«...Из камня создали чудовище, и стало оно жить во дворце, как того пожелал правитель наш. Есть у чудовища тело льва, есть у него глава фараона, есть у него разум, голос, мудрость тысячелетних скал - но нет у него сердца.

Назвали чудовище сфинксом и дали ему имя – Менса. Отныне сфинкс Менса принадлежит принцессе Бенеринафрит, но, видит солнцеликий Ра, принесет чудовище ей лишь слезы и боль...»

Из Письмен Амона Ра; Эпоха Лодок; автор казнен

 

Лежа на каменных лапах Менсы и притворяясь спящей, Бенери часто по ночам прислушивалась: не стучит ли там, под слоем известняка, его сердце?

Но оно не стучало, потому что его никогда не было, и Бенери засыпала.

Она давно забыла, как важно для людей, чтобы в груди стучало сердце - хати. Что это вообще такое? Зачем это нужно? Когда-то Бенери это знала, но воспоминания давно стерлись. Лишь один день – всего один из сотни прожитых – заставил это вспомнить.

- Остановись, - шептала она, глотая слезы. – Остановись, оставь ее... Прошу...

Но Менса не слышал ее. Каменными лапами, выпустив когти, он разрывал изломанное тело кошки, и все ее три головы вопили, захлебываясь в крови.

Менсе не нужно кусаться и защищаться, как остальным чудовищам – его каменное тело давало ему ту неуязвимость и силу, о которых не мечтали и боги.

- Отпусти! Отпусти ее!

Бенери трясло, и, глядя на умирающую кошку, ее сердце – настоящее, живое, такое, какого не было у Менсы – раз за разом разбивалось на тысячу осколков.

- Я приказываю оставить ее! – вскрикнула она, и Менса наконец остановился.

Он посмотрел на нее, мягко улыбнувшись, но не было в этой улыбке ничего живого.

- Ты убил ее... – Бенери опустилась на колени и тронула огромную кошачью лапу. – Ты ее убил...

- Мой долг перед фараоном, Египтом и богами – защищать, охранять и оберегать царевну Бенеринафрит, - равнодушно произнес он ненавистные слова, и Бенери, зажмурившись, обхватила руками голову.

- Замолчи!

Кошка лежала, приоткрыв пасть, и нефритовые глаза невидяще смотрели на Бенери. Две головы, выступавшие из боков – головы ибиса и обезьяны – еще дергались, выплевывая сгустки крови, но и они были уже мертвы.

Знойный ветер разнес запах крови по лесу, а значит, нужно торопиться.

Бенери поднялась на ноги и с силой потерла глаза.

- Как же я тебя ненавижу, - произнесла Бенери и начала собирать широкие пальмовые листья, не глядя на сфинкса.

Это звучало так непривычно, так чужеродно, что Бенери еще долго сжималась, чувствуя на себе спокойный взгляд Менсы. Сейчас она могла чувствовать лишь это.

Собрав опавшие листья, она накрыла ими мертвое тело кошки, но их не хватило. Кошка была огромной – крупнее Менсы, а две лишние головы и отростки чужих тел делали ее еще больше.

- Зачем ты это делаешь? Скоро на запах крови придут другие чудовища. Они найдут и съедят это тело, как бы глубоко ты его не закопала.

- Ты не поймешь, - огрызнулась Бенери, упрямо собирая листья и укрывая ими кошку. – Ты и правда... бессердечный.

Так она вспомнила, что значит – иметь сердце. Менса прикрыл глаза.

- Мне не нужно сердце, чтобы оберегать тебя. Я скоро приду. Не уходи.

Каменной поступью, царственной и твердой, он отправился к реке, чтобы отмыться от кошачьей крови.

- Прости его, - зашептала Бенери, и губы предательски задрожали, хотя она и обещала себе никогда не реветь. – У него просто нет сердца... Он же камень... Прости его... Прости меня...

Кошка не ответила, но на миг Бенери показалось, что на ее окровавленных приоткрытых губах мелькнула призрачная улыбка.

 

***

Менса привел Бенери в эти леса давным-давно.

- Будь рядом, - спокойно говорил Менса, прокладывая дорогу. – Не уходи. Не разговаривай ни с кем. Мы здесь чужие.

Но он осматривал лес, словно господин этих земель, и Бенери, прижавшись к его холодному каменному боку, чувствовала себя почти дома. Лес казался ей добрее бесконечной пустыни.

Когда Менса отправился искать для Бенери пищу, он посадил ее на ветки раскидистого дерева и напомнил, как он любил повторять, «не уходить», словно у Бенери был выбор.

Она ждала долго – или ей это казалось. Скука глодала ее, как шакалы глодают безвкусные кости, и, не выдержав одиночества, Бенери спустилась на землю. Лес манил ее, обещая щедрую награду за храбрость, и одиночество быстро прервалось с приходом огромной и жуткой кошки.

- Милое дитя, - принюхавшись, пробормотала кошка. – Но невкусное. Не пугайся же ты так, крошка. Смешная... Монстры не едят таких, как ты. Монстры едят друг друга.

Она говорила ласково и складно, как никогда не говорил Менса и как точно говорил кто-то из прошлой жизни – из той, что была оставлена во дворце.

- Я не дитя, - тихо сказала Бенери, пытаясь унять дрожь в руках. – Мое имя – Бенеринафрит. Я дочь фараона Утшепхотепа и царицы Ситафрит, великих правителей Верхнего и Нижнего Египта. Как... как тебя зовут?

- У чудовищ нет имени.

- У Менсы есть, - не сдалась Бенери.

- Потому что он был создан людьми, дабы стать их рабом. А мы... – кошка улыбнулась в пустоту. – Мы созданы богами, чтобы пожирать друг друга. Скоро мы все умрем, и никто о нас не вспомнит, потому что ничего гадкого и уж точно ничего доброго мы не совершили. Только жили, как положено чудовищам. Зачем нам имена?

Бенери не нашла, что сказать. Отец говорил, имя священно. Он говорил, что имя даст проход в Дуат, где определят, достоин ли ты вечного счастья. Отец много чего говорил, но Бенери запомнила лишь это.

Кошка принюхалась и тут же поморщилась.

- Увидимся, крошечная царевна, - махнув хвостом на прощание, сказала она.

Тут же вернулся Менса, он положил у ног Бенери ветку слив и спокойным, задумчивым взглядом оглядел поляну.

- Тебе следует быть осторожнее, - лишь сказал он.

 

Проходило время, все менялось – стирались воспоминания о царском дворе, откуда они сбежали, разрастался лес, расцветая новыми тропами, неуловимо преображался даже сам мир, разрушенный и темный. Монстры говорили, что Эпоха Гнили идет к концу, и все реже и реже Бенери находила черные пятна на листьях и плодах. Гниль рассасывалась, природа медленно поглощала затихшее зло, и все, затаив дыхание, ждали наступления новой Эпохи.

