Имя автора будет опубликовано после подведения итогов конкурса.

Машенька и полдень

Аннотация (возможен спойлер):

Машенька с мамой убегают от надвигающейся войны. Войны не похожей на ту, что обычно ведут обычные люди... Но так ли уж безопасно место, в которое они убегают, и так ли уж безобидна мама и её семейство? Да и сама Машенька? И что такого страшного может случиться в обычный сельский полдень?...

[свернуть]

 

Из соседей к ним больше никто не заходил, гостей не хватало, падик опустел.

Значит, пора.

Собирались затемно, наскоро, при свете люстры. Свет был какой-то слабый и неживой, одна лампочка оказалась старой, синего цвета, и если бы не спешка, им было бы совсем весело. Игрушки с собой не брали, даже то, что от соседской девочки осталось.

Мама рыскала по квартире, рылась в ящиках, рывками, наспех запихивала в рюкзак консервы, одежду, книжки, какие-то деревенские коробочки из бересты и что-то длинное, завернутое в старые бабушкины тряпки. Тени от вещей тревожно дёргались, будто им тоже смешно и страшно.

Ночь выдалась ветреная, и Машенька слышала, как за окном пятиэтажки постукивают и поскрябывают по стеклу сучья рябины. Будто дерево просилось впустить, а звёзды из темноты подглядывали за сборами. Ведь если присмотреться к листьям, когда они прижимаются к стеклу, они похожи на чёрные звёзды.

Или тёмные цветы.

- Опять война начинается, ну что же такое, а?! - то и дело отрывисто приговаривала мама.

Машенька сначала не поняла, что такое война. Тогда мама объяснила, что война - это когда приходят плохие гости. И при них гостями станут уже Машенька и мама.

Добавила:

- Если дедовские до нас доберутся, будет худо. Давай же, ну, чего сидишь?! - покрикивала она на Машеньку

Машенька не любила, когда мама кричит. Хуже маминого крика - только когда мама начинает говорить на непонятном языке. А когда мама кричит, это значит, что или что-то плохое случилось, или Машенька сама плохая и виноватая. Как когда она неправильно поиграла с новым папой. Или если мама кричит, то это значит, что папы не будет на воскресенье. Или гостей.

И тогда Машенька кричала на маму в ответ, или даже хуже, как тогда, с папами или с гостями, но сейчас понимала: спорить нельзя, а надо слушаться. И еще очень-преочень важно, чтобы соседи их не услышали, как они вниз по лестнице шаркают.

Поэтому они с мамой спешили-порхали по-над лестничным спуском. Этажом ниже у соседской двери валялся синий мячик, оставшийся от девочки. Машенька случайно его задела, он подкатился к краю лестничного провала, замер на краю, юркнул вниз. Потому что ни мячики, ни кошки, ни соседские девочки летать не умеют, это Машенька запомнила крепко-накрепко, как маменька велела. Внизу, у выхода, послышалось несколько глухих шлепков, а потом все стихло. Было тревожно и весело, как будто при гостях или в игре.

В подъезде пахло сыростью, лампочки не горели, но и так хорошо было видно, луна же. Даже лохмотья облупившейся со стен зеленой краски, темные пятна, потеки, разводы, плесень, надписи, оставленные от соседских детей и старших. Чугунные перила, похожие на погнувшиеся решетки на окнах, или даже на клетку. Машенька один раз была в такой, давно, еще до того, как ее мама забрала.

Про клетку вспомнила - и сделалось смешно. Как там с ней играли, как её кормили! Она даже два раза хихикнула, но мама посмотрела на Машеньку пару раз своим особенным взглядом, для темноты, так только мама да Деда умеют, и смешок как-то сам собой оборвался. Ведь сейчас приходили не гости, сейчас гостями будут они сами. А значит, надо держаться подобающе. Это слово Машенька запомнила хорошо, хотя другие мамины слова ей не всегда и не совсем понятны. «Подобающе» - это, наверное, как падать, то есть держаться и ходить поближе к земле. Мама часто говорила много непонятных, старых слов. Как Деда или, наверное, дедовские.

Дед был только один, он был всегда, но Машенька видела его лишь раз. Тогда он приглашал гостей, и мама с Машенькой тоже приехали, мама думала, что они тоже добрыми гостями будут, или хотя бы Машенька, но всё случилось вопреки ожиданиям.

