Журавли

Дальше можно не грести.

Вэйха отпустил весла. Они стукнули в уключинах и поникли, безвольно рассекли воду. Поток подхватил лодку, повлек мимо солнечных кувшинок и зарослей тростника. В тихую заводь, к берегу.

Там еще виднелись следы праздника. Истоптанная земля не успела зарасти свежей травой, и кострище чернело издалека. Никто не снял венки и гирлянды с каменного истукана, – цветы увяли на грубо вытесанных плечах, лепестки осыпались в жертвенные чаши. Аргат, Хозяин Реки. Сотни лет здесь стоит, ему, наверное, и дела нет до людей. Праздновали что-то, веселились, били в бубны у высокого пламени. И что с того? Прошло несколько дней – и берег пуст.

Вот бы также пусто стало на душе.

Лодка ткнулась в камень и замерла. Вэйха вздохнул. Зачем приплыл сюда? Не Аргату же молиться. Не поможет он, и никто не поможет, разве что время.

Журавлиный вскрик разбил мысли.

Звонкий голос, а за ним и второй. Где-то рядом гнездо, в нем пара, тонконогие строгие птицы, кончики крыльев будто обмакнули в чернила. «Они посланники небес, – объясняла Иджа. – Их нельзя ловить». Иджа так любит журавлей, все про них знает, она бы сейчас рассказала, кого они зовут, о чем предупреждают. Вэйха слушал бы ее и не перебивал, ни за что.

Только бы она снова захотела говорить, только бы стала прежней.

 

***

Вэйхе исполнилось шестнадцать прошлым летом. Стал взрослым, надел перстень с семейной печатью, а через пару лун – и медальон заклинателя. Наставники поздравляли, говорили, как равному: «Ты высоко поднимешься».

Никто тогда не ухмылялся с презрением. И звали, конечно, не Вэйхой. Гардир Зата, сын хозяина трех мануфактур – вот кем он был. Помнил сотни колдовских знаков, чертил их и перемешивал, гордился своим даром. Мог бы стать помощником отца, а мог поступить на службу к наместнику или вовсе уехать в столицу, попытать там счастья. Мог бы жениться, зажить своим домом.

Но влюбился в Иджу.

Отец не рассердился тогда. Отмахнулся, как от безделицы, сказал: «Она тебе не пара. Ладно бы просто нищая, так ведь дикарская кровь. Крути с ней, если хочешь, но втайне. Обетов не давай, судьбу с чужачкой не связывай».

«А если свяжу?» – спросил он.

«Отрекусь от тебя». Отец ответил так спокойно, так просто, что не осталось сомнений: отречется.

Иджа не заплакала, когда узнала об этом, будто других слов и не ждала. Молча слушала, как Гардир – да, тогда еще Гардир – сыпет пустыми обещаниями, бормочет извинения. Накоплю немного денег, прости, тогда уедем, возьму тебя с собой, нужно только немного подождать, прости. Иджа сидела, уронив на колени сцепленные руки, и кивала изредка, невпопад. Тонкая, светлокожая, глаза прозрачные, как утреннее небо, золотистые волосы выгорели почти до белизны. Дикарская кровь. Двенадцать лет назад Речные Ворота распахнулись перед пришельцами с запада. Те осели в городе, но своими тут не стали.

«Или пусть отречется, – сказал Гардир. – Даже безродный заклинатель не пропадет, работа найдется, выживем».

И вот тогда Иджа встрепенулась, прижала ладонь к его губам, заставила замолчать. Прошептала: «Не надо. Мне дали снадобье. Оно пробуждает дар! Я научусь колдовать, стану тебе ровней, и твой отец передумает. У меня получится. Не губи себя, не надо».

И он согласился, уступил с облегчением.

Трус и ничтожество.

 

Вот так Иджа и начала пить толченку, а он не остановил. Даже ничего плохого сперва не видел, ведь и сам как-то пробовал. Все пробовали. Высыпаешь ложку мутного порошка в кипяток, и вода начинает шипеть и искриться. Выпить надо быстро, пока не стошнило от едкого вкуса. А потом? Да ничего особенного. Мысли скачут, как шальные, трудно рисовать ровные знаки, сила рвется наружу и без них. Но не любая. Гардир не смог позвать ни огонь, ни воду, зато молнии заискрились на ладони, стоило только о них подумать. Совсем недолго это длилось, а после накатил тяжелый сон. И это все? Никчемное снадобье.

«Тебе оно не нужно, – объяснил отец. – Это для лентяев, которые не хотят учить знаки, хотят все и сразу. И для бездарей, конечно, которым иначе заклинателями не стать. Многим нужно, а для тебя это снадобье – только помеха».

Многим нужно. Да, отец в этом разбирался. Его мануфактуры славились, торговцы съезжались со всей империи, даже из столицы. Скупали невесомые расписные ткани и стекло, пронизанное многоцветными текучими узорами, – такого в других провинциях не было. Невиданный спрос, надо нанимать новых работников. Но где их взять? Сворачивать рулоны нетрудно, и любой может складывать блюда в коробки, перестилать мягкой стружкой хрупкие кувшины. Но чтоб создать такой товар, нужны люди с колдовской силой. Их мало, а обученных заклинателей – еще меньше.

Тут-то отцу и помогла толченка.