Лишь Менса не менялся, Бенери не менялась, и чудовища - чудовища тоже оставались прежними.

Бенери было жаль чудовищ. С наслаждением пожирая друг друга, давясь мясом и жилами, разгрызая сочные кости и долго облизывая землю, впитавшую кровь, они потом мучались от боли, когда останки съеденного пробивались через их кожу. Самые уродливые – самые прожорливые твари, многолапые, многоголовые, вопящие от страданий, - медленно умирали где-нибудь в прохладной тени, не в силах двигаться и дышать. Они теряли остатки рассудка от дикой боли, и тогда приходил Менса.

Он быстро и безразлично убивал их, и ни разу Бенери не спрашивала, зачем. Так надо. Так будет лучше.

Может быть, в глубине души Менса тоже жалел чудовищ – а может, он убивал их, чтобы Бенери не просыпалась по ночам от воя, полного страданий.

 

В один день она снова встретила кошку – та кралась по роще, не отрывая взгляда от гигантской птицы ибис, лакомившейся сикоморовыми плодами. Бенери не успела ее окликнуть.

Кошка, оттолкнувшись сильными лапами от земли, взмыла в воздух и напала на ибиса сверху. Она напомнила Бенери те стрелы, которые приносили гонцы с привязанными к древку иноземными посланиями о мире, о помощи, о царской милости – но кошка была стрелой, несущей весть о смерти.

Когти вцепились в жесткие перья, вонзились в кожу. Ибис истошно завопил и, извернув гибкую шею, заколотил ее клювом по голове, плечам, лапам. Брызнула кровь, и Бенери отступила в тень, обхватив себя руками. Уйти, надо уйти...

Два чудовища катались по земле, растерзывая друг друга, но в один момент все кончилось так же быстро, как и началось – кошка с рычанием вцепилась в шею птицы и со всей силы рванула, жмурясь от боли в зубах.

Хрустнули позвонки.

Шея ибиса безвольно повисла, и красные птичьи глаза, подрагивая, закатились. Тело обмякло, и расцарапанная кошка, булькнув, сглотнула собственную кровь. А потом, полуприкрыв глаза, улыбнулась улыбкой блаженных.

Она ела труп птицы быстро, чтобы никто не успел учуять свежую кровь и отобрать добычу. Она ела, словно последний раз в своей жизни, остервенело отплевываясь от перьев, с удовольствием пережевывая птичьи сердце и желудок, и Бенери еле дышала.

- Привыкай, - сказала кошка, разгрызая тонкие птичьи кости. – Это наша жизнь.

- Это же... ужасно.

Бенери пыталась говорить как можно тверже, но голос дрожал, а запах крови, проникая в мысли, рисовал страшные картины.

- Ты не понимаешь, - загадочно улыбнулась кошка. – Нет ничего более приятного, чем съесть такого же монстра, как ты.

Она довольно облизнулась, но Бенери все же заметила, что губы ее дернулись от боли, когда из бока начало что-то пробиваться.

- Но вы же страдаете от этого.

Хотелось погладить кошку по огромной окровавленной лапе, но Бенери сдержалась. Обнюхав багровые перья и землю, кошка чуть наклонила расцарапанную голову, и лучистые глаза блеснули мягким нефритовым огоньком.

- Быть чудовищем – само по себе невероятное страдание, девочка. Испытывать голод – это страдание. Убивать – это страдание. Это наше наказание за изуродованные души, - она обернулась и пошла прочь, пробормотав себе под нос. – Но как же я надеюсь, что после смерти мы все-таки окажется в лучшем мире... Где можно будет целыми днями нежиться в солнечных лучах.

Бенери долго думала над ее словами, жмурясь и выкорчевывая из памяти обрывки прошлого. А потом пришел Менса с веткой фиников, но она так и не вспомнила, каково это – греться на солнце.

 

***

Менса оказался прав – тело кошки кто-то утащил и съел, когда Бенери пошла к реке. Теперь от кошки ничего не осталось. Даже имени.

- Менса, - сидя вечером у костра, сказала Бенери. – Когда я буду готова вернуться во дворец?

При свете огня лицо Менсы – словно живое. Когда-то Бенери любила представлять, будто разговаривает с настоящим человеком, но скоро эта глупость вылетела из ее головы. Менса – лишь камень. Каменная статуя.

- Ты еще юна, дух твой не окреп, - ответил Менса, прикрыв глаза и сложив лапы. – Еще не время для возвращения.

- Ты каждый раз так говоришь, - зло прошептала Бенери. – Почему я не могу сейчас начать путь домой?! Я должна вернуться! Я должна вернуть себе Египет!

- Тебе лишь тринадцать путей солнца, - спокойно ответил сфинкс. – Ты успеешь вернуть себе то, что принадлежит тебе по праву, царевна. Боги на твоей стороне.

- Ты не понимаешь, - замотала она головой. – Я должна вернуться... Кто знает, что будет завтра? А вдруг я умру?

- Ты не умрешь.

- Но откуда ты знаешь?! – сорвалась на крик Бенери. – Я здесь, в окружении монстров, и никто... никто не вспомнит моего имени.

Она отвернулась и запястьем утерла лицо.

- Будто его у меня никогда и не было.

Из омута мыслей улыбнулась кошка, которая не совершала ничего гадкого и ничего доброго – и которая умерла просто кошкой, как тысяча других чудовищ с кошачьими телами, душами и судьбами.

Что знает Менса о смерти? Лишь то, что у нее много орудий для тех, у кого есть смертное тело. И эти орудия ему, Менсе, не грозят. А вот она, Бенери... Она потерла все – отца и мать, дворец и царство, солнце и покой... Смерть идет по ее пятам. Смерть рядом.

- Да будут полны покоя твои сны, - сказал Менса, и Бенери, отвернувшись от костра, не ответила ему.

Менса знает все на свете, но лишь о страхе смерти ему никогда ничего не будет известно.

 

В пустыне кусается все. Пустыня носит ожерелье из колючих зарослей и браслеты из змеиных тел, а платье пустыни – золотой раскаленный песок, обжигающий кожу и одним своим видом дурманящий взор.

- Менса, - спрашивает Бенери, на ходу просыпаясь от дурного сна. – Куда мы идем?

Менса замедляется, смотрит на нее, и Бенери замечает, что на его лице нет привычной задумчивой улыбки. Он долго смотрит на нее, но безразличное лицо не выдаст ни одной его мысли, ни одного полуживого чувства.

- Мне очень жаль.

И он продолжает путь, глядя вперед, где темнеют леса.

- Менса, где солнце? – Бенери сонно оглядывается, чуть не путаясь в ногах. – А где отец? Он отправил нас прогуляться? Где мы, Менса?