«Вопреки ожиданиям» - это тоже из старых, маминых слов. Машенька поняла, что это, наверное, когда ждёшь каких-то гостей, а они не приходят. А без гостей плохо, потому что без гостей никак не поесть. «Не насытиться», как говорила мама. Машенька не понимала, зачем говорить такими словами, если можно разговаривать так же, как соседи. Но тут же вспомнила, что мама велела называть её «маменькой». «Велела» - это тоже из их с мамой языка, а для соседей она бы «сказала», да и «мамой» Машенька называла её только с соседями или когда говорила сама с собой, без слов. А так мама велела звать её «маменькой».

Во дворе было свежо. Ветер дул мягко, но деревья шумели, будто шептались про них, ну совсем как соседи до того, как заходили в гости к ним с мамой. Машина мигнула фарами, пискнула и затихла. Совсем как соседская девочка, когда Машенька поиграла с ней в последний раз.

- Вообще не хочу уезжать отсюда, - вздохнула мама и огляделась. - Так тепло всё было, по-домашнему. Эх... - мама еще раз окинула взглядом деревья, заросли крапивы и лопухов у входа в соседский, еще раньше, чем их собственный, опустевший падик, и шагнула к машине, потянув Машеньку за собой:

- Идем, мой ангел.

Хлопнула дверца, тихо заурчал двигатель. Машенька вспомнила почему-то, что это похоже на мамино урчание, когда приходили гости или новые папы.

Гости иногда урчали, иногда нет. А иногда они кричали, как папы. Папы сначала держались подобающе, а потом, когда гости к ним с мамой приходили - уже нет. Неподобающе. Так и оставались.

Двор был сумеречный и пустой.

- Мамулечка, надо точно-преточно съезжать отсюда, да?

- Да, - . кивнула мама, и машина сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее, выехала со двора на улицу, и дальше, к серому позвоночнику отбойника, разделявшему шоссе вдоль, надвое. Часть фонарей погасла, и казалось, кто-то большой растянул у темных домов старую, кое-как работающую гирлянду. Свет был только в нескольких окнах через дорогу.

- Деду только ничего лишнего не рассказывай. Особенно про пап, - велела маменька.

Машенька быстро и старательно кивнула.

Деда был большой, лохматый, и жил на кладбище. В самый первый раз, когда Машенька его видела, был день: за городом они с мамой жили иначе, не по-ночному. И всё в деревне было по-дедовски, по-другому, не по-ночному. И сам Дед был другой, как будто стоявший на окраине его кладбищенский дом.

Длинные седые волосы скрывали лоб, говорил утробно, глухо и гулко, будто из-под земли. Смешной и добрый, они тем летом часто играли вместе по-ночному, но не так, как с папами или соседями, а совсем по-особому. Даже особенней, чем особые игры, но тоже смешно. Смешнее всего Машеньке было смотреть на его правую руку у плеча - она была такой, будто с ней кто-то раньше поиграл, но не до конца. Не доиграл как будто. Кто-то больше и сильней самого Деда.

А сейчас, когда машина ехала, за окном вместо города темнел лес. Деревья словно выходили к краю дороги и махали им ветками на прощанье.

Машеньке сделалось интересно: а вдруг как раз там, в чаще, и живут те самые, дедовские?

Кто такие дедовские, Машенька не знала, но думала, что они, наверное, от Деда. Мама сказала, еще когда они говорили про войну, что им нужно ехать из города к нему, прямо на кладбище. Тоже будет весело и страшно, и, наверное, подобающе. Машенька сперва не поняла, зачем им к Деду, если дедовские к ним все равно придут, пусть и плохими гостями, но мама объяснила Машеньке, что Дед хороший, просто не знает всей правды, и как только они ему все объяснят, жизнь сразу же наладится, и может быть, даже прекратится война и дедовские оставят их в покое.

- Маменька, а дедовские - это от Деда ведь, да?

- Да, мой ангел. Да, - кивнула мама, и Машеньке показалось, что глаза у неё в зеркале блеснули, но не так же, как обычно в темноте, по-ночному, а по-особому, по-мокрому. Так иногда бывало у соседей.

- А они плохие или хорошие?

- Ну, как тебе сказать, мой ангел... - мама хрипло вздохнула, - они... разные. Но сейчас чаще всего - плохие. Для нас.

- А зачем нам тогда к Деду ехать, если дедовские для нас - плохие?

- Зачем, зачем... - рассеянно повторила мама. - Затем, что Деда они послушаются, а нас - нет.

- И даже пап и гостей?

- Особенно пап и гостей.

- А где они живут, дедовские? Тоже на кладбище, как Дед, или в лесу?