Ее везли с севера и стоила она дорого. Отец сперва покупал понемногу, для мануфактур, а потом взялся за перепродажу. Вдоль реки выросли новые склады, там горами лежали тюки с толченкой. Хранить ее было несложно: она не портилась, не растворялась в холодной воде, не горела – уцелеет и при пожаре. Главное, уберечь от воров. Гардир помогал отцу, рисовал охранные знаки на воротах и стенах, смешивал краску с каплями собственной крови, замыкал круги. Думал: да, так устроена жизнь, кто-то родился одаренным, а кому-то нужна толченка.

Понадобилась и Идже, что тут поделать.

 

Иджа теперь словно сияла изнутри. Перестала стесняться светлых волос, больше не прятала их под платком. Не могла усидеть на месте, тащила Гардира гулять на набережную, танцевала и прыгала, мужчины оборачивались ей вслед. Гардир ревновал, один раз даже подрался, но Иджа только смеялась, заливисто, беспечно, и повторяла: «Ну что ты, что ты, зачем они мне».

Теперь он видел ее каждый день. Всегда мог заглянуть в мастерскую, где трудились стекольщицы, и посмотреть, как работает Иджа. Она его не замечала. Опоенная толченкой, медленно вращала в ладонях блюдо или касалась изгибов кувшина, и в стекле расплывались узоры. Текли, наливались краской, переплетались между собой, превращались в рассветную реку: золотые и алые блики среди темной синевы.

Чтобы не злить отца, он не встречал вечерами Иджу за воротами мастерских. Приходил к ней позже, стучал в дверь. Домик прятался на окраине, среди одичавших зарослей кизила. Крохотное, хлипкое жилище, но у многих в городе и такого не было. Здесь слышался голос реки, она приносила летом прохладу, а зимой – промозглую сырость.

«Когда поженимся, – говорил Гардир, – у нас будет дом в два, или в три, да, в три этажа!» Иджа целовала его, улыбалась мечтательно. Рассказывала: «У меня все лучше получается. Ты видел? Но я хочу, чтобы были не просто узоры, хочу нарисовать журавля. Как будто он летит и отражается в реке. Так еще никто не делал, но если я смогу, тогда твой отец все поймет, разрешит, ведь я же буду лучшей». Гардир слушал и верил: все наладится.

Не заметил, когда она начала меняться.

Сперва казалось – просто устает на мануфактуре. Забывает, о чем говорила, отвечает невпопад. Раньше она бежала к двери, едва заслышав его шаги, а теперь Гардир подолгу стоял на крыльце. Ждал, когда же, наконец, щелкнет замок, заскрипят петли, и на пороге появится сонная, растерянная Иджа. И начнет смущенно оправдываться: «Пришла и заснула, не помню как». Он обнимал ее, успокаивал, гнал прочь тревогу. Подумаешь, о чем тут волноваться, его тоже клонило в сон после толченки. Но Гардир пробовал снадобье всего один раз, на него и подействовало по-другому. А Иджа еще недавно приходила с работы веселая, полная сил... Да нет, она просто устала.

Потом ее начали раздражать любые мелочи. Жмурилась от света, дергалась от обычных звуков. Жужжание мухи, вопросы Гардира, стук дождя по крыше, – все злило Иджу. Она налетала на косяки дверей, падала на ровном месте, синяки сходили медленно.

Только за работой Иджа оставалась спокойной: одурманенная, водила тонкими пальцами по стеклу, расцвечивала синевой и золотом. Узоры свивались, текли, но журавли из них не появлялись.

Гардир больше не мог себя обманывать.

Стал внимательнее следить за работниками в мастерских и заметил, что каждую неделю кто-нибудь исчезает. Некоторые возвращались – худые, с темными кругами под глазами – и жадно пили толченку перед сменой. Гардир расспросил старшего над цехом, мастера-заклинателя. Тот пожал плечами: «Выгорают. Может, и от снадобья вред, а, может, магия их сжигает. Не учились же ничему, не знают, как управлять силой».

Иджа об этом слушать не захотела. «У меня все получится! Получится! Уже скоро!» И отвернулась, закрыла уши ладонями.

Скоро она перестала обижаться и злиться. Смотрела мимо, рассеянно кивала, отрешенно обнимала Гардира. Таяла на глазах.

Тогда он понял – ничего не остается, нужно поговорить с отцом.

 

«Отпустить работников? – Отец покачал головой. – Мы не дикари, у нас рабства нет. Все знали про снадобье, сами захотели, подписали бумаги. Куда они пойдут, ты подумал? И нам взамен столько заклинателей не найти, сам знаешь. Приходится брать бездарей. Да они и счастливы, тут заработок и работа спокойная, не в грязи. С чего ты вдруг о них забеспокоился? Из-за этой девки? Я тебе говорил...»

Гардир слушал и чувствовал, как мир раскаляется, звенит яростной белизной. Сила рвалась наружу, щипала ладони разрядами молний, но Гардир умел управлять силой. Вот только со своей душой не мог справиться, она горела, кричала. Нет, не удержать предчувствие, не обуздать гнев и отчаянный, жуткий восторг – впереди пропасть, шагай, нет, остановись, ты пожалеешь, да, пожалею, да!

Он сорвал перстень с семейной печатью, швырнул с размаху. Кольцо подпрыгнуло на полу, зеленая яшма треснула, раскололась. Комнату затопила тишина, звенящая, страшная.

«Убирайся, – сказал отец. – Беги к своей девке. Ты мне не сын».

