Дорога к усадьбе почти не изменилась: всё тот же неиссякаемый ручеёк туристов, пологий подъём наверх, висячий мост, беспечно перекинутый над разинутой бездонной пастью-пропастью. Госпожа К. знала c детства, насколько коварна бездна у ворот, и как мало находится смельчаков пройти над ней по шатким перекладинам. Она тоже была не из числа отважных — на краю оврагов, обрывов и ущелий с ней обычно случался приступ паники, длящийся несколько часов. Но теперь она стала совсем взрослой и смогла преодолеть страх ради важной цели.

Отведя взор в сторону и немного вверх — так, что стали видны облака у горизонта, — молодая женщина ступила на край обрыва, расположенный вертикально к лесенке, не дыша прошла вдоль пустоты и спрыгнула на площадку у входа.

Её ждали. Ворота распахнули во всю ширь, будто посетительница в Экскалибур-лимузине въезжала на территорию огромной усадьбы — произведения всех видов искусства сразу, — часть которой не так давно превратили в музейный комплекс (образцово-показательный экземпляр идеального жития-бытия).

Далеко впереди, на противоположной стороне вотчины, располагался хозяйский дом, а если быть более точным, то самый настоящий замок, дворец. Не сдержавшись, она вздохнула: воспоминания хлынули как вода из фонтана-одуванчика, стоящего на таймере.

Дорогой гостье подали двухместный электрокар, так как пешком до замка идти было далековато: через огромный участок настоящего леса; по каменному мосту над довольно широкой рекой, минуя парк с вьющимися цветочными тоннелями, беседками, фонтанами, скульптурами; а также мимо нескольких витиеватых архитектурных шедевральных творений, считающихся культурным наследием чуть ли не всего человечества.

Какой бы она стала, если бы не уехала? Если бы все эти владения по праву наследницы принадлежали ей, как принадлежат чёрные лакированные босоножки на тонком высоком каблуке, купленные вчера вечером? Или новое ярко-жёлтое крепдешиновое платье с черным сетчатым подъюбником? Женщина нервно одёрнула крикливый подол, показавшийся вдруг неуместным, откровенным китчем даже на здешнем празднике снобизма и претенциозности. Напрасно она оделась вызывающе. Выглядит глупой строптивой девчонкой, как и в тот день, десять лет назад. Презирая чужое превосходство, стремится его превзойти? Как-то некрасиво...

Приуныв, К. подпёрла кулаком подбородок, облокотившись на стойку боковой дверцы, и сосредоточилась на лесном пейзаже. Он был красив, и это обнадёжило, ведь красоту она считала одним из признаков истины.

Шёл сезон дождей, и лес изобиловал грибами. Росли здесь, похоже, только съедобные экземпляры — опята? Вдалеке — лисички? Она не разбиралась, но мухоморов точно не было, уж их-то она бы легко узнала. Но зачем знать в лицо тех, кто противопоказан? Если во врагах не нуждаешься, почему они существуют? Следует раз и навсегда разлюбить абсолютно все грибы, все без исключения. Стереть с пути, и уж тогда ядовитые переедут в параллельный мир! Сосуществование без соприкосновения её вполне бы устроило!

Впрочем, неотвратимо приближающаяся смерть стёрла границы между мирами, вот К. и попалась на бабушкины уговоры.

Боялась уйти, не попрощавшись? Или надеялась на спасение? И то, и другое заставляло чувствовать себя жалким клопом. Зачем было, поссорившись с отцом, покидать семью навсегда, отказавшись от прав и привилегий, если всё-таки вернулась, поджав хвост, якобы из-за бабули, тем самым признавая себя неправой? Трудно принять поражение, но деваться некуда: вот она уже здесь, перед высохшей, сгорбленной, желтолицей, но отнюдь не подурневшей бабушкой, встречающей внучку, сидя в инвалидном кресле, как на троне.

На заднем плане, в глубине большого холла из мрамора, хрусталя и шёлка, маячили принарядившиеся родственники — сестра отца с семьёй, мачеха — и незнакомый молодой мужчина, чья наружность, приятная и доброжелательная, почему-то успокоительно подействовала на гостью, изящно-нерешительно застывшую в дверях.

Нет, всё же неплохо — выглядеть ослепительно. Один — один. Привлекательность — не просто защитная реакция. Это непревзойдённое оружие. Горделиво вздёрнув подбородок, К. тут же укорила себя за банальность, которую ненавидела больше всего на свете, и поклонилась:

— Здравствуй, бабушка.

Остальных, таращившихся на вошедшую, будто на инопланетянку, пришлось убрать из поля зрения — стереть. Включая милейшую мисс Г. — старенькую, сильно раздавшуюся вширь экономку, которая, став свидетельницей возвращения блудной дочери, немного обезумела от радости, начав одновременно и плакать, и смеяться.

Стереть! Прочь телячьи нежности. Ни в коем случае нельзя пустить слезу или разинуть от изумления рот. Приветствуется только равнодушие и утончённая презрительность. Простить ещё не означает — принять. Курс: пересилить себя в две тысячи сто пятнадцатый раз.

— Как ты, бабушка?

— Как ты, внучка?

В ответ никаких серьёзных подробностей. От чая неприступная царевна, конечно же, отказалась, и беседа зашла в тупик. Незримая, но явно ощущаемая неприязнь, исходящая от госпожи К., отравляла воздух. Не очень красиво...

Женщина почувствовав на себе чей-то взгляд. Откуда? Фантазия сбоя не давала, и никого, кроме бабушки, в зону видимости попасть не могло. Однако тот самый незнакомец, обладатель располагающей к себе внешности, приблизившись на опасное расстояние, нарисовался на горизонте и взирал на виновницу семейного собрания пристально и обеспокоенно. Последняя глаз отводить не стала, таким образом спасаясь от унижения: переключившись на мужчину, она успела остановить слезу, готовую вот-вот подступить к краю века и скатиться по щеке.