- Они везде живут, мой ангел. Иногда даже притворяются обычными соседями, - в зеркале машины Машенька увидела, что мама хмурится, - Вот помнишь папу, который в самый последний раз приходил с тобой поиграть? Деду не рассказывай только.

Последнего папу Машенька помнила, потому что он чуть было не поиграл с ней так же, как она поиграла с соседской девочкой. Как обычно, тогда была ночь, игра затянулась чуть ли не до утра. Папа был большой и сильный, его хватило надолго, он устал не сразу, но когда пришли гости, ни на шутку раскричался. Еле утихомирила его мама с гостями. Времени мало было, на всех не хватало, Машеньке не досталось почти ничего, очень обидно было.

- Не буду, маменька, - послушно сказала Машенька, - а мы скоро приедем?

- Скоро, мой ангел, скоро уже совсем, - сказала мама и отчего-то печально, протяжно вздохнула.

Мама так часто вздыхала, когда обманывала. Машенька поняла это еще с того самого первого раза, когда мама забрала Машеньку из клетки к себе. Сказала, что отвезёт её обратно, к первой маме, но обманула.

Машенька свою первую маму не помнила. Наверное, и папа у неё тоже когда-то был настоящий, а не для игр или гостей. Но в машине не было никого, только она и мама. Новая, но тоже настоящая. Может быть, даже лучше первой. А музыки не было, и это хорошо, потому что музыку Машенька не любила. Музыка всегда была громкой, слишком громкой, и ставили её всякий раз, когда приходили папы или гости, чтобы не было слышно, как Машенька с ними играет и как они кричат. От мыслей о доме и от тишины стало скучно, и Машенька заснула.

- Просыпайся, мой ангел, - услышала она привычный мамин голос. Жесткий, с хрипотцой. - Рассвет уже скоро. Пристегнись, мы на вьезде.

Что такое рассвет, Машенька знала. Это как закат, только наоборот. Но рассвет был опасней и страшнее заката, потому что после рассвета наступало утро, а за утром приходил полдень.

А вот кто или что такое полдень, Машенька не знала. Полдень казался ей огромным, рыжим, лохматым, как Дед, но с обеими целыми, а не обыгранными кем-то, руками и волчьей головой. Каким-то особенно злобным и страшным папой для праздников.

Когда приходил полдень, то выходить никуда было нельзя, даже если они с мамой жили не по-ночному. Совсем нельзя, даже если мама сама куда-то уходила.

Это правило мама её заставила усвоить ещё в самые первые дни, как только забрала её к себе из клетки. На ту, первую квартиру в городе, где они жили в прошлую войну.

Прошлую войну Машенька помнила, ещё хуже, чем первую маму.

Зато Дедово подворье она запомнила хорошо, пусть и побывала там пока что всего однажды, и то - наскоро. Совсем непохоже на соседние дома.. Вот изгородь, сложенная из кирпичей, с шипами и какими-то длинными колючками поверху, вот кусты смородины, вот блеснула речка за баней, вот и сама изба: окна, скрытые занавесками, машина Деда, куры, купающиеся в пыли, поленница с огромным, заляпанным чем-то тёмным чурбаком при ней с торчащим колуном.

А чуть поодаль, теряясь в садовых зарослях - холмики, свежие и поросшие травой, обложенные камнями или обсыпанные песочком, . И крестики, много-много крестиков: деревянных, железных, каменных. Машенька поняла, что холмики - это такие маленькие домики, только стенок у них не было. Или иногда была только одна стенка (а может быть, это дверца?), чаще всего - каменная. На ней были фотографии тех, кто жил в домиках, их имена и цифры, чтобы те, кто живут в домиках, не потерялись и всегда нашли дорогу домой, к своим. Цифры означали, когда хозяин невидимого домика туда поселился.

- Про пап - ни слова. Ты поняла? - заговорщицки прошептала мама Машеньке. - И помни: в полдень из хаты - ни ногой. Так ты точно поняла, мой ангел? - вновь уточнила маменька у Машеньки. Та оживленно закивала: у Деда было хоть и страшно от света, но весело.

Дед с мамой о чём-то заговорили по-своему, по-непонятному, Машеньке удавалось разобрать только отдельные слова, некоторые были новыми или редкими: «резня», «подземники», «быдло», «вендетта» и «подобающе». Дед курил, слушал внимательно, но вдруг обернулся к замершей у машины Машеньке и строго прогудел своим особенным, будто жестяным, дедовским рыком:

- А ты чего тут уши сушишь, мелкая? Марш в дом!