 

Да, бежать, без оглядки! Но куда? К Идже? Нет, не сейчас, не после этих слов. Значит, на пристань, к лодке, двухвесельной, легкой, исписанной заклятьями. Гардир рисовал их старательно, долго, чтобы лодка принадлежала только ему, не подпускала чужих. Позволит ли коснуться теперь, когда он потерял семью, дом и родовое имя?

Позволила. Ей не было дела до людских склок, она узнала своего заклинателя. Он налег на весла, повел лодку прочь из города. Пьянящая злость растаяла. Куда ты бежишь, зачем? Но он не мог остановиться. Греб изо всех сил, смотрел, как проплывают мимо набережные, как особняки сменяются приземистыми складами. Их ворота покрыты охранными знаками, тайнописью, замешанной на крови. За стенами прячутся рулоны тонкого полотна, короба с драгоценными вазами и горы толченки. Прочь, прочь. Позади остался первый мост, второй, третий, и река вынырнула из каменных оков, потекла свободно.

Усталость навалилась, заставила разжать пальцы. Зачем грести? Будь что будет.

Наверное, Аргат, Хозяин Реки, сжалился. Увлек лодку прочь от омутов и стремнин, потянул к себе, в заводь. Ветер блуждал в тростниках, истукан возвышался грозовой тенью. Он ли наслал дремоту? Сопротивляться не было сил. Плеск воды звучал все яснее, складывался в слоги, а те повторялись без конца: Вэйха-Вэйхи-Вэйхани... Прежнее имя потеряно, так зовись теперь Вэйхой. Что еще остается? Это подарок для безродного, милость реки.

 

Очнулся к вечеру. Взялся за весла, стер руки в кровь, но поднялся вверх по течению, вернулся в город. Пришел к Идже. Она заплакала, сказала: «Это все из-за меня», но с мануфактуры уйти отказалась. «На что иначе жить?» Вэйха уверял, что без труда найдет работу, но не так это оказалось просто.

Утром в дверь постучали. Служанка принесла весть из дома, от матери. Да, отец и правда отрекся, принародно велел вычеркнуть Гардира Зату из семейной книги. Весь город уже знает. Нет, ни младшего сына, ни дочь еще не объявлял наследниками. Он простит, подожди немного. Простит, если будешь молить о прощении, а еще лучше – если искупишь вину.

Разве можно искупить такую вину? Да Вэйха и не хотел.

Город теперь изменился. Стал жестоким, насмешливым, полным презрительных взглядов. Раньше казалось – заклинателю открыты сотни дорог, выбирай любое ремесло, везде тебе рады. Но теперь перед Вэйхой захлопывались двери, отовсюду его гнали. Колдовать умеешь? И что с того, от безродных, отверженных одни несчастья, пошел вон! Лишь на верфи его пожалели, дали работу , но и там платили немного. Вэйха не раскрывал свое главное умение, не смешивал краску с кровью. Решил: не знают об этом, так пусть остается тайной. Он выводил на бортах кораблей однообразные знаки – защита от огня, защита от воды – и старался ни о чем не думать.

Он пытался запретить Идже пить толченку, пытался не пускать в мастерскую. Но Иджа сказала: «Если не нравлюсь тебе такая – уходи». Вэйха остался.

Он не мог ее потерять.

Но терял, терял все равно. Иджа почти не говорила. Забывала есть. Порой даже не замечала, что Вэйха рядом, или смотрела – и будто не узнавала его. Выносить это было все трудней.

Вэйха теперь не спешил возвращаться домой, бродил по набережной до темноты. Знал, что Иджа не ждет его, не беспокоится – спит или просто не помнит о нем. Тяжелей всего были дни, когда на верфи не было работы для заклинателя. Время тогда тянулось слишком медленно. Вэйха садился в лодку и плыл, плыл, пока не оказывался в заводи, возле святилища Аргата.

Как сегодня.

 

***

Лодка качнулась от набежавшей волны, и Вэйха схватился за борт. Тростник зашумел, заверещали камышовки, рыба бросилась врассыпную, – пестрые тела мелькнули среди камней и исчезли.

Из зарослей выплыла плоскодонка.

– Вот и ты! – крикнул гребец. – Я уж думал, не найду!

Вэйха заслонился от солнца. Нет, этого человека он прежде не видел. Еще не старик, но уже весь потрепанный, битый жизнью. Волосы скручены в небрежный узел, щеки впалые, сизые от щетины. И глаза беспокойные, с лихорадочным блеском.

– Я решил. – Незнакомец кинул весло под скамью и поднялся во весь рост. – Будешь моим учеником.

Тронутый.

Вэйха вздохнул. Убраться бы отсюда, так ведь увяжется следом. До изгнания Вэйха тронутых не видел, будто их и не было, а как потерял семью, стал замечать повсюду. На площадях они сбивались в стаи и выкликали гибель мира, – этих Вэйха легко обходил стороной. Хуже были немногословные, цепкие одиночки: бродячие созерцатели, слуги забытых духов, послушницы, не ужившиеся среди сестер Кинии. И те, кого свела с ума толченка.

Словами таких не убедить, но напугать можно.

Вэйха вытащил из-под рубахи медальон заклинателя.

Незнакомец кивнул, отдернул выцветший рукав, показал запястье. Среди тесемок и кожаных шнурков блеснуло черненое серебро. Такой же медальон.

Вот как. Значит, и магией не пригрозишь.

– Мне наставник не нужен, – сказал Вэйха. – Уже выучился.

