Рахиль ворочалась на жестком матрасе. Тревожилась. Рано в кровать отправили, остались в столовой шушукаться. Родители, бабушка Рагда и старший брат. Что она сделала не так? Вот как началось на той неделе непонятное, так до сих пор Рахиль не может разобраться, что происходит. А случилось все вчера. До этого несколько дней сильно болел живот. Голова кружилась. Но Рахиль не жаловалась. Мелочи, подумаешь-ка. Помогать по хозяйству кто будет? Не бабушка Рагда же козе сено задаст, воды натаскает. А маму беречь надо, скоро маленький появится. Поэтому Рахиль на боль старалась внимания не обращать, пройдет само собой. Утром в понедельник проснулась, сладко потянулась, порадовалась, что ничего не болит. Соскочила с постели и в ужасе зажала рот ладошкой, чтобы не заорать. На холстине запеклось кровавое пятно. Рубашка тоже вся в крови. Минуту стояла в оцепенении, быстро прикрыла матрас одеялом и ринулась бабушку искать. Мать побоялась беспокоить. Мышью прошмыгнула мимо кухни, сдернула что-то с гвоздя теплое, накинула и выбежала во двор. В сарай дверь была открыта, и Рахиль кинулась туда. Рагда собирала яйца. Увидела внучку – зареванную, испуганную, кутающую подол сорочки в широкий платок – догадалась. Обняла, довольно усмехнулась. Рахиль румянцем зарделась от бабкиных объяснений. Ох, стыдно-то как! А вдруг отец или Лонни узнают?

– Ничего тут стыдного нет! – отрезала старая Рагда. – Через пару лет замуж выйдешь, дитенков нарожаешь. У женщин это дело обычное, каждый месяц бывает, – подмигнула Рагда.

– И у тебя так было? – с недоверием спросила Рахиль, успокаиваясь.

– А то как бы я твоего отца родила-то? Конечно, милая, и у меня тоже, – рассмеялась бабушка.

С того дня все и началось. Коза от нее шарахалась, а если и удавалось прижать к стойлу, чтоб подоить, молоко голубой тонкой струйкой вяло прыскало из сосцов. Не как раньше – звеня тугим ручейком в подойник. Как-то в сердцах выругалась на курицу – не давала яйца из соломы выгрести, все норовила в глаз клювом тыкнуть. Кура померла на следующий день. Но Рахиль, конечно, не придавала значения этим несуразицам. В хозяйстве всякое бывает, может, склюнула чего вредного. А вот отец строго-настрого запретил со двора выходить. Мол, возраст пришел, надо скромнее быть, по деревне не шляться, лишние взгляды не нужны. Рахиль слушалась. Только вот сегодня не утерпела, к ручью сбегала. А там этот противный Калин камешки в студеную воду кидает. Опять обзываться начал. Ну, побранила немножко негодяя. И тут же нехорошо с ней сделалось, в глазах потускнело, дымкой заволокло все, как домой пришла – сама не помнила. Ни матери, ни бабке про свое недомогание ничего не сказала. А то еще в постель уложат. Скучно же это – в окно целый день пялиться. В следующий раз этот дурак палкой по хребтине получит...

Рахиль перевернулась на бок. Сонно подумала, чего спать-то не идут так долго. Уж то, что по ее поводу они там совещались, она не сомневалась. Как-то странно на нее смотрели вечером: мама с жалостью, отец с молчаливым укором, бабушка пристально, так, словно сказать что-то хотела, но не решалась. Даже Лонни не подшучивал, как обычно. Она не могла припомнить, в чем же сегодня провинилась. Вроде, день нормально прошел. Рахиль сосредоточилась, вслушиваясь в неясный гул из комнаты старших. Так, еще раз по порядку. С утра курям насыпала, потом вредную козу пыталась подоить – так ничего и не получилось, после обеда ходила к ручью. Ручей. Тут Рахиль помрачнела. Неужели Калин наябедничал? Сам же виноват. Разве похожа она на сумрачку? Нет, конечно! Обычная девчонка четырнадцати лет, с косичками и веснушками. Сумрачки – они другие. Страшные, наверно, худющие, костлявые, одежды у них черные, а глаза светятся красным из-под капюшона. Она же не такая, и смеяться умеет. Бабушка Рагда говорила, что сумрачки никогда не улыбаются, потому что все время злые и голодные. Она вздохнула. Нет, на ведьму она точно не похожа...

***

– Ивар, как ты можешь так говорить! Она же дочь твоя! – Анна прижала руки к груди, с мольбой глядя на мужа.

Они сидели за круглым столом – Ивар, Анна, старая Рагда и Лонни. Масляная лампа обливала неярким светом хмурые лица.

Рагда в разговор не встревала, и по ее взгляду невозможно было угадать, о чем думает.

– Ты хочешь, чтобы и нас заодно с ней? Помнишь, что сделали с Рагнавичами? Чем ты думаешь, Анна?! Неужели не понимаешь – началось! – Ивар со злостью посмотрел на жену, на уже заметно округлившийся живот. – Пожалей малыша, ему-то это все за что? Он еще даже не родился. Рахиль уже не наша дочь, она – сумрачка, – он повысил голос.

– Не, кричи, Рахиль услышит, – умоляюще прошептала Анна. Она сникла под справедливым упреком мужа. – Пусть поспит последнюю ночь в семье спокойно, – добавила со слезами.

– Мы просто уйдем. Заколотим дом и уйдем, – раздался в наступившей тишине спокойный голос Рагды. – Рахиль оставим здесь, в доме.

– Вы, мама, так говорите, словно умереть от голода лучше, чем сгореть заживо. Будто не ваша она внучка, – горько усмехнулась Анна. Заплакала, чуть слышно всхлипывая.

– Бабушка, а можно ей оставить еды какой-нибудь немножко? – тихо спросил Лонни. – Духи ведь не накажут за это? Сами же Рахиль заразили.