За окнами вдруг стемнело, набежали тучи. Что ж, пусть. Долг выполнен — прощальный поклон отвешен, пора уходить.

Но бабушка на то и самый старший член семейства, чтобы командовать:

— У меня есть план. Вернись домой, — властно потребовала она. — Отец...

— Всё будет хорошо! — перебила внучка, натянуто улыбнувшись.

Она ожидала подобной атаки и внутренне была готова её отразить. Реплика из уст бабули, включающая отвратительное, неприемлемое слово, состоящее из четырёх букв и начинающееся на «о», сработала безотказно. Ноги сами понеслись прочь. Порывисто простившись, госпожа К., тем не менее, смогла спокойно развернуться и царственно спуститься по ступенькам. Она остановилась перед электромобилем. Полил дождь. Идеально. Дождливое платье, пронизанное ненастоящими лучами солнца, смотрелось милее, чем сухое. Красиво!!!

Дорога обратно, разумеется, оказалась в два раза короче, и вот, выйдя из авто, преодолев в последний раз пространство над глубоким оврагом, она ступила на твёрдую почву. Босоножки отяжелели от воды. Без сожалений избавившись от них, босиком отправилась вниз по тротуару. Простуда не страшна! Денег на лечение нет, да и не собирается она лечиться, даже если бы и были. Всё кончено. Вода извивалась под пятками, щекотала, будто резвящиеся у берега медузы. Оторвавшись от земли, довольная собой и тем, как всё прошло, она долетела до трамвайной линии и легко приземлилась у края обочины. Дождь почти закончился. Госпожа К. посмотрела направо, налево и услышала позади мужской голос.

Слов было не разобрать, но от неприятной интонации засаднило в горле: молекулы мокрого асфальта взмыли вверх, смешались между собой, став мерзким духом-буером ¹, который тут же протянул к тонкой женской шее свои кривые козлиные руки.

Не оборачиваясь, она побежала налево вдоль рельсов. Мужчина последовал за ней. Пришлось остановиться и обернуться. Это был человек лет шестидесяти, невысокий, лысый, темноволосый. Некрасивый. Но не потому, что был стар, короток и облысел. А потому, что из него буквально выплёскивалось нагловатое предубеждение и осуждение.

— Я иду за вами от самого дома! Неужели не видели? Проявите уважение к старику! Почему снова сбежали? Хозяйка извелась от горя, надеялась на ваш приезд, а вы повели себя так высокомерно! — шепеляво, брызгая слюной, фальцетом прокричал человек и скуксился, будто бы хотел, но никак не мог раздавить застрявшего между зубов живого тарантула.

Борясь с отвращением и сочувствием, К. вновь рванула вперёд. Старик за ней. Через несколько шагов она резко развернулась и бросилась назад. Старик за ней! Но тут пришло спасение извне. Послышался чей-то приятный бархатный молодой (в противовес писклявому старческому) баритон:

— Оставьте её в покое.

Преследователю помешали, и тот отстал. Вот и славно. Спасена второй раз за сегодня. Прекрасные рыцари водятся в этих не-прекрасных краях! Что ж, похвально, она благодарна, но устала. Метания над безднами да по лужам — занятие не из приятных.

Пора перебраться на другую сторону улицы. Там, впереди, за Белым кремлём, Старым городом, в часе ходьбы — отель, и сегодня вечером она выпишется оттуда и отправится прямиком на вокзал.

Но не успела она и шага сделать, как справа послышался стук колёс и раздался звонок трамвая. Женщина резко отступила назад, поезд тоже остановился. Вагоновожатый махнул рукой, пропуская ярко-жёлтого продрогшего пешехода. Госпожа К., перепрыгивая через скользкие рельсы, снова побежала. Ветер развевал длинные, ровно остриженные, будто по линейке, светло-русые волосы. Когда сила дуновения помножилась на скорость бега, достигнув апогея, они взмыли вверх и поплыли воздушными змеями вдоль земли, параллельно течению рек. Это был нежный и приятный ветерок. Такой же, как в ночном автобусе, идущем из Чжанцзяцзе до Цзишоу, в котором даже зимой не поднимают оконных стёкол...

Оказавшись на пешеходной дорожке, беглянка на ходу оглянулась, проверяя, нет ли погони? Погони не было, но потеряв равновесие, она налетела на кособокий электрический шкаф и задела рукой висевший на его распахнутой дверце спиленный замок. Он был похож на старый засаленный выброшенный шнурок. Теперь здесь останутся отпечатки её пальцев. Но зачем кому-то понадобилось вскрывать электрический шкаф? Чтобы выпустить оттуда потоки ионов и налить багрянцем пазори?

Не иначе!

Впрочем, даже если её причислят к злоумышленникам, будет поздно, схватить её не успеют. Плевать.

И она побежала дальше, к воротам под колокольней. Ворвавшись в Старый город, сама как поток ионов, понеслась мимо башен, тайных переходов, неприступных ограждений — камней, сплетающихся в схватке с дождевыми каплями, то появляющимися, то исчезающими... Она бежала, пока на пути не встала высокая и длинная, без конца и края, каменная стена. Ноги замёрзли, а от них — всё тело. Зубы стучали. Наступил тот момент, когда красота любого типа перестаёт иметь какое-либо значение.

К. пошла вдоль стены, надеясь найти лаз или проход. Чаяния вскоре оправдались: она наткнулась на перекидную лестницу, ведущую к небольшой сквозной нише у самого верха преграды.