– Я ни с кем не делился этой наукой. – Незнакомец отцепил от пояса мешочек, взвесил на ладони. – Таких знаний у тебя нет.

Он развязал бечевку, и Вэйху замутило от предчувствия. Нет, не может такого быть, мало ли, что там... Но незнакомец запустил пальцы в кулек, ухватил щепотку мутного порошка. Показал и ссыпал обратно.

Толченка.

Зачем, почему и здесь эта гадость, нигде не спрятаться, почему. Убирайся, ищи в городе себе покупателей, а лучше пусть перевернется твоя плоскодонка, пусть Хозяин Реки тебя заберет. Почему ты привел его сюда, Аргат, почему не спрятал меня, неужели тебе и правда нет до людей дела?

Незнакомец вскинул руку, стремительно вычертил знаки – слишком быстро, не распознать – и подбросил мешочек.

Воздух вспыхнул, громыхнул. Синее пламя расцвело на миг – и осыпалось пеплом.

– Она же не горит, – выдохнул Вэйха. Перед глазами плыли темные круги, голова гудела. – Как ты сумел?

– Моя наука, – объяснил заклинатель. – Моя тайна. Но я должен ее передать, пока меня еще не схватили. Один я эту заразу не выжгу. Когда меня заберут, спалишь, что останется.

– Ты знаешь, кто я, – сказал Вэйха.

Заклинатель кивнул.

Знает, следил, неспроста оказался тут. Должно быть, бродил вокруг мануфактур и складов Заты, но не смог проникнуть внутрь. Стал выспрашивать и понял, что Гардир помогал отцу, рисовал охранные круги на воротах, – да, прежнее имя сгинуло, родовое кольцо разбито, но память осталась. Кто проберется на самый большой, самый неприступный склад толченки? Только Вэйха.

Липким илом плеснулась новая мысль: отец простит, если искупить вину. Выучи это заклятье, вызнай все, а потом приди с повинной, расскажи. Вернешь имя, дом, обнимешь мать, увидишь сестру и брата. Потеряешь Иджу. Будешь жить в достатке, считать золото, смотреть, как люди угасают в мастерских.

– Я же могу тебя выдать, – проговорил Вэйха, глядя на воду. Там плавали хлопья пепла. Любопытные рыбы выглядывали из-под камней, подбирались ближе. – Неужели не подумал об этом?

Заклинатель будто не услышал этих слов.

– Меня зовут Нур, – сказал он. – Я выбрал тебя в ученики. Станешь учиться?

Вэйха вздохнул, прижал руку к груди и произнес, как полагается:

– Наставник Нур, прошу, обучи меня.

Словно в школе. Только там носил за учителями книги и мел, а чем выказать уважение здесь? Помочь сойти на берег, вытащить плоскодонку на песок?

Так он и сделал.

Нур подошел к изваянию, коснулся жертвенных чаш и сказал:

– Призываю тебя в свидетели, великий дух.

Аргат высился темной глыбой, безмолвный и древний, как русло реки. Вэйха обхватил локти ладонями – так стало зябко. Да, промок, пока волок лодки. Или из мрака веков веет холодом? Из тех времен, когда колдуны приводили сюда учеников, заставляли клясться Хозяину Реки. Резали ладони, лили кровь на алтарь, и дух нисходил, вещал, одарял и наказывал.

Детские страшилки. Никто не знает, что тут было раньше.

Нур подобрал палку, разровнял пепел от костра, сказал:

– Смотри. – И принялся рисовать.

Вэйха опустился на корточки рядом, сперва следил, потом начал чертить сам. Пять знаков – огонь, металл, молния, тяжесть, небо – перемешивались, менялись чертами, превращались в заостренные опасные формы.

– Запомнил? – спросил Нур. – Но толку не будет, пока они лежат плоско. Рисуй их в воздухе, в десяти направлениях, пусть смотрят на небо, на землю и на все стороны света. Повторяй за мной.

Вэйха повторял, не останавливался. Как же он соскучился по новым знакам! По силе, что дышала сквозь них. Она еще не давалась, но не ускользнет, нет, сольется с голосом души, с движениями рук. Солнце клонилось к западу, тени вытягивались, где-то далеко ворочался голод. А еще дальше, почти неразличимые, бились мысли о доме среди зарослей кизила, мысли об Идже. Но росчерки заклятий заслоняли все, магия обжигала ладони.

– Держи.

Нур протянул ему тряпичный узелок, шуршащий и мягкий. Незачем развязывать – ясно, что там.

– Теперь за дело, – сказал Нур. – Сожги эту дрянь.

Знаки рассекли воздух, пламя взорвалось, ослепило синевой.

 

Иджа спала. Пришла из мастерской, рассеянно кивнула Вэйхе, задернула занавеску на окне и нырнула под одеяло. Исчезла.

Вэйха не знал, куда себя девать. Бродил по дому – Иджу все равно не разбудят шаги и скрип половиц. Из комнаты шел в кухню, заглядывал в пыльный чулан, поворачивал обратно. Касался растрескавшейся глиняной печи, смотрел на памятные безделушки. Вот бронзовая фигурка журавля – расправил крылья, сейчас взлетит. Вот еще один журавль: рисунок алой краской на белой ткани, висит над дверью, будто флаг. Гардир Зата подарил его Идже, когда? Год назад. А вот резной деревянный конус, обвит бусами, стоит на лазурной салфетке. «Мама не расставалась с этой игрушкой, – объясняла Иджа. – Значит, тут хранится кусочек ее души».