Машенька, не дожидаясь повторного приказа, засеменила к крыльцу, наспех поднялась к стеклянной двери с огромным медным кольцом. Замерла на миг перед собственным отражением, ей показалось, что оттуда, из дома, ей навстречу выходит другая Машенька: такая же бледная, с огромными глазами, сжатыми, буто прикушенными, тонко-красными губами. Тут вдруг дверь будто бы сама собой распахнулась.

Перед ней стояла высокая фигура в черном, закутанная в такого же, воронова крыла цвета, платок, с иссохшей кожей, обтянувшей впалые щеки и угловатые, как у черепа, скулы. Светло-пепельные, белесые почти глаза излучали гостеприимство, а проступавшие в улыбке зубы светились предвкушением радушных посиделок.

«Баба Марина», - вспомнила Машенька.

Баба Марина была маминой мамой. Тихой, незаметной, бесшумной - не то что Дед. Вот и сейчас застала врасплох, как будто играет с мамой и с нею. Бабу Марину в прошлый раз она не видела, но она всегда будто бы присутствовала где-то поблизости. Перед отъездом же мама вообще только и говорила, что про войну да бабу Марину.

- А я уж заждалась вас с Настюхой-то, - голос у бабы Марины тихо скрипел, словно бы где-то внутри у неё работал с помехами телевизор, - всё готовила да готовила, гостям дорогим. Мы тебе рады, ты только не выходи из дома никуда, со своей половины, когда полдень придет. Ну, Настюха тебя, наверное, воспитала уже, как надо, дурить не будешь. Да ты садись, Машенька, за стол-то, завтракать пора уже. Руки вымой только, - баба Марина указала куда-то в кухню.

Когда Машенька вернулась, завтрак уже был на столе. Теплый, парной, свежий, ярко-красный.

- А ты вот наших харчей отведай. Это деревенские, они-то всяко вкусней будут. Оголодала, небось, на городских-то? Ну да ничего, мы тебя тут быстро откормим. Ты из избы только не выходи никуда, как полдень придет, - повторила баба Марина с какой-то просящей и даже будто бы слегка виноватой мелодией в голосе.

Баба Марина называла такой завтрак особым словом: «требуха». Сочный, только что вырезанный - видно было, что недавно поиграли. Для любимой внучки баба Марина украсила завтрак глазиками, тоже свежими. Глазики были черные и небольшие. От звериков, а не от пап, но было видно: играть с ними - одно удовольствие.

Машенька жадно съела требуху, запивая скопившейся, еще не свернувшейся в миске кровью, заедая плававшими глазками и чувствуя, как лопается во рту горьковатая вязкая слизь. Чем-то было похоже на игры с папами по воскресеньям, когда они переставали кричать. Но у пап глазики были разноцветные, и требуха не такая сладкая, и Машеньке не всегда хватало, особенно когда приходили гости, а тут баба Марина подавала своё, деревенское, с любовью... Тут Машенька впервые почувствовала, что значит быть в гостях.

Как это волшебно и удивительно, когда тебе рады, когда тебя ждут и любят!

Вскоре Машенька совсем обжилась в дедовой усадьбе на краю кладбища. Свыклась и с пугавшим поначалу рассветом, и с дневной яркостью. С шумными курами и свиньями, носившимися по двору, с вкусным свежим завтраком, и с дальним-предальним полднём, который каждый день (а жили они теперь по-дневному) ходил где-то там, за закрытыми ставнями и дверьми: огромный, жаркий, страшный, чужой.

Свыклась Машенька и с речными заводями. Если в них играть, то можно увидеть много других девочек и мальчиков, и с ними тоже можно поиграть, но не так, как с соседями. По-другому, по-свойски поиграть.

Мальчики и девочки из затонов были молчалиыми и неуловимыми. Как речная вода или даже как сама Машенька. Говорили немного, тихими-претихими голосами, или даже совсем без голосов, прямо в голове, и глаза у них были не такие, как у Деда с Бабой Мариной или мамы, или даже у Машеньки. Совсем-пресовсем не такие: белые-пребелые, как зола из печки или облака которые Машенька видела в дневном небе. Теперь она часто выходила из избы в дневное время, до того, как придёт полдень, или после того, как полдень уже уходил.

Свыклась Машенька и с соседями, которых здесь называли «селяне» и которые наведывались к ним в гости, и тоже по-особенному, не так, как в городе к ним с мамой. Здесь соседи не отличались от гостей, так же приходили, так же любили поиграть - правда, только со звериками.

