за Шатой.

– Лесушко, миленький, укрой! – зашептала она. – Он от поселковых сбежал? А я ему зачем? Отомстить хочет за то, что выдала?

Путешественница освободила из волшебных запасов ведун-пыльцу и отправила невидимого разведчика к ненашему. А сама понеслась по незнакомым тропинкам, как угорелая. Понимала, что по-хорошему надо вначале с Большим Лесом поздороваться, показать, что с добром пришла. Какое там, ненаш догоняет. Он перестал быть в её представлении жалким, несуразным и долговязым, а сделался прытким и страшным. Мудрая сосна показала, как упорно чужак хочет волшебницу догнать, а вот мысли его не могла открыть. Шата только крохотной ниточкой уловила, что недобрые они. А что, если он тоже сильный волшебник?

Шата споткнулась, полетела в траву, а когда поднялась захромала. В этот момент и вернулась ведун-пыльца. Волшебница замерла и глаза зажмурила, чтобы лучше увидеть. Пыльца подтвердила самое худшее: ненаш близко совсем, а понять его намерение трудно, ненашенское оно, но так и веет от преследователя раздражением и злостью. Не собиралась Шата летучесть зря растрачивать, неизвестно ещё, как далеко до Ясень-камня по незнакомым дебрям идти, а делать нечего, ненаш догнать может. Окружила себя волшебством, утрачивая тяжесть, пушинкой взлетела на крепкую ветку. Берёза хоть и чужая, а добрая, укрыла беглянку листвой. Притаились вместе: и берёза, и пушинка.

Ненаш выскочил из дебрей, как шальной скоморох. Просторная рубаха распоясалась, с одного плеча сползла. Долговязый бежит, свесившимся рукавом машет. Дышит тяжело со свистом, голову на тонкой шее вперёд вытянул, нос держит по ветру, будто по запаху, как гончая, след ловит. Лицо больше растерянное, чем страшное, но мысли точно недобрые. Промчался мимо, а Шата поняла: так запросто от чужака не отвяжешься. По запаху или нет, но он снова её след найдёт. Об этом ей и чужой лес нашептал. Равнодушно так поведал. Дремучий и угрюмый, помогать не поспешил. Надо. Надо Большому Лесу покланяться, но не теперь. Сейчас бы решить, что с долговязым делать.

Шата бесшумно скользнула вниз. Разогналась маленьким коварным вихрем. Руки сами прихватили примеченную по дороге подходящую палку, вплела в неё немного колдовства. Как смелости набралась, не поняла. Налетела на долговязого сзади и ударила деревяшкой по темечку. Тот тяжело повалился, как и положено бревну. С треском о ближайшую берёзу ударился, скрючился и затих под ней, но в человечьем обличии остался.

Шата осторожно опустилась на землю рядом. Достала из мешка и под несложный уговор посыпала голову побитого сон-травой. Установила оберегающую преграду, чтобы зверь лесной: волк или медведь, лежачего не приметил. Только после этого ощутила, что её мелко трясёт. И как это решилась, как смогла здоровенного ненашего побороть?

А Лес, между тем, ещё неприветливее стал. Не понравилась ему Шатина победа над чужаком. Ели потемнели, редкие сосны с могучими лапами надменно затаились над головой. Ласковые берёзки и те притихли, листьями шуршать перестали, словно ветер совсем исчез. Небо серым заклубилось, вечер раньше положенного времени подкрался.

– Прости меня, Большой Лес, что без спросу хозяйничаю, – горячо зашептала Шата. – Я ведь ненашего сильно не побила, усыпила только. Но когда вернусь, поселковых приведу, он же ненаш. А у тебя помощи прошу. Помоги Ясень-камень найти, покажи дорогу.