Про родителей Иджа говорить не любила. Могла, улыбаясь, рассказывать про путь с запада – «Я была совсем маленькой, но помню», – про длинную шаткую лодку, про журавлиный клин над рекой. А про родителей молчала. «Мы приплыли вместе, а потом отец ушел, мама умерла», – вот и все, что удалось услышать. Ни семьи, ни рода. Песчинка в огромном городе, как и Вэйха.

Четвертый день он не находил себе места – с тех пор, как узнал новое заклятие. Тогда, возле изваяния Аргата, Вэйха ждал, что Нур назначит новую встречу, попросит помощи. Но наставник сказал лишь: «Уплыву первым, а ты возвращайся в город, как стемнеет. Нас не должны видеть вместе». И все.

Вэйха боялся столкнуться с ним на улице, боялся, что подбежит какой-нибудь оборванец и передаст записку. И как поступить тогда? Нет, Вэйха хотел, хотел уничтожить толченку! Хотел, чтобы ни крупинки ее не осталось, мечтал вновь зажечь синее пламя. Память о нем отзывалась восторгом в сердце. Когда никто не видел, Вэйха снова и снова чертил в воздухе острые грани заклятья, но вдали от толченки они молчали.

Надо самому решиться, отыскать Нура, – но что если их схватят? Что будет тогда с Иджей, кто позаботится о ней? И как пойти против своей семьи, против родной крови? Пусть они и отреклись, но...

Это все трусость. Жалкий слабак. Нур видел его насквозь, поэтому и не позвал с собой.

Первый взрыв прогремел три дня назад, ночью. Вэйха услышал его, но подумал – приснилось. А утром пристань кишела стражей. Вход на верфь перегородили, допрашивали всех, кто шел. Допросили и Вэйху. Зачем здесь, где был ночью, кто подтвердит? Стражник в зеленом плаще выслушал ответ, сделал пометку в блокноте и махнул рукой: проходи, не толпись.

Верфь гудела от новостей и догадок. Вэйха, ты слышал, ночью загорелся корабль, да, тот самый грузовоз, что стоял у третьей пристани. Потушили, может, нам его и латать, но груз-то! Там был полный трюм толченки, и ничего не нашли, только сажа кругом. Да ну, она не горит, ясно же, украли и подожгли для отвода глаз.

Вэйха кивал, даже отвечал что-то. На душе было мерзко, сила колола ладони, просилась наружу.

Потом новые взрывы. Два или три каждую ночь. Сгорел мешок в лавке у одного торговца, расфасованное снадобье – у другого. Сгорели запасы в оружейной мастерской, сгорел флигель школы заклинателей – даже там была толченка! Горели сараи и склады на севере города. Вэйха забирался на крышу, смотрел, как бьются в ночном небе синие отсветы.

Склады отца стояли нетронутыми. Сторожей там немного, можно подобраться незаметно, но стены заколдованы от чужих чар и взлома. Ворота откроет лишь тот, у кого есть заговоренный ключ. А еще тот, кто рисовал охранные знаки, подмешивал в краску капли своей крови.

Как Нур сказал тогда? «Когда меня заберут, спалишь, что останется».

Вэйха отвел взгляд от полки с безделушками, снова дотронулся до печи и заглянул в комнату. Иджа лежала, свернувшись калачиком, дышала неслышно. Тонкие пальцы скомкали одеяло, по подушке разметались светлые волосы.

Вэйха вздохнул и вернулся на кухню. Принялся чертить заклинание в воздухе, – острые знаки рвались к земле, к небу, ко всем сторонам света. Сила дрожала, жаждала стать огнем – и гасла в пустоте.

 

Где же Иджа?

С тех пор, как начались поджоги, Вэйха перестал вечерами бесцельно бродить по набережной, с верфи сразу спешил домой, ждал Иджу. Но сегодня она не шла слишком долго. Солнце уже провалилось за крыши домов, комнаты затопил сумрак.

Почему ее нет?

Вдруг Нур сумел забраться на мануфактуру, запалил там толченку? Нет, взрывы слышны издалека и всегда ночью. Но что-то случилось. Иджа могла забыть путь домой, заблудиться в путанице улиц. Могла заснуть прямо в мастерской, а ключник не заметил, запер. Или Иджу окликнул прохожий, увел за собой, затащил в безлюдный переулок – и никто, никто не поможет! Или...

Вэйха больше не мог ждать.

Толкнул калитку и поспешил на север, в мастеровую часть города. Мимо старых приземистых домов, мимо садов за покосившимися оградами. Вечерний свет прорывался сквозь заросли, алыми пятнами ложился на мостовую. Как кровь. Говорили, при последнем взрыве кого-то ранило. И пусть, только бы не Иджа, только бы она была жива.

Вэйха оглядывался по сторонам, искал ее за чужими заборами. Из распахнутых окон тянулись запахи рыбной похлебки и печеных клубней, доносились голоса и смех. Обычный вечер, и никому нет дела, что Иджа пропала. Как ее искать, где? Скоро ночь.

На Монастырской площади разгорались фонари. Кристаллы в круглых колбах мерцали, наливались сине-зеленым светом, воздух казался морской водой. Вэйха остановился – и увидел Иджу.

Ее вел под руку мастер-заклинатель Кафит, старший над цехом. Она не вырывалась, но шла странной, ломанной походкой. Лицо застыло, глаза смотрели в пустоту, – будто Иджа исчезла, осталась лишь оболочка.

