I

На самом заплесневелом кладбище города Асклепа одна могила перестала пользоваться известностью и ночь за ночью, постепенно заросла, как и все, холодным, влажным мхом. Круглый камень надгробия стал крошится, пошел трещинами. Его опутала вязь фиолетового, неувядающего вьюнка – так что в ночном мраке, а также в отдаленном свете фотофорного фонаря, могила мерцала особым, загадочным цветом.

Сам ее хозяин появлялся из-под земли редко. Повезет еще, если раз в три ночи. О его появлении говорил маленький глиняный колокольчик, приделанный к правой части надгробного камня.

Как только тяжелая плита, лежащая над полусгнившим гробом, отодвигалась мощными когтистыми конечностями, почерневшая под гнетом времени цепь, что шла к колокольчику, натягивалась и приводила его в действие- по кладбищу разлетался глухой стук, будто кто ложкой бил по фарфоровой посуде или по стеклянным банкам, куда осенью жители города заливали сок из хуокуамиса.

Отодвинув плиту и переждав звон колокольчика, хозяин могилы по обыкновению осматривался, потягивался, поправлял желтую актерскую маску, выплевывал комья земли изо рта и только потом усаживался на край плиты. Из рваного атласного кармана он доставал изъеденную червями деревянную флейту и набивал ее чахлым табаком. Таким образом она переставала звучать, и он мог играть на ней часами, не боясь головной боли -главное ведь – отточить мышечную память, а не издавать скрежещущие звуки.

Вот и в ночь круглой луны по погосту разнесся звенящий стук глиняного колокольчика. Земля на могиле пришла в движение – из-под нее показался плохо отполированный камень, затем черный проем и плита наконец приподнялась на несколько дюймов. Однако дальше подняться не смогла и как не пытался хозяин могилы откинуть ее или сдвинуть, она не поддавалась.

Из-под земли раздалось долгое и пестрое рычание, а за ним еще одно. Плита зашаталась с еще большей силой, но нечто придавившее ее сверху не позволяло ее откинуть.

Тяжелое пыхтение сменилось горьким вздохом и в черной щели показался глаз. Обыкновенный глаз с сероватым белком и темной радужкой. Он сильно щурился, да настолько что по краям от него резко прочертились морщины. Близорукость, чтоб ее неладную.... Ничего не разглядев, не считая черных веток и листьев говении, растущей на кладбище Асклепа большим числом, глаз исчез во тьме.

Воцарилась относительная тишина- мимо надгробий прошелся страж в вязанной тоге, завыли сородичи хозяина могилы, залаял вдалеке кион.

Когда же страж затерялся среди кругов и глиняных фигур, из-под плиты показались испачканные в земле когти и принялись прорывать путь на поверхность- сие действо было запрещено всеобщим собранием упырей, но хозяин могилы уже до того отчаялся, что решил положить камень на старинное правило.

Комья земли и грязи полетели во все стороны, а сверху кто-то вскрикнул- земля больно ударила этого кого-то прямо по голове.

Выкапываемая же дыра все расширялась и расширялась и вскоре на поверхность показалась взлохмаченная макушка, а за ней - перепачканный курносый нос. Маска на появившемся лице перекосилась больше прежнего. Ободранные брыжи приоткрыли шею.

Отдуваясь, хозяин могилы вылез из дыры целиком. Он сгорбился и оперся руками о колени. Его тяжелое дыхание выходило из горла с противным присвистом.

Его взгляд остановился на плите.

На ней сидел побледневший мужчина в традиционном одеянии эльвов, украшенном множеством лент, рюш, а также тонкой вышивкой. Как ни печально, глинистая почва облепила все это матерчатое великолепие и под мельтешащими руками мужчины лишь сильнее размазывалась по белым одеждам.

Под тяжелым взглядом хозяина могилы мужчина замер и тихо просипел:

- Упырь...настоящий....

Упырь на это только криво улыбнулся, представляя, что он сделает вскоре с нерадивым гостем, и на глазах у испуганного мужчины открыл рот. Помогая себе языком и пальцами, он начал исторгать спрессованную глину вперемешку с землей, отплевываться ею, в надежде поскорее заговорить. Но поток долго не прекращался – что-то забилось меж зубов, что-то прилипло к небу, а когтями было жалко царапать нежную слизистую оболочку. За сотни лет она так и не огрубела- редкость для старого упыря.

Выплюнув крупные куски, упырь поправил маску, чтобы не показаться перед гостем невоспитанным гадом, а после зашамкал словно древний старик в попытке сказать первое слово.

Однако на старика он нисколько не походил – вороные, здоровые волосы, аристократичное, даже античное лицо. Все в нем выглядело как у молодого эльва и даже лучше, если не считать пергаментного цвета кожи да истлевшего костюма эпохи Пагуса.

Подобный костюм сейчас сошел бы за карнавальный или сшитый на заказ эпатажным безумцем.

- Гороший – еле слышно выговорил упырь и сделал пару шагов по направлению к гостю.

- Что, гороший? – напрягся тот, упираясь спиной в надгробие.

Упырь нетерпеливо отмахнулся- он выпятил задумчиво губу и потрогал ее в попытке вспомнить речь, присущую живым. Когтистые пальцы второй руки подергали щеку.

Неожиданно его лицо просияло – Упырь вспомнил нужное слово.

- Гороший выдрюг- сказал он. Полноватые губы мертвеца расплылись в гордой усмешке.

Но мужчина не оценил его стараний. Он вскочил на ноги, выставив белые тонкие руки вперед себя, и пронзительным контртенором залепетал:

- Что вы подразумеваете под выдрюгом? Что вы хотите сказать? О, боже как от вас пахнет...- медленнее добавил он, заметно сморщив нос.

Упырь поднял маску на лоб, чтобы лучше рассмотреть гостя, и выгнул бровь. Про запах еще никто из живых не смел говорить ему в лицо — это шло вразрез с правилами этикета, принятого по соглашению между эльвами и упырями в сто четвертом ле.

-Похо – выдавил он из себя и выплюнул кусочек почвы с гнилыми кореньями.

Оба – и упырь и эльв проследили за его падением.

- Плохо? - переспросил мужчина.

-Ошень- утвердительно склонил голову хозяин могилы. А после быстрым движением вцепился огрубевшими пальцами в длинные, золотистые волосы эльва.

Ему было интересно ощутить волосы живого существа – пергаментные щеки его порозовели, неживые глаза заблестели. Он прошелся всей ладонью по нежным прядям и, склонившись, вдохнул их чистый запах. Подобного аромата на кладбище отродясь не бывало.

Бедный эльв в ужасе застыл, не смея пошевелиться, словно предстал он перед диким зверем. Да и что сделаешь, когда противник превосходит тебя физически- легенды об непомерной силе упырей ходили из уст в уста по всей округе.

Нехотя оторвавшись от сладко пахнущей макушки, упырь тяжело вздохнул. Убрал крючковатые пальцы и заглянул в глаза гостя.

Тут -то настала очередь удивляться именно хозяину могилы.

Глаза эльва были мертвы.

 

II

Если той осенней ночью, ночью круглой луны, кто-нибудь осмелился бы заглянуть на погост имени Диониса, то увидел бы абсолютно невозможную картину, а увидев, попрощался бы с глазами. Но не по вине упырей и других обитателей кладбища, а по своей – стер бы от недоверия.

На заросшей и мерцающей слабым, фиолетовым светом могиле преспокойно восседали мертвец и благородный эльв. Сидели они бок о бок и смотрели на переносицы друг друга в мрачном молчании. Каждый выискивал признаки невозможного, удивительного и страшного. Признаки приговора, еще не озвученного.

