Жили да были мальчик с девочкой. Мальчика звали Олеженька, а девочку – Оленька, и были они братом и сестрой, да такими пригожими, что родители их нарадоваться не могли. Олеженька был ловким, как хорёк, и мог залезть на любое дерево, даже на вековую сосну. Ещё он любил зажигать между пальцев разноцветные искорки. Оленька умела так хорошо слушать, что слышала даже шелест прорастающего семечка глубоко в земле. Иногда она хулиганила и тушила искорки своего брата, а то и поливала его дождём, который знала как вызывать. Тогда брат с сестрой ссорились, но всегда прощали друг друга, ведь так поступают все хорошие детки, не правда ли, мой юный читатель?

Любопытны были Олеженька и Оленька без меры и часто уходили гулять далеко-далеко. Всегда перед их прогулкой мама напоминала им:

– Не заходите в двери, которых не должно быть, и не ступайте на нарисованные тропы, ибо они являются проходами к великой непустой пустоте, которую мы называем войдом. Но если уж вы вошли в несуществующую дверь и пошли по нарисованной тропе – не сходите с дороги, иначе войд, создатель ложных образов, заманит вас в ловушку, поглотит вас и сделает вестниками своей воли. Не верьте никому, кого встретите на пути, и даже самим себе не верьте, пока не дойдёте до конца тропы и не выйдете в другую дверь. Не пытайтесь вернуться тем же путём, что пришли: войд съест вас, а ваши души будут блуждать в его сердце вечно.

Но Оленька и Олеженька были очень любопытными детьми, да исчезнет свет из их глаз, и однажды, увидев странную дверь на полянке между двух деревьев, Оленька предложила брату:

– Давай посмотрим, что за этой дверью? Мы заглянем одним глазком и уйдём!

Скажи-ка, мой маленький нечестивец, что следовало сделать нашим мальчику и девочке? Верно, умник: пройти мимо. Но Олеженька был добрым мальчиком и не мог отказать своей сестричке, проклятой дщери Евы, чьи слова источают яд. Поэтому он осторожно приоткрыл дверку и просунул в щель голову, а Оленька просунула свою головку чуть пониже и тоже стала глядеть во все глаза.

– Смотри! – крикнул Олеженька. – Эти бабочки совсем как мои искорки!

Позабыв наказ матери, мальчик распахнул дверь и прыгнул навстречу бабочкам, таким ярким и трепещущим в солнечном свете, как маленькие разноцветные огоньки. Он скакал и смеялся, да так задорно, что и Оленьке захотелось повеселиться. Вслед за братцем она прыгнула за порог и принялась гоняться за бабочками.

Когда шалуны, да будет проклят их род в веках, устали и присели отдохнуть, то что же они увидели? Правильно, догадливый ты паршивец, пусть сгниют твои мозги: странная дверь исчезла. Вокруг был лес, но не тот лес, в котором гуляли дети прежде. В этом лесу деревья были большие-пребольшие, выше, чем самый высокий дом, и с веток у них свисали глаза, собранные в гроздья, как виноград, а в траве цвели прекрасные цветы с маленькими пастями в серединках – когда Оленька прикоснулась к мягкому лепестку, зубки цветка сомкнулись и чуть не прокусили ей палец. Поэтому мы никогда не трогаем незнакомые вещи, какими бы красивыми они ни казались, не так ли, мой любопытный дружочек, комок вонючей плоти?

– Что же нам делать? – забеспокоилась Оленька. – Если мы не вернёмся домой вовремя, мамочка запрёт меня в комнате без воды, чтобы я не могла вызывать дождик, а тебе замотает руки тряпками, чтобы ты не мог создавать искорки!

– Давай позовём кого-нибудь? – предложил Олеженька.