– Ты куда ее тащишь?! – крикнул Вэйха и кинулся к ним.

Кафит взглянул почти без презрения, устало.

– К сестрам Кинии. Они позаботятся, у нас с ними уговор.

К сестрам Кинии? Зачем ей в монастырь, она никогда...

Вэйха взял ее за руку. Пальцы Иджи не сжались в ответ, лежали безвольно.

– Что случилось? – спросил он. Через силу, еле слышно.

– Надорвалась, – ответил Кафит. – Слишком выкладывалась, и снадобья ей нужно было все больше. Ты не думай... Я предупреждал ее, я всех предупреждаю, хотел отправить домой на пару дней. Да разве их убедишь?

Вэйха смотрел на Иджу. В колдовском свете фонарей ее губы стали мертвенными, бледная кожа отливала синевой. Ресницы вздрагивали, но глаза – с огромными, черными зрачками – казались незрячими.

– Ты давай, вот что, – продолжал Кафит. – Помоги мне отвести ее в монастырь. Сестры Кинии ей помогут, они знают, что делать. Это сейчас она тихая, а завтра начнет буянить, совсем ее скрутит без снадобья. Но даже чуть-чуть давать нельзя – сила ее убьет, сразу. А в монастыре ее запрут, проследят, посидит под замком пару недель.

– А потом? – спросил Вэйха. Он не мог обернуться к мастеру-заклинателю, не мог оторвать взгляда от Иджи.

– Как знать. Если не очнется, то останется в монастыре, о ней будут заботиться. Но некоторые приходят в себя, и даже колдовать снова могут.

Приходят в себя и спешат на мануфактуру. Исхудавшие, с темными кругами под глазами. Жадно пьют толченку перед началом смены и садятся за работу. И надрываются снова.

– Нет, – сказал Вэйха и обнял Иджу. Она не обняла его в ответ и не оттолкнула, замерла безучастно. – Я отведу ее домой.

– Уверен? – спросил Кафит. – Если умрет, вина на тебе.

Вэйха не ответил. Потянул Иджу за собой, и она пошла – ломанной, шаткой походкой.

 

– Болел? – спросил глава верфи. – Знаю я, как вы болеете...

Вэйха зажмурился на миг, вытер пот со лба.

До чего же жарко здесь, в конторе, ни ветерка из распахнутых окон. Неделю Вэйха провел в четырех стенах и не заметил, как наступило лето.

Глава верфи захлопнул амбарную книгу, взглянул из-под кустистых бровей. Как сидит целыми днями в пыльной духоте, среди стеллажей и ящиков? Даже дома сейчас лучше.

Иджа осталась там, совсем одна, в сумраке. Вдруг она... Нет, нельзя думать об этом.

– Хотя вид у тебя и сейчас не очень, – сказал глава верфи.

Неделя, всего неделя, но такая долгая. Когда первым утром Иджа заговорила, Вэйха обрадовался, решил – все будет хорошо. Но она не узнала его, не узнала свой дом, искала толченку, дралась и кричала, кидалась к дверям. А вечером ей стало совсем плохо. Она корчилась и хрипела от боли, а что мог сделать Вэйха? Только сидел рядом, проклинал себя, не давал Идже пораниться, заставлял ее пить воду. Сколько это длилось, день, два? Вечность. Потом Иджа затихла. И таким же тихим и пустым стал дом. Вэйха хотел побежать за помощью, хоть на мануфактуру, хоть к сестрам Кинии, – но не мог отойти, боялся! Вдруг это последний вдох Иджи, последний удар ее сердца?

Но она открыла глаза. Невидящие и тусклые. Больше не кричала и не говорила, почти не шевелилась по своей воле. Но подчинялась просьбам Вэйхи: умывалась, пила, ела, шла, куда он указывал. А если он молчал, Иджа сидела неподвижно, смотрела в пустоту. «Некоторые приходят в себя», – так ведь сказал Кафит? Некоторые.

Страшно было оставить ее даже ненадолго, но еда кончилась, и нужно было заглянуть на верфь, узнать, ждут ли там еще Вэйху или выгнали. И он решился. Закрыл все ставни, запер дверь, отправился в город.

– Вот что. – Глава верфи задумался, принялся барабанить узловатыми пальцами по столу. – Сегодня и работы особой нет, иди, отдыхай, набирайся сил. Но, может, потом найдется для тебя дело получше. Слышал уже, что поджигателя поймали?

Вэйха покачал головой.

Вот как. Пока он сидел в могильной тишине, пока смотрел на застывшую Иджу, Нур попался. Все-таки это случилось.

– И оказался он знаешь кем? – продолжал глава верфи. – Заклинатель из столицы, вольнодумец, его давно искали по всей империи. Но вот ведь какое дело – столько складов и лавок он поджог, а склады Заты стоят, как стояли. Не сумел к ним подобраться. Это ведь ты их опечатывал, рисовал на них защиту?

– Ее рисовал Гардир Зата, – сказал Вэйха.

– Верно. – Глава щелкнул пальцами, отогнал зло. Будто говорили об усопшем. – Скоро тебя начнут спрашивать, захотят купить это умение. Многим нужна такая защита, мало ли откуда еще ждать беды. Но ты пока не продавай. Может, сумею тебе дать то, что другие не предложат. Возьму тебя в семью, снова получишь родовое имя. Дело это не быстрое, так что и ты не торопись, подожди.