Колыхнула ветвями ближняя берёза. Лес не подобрел, но ожил. Совсем рядом ухнула ночная птица. Тревожным шорохом заскрипели ели. Ненаш мирно спал в траве, но чувство тревоги к Шате вернулось. Потянулось теперь из потаённых лесных глубин. «А найти Ясень-камень нетрудно, надо только идти туда куда страх поведёт. Вот куда страшнее всего идти, вот там он и будет, Ясень-камень. Это оберег у него, значит, такой, от чужих глаз защищается, страха нагоняя», – вспомнила Шата слова отца.

Торопливо пошла через бурелом, сквозь темнеющие с каждой минутой дебри. «Страх – это хорошо, страх – это то, что надо», – убеждала себя. Но он с каждой минутой давил всё сильнее. И что-то слишком уж быстро сгущались сумерки. Шата выхватила из походного мешка волшебный уголёк-светлячок. Не для того, чтобы освещал, а чтобы подбадривал. Зажала маленький брусок в руке: сквозь пальцы его яркие лучики лишь тоненько пробивались, зато ладошке сделалось тепло.

– Не сердись, Большой Лес, – сказала уверенно. – Пропусти к Ясень-камню.

Обняла ближайшую сосну. Но вместо ответа, щёку ровно обожгло. В голове загудело: «Раз-збуди, раз-збуди, раз-збуди!»

– Не могу, Лесушко! Ненаш он, не знаю, чего от меня хочет, но злой он, сам посмотри.

Шата отринула от дерева и побежала. Хорошо, что ушибленную ногу она до этого наскоро целительным словом поправила. Та ещё немного ныла, но терпимо. Шата понеслась прямо в густоту елей, в сердце всех страхов. Твёрдо решила не использовать светлячка до последнего, пока глаза хоть что-то видят, не поддаваться страху наперекор осерчавшему на неё Лесу. Тем не менее, прошептала:

– Не сердись, Большой Лес, сделаю по-твоему: разбужу, когда вернусь. А сейчас пропусти к Ясень-камню.

Она отводила их как могла, но колючих ветвей становилось слишком много. Вырастали на пути снова и снова и больно хлестали по лицу. А еловая темнота едко забивала лёгкие как дымом, хотелось от неё кашлять. Шата выскочила на более-менее светлый пятачок, но едва не споткнулась об неожиданное препятствие. Вскидывая, раскрыла ладонь и небольшое пространство впереди чётко выявилось под лучами уголька-светлячка. Беглянка невольно вскрикнула и едва не заплакала. Большой Лес заплутал её, вернул обратно к ненашему. Тот под девичий крик и не шелохнулся. А вот его победительница мелко задрожала, на мгновение крепко сжала ресницы, чтобы удержать слезу. Топнула упрямо ногой.

– Не могу разбудить! Ненаш он, не до него мне. Видишь? Ненаш!

Темень навалилась, сделалась совсем чёрной. Шата осела в траву, её охватила небывалая слабость. Легла. Показалось, что Большой Лес, если пожелает, все волшебные силы из неё вытянуть может.

– Нет... – застонала Шата.

«Немножко отдохну и силы вернуться», – убеждала себя сквозь неестественную дрёму. Но вместо притока сил мысли начали обрываться и пропадать. Веки как железом налились, и плотно сомкнулись. Каким зрением Шата уловила движение? Или увидела уже во сне? Слабо встрепенулась. К раскрытой ладони с угольком-светлячком подскочила мартышка. Волшебница не удивилась, сон же. И потом, она видела однажды такую у заезжих артистов. Ну, не совсем такую. У тех обезьянка была короткошёрстная, чуть крупнее кошки, и ряженая в яркие одёжки, так что и шерсти почти не видно, а эта мельче, но в густом меху цвета солнечной охры, и цепкие передние лапки непропорционально длинные, и нарост есть потешный на лбу, как маленький рог.

– Нет, ты, наверное, не мартышкой называешься. – Шата потянулась свободной рукой к обезьянке, которая, почему-то сразу призналась за добрую подружку. – Ты же мне снишься? Ты тоже из Немира что ли? Единорожка?

И, видимо, во сне лесные чары были не столь сильны, веки снова стали лёгкими. Перед девичьим взором ближний лес высветился уже не таким угрюмым как прежде. Обезьянка-единорожка просеменила на край видимости и призывно оглянулась. Шата даже не раздумывала, поднялась и пошла за зовущей. А потом они вместе, но не быстро побежали под лучами волшебного светлячка.

– Куда бежим, обезьянка? К Ясень-камню? Почему ненашего нельзя было усыплять? Не знаешь? Лес не может злиться просто так. Лесушко, что я не так сделала? – шептала вопросы Шата, прежде чем получила новый удар. Удар настоящий – в лоб, будто в стену врезалась. Едва устояла, светлячок полетел в траву. В ушах зазвенело тысячей колокольчиков.

– Какой же это сон? – всхлипнула от боли, но опомниться никто не дал.

В голове заскрежетало чужим голосом: «Околдовала! Усыпила! Не захотела помочь!» Явь взбрыкнулась перед глазами, только что окружала ночь, и вдруг настало утро. Лес поредел, ели почти исчезли, всё больше берёзы и липы вокруг, да трава выше и гуще, и теплее стало, почти как в середине лета. А главное, голос в голове заворожил: и пугающий он и строгий, но и добрый одновременно. Ознобом от его уверенной силы так и пробрало. Но это не от страха или раболепия, а скорее от стыдливой растерянности. Такое с Шатой случалось в детстве, когда отец за проказы отчитывал. Она вспомнила, как он сурово сдвигал брови, за нарочитым гневом скрывая родительскую любовь. И можно было при этом сколько угодно считать себя правой, но, глядя на эти брови, оправдаться делалось невозможно, упрямство мигом куда-то улетучивалось.

Теперь кроме неловкости пришло ещё одно удивительное чувство: обострилось какое-то особенное восприятие всего. Появилось понимание, что невидимый хозяин чудного голоса всё и обо всём знает и перед Шатой многое открывает. То, что до сих пор виделось совершенно неясным, вдруг как-то само собой начало проясняться. Не успеешь вопрос сформулировать, а ответ уже есть.

– Ненаш в Немир возвратиться хотел? – проговорила Шата очевидное. – Он только хотел, чтобы я проводила его к Ясень-камню, к тебе. А злился не на меня, а на себя, за то, что такой несуразный и неловкий. Что слишком долго меня в нашем мире искал и так глупо познакомился.

«Обидела ненашего. Бросила. Скажи спасибо, что за тебя есть кому вступиться». Голос Ясень-камня в голове, как внезапно появился, так же и исчез. Но и обострившееся восприятие Шаты тоже ослабло. Огляделась. Охристо-золотой единорожки нигде нет. Зато увидела маленькую поляну с огромным валуном посередине, в высокой траве. Скрестив ноги, в дремотной позе на нём сидел пьяненький отец.

– Шатушка, доченька, ты пришла? – слабо встрепенулся он.

Лицо довольное. Глаза жмурятся, как на солнышке, хотя сумрачное утро кругом.

– Папа! – Шата бросилась к валуну. – Ты зачем здесь?

– Хорошо тут, у Ясень-камня, у миров на пороге. Разве ты не видишь?

– Поможешь у вас задержаться? – вклинился внезапный и звонкий чужой голос. И только после, с явным запозданием рядом материализовался незнакомый парень. – Рева сказал, что только ты и сможешь помочь.

– Ненаш?! – мгновенно поняла про чужака Шата и отскочила от него сразу на два шага.

Но отец успокоительно закряхтел:

– Ненаш. Только это правильный ненаш.

Сокращать дистанцию Шата всё равно не собиралась, но и испугаться сильно не успела, незнакомец вдруг исчез так же внезапно, как и появился.