– Никто ее не заражал. Проклятье это. Думала пронесет нас – не пронесло. Даже имя не помогло... Чего уж теперь, – старая Рагда в раздумье посмотрела на внука. – Нет, милый, за это не накажут.

– Нам семья Калина и деревенские не простят, что сумрачку не сожгли. Ну да ладно, что нам их прощение? Жалко, конечно, мальчишку, инвалид теперь на всю жизнь. Но дочь свою не смогу убить, – Ивар опустил голову. – Говорил я вам, смотрите за ней, не пускайте со двора.

– Все. Решили. Анна, ты ничего лишнего не бери, только необходимое. Путь неблизкий, налегке пойдем. Как бы погоню не снарядили, – Рагда тяжело поднялась, табурет с грохотом опрокинулся. Все вздрогнули и, не глядя друг на друга, молча, разбрелись по дому собирать вещи. А Рахиль давно уже крепко спала. Ей снился странный сон. Будто вдруг пошел дождь среди зимы, и капли его были такими крупными, что с грохотом стучали по крыше и окнам, пугая Рахиль. Она выбежала в кухню. Огонь весело потрескивал в очаге, мама варила кулеш, бабушка Рагда как всегда негромко постукивала спицами. Лонни с папой чистили ружья – с утра на охоту. Рахиль успокоилась. У нее славная, дружная семья, и ей с ними ничего не страшно.

***

Рахиль открыла глаза. Странно. Она чувствовала, что выспалась, а утро все не наступало. Темно в комнате. Она всегда засветло просыпалась, вместе с солнцем. Но сегодня солнце почему-то припозднилось. Сквозь щели ставен не пробивается первый несмелый луч. Зимой рассвет поздний. «Ну ладно, поваляюсь еще, пока мама не встанет». Рахиль крепко зажмурилась, пытаясь заснуть. Полежала с минутку. Не получилось. «Я приготовлю завтрак вместо мамы. Вот будет сюрприз», подумала Рахиль и ощупью оделась. Держась за косяки и мебель она осторожно, чтобы не шуметь, пробралась на кухню. Нащупала лампу на столе, засветила, удивилась, что мама с вечера посуду не прибрала. Заговорились, наверно, за полночь. Она улыбнулась, представляя, как все удивятся, когда проснутся. А завтрак-то готов уже! И посуда помыта. Она засуетилась, разожгла печь, налила воду в чайник, нарезала ломтями хлеб и ветчину. И вдруг подумалось – а где утро-то?! Солнце где?! Тревожный холодок заставил кинуться к окну. Рахиль пыталась отворить ставни, из всех сил толкая неподатливые доски. Тщетно. Зачем и кто заколотил ставни?! Она схватила лампу и кинулась в комнату родителей.

– Мама, папа, нас кто-то запер! Просыпайтесь! Мама, па... – осеклась на полуслове. Комната была пуста, постель не разобрана, сундук с вещами открыт, и на полу валялись вещи. Это что?! Она ринулась в комнату бабушки и Лонни. Пусто. Две аккуратно заправленные кровати, раскиданная одежда, выпотрошенные шкафчики. Куда же все делись?! Рахиль присела на лежанку Лонни. Она ничего не понимала, сознание отказывалось верить в происходящее. Не может быть, не может быть... Как заклинание твердила она. Потом в отчаянии подскочила к двери, толкнула. Бесполезно. Она заперта в доме. Одна. Бросили, предали, оставили в заколоченном доме. А кто заколотил? Рахиль отчаянно пыталась не впускать жестокую, но единственно верную мысль. Впускай – не впускай, а ясно одно – ее родные захотели избавиться от нее. За что?!

– Пожалуйста... Пожалуйста, пусть это будет сон, – причитала Рахиль, раскачиваясь из стороны в сторону. – Мамочка, пожалуйста, вернись! Папочка, я больше никогда не выйду со двора! Ааааааа, – заорала она. Кричала, пока слышала свой голос. Слезы сжимали горло обручем, нос не дышал, лишь с сипением выдавливая сопли. Воздуха не хватало. Рахиль повалилась на пол и затихла, трясясь мелкой противной дрожью. Закусила кулак. Солоно. Больно. Очень больно. Где больнее – то ли в прокушенном пальце, то ли внутри где-то. В сердце. Постепенно боль обволокла все тело, каждый уголочек, притихла, присмирела, стала частью Рахиль. Захотелось пить. Она поднялась с пола. Кровь бухала в ушах и голове, ноги не слушались, норовя зацепиться одна за другую. Зачерпнула ковшиком из кадушки, жадно напилась, обливая грудь. Почему? За что? Снова и снова спрашивала она себя. Нет ответа. И уже не у кого узнать.

Рахиль была в растерянности. Что же делать? Одни вопросы. И отвечать на них ей придется теперь самой. Для начала выбраться бы. Она со страхом представила дни в темноте, в опустевшем доме. А когда закончатся еда и керосин? Есть надежда, что соседи заглянут по надобности или просто так. Но дом стоит почти на отшибе, в конце деревни. Шкуры и солонину отец сдавал старосте только раз в месяц, и то сам ездил. И в гости-то никто к ним на огонек не заглядывал, разве что бабка Соломея к Рагде приходила поболтать, сплетнями поделиться, да и то редко. Не любили Ивара в деревне – пришлый. Из каких земель к ним занесло, никто не знал, потому и не любили. Так что, рассчитывать на помощь от деревенских – слабое утешение. Надо самой выбираться как-то. А как? Инструмент отец в сарае хранил. Ладно, потом она поищет что-нибудь. Нож есть, в конце концов. Можно попробовать лезвием доски искрошить.