Родовое имя. Пусть не такое громкое, как прежде, но настоящее. Получишь его – и перестанешь быть изгоем, город примет тебя. Все будет почти как прежде. Или лучше.

«Когда меня заберут, – сказал наставник, – спалишь, что останется».

– А сейчас иди домой, – глава верфи кивнул на дверь. – И запомни, о чем я говорил.

 

В чулане нашелся дорожный мешок – потрепанный, но еще крепкий. И вместил немало: смену одежды для Вэйхи и Иджи, одеяло, флягу с вином, вяленое мясо, ломоть сыра и круглый хлеб. Вэйха выпрямился, поднял свечу. Спросил:

– Иджа, что нам еще взять?

Она сидела возле кухонного окна – запертого, темного. Там, снаружи, уже наступила ночь, но знала ли об этом Иджа? Смотрела перед собой, лишь ресницы вздрагивали. Вэйха отвернулся.

Тени качнулись, свет свечи скользнул по столу, по печи и полкам. Вот он, резной конус, память о матери Иджи. Вэйха осторожно завернул его в лазурную салфетку, спрятал в мешок. Взять и бронзового журавля или того, нарисованного, что висит над дверью? Нет, пусть остаются.

Или остаться самому? Еще не поздно.

Вэйха задул свечу, прислонился к стене. В темноте все звуки стали громче. Мыши суматошно скреблись под полом, тяжело билось собственное сердце, шелестело дыхание Иджи. Она сидит здесь, как в склепе, будто похороненная заживо. Вэйха выйдет сейчас за порог, и что будет, если он не вернется? Время есть, можно отвести ее к сестрам Кинии, а потом, если все сложится удачно, – забрать.

Нет, нет, нельзя ее отдавать никому!

Вэйха опустился на колени, взял Иджу за руки.

– Если я отдам тебя, – прошептал он, – то у меня ничего не получится. А если буду знать, что ты тут, то все сделаю и вернусь. Дождись меня. Пожалуйста, Иджа.

Пусть она даст знать, пусть хоть шелохнется, сожмет пальцы! Но она сидела неподвижно, дышала по-прежнему, ровно.

Вэйха прижался лбом к ее ладоням и повторил:

– Дождись меня.

И встал – поспешно, только бы не передумать, скорей. Вышел на крыльцо, закрыл дверь, потянулся за ключом и тут же остановил себя.

Запирать нельзя.

 

Туман клубился, прятал лодку.

Вэйха греб осторожно. Порой опускал весла, вглядывался во мглу, на миг разрывал ее заклятьем. Порой чертил знак огня, и вода дымилась, белая пелена поглощала мир. Одежда намокла от тумана, липла к телу, дышать было все тяжелей. Мимо проплывали мутные огни – фонари на кораблях и причалах. Сколько еще до складов? Уже близко.

Страх ворочался в груди, расползался, тянулся к кончикам пальцев. С чего ты решил, что тебе это по силам, Вэйха? Ты ведь слабак, ты трус, не помог Идже, не спас, так не губи себя хоть теперь, поверни, сдайся.

Вэйха сжал зубы и навалился на весла.

В небе загорелся зеленый фонарь – вспыхнул, погас, вспыхнул снова. Маяк над первым мостом. Значит, склады совсем рядом.

Течение качнуло лодку, толкнуло к берегу.

– Аргат, – прошептал Вэйха. – Помоги мне.

Когда в последний молился по-настоящему, всем сердцем? В детстве, когда ходил с матерью в храм, слушал пение сестер Кинии, смотрел на сияющие витражи. А потом забыл и богов, и духов, полагался лишь на себя.

– Аргат, – повторил Вэйха, и лодка качнулась вновь. – Я никогда тебя не чтил, но ты подарил мне новое имя. Мой наставник, Нур, призвал тебя в свидетели. Дай мне силы – больше ничего не прошу. Не дай оступиться.

Туман всколыхнулся – на миг открыл темный берег, гряду приземистых домов. Вэйха торопливо высек знак огня, и молочная пелена стала гуще, тяжелей. Но теперь уже не сбиться с пути, ясно, куда плыть.

Вэйха развернул лодку к берегу.

Из тумана выступили причальные столбы. Вэйха накинул канат, затянул и прислушался. Тишина. Нет, вот плеск волн, собачий лай вдалеке, унылый скрип незапертой ставни, крик чайки – зовет птенцов, боится потерять их во мгле. Но не слышно людских голосов, железо не клацает и не гудят сигнальные рожки. Все спокойно.

Вэйха выбрался на пристань, знаком позвал туман за собой. Тот послушно пополз, окутал липкими волнами. Теперь в двух шагах ничего не видать. Сторожа – раньше их было трое, но кто знает, сколько теперь? – не разглядят пришельца. Только бы самому не заблудиться, не ходить кругами во мраке.

Кровь поможет.

Вэйха вытащил нож, полоснул запястье. Порез потемнел, вспыхнула запоздалая боль. Терпи, прислушайся. Ты делал так прежде, кровь взывает к крови, где она, куда идти?

Боль выгнулась, алой нитью ушла в туман. Вэйха сделал шаг, еще один, пошел быстрее. Рана налилась кровью, капли потекли по коже. Хорошо, пусть не останавливается, скоро пригодится.

