Дорога тянулась вдоль ущелья, полого набирая высоту, а затем делала вираж на пол-оборота и шла по краю обрыва. Темные силуэты скал и вершины огромных елей, лиственниц и вековых сосен плотно обступали дорогу и ее полотно, убегая в даль, вдруг терялось за ближайшим поворотом. В лучах закатного солнца темные блестящие скалы нависали над серпантином трассы, что тянулась, преодолевая крутые склоны, извиваясь словно гигантская змея.

Вдоль каньона перед нами выстроились и тянулись бесконечно островерхие вершины гор с глубокими ущельями, скалы и расщелины, наполненные чистейшими водами, питаемые из немыслимого числа родников. Земная святость, трудясь, выдавала на поверхность насыщенные минералами прозрачные воды, профильтрованные кварцевыми песками, дробленой дресвой извилистых разломов. Горы словно сочились водой, как гигантский дуршлаг, а отдавая непрерывно чистейшую воду не иссякали, пополняя свои запасы из ледников и гроз, полыхающих непрерывно в верховьях чистейших шумливых рек.

Среди величественных гор гипербазиты горным сплоченным массивом тянувшиеся вдоль долины, толпились словно сбившиеся в тесную груду испуганные великаны с островерхими шапками: истоки испуга были понятны, − груды обломков у основания гор однозначно трактовали грядущую будущность сегодняшних исполинов. Лики великанов были печальны: сбегающие вниз под разными углами расщелины и скаты, уступы и шумливые ручьи, рождали образы утомленных, плачущих, но не склоненных людей.

− Да, тут можно потеряться во времени, − вдруг высказалась долго молчавшая моя супруга, нервно рассмеялась и тут же поежилась, что говорило о том, что она нервничала.

Мы направлялись на майские праздники в Саяны и Тыву, чтобы подышать крепленым воздухом степей, набраться сил после зимы и порадоваться горным пейзажам и видам с колоссальной перспективой. Мы, это я, любитель перемещений и перемены мест, тридцати семи лет от роду, поджарый непоседа и спортсмен в прошлом и моя добрейшая жена, что охала каждый раз собираясь в дорогу. Но причитая, супружница всегда стойко переносила поездку, порой мучаясь, как мучается юнга, впервые попав на корабле в шторм.

Нам пришлось, затянув дорогу остановками для фотографирования, встать на ночлег у края дороги, где лепилась к скалам неказистая конструкция старого дома, с претензией на мотель.

Хозяин мотеля, хромой старый потрепанный жизнью дядька-тувинец в видавшей виды шляпе и кожаной подбитой мехом безрукавке на цветистой, утерявшей рисунок фланелевой рубашке, в ношенных изрядно растянутых в коленях джинсах, принял нас холодно. Несмотря на то, что мотель практически пустовал, радушия не последовало и было заметно его к нам нерасположение.

После того, как пригласили старика к нашему столу и налили стопку коньяка, тот поморщившись словно от физической боли, включился в разговор, явив вдруг хриплый на изломе голос:

−Что вы тут забыли? Творится здесь в последнее время бесовщина. Люди пропадают. Раньше такого не было. Но вездесущие туристы видимо растревожили духов.

− И кто же пропал?

− Пропала девушка года два назад. Искали ее всем миром, но так и сгинула. Дурная слава пошла об этих местах. К нам стараются не заезжать теперь.

− А мы хотели подняться на хребет по старой дороге и глянуть на скалы Спящего Саяна. Как пройти на тот склон?

− Есть дорога, − мужик критически глянул на меня, видимо оценивая мою способность подняться в горы, и добавил:

− Дорога эта идет в сторону от темного ущелья. Если по ней идти и свернуть налево на втором отвороте, то выйдете к тропе, что приведет вас в нужное место. Но я бы вам не советовал. Где-то именно в этих местах пропал мой постоялец, что останавливался год назад. Одержимый какой-то: только приехал, тут же схватил рюкзак и убежал уже в густеющую темноту. Я ему вслед:

− Куда на ночь в горы? Опасно! И зверь тут ходит!

Не послушал, только глянул на меня и взгляд его помню до сих пор. В нем, в этом взгляде, решимость обреченного и тоска человека перед казнью.

− Я думаю с нами такого не случится. Мы пойдем с утра завтра и вернемся засветло. Пойдем спокойно. Дождя быть не должно: прогноз устойчивый на всю неделю дают.

− В горах прогнозы на дорогу и погоду строить дело пустяшное. Сами небось знаете.

− Да, ваша правда, но уже тепло – не околеем, если чего и грянет.

Утром, едва перекусив, я отправился в дорогу. Жена, вдруг сославшись на недомогание, попросила ее оставить в мотеле.

− Я пройдусь здесь поблизости, далеко не пойду. Снимки сделаю. Здесь с дороги чудные виды открываются.

В словах этих слышалась тревога и, хотя она это тщательно пыталась скрыть, я вдруг понял, что после вчерашнего разговора моя дорогая женушка просто струсила. Я не стал эту тему развивать, рассуждая, что без нее сбегаю быстро на хребет, сделаю снимки, попью чайку из термоса и назад. Мне тоже после разговора с хозяином было тревожно, но не в моих правилах отступать, уж коли от цели я в двух шагах.

Я удивительным образом ощущал с утра невероятный подъем сил и рванул вверх по каменистой дороге с энергией ретивого скакуна. Дорога и вправду, как сказал тувинец, отвернула вправо и я, твердо помня, что на втором отвороте нужно свернуть влево, так и сделал, как только от дороги круто вниз повела узкая набитая среди скальника тропа. Дорога бежала вниз, изредка круто уходила вверх в обход образовавшихся на пути скал. Тропа, падая вниз по крутому уклону, вскоре привела меня к грохочущему ручью, что обрушивался со скалы и ударившись о каменную плиту своим тугим телом, разлетался на многие части, а затем, соединяясь вновь, пенился, закипал и рождалось новое состояние водного потока, так похожего на гигантское живое существо, что спешит, летит с гор в долину, опираясь на мириады своих ног-щупалец.