И стали дети выкликать: «Ау!» – зовёт Оленька, «Ау!» – зовёт Олеженька. «Ау!» – откликнулось справа; дети побежали в ту сторону. «Ау!» – отозвалось слева; туда повернули дети. Ноги их путались в высокой траве, корни деревьев подставляли им подножки, ветки больно хлестали их по рукам, а гроздья глаз провожали их безумными взглядами. Маленькие негодники быстро устали, а голоса всё звали и звали их с разных сторон.

– Что же нам делать? – прохныкала Оленька. – Если мы опоздаем, мамочка зальёт мне уши воском, чтобы я не могла слушать, а тебя свяжет, чтобы ты не мог лазить по деревьям!

– Я заберусь повыше и найду нам дорогу, – придумал Олеженька. Так он и сделал: ловко вскарабкался на дерево, посмотрел вокруг и заприметил тропинку.

Чем дальше шли по тропинке дети, чем диковиннее становился лес. Стволы деревьев перекручивались и свивались в удивительные спирали, словно огромные небесные лестницы. С больших листьев смеялись и стонали маленькие зеленые личики. Девы-птицы волшебными голосами воспевали страдания, неведомые человеку, ужасы стагнации и великолепие распада, манящие прелести пустоты. Комочки пушистой тьмы с зубами острыми, как горе потери, радостно пища, катились в траве за юными путешественниками. Цветы весело кивали своими многолепестковыми головками и помахивали щупальцами. Запах подгнивающих сладких фруктов разливался в воздухе, тяжёлом и влажном – принюхайся, и даже ты сможешь почувствовать его, грязный выродок клоаки, истекающий слизью и нечистотами!

Раз за разом Олеженька взбирался на деревья в надежде увидеть конец пути; гибкие лианы пытались поймать мальчика, но он был юрким крысёнышем и умело выскальзывал из ловушек. Оленька вслушивалась в голоса леса в надежде услышать подсказку, но чарующие песни дев-птиц длились и текли без единой паузы.

В траве запрыгало: прыг-скок! Сначала позади детей, потом рядом, а потом на тропинку перед ними выпрыгнул мальчик: в крестьянской рубашечке, с хитрыми глазёнками, горящими, как два уголька, с маленькой головкой, без остановки вертящейся по сторонам.

– Вы идёте не туда! – пропищал мальчонка, а сам всё подпрыгивает. – Я знаю короткую дорогу! – пробасил мальчонка. – Идите за мной! – проскрипел мальчонка. Прыг-скок, прыг-скок – пропрыгал он всем тельцем, ведь ножек у него не было и ручек, чтобы показать путь, тоже: безруким-безногим был мальчик. Быстро поскакал он с тропинки глубже в лес.

Помнишь ли ты, отпрыск злосчастной судьбы, дитя ненависти и праха, как напутствовала мама Оленьку и Олеженьку? Стоило ли им доверять безногому-безрукому? Стоило ли следовать за ним, сойдя с тропы? И снова угадал, проницательная ты дрянь: не стоило. Но дети так хотели вернуться домой вовремя, что их ножки зашевелились резвей, когда они пошли за мальчонкой. Вспомни-ка, как тебя наказывала мамочка за непослушание. Попроси у неё прощения, отверженный, и пообещай, что отныне будешь самым послушным ребёнком в тысячах миров, и повторяй эти слова до тех пор, пока они не воспылают в самых глубинах твоего мозга.

Прыг-скок – скакал провожатый. Шурх-шурх – отползала трава, расчищая детям дорогу. Зелёное солнце с трудом просвечивало сквозь густые фиолетовые листья, укутывая лес в полумрак, там и сям в тенях светились чьи-то янтарные глаза. Оленька пожаловалась братику:

– Мы так долго идём! Я устала, хочу пить и есть!

Мальчонка перестал прыгать и озорно прищурил глазёнки:

– Я покажу вам место, где можно поесть и попить. Только вы меня одарите за это.

– Что же мы можем тебе дать? – вопросил Олеженька.