– Это для него нормально, – пояснил отец. – Он когда волнуется, вообще тут задерживаться не умеет. В Немире время течёт по-другому, а возле Ясень-камня по-нашему. Почти. Не может ненаш со временем совладать, слабый видать волшебник. Или из-за того, что непрошенный он на границе: и свой мир не отпускает, и наш не принимает.

Отец скользнул с валуна в траву. Принялся удобно сворачиваться клубочком.

– Мне бы, доча, поспать бы часок, – широко зевнул и закрыл глаза.

– Папа! Погоди засыпать. А что, если он снова появится? И вообще, объясни мне что происходит. Почему ты здесь? Ты целый месяц здесь?

Шата рухнула перед отцом на колени и безжалостно затрясла. Тот неохотно подчинился и сел, его веки вяло приподнялись, открывая неясный взор.

– Месяц?.. Наверное. Тут время хитрое... Бежит как захочет, зато лечит оно и омолаживает. Вообще-то, Шатушка, я у Ясень-камня Шату, бабку нашу, требовал. Но камень меня к ней не пустил и ничего почти о ней и не рассказал. Но я упёртый, я до сих пор жду.

– Так ты наверно пьяный к камню пришёл? – ахнула Шата. – Погоди, разве Ясень-камень не открыл для тебя всё, что захочешь?

– Э-э... – многозначительно протянул Рева. – Камень каждому открывает своё.

– А для тебя, значит, вина немеряно? – догадалась Шата.

Отцовская рука пошарила под валуном в траве и выудила початую бутыль со сладенько-горячительным, но отставила в сторону.

– Ни-ни! – убедительно сурово поджал губы отец. – Всё! Вот, немного посплю и домой...

– Не-ет! – прихватила его за рукав, не позволяя снова свалиться в траву Шата. – Что мне делать, если ненаш появится?

– Он тебе понравится, – отцовские веки видимо уже совсем устали сопротивляться сну и плотно сомкнулись. – Неплохой, между прочим, был бы жених тебе, если б не дерево. – Из сидячего положения Рева снова упал в траву, но героически всё ещё продолжал говорить. – Дядьку он своего рвётся спасать. Если б не наша бабка вообще бы сюда не попал. Помогает она ему как-то.

– Какого дядьку? При чём тут бабуля? Где она? – вопросы бесполезно висли в воздухе. Отец объяснял, но всё более невнятно и непонятно.

– Так вместо Шаты того... Его засосало. Вот придёт этот и объяснит, – выдавил, теряя последние силы Рева, причмокнул и засопел.

Тормошить его снова бесполезно, поняла Шата. Позволила родителю удобно устроиться. Сняла с себя походную накидку, подсунула под бедовую голову вместо подушки. В этот момент опять и возник незнакомец.

– Привет. Ты Шата. Так поможешь задержаться? – заговорил он быстрым шёпотом, как будто боялся, что сказать не успеет и снова исчезнет.

И правильно боялся, разом не пропал, но начал-таки истаивать точно утренняя дымка на солнышке.

– А ну, стоять! – закричала на него Шата. – Кто-нибудь объяснит мне уже, что тут происходит?

И никакого волшебства вроде не использовала, а ненаш послушался. От крика проявился снова чётко, сделался нормальным человеком, с явным удивлением оглядел себя и опять спросил:

– Поможешь дядьку вызволить?

– Какого дядьку? При чём тут папка и бабуля Шата?

Парень опустился перед Шатой на корточки, ведь она так и не поднялась с колен, сидела в густой траве возле спящего отца. Посмотрел с укоризной.

– Ты что, про дядьку не знаешь? Много таких как мы встречала?

– Всё равно объясняй!

