Город заливисто трезвонил на все лады:

 

- Мадмуазель Розенир в городе! Бегите на Центральную площадь! Торопись, пока не уехала!

 

Солнце ослепительно сияло в начищенных к весне окнах, солнечные зайчики прыгали по распахнутым форточкам; прилетевшие с югов Клавии птицы заливисто щебетали и таскали городской мусор себе для гнезд – расцветала весна и весь мир, казалось, радовался погожему дню и небывалому везению города. Молодая пара за соседним столиком встрепенулась, как единый человек: они переглянулись и расплылись в солнечных улыбках. Парень наконец допил стакан лимонада с солью, который мучил уже полчала, задвинул плетеные стулья и сгреб грязную посуду на поднос; девушка подозвала официантку и с виноватой улыбкой рассчиталась сулами. Ясно дело – туристы с Севера едут живописной дорогой в столицу. Это сразу видно - взять хотя бы, как девушка рожки подпилила. Воодушевленная пара меж тем узнала у официантки, как добраться до площади, где обосновалась Розенир и быстро побежала в указанном направлении, будто походные рюкзаки ничего не весили.

 

Саргас недовольно взглянул на наручные часы: деловой партнер значительно опаздывал, хотя раньше всегда приходил к срок. Он раздраженно постучал пальцами по столу и, плюнув на рабочий настрой, заказал себе жареную мурену. Прикончив половину блюда, он со вздохом, по старой холостяцкой привычке пробормотал, что видал стейки и повкуснее.

 

Сайм шумно влетел в перила, по инерции накренился вперёд, но не упал, вцепившись в деревянный поручень когтями; поток свежего ветра хлынул на застывшее в блаженном покое патио. Он по-совиному развернул голову и радостно осклабился, узнав друга. Плюхнулся на соседний стул и, широко жестикулируя, стал объясняться:

 

- Дружище, ты извини, конечно, но весь город с ума посходил из-за этой заезжей Розенир, так что в центре не пройти, не пролететь. И ты ведь пойми! Марси тоже захотелось пойти – я ей говорю, и что запах духов у неё ещё сто раз поменяется, и что ей сейчас надо готовиться для академии, а она ещё мне выговаривает, что Бетти её поняла и отпустила бы. Боги дайте терпения, Марси вообще не думает о том, что...

 

- Сайм, если ты хотел со мной, как с другом поговорить, то лучше позвал бы в паб. – Саргас по-своему любил Сайма и его бесконечную болтовню, но теперь в груди поднималось раздражение и протест окружающему праздничному счастью, а потому он желал только заглушающей мысли работы, чтобы не видеть, не чувствовать целостности и полноты жизни вокруг.

 

Сайм посмотрел сквозь толстые линзы своим мягким, ласковым взглядом и утешил его разговором о недавно поднявшемся поясе островов и о боем добытом разрешении на приоритетность исследования. Саргас внутри ликовал, потому что нашел достойный суррогат жизни, который сможет оправдать его существование на следующие долгие месяцы.

 

Вечер медленно-верно вымывал тепло из вечернего города; в высоком и чистом небе зажглись первые звезды, когда они закончили составлять смету. Сайм с довольным вздохом поднялся и, выйдя из кафе, распахнул свои затекшие крылья и широко махнул ими пару раз – так сильно, что добрая горсть серого пуха полетела по ветру.

 

- Почему в салон не запишешься? Как собираешься работать с линькой, тебе ж и сейчас несладко – что потом?

 

Саргас понял свою ошибку, до того, как Сайм сказал хоть слово – всё было в виноватой, надтреснутой улыбке

 

- Знаешь, Гас, я хотел, да всё как-то забывал – хорошо, ты напомнил... – в попытке удержать рвущуюся печаль, Сайм растянул губы в ещё более широкую и жалкую улыбку, которая разверзлась на его лице, как трещина. – Не привык я без Бетти, понимаешь? Всё ещё не привык.

 

Его взгляд стал непроницаемым и безутешным – со смерти жены в нем поселилась эта неизбывная тоска, которую не могли бы потушить и Великие реки. Саргас протянул было руку, но застыл рядом и замолчал.

 

Сайм мокро втянул воздух, тряхнул головой и стал почти как прежде. Он обернулся и ласково и коротко посмотрел на Гаса: после вспышек печали он всегда чувствовал себя в чем-то виноватым.

 

— Послушай, Гас, ты сейчас не очень занят? Я пока не хочу домой, да и мы давно не виделись — может, пройдёмся? Скажем, на север?

 

— Запросто. — Саргас помолчал, а потом спросил — Так говоришь, Марси скоро будет поступать в академию? Боги, время-то как летит...

 

— Да... А где весь этот год пропадал ты? Ты планировал идти к трём водопадам, правильно?

 

Они шли, и болтали, как будто были ещё молодыми студентами, как будто вся жизнь была впереди, а лучше – ещё не началась. Хорошо было, и хотелось верить, что будет дальше и лучше.