Он шел, и нить боли укорачивалась, сжималась, как пружина. Еще миг – и клочья тумана разошлись, Вэйха коснулся стены. Ночь поглотила защитные знаки, ни одного не видать, но пальцы чувствовали их, узнавали. Да, это узоры, которые рисовал Гардир, смешивал краску со своей кровью, замыкал круги снова и снова. Сам изобрел этот способ, никто его такому не учил. Как же он гордился этим открытием, как оберегал его! Даже наставников не захотел посвятить в тайну, рассказал лишь отцу. Тот пытался слушать, а потом сказал: «Для меня слишком сложно. Но главное я понял – твою защиту никто не вскроет». Отец, хоть и ходил когда-то в школу заклинателей, хоть и получил медальон, торговлю любил больше колдовства.

Узоры горели, дрожали под ладонью. Вэйха отыскал перекрестье линий, обмакнул пальцы в кровь, нарисовал знак разрыва.

Руку ошпарило, сила пошла рябью, голова закружилась. Вэйха судорожно глотнул воздух, но легче не стало. Кто знает, что будет, когда знаки совсем распадутся, когда... Нет, начал – нужно завершить.

Он медленно шел вдоль стены, разрывал узоры. Кровь текла неохотно, рана ныла, земля качалась под ногами. Ничего, еще чуть-чуть. Вот так. А теперь знак движения – пусть заклятье летит, мчится вперед.

Вэйха отступил, перевязал запястье платком. Страх успел кольнуть сердце: ничего не вышло, все зря. И тут же донеслось эхо силы – побежало по стенам, по крышам, по черепице и кирпичам. И стихло. Вэйха больше не чувствовал своих узоров, кровь не тянулась к крови. Остались лишь пустые рисунки на стенах, а защита исчезла.

Он подошел к воротам.

Три тяжелых засова, висячие замки. Не беда, их легко сломать.

Колдовство пронзило металл, он поддался, хрустнул. Слишком громко! Сейчас запоют рожки, послышатся крики сторожей – нет, все тихо. Вэйха толкнул створку ворот.

Внутри было темно, но он помнил, как устроены отцовские склады. Узкие проходы, ряды ящиков и тюков. Но вдруг ошибся, открыл не ту дверь, и тут нет толченки, только шелковые ткани и многоцветные стеклянные блюда? Те, на которых так и не появились журавли.

Будь, что будет.

Вэйха вскинул руку и расчертил воздух знаками Нура. Молниеносные, отчаянные, они вырвались из-под пальцев, устремились к небу, к земле, к четырем сторонам света.

Взрыв громыхнул, сбил с ног. Вэйха откатился, попытался встать, синяя вспышка полоснула по глазам. И снова загрохотало, без умолку, еще и еще. Какая мощь, неистовое пламя, скоро стены рассыпятся, огонь переметнется, поглотит склады, будто кара небес, за толченку, за муки людей, за все, надо принять эту кару, остаться здесь!

Нет!

Иджа! Надо вернуться к ней!

Вэйха вскочил, кинулся к реке, нырнул в туман и отвязал лодку. Грохот не утихал, пламя бушевало над крышами, ветер обдавал горечью, сыпал клочьями сажи. Вэйха оттолкнулся от причала, принялся грести изо всех сил.

Взрывы гремели еще долго, и мгла не могла скрыть синие отсветы пожара.

 

Дым добрался и сюда, к старой изгороди и зарослям кизила. Но улица была пуста. Если люди и проснулись, то прятались в домах, свет не зажигали, лишь в дальнем саду мерцал фонарь.

Вэйха распахнул дверь, вывел Иджу. Она шла послушно, но не отзывалась, слепо смотрела в ночь. Только бы никто не попался на пути, не начал расспрашивать, не увидел окровавленную повязку на руке Вэйхи. Он чувствовал, что слабеет с каждым шагом – всю душу вложил в колдовство, и сил почти не осталось. Вот бы лечь, отдохнуть хоть немного, уснуть. Забудь об этом, еще нескоро будет время для сна.

Вэйха усадил Иджу в лодку, забрался сам. Зажмурился, позвал туман – сердце заколотилось, голова загудела, как пустой барабан. Но даже капли магии хватило, мглистые потоки окутали борта. Можно плыть.

Вниз, вниз по течению. Навстречу крикам и набатному гулу, хлопьям пепла и умирающему пожару. Мимо пристаней, мимо маяка, под первый мост, под второй и третий. Прочь из города, по вольным потокам реки.

Вэйха греб. Каждое движение отзывалось болью – но далекой, чужой. Небо светлело. Иджа не шевелилась, только ветер трепал ее волосы. Туман бледнел, расходился, таял в тростниках.

Вот и знакомая заводь: желтые пятна кувшинок, тень изваяния над водой. Аргат, Хозяин Реки. Помог, не бросил, пусть Вэйха и не обещал ничего взамен, не сулил подношения и жертвы.

Спасибо тебе, великий дух.

Все меньше, меньше становилась темная глыба, почти не различить, вот-вот исчезнет. Так далеко Вэйха никогда не заплывал.

– Журавли, – сказала Иджа. – Смотри, летят!

Как во сне, Вэйха взглянул ввысь.

Журавлиный клин изгибался, тянулся от ночи к утру, солнце сияло на распахнутых крыльях. Едва веря, Вэйха обернулся к Идже.

Она улыбалась. В ее глазах – счастливых и ясных – отражалось рассветное небо.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 18. Оценка: 4,39 из 5)
Загрузка...



Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...