Сфинкс останавливается, и Бенери залезает на его спину. Он продолжает идти, храня молчание камня, словно обдумывая свой ответ.

Он любил думать, этот Менса. Он мог молча думать всю свою жизнь, глядя в небо, или на поверхность озера, или в стену. Но чаще всего он думал, глядя в лицо Бенери – теперь же он избегает ее взгляда.

- Твоего отца больше нет, - наконец говорит он. – Матери тоже. И дворец больше не твой. И Египет. Мне жаль, но ты не станешь царицей этих земель, Бенери.

- О чем... О чем ты говоришь... – она сильнее сжимает каменные складки немеса, и мир будто становится темнее. – Отца предали? Отравили? Но визири... Они не могли присягнуть предателю... Я их знаю!

Она знала – она знала все во дворце. Дворец был ее жизнью, и... Разве действительно среди близких был тот, кто убил фараона?

- Из-за этого солнце пропало?! – Бенери спрыгнула со спины Менсы и вцепилась в волосы, сдерживая крик. – Боги разгневаны, они забрали у нас солнце! Ра отвернулся от нас! Это из-за того, что кто-то предал отца и убил его, да?! Кто, кто он?! Это визирь Абимебх? Это военачальник Бомани? Или верховный жрец?.. Надо собрать войско... Подговорить слуг... Как бы поступил фараон, как бы он поступил...

Потом она поймет – боги не только лишили их солнца, но и наслали Эпоху Гнили. Потом она поймет – теперь ей нет пути назад. И, конечно, потом она поймет – ни войска, ни слуг у нее нет. Есть лишь верный каменный сфинкс.

Но это она поймет только потом – сейчас Бенери воет и плачет от злости, обиды и горя. Сейчас она ищет пути, которые осветят ей боги – но боги давно отвернулись от нее, это Менса знает точно. Он многое знает.

- Идем, - шелестит он так, как не может шелестеть просто камень. – Пора привыкнуть к новой жизни. Ты вернешься домой, когда будешь готова к этому.

- Я убью предателя, - бурчит под нос Бенери, не до конца осознавая, что значит «убивать». – Я верну трон. И верну солнце.

Она догоняет сфинкса, глядя себе под ноги, и Менса печально улыбается, чувствуя на боку тепло детской ладони.

- Истинно так, Бенери.

 

К полуночи костер догорел, и Бенери долго лежала на боку, прислушиваясь. Она боялась обернуться и встретить бездушный взгляд сфинкса, не умевшего ни спать, ни моргать. Да, по одному только взгляду он поймет, что задумала Бенери.

Но когда она обернулась, Менсы по ту сторону костра не было, и она бесшумно поднялась на ноги.

- Я готова.

Менса отправляется искать еду для Бенери всегда на западе – словно его туда тянет, а значит, надо идти на восток. «Там и дворец лежит, - вспомнила Бенери. – Кажется...»

Иногда на ее пути появлялись чудовища, пересекая тропы или шагая навстречу. Крупные и мелкие, многоголовые и многолапые, сильные и ослабшие – все они кивали на прощание, и Бенери молча кивала в ответ.

Ей показалось, что она спит, когда рядом, нога в ногу с ней, зашагала кошка – без лишних голов, лап и хвостов. Обычная кошка. Казалось, она была соткана из лунного света, а глаза ее сверкали, как звезды, но Бенери, не нарушая негласной традиции, молча кивнула ей на прощание, и чудовище с кошачьей головой замедлило шаг.

- Бедное дитя, - сказала кошка. – Ты оторвана от своих предков, и последняя ниточка, что связывает тебя с прошлым – твой каменный сфинкс. Ничего у тебя не осталось...

- Я вернусь домой, - твердо ответила на это Бенери, хмурясь. – Вернусь и займу трон, который мой по праву. Так говорил фараон. Я убью тех, кто принес зло в Египет. Я смогу, вот увидишь. И тогда Нил оживет, и снова засветит солнце.

- Снова засветит солнце, - мечтательно повторила кошка, и взгляд ее затуманился.

Кошку не волновала судьба Египта, месть за фараона, убийство предателя. Кошку волновало лишь солнце. И Бенери ей завидовала.

Лес отпускал ее медленно и тоскливо, и скоро свое задумчивое лицо явила пустыня. Она рассмотрела Бенери со всех сторон, безразлично удивилась столь необычной, полузабытой гостье и, наконец, открыла путь к царскому дворцу - к столь заветной и пугающей мечте.

 

***

Бенери забыла свои первые дни в лесу – а Менса помнил. Он все помнил.

По ночам ей снились люди. Люди без имен и лиц, желавшие ей смерти. Днем она натыкалась на чудовищ – уродов без имен и душ, плевавшие на ее жизнь. Жизнь в один момент оказалась слишком бурной рекой, и ее потянуло ко дну.

- Менса, мне страшно, - прошептала она однажды, опустив голову на его лапы.

- Тебе нечего бояться. Никто здесь тебя не найдет и не тронет. Ни люди, ни монстры.

Но Бенери покачала головой.

- Нет, мне страшно, что я все забуду. Сегодня утром я забыла молитву самому Ра... Разве мне есть прощение...

В ее глазах блеснули слезы, и Бенери поспешила вытереть лицо.

- Может, молитву ты и забыла, - задумчиво ответил Менса, улыбнувшись. – Но ее помнит твое сердце.

А в один день она сказала, что забыла лицо отца.

- Такого не могло бы произойти, - покачал головой Менса в ответ. – Мне даровали лицо фараона, и каждый день ты глядишь в него. Не бойся. Ты никогда его не забудешь.

Плавные черты, полуприкрытые глаза, ровный нос, острые скулы. Да, сфинксу даровали лицо фараона – так почему же Бенери никак не могла узнать в нем черты того, кто некогда правил Египтом и молился богам?..

- Ты не прав, - тихо ответила Бенери, отвернувшись. – Он совсем другой. Он не ты. И я его забыла.

Сфинкс никогда не был похож на фараона – вот что она поняла. «Значит, зря тем мастерам заплатили пять сотен глаз Тота» - подумал Менса, бесшумно опуская голову на лапы.

 

Пять сотен сверкающих глаз Тота – это много.

Это пять тысяч рабов. Это море золота – такого, что оно накрыло бы всю пустыню. Пять сотен сияющих звездных камней, редких и чистых, как слезы Исиды, оплакивающей своего убитого супруга. Пять сотен ослепительных камней – это бы хватило на целую царскую усыпальницу, чтобы она светила и днем, и ночью. И сейчас, и потом.

Пять сотен сверкающих глаз Тота – столько стоил каменный сфинкс, вытесанный из древних западных скал.

Сколько Менса себя помнил, его глаза всегда были открыты. Долгие годы он просто смотрел на мир, а мир смотрел на него, и казалось, что так будет до скончания времен.