Я совершенно не устал. По моим ощущениям я был в пути не более часа и каково же было изумление, когда часы упрямо показали вечер и мои попытки обвинить японский электронный механизм в неточности указали, что я неправ. На близость ночи указывало и солнце, что склонилось и как будто стыдливо прячась, двигалось скользя за вершинами сосен и лиственниц, украшавших крутые склоны гор.

Ошеломленный открытием я присел у ручья и взялся под грохот водопада размышлять о том, что делать и стоит ли продолжить маршрут, или уже двинуться назад. В темноте идти по тропе вьющейся через скальник было опасно, чревато падением со скалы и травмой. Я решил двигаться назад и склонившись над потоком, зачерпнул ладонью чистейшую родниковую воду гор. Сделав несколько глотков вкусной бодрящей воды, умывшись, протерев ледяной водой шею и голову, я двинулся в путь к мотелю.

Тропа повела меня вверх и сделав невероятную ниспадающую петлю, устремилась вновь вниз стрелой. И хотя по этой тропе я прошел всего-то час назад, я не узнавал ни рельефа, ни окрестности. Солнце между тем, повисев несколько, словно обрело парашют, тут же стремительно, неестественно быстро пошло вниз, катясь по склону, изредка цепляя вершины высоченных сосен и пробиваясь через ветви и иголки рассеивалось, давая эффект преломления и расщепления света. Вокруг уже громоздились две вертикальные стены зеленоватых серпентинитов-змеевиков. Тип горной породы я определил автоматически, поскольку по роду занятий в геологии, сталкивался с этой любопытной горной породой. Само название горной породы отражало ее внутреннюю текстуру: поверхность камня была шелковистой и рисунок был подобен вьющейся ленте или серпантину, а повторяющая извилистость рисунка давала сходство с ползущей по поверхности змеей с ее изгибами тела.

Тропа весело летела вниз между огромных плит змеевика. Идти было удобно и как-то совершенно беззаботно. Легкая эйфория охватила мое сознание, тело дышало легко, прилив энергии был очевиден несмотря на то, что с утра я ничего не брал в рот. Я вспомнил о чае в термосе и решил-таки присесть и выпить глоток напитка. По моим ощущениям с момента выхода из мотеля прошло ну никак не более двух, может трех часов, но закатное солнце твердили обратное. Только вот чай в термосе оказался совсем не остывшим, хотя часы показывали время около семи часов после полудня.

Бесовщина какая-то! Но где я болтался девять часов, выйдя из мотеля в десять, коли солнце уже на западе?

Я сидел оглушенный этим непониманием и теперь наблюдал, как луч слабеющего в этих широтах солнца, вобрав в себя всю мощь светила, заскользил, набирая ход по поверхности борта гипербазитовой щели, удлиняясь бесконечно словно щупальца Вия и указывая путь неведомым потусторонним силам.

На поверхности скалы под лучом были видны сияющие стеклом слюдяные блюдца и выпирающие углами кристаллы кварца, а между пролегала узкая и кривая, как сабля янычара, жила самородного золота, сияющая победно красноватым отливом. Луч закатного солнца, отраженный от плоскости змеевика, скользнул по поверхности отвесной стены далее, выявляя мелкие неровности и вкрапления, прожилки минералов и достиг кристалла империала. Я сразу узнал его, этот загадочный кристалл, что выпирал из поверхности серпентинитов острой пирамидой. Отразившись от кристалла свет солнца в виде узкого луча, вдруг изменившего свой цвет на изумрудно-золотистый, плотный, указал путь вниз, в долину. Я теперь уже очарованный, забыв свои страхи и не ведая сомнений зашагал в направлении падающего луча. Мне так не хотелось, чтобы он погас и у меня не было сил отказаться видеть его и уйти, оставив это великолепие без моего внимания.

Показалось, что узкая щель между скал открылась широкой долиной, в окончании которой проступал неясно силуэт, то ли фигуры человеческой, то ли камня, установленного подобного верстовому столбу. Может быть, это была метка, подобная лиственничному чуру, разделяющему хозяйственные владения племени или потоки времени на до и после. Я не успел сказать заветные: «Чур меня, чур!», чтобы защититься от потусторонних сил и словно оказался в иной реальности.

Я вдруг понял, что это не просто расщелина в скале, это более значительное, это что-то невероятное и до селя неведомое, обладающее магией и несокрушимой силой. Словно открылись порталы в виде гипербазитов, разбитых трещинами, через которые может пройти не только человек, но и всадник. Отполированные временем, ветрами, дождями и шквалами, снежными зарядами, то раскаленные солнцем, то схваченные запредельным морозом, вечные как сама планета массивы, хранят тайну прошлых миров. Эти тайны в петроглифах, которые направляют путников в верхний мир (будущее), нижний мир (прошлое), мир бытия и мир темных духов по усмотрению властвующих здесь духов.

Я это понял, как будто прочел, тихо сидя в библиотеке родного университета в читальном зале. Знание это не испугало меня: одержимость моя была предельной.

Я двинулся вперед, словно меня увлекала невероятная сила вращающейся с бешеной скоростью водяной воронки. Это сгустившееся до состояния холодной плазмы время вырывалось из узкого жерла временного эскалатора. На выходе из портала узкая горловина превратилась в раскаленную, как печь сталевара степь с дальними призрачно-зелеными долинами. Еще шаг и невероятное давление спало и мне открылось пространство, укрытое холмистым ландшафтом с зеленью трав.