Желудок заурчал, требуя привычного с утра завтрака. Но при мысли об еде рвотный спазм подкатывал к горлу. «Надо, надо есть, тебе нужны силы», убеждала себя Рахиль. Она вяло сжевала кусочек ветчины с хлебом, запила водой, хотя чайник давно вскипел. Рахиль обыскала кухонные шкафы, нервно швыряя ненужные ситечки и половники на пол. Ничего, что могло бы помочь расковырять добротные ставенные доски. Нож для резки мяса оказался слишком хлипким – лезвие отломилось от рукоятки через несколько минут колупаний, едва Рахиль чуть сильнее нажала. Она обернула нижнюю часть ножа тряпкой и продолжала упрямо крошить, отвоевывая у дома миллиметры солнца и свободы. Сколько прошло времени, Рахиль не знала. Руки ломило, пот крупными градинами скатывался в глаза. Но кропотливый труд избавлял ее от ненужных сейчас мыслей об одиночестве. Ничего, она – упрямая, сильная. Думать о том, что за ставнями еще есть приколоченные доски было страшно. Настолько страшно, что духу хватало лишь на то, чтобы корябать это проклятое дерево. Наконец она устала так, что нож просто вывалился из скрученных судорогой пальцев. Нужно отдохнуть. «Это начало, только начало, у меня еще есть еда и вода», твердила себе. Рахиль сжалась на полу в изнеможении, вытерла пот, закрыла глаза. И расплакалась. Умирать – это очень страшно? А если умирать одной, в темноте, в заколоченном твоими родными доме? Это – страшнее? Она оплакивала свою любовь, свою такую короткую, крошечную жизнь, свою непрожитую жизнь. От слез стало легче. Она сейчас отдохнет и попробует еще раз. Ведь, если ставни сделали из досок, то сколотили-то их гвоздями. «Значит, гвозди можно вытащить», подумала устало Рахиль и заснула нервным, беспокойным сном, обессиленная горем.

Проснулась резко, как от толчка. Словно тыкнул кто-то неласково в бок. Лампа почти погасла, фитиль слабо светился, и, казалось, темнота стала враждебной, почти зловещей. Печь давно прогорела. Но Рахиль по какому-то наитию решила очаг не разжигать. Чуть плеснула керосина в пузырь. Стало светлее. И спокойнее. Она с тоской оглядела дело рук своих – маленькую щелку в ставне – и вспомнила про гвозди. Подтащила массивный стол к окну, схватила лампу, нож. Взобравшись, внимательно оглядела доски. Ага, вот и гвоздики! Она подцепила лезвием за шляпку и потянула. Гвоздь нехотя поехал наружу. Медленно, но уверенно Рахиль тащила тонкий стерженек, пока он со звоном не слетел на пол. Есть! Рахиль ликовала. Второй пошел быстрее, и вскоре она повытаскивала их все. Рванула поперечную перекладину, и дощечки с сухим стуком попадали ей под ноги. Сквозь зазоры в дранках прорвался дневной свет, и Рахиль жадно вглядывалась во двор, вдыхая запахи зимнего дня. Сарай, шкурник, курятник, телега вытянулась оглоблями вверх. Надо попробовать выбить доски. Она опять взобралась на стол и со всей мочи шарахнула ногой. Раздался слабый треск, доска уцелела. Рахиль напряглась для нового удара и оцепенела. Со двора послышался неясный разговор. Она хотела было закричать, просить о помощи, но почему-то осеклась, прислушалась.

– Ишь, сволочи, сумрачку свою забрали, сбежали, а дом оставили. Думают, вернутся, а дом стоит целехонек.

– Нет, иначе зачем заколачивать-то? Вдруг Рахильку свою оставили, а дом заколотили, чтобы не выбралась?

– Думаешь, она там? Эге, а чего не запалили, на нас повесили?

– Не знаю, Самин, не знаю. Тащи солому, сами все сделаем. Спалить к чертям собачьим! Нету им тут больше места в нашей деревне, коли закон не исполнили.

У Рахиль от надрыва и напряжения тряслась каждая жилка. Она узнала голоса старосты и отца Калина. Только вот непонятно, про какую сумрачку они говорили. И зачем дом сжигать? Ладно, потом про это подумает. Поняла одно, если подаст голос, ей не выжить. Пусть поджигают. Пока огонь весь дом не обхватит, у нее есть время выбить дранки. Рахиль притаилась, наблюдая сквозь щели. Мужчины натаскали сена из сарая, старательно обложили крыльцо, под окнами накидали побольше. Староста запалил огниво. Сухая трава, весело потрескивая, погнала огонь по дереву. Вкусно потянуло дымом. Сердце Рахиль сжалось в тоске. Сейчас этот запах первых осенних заморозков напомнил отца. Когда Ивар собирал пожухлые стебли картофеля и сжигал их на отдыхающем до весны поле. Как давно это было...

А дым уже пробивался в дом. Рахиль снова взобралась на стол и лихорадочно стала долбить по доскам. Ей было все равно, услышат ее или нет, найдут ли, убьют ли. Все равно. Дикое желание жить придавало сил, и она неистово била и била ногами в ненавистную преграду, которая сейчас отделяла ее от счастья быть на этой земле и видеть солнце. Под ударами Рахиль дранки поддались, и в образовавшуюся брешь хлынуло пламя. Она отпрянула. Заметалась в поисках мешка, нашла какую-то холщовую ветошь, завернула в нее остатки краюхи хлеба, мясо и привязала сверток веревкой к талии. Почти обессиленная, поскидывала тряпки из комнат родителей на догорающую солому, старой фуфайкой Рагды кое-как посбивала огонь с бревен, и обжигая руки, вывалилась из окна наружу. Кофта и юбка успели подхватить огонь и вяло тлели, пока Рахиль, чумазая, раздирающая кашлем легкие, зареванная, откатившись подальше, притихла на мерзлой земле. Ей повезло, что деревенские ушли, не дождавшись, когда дом займется полностью пламенем. Дышать было больно и тесно. Да и не хотелось дышать. Зачем? Словно нет тебя больше, некуда бежать, и нет теплой маминой руки рядом. Мрак поглотил Рахиль, закутал желание жить в кокон равнодушия. Осталось лишь осознание того, что ее бросили, а недобрые люди чуть не убили. А может, ее переселили в какое-то другое место. Холодное и пустое. Она свернулась калачиком, обняла колени и тихонько заскулила. Слез не осталось. Если она сумрачка, то почему позволила так с собой поступить? Почему сумрачный дух не пришел к ней на помощь? Как ей перестать быть? Вообще перестать быть – и человеком, и сумрачкой. «Не хочу».