Сначала он был частью горной цепи, царапающей небо, а потом настала Эпоха Бурь, и Менса стал тем, что называют скалой. Когда пришли люди, он не сопротивлялся. Он позволил подарить ему тело и принял чужое лицо. Он знал больше, чем эти смешные, слабые люди.

И ему было очень скучно.

Он готов был простить людям эти шесть лет работы, если дальше будет что-то интересное, и в один день он поднялся на лапы и повернулся к солнцу.

- Наконец получилось, - утирая липкий пот, прошептал главный архитектор, и его голос рассеялся в зное. – Слава Амону Ра и Птаху, они любят нас, и они любят то, что мы создали...

Его повели через пустыню, и ему открылась жизнь людей - та, которую пустыня презирала. Побывав в городах и насмотревшись на людей, Менса понял: люди – это интересно.

А когда его привели в царский дворец, сам фараон принял их в Тронном Зале. Высокий, с бронзовым загаром, с ясными глазами и острым взглядом – он был тем, кого называли земным богом.

- Я – царь Верхнего и Нижнего Египта, - сказал он, и эхо вторило ему. – Все, что освещает египетское солнце, принадлежит мне. И ты принадлежишь мне. Твое лицо, твое тело, твои мысли, твое сердце, твоя...

- У меня нет сердца, - перебил его сфинкс, мягко улыбаясь.

Затих скрип перьев – даже писцы замерли. Каменное изваяние посмело прервать речь фараона... Теперь все ждали ответа царя. Тот, окинув сфинкса острым взглядом – взглядом хищника, понимающего, что эта добыча ему не по зубам, - все же продолжил:

- Теперь ты будешь выполнять только то, что я тебе прикажу. Говорить, когда разрешу. Уходить и приходить, когда позволю. Я заплатил за тебя камни, упавшие с неба – величайшую драгоценность богов. И у меня есть для тебя задание.

Менса чуть наклонил голову. Человеческий правитель не пугал его, а громкие речи казались фальшивыми. Но дворец поражал красотой, и Менса был бы совсем не против остаться здесь.

- Что же ты от меня хочешь?

- Твой долг передо мной, Египтом и богами – защищать, охранять и оберегать мою дочь, царевну Бенеринафрит. Как только она родилась, я приказал лучшим мастерам создать самого надежного, самого верного и сильного стражника для наследницы престола. Сейчас ей шесть, и отныне ты в ответе за ее жизнь.

Менса прикрыл глаза, и улыбка его стала прохладной, как вечерний ветер.

- Что же тогда будет, если она умрет?

Царь Египта прищурился, как леопард, и произнес голосом тихим и отравленным:

- Ты будешь страдать.

 

Тогда, в день первой их встречи, Бенери была слишком маленькой, чтобы понять, зачем отец подарил ей каменное чудовище.

- Он такой страшный...

Царица, сидевшая рядом на кровати в покоях царевны, посерела. Ее красивое лицо исказилось, словно в отражении потревоженной воды.

- Постыдись своих слов, - прошипела она. - Это же лицо твоего отца, нашего повелителя! Не зли богов, дурочка, поблагодари фараона. Сейчас же!

И, боясь смотреть на сфинкса, Бенери поклонилась отцу.

- Благодарю, повелитель. Твой дар сравним с даром Амона, и я... рада столь щедрому... подарку.

Фараон кивнул, как кивают военным, слугам, визирям – но не дочерям.

- Я рад, что ты оценила это, дитя. Теперь я могу не переживать за твою жизнь, Менса убережет тебя от любого зла. Пять сотен глаз Тота, подумать только...

И он ушел, оставив Менсу с царевной и царицей.

- Ты знаешь... сказки? – спросила Ситафрит. – Бене любит сказки, да, Бене?

Но девочка уткнулась лицом в плечо матери, и Менса промолчал.

Он не знал сказки. Он знал истории молчаливой пустыни об убийствах. Детям такое не интересно. Детям такое знать не надо.

 

***

Если зажмурить глаза – сильно, до боли, - то Бенери вспоминала, как выглядела пустыня раньше. Могучая и бескрайняя, она сияла раскаленным золотом под ликом вечного и славного Амона Ра. Теперь, когда солнце сместилось с небосвода темными тучами Эпохи Гнили, солнечный свет пробивался лишь во сны. Менса рассказывал, что...

Бенери зажмурилась. Нет, не нужно. Вдруг он учует ее мысли и отправится следом, чтобы вновь защитить, спасти, уберечь. «Не такая уж я и маленькая, - думала она, шагая вперед. – Просто тело... Не хочет расти. Так бывает»

«Так бывает» - утешал ее Менса, но Бенери знала всю истину. Ее тело прокляли. Она навсегда останется угловатой, худой и не сможет вернуть себе трон. Кто доверит правление Верхним и Нижним Египтом какой-то девчонке, которой с виду лишь тринадцать путей солнца?! А как она победит тех, кто предал отца?! Вот если бы она была старше, если бы не была ребенком...

«Или это с солнцем ушло мое взросление?.. - тут же успокаивалась она. – Вот вернется Амон Ра, как только я сяду на трон... Взглянет он на меня... И я стану царицей Египта»

И будет у нее мягкая и нежная грудь, как у матери, а тело обретет гибкость и плавность, и продолжат расти волосы, в которые она вплетет бисер и на которые водрузится па-схемти. «Женщины не носят па-схемти» - сказал бы фараон, но кто вспомнит об этом, если сам Амон Ра благословит Бенери. Нужно лишь победить. Хитростью ли, бронзой или договором...

- Я давно забыла все молитвы, - пробормотала Бенери, взбираясь на дюну. – Из памяти стерлись почти все имена богов. Я скоро забуду саму себя, но я не дам забыть о себе. Да будет так.

Это ей подсказал Менса. Даже когда сфинкса не было поблизости, Бенери с малых лет чувствовала его незримое присутствие в своей жизни.

Он всегда был рядом.

 

***

После того, как во дворце поселилось каменное чудовище с лицом фараона, Бене постоянно ощущала его присутствие.

- Зачем отец приказал его создать? – спрашивала маленькая Бене у матери, когда та выбирала пояса, ожерелья и сандалии к очередному празднеству.

- Ты слишком непослушна, Бене. Слуги постоянно теряют тебя из виду, и отец твой... расстроится, если случится что-нибудь дурное, - Ситафрит подождала, пока ей напудрят лицо золотой пылью и довольно улыбнулась отражению в отполированном бронзовом зеркале. – И называй его фараоном, ладно? Как я тебе и говорила.

- Почему я не могу называть его отцом? Сын визиря может же своего назы...

- Потому что он сын визиря! – не выдержала Ситафрит, и несколько кошек пугливо скользнули под кровать. – А ты – дочь фараона! Веди себя как подобает, Бенеринафрит. Если бы твой брат был бы жив...