Пугающая сосредоточенность ни на секунду не сходила с лица упыря. Он то и дело наклонял свою голову в разные стороны и под разными углами пытался уловить едва заметную, смущающую деталь.

Эльва его микротанцы удручали. А когда упырь чуть не столкнулся с ним носом, эльв отодвинулся, создавая тем самым безопасную дистанцию.

- Быш не мож – откликнулся на это хозяин могилы и немного придвинулся обратно к гостю. – Та хо ты, сказ?

- Вампир. Я сказал, что вампир.

- Ва пир?

- Вапир, вапир- передразнило его существо в костюме эльва. – Домашняя разновидность упыря.

- Домашня...- брови упыря сложились домиком. У него происходили явные умственные процессы. – А ка домашня?

Вампир посмотрел на него будто на умалишенного и закатал свободный рукав одеяния, оголяя мраморно-белую кожу запястья.

- Ну, как, как? Показываю только один раз.

На коже красовался алый отпечаток клейма. Вздувшийся, прямо-таки пламенеющий и покрытый мелкими язвами. Большими, витиеватыми буквами он гласил: «Дом. Скот. Личное имущество Перетти». Просто и лаконично.

Дикий упырь при виде столь облагороженного варварства настолько сильно округлил глаза, что, казалось, они вот - вот выпадут. Из его распахнутого рта закапала грязная слюна. Он то всю жизнь считал, что эльвы – самый добродушный народец, не способный на ужасные поступки по отношению к себе подобным. Он даже пару месяцев пожил в семье эльвов, приближенных ко двору короля Финорда, по обмену.

У них умер родственник и его похоронили как раз на кладбище Диониса, но, по обычаю, за нового мертвеца необходимо было отплатить гостеприимством старому. И так как никто из упырей в город не хотел, жребий пал на самого крупного - на него.

Упырь отчетливо помнил, как месяцы в Асклепе показались ему раем- бесплатный корм в виде специального упырского вина, настоянного на крови доброжелателей, отменный, лакированный гроб с мягким черноземом, подружка на три ночи...

Он очнулся от счастливых воспоминаний и с сожалением проводил взглядом исчезнувший под тканью отпечаток. Хотелось смотреть на него долго-долго, ведь он был, своего рода, искусством цивилизованного народа.

- И очем ты сюд приш? – спросил упырь, нехотя отворачиваясь от необычайного домашнего вампира в знак приличия.

Вампир помедлил с ответом. Он поправил рукав, снял с него невидимые пылинки, хотя тот весь был в размазавшейся земле.

Его фигура неожиданно сгорбилась – он нахохлился не хуже дрофы. Не слишком - то ему хотелось отвечать на довольно личный вопрос. Однако домашняя разновидность упыря не стала молчать:

- Отца ищу.

Дикий упырь резво обернулся. Ему показалось, что он ослышался - заостренные на кончиках уши напряженно задергались, улавливая малейший шорох в радиусе километра от могилы.

- Пивтри?

- От-ца и-щу - по слогам, сквозь зубы повторил вампир. – Сказали по запаху он меня найдет. А я не узнаю. Он де - упырь дикий, красивый. Матушка только эти приметы помнит. Ей было все равно....

У дикого упыря вся жизнь пролетела перед глазами и вспомнилась та самая подружка, с которой он несколько разков скоротал время. Ее вечно недовольное лицо и коронная фраза – «Все равно» на любой вопрос.

«Быть не может»- подумалось упырю. –«Мы же не размножаемся. Да ей то было все равно, а когда эльву все равно, то он и не плодится».

Вслух же он сказал:

- Се, усе, ити, иси.

Он настойчиво принялся спихивать вампира с родной плиты. Толкал руками, ногами, а под конец стал бодать лбом.

Вампир немного посидел, посмотрел на эти тщетные попытки и все же устало сдвинулся с плиты и уселся на рыхлую землю.