Рахиль перевернулась на спину. Сквозь тонкую кофту пробирался холод. Плевать. Невозможная тишина вокруг. Даже треск сжираемого огнем дерева не слышен. Рахиль покорилась, замерла. Сизый дым пах гарью, уносился к темным тучам. Темнело, зимой день короткий. Лежа на стылой земле, Рахиль представила, что уже умерла. Вот она не чувствует рук, вот холодеют ноги, вот могильная бездна добралась до сердца. Ах, скорей бы! Стало страшно. Хотелось дернуться, хоть немного пошевелиться, дать мышцам команду действовать. Но тело одеревенело, не хотело слушаться. «Ну и пусть», равнодушно подумала Рахиль. Сознание еще цеплялось знакомыми образами за реальность – двор, сарай, хмурое небо, вечер. Сон? Нет. Тишина рассеялась, послышались какие-то звуки. Не то ветер пронесся, вороша догорающую солому, не то лес зашумел ветвями, не то шептал кто-то ласково и заманчиво, звал в неизвестные, чудесные дали... Рахиль открыла глаза. Небо. Незнакомое, блеклое. Солнца нет. Есть боль. Но какая-то странная. Словно болело что-то рядом, не у нее, но она эту боль чувствовала, как свою. Она поморщилась, осторожно села, боясь расплескать чужое страдание по своему телу. Чужое ли? Голова закружилась, рвота подступила к горлу. Откашлявшись, Рахиль поднялась и огляделась в растерянности. Она находилась на маленькой площадке, которая обрывалась ущельем в нескольких шагах. Позади – огромные кряжи с нависшими причудливыми корнями деревьев. Впереди – горные массивы, которые растянулись на многие километры, до самого горизонта. Каменные глыбы и небо. Рахиль подошла к краю, глянула вниз. Глубокая пропасть, костей не соберешь, если свалиться. Придется идти вглубь, в скалы.

Никаких тропинок. Она шла наугад, просто выбирая места, куда можно ступить без риска подвернуть ногу. Пейзаж не менялся. Лишь выше появился туман, который окутывал рваными облаками и медленно распадался бесформенными хлопьями. Рахиль бездумно шла и шла. Что-то же надо было делать. Вспоминала. Недомолвки родных, их обеспокоенные взгляды, вредная коза, мертвая курица, обзывания Калина и странный провал в памяти у ручья. Может, она что-то сотворила с Калином, и поэтому ее бросили в заколоченном доме? А зачем она это сотворила? Значит, точно – сумрачка? Куча вопросов. Они крутились назойливым роем в голове, но от них не становилось яснее. Рахиль вздохнула. Какая же она тупая все-таки! Никак не может сложить стеклышки в мозаику.

Неожиданно что-то мелькнуло впереди и исчезло за уступом скалы. Мелкое и быстрое. Заяц? Или птица какая? Рахиль остановилась. Прислушалась. Ничего. Показалось, наверно, и она продолжила путь. Туман становился плотнее. Жуткий, холодный. Внезапно она замерла. Волосы зашевелились на затылке. За спиной что-то было. Чуть заметное движение, почти неслышное. Рахиль оцепенела, боясь повернуться. «Трррракс, трррракс, клацк-клацк-клацк, трррракс». Словно кто-то острыми коготками тихонько стучал или царапал по камню. Ужас заставил ее рухнуть на землю, она закрыла голову руками, напряглась. Сердце колотилось так, что, казалось, эхом разносится в горах. И вдруг совсем рядом – трррракс. Раскатисто, гулко. Рахиль зажмурилась. Она чувствовала чужое дыхание возле уха. Жаркое, зловонное. «Духовички лесные, небесные, речные, спасите меня!»

– Ну как, страшно? – раздался писклявый голосок.

Рахиль обомлела. Ребенок?! От изумления страх прошел. Она открыла глаза и повернула голову. В полуметре от нее сидело существо – маленькое птичье тельце, сморщенное старушечье личико с вылупленными любопытными глазками, куриные лапки с растопыренными коготками. Рахиль не удержалась и фыркнула, разглядывая незнакомку.

– Чего лыбишься? Че, нестрашно, что ли? – обиженно запищало существо и царапнуло когтем по камню. Трррракс, клацк.

– Уже нет. Но сначала очень страшно было, – призналась Рахиль, поднимаясь. – А вы кто?

– Кто-кто, скалинка я. Ну, или горянка. Кому как нравится. А тебе тут чего надо, кто такая?

– Рахиль. Как сюда попала, не знаю. Меня сжечь хотели. Дом заколотили, а меня оставили. Я выбралась. Потом вот тут оказалась, – грустно ответила девочка.

Существо почесало птичью головку, задумалось на секунду.

– А, я все поняла! Так ты сумрачка же. Ну, правильно. Таких сжигают, – горянка уставила круглые глаза на Рахиль и затараторила в восхищении, прыгая на коротких ножках: – Надо же! Сбежала! И куда! В мир духа Сумрака!

– Можно подумать, мне легче от этого. Никого уже из своих, наверно, не увижу, – Рахиль опустила голову.

– Да и ладно! Может, увидишь еще, я сама пока не знаю. Или не увидишь, – с сомнением протянула горянка. – Ну, пошли, что ли, не век же тебе тут сидеть. Покажу наш мир, тебе понравится, – она махнула крылом.

– Расскажи мне про меня, пожалуйста, пока идем, – попросила Рахиль. Ей было все равно куда идти, что делать. Одна мысль занимала – кто она? Еще человек или уже дух? Отчаяние, обида, страх, зависть к тем, кто остался в ее мире, накрывали, окутывали плотным саваном безнадежности. Лишь мельтешащее существо рядом не давало почувствовать тишину. Тишину безлюдья и безвременья.

– Только не отставай давай, все расскажу, а ты слушай. И смирись, – щебетала горянка, суетливо подскакивая на камнях. – В общем, очень давно, очень, дух как-то спустился на землю и решил прогуляться. Случайно, а, может, и нет, оказался там, где издавна жил твой народ. Увидел девочку, в одном дворе играла у плетня. Маленькая, хорошенькая, словно леснянка – волосы вьются, глазки синими огоньками сверкают, голосок – что тебе ручей горный. И решил дух Сумрака, что станет она его женой, как придет первая девичья весна.

– Зачем ему человеческая жена? Он что, среди своих не мог найти? – с неприязнью спросила Рахиль.

– А я откуда знаю?! Он же дух. Что хочет, то и делает! – возмутилась горянка. – Не перебивай, а то не буду рассказывать!

– Ладно-ладно, говори. Только не так быстро прыгай, я не успеваю за тобой, – безропотно ответила Рахиль.

– Ну так вот. Минуло девчоночке четырнадцать, – продолжила горянка. – Пришел он к отцу ее свататься. А тот ни в какую. Не отдам, мол, духам всяким свою кровиночку, мол, лучше сам жизни решу, а нечисть не позволю из дитяти сделать. Дух ничего слышать не хочет, очень уж ему в жены девчонка понадобилась. Ну отец в сарае ее запер, бедняжку, и поджог. Она и того, сгорела. А мужик тот народ поднял, собрались они и ушли с тех мест.

– Это родную-то дочку, в огонь?! – ужаснулась Рахиль. – Разве так бывает?

– А что делать-то ему было? Лучше уж в огонь, чем духу отдать. Это ж вечная тьма, – пояснила горянка. – Чернота черная да мучение, – тихо добавила.

Рахиль присела на камень в задумчивости. Горянка припрыгнула, чуть коснулась плеча крылом, словно утешая.

– Почему тьма? Почему мучение? – через минуту спросила Рахиль.

– Потому что человечья душа не может жить в вечном зле, что дух Сумрака ей готовил. Потому что нет от этой муки избавления. Мне так кажется, – печально ответила горянка. – Я-то ладно, попугаю, поиграю да отпущу путника. Мне на роду написано. А вот дух ваш народ проклял на веки вечные. Никто не знает, у кого и когда родится девочка, на которую проклятье Сумраково упадет. Это он так из мести придумал. И принято девушек таких сразу сжигать, как только первые признаки появятся. Иначе не выжить всему народу. Или мор на скотину падет, или оползень, или еще какая беда приключится. Вот так-то, – закончила она со вздохом.

– И что, нет спасения от этого проклятия?

– А как ты спасешься? На то оно и проклятие. Сумрак-то хозяин. Как сказал, так и будет. Народ забоялся сильно, уж сами жгут, если родичи-то не смогли, рука не поднялась, – горянка внимательно посмотрела на Рахиль. – А ты прям вылитая получилась, как ту девчоночку описывали. Даже у нас тут легенды ходят, – хихикнула она. – Ладно, вставай, пошли уже. Надо придумать, куда тебя пристроить. И вообще, откуда ты на мою голову свалилась?

Дальше шли молча. Темнота сгущалась. Валуны и камни не кончались, и, казалось, бесконечная тропинка никогда не приведет их в долину. Тишина, так плотно укрепившаяся вокруг, казалась обманом – время от времени то сверху, от откуда-то со стороны слышались звуки. Стонущие, брякающие, чуть хлюпающие – пугающие. Рахиль замирала, напряженно вслушиваясь.

– Да не боись, это из вашего мира доносится. Что ж, система несовершенна, – философски протянула горянка и закатила глазки. – Шевелись, уже недалеко, у меня переночуешь. А завтра поглядим.

– Значит, наши миры рядом? И я могу снова туда попасть? – с надеждой воскликнула Рахиль.

– Ага, как же! Нет, попасть не сможешь, только посмотреть, – резко осадила ее горянка. – Ты есть, наверно, хочешь? Пока не определишься как духовичка, буду тебя за человека считать. А человеки должны что-то жевать иногда.

– Нет, не хочу есть. А как мне определиться? А можно мне посмотреть на маму, на всех моих? Ну, пожалуйста, – заканючила жалобно Рахиль.

– Тьфу ты, и кто меня за язык тянул, – буркнула горянка. – Я тебе покажу, а ты тут истерики начнешь закатывать. И вообще, не надо тебе этого. Чем быстрее отвыкнешь, тем для тебя же лучше. Запомни одно. Ты – другая. Сумрачка. И выход у тебя один из этого мира – стать царицей Сумрака наравне с Самим. Хотя в таком виде царица из тебя прямо скажем – хлипенькая, – она придирчиво оглядела Рахиль с головы до пят.

Рахиль промолчала. Что тут говорить? Никакой сумрачкой она быть не хотела. Ни в какие царицы не собиралась. Ей просто очень страшно, и хоть одним глазком увидеть бы маму...

Жилищем горянки оказалась небольшая пещера. По стенам вяло горели какие-то гнилушки, отчего все пространство казалось выпуклым, нереальным, но вполне надежным, хотя и ужасно захламленным. Сухие листья, ветки, мелкие камни, обрывки полуистлевших тряпок, кости каких-то мелких животных и еще кучи ненужного мусора, между которыми проворно лавировала хозяйка. Рахиль остановилась в растерянности.

– Как можно так жить? – удивленно воскликнула она. – Здесь даже сесть негде!

– А я тебе не предлагаю тут жить, – обиделась горянка. – И вообще, я сюда только передохнуть прихожу. Ну, или вещичку какую-нибудь занести для хозяйства.

– Для хозяйства? – переспросила Рахиль и неожиданно для себя расхохоталась. Она вдруг представила это нелепое существо у плиты, в фартуке, помешивающую половником в кастрюле. Хотя, ни плиты, ни кастрюли, ни тем более фартука в пещере она не заметила.

– А что тут смешного?! – возмутилась хозяйка. Свалявшиеся, сальные перья на головке растопорщились, круглые глазки готовы были выскочить из орбит от обиды. – Не нравится, никто не держит. Пожалуйста, – она демонстративно махнула крылом и отвернулась.

– Нет-нет-нет, не прогоняй меня, я больше не буду смеяться, – взмолилась Рахиль. – Прости меня. Вот, хочешь вкусненького? У меня есть немного, – она пошарила в узелке и протянула кусок ветчины. – Бери, не стесняйся.

Горянка покосилась на угощение, подумала и подскочила к Рахиль. Клюнула пару раз, довольно заурчала, словно кошка.

– Вкууусно, – протянула, отклевывая еще кусочек. – Знаешь, я иногда, бывало, сворую у вас, там, у кого-нибудь еды, снесу к себе и долго потом еще помаленьку кушаю, – доверительно сообщила горянка.

Замолчали. Рахиль нашла себе местечко, где можно было сесть, хоть и поджав ноги. Ну, что ж. Хозяйство есть хозяйство. Может, ей так не очень скучно одной-то. Сидит себе вечерами, перебирает свои богатства, и не так одиноко. Она протяжно вздохнула. Где сейчас ее родные? Устроились ли, здорова ли Рагда?

– Послушай, ты говорила, что можешь показать мне семью? – вспомнила Рахиль.

Клацанье и чавканье стихли.

– Ну, говорила. Ну, могу. Очень надо?

– Очень надо, – ответила Рахиль тоскливо. – Хоть одним глазком.

– Да слышала я уже про твой «глазок», – проворчала хозяйка. – Вот когда между сном и явью окажешься, я тебя отведу. Но только протянешь руку, захочешь дотронуться, все развеется в ту же секунду. Поняла?

– А если я буду спать, как же я пойду? – удивилась Рахиль.

– Да никуда ты не пойдешь, я твое сознание поведу. Ну, мысли твои.

– А если я не пойду никуда, как же я руками могу к ним прикоснуться?

– Тьфу ты, дурочка какая, – выругалась горянка. – Это я к тому, чтобы крыльями... тьфу... руками не махала. Разгонишь всю магию.

– Уже можно? – недоверчиво спросила Рахиль и устроилась поудобнее, сложив ноги на какую-то ветошь.

– Ага, засыпай! Только не сильно, – скомандовала горянка и, склонив личико над гостьей, тихонько замахала крыльями.

И снова Рахиль почувствовала, что тело немеет, руки и ноги деревенеют. Сначала обман тишины, потом беззвучие наполняется знакомыми шумами – лес шепчет свою загадочную песню, ручей брякает камешками, кто-то рубит дрова, кажется, коза блеет, выпрашивая вечернюю дойку...

– Рахиль, Рахиль, не спи, Рахиль. Мы уже идем. Мы идем. Открой глаза, ты же хотела видеть, – голос издалека, незнакомый. Или она уже где-то его слышала?

– Я ничего не вижу, дай мне свечу. Здесь тоже нет солнца. Куда мне идти? Где мы?

– Мы в пути. Иди на мой голос, Рахиль. Ничего не бойся. Скоро, скоро, – эхом отдаются слова.

И правда. Постепенно из туманной пустоши появляются очертания. Вот дерево, раскидистое, широкое. Вот еще одно. И еще. Лес. Но он быстро редеет. Поляна. Рядом шумит река. Громкая. Наверно, горная. Стоп. А это что? Домик? Да, это дом. Небольшой, кряжистый, огороженный горбылем. Оконца низенькие, почти в землю. Вечер. Двор пуст. Но сквозь закрытые ставни пробивается яркий свет. В доме кто-то есть, там живут. Рахиль любопытно. Она осторожно подкрадывается к кривым воротам, проскальзывает внутрь двора. Мелкими, чуткими шажками подходит к окну. Плохие ставенки, наскоро сколоченные. Сердце бухает возле горла. Почему-то страшно заглянуть. Что она здесь делает? Почему неодолимо тянет туда, на этот свет? Рахиль решается и прикладывается щекой к холодной доске. Стол, за столом сидят люди, она не может их разглядеть, они разговаривают, но Рахиль их не слышит. Как у рыб открываются рты. Неожиданно в щелке ставни появляется женщина. Полная фигура с округлым животом, темная косынка, грустный взгляд. Мама! Сердце Рахиль перестало биться, замерло, забыв, что оно живое. Мама! Мамочка! Кажется, Рахиль кричит. Но люди в доме ее не слышат. Женщина ставит на стол горшок. Тянутся руки с мисками. Рагда! Милая, старая Рагда, отец, брат. Рахиль наблюдает и не замечает, что лицо мокро. Глаза щиплет все сильнее, но она напряженно всматривается в щель. Чечевичный суп. Рахиль уверена, что пахнет ее любимой похлебкой... Как же все это давно было... Рахиль отваливается от окна, опускается на корточки и обхватывает голову руками. Отчаянно больно в груди. Слезы не слушаются, и жадным потоком льются, льются, горячие, обжигающие, и Рахиль никак не может их остановить. Она задыхается. Хочется прогнать эту боль, снова дышать полно, и она со всей силы стучит кулаком по хлипкой завалинке...

– Говорила же, не маши руками. Сама виновата, – снова тот голос. И тишина...

Рахиль очнулась. Слезы катятся, рука болит. Хочется умереть. Она не боялась, потому что уже умирала когда-то. Жизнь ничего не стоит, если ты никому не нужен, если тебя бросили. Рахиль думала, что сил у нее больше не осталось, и в общем-то, для чего бороться? А главное – с кем бороться? С мифическим духом, который, может, уже и забыл про свое проклятье? С этим странным миром, отвергающим ее, потому что и здесь она не нужна? Неожиданно Рахиль почувствовала прикосновение. Рядом стояла горянка и гладила ее по плечу.

– Ты это, давай тут не плачь. Чего толку-то? Говорила же – не надо тебе туда. Никогда вы, человеки, старших не слушаете, – ласково приговаривала она.

От нежданного сочувствия снова захотелось расплакаться, но слез не осталось. Пустота, выжженное пепелище.

– Что со мной будет? Сколько мне еще тут скитаться? Я увижу когда-нибудь солнце? – Рахиль с признательностью тронула горянку за крыло.

– Эх, если бы я знала... Не понимаю, почему тебя не забирают отсюда. Как и не понимаю, как ты вообще к нам попала, – сокрушенно махнула головкой. – Ничего я вообще в этом мире не понимаю. Ладно, завтра будет видно. А солнца здесь никогда не бывает.

Эти «не понимаю» совсем сбили с толку Рахиль. Если уж здешний обитатель не может разобраться, то что с нее-то взять? Она подошла к выходу пещеры, уселась, обняла коленки руками. Свинцовые тучи расступились. Черная бездна, называемая небом, грозно нависла над уступом, где находилось жилище ее случайной спутницы. Ни звезд, ни лунного света. Мрак, сумрак, сумрачка. Сумрачка... Рахиль пристально вглядывалась в черноту, и, казалось, какие-то силуэты означились, закачались, закружились антрацитовой пылью. Она протянула ладони навстречу. Тьма, мягко обволакивая руки, ласково устелилась рядом и затихла.

– А что там, впереди? – задумчиво спросила Рахиль.

– Ничего. Пустота, – ответила хозяйка. – Иди сюда, ложись. Не знаю, как тебе, а у нас принято время ночи проводить лежа в норках. Восстанавливаемся мы так, – пояснила она.

– Иду, – вздохнула Рахиль.

Она устроилась на куче хлама, где указала горянка. Гнилушки тусклели, угадывая в сумраке пещеры мусорные горки. Тихо. Хозяйка пещеры устроилась где-то рядом, мерно засопела. Рахиль не спалось. Почему именно она? Почему ее сумрачность никак не проявляется? И кто решил, что она – сумрачка, та, которая губит и людей, и все живое вокруг?

– Горянка, ты спишь? – тихо позвала Рахиль.

– Уже нет, – зевнув, ответила та. – Чего тебе?

– Спросить хочу. А почему решили, что я – сумрачка? Ведь меня же поэтому в заколоченном доме оставили? Даже старая Рагда поверила.

– Ага, как тут не поверишь-то, – усмехнулась хозяйка. – Коза шарахалась, курица сдохла, а другие яйца перестали нести. А потом мальчишку-соседа чуть не утопила в ручье. Слава духовичкам, переломами отделался малец, ну, забыл, как люди разговаривают. Так это со страху, пройдет. И это только несколько дней твоей весны. А дальше что было бы?

– А что было бы? Неужели я такая? – взволнованно спросила Рахиль.

– Ну, потом бы своих усыпила, кровь выпила, и из зубов бусы на нитку бы нацепила. А дальше по деревне бы пошла, сама понимаешь – зачем. Вот вас, сумрачек, и сжигают, пока дел не натворили.

– Это не я! Я не стала бы! Я люблю свою семью! Не смогла бы я, – крикнула Рахиль в отчаянии.

– Смогла бы, – спокойно ответила горянка. – У вас нет любви другой, кроме духовой. Одно слово – нелюди проклятые. Только вот с тобой что-то непонятное получилось. Какая-то ты простая, верная, что ли. Ладно, надеюсь, завтра заберут тебя. Спи давай!

Ага, спи. Как тут уснешь? Да не хотелось совсем. Рахиль снова задумалась. Неправильно как-то все это. Нелепое проклятие, непонятный дух, которому плевать на собственную кару. И что будет с ней завтра, что будет потом? Может, и правда явится этот Сумрак. А если не явится? Эх, тяжело-то как, безучастно подумалось. «Меня нет, меня нет, меня нет». Эта мысль никак не отозвалась. Ну, нет и нет. И не было никогда. Или была? Она силилась вспомнить, разогнать мглу, укутавшую память. «Мама, мама! Я была?» Чужая суть рваными клочками расползшегося по швам сознания вливалась в Рахиль, чтобы тут же покинуть. Знакомое лицо, когда-то милое, но сейчас почти неузнаваемое, нависло над ней. «Мама?» Она задохнулась в радостном крике. И все погасло, очертания лица скукожились, слиплись в одну черную линию, которая росла, ширилась, тучно заполоняла каждый закоулок души. «Дайте мне солнце, дайте огонек, дайте мне свечу. Я пойду на свет. Только осветите мне путь. Пожалуйста... Или умрите меня...» Сумрак, мрак, сумрачка...

– Эй, вставай давай. Нам пора, – Рахиль почувствовала толчок в бок.

– Куда? – сонно поинтересовалась она. Всю ночь ее мучили тяжелые, какие-то мутные сны. Просыпаться не хотелось.

– Туда, – отрезала хозяйка. – Надо тебя куда-то пристраивать. Безобразие! Нараздают проклятий, а другим потом мучиться с этими потерянными, – ворчала горянка.

Рахиль неохотно поднялась, вышла из пещеры. Хмуро, безрадостно. Пусто. Вокруг и в душе. Впереди кряжистые гряды гор в утреннем тумане.