 

Уже совсем стемнело. Они шли еще полчаса и, то ли случайно, то ли по странному наитию вышли с родных окраин к центру города. На площади ещё галдел народ: люди толпились вокруг потрепанной повязки, выкрашенной облупившейся фиолетовой краской с золотыми звёздами. Над повозкой поднималась шаткая вывеска и неровно намалёванные буквы складывались в надпись: "Память и мечты".

 

Из середины толпы раздался звучный, густой женский голос:

 

— Подходите, друзья! Первый день и последняя ночь в городе! Подходите и возьмите себе осколок настоящего счастья, долголетнее воспоминание о самом дорогом, что было в вашей жизни, о самом лучшем, что было в вас! Совсем не дорого и не обременительно — всё стоит перед вами.

 

Из-за толпы показался широкий стол с темной скатертью. На скатерти стояло великое множество склянок и бутыльков разной формы и размера. В середине стола сидела высокая, статная рыжая женщина под зелёным тентом: она лениво подняла трубку мундштука, вскинула голову и закурила, выпуская тонкую струю дыма вверх. Ее глубокие тёмные глаза смотрели в толпу, но словно видели дальше. Как будто они смотрели на...

 

Сайм ткнул его в бок и самым восторженно-ребяческим тоном, какой бывает только у очень оторванных от жизни взрослых спросил:

 

- Как думаешь, духи настоящие, действительно рабочие? Я слышал, что вывести состав, способный изменяться под влиянием души человека, можно, но это невероятно сложно — мне Дюк рассказывал, ты его наверное не помнишь, он из выпуска другого года. Я видел свитки о таких составах, но они получаются безбожно дорогие! — Сайм сделал глубокий вдох, как перед длинной лекцией: он был умен — очень академически умен и начитан, и бесконечно красноречив. Словом, был воплощением поговорки, что умного человека хлебом не корми, только дай покрасоваться умом. — На основе моих наблюдений, в большинстве подобных соединений есть амбра...

 

— Ты хочешь попробовать эти духи на подлинность, но боишься показаться глупым, поэтому сейчас тут трещишь. Серьёзно, Сайм, — если хочешь, то, пожалуйста. – Саргас ни за что бы не признался, но ему льстило, что его авторитет так довлеет над всеми друзьями и партнерами.

 

Между тридцатью двумя и тридцатью девятью пролегает целая пропасть: Сайм, законсервированный в своей чистой, теоретической науке и чистых, благородных отношениях с людьми, вовсе не поддался возрасту и пошлости жизни. Он отрицал настоящее и успешно находил спасение в старых, истертых чужими руками вещах, словно это было ему важно и правильно, и было что-то глубоко умное и вечное в осколках чужой жизни.

 

А ему, Саргасу, глубокому старику в свои скоро-сорок было страшно и безутешно: совсем опустился, совсем прогорел. Перегорел, не успев найти себе применение. А эта мысль жила в нем уже очень и очень давно, с самой цветущий юности, с того томного вечера, наполненного негой и дремотой.

 

На площади ширилась уважительная и приятная тишина: люди расходились, люди ворковали над заветными флакончиками с волшебным духами. Стоящий рядом старичок улыбался беззубым ртом, морщинистым лицом и прозрачными, молочным глазами и сквозь пелену слёз всё повторял про дивный яблоневый сад.

 

Движение в центре привлекло его внимание — зеленый тент, под которым сидела мадам Розенир, покачнулся, затрепетал и сложился за её спиной парой огромных, кожистых крыльев. Женщина что-то тихо сказала Сайму: видно было только, как выразительно изгибается ярко накрашенный рот. Она поднялась со своего места с полным сознанием своей красоты: высокая, с медными волосами и вся в жёлтом, она дышала силой, и безудержной жаждой жизни, и чем-то неизбежно знакомым. Розенир на секунду скрылась в распахнутом зеве фургона и вынырнула с флакончиком в руках.

 

Ещё несколько шагов: вот Сайм с наивной и шалой улыбкой выворачивает портмоне, вот мадам Розенир слитным и грациозным движением меняет пузырёк на золотые и говорит что-то, что-то почти не гордое и доброе. Вот она смотрит на растрёпанного Сайма, который рядом с такой крепкой фигурой выглядит до смешного низким и воробьиным, и переводит взгляд на него. Словно мажет Саргаса сажей чёрных глаз и отворачивается. Подзывает, что ли?

 

Сайм, шумя крыльями, подошёл к нему пружинистой походкой и поделился впечатлением:

 

— Очень милая леди. Очевидно, что фурор она могла бы вызывать просто показавшись в городе. — отбросив шутливый тон, он посмотрел куда-то вдаль, через дома и фонарные столбы, и спросил, как будто случайно, — Интересно, я смогу вспомнить из какого момента моей жизни взялся этот запах? Надеюсь, что да. Бывало ли такое, что у человека был совсем никчёмный и неопределённый запах, что он даже не мог вспомнить откуда он?

 

— Если я буду слишком предаваться ностальгии, растолкай меня, хорошо?

 

Сайм отошёл от него на пару шагов, закатал рукав и брызнул на запястье. Помахал рукой и принюхался. Саргас с затаённым любопытством наблюдал, что же случится дальше.

 

А Сайм брызнул на руку ещё и снова понюхал: его лицо исказилось, и он неверяще замотал головой. Рвано вздохнул и прижал ладонь к лицу: оно не выглядело таким потерянным и бледным, с тех пор, как четыре года назад он похоронил жену. Тогда он целый месяц маялся заботами и мерил мир вокруг безутешными, сухими глазами, а потом сорвался и зарыдал в пабе после трех рюмок абсента, уткнувшись лицом в барную стойку, так безутешно, что у Саргаса сдавило сердце.

 

Теперь у Сайма по губам расползалась нервная улыбка и ходили ходуном плечи от беззвучной смеси смеха и слез. Он с нежностью сжимал и гладил большим пальцем флакон духов.

 

Саргас снова поймал взгляд женщины: она разглядывал его со странной внимательностью, наклонив голову немного на бок. В этом беззащитном жесть опять чудилось знакомое и давно забытое — святыня под слоями обыденности. Он медленно двинулся к ней, огибая редких покупателей. Еще несколько шагов и их разделял лишь стол. Приблизившись, он почувствовал тонкий аромат трав, который донимал его бессонными ночами.

 

— Зачем ты меня звала?

 

Женщина прикусила пухлую и темную губу и ответила:

 

- Меня зовут Ида. Я думаю, что мы уже встречали друг друга.

 

Саргас недоверчиво прищурился, и вдруг по позвоночнику у него пробежала искра, и он задышал – громко и часто. Он вспомнил, как видел целую жизнь назад тоненькую, живую девушку, бегущую по дороге перед его домом, и то, как прекрасна она была в своём развевающемся белом платье. Волнистые волосы, то ли светлые, то ли тёмные, блестели на солнце, и вся она была сосредоточием света. Она заметила его, сидящего на ступеньках, и, смеясь, кинула букет цветов, которые несла в руках. Цветы пахли жаром солнца и томившейся силой жизни, которая должна была обернуться в семена.

 

Вот тогда в нем поселилось жестокое и пустое чувство, что хоть он и нужен, но никогда никому не будет люб. Да и сам он больше не стал бы любить, потому что глубоко в груди что-то замкнуло на светлой девушке, и на следующее утро он поднялся с кровати и понял, что душа охладела и теперь тяготится полнотой мертвого знания.

 

— Может быть, это был не я. Где ты своего юношу видела?

 

Ида пожала покатыми плечами:

 

— Не знаю. Не помню — мы с родителями по всей стране ездили с представлениями. Я же тогда была совсем юной, почти девочкой, и думала только о том, как снова надену свой костюм в блёстках и буду летать сквозь горящие обручи. А потом мои родители взбежали бы до самого чёрного, бархатного верха и летали бы под куполом на трапециях на силе своих натруженных рук.

 

Они глубоко заглянули друг другу в лицо – и не получалось найти ни одной живой черты, только внешние признаки времени и медленного разложения: в удовольствиях, в тоске, в беспечной трате сил на пустое и глупое.

 

И он смотрел на свою мечту: переродившуюся и такаю же поломанную, как он сам, и грязный, старый, натянутый узел в груди за миг оборвался, оставляя на привычном месте пустоту.

 

Ида тоже смотрела и, кажется, подобие надежды еще теплилось в ней:

 

- Но, ты – не он?

 

- А зачем тебе тот самый, которого ты встретила в прошлом? Он же тебе для одного воспоминания нужен, как ты – мне. Вот и воспоминай по моему образу.

 

Он отвернулся от неё, а запах свежих, напоенных теплом трав, утихал. Чем дальше он отходил, тем ровнее бился пульс, и тем больше он забывал о произошедшем сейчас. Вечер сливался с прошедшей жизнью в единый серый поток. Дойдя до Сайма, Саргас был уже вовсе спокоен и стыл, как пульс у покойника.

 

Спокойный и радостный своей душевной тиши Сайм сказал ему:

 

- Пошли, здесь холодает. Пора возвращаться по домам.

 

Саргас представил себе склеп сырого гостиничного номера, скудную обстановку и мигающий фонарь над щербатым столом. Будущие темные ночи и разъеденные солью уголки глаз. Хочется притвориться, что это счастье, и что можно лечь в кровать, пахнущую плесенью, и забыться.

 

После раскопок он решил прекратить эту жизнь, потому что больше нет причин оставаться. Он повесится.

 

- Если хочешь, то можешь остановиться у меня – гостевые спальни, сам понимаешь, пустуют.

 

Точно повесится.