Сопротивляясь недовольству платья, потревоженному очередным порывом сильного ветра, женщина взобралась наверх и устроилась в тёплом алькове: не помещало бы передохнуть пару минут. Вытянутые вперёд ноги с благодарностью расслабились и перестали гудеть.

За стеной, наверное, открывался прекрасный вид, но обзор перегораживала некрасиво торчащая, будто бородавка на кончике носа, белая четырёхугольная башня. В ней, прямо напротив неуёмной К., призывно маячила бойница, в которую, рискуя свалиться с тридцатиметровой высоты, пришлось заглянуть, дабы удовлетворить любопытство.

Вдалеке за деревьями и домами виднелась река, неторопливо бегущая на юг. В реку падал дождь. Промежутки воздуха между каплями сливались, развернув водоём, ярь-медянку, на сто восемьдесят градусов, от чего та протянулась до самого неба.

— Как вы туда забрались? Это запрещено посторонним! — снизу раздался возмущённый женский голос. Леди с зонтом в длинном, но промокаемом плаще-вердигри ², задрав голову, укоризненно глядела на самозванку.

— Я только сделаю фото, отсюда открывается великолепная панорама! И сразу же покину запретную зону, обещаю, — зачем-то соврала та.

Вердигри, осуждающе покачивая головой, исчезла под зонтиком, а потом исчез и сам зонт.

Так быстро сдалась? Разочарование. Госпожа К. снова улеглась, прикрыла глаза, сложила руки на груди. Хорошо бы умереть прямо здесь.

Кажется, она задремала, потому что всё вокруг вдруг рассветилось солнцем, заиграло ярко-жёлтым, а платье посерело.

Вышло красиво.

— Там, что, покойник? — чей-то резкий окрик разбудил её, и она подняла голову.

В бойнице напротив появились три мужских головы на одной шее. Все они были в касках.

— О, живая. Смотрит на нас! — радостно сообщила та, что маячила посередине.

— Эй, вы зачем там улеглись??? — сердито крикнула другая. — Здесь идёт реставрация! Уходите, нельзя!

— Ухожу, ухожу! — проворчала госпожа К. — Толстяки! Нельзя, видите ли!.. Суок ³ притеснять нельзя, а не!.. Ничего-то вы не знаете! — она покорно села, спустив ноги с обратной стороны.

Но лестница тоже исчезла.

Высота почему-то не страшила. Странно... Ведь внизу зияла самая что ни на есть настоящая пропасть. Как-то нелогично? Впрочем, не это сейчас главное, а отсутствие спуска...

Третья голова не преминула воспользоваться замешательством неудачливой скалолазки и раздражённо добавила:

— Ну и как вы собираетесь спускаться? Вот зачем залезли?! Теперь помогай всяким недотёпам!

— Она уже уходит, не волнуйтесь, — тот самый баритон, замеченный в семейном гнезде и на трамвайных путях, появился откуда не возьмись, принёс складную металлическую лестницу и приставил её к стене.

Спасена им в третий раз. Бинго! Или фиаско?

В этот миг дождь перестал, и цвета снова изменились.

Женщина осторожно ступила на первую ступеньку. Юбка неизбежно раскрылась, как бутон колокольчика, сопротивляясь земному притяжению, утягивая в небо. Спаситель терпеливо ждал, не забывая обеими руками придерживать нижнюю часть неустойчивой конструкции.

Оказавшись на земле, госпожа К. сухо произнесла:

— Ваша учтивость выше всяких похвал.

— Вряд ли, — ответил мужчина и накинул на плечи озябшей даме свою куртку.

Вместе они вышли из Старого города и направились в сторону отеля.

— Спасибо за троекратную помощь, а теперь ступайте своей дорогой, — недружелюбно бросила К. и пошла быстрее.

— Троекратную? – удивлённо переспросил спутник, не отставая.

— Да не важно. Зачем идёте за мной?

— Э-э-э... Ну... Тому причиной ваша загадочность.

— Хм. Яркое намокшее платье и босые ноги, что ли?

— Нет. Хотя и не стану отрицать — выглядите сногсшибательно. Даже с дождливой причёской и в измятом платье. Но дело не в них. Ведёте себя чересчур иррационально — переход над глубоким ущельем вас страшит, а лазанье по отвесной стене — нет. И этот отрешённо-блуждающий взгляд... Там, в холле, с бабушкой...

— Признавайтесь: она послала вас? — её голос звучал по-прежнему сухо.

— Не совсем. Когда вы сбежали, я кинулся в погоню, а на самом выходе бабушка окликнула меня и попросила вернуть вас. Наши... Э-э-э-э... Порывы совпали, понимаете?

— Нет, вынуждена разочаровать. Вы вообще кто? И что в моём взгляде порывистому мсье показалось ненормальным?

— Разве я наградил сияние ваших прекрасных глаз столь нелепым эпитетом?!

— Поняла, кто вы. Зануда! Спрошу проще: что же с моим взглядом было не так?

— Всё. Он будто выражал весь спектр доступных вам эмоций разом. Он не вязался с элегантным нарядом, утончённым лицом... Ваша деланно-вызывающая мимика не соответствовала его смятенности, апатичности и даже обречённости!

— Подкупает, когда кто-то способен заприметить бурю эмоций, удерживаемую в... Или наоборот — выплёскиваемую из? — нашего воображения. Не настолько вы и учтивы, как подумалось поначалу. И не настолько я несчастна, как вы живописуете.

— Эм... Тогда найдём причину попроще! Вы мне понравились.