Шата требовательно, по-отцовски сдвинула брови.Твёрдо решила ненашего на этот раз не пугаться и даже смело его разглядывала. Нормальный, симпатичный парень. Понятно, что в человека, как и тот дядька, используя волшебство обернулся, и за людской оболочкой кроется иная ненашенская внешность, но вглядываться в неё не хотелось. На человеческом лице этого ненашего читались простые и открытые чувства: настоящие тревога и забота. И потом, первым делом уяснила, ещё при удивительном разговоре с Ясень-камнем: тут, в его владениях, лукавить ни у кого не получится, если, конечно, не захочешь хозяина разозлить.

– Как бы объяснить побыстрее, – спешил между тем ненаш. – Твоя прабабушка сама решила перебраться в мой мир насовсем. Там время для неё подходящее, омолодилась она у камня, а у нас ей жить легче, да и понравилось, кажется.

– В Немире?

– Дурацкое название придумали! – скривился парень. – Мой мир ничем не хуже вашего, даже лучше. И называется... Неважно. Короче говоря, Ясень-камень может любому помочь перейти из своего мира в другой. Но не за просто так. Вместо того, кто ушёл, тут должен появиться кто-то другой. Вот вместо твоей прабабушки сюда и засосало моего бедного дядю. По ошибке, он не хотел, должно было кого-то другого. Или Ясень-камень так решил. Зачем?.. Я не знаю. Дядя совсем почти не волшебник. Совсем, понимаешь? Не прижиться дядьке у вас и обратно никак самому не выбраться. У бедняги, я думаю, все силы уходили лишь на то, чтобы личину человеческую держать, да тебя найти.

– А зачем меня находить?

– Так он по запаху, через твою прабабушку, только тебя тут и знает. А кто бы ещё ему помог Ясень-камень найти?

– Значит он и вправду по запаху меня догонял?

– Есть такое свойство у нас, – немного смутился ненаш. – Надо дядьку домой вернуть.

– Как вернуть? А если бесполезно, если его снова засосёт?

– Надо его сюда, к Ясень-камню привести, – упрямо поджал губы он. – И Шата, прабабушка твоя обещала что-нибудь придумать. В крайнем случае я вместо него тут останусь. Поможешь?

Ненаш посмотрел с такой надеждой, что Шата и сомневаться дальше не решилась.

– Да тут твой дядька, рядом с камнем. Идём.

Она поднялась и зашагала первой. А думки опять пришли невесёлые, не хотелось даже предполагать, как ненашенский дядька отреагирует на неё, когда очнётся. Да, наделала делов: к Большому Лесу не прислушалась, ненашего по-настоящему совсем не распознала, зато приложилась по темечку хорошо. Ладно хоть прошлые тревоги почти все ушли, и на пороге у Ясень-камня головоломка из вопросов и про дом, и про бабулю с отцом начала складываться как надо. Видно, это и есть одно из основных свойств волшебного камня – раскладывать всё по законным местам в голове.

Между тем, владения Ясень-камня словно расширились. Утро и в отдалении от него осталось утром, а Большой Лес обычным тихим лесом. Парочка быстро вышла на то самое место, где под властью сонной травы и под защитным оберегом мирно посапывал ненашенский дядя.

Шате сделалось неловко, она закусила нижнюю губу. Каким-то образом знала, наверно через Ясень-камень, что парень из Немира понял всё о том, что тут произошло. Но он ничего не сказал. Даже никак особенно не посмотрел. Наклонился над сородичем и лёгким движением кисти и невнятным шепотком снял с лежащего защитный оберег, поубавил силу сна, но не убрал полностью сразу. Шата почуяла глубину волшебства, вздрогнула, но не испугалась, признала, что всё делается правильно. От обоих ненаших никакой угрозы для неё нет и быть не может, ни отец, ни Ясень-камень не солгут.

Ненашенский дядя просыпался и обретал устойчивость очень медленно, поднялся пошатываясь. Поддерживаемый племянником, послушно и молча зашагал куда надо. Смущённую Шату будто и не заметил.