Ее взгляд наполнился болью, и она прищелкнула пальцами, подзывая слуг.

- Подберите царевне лучшее платье. И... оно еще там?

Служанки, молча переглянувшись, кивнули, и лицо матери скривилось.

- Ничего, - буркнула она себе под нос. – Привыкнем.

И выходя из своих покоев, она сделала вид, будто статуя сфинкса, сидящая перед ее дверьми, была здесь всегда.

Бенери вздохнула.

Ее мать была прекрасна. Она говорила ласково и складно, и за ней, словно самые верные поданные, всегда шли кошки. Гриф короны-нерет обрамлял золотыми крыльями ее плавное, словно выточенные из мрамора лицо, и глаза, подведенные сурьмой, смотрели в сердце так глубоко, как ни один бог на свете. Когда-то она боролась за звание главной жены фараона, великой царицы Египта, и лишь одной Маат известно, сколько голов она переступила на своем пути.

Но было то, что Бенери не понимала в своей матери. Сколько раз Бене просила – прогони чудовище, оно жуткое! Поговори с отцом, пусть прогонит сфинкса! Но мать лишь отмахивалась. Слово повелителя – закон.

Ну тогда... Тогда Бенери сама разберется с этим мерзким каменным зверем.

- Я буду здесь, но вы меня не трогайте, - важно сказала она служанкам и приоткрыла дверь покоев.

Она тут же встретилась с немигающим взором чудовища и чуть не захлопнула дверь от нахлынувшего ужаса.

- Что ты делаешь здесь? – тихо спросила она, готовая при малейшей опасности броситься наутек.

- Охраняю тебя, - ответил сфинкс с этой своей странной, нечеловечески безмятежной улыбкой. – Твое слабое тело, неокрепший разум. И, если того пожелаешь, я буду охранять твои секреты.

- Разве секретам нужен охранник?

Менса прикрыл глаза, словно вспоминая что-то.

- Да, нужен. Я охранял тайны самой пустыни, - произнес он. – Я был известняковой скалой, и я видел то, что не знает никто из ныне живущих. Лица убийц и последние слова убитых, места, где спрятаны и забыты сокровища, пути, по которым души идут в Дуат... Это все мне известно. И я это оберегаю.

Голос сфинкса, тягучий и глубокий, заволакивал уютной пеленой, и Бенери, сама того не замечая, перешагнула порог. Ладони вспотели и волосы встали дыбом от услышанного, и Бенери шепнула, стараясь скрыть волнение:

- А расскажешь мне?

- Нет.

Нет?! Как так – нет? Бене – наследная царевна! Она все должна знать!

- Ты должен рассказать! Я... Я прикажу отца выгнать тебя... И расколоть... И... и... Мой отец – правитель Верхнего и Нижнего Египта! Он заставит тебя страдать, он обратится к богам, они тебя убьют...

Но лицо сфинкса оставалось безмятежным, и впервые Бенери почувствовала, что есть кто-то могущественнее, чем фараон, чем боги, чем смерть.

Она, вспоминая порывистые гневные крики матери на служанок и визирей, сыпала угрозами, проклятьями, но чудовище улыбалось. И потом, чуть не плача, она наконец спросила:

- Эти все тайны... Секреты пустыни... Ты точно мне их не расскажешь?

- Не расскажу.

- Даже если я тебе заплачу? И подарю, что пожелаешь?

- Мне ничего не нужно, - ответил каменный сфинкс, мягко улыбаясь.

Утерев лицо, Бенери вернулась в покои матери. Она была обижена – но зато теперь она знала, кому может доверять свои секреты.

 

Они подружились настолько быстро, насколько вообще могут подружиться дитя и каменная статуя. Менса рассказывал истории – впрочем, всё, кроме чужих тайн, - а Бене оказалась самым верным и чутким слушателем.

Она задавала вопросы, глупые и не очень, и Менса терпеливо говорил, говорил, говорил, и скоро его речами пропиталась каждая частица дворца.

Бенери наконец перестала тревожить двор, и все слуги вздохнули с облегчением – слава богам, нашлась для неугомонной царевны подходящая нянька! И многое оставалось тайной, хранимой Менсой – люди с оружием и запахи яда, спрятанные кобры и отравленные игрушки...

Да, Менса хорошо хранил тайны. Лучше всех. Поэтому их никто и не знал, даже Бенери.

В один день, гуляя по саду в одиночестве, она встретилась с женщиной. Замечательной, чудесной женщиной. Ее голос казался гортанным и непривычным, а лицо поражало своей странной, дикой красотой. Женщина точно не была колдуньей, но она очаровала Бенери и, уходя, внезапно предложила:

- Проведешь меня? Я отправляюсь в порт, меня ждет путешествие. Хочешь увидеть судно, на котором я отплыву?

Конечно, Бене хотела. Раньше она каталась только на ладьях, по праздникам, а тут – шанс увидеть настоящее судно!

- Да, давай! А как тебя зовут?

- Это не важно, малышка, - ломано улыбнулась женщина и взяла ее на руки. – Мое имя слишком непривычное для твоего слуха.

Руки женщины были мягкими и нежными. Они пахли солью и травяным соком, и Бене уткнулась носом в кудрявые темные волосы. Они тоже пахли солью.

Они покинули сад отчего-то незамеченными, через какой-то тесный и пыльный проход в воротах. Женщина несла Бенери, как величайшее сокровище, и по пути их никто не остановил. По городу она несла царевну, бережливо прижав себе, и Бенери вдруг подумала, что расставаться с этой странной чужеземкой будет очень грустно. «Она могла бы остаться при дворе, - с тоской проносилось в мыслях. – Стать служанкой или няней для меня... Я впервые встретила того, кто будет и живым, и замечательным одновременно».

Когда наконец рядом зашумело море, женщина опустила Бене на землю.

- Смотри, какое море, - тихо заговорила она. – Прекрасное, да? Там, на другом берегу, моя страна. Хочешь со мной, малышка? Ты столько всего увидишь...

- А Менса? - очнулась Бене. - Мы должны подождать Менсу, я без него не пойду.

Женщина напряглась, словно натянутая струна.

- Менса? - спросила она. - Это твой слуга?

- Это мой сфинкс. Он из камня, мне его отец подарил. Он очень быстрый, а ещё он все знает...

Лицо женщины побелело, а нижняя губа задрожала. Она смотрела за спину Бенери и медленно пятилась.

За спиной Бенери стоял Менса. И как он так быстро пришел... Прикрыв глаза, сфинкс безмятежно улыбался.

- Зажмурься, - сказал Менса Бенери. - И не уходи.

Когда он разрешил наконец открыть глаза, женщины уже не было, а Менса задумчиво полоскал в морской воде лапы. С визгом Бенери бросилась к нему, и они долго плескались и брызгались, забыв обо всем вокруг.