– А вот что: ботиночек у меня нет. Скачешь-скачешь целый день, то на колючку прыгнешь, то в воду студёную, хорошее ли дело!

– Да зачем тебе ботиночки? – удивился Олеженька. – У тебя и ног-то нет!

– А вот зачем: коли не дашь мне ботиночки, не покажу я вам, где воды и еды достать можно.

Взглянул Олеженька на свою сестричку – да и скинул ботинки, протянул мальчонке-провожатому: «На-ка, держи». Ведь так и поступил бы хороший братик, верно я говорю, маленький поганыш? Попрыгун схватил ботинки, левый тут же напялил себе на голову, а правый выкинул далеко в заросли и радостно запищал:

– Ах, как хороши ботинки! Благодать несусветная! – и заскакал ещё резвее, чем раньше. Олеженька и Оленька едва поспевали за ним – мальчик-то теперь был бос и болезненно охал каждый раз, когда наступал на колючку, выскакивающую из земли ему под ноги, – но недолгими были их мучения, в отличие от твоих, бурдюк с осквернённой кровью, да сжигает она твои вены нескончаемо, ибо появилось перед детьми болотце. Вода в нём слегка светилась, а на кочке сидела девочка с глазами русалки и протягивала братику и сестричке пригоршню ярко-красных ягод.

– Попробуйте же этого нектара! – загудел безногий, бешено прыгая с кочки на кочку. – Опьяните себя благодатным ихором! Приобщитесь плоти хаоса, и пусть созреет в ваших недрах вечное ничто!

Оленьку и Олеженьку просить лишний раз не нужно было, так они иссохли и изголодались. Выпили они светящейся воды из болотца, съели предложенных девочкой ягод, присели на кочку отдохнуть. И весь лес засиял, и протянулись извивающиеся радуги между деревьев, и так щекотно и приятно было детям, когда тонкие корни оплели их усталые ножки и проросли под кожу, высасывая кровь. Оленька и Олеженька так смеялись, когда их провожатый соскочил с кочки да прямо в воду с головой – плюх! – и утоп, только волны пошли. Они хохотали и показывали пальчиками, когда две огромные жабы с женскими головами и отвислыми железными грудями скакали по кочкам к маленьким путешественникам, чтобы напоить их своим едким молоком с привкусом тины. Дети кричали и отбивались – тебе бы это тоже не понравилось, поверь мне, хранитель несчастий, шкатулка Пандоры, пусть сокрушат твою голову неисчислимые беды, – но жабы насильно засовывали им в рот свои груди, ломая зубы, и лилось в юные глотки молоко вперемешку с кровью.

Горькая жижа закончилась быстро. Жабы упрыгали восвояси в шерстяные подвывающие заросли.

– Кто же теперь отведёт нас короткой дорогой? – заплакала Оленька, когда обнаружила пропажу безрукого-безногого мальчонки. Олеженька попытался залезть на дерево, чтобы снова найти тропинку, но стволы так густо сочились рыжей липкой слизью, что даже ловкий, как хорёк, мальчик соскальзывал по ней вниз. Весь перепачканный вернулся он к сестрице.

– Пойдём куда глаза глядят, – решил он. – Может, встретим ещё кого-нибудь, кто отведёт нас домой.

Сказано – сделано. Топ-топ – решительно шагали ребячьи ножки по упругой багровой земле. Топ-топ-топ – эхо отскакивало от деревьев и множилось, будто тысячи ножек искали дорогу в лесу.

– За нами кто-то идёт, – испуганно прошептала Оленька. – Нас двое, а я слышу среди эха ещё чьи-то шаги!

– Кто вы? – смело крикнул мальчик. На его зов из кустов, из-под коряг повылазили маленькие зверьки: не то кошки облезлые, не то крысы-переростки.

– Мы – ваши несчастья! – просипели зверьки.

– А вы можете отвести нас домой? – робко попросила их девочка.