По степи скакали в отдалении два всадника.

Скоро в одном из них можно было распознать девушку, совсем юную с развивающимися ветром волосами, в легких сияющих доспехах. К седлу ее коня был приторочен лук и колчан со стрелами. Рядом скакал на статном коне другой всадник. Это был крепкий мужчина, молодой, гибкий, в легком шлеме и доспехах, которые указывали на знатность. Мужчина держал руку на рукояти меча, который до поры покоился в ножнах.

Всадники, я понял это, видели меня и прятаться смысла не было. Я стоял потерянный среди ковыля и вдыхал воздух, насыщенный запахами разнообразных трав, улавливая то запах люцерны, то флоксов, то неведомого соцветия. Впервые я вдыхал воздух, как пьют ароматный целебный напиток.

Всадник пришпорил коня и оказался рядом со мной раньше девушки. Теперь он внимательно и настороженно смотрел с высоты своего положения и пока молчал. Когда он заговорил, его голос мне показался приятным и достаточно учтивым, слов же я понять поначалу не мог, уловив лишь интонацию. Вдруг я понял, что это не эпизод исторической реконструкции, это реальный воин. От него пахло реальностью, от него веяло уверенностью. Запах лошадиного пота, звуки, издаваемые пробежавшейся на жаре лошади, ее глубокое дыхание, фырканье, запах кожи седла, звон удил, скрип сбруи и голос всадника создавали образ для меня исторический, но реальный.

− Века, кто этот человек? – вдруг услышал я девичий голос, и хотя прозвучал он на неведомом мне языке, я понял смысл сказанного.

− Спрашиваю, но он не отвечает, − ответил воин.

− Кто ты? – наконец, я услышал вопрос.

− Я просто пошел прогуляться, сделать фото в горах. Я человек, − ответил я и подумал, что более глупо ответить было сложно.

−Но, что я ему мог сказать?

− Преклонись, незнакомец! С тобой говорит принцесса Марха, дочь всесильного царя Болсара, − беря ситуацию под контроль, повысил голос до твердой ноты воин и продолжил:

− Я Века, телохранитель Мархи и воин Болсара. Что ты делаешь здесь, чудной человек? Ты говоришь на странном языке, одет в необычные одежды. Кто ты?

Над нами кружили орланы, выстроившись в круг. Надо мной птицы проносились столь низко, что я ощущал на лице колыхание упругих струй воздуха под крыльями. Я понял, что эти грозные птицы на службе и по команде готовы атаковать любую цель.

Как бы там ни было, но я понял, что влип.

Влип по самую макушку и как выбираться из этого состояния и вернуться в мотель к жене я не представлял. Собственно, в этот момент вся моя более ранняя жизнь как бы перестала существовать. Голову разрывал вопрос: «И правда, кто я? И что со мной происходит?»

Ответа для Века у меня не было, но телохранитель и военачальник царя Болсара, оценив, что я не представляю опасности, предложил мне следовать за ним. Вскоре мы оказались в городище за высокой каменной стеной, преодолев навесной мост и направились к дворцу на высоком фундаменте. Дворец был выстроен из камня с покатой, крытой сланцем крышей. Другие строения в поселении выглядели по большей части скорее временными. Это были выложенные из бревен и обмазанные глиной домишки, где-то были видны покатые крыши юрт. Ряд домов были выстроены из камня и выглядели внушительно. В узких улочках, затянутых дымом, кипела работа ремесленников. Здесь плавили и ковали металл, готовили доспехи и сосредоточенно возились над убранством доспехов.

В городище кипела жизнь, и она напоминала спешные сборы перед отъездом. Народ озабоченный сновал между множества крытых шкурами повозок и спешно укладывал предметы быта. Была заметна спешка и нервозность. Тут же по улочкам передвигались всадники при оружии, многие были в кожаных доспехах воинов с длинными копьями, шлемах и непременными луками, притороченных к седлам.

Века и Марха неспешно двигались на лошадях среди этого потока, и все расступались, давая ход избранным. Я шел усталый и недоуменный относительно происходящего между лошадей своих теперешних покровителей и понимал, что без них в этом потоке непонятных мне людей, я ничего не значу, как мало что значит пыль под ногами стучащих о каменистую дорогу коней. Нами встреченные люди долго и с нескрываемым недоумением смотрели мне вслед. Жизнь видимо закончилась, думал я и упорно вспоминал, где же оступился и вероятно упал со скалы и разбился.

Память мне отказалась помогать, и я решил, что тихо умер во сне и все, что теперь переживаю, − это то ли сон, то ли видение после рокового события, когда душа твоя, вырвавшись наконец из оболочки тела парит в невесомости, получив долгожданную свободу.

Царь Болсар вернул меня к новоявленной действительности.

Был он скорее неказист, чем величествен и даже можно было сказать скрючен на один бок, очевидно какой-то болезнью в свои неполные пятьдесят лет. Возраст выдавало состояние кожи и живость глаз. Встретили мы Болсара у нарядно убранной палаты. Царь стоял на дощатом постаменте и при всей немощи физической демонстрировал внутреннюю уверенность. Эту его внутреннюю крепость и определил вопрос:

Что? Снова пришелец?

Да, видимо так, Великий Царь! – ответил Века.

Возьми его к себе в палату, узнай от него новые сведения, которые как правило бесполезны, но может быть что-то и подскажут нам.

Из этого диалога, который мне необычайным образом стал понятен, я уловил, что со меня случилось нечто невероятное.