– Я странно себя ощущаю. Словно и не я, а кто – не знаю. И есть не хочется, – призналась Рахиль, когда они отправились по горной тропинке наверх. – Так умирают?

– Не помню, иди молча, – огрызнулась горянка. – Сейчас дойдем до вершины, там тебя и заберут, наверно, – неуверенно добавила она.

– А что там, на вершине?

– Духов Вал. Там небо соединяется с землей. Бездна, в которой обитает Сумрак, – коротко пояснила горянка.

Рахиль не ответила. Все равно. Скоро все закончится. Она устала, устала так, что ничего не имеет значения. Воли нет. Желания тоже нет. Хотя, одно есть.

– Что будет, если я не попаду к Духу? Что будет, если он меня не получит? – неожиданно спросила она.

– А ничего не будет. Может, Дух и отстанет от вас. А, может, и нет. Никто не знает, – ответила горянка и запрыгала быстрее. – Не отставай!

– Не отстаю, – пробормотала Рахиль, припустила вслед. Она решила. Не было никакого колебания. Она сделает так. И никто ее не остановит!

Идти становилось труднее, воздуха не хватало. Казалось, легкие сейчас разорвутся на мелкие кусочки и она их выплюнет как непрожеванные куски мяса. Перед глазами маячила черная пелена. Рахиль упрямо шла наверх, не рассуждая. Просто так надо. И она сделает так, как надо. «Ну, сколько еще идти?!»

Когда сил уже почти не осталось, когда ноги, заплетаясь, отказались ходить, когда звон в ушах стал громче самой сильной грозы, горянка остановилась.

– Ну вот, пришли. Это и есть Духов Вал, – задыхаясь пропищала она.

Рахиль, согнувшись пополам, пыталась отдышаться. Потом огляделась. Грузные, мышастые тучи клубились почти под ногами, выделывая кучищи из чугунных ядер, которые норовили допрыгнуть, лизнуть башмаки. А выше, выше пронзительная синь слепила глаза до слез, до спазмов в горле. Если есть синева, то там и есть солнце! Есть жизнь! Захотелось рыдать непонятно о чем, кричать, выть то ли от тоски, то ли от радости, видя это несходство. Рахиль закрыла глаза. Жуткий восторг охватил ее, она громко захохотала, раскинула руки и в неистовстве закружилась на месте. И чем сильнее она кружилась, тем громче выл ветер, кидая все новые и новые тучи на уступ. Горянка испуганно смотрела на жуткий танец, прикрыв от страха глазки. Ветер, превратившись в ураган, нещадно трепал куцые перышки. Горянка отскочила от края, боясь поддаться порыву вихря и свалиться в пропасть.

– Духовички мои, ты что, девица, умом тронулась?! – заверещала она, стараясь своим писком перекричать шум ветра.

– Я все закончу, я буду последней! Я иду к солнцу! Для чего-то же осталась жива, оказалась здесь, – неистово кричала тучам Рахиль, не обращая вниманию на горянку. Вдруг с востока прямо на них поплыла огромная черная громада, стремительно скрывая синь неба. Ветер сбивал с ног, но Рахиль, подступив к самому краю уступа, даже не покачивалась. Она пристально всматривалась в темное марево, высоко подняв руки над головой. Заискрились белые молнии, хищно вгрызаясь в стонущее небо. Глухо загрохотал гром, и дождь хлынул густыми потоками, в секунды заливая все вокруг. Ветер трепал подпаленную кофту, обвивал раскосмаченными волосами лицо, но Рахиль не сходила с места. Мокрая, обезумевшая, дерзкая.

– Стой, дура, стой! Не прыгай! – визжала горянка, обхватив крыльями колени Рахиль. – Нельзя, нельзя, нельзя, – причитала она.

– Пусть Дух заберет меня или навсегда отпустит мой народ, – сквозь гул урагана кричала Рахиль, подставив лицо тугим дождевым струям. – Пусть он нас отпустит!

Неожиданно буря стихла. Ветер, последний раз лизнув космы Рахиль, убрался. Яркая молния пронзила облачную вершину и растаяла. В миг очистившееся небо вновь засияло голубизной. Но внизу, в пропасти ущелья, все еще клокотал серый туман, выбрасывая к верху рваные бесформенные обрывки марева. Рахиль напряженно замерла. Наступившая тишина оглушила ее. «Это все? И что дальше?»

– Ну ты и дуууура, – протянула горянка, отряхиваясь. – Напугала до смерти меня.

Рахиль не ответила. Она отошла от края ущелья, присела на камень. Так закончилось все или нет? Было ощущение, что ее выпотрошили, вывернули наизнанку и вновь втиснули все естество в телесную оболочку. Устала, как же она устала!...

– Духовички мои, это что ж такое? – раздался растерянный голос горянки.

Рахиль вскинула голову. Над ними, разбивая синеву в мелкие клочья, клубился черный столп, который ширился в высь, грибовидно раскидывался морочной вершиной и, казалось, дышал. Да, он дышал, с ужасом признала Рахиль. И дыхание его, сырое, мракокапельное, тянуло свои нитевидные струи к ней. «Нет, ничего не закончилось». Она встала, сделала несколько шагов.

– Ты куда? – забеспокоилась горянка.

– Никуда, – коротко бросила Рахиль.

Она подошла к краю ущелья, немного помедлила, что-то обдумывая, и, раскинув в стороны руки, кинулась вниз. Сквозь шум в ушах услышала последнее:

– Не наааадооооо!

Рахиль летела и слушала другой мир. Раньше она его не слышала. Не знала, что он так долог и широк, так шумлив и упоителен. «Ты здесь откуда, мир?» Она стремительно падала, но странно – ей казалось, что приятная и такая уютная лёгкость подхватила её и закачала на мягких, нежно-пенных волнах, потянула куда-то вверх. И прежде, чем дно ущелья растерзало Рахиль, она подумала: «Тут тоже нет солнца. Это так глупо и беспощадно»...