 

***

Примерно в полдень отец и дочь вернулись домой. Затопили печь. Протрезвевший Рева всю дорогу виновато щурился, вздыхал, но помалкивал. Ждал, когда дочь совсем перестанет сердиться. Но молчать слишком долго было, похоже, выше его сил.

– Упрямая бабка-Шата. И чего ей в этом Немире? – проскрипел для затравки он. – Каким мёдом намазано?

– Очень даже её понимаю, – не согласилась Шата. – На тебя что ли на пьяного смотреть? А сколько ей тут было лет? Сто? А в Немире ещё поживёт. И там её уважают. Вот дядьке ненашенскому помогла, и племяннику его, надеюсь, обоих в Немире удержит. А как его зовут? Имена у ненаших есть?

– А зачем тебе? – Рева посмотрел на дочь с хитрецой. Ему понравилось, что она не всё про ненаших знает, что и он, хоть о чём-то, побольше понимает. – Вообще-то, у них не принято без согласия человека имя называть. И ты, значит, у Ясень-камня всего не выспросила? Ничего, явится ненаш, сам расскажет.

– Явится? Больно надо... – фыркнула Шата. – Лучше скажи: зачем Лизетте наш дом понадобился и как будем людям доказывать, что я твоя дочь?

– Видно сестрёнка к сорока годам научилась-таки внимательно умные книги читать. Ты же знаешь, какими силами наполнен родительский дом? А наш дом ещё мой дед строил. Волшебство тут в самих стенах заложено и новое рождается самое сильное, семейное. А то, что дочь... Тут и доказывать нечего. Вот сейчас же пойду и скажу. Только... – Рева осёкся и озадаченно почесал затылок. – Нет, нельзя так внезапно объявляться. Надо постепенно людей подготовить к тому, что я снова тут. А то и по поводу меня чего-нибудь неладное придумают.

– Я пойду, – сказала Шата. – К судье. Скажу, что ты дома. Пусть приходят вместе с Лизеттой если захотят.

В дверь постучали, видимо дымок из трубы кого-то приманил. Не дожидаясь приглашения в дом ворвалась Лизетта, но злую фурию с лица мгновенно стёрла, как только увидела ухмыляющегося Рева.

– Братец?! – не сдержала удивлённого вскрика. – Дома?

– Проходи, Лизеттушка. Присаживайся за стол, будем чай пить, – широко и фальшиво-ласково заулыбался Рева.

– Ну... Вы тут сами... Чай пейте, – Шата ни за какие коврижки не смогла бы сейчас себя заставить быть с гостьей такой же ласковой как отец. – А я побегу, мне надо.

 

***

Валис, сын Коша, оттолкнулся от подпираемой им оглобли и шагнул навстречу Шате. Она издали заприметила парня. Тот стоял у крайнего овечьего загона спиной к посёлку лицом к ней, и к лесу. Удивилась. Выглядело это так, будто Валис специально поджидал. Невысокий, но ладно скроенный юноша Шате всегда нравился. Серо-голубые глаза под пшеничным чубом светлые, ясные. Кожа на крупных ладонях чистая, белая, как спелое тесто, как и должно быть у сына мельника. Кошевичи – обыкновенные люди, не волшебники, но мука у них добрая, все знают.

– Хорошо, что вернулась. К судье идёшь?

Выражение лица у Валиса серьёзное. Взгляд настороженный, изучающий. Вот не волшебник, а укрылся так, что ни по чём не догадаешься: о чём парень думает?

– А тебе какое дело? Шпионить решил за мной? – осторожно съязвила Шата.

– Ну что ты! Можно я просто провожу? Тётка ваша лютует. Судья не разрешил ей без тебя в ваш дом заходить. И вообще, в своём решении не уверен уже, объявил, что надо подождать ещё немного, вдруг Рева вернётся.

– И чего он такой добрый?

– Потому что многие против, – парень смутился под пристальным взглядом Шаты.

Они уже входили в посёлок, но шли по улице одни как в пустыне. Правильно, на носу осень, все работают на полях, пока погода хорошая. Шата больше не смотрела на парня и на всякий случай держала приличную дистанцию. Её смущало, что совсем не чувствует, с каким окрасом у него мысли, словно не знакомый с детства Валис, а ненаш рядом вышагивет. Поневоле задумалась: чего парню скрывать? Зачем к судье за ней плетётся?

– Варя сказала, что, если что, они с матерью тебя на зиму к себе пустят.

И от этих слов между ними словно что-то прорвало. Ровно и Шата оттаяла, и Валис чувствами открылся. Она ощутила, что взгляд у парня не просто добрый и тёплый, а даже горячий. Ещё не поняла его помыслов, но необычный жар уже надёжно укутал, как пуховое одеяло. Что означает такое сильное желание защитить? Никогда раньше подобного внимания к себе от Валиса не замечала, хоть и на посиделках вечерних часто встречались. Может сама невнимательная была?

– Почему Варя?

– А помнишь, когда у неё котёнок в колодец свалился, а ты вытащила? Пока все галдели растерянные, ты ведром обыкновенным его и вычерпала.

– Ну, да. Обыкновенным ведром, без всякого волшебства.

– При чём тут волшебство?

Смущающий взгляд Валиса одарил новой волной тепла.

– Значит не все в посёлке считают, как Лизетта, что я это не я, а моя прабабушка?

– Конечно нет! Ты такая же наша Шата, как и была. Не вижу я что ли.

Шата замолчала, а провожальщик как будто испугался тишины, продолжил торопливо:

– Придёшь сегодня вечером на нашу поляну? Девчонки какую-то новую игру затевают.

«Ага», – хотела ответить Шата, но не успела. Как внезапно прилетевший пушечный снаряд, как маленькое упругое ядро, рядом очутилась знакомая обезьянка. Не давая Шате опомниться, охристо-солнечная, ловко цепляясь за юбку, за кофту, вскарабкалась на девичье плечо. Но и сама растерялась от собственной наглости, прильнула, обняла за голову тонкими лапками и жалобно пискнула. И не сопротивлялась, когда Шата расцепила ухватистые лапки и пересадила единорожку ниже, в подставленную левую руку.

– Ого! – выпалил Валис. – Откуда такое чудо?

Они оба остановились и с одинаковым удивлением разглядывали пушистую малышку.

– Не знаю... Ой, нет, знаю, – вдруг выпалила Шата.

Она вспомнила, то, что поняла про обезьянку у Ясень-камня и плюсом к этому пришла ещё одна догадка.

– Это мой подарок от бабули! Кажется, придумала моя золотая бабуля кем ненашего тут заменить. Обезьянка ведь оттуда...

– Откуда оттуда? Подарок? Рог на лбу? Опять волшебство какое-то? При чём тут ненаши?

Валис начал озадаченно хмуриться. А Шата, напротив, засияла, наполняясь пониманием и радостью.

– Валис, поверь, пожалуйста! Волшебство тут и ни при чём, почти. Я тебе всё-всё расскажу вечером. Ладно? А теперь видишь, мы почти дошли до дома судьи. Спасибо, что проводил. Дальше я сама, я побегу. Ладно?

Шата тронула Валиса за большую ладонь, слегка сжала, чего никогда раньше не делала, а потом быстро отвернулась, чтобы не поймать его новый взгляд, и побежала к дому судьи. Единорожка выскользнула из рук на землю, но не отстала, помчалась за Шатой следом, как за хозяйкой. А та ещё долго чувствовала и взгляд, и внимание Валиса. А немного позже пришла простая, лёгкая мысль: правильно, ни при чём тут вообще волшебство, всё и так делается правильно. Шата у себя дома, в родном посёлке. Обыкновенные люди вокруг. Добрые и не очень, волшебники и не волшебники. Разные, как и должно быть.