Марха подошла к отцу, и царь обнял ее и что-то спросил, склонившись к ней близко-близко. Марха покраснела немного и глядя отцу в глаза тихонечко засмеялась, искоса глянув на Века. Царь улыбнулся, снова приобнял дочь и отпустил с улыбкой, глядя ей вслед.

Царь выглядел утомленным. Болезнь просматривалась в его фигуре и жестах, в какой-то момент я заметил, как он поморщился вероятно от боли. Очевидно, так и было: царь страдал от серьезной болезни и дни его были сочтены.

Об этом мне поведал Века, с которым я вскоре оказался за столом со скромным ужином с лепешкой и бараньей похлебкой. Века рассказал, что Болсар потерял недавно жену, красавицу Мурабе. Она умерла от чумы, что поразила народ после нападения хунну. Племя хунну пришли с востока несметным потоком кибиток, табунов и злого голодного до побед войска.

Сражение войск Болсара в теснине скал у входа в долину с авангардом хунну закончилось поражением и войскам пришлось отступить. А хунну, прощупав армию Болсара, отошли, чтобы выбрать верный путь среди гор для многочисленного войска и нанести смертельный удар в самое сердце Долины Царей.

Армия Болсара потеряла сотни лучших воинов и среди них был его юный храбрый сын Ретор. Сын был надеждой отца и уже была спланирована передача власти в присутствии всех правителей из окрестных долин. Но на этом беды не закончились. Хунну принесли народу Болсара чуму. Умерли женщины, дети, воины, израненные в битве и не получившие лечения. Чума, полыхнув, как будто отступила, но умерла любимая жена Болсара, мама Мархи и Ретора. Звали ее Варна. Была она совсем молода, красива особой статью и бесстрашной, как самка снежного леопарда – ирбиса.

− Я бы хотел вернуться назад, − обратился я с просьбой к Века.

− Мы поняли, что ты пришелец, но судьба заблудших печальна и трагична: они все погибают. Жить с нами им не под силу из-за слабости духа и тела. Уйти же им непросто. Назад хода или нет, или он немыслимо сложен. Это как пройти через узкую горловину, оказавшись внутри глиняного тесного кувшина, если поток времени летит навстречу. Но способ есть. В этом тебе может помочь наш Святой Старец Исаии. Он хитер, показывает всем, что очень плох, но он единственный кто сможет тебе помочь. Будь с ним бдителен, он всегда терзает, испытывает человека и желает поработить его душу и сломить волю. Вот возьми этот знак, он позволит ходить по городищу и пройти к Старцу свободно, − Века протянул мне круглую бляху-медаль из неизвестного мне белого металла, с орнаментом и красным кристаллом минерала в центре. Минерал сиял, роняя луч в ту или иную сторону при наклоне металлической своей основы.

− Если тебя остановит стража или случайные люди, покажи им знак.

 

В это время Болсар размышлял о судьбе своего народа. О том, что события развиваются так быстро, что необходимо срочно искать решение. Но он и сам едва держится на ногах – болели опухшие ноги и ночные боли мучили царя нестерпимо. Но нужно было решать – как жить дальше его народу, погибающему от нашествия хунну.

Смерть забирает всегда лучших, забирает достойных раньше опостылевших, это знал Болсар, похоронив сначала сына, а потом жену. Нужно уходить – так советуют старейшины. Нужно уходить из этих благословенных мест с обильными пастбищами и красивыми горами, которые защищают долину от врагов и непогоды. Но теперь защиты нет, хунну заливают кровью долину, несут гибель от чумы и потому нет уверенности и решимости, а потери уже столь велики.

Но кто поведет армию, народ? Сына, на которого он рассчитывал, теперь нет. Марха еще юна и неопытна. Века! Крепкий как скала, еще совсем молодой Века, испивший чащу горести в битве с хунну. Складки горечи пролегли по его лбу и у носа, состарив его в одночасье. Юный Века стал старше дочери лет на десять. Он любит Марху. Нужно их соединить в браке и тогда Века по праву сможет повести его народ в далекие теплые степи, где шумят мягкие густые ковыли, а зеленая трава стелется ниц под давлением свежего, насыщенного влагой ветра, где плещется теплое море и многие народы живут вольно на его берегах.

 

Мой путь по указке Века был к Старцу Исаии.

Старца я нашел у глинобитного дома, который выглядел очень скромно снаружи, а внутри был пуст как каменная пещера: дом и правда примыкал к скале из крепкого базальта, что торчала из земли посреди городища, подобно клыку неведомого зверя. У стены огромного помещения громоздился топчан, покрытый вышарканным до основы ковром. Луч света, что прорывался сверху через кровлю, освещал словно прожектор огромную книгу в кожаном переплете с золотым теснением. Книга лежала на громоздком каменном столе из змеевика.

Было нечто в убранстве помещения, что меня поразило: у стены стоял обычный старомодный пластиковый манекен на вертикальной черной подставке. Это был безрукий, с округлой без лица головой на длинной женской шее, манекен из обычного магазина одежды. То, что манекен женский было ясно и по узким плечам и главное по большим грудям, что свисали словно были не из пластика, а настоящие, живые. Что еще меня поразило, так то, что в том месте, где обычно у человека рот, на манекене были нарисованы алым, очевидно помадой, губы, расплывшиеся в улыбке. По стилю этого рисунка было ясно – это продукт нашего или не столь удаленного времени.

На топчане рядом со столом восседал седовласый, очень старый и немощный человек, которому было сложно сидеть ровно, и он опирался на скрученный рулоном войлок. На старике был грязный халат, а босые ноги старика в коротких штанах свешивались и были необычайно худы, жилы и взбухшие вены выдавали зреющую немощь. Волосы падали жидкими прядями на его худые плечи, и впалая грудь вздымалась: человеку не хватало воздуха. Вопреки крайне изможденному состоянию, Исаии встретил меня бодро и его глаза были ясны и внимательны. Он не дал мне долго объяснять проблему и тут же изложил суть:

− Ты попал в узкий, почти как лезвие меча интервал между потоками времени. Здесь природная аномалия неясного происхождения и к нам попадают люди из иных временных отрезков тогда, когда их телесная энергия еще не погибла, не умерла, а тела уже нет. Ты бы мог, наверное, многих узнать из них. Ты же сохранил себя и твой переход роковая случайность.

По велению Исаии я прошел в темный зал, судя по форме купола, вырубленный в скале. Посреди обширного зала, что пребывал в полной темноте был выполнен толстый опорный столб как продолжение скалы. В четырех местах в потолке были сделаны небольшие отверстия и яркие, но тонкие лучи, пронзали черноту пространства, ударяя в основание опорного столба, где копошились, что-то деля между собой, две крысы.

Я стоял ошеломленный. Исаии стоял за моей спиной, и я чувствовал его, хотя и не видел.

Вдруг из черноты подземной залы показалась крытая наглухо повозка. Она неспешно катилась, лениво переваливаясь на камнях и громыхая. Едва не уперевшись в противоположную стену помещения, повозка остановилась.

Исаии медленно, по-стариковски шаркая ногами, подошел к повозке и откинул полог с задней стороны. Внутри повозки было темно, но я чувствовал, что в ней кто-то есть: неясное кряхтение и сдавленное дыхание выдавали кого-то. Исаии отошел и подбоченившись, как перед непослушным учеником может подбочениться наставник, ждал.

В повозке нехотя оживало нечто. Потом показалась нога в ботфортах и на землю сошел солдат в зеленом суконном кафтане с металлическими пуговицами и покореженным мушкетом. Следом спустилась женщина в пышной, изрядно перепачканной широкой юбке и накинутой на плечи шали. Она вела за руку девочку лет семи. Потом выполз матрос в таком вот смешном французском берете с помпоном и матросских штанах клеш. Из повозки выходили поочередно люди разных эпох. Среди них были потерянные восходители гор, дайверы еще в мокрых костюмах, солдаты разных эпох с потухшими взглядами, были среди них и дети. Было непонятно, как они все умещаются в небольшой повозке и это была загадка без ответа. Выйдя из повозки, персонажи из разных эпох и профессий, возраста и пола уходили в темноту подземелья. Эта цепь уныло бредущих персонажей была казалось нескончаемой. Среди уныло бредущих, я, показалось, узнал в мужчине в теплом собачьем полушубке полярника Рауля Амундсена в нелепой теплой шапке с окладистой бородой, а следом из повозки аккуратно выбрался на землю мужчина средних лет. Был он легко одет в летный комбинезон, пилотку. Не узнать его было невозможно: вздернутый нос, знакомая до боли обаятельная улыбка с ямочкой на левой щеке как фото отпечаталась на лице. В руках летчик держал блокнот, стиснув его и крепко прижимая к груди. Я узнал его, − это был Антуан Экзюпери, мой любимый персонаж ушедшей эпохи, автор пронзительных строк.

От охватившего меня смятения, уже теряя сознание, услышал от Исаии:

− Моя коллекция потерянных...

Голос его прозвучал как голос из неведомой глубины – так он был приглушен и далек.

Когда я пришел в себя, вокруг была кромешная тьма. Я решил, что теперь я видимо точно умер.

Поднявшись с пола, я не увидел повозки и пошел в направлении света, что пробивался через закопченное и закрытое слюдой оконце в помещении, где я встретил Исаии. Он был здесь, и я был снова сражен странным видением: Исаии склонился над поразившим меня манекеном, прибывшем из магазина современной одежды, и держа за узкие плечи пластиковую фигуру с упоением сосал и глотал что-то. Сомнений не было – это было молоко: белая жидкость стекала по груди, капала на земляной пол, неряшливую обувь и сам Исаии был перепачкан ею.

Когда Исаии услышал мои шаги, он резко повернулся в мою сторону и глаза его грозно сверкнули, а лицо скривила злобная ухмылка. При этом напор из соска манекена был столь силен, что ударил его в щеку и молоко потекло по лицу старика и его шее за ворот халата. Это развеселило Исаии, и он рассмеялся старчески со скрипом в голосе и указал мне рукой, чтобы я удалился.

Я уже и сам, понимая неловкость, отвернулся и отошел в глубину зала.

Здесь я простоял довольно долго, а затем услышал спокойное шарканье ног Исаии и вернулся к нему в комнату.

Исаии был теперь необыкновенно бодр. Его согбенная накануне фигура распрямилась, и он смотрелся много моложе и гораздо здоровее, чем был ранее. Глянув на меня победно и проявив твердость в голосе, он сказал:

− Жди луча яркого на закате. Луч укажет путь, скользя по поверхности скал западного портала.

Оглядев меня с ног до головы и что-то как бы высчитывая, Исаии добавил:

− А то сгинешь вовсе: луч может указать путь в царствие теней и духов.

Оглядев меня и обойдя вокруг, Исаии продолжил:

− Там в углу возьми одежду – старый кожаный кафтан. Он скроет тебя от глаз посторонних и поможет тебе.

Я нашел в углу тяжелый кожаный облезлый и дурно пахнущий кафтан. Понимая, что слова Исаии обсуждать и тем более противится им не стоит, я одел это рубище на себя. Тяжелый, неуклюжий и вонючий прикид вдруг сам приник ко мне, и я вдруг почувствовал свою защищенность. Мне оставалось только поклониться Исаии и пятясь задом к двери выйти вон. На улице уже было совсем темно и только яркие звезды напоминали, что я не в могиле еще пока, а на поверхности земли и что возможно не все потеряно.

Я отправился по городищу и преодолев охрану вернулся во дворец к Веку. Его я не застал и прилег на голом топчане, где и проспал до утра, поразмышляв о событиях дня перед тяжелым, смолистым и удушливым сном, планируя свое возвращение в мир настоящего для меня.

Я, пройдя свою путь в эти далекие времена, которые по моим скудным знаниям древней истории могли быть три тысячелетия назад, понял Старца. Важно было понять в деталях то, как уходящее на запад солнце направит луч в западном направлении. Да, конечно, вдруг сообразил я: луч закатного солнца должен отразиться от кристалла империал и это меняет ход времени: преломляясь через кристалл скорость света и ход времени замедляются. Это работает как тормозной парашют и преодолевая расстояния со скоростью света любой объект, оказавшийся внутри луча, вдруг замедляется и оказывается там, куда достанет энергия луча. Важно не допустить ошибки, но вероятность удачного исхода была так мала, что стало страшно.

 

 

Утром следующего дня начинался выход народа из городища, и царь Болсар провожал его, стоя на своем кургане, в котором он будет похоронен, когда придет его время. Этот рубеж отсчитывал последние свои временные интервалы.

Жидкий поток жителей городища соединялся на его стенах с другим, более полноводным и эта река текла уныло по степи громыхая тысячами повозок.

Склоняющиеся под ветром ковыли и разогретый почти до плазмы насыщенный травостоем ветер раздражал ноздри резвых коней, что, нервничая стригли чуткими ушами, улавливая далекие раскаты, стрёкот цикад, настроение и дыхание хозяина.

Они уходили, а он усталый от тысяч задач и сомнений Властитель Сибирских долин и горных отрогов – Царь скифов-сколотов оставался здесь на родине тех, кто пустился в долгий и, казалось, спасительный путь.

Как жить дальше без них?

Он вспомнил Её, покинувшую его на излете прошлой злой чумной зимы. Её легкую поступь, словно невесомую, и остро заревновал ковыль, что обнимал и ласкал ее ноги и стан, когда она бежала, смеясь, ему навстречу. А вокруг полыхали яркие травы в пору цветения, обещая тучные стада, мир и благополучие для его народа.

Но все свершилось не так.

Он стоял на кургане, придавленный золотой гривной – символом его личной власти. Когда-то, много лет назад, в ранней юности, принимая бремя власти он, одевая свою именную пектораль-гривну, становился центром солнечного круга − коловрата и гарантом мира и процветания для своего народа. Тогда, совершая обряд ему предписывали вести свой народ вслед за катящимся по небосклону солнцем-коло. И теперь на склоне своей жизни Болсар наблюдал как его народ уходит на запад, следуя за солнцем, но без него. По столь значительному поводу царь Болсар вышел на курган во всем своем царственном величии. Его наряд из тонко выделанной кожи ягнят, обшитый красными шелковыми нитями, был покрыт золотыми образами снежного барса так густо, что солнце множилось, отражаясь от каждого из них. На Болсаре были одеты штаны, сотканные из полотна, состоящего из многих тысяч единиц золотого бисера. Эти штаны одевали предки Болсара по особым случаям и их сияние было столь велико, что подданные стояли опустив глаза ниц и не смея глянуть на царя.

Болсар стоял на кургане, попирая прах своих предков, устремленный в даль и ввысь, чтобы видеть далеко вперед уходящий на запад свой народ, теснимый с востока враждебными потоками.

Перед ними стелились ниц ковыли и даже камни являли свою учтивую покорность.

Топот копыт, шум ковыля, скрип кибиток, плач младенца, звон мечей... − складывается, плавится, спекается, куется новая эпоха, как рождается в муках пламени булат и тонкое острие откованного на углях клинка.

Пылал адов закат, невероятная топка отразилась в небесах: западная сторона неба была словно густо намешана на крови. Кровь сочилась под темные тучи и верхние кромки облаков краснели бахромой, формируя сказочный горный рельеф.

Последние потоки народа царя Болсара, пыля по выбитой тысячами ног дороге, растворились в алом зареве.

 

Когда сколоты покинули городище, и вся масса примкнувших к ним отрядов из других городищ двинулась следом, мне удалось выбраться из-за стен и наблюдать исход народа уже с окрестных склонов гор, за которыми громоздились массивы гипербазитов.

Когда долина очистилась от людского потока я тронулся в путь в направлении сияющих на западе скал. Идти было невыносимо тяжко: кожаный кафтан был тяжел и в нем было невероятно жарко. Идти приходилось среди кустов, по оврагам и между скал протяженных даек-скал, что длинными гребнями торчали из земли. Когда до скал и места, где находился портал осталось не так далеко и уже, казалось, видна была сама темная расщелина между отвесных каменных плит, справа я увидел скачущий отряд, в котором было несколько десятков всадников. По развивающемуся на скаку полотну и красному охряному бунчуку я понял: это передовой отряд хунну. Отряд шел наметом вдоль горной гряды и могло показаться, что это далеко и меня они не видят. Но скоро я понял, что ошибался: от большого отряда всадников отделилось около десятка и круто сменив направление двинулись уже быстрым галопом в мою сторону. Клубилась пыль и все более четко я видел одеяния всадников и взмыленные бока лошадей, что лоснились на угасающем солнце. По прямой до всадников было совсем не далеко, но гряда даек мешала им сократить путь, и они вынужденно скакали в обход.

Это давало мне шанс.

Закатное солнце катило вниз и, казалось, падает замедляясь на мгновения. Мне нужно было спешить, но тяжелое мое одеяние, выданное Исаии не давало быстро бежать, настолько оно было тяжелым, длинным и болталось на мне, цепляя кусты. С каждым шагом этот противный кафтан тяжелел и плечи отваливались под его тяжестью. Я взялся его скинуть. Кафтан подавался плохо, и я взялся сдирать его с себя. В некоторых местах неуютный тяжелый прикид практически сжился с телом. Наконец я сбросил его.

К своему ужасу, я не обнаружил своих рук: их не было по самые плечи.

А кафтан, что лежал в пыли, корчился подобно тому, как корчится в конвульсиях поджариваемый на углях тонкий шмат сала. Из рукавов же кафтана торчали мои руки. Сомнений не было – на безымянном пальце правой руки блестело мое обручальное кольцо. Я был в смятении. Бежать не мог: как я могу убежать от собственных рук.

Пока я с ужасом наблюдал за конвульсиями кафтана среди камней в выжженой солнцем траве, из-за дайки выскочили всадники. Я, ожидая смерти рухнул на колени и сделал движение, чтобы закрыть голову руками. Еще несколько десятков секунд и над головой уже сопели, задыхаясь конские головы и кожаные сапоги воинов хунну в стременах маячили перед моими глазами.

Один из воинов хунну поднял победно верх свою руку с плетью и несколько запоздавших всадников осадили коней и те, присев на задние ноги резко остановились и задрали морды, огласив ржанием местность, протестуя против такого обращения с собой.

Раздался возглас воителя-хунну, в котором звучали воля и сила завоевателя и, хотя слова были непонятны, легко было сообразить, что это приказ остановиться.

Вокруг меня крутились всадники на конях, раздавалось гиканье и сопение лошадей, я ощущал нестерпимый запах конского пота и еще какой-то чертовщины, явно звериного происхождения. Хунну ко мне не приближались, а о чем-то переговаривались между собой. Вскоре я понял – мой жалкий вид, необычные одежды для них, отсутствие рук пугали воинственных кочевников, свято верующих в духов. Возможно, они боялись человека, болеющего чумой, а валяющийся на земле шевелящийся кафтан явно вызывал у них страх.

Вдруг один из всадников соскочил с лошади и кинулся к выгибающемуся кафтану. Он наступил на мою правую руку своим сапогом, и я ощутил боль, словно так, если бы эта рука была на своем месте. Между тем сыто урча воин в тяжелом головном уборе с защитными бляхами на лбу и висках, взялся сдирать с пальца мое обручальное кольцо. Я чувствовал, как мой палец тянут и возникало ощущение, что его вот-вот оторвут. Я знаю, что мое кольцо снимается туго и ощутил это сполна.

Жадный до добычи воин потянулся к своему увесистому кинжалу, что висел на боку и сиял огнем.

− О, Боже! Неужто я лишусь пальца! – пронеслось в голове.

Я закрыл глаза. Но когда я открыл их, воин уже стоял ко мне спиной и усаживался под смех своих товарищей на коня. Кольца на моем пальце не было.

Еще не успел воин с моим кольцом взобраться на скакуна, что вертелся уже в нетерпении вокруг него, как вся воинственная, шумливая группа всадников умчалась и скрылась за скалистой дайкой.

Я остался один.

Я склонился над кафтаном, что валялся теперь в пыли подобно обычной выброшенной хозяином старой вещи и смотрел на свои руки, что лежали раскинутыми, словно их владелец то ли спал безмятежно, либо был уже мертв.

Не имея возможности взять в руки кафтан, я раскинул его полы ногами и улегся на него, пытаясь попасть внутрь своей отвергнутой одежонки. Я тянул кафтан зубами за полы, я ужом вползал в него прилаживаясь по росту и когда мне это удалось, ощутил, что обрел руки и кафтан снова был на мне.

Включив источник остатков сил, я стал вставать: сначала мне удалось встать на колени и я, не смело опираясь, на только что вновь обретенные руки, приподнялся и пошатываясь выпрямился. Работа по вползанию в кафтан отняла у меня остатки сил, и я побрел к скалам, что уже чернели углем на фоне пока еще светлого голубого неба.

Мне еще нужно было пройти изрядное расстояние, и сцепив зубы, я шел. Я не знал, не понимал − успею ли я, смогу ли преодолеть все, что меня ждало впереди. Я просто шел, включив программу выживания в подсознании.

Впереди засверкало.

Обширную долину внутри цепи гор расположенных округ, пересекал темно-зеленый лазурный луч, указывающий в узкую щель среди горного массива. Я едва успел попасть в этот поток, и влекомый неведомой силой только и успел подумать о том, куда же меня переместит стрела времени. Когда меня закружило потоком, я отметил инверсионный след самолета, но тут же пресек себя – откуда здесь среди диких степей и кочевников может быть самолет. Но когда я уже решил, что это просто такое чудное облако в выси, отметил стремительный крестик, что чертил на небе дымчатый след. Этот след тянулся от самолета до невидимой черты и там резко заканчивался, словно возникал непререкаемый запрет на пролет металлической птицы.

Сознание, перегруженное энергией и ярким возмущением отключилось. Перед глазами мелькали вспышками образы прошлого, сплетаясь в чудной орнамент. Я ощущал боль и страх, видел смерть и огромные ржаные поля, над которыми вились птицы, я наблюдал сверху, отстраненно поля сражений и тела убитых, растерзанных и многолюдье ликующих победителей.

 

Я сидел у дороги, щебнистой, избитой тысячами копыт лошадей и быков. Меня окружала тьма, сродни той, что испытывает человек после яркого света, либо огня, и погруженный в темноту. Тьма кромешная, а тело ныло и плакало словно после мучительной центрифуги, несколько мутило и, наконец, меня вырвало.

Я едва отдышался.

Ничего не оставалось как наощупь собрать сухой травы, веток кустарника и зажечь огонь. Огонь был нужен, чтобы понять, что я жив и готов ждать утра. Вокруг не было ни одного огонька и только небо отдавало отраженный свет мириадами звезд. Луны почему-то видно не было и из-за большего количества невероятно ярких звезд и отсутствия Луны показалось, что я нахожусь в ином мире, а вовсе не на Земле. В это легко верилось после путешествия в мир под названием Былое, мир исторических персонажей, которые тем не менее жили и живут, где-то там в сгустке гипербазитового кольца. В моем же сердце, как центре всего этого хаоса, множилась тревога от черноты, неопределенности, боли, от того, что так вот случайно можно было заплутать во времени, потеряв звездные ориентиры и потерять жизнь так странно и необычно. Эта цепная реакция сомнений тревог рождала страх и высшую степень моей личной неопределенности.

Возникли сомнения, − а наступит ли вообще утро. Но ждать, просить милостыню у богов не было сил, − сознание уже принимало понимание того, что придет именно то, что обязано случиться. Вектор задан и нужно только ждать результата.

Остатки спичек, завалявшихся в кармане, уже дрожа от холода я истратил на розжиг сухого хвороста. Огонь поначалу нехотя запылал, отказываясь гореть, подтверждая мою крайнюю уязвимость, но затем разгорелся ярко и даже яростно, зло метаясь, как пойманный зверь, словно негодовал от того, что его заставили пылать.

Согревшись, я задремал, сложившись калачом у костерка, не ожидая ничего хорошего – так я устал и морально, и физически, и очнулся от голоса уже в предрассветном полумраке:

− С тобой все в порядке?

Меня колотила дрожь. Я сел у погасшего костра. Надо мной склонился офицер в милицейской форме. Это был щуплый, невысокий лейтенант с бляхой инспектора ДПС на мундире.

− Кто вы? Я где? – выдохнул я, еще до конца не соображая, что этот лейтенант мой спаситель, мой вектор, мой надежда на возвращение в мой мир. В голове тем не менее тикали иные часы, которые били ход в обратном направлении и порой казалось, что образ лейтенанта с раскосыми глазами тувинца или монгола, переплавляется в образ склоненного надо мной воина царя Болсара, умирающего, но еще крепко держащего власть и мою судьбу в своих руках.

Но это был не воин Болсара, а наш отечественный гаишник и он был сейчас вполне кстати.

− Перебрал, что ли? – испытывающе глядя на меня, спросил гаишник.

Я понял вопрос, но также отчетливо понимал, что отвечать на него также глупо, как и рассказывать, что со мной приключилось. Толку ни от того, ни от другого просто быть не могло.

Мы направились вверх по склону и вскоре вышли на асфальтированную дорогу с такой знакомой кривой неряшливой разметкой на неровном, потрескавшемся асфальте. Дорога уходила вдаль, а на обочине стоял с мигающий огнями, подсвеченный изнутри, как инопланетный корабль, автомобиль ДПС.

−Тебе куда? – спросил гаишник.

− К мотелю старого тувинца.

− Ого, так! До мотеля километров пятьдесят будет, − ответил и присвистнул мой спаситель, но похоже его это не огорчило.

Я уселся на переднее сидение автомобиля и развернувшись мы рванули вверх по дороге в направлении гор, что четкими линиями вершин занимали весь горизонт.

− Ты, что заплутал? Видок у тебя потрепанный, − взялся меня расспрашивать офицер.

Ответить ему что-то внятное я не мог. Меня по-прежнему колотила дрожь и не отпускало напряжение и вскоре я уснул.

Ото сна я очнулся уже когда автомобиль стоял рядом с мотелем. От мотеля к нам бежала моя жена и шел, прихрамывая хозяин мотеля.

− Куда ж ты запропастился! – причитала супруга и на лицо ее светилась и улыбка, испуг и в тоже время недоверие к тому, что все закончилось.

Я вышел из машины. Мой внешний вид явно вызывал беспокойство у супруги. Она с недоверием оглядела, даже ощупала меня и не более: объятий не последовало.

− Ты что-либо можешь объяснить? – задала вопрос жена.

Я же не мог не только объяснить, не мог и говорить. Судя по часам в автомобиле гаишника, было раннее утро следующего, после моего выхода из мотеля, дня. Я же провел среди сколотов трое суток, с ночевками у костров, насыщенными событиями днями, проводами, их вонючей бараньей похлебкой, ужасами в логове Исаии, с погоней хунну и с необъяснимым спасением. Как все это осмыслить и изложить, я не знал.

В мотеле, после долгого умывания и холодного душа я по-прежнему молча сидел на кровати, пытаясь связать все события последнего времени в логическую цепь. Вдруг я понял, что на мне нет кафтана. Мне без него было легко и это состояние было близким к тому, если бы с меня сняли колодки пленника и развязали руки.

Я усиленно пытался вспомнить как все произошло. Из этого мало что выходило. Я кинулся искать свою куртку, изрядно изодранную в невероятном путешествии. Куртки не было. Едва я подумал об этом, дверь отворилась и на пороге появилась жена.

− Что это, Стас? Я нашла это в куртке. А где твой рюкзак?

В руках она держала знак, что выдал мне Века в городище. Кристалл в центре круглого знака сиял алым так, что освещал комнату как яркий фонарь. Блики этого огня разбудили гипербазитовые горы и те отозвались далекими гулом и камнепадами.

Я стоял перед ней и взял протянутый знак. В этот момент передо мной стремительной чередой пронеслись воспоминания всего, что произошло. Стало ясно, что все страшное позади.

− Стас? А где твое кольцо? – с тревогой воскликнула жена, держа мою руку в своей. На том месте, где обычно было кольцо, был след, но не более.