— Убийственный аргумент. Долго ещё собираетесь топтаться рядом? — поинтересовалась женщина, снимая куртку: — Заберите, это тормозит процесс сакрализации моего пути.

— Уж не убийство ли вы задумали? — испуганно спросил он, принимая вещь обратно.

К. остановилась. Баритон тоже. Между ними повисла ветка боярышника. Как жаль, что не из Гластонбери ⁴! Фальшивка. Подмена. Красиво, но огорчительно.

— Мой визит — извинение. На большее я не способна, не могу выносить это семейство дольше пяти минут, понимаете?

— Но это ваше семейство.

— Зато не ваше, верно? И не вам меня переубеждать. Просто идите своей дорогой!

— Иду своей — в том-то и суть! — он в замешательстве почесал затылок. — Чувствую, будто бы вся моя натура как бы... э-э-э... как бы наделена непоколебимой обязанностью переубедить вас!

— Сомневаюсь, — тихо обронила госпожа К. и продолжила идти, будто не замечая луж.

Вода порой бывает весьма навязчивой. Как и любопытные обаятельные незнакомцы (пусть и с добрыми намерениями).

— Не можете оставить прошлое в прошлом? — надоеда не отставал ни на шаг. — Вы же были совсем девчонкой? Из-за чего разругались с отцом? Выбрали неподходящего жениха? Расскажите! Может, узна́ю вашу точку зрения, разочаруюсь и отстану?

— Жениха? Мы были всего лишь друзьями. Нас связывало взаимопонимание и дружба — не более.

— И дружба оказалась важнее семьи?

— Правда оказалась важнее. Отрицание свободы моего выбора и недоверие — вот что было важно!

— И как? Друг не подвёл?

Женщина бросила на спутника сочувственный взгляд:

— Друга тоже потеряла. А воспротивилась я вовсе не потому, что желала кого-то оскорбить.

— Почему же тогда? Желали вразумить? Считаете, справедливость выше любви?

— Не стройте из себя психоаналитика-всезнайку. Ваша миссия завершена. Можете отправляться домой, включить камин, насыпать горчицу в шерстяные носки, связанные женой...

— У меня нет ни носков, ни жены. Вы такая неприступная, а используете примитивные методы! — он рассмеялся. — Хотели разведать о моей личной жизни или поставить на место? Но про камин в точку. Без тепла долго не протянешь. Так позвольте старушке согреваться близостью с вами! Хотя бы изредка общаться? Проявить снисходительность к пожилому человеку...

— Нет, — ответ прозвучал печально. — Мой камин сломался.

Дождь то переставал, то крапал, будто утяжелённый скорбями песок больно царапал открытые женские плечи и покрасневшие от ветра щёки.

— Сломался? То есть? Вы же не собираетесь ничего такого... плохого... сделать с собой?

— Естественно, нет. Если пауков закрыть в банке, они сдохнут. Пауки — моя ненависть. Банка — расстояние. Нужно держаться подальше от семьи, чтобы... Вы верите в человеческое бессмертие? Я с недавних пор рассчитываю только на век будущий. О чём бы вы меня ни спросили, ответ будет один: не влезайте в чужое дело... В общем... Не волнуйтесь.

— Но я взволнован! И что такое — будущий век? Он начинается в момент его приятия. Встречи не бывают случайными. Гнать меня не благоразумно! Я, допустим, был бы не прочь оказаться в будущем веке рядом с вами!

— Исключено, — узкие плечи поникли.

— Разве? Нам позволено на это... как бы сказать? Уповать? Рассчитывать? Добиваться? Вечность дана людям априори, верно? Готов потрудиться во имя нашей вечной дружбы!

— Дружба предполагает обоюдность. Вы же меня час назад впервые увидели, а минуту назад критиковали мои приоритеты и неодобрительно отзывались о ней са́мой — о дружбе.

— Неужели? Допустим, так. Но и этого достаточно. Ведь увидел же и не остался равнодушным.

— Достаточно. Засим и расстанемся.

И она снова ринулась вперёд мелкими быстрыми шажками прямо по лужам, в которых не появилось, однако, ни ряби, ни брызг.

Сколько же она весит? Мокрые испачканные пятки мелькали так проворно, что у мужчины зарябило в глазах. Узкие ступни будто выкрикивали: «Нашей хозяйке плохо и одиноко!» Пусть она уже и не та девочка, которую он помнил, но разве можно оставить её, грустную, потерянную и беззащитную, как... Как... Как увирандру ⁵, упорно продолжающую цвести в старом заброшенном аквариуме?

Он догнал бедняжку и засеменил рядом:

— И всё-таки вы нуждаетесь в утешении! — подчас глупость — лучшее, что может прийти на ум самому наимудрейшему человеку.

— Ладно, не спорю. Но на это есть Бог, — на ходу бросила Увирандра. — Попрошу Его, и Он утешит.

— О! — баритон хлопнул себя по лбу. — Так вот к чему наша встреча! Я послан Им в утешение! А вы чуть не прохлопали счастье, спроваживая единственного надёжного защитника! Да, эта история стара как мир! Просишь помочь, тебе посылают помощь — в виде другого человека. Но ты его отвергаешь, ожидая чуда: вроде манны с небес или крылатого мальчика-с-пальчик, залетающего в форточки! А человека, настоящего, живого, способного творить реальные чудеса, не замечаешь, будто он пустая прозрачная бутыль!

Ожидающая чуда, которая, впрочем, его вовсе и не ожидала, снова остановилась и испытующе посмотрела на мужчину. Она смотрела, он не отводил глаз, сколько мог, а потом, громко проглотив подступивший к горлу ком, сказал как можно энигматичнее:

— Видимо, не только я послан вам, но и вы мне. Не могу оторваться, ноги сами несут следом. Вы мне слишком нравитесь, чтобы сдаться без боя. Не хочу повторять ошибки!