Упырь в свою очередь оттащил плиту, дотянулся до гроба, достал из него выпавшую флейту. На сей раз он не набил ее табаком – по погосту полилась тихая, задыхающаяся мелодия, напоминающая ругань призраков.

Таким образом упырь явно дал понять, что общение пришло к логическому завершению. Что ему до какого-то домашнего скота эльвов или точнее полукровки? Полукровок у них не признавали. Полукровки не спали в гробах, не жили под землей, не пили настоящей крови, не обладали совершенным телом. Одни минусы как не посмотри. Так и отец точно не признает, поэтому лучше пусть уносит ноги с погоста.

Однако вампир не спешил уходить. Он неподвижно сидел на земле, прикрыв глаза, и слушал музыку.

- А как твое имя? - внезапно спросил он. От подобной наглости даже флейта захлебнулась в судорожном вздохе.

Упырь выронил ее из рук и недобро уставился на неугомонного гостя. На всякий случай он оскалился, показав острые, желтые клыки, но эти вспомогательные отростки не произвели должного впечатления.

Облизав их сухим языком, упырь постарался как можно отчетливее назвать имя. За несколько часов общения с вампиром он поднаторел в речи эльвов.

- Бастимор – сказал он. - Миня звать Бастимор.

На это заявление домашний вампир улыбнулся во все сорок два зуба. А Бастимор завистливо про себя отметил, что у полукровки клыки будут поболее его.

- А мое имя – Литэр. Матушка частенько мне говорила – литэр сюда, литэр туда и давала шнеллы, чтобы я их наполнял пивным соком луносемянника. Работал с ней в таверне, а потом уж и собственностью стал не ценнее стула....

«Не повезло -то с имечком»- мысленно усмехнулся Бастимор.

Флейта заиграла снова на порядок громче.

 

 

 

III

- Пойдем, пойдем скорее – торопил его молодой вампир Литэр. Маленькой, но твердой рукой он вцепился в ладонь упыря и тащил его за собой, упирающегося, в сторону ворот, выходящих на прямую дорогу к городу. – Чую, не спроста состоялось наше знакомство. Так зачем время терять? Повеселимся в городе, а до утра успеется - еще вернемся к твоей норе.

Бастимор в неловкой позе зацепился когтями левой руки за каменную кладку стены и на пару секунд замедлил их поспешный шаг. Однако Литэр с поразительной легкостью оторвал его от торчащего камня и потащил дальше.

- Не ошу- напрасно ныл упырь. – Моя дома не там, не ошу!

Напрасно, так как через минуту они уже бодро шли по проселочной дороге, перед тем перепрыгнув трехметровые ворота. От такого великого прыжка у Бастимора заболели все до единой кости тела, но он ничего не сказал и даже не пикнул от боли- уступать молодым казалось постыдным...

Круглая луна беспристрастным, белым оком взирала на двух статных путников, спешащих на встречу цивилизации. По краям от дороги простирались непомерно огромные поля, колосящиеся высоченными папоротниками, и луна освещала их причудливым сиянием, отчего они казались серебряными.

Впереди виднелся храм Диониса, расположенный по правую руку. Мрачные столпы колонн, обрамляющие покатый вход в обитель, возвышались на многие футы вверх, вырисовывая античный фасад здания.

Сам храм формой напоминал юрту снежных гремлинов, особенно изнутри- по центру в каменном полу высекли круглое углубление для разведения огня. Перед ним рассаживались волхвы, чтобы почтить память предков или задать вопрос Великому Духу.

Бастимор лишь раз видел храм Диониса вблизи, когда его забирали в город погостить. Их двуколка, освещенная болтающимися светильниками и запряженная спесивыми жеребцами, пролетела мимо, задев правым бортом выступающую на дорогу часть стены. Возница за это очень метафорично разъяснил лошадям, что с ними сделает по приезде в их родное стойло, а Бастимор надолго запомнил кудрявую, настенную роспись с изображением сочного винограда, по которому стекала такая же нарисованная кровь.