Лишь по пути домой Бенери напомнила про женщину.

- Где она? Она передумала показывать нам море и свою страну?

Менса глянул на горизонт.

- Она отправилась без нас. Я ей объяснил, почему нам пока рано покидать Египет. Думаю, скоро я найду ее друзей, обсужу с ними грядущую дорогу, и они ее догонят. Не переживай, Бенери. Она не будет одна.

- Пусть боги благословят ее путь, - сказала Бене так, как ее учили, и Менса прикрыл глаза.

- Ей неведомы ваши боги. А те, что ведомы, теперь вряд ли чем-то могут ей помочь.

Маленькая Бене ничего не поняла, и вместе они вернулись во дворец, где никто даже не заметил пропажу царевны – оно и к лучшему, похоже.

Только потом, вытаскивая тот день из памяти по маленьким кусочкам и склеивая воедино, Бенери заметила, что морская вода была непривычно алой, а у берега покачивалось на волнах что-то красное и гадкое, смутно напоминавшее голову. Растерзанную и оторванную от тела, столь привлекательную для мух.

Та голова беззвучно кричала.

 

***

...А голова, торчащая из песков, безмятежно улыбалась.

Бенери замерла, а потом сорвалась с места, взметая песок.

- Менса! – вскрикнула она, и пустыня недовольно поморщилась. – Менса, почему ты... Ты разбит... Что случилось, Менса?!

Каменные зрачки медленно повернулись к Бенери.

- Кто такой Менса? – тихо спросил знакомый голос.

- Это... Это мой сфинкс, – Бенери осторожно провела пальцем по трещине вдоль каменного лица, и зрачки внимательно проследили за ее движением.

- Значит, есть и третий. Он получился удачнее?

- Ты о чем? Кто ты вообще такой?

- Стало быть, каменный сфинкс, - улыбнулась голова. – Только без лап. И имени. А ты кто?

- Ты и сам знаешь, - недовольно пробурчала Бенери, ругая себя за то, что так разволновалась. - Я - Бенеринафрит. Наследная царевна, дочь фараона...

Она поморщилась, вспоминая имя отца. Утшпе... Ушептохо... На глаза навернулись слезы.

- Почему же ты плачешь? – мягко спросила голова голосом Менсы.

Бенери не ответила. Она утерла запястьем мокрые щеки и шмыгнула – совсем как ребенок.

- Значит, ты каменный сфинкс... Почему ты здесь?

- Я не просто сфинкс. Я второй сфинкс. Меня вытесали из валуна, но в самый последний момент мастер нечаянно расколол мое тело и изуродовал лицо. Того мастера давно нет, а его ошибка до сих пор живет. Но я не хочу жить, если честно. Я бы сделал все, чтобы наконец встретить смерть, но она всегда проходит мимо, не замечая меня.

По коже пробежал холодок.

- Есть и первый сфинкс?

- Где-то да есть, - неопределенно ответила голова. – Первый сфинкс не ожил. Если его не разбили, он, должно быть, сейчас украшает какой-нибудь дворец...

- Я думала, сфинксы все знают, - грустно хмыкнула Бенери, и голова чудовища закрыла глаза.

- Тогда мое существование было бы вечным страданием.

Нет, все-таки это не Менса. Менса ничего о себе не рассказывает.

- Мне пора, - сказала Бенери. – Я иду во дворец, где меня ждет мой трон. Если Менса пойдет по моим следам, скажи, что я ни за что не сверну назад. И что я... Все еще тоскую по кошке.

- Кошке?

- Это чудовище, которое убил Менса.

- Убил? А за что?

Бенери скрипнула зубами.

- Из-за меня, дуры! – гаркнула она. - Из-за того, что я сама начала походить на кошку! И из-за того, что человеку нельзя общаться с чудовищами, которые живут, чтобы поедать друг друга!

«Потому что тогда человек сам становится таким же монстром» - вспыхнули в голове слова Менсы, и Бенери зажмурилась.

Повисло молчание, но ненадолго.

- Так кто такой Менса? – осторожно спросила голова. - Кроме того, что он сфинкс.

Бенери нахмурилась. Да, кто он? Охранник? Воспитатель? Наставник? Хранитель секретов?

- Он мой друг, - твердо сказала она и пошла прочь.

- Ты доверяешь камню? – усмехнулось чудовище. – Камень проклят. Однажды родившись, он не может ни возненавидеть, ни полюбить, ни умереть.

Голова говорила и говорила, но Бенери ее уже не слышала. Это был не тот сфинкс, с кем она сейчас хотела бы разделить беседу.

 

***

Когда маленькая Бене засыпала в покоях, уставшая от игр и прогулок, Менса шел «смотреть людей». Так он это называл.

Он смотрел глупых слуг, носильщиков опахал и сандалий. Смотрел капризную царицу и горделивых визирей. Смотрел тихих писцов и иноземных гостей. Наблюдал за повадками, словами и мыслями каждого – так, что после его ухода все облегченно выдыхали.

В дворце было интереснее, чем в пустыне, и каждый раз Менса находил что-то новое для себя. Его пускали во все уголки дворца, и шагал он по коридорам, залам, галереям и аллеям, словно царь этих мест. Лишь одна дверь оставалась запретной – дверь, украшенная лазуритами.

- Тебе нельзя туда, запомни это, - сказала однажды царица. - Это приказ нашего повелителя.

И когда Менса намекнул на это фараону, тот согласно кивнул.

- Тебе нельзя туда. Запомни и прими: некоторые вещи бывают запретными.

Но во всем дворце – да и во всем мире – этой вещью была лишь одна-единственная лазуритовая дверь, которую, впрочем, редко открывали. А если и заходил кто, то всегда Менса оставался снаружи, сидя перед дверью и смотря в одну точку. Туда ему хода не было, и оставалось только покорно ждать.

Так что, кроме людей, он смотрел еще и дворец. Но больше, чем людей и дворец, Менса любил «смотреть» лишь фараона. Тот имел много лиц.

В Тронном Зале – надменный и гордый. Замечая ошибки подданных, становится жестоким. А молясь каменным своим богам – каменным, как Менса, но ни разу не живым, - оказывается наивным и слабым.

- Глупый человек, - решил в который раз Менса.

Царь медленно повернулся и прищурился.

- Подойди.

Менса, конечно, подошел – правда, лишь из интереса, что фараон скажет теперь.

- Почему ты сейчас не с царевной Бенеринафрит?

- Она спит. Ее покои, по твоему приказу, охраняет дюжина стражей.

Фараон кивнул и, зажмурившись, продолжил молиться.

- Почему ты все еще здесь? – не выдержал наконец он, когда Менса уселся рядом. – Неужели уверовал в наших богов?

- Я похож на существо, питающее иллюзорные ожидания к пустоте? – сдержанно улыбнулся Менса. - У меня просто есть вопрос.

- У всезнающего сфинкса есть вопрос, на который у смертного царя есть ответ? – усмехнулся Утшепхотеп. – Что ж, мне интересно. Говори.

- Что такое «хати»?

Фараон смерил сфинкса пронизывающим взглядом, но лицо Менсы оставалось безразличным.

- «Хати» – это сердце. Как ты сам сказал, у тебя его нет - оно есть лишь у тех, кто создан Хнумом.

- Ясно.

Поднявшись, Менса пошел прочь, задумчиво скользя взглядом по мозаичным узорам. Красиво.

- Разве ты не хочешь узнать, для чего нужно сердце? – бросил ему вслед Утшепхотеп, и Менса улыбнулся.

- Когда я захочу это узнать, я найду, у кого спросить.

Фараон редко понимал Менсу, словно тот говорил на другом языке. И, вероятнее всего, если бы фараон действительно все понимал, он бы перестал быть фараоном и стал бы пастухом. Или могильщиком. Или человеком, выкладывающим мозаику. У них и надо спрашивать, для чего нужно сердце.

 

***

Ветер сказал, куда идти, но Менса не торопился. Он и без ветра знал, куда продолжен путь Бенери.

Как его вечно тянуло на запад, в край смерти, так ее тянуло на восток, во дворец – к месту, где все началось. А началось все утром...

«Когда кровь Апофиса разлилась по небу и Ра начал свой небесный путь, царица Ситафрит разрешилась, и на свет, на радость богам, появилась царевна. Ее назвали Бенеринафрит - что значит «скоро все будет хорошо». И пусть в тот день это имя было больше, чем она сама, - хрупкое дитя у груди кормилицы, - но она сама была больше, чем просто имя или просто девочка. Она была даже больше, чем будущая правительница Египта, а значит, каким бы длинным не казалось ее имя, она обязательно дорастет до него» - так писали в письменах.

Менса прикрыл глаза и сделал вдох. Весь мир шептал: «Отпусти ее, дай ей уйти» - но, если бы у Менсы было хати, то есть сердце, оно бы сказало: «Я не могу биться, не зная, где сейчас Бенери, сыта ли она, здорова ли. Я не могу биться, когда ее нет рядом, под нашей защитой». Может быть, хорошо, что у Менсы нет сердца – так бы он давно был бы мертв.

Иногда мертвым легче, чем живым. Им не нужно решать, отпустить ли важного человека или пойти за ним, то поднимая его на ноги, то задерживая.

«Как же я тебя ненавижу» - отзывалось в памяти, и Менса повторял:

- Мой долг перед фараоном, Египтом и богами – защищать, охранять и оберегать царевну Бенеринафрит.

Это было его собственной молитвой.

 

Солнце – не просто пылающий диск, плывущий по небу. И не бог, чей храм сейчас виднелся на горизонте. Солнце – тот, кто скажет тебе, насколько был долог путь и сколько осталось до ночи, когда на охоту выберутся холодные ветра, пробирающие до костей.

Менсе они, конечно, не угрожали, и лишь пески пытались затянуть в свои мягкие капканы его каменные лапы – с каждым шагом все настойчивее.

- Не проходило ли здесь человеческое дитя, идущее на восток?

Нашел у кого спросить – у полуистлевшего недвижного монстра, почти проглоченного пустыней... Но монстр ответил – двумя своими головами сразу:

- Проходило и скрылось в храме Ра, кха, - а потом зашептал в разнобой. – Грядет Эпоха Пустоты... Все заберут пески... Все съест пустыня... Эпоха Пустоты принесет наконец смерть, которую все так ждали, кха!

Менса нахмурился и ускорил шаг. Нужно торопиться.

В полуразрушенном храме солнечного бога он действительно нашел Бенери. Сидя на коленях подле древней статуи Амона, она протягивала богу какой-то кинжал – должно быть, найденный здесь же.

- Милосердный хозяин и праотец мира, я прошу благословения твоего... Я, царевна Бенеринафрит... Дочь фараона... царицы... правителей Нижнего и Верхнего Египта... Больше всего на свете хочу спасти свое умирающее царство от запустения.

И, прижав кинжал к груди, она поцеловала ноги статуи. Чуть обернувшись, она увидела Менсу, и стало понятно – она не послушает ни одно из его слов. Она продолжит свой путь, скажет: «Я приказываю» - и ему придется повиноваться.

- Твой отец часто сюда приходил молиться, - сказал Менса после долгого молчания.

- Да, я знаю. Он молил богов о сыне. Об истинном наследнике.

- Он и тебя любил.

Бенери покачала головой, глядя в пустоту.

- Я этого не помню.

- Просто ты забыла.

Менса сел рядом, и Бенери, отложив кинжал, привычно положила голову на его лапы, как в старые времена.

- Мне снился день, когда мы бежали из дворца. Когда ты мне сказал о смерти фараона. Мне снится это каждую ночь, и каждый раз... Я с новой силой разрываюсь от боли. Менса, я устала переживать тот день. Может, есть способ не спать?

Но сфинкс покачал головой. Нет от боли лекарства надежнее, чем время и смирение.

 

Пустые города встретили их тяжелым молчанием, и Менса, утопая в песках, медленно продвигался вперед.

- Пустыня... – тихо произнесла Бенери, сидя на его спине. – Она все забрала. Где же все люди? Неужели...

Она проглотила горькие слова, будто, если не назвать имя беды, она не явит своего лица.

Но у этой беды лицо было напоказ. Людей не осталось.

«Мне больше некого смотреть, - думал Менса, оставляя ворота позади. – Нет фараона, с которым можно спорить, и нет тех, кто будет кормить дымом выдуманных богов»

Что-то колыхнулось внутри – нечто, походящее на тоску.

«Но у меня осталась Бенери. А это самое главное» - решил он и безмятежно улыбнулся.

Но когда он взглянул в лицо Бенери, на глазах ее стояли слезы. Спрыгнув со спины Менсы на пол, выложенный синими плитками, она сделала несколько несмелых шагов, прежде чем кинжал Амона выскользнул из ее руки.

В садах, где всегда звенели систры, арфы и трещотки, поселилась тишина. Сад порос сорной травой, а сикоморы сгнили. Закопченные высокие сосуды больше не дымили ароматом кифи, а фрески на стенах, которые Бенери любила рассматривать в детстве, поблекли и стерлись.

- Мы можем уйти, если ты того пожелаешь.

- Нет, - окаменевшим голосом ответила она.

Она скользнула во дворец, обойдя разрушенные колонны. К масляным светильникам много лет не прикасалась рука человека, и, бродя по коридорам и залам, она чувствовала, что сходит с ума.

Давно не осталось тех, кому она могла бы отомстить. И кому хотела бы помочь.

- Менса, - прошептала Бенери, наконец остановившись. – Сколько... Сколько прошло лет с тех пор, как отца убили?

- Я не знаю. У камней время течет по-своему.

И только когда Бенери поняла, что Менса всегда был честен, даже когда лгал, воспоминания холодной и черной водой захлестнули ее.

 

***

Эпоха Лодок сменялась чем-то зловещим – но во дворце это поняли слишком поздно. Из городов Египта начали прибывать вести, от которых фараон мрачнел, а царица, запершись в свои покоях, плакала.

Никто не знал, что приближается – только Менса, «смотревший» всех и все. Он много чего знал, но мало рассказывал.

- Тебе нужно стать тише и незаметнее, - сказал однажды он Бенери. – Сегодня мы будем играть в теней.

- Мне тринадцать путей солнца, - фыркнула Бенери. – Я уже слишком взрослая для игр.

- А некоторым теням – много столетий, - невозмутимо ответил Менса.

- И в чем же радость быть тенью?

- Они живут дольше остальных.

И Бенери поняла, что теперь от того, станет ли она тенью, зависела ее жизнь.

И она действительно стала тише и незаметнее. Научилась слушать и укротила желание много говорить. Привыкла шагать бесшумно и отказалась от прогулок в город.

- Ты взрослеешь, - слабо улыбнулась царица в один день. – Как же я хочу увидеть, какой ты вырастешь...

С каждым днем она становилась все слабее и слабее, и покои ее провоняли травами, дымом и микстурами.

Когда из дворца исчезли все кошки, Бенери поняла, что ее мамы не стало. Инпу забрал ее, чтобы отвести в мир вечного счастья.

- Она умерла счастливой, - твердили лекари фараону, когда Бенери-тень пряталась за колонной. – Она сказала, что сын ее там заждался. Она его очень любила.

Много дней жрецы били в бронзовые колокола – Бенери даже потеряла счет времени, а когда тишина наконец вернулась, смерть вернулась вместе с ней. Умер верховный жрец, замертво упав во время полуденной службы. Поредели ряды слуг и самих лекарей.

Кто-то покрывался черными гниющими язвами, кто-то умирал в поту и жаре.

Выжрав города, хворь проскользнула во дворец – и, конечно, она решила, что здесь ей самое место.

- Это Эпоха Гнили, - разносился шепот. – Это мор... Жрецы говорят, он убьет всех людей и изуродует животных, а потом Ра заснет вечным сном, а Нил пересохнет...

- И каково тебе быть мудрой и всезнающей тенью? – спросил в один день Менса.

- Лучше быть глупым и не знающим человеком, - пробормотала Бенери, теребя в руках любимую накидку матери. – Всезнание ужасно. Не представляю, как тебе живется.

- Ты не права. Я многое не знаю об этом мире, - ответил сфинкс. - Например, я без понятия, что находится за лазуритовой дверью.

А еще он не знал, что на следующий день мор тронет своим уродливым пальцем Бенери, и она сляжет с лихорадкой.

К тому дню во дворце почти никого не осталось, и лишь где-то во внутреннем святилище молился своим богам фараон Утшепхотеп, обещая им все, что у него есть.

Глупец. Богам смешны настолько жалкие мольбы.

Несколько дней Бенери лежала в своих покоях, не в силах подняться с кровати, и ни одного стука в дверь не прозвучало за это время.

А она ждала. Ждала того, кто скажет, что умирать – это не страшно, и что скоро все будет хорошо.

Положив голову на лапы, а лапы на кровать, Менса смотрел в лицо Бенери, и впервые не мог понять, что – и, главное, как - нужно говорить.

- Менса, - слабо произнесла Бенери. – А фараон... отец... Он скоро придет?

- Да, скоро, Бенери.

Они оба знали, что это неправда.

- А может... Может сейчас ты мне расскажешь о тайнах пустыни?

Менса, не отрывая взгляда от ее лица, покачал головой.

- Прости. Не расскажу.

И Бенери улыбнулась. Губы ее тряслись, на кончике носа дрожала капля пота.

- Спасибо.

Она долго лежала, смотря в потолок, где мозаикой было выложено солнце, и думала, что там, в царстве мертвых, наверняка тепло и легко тем, кто умер настолько мучительно. Жаль только, с Менсой они там не встретятся. Как же она там будет без него...

Когда перед глазами стало темнеть, она попыталась оглядеться, поймать взгляд Менсы, улыбнуться в последний раз. Может даже, сказать напоследок что-то доброе, чтобы сфинкс ее точно запомнил... Хотя бы он...

Но все-таки не успела.

 

***

Теперь Бенери стояла у двери, украшенной лазуритами. Запретная для сфинкса дверь.

- Я должна уйти, - сказала она, и лицо осветила грустная улыбка.

- Не уходи, - слова сами вырвались, и на этот раз они были другими. Словно говорил не он, а кто-то другой. Или что-то другое.

Бенери долго смотрела на него. Она смотрела так, как смотрят взрослые, и неожиданно стало ясно, что она давно уже не дитя.

- Не уходи, - повторил Менса и впервые добавил, - пожалуйста.

Сейчас она скажет свое царское «Я приказываю», и Менса склонит голову перед долгом. Но впервые за свою жизнь он подумал – а если нет? Если не склониться?..

Но Бенери улыбнулась и коснулась лазуритовой двери.

– Я вернусь.

В ее глазах блеснули слезы, и, когда дверь отворилась, Менса зажмурился, словно от ослепляющего солнечного света – дверь запретна, так сказал фараон. Сквозь прикрытые веки он уловил, как Бенери замерла и обернулась. Наконец она переступила порог, затворив за собой дверь, и что-то изменилось.

Когда Менса открыл глаза, Бенери больше не было. Она действительно ушла, а он... он действительно остался здесь. Один.

И, усевшись перед дверью, он начал ждать.

 

Бенери вернется.

Дворец продолжит разрушаться, пески заметут лапы сфинкса, а он, смотря на лазуритовую дверь, будет ждать.

И Бенери вернется.

Истечет столетие, а за ним второе и третье, умрут старые боги и придут новые, а он будет сидеть на этом же месте. И когда Бенери вернется, он улыбнется ей и скажет: «Теперь все хорошо. Не уходи больше, пожалуйста». И она больше не уйдет.

Где-то там, под слоем известняка, стучит сердце, но Менса этого не замечает. Менса не замечает, что от дворца остались руины. И не замечает, что вернулось солнце. Дверь сгнила, пустыня проглотила Менсу. Но он все еще ждет.

Давно исчез ее запах, забылся голос, пропало из памяти ее лицо и грустная улыбка. Образ царевны растворился, будто ее никогда и не было.

Осталось лишь имя, означавшее, что «скоро все будет хорошо».

Сфинкс улыбается в пустоту и произносит одними губами то, что никто не услышит и не поймет.

Бенеринафрит.