— Но я к вам равнодушна, — она развела руками и посмотрела наверх: тучи опять сгустились. — Скоро польёт.

Он тоже глянул на небо, а потом на её ноги:

— У вас ноги чумазые. Ступни аж чёрные. И мурашки по коже.

— Это новый аргумент?

— Нет. Новый аргумент — мой дом за углом. Там горячая вода. И обувь. Вы ведь не здешняя, куда на ночь глядя пойдёте босая и промокшая? Мой долг — приютить вас! Иначе вечность меня не примет!

Госпожа К. обвела тоскливым взором улицу. Это был большой проспект, по которому в несколько рядов в обе стороны трассирующими пулями неслись автомобили. У каждого имелась конечная точка траектории. Внутри машины о ней знали, ею жили, а снаружи караван из металла, асфальта и воды выглядел обезличенной, бесформенной, отталкивающей массой.

Как бы она ни хорохорилась, но холод был сильнее, до гостиницы оставалось не меньше сорока минут пешком, другие же варианты передвижения не годились. Принципиально. Критично. Как выбор виниловой пластинки в музыкальном автомате: если нет нужной, ничего не попишешь. Поиск в интернете не поможет, так как винил осязаем, нежен и отраден, а виртуальность убога и малоубедительна.

— Ведите, — позволила К. — Настырный, как ваше имя?

— Можете звать меня Эд. Моя настырность всегда готова вам услужить. Счастлив предлагать свои услуги снова и снова.

— Это временно, — отмахнулась женщина, когда они сворачивали на набережную той самой вердигри-реки.

Мужчина не стал уточнять — что именно временно: предложение или счастье, так как оба вроде уже нацелились на бессмертие, и затирать омегу уродливыми вопросами было бы глупостью и предательством, особенно с его стороны.

Река вблизи казалась светлее, чем виделось раньше издалека сверху. Ветер будто миксер взбивал воду и донимал своими резкими аритмичными порывами спешащих продрогших прохожих. Куртка опять перекочевала на ярко-жёлтое платье, но ненадолго: дом, действительно, находился почти сразу за углом. Как только они вошли в подъезд, стало тепло и тихо — словно в пустой жестяной банке с завинчивающейся крышкой.

— Какой этаж? — спросила женщина, брезгливо возвращая куртку, будто вещь, и вправду, могла навредить ей.

— Последний, — Эд поднимался впереди, зажав в опущенной руке пресловутую куртку, от чего та забавно подпрыгивала на каждой ступеньке.

— А последний — это какой? — госпожа К. тоже прыгала, чтобы согреться и вернуть себе бодрость и уверенность.

— Шестой. Кто тут из нас зануда?

Такой низенький домик? А на улице, когда она пыталась разглядеть крышу, здание показалось ей небоскрёбом...

На последнем этаже находилась всего одна квартира. Электронный замок недовольно пискнул, дверь распахнулась, баритон подхватил гостью на руки и переступил через порог. Изогнувшиеся в недоумении женские брови потребовали объяснений.

— На полу белый ковролин, а пятки у вас чёрные. Зато́пчите, — пояснил владелец белого ковролина.

— Ложь?

— Эм-м-м... Пожалуй. Следует проявить как можно больше настойчивости. Чтобы предотвратить второй побег!

— Кем вы работаете? — спросила она, пока мужчина разувался.

— Художником на киностудии.

— Предполагала нечто подобное.

— Почему? — удивился Эд, коленкой включая свет в ванной комнате.

— Ну если псих, значит, художник какой-нибудь. Или режиссёр. Ну или поэт, альпинист — что ещё хуже.

— Не улавливаю связи! — рассмеявшись, он осторожно, как ребёнка, поставил гостью в душевую кабину. — К тому же, кто из нас больший псих — вопрос открытый. Не сочтите за оскорбление! Это, скорее, комплимент.

Он открыл воду и намылил единственную имеющуюся в ванной мочалку, переключил струю на душ:

— Дальше сами? — насмешливо спросил он.

Госпожа К. фыркнула, изумившись тому, как быстро потеряла самообладание, выхватила мочалку, задёрнула занавеску, по очереди потёрла грязные пятки, оглядела их, выразив кивком удовлетворение, перекрыла воду и выбралась из кабинки на пушистый светлый коврик с высоким ворсом, в котором глубоко утопали даже ступни его владельца.

— Какой пышный половичок. Будто в сапожках, — сказала женщина, глядя в настойчивые мужские глаза с натянутой улыбкой, чуть насмешливо, с предубеждением и всё же растерянно. Она сама пришла сюда. И, кажется, причина ей известна. Может, уступить? Дудки! Его специально подослали, ведь так? Чтобы разжалобить её, чтобы реабилитироваться. Что ж, они признают свою вину, а это уже не плохо.

— У вас платье мокрое, — невпопад ответил Эд, не отводя глаз.

— И что?

Они продолжали сверлить друг друга взглядами, пока, наконец, он снова не сдался первым:

— Как бы я хотел, чтобы ты чувствовала то же, что и я.

Неожиданный переход на «ты» ничуть не смутил гостью. Она скептически сощурилась:

— Это, действительно, необходимо? Я не могу испытывать того же. Мужчина вдохновляется инстинктом — защитить очаровательную женщину. Совершать подвиги в большей степени свойственно представителям сильного пола. Каждый чувствует своё. Гармония в уравновешивании. Многообразие в единстве.

— Это аннотация к научной статье? Но всё равно — несколько поверхностно, не находишь? — язвительно отозвался он.

— Нет. Очень просто.

— Тогда и я буду прост — не хочу, чтобы ты уходила.

— Ну... Об этом я уже догадалась. Разве кто-то уходит? Давай приготовим поесть. И что там насчёт обуви? Замёрзла, сухая одежда тоже не помешала бы.

Спортивный костюм пятидесятого размера, носки и мужские сланцы оказались вполне пригодными, гиперболизировав значимость происходящего — именно так, как того и желал их хозяин.

Платье, переставшее отбрасывать лунно-солнечные лучи, отправилось на сушку. Баритон тоже переоделся в спортивное, и они, как примерная супружеская пара, отправились на кухню. К. пообещала быть снисходительной и доброй к своему благодетелю:

— Приготовлю что-нибудь вкусное. Продукты есть?

Он кивнул. Нашлись курица, овощи, рис. Вкусная еда, тёплый дом, доброе отношение. Незаслуженные лекарства... Весь день, перевёрнутый с ног на голову (не того она добивалась от своего вторжения в семейный дом!), прошёл как во сне. Таким же сумбурным был день вчерашний, и позавчерашний, и прошлый месяц, и прошлый год. Всё будто не с ней. Но на сегодня потрясений, однозначно, многовато.

Ставший чужим, надломленный, разделённый на старый и новый (или на два старых?) город; просроченный выезд из дорогого отеля — мелочи. А вот куда вписать воскресшего великодушного приятеля? Точнее, списать, ибо он никуда не вписывался. Неудачный эксперимент по выжиманию из булыжника лимонного сока изначально был провальным. Кто из них решил реабилитироваться? Бабушка, друг или отец? Все сразу? Почему? Узнали о её болезни? Или случилось что-то ещё?

Монотонная песенка, выбранная лейтмотивом путешествия, сбилась с ритма. Дотронувшись до своих малюсеньких мочек, госпожа К. нащупала бриллиантовые серёжки в виде снежинок и надавила на них, вызывая снегопад.

Впрочем, на кухне работала электрическая плита, и от тепла снежинки сразу растаяли.

— Пойти, что ли, окунуться в океан? Он сегодня на удивление спокоен. Наверное, в него подмешали воды из горного озера, чья поверхность гладка, будто зеркало в руках злой королевы-мачехи?

Эд хмуро смотрел на неё, и в его глазах — право слово! — застыла вся вселенская печаль. Признавая это, пришлось сдаться на милость докучливой победительницы-банальности. Ну и пусть. Всё равно завтра утром она вызовет такси и уедет.

— Как же ты поедешь? Без обуви, — заботливо удивился баритон и, встав из стола, отошёл к раковине, чтобы набрать в чайник воды.

— Вот же — прекрасные сланцы сорок третьего размера. Уж до такси-то смогу доковылять.

— Зачем такси? У меня есть машина. Даже две, внизу, в гараже.

— А почему раньше не сказал?!

— Не было подходящего случая! Говорю сейчас!

Они заварили и выпили по чашке зелёного чая, и госпожа К. почувствовала себя нехорошо. Сказалось всё сразу: и болезнь, и усталость с переохлаждением, и много горячей еды на голодный желудок.

Хозяин уложил гостью на широченную кровать в единственной спальне. Накрыв её одеялом, он остановился у выхода из комнаты и замялся. От его черноволосой макушки до притолоки не хватало сантиметров пять.

— Не сбегу, но можешь спрятать ключи, — сказала женщина, уже точно решив, что останется до утра.

— На двери кодовый замок, — напомнил мужчина, сверкая глазами, в которых отражался лунно-солнечный свет уличного фонаря.

— А, ну тогда нет причин для беспокойства: код я не запомнила. Иди уже, ты ведь не собираешься караулить всю ночь? Шестой этаж. В окно не выйду, пока не достигла такого уровня духовности! — пошутила К. и покорно сложила руки поверх одеяла: — Утро вечера мудренее.

Утро наступило через миг. Оно вышло вполне благожелательным, но скупым, сдержанным и не очень красивым. Она не взяла с собой косметику (это немного расстроило), сланцы плохо сочетались с ярко-жёлтым платьем (это расстроило больше), но всё равно выбора не было.

Выпив кофе, молодые люди спустились в гараж, сели в белый кроссовер и через несколько минут уже были в гостинице (одной из самых дорогих в городе).

Если существует правда, значит, существует ложь. Почему бы не перейти на тёмную сторону? Почему бы ей не разозлиться? Почему бы под пристальным взором Эда не закружить по номеру, топая ногами, зашвыривая в гневе вещи в чемодан? Увы, она ползала, как унылая улитка, оставляя вместо слизи за собой следы назойливой апатии, не желая больше ни объяснений, ни оправданий. Синтезирующе-анализирующие игры утомляют и часто некрасиво заканчиваются — факт.

— Потери неизбежны, — безразлично произнесла она, выбрасывая в мусорную корзину зубную щётку и закрытую пачку сигарет — К. не курила, но купила сигареты намеренно, чтобы придать себе налёт брутальности.

Услужливый темноволосый кабальеро стоял, прислонившись к подоконнику, и обеспокоенно наблюдал за угрюмым моллюском.

— И кроме взаимопонимания совсем ничего не было? — невзначай бросил он.

Женщина остановилась.

— Неужто тебе охота это обсуждать? — усмехнулась она.

Он пожал плечами:

— Да. Больше десяти лет задаюсь этим вопросом. Дико мучительно, знаешь ли.

— Тогда, где же ты пропадал? Зарылся в песок по команде моего отца? И выкопался намедни по той же команде?

Ответить не удалось — раздался стук в дверь, и она открылась. На пороге стоял хорошо сложенный, красивый, но малопривлекательный человек в идеальном костюме навязчивого василькового цвета. Холёное лицо сфинкса, пронзительный взгляд. Эд пригласил его, поприветствовав чуть заметным кивком. На вид вошедшему можно было дать лет пятьдесят.

— Незваные гости с утра — верх неучтивости, — сказала К. почти беззлобно, с чуть заметным упрёком.

Сердце оглушительно заколотилось в ушах, стирая остальные звуки. Не стирать! Взмолилась она, но тщетно. Когда-то сердце уже подвело её. И причиной тому были эти же люди, стоящие сейчас посреди номера люкс в одном из самых дорогих отелей города (лучше бы она выбрала захолустный мотель на окраине!).

Никто не сказал ей тогда, что прислушиваться к себе — вовсе не означает идти на поводу желаний до тех пор, пока не закончится горизонт. Желания лгут. Ложь оборачивается трагедией. Она всегда старалась говорить правду, только правду и ничего кроме... Но вчера старания были сметены одним махом. Или это случилось сегодня?

— Хотите, буду говорить за вас? — предложила госпожа К., преодолевая тошноту, подкатившую к горлу сразу же, как только открылся рот. Если бы здесь была протянута верёвка, она нашла бы прищепки и подвесила бы себя за плечики так, как вешают выстиранное бельё — ей требовалось проветривание.

Мужчины молчали. Один из-за боязни оплошать, другой по причине того, что слова иссякли: он больше не мог выдерживать душераздирающего взгляда бывшей подруги и бездейственно топтаться рядом. Плевать на вещи, документы, надо брать её за руку и уводить в... в... куда, чёрт возьми?! Где живёт эта дурацкая гармония в единстве, или как оно там?!

— Клара...— начал, было, тот, что постарше.

— Хм, — со смешком хмыкнула женщина, перебивая. — Скажешь, что после того, как выгнал меня, обманул его, во всём виноват только ты? И теперь, когда узнал, постарел, подговорил бабулю, и все вместе... Или это бабуля подговорила тебя? Следил за мной? Ты по-прежнему, папа, — последнее слово она выделила, произнеся его громче и с нажимом, — по-прежнему предпочитаешь доверию враньё и давление? Чего вы добивались, увязавшись за мной? Хотите оплатить мне химиотерапию? Или просто скрасить последние деньки, посулив счастливые метаморфозы?

Злясь на себя за путаную речь, она вцепилась в чемодан, показавшийся пустым и невесомым, и на деревянных ногах пошла к выходу, пытаясь скрыть обиду и унижение за горделивой осанкой. Жёлтое платье стало настолько ярким, что казалось будто настоящее пламя объяло женскую фигуру со всех сторон. Будущий век теперь, наверняка, был заказан, но даже его предполагаемая потеря не помогала совладать с собой.

Отец бросился следом, однако баритон остановил его:

— Пойду я.

Он догнал её у лифта, который всё не приезжал и не приезжал. Чемодан отяжелел. Женщина поставила его на пол и посмотрела на мужчину, не желающего опускать забрало. Отступать было некуда, и он стойко выдержал взгляд.

— Не отстанешь, значит? Но мы изменились, мы теперь чужие друг другу. Я даже узнала тебя не сразу! Глупо пытаться вернуть... Хотя о чём это я... Ты и раньше был сумасшедшим — хорошо помню, — отмахнулась она.

Шахта лифта хранила гробовое молчание, боясь помешать важному разговору.

Да кто решил, что он важный? Чем больше значимости придавать лесу, тем быстрее его срубят, оставив одни щепки!

— Почему это я сумасшедший? И что пытаюсь вернуть? — недоумённо спросил Эд, сдвинув брови к переносице.

— Не знаю! Зачем потащился за мной спустя столько лет?!

— Мне так захотелось, — пожал он плечами, не отводя от подруги испытующего и смеющегося взгляда.

— Серьёзно? — на Клару вновь накатило безразличие, и она заговорила ровно и бесцветно: — А раньше отчего же не хотелось? Особенно когда я тебя искала?

— Прости, — хрипло произнёс он, подавшись к ней, но спохватился и отстранился, смутившись. — Не знал этого... Да и не важно...

— Точно, — беззлобно перебила она и будничным тоном добавила: — Теперь не важно — помереть же могу скоро. Однако обойдусь без провожающих! Они мне никогда не требовались! Всё было именно так: кроме взаимопонимания — ничего. А теперь и вовсе — ничего... — от отчаяния пришлось закусить губу, чтобы сдержать противные слёзы.

Баритон принялся возражать, говорить, что с её стороны — может, и ничего, но не с его! Нельзя сбрасывать со счетов тех, кто рядом!

Он прислонился спиной к дверям лифта и засунул руки в карманы брюк:

— Не могу тебя отпустить, — вызывающе заявил он. — Сама сказала — будущий век, правильная жизнь... Не прощай, если не можешь. Но мы-то как будем жить? Ты продолжаешь наказывать всех, включая себя. Но теперь, когда это проклятое жёлтое платье буквально въелось в мозг, при одной мысли о том, что ты опять исчезнешь, и я не буду знать, во сколько ты встала, когда легла, приняла ли лекарство, хорошо ли спала, не замёрзла ли, — сам ни спать, ни есть не смогу!

Фи... Какая пошлость... К. приуныла. Да где же треклятый лифт?

— Пойду по лестнице, — буркнула она и развернулась, чтоб уйти, но мужчина поймал её за руку, коснувшись пальцами огненного крепдешина, вобравшего в себя все пожары Земли одновременно.

— Постой, — выдавил Эд, пытаясь справиться с болью от ожога, не отпуская руки. — Согласись хотя бы обдумать моё желание.

Женщина разгладила подол платья свободной рукой, ничего не ощутив, так как для неё он ни формы, ни содержания не имел.

— Почему твоё желание в приоритете? — ехидно поинтересовалась она.

— Потому что оно честнее, — раздалось в ответ, и от металла, прозвучавшего в мужском голосе, у неё сбилось дыхание.

— Значит, бросаешь вызов? — чтобы замаскировать смятение ей пришлось снова заносчиво вздёрнуть подбородок. — Хорошо. Если скажу: «Да!», и тут же пойдёт лифт, который, наверняка, сломался, значит, будет по-твоему. Согласен? Для моего сопротивления это станет настоящим пророческим знаком.

Мужчина помрачнел, выпустил холодную руку и хотел, было, возразить: гадание, де, не лучший вариант — ведь речь идёт о её жизни! Но вдруг какая-то необъяснимая, невероятной твёрдости уверенность буквально накрыла его с головой.

И он кивнул:

— Говоришь «да», и, если лифт отвечает, ты остаёшься! Принято.

Молодые люди жгли друг друга упрямыми взглядами, рассчитывая силой духа установить собственный нерушимый порядок мироздания, а вокруг клинописью тающих сомнений вилась виноградная лоза, на которой меж гроздьев сочных спелых ягод прорезывались луговые цветы. Сначала появлялся стебель, затем листья, бутон, но не успевал он распуститься, как сковывался льдом. Цветов становилось больше, лёд утолщался, превращаясь в глыбу, и вот он уже, заполонив собой почти всё пространство, от переизбытка давления начал трескаться.

Женщина победно улыбнулась, предвкушая освобождение, и громко, вызывающе произнесла:

— Да!..

Мужчина стал удаляться от неё, уменьшаясь в размерах, как взлетающий самолёт.

...Если вот прямо сейчас умереть, они окончательно перестанут считаться даже бывшими друзьями? И в будущем не узнают один другого? Встретятся и разойдутся, словно чужаки? Или усилий одного достаточно? Второму остаётся покориться, положившись на волю сотоварища, которая, вполне возможно, действует как раз в интересах получающей стороны? Но госпожа К. не умела ни отдавать, ни получать. Она вверилась угасающему телу, и забросила стройку воздушных замков...

Цветы поблекли от холода. Платье потускнело — в который уже раз... Неужели так быстро привыкают? Так легко привязываются? Нечто неуловимое, словно трепет ангельских крыльев, отозвалось эхом: «Да...», и она даже успела подумать: «Всё кончено» — за долю секунды до того, как откуда-то снизу раздался лязг канатов тронувшегося лифта, гулко и устало застонавшего, будто шумные соседи потревожили его раньше, чем прозвенел будильник. Льдина взорвалась переливающимся серебром амальгамы. Цветы взмыли в воздух и застыли под потолком, стеблями вверх.

Эд, удалявшийся медленно, вернулся обратно в мгновение ока, продолжая тревожно-настойчиво подпирать спиной двери.

Опустив глаза, она притянула его к себе ровно тогда, когда створки разъехались в разные стороны.

— Ты мог бы упасть, потеряв опору, — взволнованно пробормотала Клара, отвернувшись в сторону, чтобы нечаянно не коснуться своим лицом его щеки — они стояли слишком близко.

— Но ты же не допустила этого? — с лёгкой усмешкой произнёс он и, сделав шаг назад, уточнил: — Ты ведь не возьмёшь свои слова обратно?

Женщина молча переступила через порог и вошла в кабину, оставив чемодан в коридоре. Мужчина зашёл следом и нажал кнопку первого этажа.

— Чего вы от меня хотите? — спросила она, уткнувшись носом в панель с кнопками.

— Забудь о нашем хотении. Просто доверься, дай шанс помочь тебе! Это ведь ни к чему не обяжет. Не сбегай больше, а? Все мы совершаем ошибки, но не нужно их множить!

Лифт остановился, двери открылись. Эд, не дожидаясь ответа, схватил её за руку и потянул за собой — на выход, к стеклянным раздвижным дверям, обращённым на восток.

Выйдя наружу, они зажмурились — солнце поднялось довольно высоко над городом и яркий свет ослепил неожиданно и больно.

Начался дождь. Остановившись, оба посмотрели вниз, на её ноги.

— Мне удобно, всё в порядке, — обутая в мужские сланцы сорок третьего размера, Увирандра смущённо улыбнулась, заставив солнце сиять мягче, приветливее и нежнее. — Очень красиво, — обречённо признала она, поднимая лицо, и капли света, торжественно воспрянув, соединились с лучами дождя, объяв бесконечное небо огненной многоярусной радугой — так бывает высоко-высоко в горах, но иногда случается и на равнинах, и даже, как говорят старожилы, на дне самой Марианской впадины...

 

1. Буер — дух, который фигурирует в гримуаре «Pseudomonarchia Daemonum» в виде демона с головой льва и пятью ногами козы, окружающими его тело, чтобы свободно передвигаться в любом направлении. По просьбе мага может принять вид бесполого человека без глаз.
2. Игра слов: вердигри и ярь-медянка — оттенки зелёного.
3. Суок — девочка-циркачка 12 лет из сказки Ю. Олеши «Три толстяка», напарница Тибула, добродушная и смелая.
4. Боярышник из Гластонбери, Великобритания, был впервые упомянут в анонимном жизнеописании Иосифа Аримафейского в начале XVI века. Он необычен тем, что цветёт два раза в год, весной и зимой. Считается христианской святыней.
5. Увирандра — водное растение с сетчатыми, будто кружевными, листьями и сиреневыми цветками в виде стрелок.