Уйти от праведного суда царя-батюшки Пётра Фёдоровича барыне не дали. Мужики заблаговременно завалили все дороги, по которой могла проехать ее карета. Спасаться же пешком женщине не первой молодости и непривычной к трудностям представлялось непосильным действом.

Ее перехватили на дороге, ведущей к Волге. Барыня надеялась спастись от бунта, вдохновлённого приближением казаков, ведомых самозваным царем, переправившись на левый берег великой реки, но надежды её оказались тщетны.

С кучером и лакеями расправились безжалостно, даром, что они были вооружены ружьём, пистолетом и тесаками. Выстрелом из ружья кучер лишь легко ранил в руку одного из мужиков, а пуля, выпущенная из пистолета кем-то из лакеев, просвистела над головами сгурьбившихся крестьян, не причинив никому вреда.

Раненный в руку мужик, взъярившись от боли, швырнул в обидчика топор, вложив в бросок всю силу обуявшей его злости. Инструмент, крутанувшись в воздухе, обухом впечатался кучеру в грудину, свалив того с ног.

Тройка лакеев, хоть и пытались отмахиваться тесаками, были тут же смяты добрым десятком мужиков, посечены косами и подняты на вилы. Уж очень их не любили.

Кучера с разбитой грудной клеткой и отхаркивающегося кровью также добили вилами. К нему у крестьян тоже имелись счёты.

Барыню не стали выковыривать из запертой изнутри кареты, несмотря на отборные брань и угрозы, производимые ею в адрес мужиков. Напротив, ещё и подперли двери крепкими палками, чтобы ненароком не выскочила. Не из опасения, что сбежит, а из-за боязни, что застращает, подчинит себе, засовестит и избегнет праведного царского суда или же что порешат её тут же, на месте, самосудом.

Карету развернули и погнали тянущую её четверку, запряженную цугом, обратно к усадьбе. Благо, что кони дорогу знали, так что их не пришлось излишне настегивать, как и возиться с непривычно длинными поводьями.

К помещичьему подворью подъехали вовремя. Царь-анпиратор уже прибыл со своей тысячной ватагой, которая, с помощью набежавших ко встрече окрестных крестьян, растаскивала имение.

По причине хорошей погоды на лужайке разбитой перед каменным строением усадьбы были расставлены столы, извлечённые из недр барской обители, и на них обильно навалена снедь из барских же запасов. Готовился скорый пир.

Емельян Пугачёв сидел в высоком атласном кресле на ножках в виде львиных лап тут же, на лужайке, в окружении десятка казаков, вооруженных до зубов. Он устало смотрел на происходившую вокруг него суету и прикидывал, сколько времени тут можно пробыть. По пятам шёл трехтысячный корпус графа Меллика с отрывом то ли в день, то ли в два. Сколько в точности Пугачёв не знал.

Ему нравилось это место, аккуратное, ухоженное, и хотелось бы остаться здесь на денёк. Дать отдохновение себе самому и своим людям. А то уже поясницу ломит от верховой езды.

Может новое седло, поднесенное в дар местными крестьянами, успевшими пошарить по барским сусекам, окажется поудобней прежнего.

Пугачёв вздохнул, размышляя, отправляться ли дальше в путь после недолгого здесь привала или таки рискнуть и остаться на ночлег? Не будут же войска Катьки совершать марши по ночам по взбаламученной бунтами местности? Он не просто ускользал от преследователей, но оставлял у них на пути пожар бунта. Бунта беспощадного и наполненного смыслом воздаяния мучителям по делам их от мучимых ими.

Вон погляди-ка.

Пугачёв перевел взгляд на аллею вязов с аккуратно выбеленными мелом стволами. На сучьях, что покрепче, на верёвках болтались тела повешенных породистых легавых собак (почитай целую псарню извели) и трёх человек, среди которых была женщина.

Было видно, что и людям и собакам здорово досталось перед тем, как их вздернули на сучьях.

У нескольких собак напрочь снесены нижние челюсти. Люди также не могли похвалиться целостностью своих тел. У мужчин ноги и руки были вывернуты под неестественными углами, а из правого бока женщины торчал обломок ребра. Ее платье было густо залито кровью. Вряд ли она хоть что-нибудь чувствовала, когда её вешали. «Глаза, как у карпа, выпучены», - подумалось Пугачёву. – «Но хороша была чертовка».

Поторопились мужички с расправой. Видно, знатно насолила она им в бытность свою, раз в петле теперь качается. Казачки позабавились бы с этой ведьмой, прежде чем вздёрнуть. Или же с собой прихватили бы. Ей-то все равно - в последний путь...

Постепенно перед Пугачёвым собралась толпа крестьян, набежавших из окрестных сел поглазеть на царя-батюшку Пётра Фёдоровича. Он встал с кресла и размашисто совершил крестное знамение так, чтобы широкий рукав кафтана не позволял разглядеть сколькими, двумя или тремя, перстами крестится. Исполнять такой трюк Пугачёв поднаторел уже изрядно.

Народ ахнул и, крестясь, бухнулся на колени.

Из-за спины самозваного царя выступил казак Тихон, знавший грамоту, и, развернув свиток из плотной бумаги, стал громко зачитывать крестьянам «Манифест Пётра Третьего, императора самодержца Всероссийского и протчая, и протчая, и протчая», в котором крестьяне объявлялись свободными, избавленными от подушных податей и рекрутских наборов, их жаловали владением землями, лесными, сенокосными угодьями и рыбными ловлями, а также обязывали ловить, казнить и вешать дворян, поступая равным образом так, как дворяне, не имея в себе христианства, поступали с ними же.

- Да будет посему! - отмахнул рукой Пугачёв по окончании чтения манифеста.

Народ было возликовал, но внезапно внимание его и казаков отвлек шум вкатившейся во двор имения кареты.

Пугачёв опасливо потащил из-за пояса пистолет, а казаки вскинули фузеи и обнажили сабли.

Из недр кареты неслась грозная, отборная ругань. Изредка в её потоке мелькали нерусские, похожие на собачий лай, слова.

- Не вели казнить, царь-надёжа! - закричали мужики, спрыгивая с облучка и запяток кареты и тут же бухаясь на колени перед Пугачёвым.

- Привезли на твой правый суд нашу барыню. Слышишь, как беснуется взаперти? Аки ведьма.

- От чего же не судить, - согласился Пугачёв, засовывая пистолет обратно за пояс. - На то я и царь православный, чтобы суды над притеснителями подданных моих вершить! Тихон, - позвал он казака-грамотея, - неси бумагу с перьями - протокол чинить. Подать сюда преступницу!

Бросив взгляд на коней, Пугачёв как бы между прочим отметил:

- Справные кони.

- Прими в дар, царь-батюшка! - с готовностью отозвались мужики.

- Хундершвайнен! Ферфлюхтен швайнен! Эс ист ниьхт дер кайзер! Дас ист айн бетрюгер! - окатило словесными помоями мужиков, отворивших двери кареты.

- Чего это она несёт? Не понять ничего. Одержимая, что ли? - поинтересовался Пугачёв, оглаживая бороду.

Барыню выволокли из кареты, брыкающуюся и плюющуюся от злобы, утихомирили парой зуботычин и принудили стать перед мужицким царем на колени.

- Нерусская она, - пояснил Пугачёву кто-то из крестьян. - Эти села и угодья были дарованы за службу ее отцу, курляндскому немцу, биронову прихвостню, ещё при царице Анне Иоанновне. А говорит она, что мы поганые свиньи собаки, а ты, царь-батюшка, не царь, а самозванец.

Барыня, стоя на коленях, продолжала вполголоса лаять-изрыгать злые, непонятные слова.

- Эй, угомоните-ка её! - приказал Пугачёв.

Несколько ударов казацкой нагайкой, и барыня смолкла, съежилась от боли и опасливо заозиралась. К такому обращению она явно непривычна.

Это была плотного телосложения, среднего роста женщина лет сорока со злыми, бегающими глазками на одутловатом лице с двойным подбородком.

- Ты что? - спросил Пугачёв, вперив в неё взор. - По-русски совсем не говоришь?

- Отчего же «не говоришь»,- ответила барыня чисто и без всякого акцента.- Ещё как говорю.

- Ну и слава тебе, Господи, - сказал на это Пугачёв. - Как звать-величать?

- Меня зовут Элеонора Эммануиловна Крох, - представилась барыня, выговаривая «о» в своей фамилии как-то не по-русски вытянуто. - Помещица и полновластная владелица...

- Молчать! - гневно сверкнул глазами Пугачёв. - Нет у тебя теперь ни власти, ни владения!

Та смолкла.

- Поведай-ка мне, - продолжал Пугачёв, - Эл... Как бишь-то тебя?.. - он обратился к «секретарю» Тихону за подсказкой.- Элео... Тьфу, язык замозолишь! Будешь Эля... Эля Кроха. Ну, поведай, Эля Кроха, о делах своих неправедных, что довели тебя до суда царского.

Барыня молчала.

- Говори, когда тебя сам царь Пётр Фёдорович спрашивает, - прикрикнул на нее кто-то из казаков.

- Нет здесь никакого царя, - с вызовом в голосе, отвечала Крох. – Вижу только вора и самозванца! Пётр Фёдорович давно мертв! Перед истинной императрицей-самодержицей я чиста!..

Нагайка снова прошлась по спине барыни, вразумляя и заставляя замолчать.

- Как же, чиста она! - раздалось из толпы крестьян. - Скольких жизней лишила, душегубица!

- Людей за провинности собаками правила! Кого до смерти... Кто же выжил - без пальцев, ушей и носов маются!

- Сама рожать не способна, так мужа за то, что несколько девок понесли от него, извела до того, что он с турками воевать убёг. А детей тех, что от грехов его народились, приказала в пруду утопить!

- Как без мужа осталась, совсем срам и стыд божий потеряла. Театр устроила, где принуждала дворню свою на сцене плотским грехам предаваться. А если какая девка после такого обрюхаченной оказывалась - приказывала на конюшне их сечь, пока либо плод, либо дух из нее не исторгнется. Скольких девок так засекла, кровожадница! Исторгнутые плоды же собакам на съедение скидывали. Вон, собаки эти, людоеды, на вязах висят... Вместе с людишками, что этим собакам подстать!..

Пугачёв поднял руку, призывая разгудевшуюся толпу к тишине.

Стихло.

- Ишь ты, - сказал он, глядя на барыню. - Вот так Кроха-крохотулечка...

Та попыталась было встать с колен, но стоявший подле казак ударом рукояти плети пресёк эту попытку.

- Что с тобой делать-то? - принялся размышлять вслух Пугачёв. - Просто повесить тебя - легко отделаешься. Народу на растерзание отдать - тоже муки недолгие. Не раз видывал... Знаю.

Он задумался.

Крестьяне всем миром, затаив дыхание, ожидали решения.

-Знаю, как покарать тебя! - произнёс наконец Пугачёв, и толпа с облегчением выдохнула, словно порыв ветра пронёсся над лужайкой. - Я тут видал, совсем недалече копают колодец. Туда эту ведьму для начала!

 

***

 

- Вот так оно и было. Помещицу Элеонору Крох сбросили в яму восемь аршин глубиной и она, наверное, подумала, что на этом все... Чёрт!..

Машину-ассенизатор «КамАЗ», с цистерной КО-515А знатно тряхнуло.

- Вся дорога разбита к гребням гребанным, а починить никто и не почешется! - Шофер сбросил передачу вместе со скоростью.

Ему было слегка под пятьдесят. Он был худ и жилист, отчего из-за своего высокого роста, казался сплетённым из веревок. Живое разумное макраме. Лицо же, против ожидания, простое и округлое, увенчанное носом-картошкой.

- Зачем так нервничать, Карпыч, - отозвался напарник, сидящий на пассажирском сидении. - Не расплескаем, поди, субстанцию. А если и так, то не золото же перевозим.

Напарник был плечистым детиной, лет тридцати от роду, с развитой мускулатурой, среднего роста, и с более тонкими, чем у шофера, чертами лица, сплошь обсыпанного веснушками. Его рыжие волосы выгорели на солнце, и в это время года он выглядел конопатым блондином.

- Эх, Тёма, - отвечал Карпыч, - сейчас, то, что мы везём - подороже всякого злата будет... Я же не дорассказал... На чем это я остановился?

- На том, что злую тётку Пугачёв приказал сбросить в яму восемь аршин глубиной, - напомнил напарник. - Сколько это, кстати, в метрах?

- Метров шесть... Приблизительно... - сказал шофёр.

- Глубоко, - оценивающе произнёс Тёма. - Самому не выбраться... А что дальше-то было?

- Дальше устроили пир под открытым небом с вином и танцами. Все, что в барских закромах нашлось, а нашлось немало, всё съели-выпили подчистую за какие-то пару-тройку часов. Их там тысячи три-четыре народу с казаками было, если не больше.

- Да, не слабый банкет отгрохали, - дал оценку напарник. - А мы каким боком к этой истории?

- А таким, - отвечал Карпыч, - что у всех, в конце концов, случился зов природы, как по-малому, так и по-большому, и Пугачёв приказал всем гадить... Угадай куда?

- Ишь ты! - хмыкнул Тёма. - Неужели в колодец? И всё на голову?.. Их же, ты говорил, тысячи были!

-Вот-вот. Утонула барыня в испражнениях. Такую вот казнь придумал Пугачёв за самодурные зверства ее.

- Фу, какая непрезентабельная и мучительная кончина, - поморщился напарник. - На неё же постепенно все это сверху лилось-падало.

- Зато от души получилось. Её тело, когда правительственные войска подоспели, даже и не пытались извлечь оттуда. Как, впрочем, и впоследствии никто не пытался. Усадьбу потом перенесли. Её все ровно тогда дотла спалили и по камешкам разнесли. Крестьяне при новых хозяевах продолжали к барыне наведываться, чтобы, так сказать, почтить память...

- Представляю, какой там копролит за столько лет образовался. Впору гуановы залежи разрабатывать... – развеселился Тёма и осекся.

После секундной паузы спросил:

- Так какого же мы туда с полной цистерной едем? Если не откачивать, то...

- Конечно же, скачивать, - развеял его сомнения Карпыч. - Прохудился копролит-то. Когда кто на удобрения его поковыряет, когда дождь или грунтовые воды размывают.

- Мы его, что? Пополнять едем? Зачем? - недоумевал Тёма. - Мы же можем на такой штраф нарваться за несогласованное опорожнение цистерны...

- У тебя, я слыхал, жена на сносях, - внезапно поменял тему разговора шофёр.

- Ну, есть такое... А что? – не понял напарник, к чему клонит Карпыч.

- А то, что если не добавить к копролиту древнему копролита свеженького, то, как уже бывало, ведьма-привидение Кроха Эля выберется наружу. Выберется как раз в годовщину своей смерти по лунному календарю и будет целые сутки без удержу бесноваться по всей округе (а округа это километров в сто диаметром), и никакой силой её нельзя будет остановить. Только рассвет успокоит. Не знаю, почему так происходит. То ли наверху, - шофёр многозначительно поднял взгляд кверху, - так решили, то ли человеческие экскременты при определённых условиях приобретают магические свойства, но барыня раз в год приобретает способность выбираться на свет белый в виде бестелесной адовой феи, именуемой Кроха Эля, и нести в наш мир зло.

- И в чём оно выражается? – иронично спросил напарник.

- В том, что твой будущий ребёнок может родиться мёртвым, - сказал, как отрезал, Карпыч.

- Такими вещами шутить нельзя, - процедил сквозь зубы Тёма. – Не будь ты за баранкой и на разбитой дороге, то так огрёб бы...

- Я и не шучу, - оборвал его Карпыч. – Если Кроха Эля выберется из заточения, то за сутки своей свободы умертвит всех новорождённых и плоды во чревах, до которых сможет дотянуться. Раз надцать такое уже здесь случалось. Не веришь? Я и ещё кое-кто тоже не верили, пока в нескольких роддомах одновременно не умерли все новорождённые, а скорые с ног сбились из-за вала выкидышей. Всё это случилось на моих глазах в один день и может повториться в другой.

- Какой? – ошарашено спросил Тёма

- Тот, что наступит с завтрашним рассветом, - ответил Карпыч, и добавил:

- А для того, чтобы он не наступил, мы и едем качнуть дерьмеца ведьме на голову, чтобы знала своё место и не высовывалась. Запечатать, так сказать выход... Смотри, коллеги из сопредельной области! Уже опорожнились!

Ассенизатор Hyundai-170, ехавший им навстречу приветственно мигнул фарами.