У Бастимора, все еще влекомого в город Литэром, засосало под ложечкой от голода – сколько ночей уже он не питался полноценно? Не вонзал клыки в трепещущую, упругую плоть? Не упивался хлещущим, бурным потоком крови из порванной артерии?

Теперь у него прихватило живот. Трубный звук из его недр недвусмысленно намекнул, что ждать более невозможно. Но где достать жертву?

И тут Бастимору вспомнилось, что в храме Диониса имелся кровавый погребок, где волхвы хранили жертвенную кровь, настоянную на хмельных травах.

Только бы пробраться в погреб и удалить голод...

Литэр продолжал болтать ерунду, присущую молодым, и не замечал вспухших от голода вен на висках Бастимора. И только когда тот изо всех сил дернул его за руку, умолк.

Литэр остановился перед входом в храм и обернулся, непонимающе всматриваясь в лицо Бастимора. Увидев же явные признаки голодной горячки, он отпустил ладонь упыря и кивнул в сторону входа.

- Думаешь, хозяева припрятали там еду? Специально для бедной нежити?

Бастимор недобро прищурился и молча склонил голову. По его мнению, недаром была написана на стене кровь.

Литэр пожал плечами. Вместе они достигли парадного входа.

В призрачном свете на двери блестел навесной замок. Добротный, проржавевший от непогоды и сырости.

Литэр не стал терять время – он достал из мшовых сапог тонкий нож, напоминающий напильник, и залязгал им в скважине, предназначенной под ключ.

Стоять на коленях перед дубовой дверью на мраморной приступке было холодно. Тогда Литэр переменил позу и присел на корточки. Замок все не поддавался.

Бастимор в нетерпении переминался с ноги на ногу. Вены ныли с каждой секундой ощутимее, мешая ему трезво мыслить. Он натянул маску на глаза, чтобы остаться неузнанным в случае столкновения со случайным свидетелем, да и чтобы успокоится. Маска словно отгораживала его от остального мира.

В какой-то момент Литэр неудачно перехватил нож. Кожа на ладони рассеклась под воздействием острого металла и на мрамор темными кляксами закапала сама консистенция жизни.

IV

Бастимор очнулся перед распахнутым настежь проемом, ведущим в недра святая святых – в храм Диониса. Его губы, нос и подбородок неприятно холодил осенний ветер, точнее их холодило что-то еще. Оно стекало липкими ручьями по шее и понемногу пробиралось под бывшие белыми брыжи.

Бастимор мазнул пальцами по губам и вложил их в рот. Сомнений не осталось – он ощутил до боли знакомый вкус. Вкус, что знает каждый упырь тысячелетней давности.

Он осмотрелся. Литэра с ним не было.

Лишь в открытом проеме одиноко завывал ветер.

Подбородок Бастимора мелко задрожал, на его глаза набежали кровавые слезы раскаяния.

Он не удержался, не успел, не смог. И забрал свою долю ангела не у волхвов, а у совсем молоденького, юного создания. Второе преступление за одну ночь. И оно будет пострашнее прорывания хода на поверхность.

Молча давясь слезами, упырь встал на дрожащие, подкашивающиеся ноги и, сделав шаг, споткнулся об мшовый башмак. Знакомый мшовый башмак.

Дабы получше рассмотреть его, Бастимор неуклюжим движением размазал слезы по щекам истершимся рукавом. Ликими пальцами он ухватил край башмака и поднял на уровень глаз, а после понюхал, надеясь по запаху определить куда ушел домашний вампир.

Ветер из глубин храма принес такой же аромат. Потому Бастимор смело шагнул под своды древнего, ритуального здания.

Он уже знал кто на самом деле Литэр и кем приходится ему сам Бастимор. Он уже знал, что его ждет впереди, однако он и предположить не мог к чему приведет его нежелание признать ошибку.

Но они справятся.

Если ангел его простит.