Все селяне были равны. Все жили одной большой, дружною семьею, а не так, как в городе. Не по-ночному.

Особенно привечал её Савелий, чем-то похожий на Деда сухопарый усач из дома напротив, через дорогу от кладбища. Каждый раз, завидев Машеньку, он улыбался ей острыми, тонкими, похожими на мамины, зубами, а в гости приносил вкусные подарки: цыплят, котят и щенков. Игралось с ними, конечно, не так же весело, как с соседскими детьми в городе, но иногда даже радостней.

Машеньке жилось легко и безмятежно, пока однажды она, заигравшись, не встретила полдень.

Случилось это тихим солнечным утром.

Машенька как раз доиграла с одной курочкой, и, сплевывая перышки, всё ещё обсасывая курочкин глазик, погналась за другой. Но курочка играть не хотела: забилась в какой-то маленький лаз в двери амбара, похожий на дверь.

- Курочка, открой дверь. Ну открой же, - нежно упрашивала Машенька, опустившись перед дверцей, но курочка не понимала её и совершенно не хотела играть.

- Фу, глупая курочка, - обиделась Машенька, и, поднимаясь с колен, увидела его.

Он раскинулся над домом, лесом, речкой, застыл жутким огненным шаром в ярком, как глазики последнего папы, небе.

Увидела полдень.

Полдень был везде. Огромный, страшный, бескрайний. Всё застыло, плавилось в этом ленивом, равнодушном свете, от которого не было ни укрытия, ни спасения под палящим жаром, и вылетало в огненную трубу...

Курицы и свиньи затихли.

Взрослых рядом не было.

Машенька осталась с полднем один на один.

- Мамочка... - только и прошептала она, чувствуя, как дрожат колени и в желудке холодеет от липкого комка ужаса. - Мамулечка...

- Вышла всё-таки?! - послышалось удивлённое возмущение Савелия. Машенька вздрогнула, обернулась на голос, больше похожий на рык. Селянин шагал к ней по дедовскому двору - крепкий, сильный, знакомый.

- Вышла? - и Машенька заметила, как соседские зубы становятся все острее, нос будто плавится, прилипая к огрубевающим челюстям, лицо обращается оскаленной звериной мордой, а сам сосед, рухнув на четвереньки, бежит к ней, перебирая окогтившимися руками, разрывая джинсы и рубаху, из-под которых лезла грубая бурая шерсть.

- Выррр.... вырррр.... вышла... вы-ы-ы-ыыышла! - утробно зарычал селянин, вскинув морду к палящему полуденному солнцу. - Ид... ид... идите сюда! Смотрите, эй!

Сосед голосил, а Машенька, застыв посреди двора, обреченно всматривалась в жгучий свет над головой.

Что-то толкнуло в ворота снаружи.

Створки дёрнулись.

Лязгнул металл

И еще.

И еще раз.

У забора послышалась возня. Потом поверх проволоки показалось ухмыляющееся медвежье рыло, похожее на соседа. Медвежья морда ухмыльнулась, облизнула клыки, капнув слюной, и вот селяне, оставляя клочья меха и потеки крови на заборе, перепрыгивая через тех из своих невезучих сородичей, кто подвернул лапы, наперегонки помчались к Машеньке.

Она стояла в кольце оскаленных, рычащих рыл, чувствовала запах крови от почти мгновенно зараставших ран на обступившей её толпе ран, понимая, что сейчас с ней поиграют так, как обычно играла она, потому что гости тут - они с мамой. Но получится совсем невесело, а попросту страшно.

- Мамочка!!! Маменька-а-а-!!! - заголосила она прямо в это жаркое, синее, равнодушное небо, оставаясь одна наедине с озверевшей стаей и чем-то до ужаса простым, неизъяснимым и настоящим, как запах свежей крови или крики воскресных пап.

И увидела мать.

Та мчалась, летела над двором, парила, вытянув вперед руки и раскрыв провал рта в хищном, полном длинных острых зубов, оскале. Черные распущеные волосы развевались по ветру, в глазах - знакомый, особый, ночной блеск.

- Мамочка, милая, родная, пожалуйста, прости меня, я больше не буду выходить в полдень, никогда-никогда, честное-пречестное ночное, - испуганно шептала мавка, пока, задрав морды вверх, ошарашенные полетом полудницы над дворовой землёй, медлили обступившие её орсаки.

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 10. Оценка: 4,70 из 5)
Загрузка...