– Отведём, если вы потом возьмёте нас с собой, – пообещали несчастья.

Пришлось детям согласиться. Они поклялись Чёрным Солнцем и убывающей луной, что заберут несчастья, и тогда зверьки выстроились гуськом и повели Оленьку и Олеженьку дальше в лес.

Научила ли тебя чему-нибудь прочитанная история, мой юный непослушный читатель? Скажи же мне, жалкий плевок бытия, корчащийся в объятиях великой пустоты, если ты хоть что-то усвоил из моего рассказа: могли ли Олеженька и Оленька приносить клятву Чёрного Солнца и убывающей луны незнакомцам? Вижу, ты хорошо усвоил урок, твоя правда: лучше бы они откусили свои поганые языки и скормили псам, лучше бы они зашили свои рты сухожилиями мертвецов!

Как, ты всё ещё продолжаешь нетерпеливо перелистывать странички? Яд моей сказки не заставил тебя корчиться в агонии? Твои глаза, полные гноя, не лопнули, вскипев? Твоя бессмысленная душонка, источенная червями любопытства, по-прежнему жаждет узнать, добрались ли Оленька и Олеженька домой? Что ж, я тебе поведаю.

Деревья стали понемногу расступаться. Синее солнце, клонящееся к горизонту, свободнее лило свои печальные лучи с изборождённых морщинами небес. Смерть проглядывала здесь отовсюду. Ветви деревьев, полумёртвые, корявые, скрипели на ледяном ветру и сыпали на землю прах. Над травой, больше похожей на иссохшие детские косточки, кружили блуждающие огоньки. Тихий плач и стоны витали в стылом воздухе, пахнущем тленом, как обивка гроба старого вампира – даже у вампира есть место, где он упокоился, но для этих костей никогда не найдётся рук, которые бы их похоронили.

Шкряб-шкряб-шкряб – бежали зверьки по шершавой колючей земле. Олеженька и Оленька крепко держались за руки и ни на полшажочка не отставали от провожатых. Поредевший лес вселял в них надежду на скорое возвращение домой, лики смерти бесполезно пытались подточить радостное предвкушение.

– Чтобы пойти дальше, вам придётся принести войду жертву. Может быть, тогда он согласится выпустить вас, – предупредили зверьки, остановившись на костяной поляне.

– Мы никогда не приносили жертв, – признался Олеженька. – Мамочка говорила, что мы ещё слишком маленькие.

– Мы вас научим, – пообещали несчастья, – это несложно.

Братика и сестричку поставили в центре поляны. Зверьки сомкнулись вокруг детей и закружились – сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее – в безумном хороводе, взметая прах, распевая древние песнопения. Блуждающие огоньки кружились наверху в воздухе. Невидимые голоса диктовали детям слова песен, и рты злополучных путешественников сами собой повторяли запрещённые заклятья. Два резких крика разорвали воздух: зверьки, подпрыгнув, откусили у Оленьки и Олеженьки мизинцы на руках. Разлетелись в стороны огоньки, застыл хоровод. Мальчик и девочка с удивлением заметили, что кровь не течёт из откушенных пальцев: в ранах клубилась непроглядная тьма.

– Жертва принята, жертва принята! – хором запищали несчастья.

– Жертва принята! – гулкий голос потряс воздух.

– Жертва принята! – радостно закричали дети.

Зверьки-провожатые снова выстроились цепочкой и повели Оленьку и Олеженьку вперёд, всё дальше и дальше в сгущающуюся ночь. Юркие и ловкие, как хорьки, антрацитово-чёрные маленькие человеческие фигурки без мизинцев выступили из сумерек так незаметно, что дети не смогли бы сказать, когда точно появились их новые сопровождающие. Скоро среди группы фигурок, сотканных из чистейшего мрака, ты ни за что бы не отличил Олеженьку и Оленьку.

НЕПОСЛУШНЫМ ДЕТЯМ НИКОГДА НЕ ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ!