Мири не думала надолго задерживаться в доме на холме. Планировала просто посмотреть одним глазком – одна нога здесь, другая там. Потому-то и не сказала никому, куда идёт.

Ну... А ещё потому, что господин Окли, управляющий Тома́ша, боялся заброшенного особняка как огня и точно не позволил бы ей туда лезть. Никакой власти запрещать он не имел, пришлось бы ему об этом напомнить, пришлось бы его этим обидеть. Ну уж нет. Лишняя морока.

Мири загорелась идеей вылазки в старый дом с привидениями, увидев, как местные плюют через плечо, стоит им о нём заговорить. Она-то думала, что в эту поездку её не ждёт ничего интереснее лавки местного книгопечатника. Ради неё-то Мири и напросилась с господином Окли, который ездил по окрестным городкам, проверяя, исправно ли работают магазины Томаша. Клятвенно пообещала помогать с расчётами и не быть в тягость, так что Томаш отпустил.

В книжной лавке из интересного нашлись разве что новые переводы восточных стихов. Поэзия никогда не прельщала Мири слишком сильно, но выбирать в их глуши не приходилось. Зато там-то, в лавке, она впервые услышала про дом на холме.

Тот пустовал вот уже лет двести. Говорили, его построил старинный дворянский род, с которым потом случилось что-то неладное: последний представитель фамилии не то плохо умер, не то попросту пропал. И, между прочим, не он один. Мири тайком поспрашивала у местных: похоже, у каждого третьего был друг или кузен, который знал одного человека, который как-то раз зашёл в тот дом и исчез! Насовсем!! Мири отчётливо читала эти восклицательные знаки в испуганно распахнутых глазах рассказчиков. А ещё у некоторых были легенды про пра-прадедов, которые – тогда ещё молодыми – искали того самого пропавшего князя Адалера, вошли в его дом, а вышли седыми, как древние старики...

Мири отметила про себя типичные черты страшных баек. Даже странно, что в этих историях никто не умер, а на лице у него мол-де «застыла гримаса смертного ужаса».

Разве после такого она могла уехать, не посмотрев на особняк Адалеров своими глазами?

Запыхавшись, Мири остановилась на склоне холма. Вытерла пот со лба, заслонилась ладонью от лучей недавно вставшего солнца. Что ж, вот она. Смотрит. Стоило ли оно того, чтобы потом два часа выслушивать ворчание господина Окли?

Определённо.

Это не было просто шалостью. Сердце Мири начинало биться чаще, предвкушая глоток неизведанного. Ей так не хватало этого в их родном городке, тесном маленьком мире, изученном вдоль и поперёк. Да, по-настоящему живой ум найдёт, чему удивиться, даже в самом обыденном, и всё же...

Мири вытащила из сумки блокнот и грифель. Нежный утренний свет красил старые стены в розовые тона. Будь Мири художницей, запищала бы от восторга, но ей не было дела до освещения и композиции. Вот архитектурные детали стоили того, чтобы сохранить их на память. Парадное крыльцо со стройными деревянными колоннами, небольшой полукруглый балкончик на втором этаже, резные украшения по краю крыши... Прекрасный образчик ушедшей архитектурной моды. Таких уже не найдёшь...

Мири делала последние штрихи, и её рука вдруг замерла над страницей. У неё бывало такое – когда мозг заметил несоответствие, но пока не успел понять, что именно не так...

Окна.

Дом заброшен уже двести лет, а они почти все целы.

Мири пожала плечами, пряча блокнот. Господин Окли упоминал, что после исчезновения законных хозяев дом принадлежит городу. Наверняка вандалы боятся наказаний – если не от призраков, то от бургомистра.

Когда Мири подошла к дверям, было тихо, но не слишком. Старые ступени крыльца скрипели у неё под ногами, в рощице у подножия холма пели птицы, насекомые деловито гудели в густой траве. Никакого зловещего безмолвия, никаких предостерегающих раскатов грома.

Дверь оказалась не заперта.

Внутри пахло пылью, но не гниением. Должно быть, два века назад строили на совесть...

Мири замерла на пороге.

Ей не было страшно. Просто становилось всё сложнее помнить, что здесь никто не живёт.

Вся мебель осталась на своих местах. Даже подставка для тростей у входа – так и хотелось наподдать ей ногой, но никто за двести лет не поддался искушению. Пустые вазы на колченогих столиках не только не разбили, но и не украли; медные шары на перилах широкой лестницы тускло мерцали, как будто их чистили – давно, но не слишком.

Мири была скептиком во всём, что казалось глупых россказней без доказательств, но всегда была готова верить своим глазам. Мир изучен так слабо – кто знает, с чем можно столкнуться?

Может, слухи всё-таки родились не на пустом месте, и здесь иначе течёт время?

Что, если она выйдет из этого дома, а за его стенами прошло сто лет? Как в той сказке про бедолагу, забредшего в пещеру фей.

Мири тихонько рассмеялась этой мысли, рассматривая потемневшие пейзажи на стенах холла.

– О. У меня, кажется, гости.

От неожиданности Мири подпрыгнула, подавившись смехом. Зажала рот ладонью, медленно повернулась, виновато втянув голову в плечи.

Говоривший стоял на верху лестницы – высокий крепкий мужчина. Он был, наверное, старше Мири лет на десять, между тридцатью и сорока. Мири не особо смыслила в мужской красоте, но этот господин, пожалуй, был красив – в каком-то старомодном, чуточку тронутом молью смысле. Таких усов, как у него, не носили уже давным-давно, да и одежда... Он правда надевает её каждый день? Это не маскарадный костюм из спектакля о старых добрых временах?

– Простите, – сказала Мири, сгорая от стыда. Надо же! Вломиться в чужое жилище! – Я не знала, что у дома есть хозяева. Я сейчас же уйду.

– Зачем такая спешка? – с любезной улыбкой отозвался мужчина. – Прошу вас, останьтесь. Позавтракаем вместе.

На самом деле, предложение было заманчивым. В других обстоятельствах Мири не пришлось бы упрашивать дважды. Во-первых, потому что она так торопилась ускользнуть от господина Окли, что не успела с утра даже выпить чаю. Во-вторых – потому, что кто мог бы рассказать об этом доме больше, чем его жильцы?

Но ей не понравилась усмешка хозяина. Ирония в его голосе не была злой, скорее...

Прилагательное «сардонический» впервые встретилось Мири в книжке, когда ей было пять лет. Никто из взрослых в округе не мог его объяснить, и Мири пришлось дожидаться, пока она пойдёт в школу. Там-то старый учитель наконец рассказал ей, что это значит. Но с тех пор и по сей день Мири ни разу не видела такой живой иллюстрации этого слова.

– Простите, – повторила она. – Я лучше пойду.

Хозяин дома развёл руками, показывая, что не смеет её задерживать. Он был каким-то... бледным. Не интересной бледностью вампира из глупого любовного романа – скорее, как человек, который очень давно не был на солнце.

Мири дёрнула дверную ручку и выскочила на крыльцо. После полумрака холла свет ослепил её, солнечные зайчики запутались в ресницах, Мири заморгала, чтобы их прогнать...

Она стояла в холле, перед открытой дверью.

– Что за... – начала она. Не договорив, снова шагнула наружу.

Мири вышла из дома. Она точно это знала. Её тело прошло через дверной проём, и...

Долю секунды спустя она почему-то снова оказалась внутри. Как будто не двигалась с места.

Мири с негодованием уставилась на хозяина.

– Выпустите меня!

– Увы, – тот лишь пожал плечами. – Это не в моей власти.

Мири сделала шаг назад, сжала кулаки и снова ринулась наружу.

На сей раз дверь отбросила её на середину холла.

– А, вот оно как, – пробормотала Мири, размышляя вслух. – Чем больше разбегаешься, тем дальше тебя относит?..

– Именно так, – хозяин решил не оставлять её риторический вопрос без ответа. – Раз такое дело, давайте познакомимся. Меня зовут Родерик.

– Ага, как же, – фыркнула Мири, не поворачивая головы. – Тот самый Родерик Адалер, да? Здорово сохранились.

Она решительно прошагала к двери и за неё. Замотала головой, очутившись у стены с пейзажами.

– Считайте меня тёзкой. А как мне называть прелестную барышню?

Прелестную, как же. Тощая, растрёпанная, с щелью между передних зубов, ещё и в своих толстых стекляшках на носу, из-за которых в неё до сих пор иногда тыкают пальцем на улицах.

– Мири. То есть Мирана. Но лучше Мири. Томаш зовёт меня Мираной, когда сердится.

Она опомнилась и на всякий случай добавила:

– Это мой жених. Он будет меня искать.

– Превосходно. От души желаю ему успеха, – подозрительно легко согласился хозяин.

Мири заправила за ухо прядь волос, лезущую в глаза, встала в стойку бегуна и рванула сквозь двери так быстро, как только могла.

После этой попытки её забросило аж на верхнюю ступеньку лестницы, откуда Мири тут же едва не полетела вниз. В глазах потемнело, и она вдруг очень обрадовалась, что всё-таки не успела позавтракать.

Хозяин деликатно поддержал её под локоть.

– Как?! – потребовала Мири. – Что за трюк? Как это работает?!

Наверное, ей должно было стать страшно хотя бы сейчас, но всё, что она чувствовала – это пылающее желание разобраться. Что за фокусы с пространством? Дым и зеркала, как у площадных «волшебников»? Какой-то газ, споры в воздухе, заставляющие грезить наяву? Этот господин не похож на учёного, который изобрёл мгновенные перемещения...

– Пока что хватит, не находите? – хозяин оставил её вопрос без внимания. – Если слишком сильно пытаться выйти, начинается что-то вроде морской болезни. Мозг не понимает, что происходит с телом, и...

– Думает, что его отравили, – закончила за него Мири. – Вы доктор? Я редко встречаю людей, которые это знают.

Хозяин вздохнул.

– Приходится много читать. Никогда не был книжным червём, но других занятий в доме немного.

Он выдержал театральную паузу.

– Видите ли, я проклят. И вы, к сожалению, тоже попали под колесо.

Мири хотела было рассмеяться, но передумала.

– Это какая-то метафора? – уточнила она.

– Нет, – спокойно отозвался хозяин. Как его там? Родерик? – Это альвы.

Он поднял глаза, и Мири невольно последовала за его взглядом.

На побелённом потолке переплетались цепочки следов. Маленьких, будто детских, обутых в узкие сапожки. Следы сходились и расходились, замыкались круглой гирляндой, словно кто-то водил здесь хороводы.

– Я в привидений-то пока не успела поверить, а тут ещё альвы, – честно сказала Мири. – Это правда не вы меня здесь заперли?

– Даю слово дворянина, – Родерик погрустнел. – Я такой же узник, как и вы. Если только...

– Проклятие не снять? – предположила Мири, вспоминая сказочные законы.

– Да. Но я не знаю, как. То есть... – Родерик наморщил лоб. – Мне было сказано, что разрушить проклятие можно, лишь разгадав его суть. Вот и всё.

– Что это значит?

– Не знаю, – он снова пожал плечами. Ирония слетела, как будто у него кончились силы храбриться. – Хотите, покажу вам подсказки? Они оставили парочку. Я смотрел на них последние... сколько там лет прошло снаружи?

– Двести, – машинально подсказала Мири.

– Последние двести лет. И всё равно ни бельмеса в них не понял.

Родерик начал экскурсию с кабинета. В нём уютно горел камин – немного странно с учётом того, что на дворе стояло позднее лето, и день был ясный и тёплый. Напротив солидного письменного стола висел огромный, в полный рост, портрет пухлой девушки в лёгком белом платье, подпоясанном голубой лентой. Сидя за садовым столиком, красавица умилённо рассматривала маленький круглый аквариум.

– Ван дер Меер! – сходу узнала Мири. – Неужели это подлинник?! Да его «Девушек с рыбками» сейчас днём с огнём не сыщешь! Все по галереям и частным коллекциям...

– Присмотритесь, – посоветовал Родерик. – Это девушка без рыбки.

Мири моргнула и поняла, что он прав.

Аквариум был пуст. Девушка с искренним интересом созерцала воду, не замечая, как по ветвям дерева в левом верхнем углу картины убегает чёрная кошка с толстой золотой рыбкой в зубах.

– Как это? – удивилась Мири. – Шалость художника?..

– Если бы, – Родерик опёрся на край стола, глядя на портрет снизу вверх. – Это портрет моей матери в молодости. Отец повесил его здесь, чтобы смотреть на него за работой. Когда я был мальцом, рыбка сидела там, где ей положено. В этом я совершенно уверен. Но после дня, когда меня прокляли...

– Как это случилось?

Мири решила сделать так, как поступают врачи: выяснить, когда началась и как протекала болезнь.

– Им понравился мой дом, – просто сказал Родерик.

Да уж. Так диагноз не поставить.

– Альвы, альвы, альвы, – распущенные волосы вдруг стали страшно мешать, и Мири вытащила из кармана обрезок резинового шнура, сшитый кольцом. Да уж, не атласная лента, и мама вечно её за это ругала, но что делать, если Мири лучше думается, когда ничего не отвлекает? – Я точно слышала сказки про них, но ничего не помню. У вас есть тексты?

– В избытке, – Родерик открыл перед ней дверь в коридор, показывая путь. – Вон там, в библиотеке. Только...

Мири, успевшая стянуть волосы хвостом, не слушая, направилась вперёд него. Чего медлить? Библиотека не то что заперта не была – дверь, похоже, вообще сняли с петель, а новую не поставили.

– Стойте! – воскликнул Родерик. – Там...

Мири врезалась в пустоту. В глазах полыхнули искры, нос, по ощущениям, вообще расплющился в лепёшку.

– Ай! – она отлетела от предательского проёма, яростно потёрла лоб. – Да что у вас в доме с дверями!..

– Я пытался предупредить, – примирительно сказал Родерик. – Я полагаю, это ещё одна подсказка. Дверь в тот день стала невидимой. Позвольте...

Он нашарил в пустоте незримую дверную ручку, потянул. Мири, недоверчиво выставив перед собой руки, вошла в библиотеку.

Книжные стеллажи занимали все стены от пола до потолка, и Мири вдруг подумала, что, если она теперь в тюрьме, это лучшая тюрьма из возможных.

– Книги про альвов вот тут, – Родерик указал на отдельный стол, где были кое-как свалены пыльные тома. – Я прочитал их несколько раз, но в них нет толку. Проверьте и убедитесь сами.

Мири проверила и убедилась. Родерик галантно подвинул к столу кресло с высокой спинкой, отдёрнул штору, впуская побольше света, и Мири принялась листать дряхлые листы. Родерик явно старался: делал закладки, ставил пометки на полях. В одних книжках были собраны сказки, в других – очерки путешественников, в третьих – заметки по естествознанию и наброски растений с животными, настоящих и выдуманных...

Во всех говорилось про маленьких волшебных существ, которых называют альвами. Больше ничего общего в текстах не было.

– Что за ерунда! – Мири нахмурилась, раскладывая рядком раскрытые тома. – Здесь пишут, что они скрытный лесной народ, а вот тут – будто они с радостью торгуют с людьми и даже заключают браки! Гессендорф говорит, альвы уродливы настолько, что их может убить их собственное отражение в воде, а госпожа Винсен якобы была очарована их невиданной красотой! А в этой книге вообще написано, будто мнимая магия альвов – это предрассудки, в то время как они сами – низкорослое темнокожее племя с далёких островов!..

Она подняла на Родерика растерянный взгляд.

– Кому верить?

– Я не знаю, – сказал он, и Мири ясно увидела, что он правда понимает не больше неё. – Пойдёмте лучше позавтракаем.

Мири определённо нужен был перерыв. Мысли у неё в голове плясали не хуже следов на потолке холла.

В миленькой розовой столовой был накрыт стол на двоих. Из носа фарфорового чайника шёл пар, пирожные на тарелке так и манили схватить сразу два, по одному в каждую руку.

– Погодите, – предупредил Родерик, и на сей раз Мири подчинилась. Он подозрительно обнюхал пирожное, откусил, пачкая усы хлопьями взбитых сливок. Его лицо медленно вытянулось.

– Горчица, – постановил он.

Чай, впрочем, оказался без подвоха, а ещё на столе нашлось блюдо бутербродов с ветчиной под яблочным мармеладом, и Мири нашла странное сочетание неожиданно вкусным.

– Столовая сошла с ума, – поделился Родерик, наливая себе вторую чашку. – Честно выдаёт еду трижды в день, только блюда, кхм... Овсянка с икрой, чесночное мороженое, суп из башмаков. Я не шучу. Я однажды дня три не ужинал, потому что этот самый стол подавал мне супницу, полную подмёток.

– Думаете, это тоже подсказка?

– Понятия не имею. Мне кажется, альвы просто знали, что я человек, и мне нужно есть. Хотя бы подмётки.

– Значит, они хотели, чтобы вы оставались в живых, – заключила Мири. – И... вы правда тот самый Родерик Адалер? Выходит, вы не стареете?

Он улыбнулся, но как-то совсем не весело, одним краем губ.

– О да. Они позаботились о том, чтобы смерть не освободила меня из заточения. Я проживу ещё долго, пока не развалится дом. С ним теперь связана моя жизнь: обрушится он – погибну и я.

Мири зябко поёжилась.

– Не надо про погибель, – как могла твёрдо велела она. – Я вообще-то хочу отсюда выйти, и...

Она вдруг похолодела.

– Все эти люди, которые заходили к вам и пропадали, – почти не слыша себя, проговорила Мири. – Они...

Родерик мрачно кивнул.

– Да. Оставались здесь навсегда. После их тела поглотили стены.

Ну уж нет. Мири точно знала, что обедом для стены не станет.

Остаток дня они с Родериком провели в библиотеке. Родерик признался, что никогда не был любителем чтения. Все эти книги собрал его отец, а сыну пришлось прочесть их поневоле. Поэтому, если Мири нужно было что-то конкретное, она просто спрашивала Родерика, и он это находил.

Ей не хотелось думать, сколько раз нужно было всё это прочитать, чтобы запомнить так хорошо.

К концу дня у Мири заболели глаза. Она сняла очки, устало потёрла лицо.

– У меня есть одна теория, – сказала она. – Помнишь, в одной из книг?

Они как-то незаметно перешли на «ты» – всё-таки роль собратьев по несчастью здорово сближает.

– Там было сказано: «альвы – лукавый, жестокий народ». Я думаю, именно это – единственная крупица правды. Моя теория – что они играли со всеми, кто пытался их изучать, злую шутку. Морочили им головы, притворялись такими и сякими. Играли для каждого автора новую роль, поэтому в книгах нет согласия, а нам от них – никакого толку!

Мири раздражённо ударила по столу; стоящая на краю чернильница подпрыгнула и пролилась ей на колени.

– Да какого!.. – Мири почувствовала, как к глазам опасно подступают злые слёзы. – Мне даже переодеться не во что!..

– Давай заканчивать на сегодня, – сказал Родерик. – Пойдём.

Он поселил Мири в пыльной выстывшей комнате с кроватью под балдахином.

– Это спальня моей милой покойной матушки. Думаю, она не будет против принять гостью.

Родерик распахнул дверцы гардероба, наугад вытащил бордовое бархатное платье.

– Боюсь, они не будут тебе впору, но это лучшее, что я могу предложить.

Его мать была большой женщиной, её платья болтались на Мири, как на вешалке. Но они как будто пронесли сквозь века отголосок духов хозяйки, мягкий бархат обнял Мири, и ей вдруг показалось, что ей и правда здесь рады.

– Спасибо, – сказала она. – Продолжим завтра.

Они продолжили завтра. И послезавтра. И послепослезавтра.

– Что такое вообще «суть проклятия»? – говорила Мири, листая старые энциклопедии и чихая от пыли. – Это его формулировка? Надо угадать, какое заклинание они произнесли? Но во многих историях магические формулы – это просто набор звуков! Или... в некоторых сюжетах в проклятие вставляется специальное условие, лазейка, чтобы его можно было снять в финале. Что-нибудь такое?

– Бывало, я просто сидел и пытался подобрать слова наугад, – признавался Родерик, доставая ей новые книги с верхней полки. – «Дом», «тюрьма», «навечно». «Проклятые чёртовы альвы». Ничего не вышло.

Они вместе составляли список всех проклятий, которые нашли или вспомнили. Чары вечного сна для принцессы, уколовшейся сапожным шилом. Заклятие, от которого всё, чего касался какой-то там древний царь, превращалось в соль, бывшую тогда ценнее золота. Пожелания всех возможных кар, которыми тебя осыпает соседка, когда случайно наступаешь на её цветы.

Мири часами изучала картину с рыбкой. Под лупой, найденной на столе, разглядывала мазки, искала потайные кнопки в раме. Сравнивала следы на потолке с узорами, которые образуют танцы пчёл – у отца Родерика была книга и про них.

Ничего не получалось.

Дни шли, столовая готовила устриц в шоколаде и телятину с листьями полыни, и Мири всё чаще ловила себя на том, что они с Родериком начинают обсуждать проклятие, а заканчивают простой болтовнёй.

Наверное, надо было это прекращать. Сосредоточиться на деле. Мири так хотелось домой, и у неё сердце сжималось при мысли о том, что Томаш, наверное, не находит себе места от тревоги.

Вот только... Она яснее ясного видела, как отчаянно Родерик тосковал по людям. Сколько лет все в округе боялись этого дома, как огня? Сколько лет у его хозяина не было собеседника?

Наверное, Мири должна была сказать ему «хватит». Но у неё не хватало духу прогнать умирающего от жажды от колодца.

Она всё равно не могла думать об одной только загадке весь день напролёт. Мири читала у одного врача, что мозгу нужно время отдыха, чтобы обрабатывать знания. И к тому же...

Уже на вторую неделю Мири тошнило от альвов, сказок, жёлтых ветхих страниц, а больше всего – от четырёх стен и крыши над головой. Родерик рассказывал ей про времена, когда предпочитал чтению охоту, рыбалку и изучение окрестных лесов, и это было как глоток свежего воздуха.

– Представляешь, леска натянулась, как будто я поймал кита! Я думаю «да что же там такое?», рванул изо всех сил, и тут... Вытягиваю форель в руку длиной, а ей в хвост вцепилась выдра! Они обе падают на землю, выдра бросает рыбу и кидается на меня!..

Мири хохотала до слёз, когда Родерик в лицах изображал, как они с выдрой не на жизнь, а на смерть дрались за улов.

Родерик был удивительным рассказчиком.

Он в красках расписывал, как в семнадцать лет пошёл на охоту один, заночевал в лесу и до утра дрожал от ужаса, думая, что вокруг плачут неприкаянные души, и только потом узнал, что это крики сов. А потом заговорил о том, как бродил в чаще со своей собакой, и его рука невольно дёрнулась, словно он хотел погладить кого-то по мохнатой голове.

В тот момент их с Мири веселье вдруг схлынуло.

– Я выпустил его, – тихо сказал Родерик. – Когда всё началось. Решил: не дело, чтобы он пропадал тут вместе со мной. Он никак не хотел уходить, и... Не знаю. Надеюсь, он приблудился к каким-нибудь крестьянам и прожил хорошую жизнь, охраняя двор.

Мири вдруг захотелось взять его ладонь, помнящую мокрый нос давно умершей собаки, в свою.

– Я уверена, так всё и было, – сказала она.

Они помолчали немного, и Мири спросила:

– И всё-таки... Родерик, ка́к тебя прокляли? Может быть, мы что-то поймём вместе?

Он пожал плечами, и в этом жесте Мири почудилась обречённость.

– Они стали приходить по ночам, – сказал он. – Крошечные красивые люди, на которых почему-то было больно смотреть. Танцевали вниз головой. Я прогонял их; тогда они явились днём, как парламентёры. Они сказали, им нравится этот холм. Сказали, хотят здесь остаться, предложили выкупить мой дом за золото, или долгую жизнь, или за что захочу.

Родерик замолчал.

– Надо было соглашаться, – устало сказал он. – Но нет. Я ведь всегда был дворянином. Хозяином своей земли. Я сказал им: «Проваливайте из моего родового гнезда». Тогда они ответили: «Хорошо, мы уйдём. А ты оставайся». После этого я понял, что не могу выйти ни из дверей, ни из окон.

Он тяжело вздохнул.

– В ту, последнюю ночь они танцевали снаружи, но у самых окон. Словно дразнили меня. Сначала я кричал в бешенстве, потом умолял простить меня и освободить. Тогда один из них перестал плясать и сказал мне, что проклятие будет снято, когда я или кто-то другой сможем отгадать его суть. Не знаю, что это было – милосердие или издёвка.

Мири слушала, затаив дыхание. Родерик печально улыбнулся ей.

– Вот и всё. Яснее не стало, правда?

Так и было. Но Мири не хотела сдаваться.

– Синонимы слова «оставаться» – «останавливаться», «сохраняться», «не утратиться», «не исчезнуть», – говорила она, стоя над огромным пыльным словарём. – Может быть, имелось в виду именно с «не»? Что-нибудь отзывается, Родерик?

Тот лишь пожимал плечами.

– Посмотрим... – Мири перелистнула книгу чтобы в очередной раз вчитаться в определение «проклятия», но недоумённо уставилась на пустую страницу.

– Всё исчезло!

– Так случается, – Родерик кивнул на камин, один из нескольких в доме, которые никогда не гасли и не прогорали. – Тоже из-за проклятия, я полагаю. Невидимые чернила. Нагрей у огня.

– Невидимость! – Мири уцепилась за новую нить, бросила словарь, кинулась за книгой сказок. – Что у нас про это? Шапка-невидимка, волшебная булавка...

Так проходили их дни. Мири расспрашивала Родерика, не было ли у него кошки с картины (не было), уцелело ли дерево, которое на ней изображено (не уцелело), не помнит ли он, говорили ли альвы что-то ещё (не говорили). Раздражение мешалось с азартом, пыльный воздух дома с каждым днём всё сильнее давил на плечи, и Мири уже не знала, чего хочет больше: выйти отсюда или просто во что бы то ни стало разгадать проклятый ребус.

Она увлеклась так, что Родерик однажды застал её врасплох, заметив:

– Что-то твой Томаш так и не явился.

Только тогда Мири осознала, что она здесь уже две недели, на мир за окном медленно и неумолимо наступает осень, а Томаш так до сих пор её и не нашёл.

– Он ищет, – уверенно сказала она. – Может, господин Окли не сказал ему, что я могла пойти именно сюда, он так боится этого дома... Ох! Я надеюсь, Томаш его не уволил!..

Они с Родериком как раз завтракали в столовой. Родерик встал, подошёл к окну, опёрся о подоконник руками.

– Он ведь твой жених, – сказал он. – За две недели можно прошерстить округу вдоль и поперёк. Если захотеть.

Может быть, он намекал на то, что Мири вообще-то не красавица, на которой с радостью женится любой, но обиделась она не за себя.

– Перестань, – сказала она. – Он чудо. Он...

Горло сжалось, и Мири вдруг поняла, как сильно она скучает. Сняла очки, чтобы вытереть глаза.

– Знаешь, всю жизнь меня ругали, что я витаю в облаках. Мама говорила: «Всё читаешь, читаешь, а толку от твоих книг, если даже суп сварить не можешь!». Парни в школе выбивали книгу из рук и кидали в лужу, просто для смеха. А Томаш... Я несколько лет назад стала плохо видеть, уже не могла читать так много, а он выписал мне доктора из столицы. И очки вот заказал. У нас никто таких не носит, они уйму денег стоили, а он...

Она улыбнулась сама себе. Хлюпнула носом.

– На него сейчас столько свалилось. Недавно умер его отец, все магазины в нескольких городах – Томаш теперь один всем заправляет. Он... Ты вот читал свои книги сказок, торговцы там всегда какие-то злые и жадные, а Томаш ненавидит море, но всё равно сам ездит за пролив, ищет хороший товар по справедливой цене. Я не верила, что можно с одного взгляда отличить мешок табака, который плохо хранили, от такого же, но сухого... Он поставщика тогда чуть с лестницы не спустил. А мне сказал: «Я заработаю тебе на дом с библиотекой, но сделаю это честно». Ты его просто не знаешь. Он такой...

– Толстый рыжий парень? – вдруг перебил Родерик.

Мири вскинула голову. Родерик молча кивнул за окно.

Мири рванулась, оттолкнула его от подоконника, распахнула створку. По склону холма, по засыхающей высокой траве, пыхтя, пробирался её жених.

– Томаш! – закричала Мири. Неужели! Почему так долго!..

Он вздрогнул, поднял глаза, встретился с ней взглядом. Побежал.

– Мири!.. Бога ради, Мири, ты здесь!..

От радости она чуть не проворонила, что Томаш направляется прямо к крыльцу.

– Нет! – испуганно вскрикнула Мири. – Томаш, не входи! Ты не сможешь выйти!

Он резко затормозил, посмотрел на неё с недоумением.

– Почему, Мири? Тогда ты спускайся!

Мири с тоской покачала головой. Как ей хотелось сбежать по лестнице. Броситься ему в объятия...

– Я не могу!..

Томаш нахмурился.

– Ты не одна? Тебя держат силой?

– Да! То есть нет! Да, здесь есть ещё кое-кто, и мы оба заперты, Томаш!

Она видела по его лицу, что он пытается понять и не может.

– Мири, что происходит? Этот идиот Окли две недели не признавался, что не знает, где ты. Сказал, будто ты решила поехать к матери в деревню! Наверное, надеялся найти тебя и уговорить ничего мне не рассказывать. Но главный идиот, конечно, я сам, потому что поверил, а потом твоя мама вдруг стучит ко мне в дверь и говорит, что хочет повидаться с дочкой! Ты хоть представляешь себе, чего мне стоило не ляпнуть: «Я думал, она с вами»?!

Мири глубоко вдохнула, вытерла мокрые щёки. Нужно было как-то объяснить. Рассказать о том, во что она сама не поверила бы, если бы не застряла в дурной сказке.

– Томаш, этот дом держит меня в плену, – сказала она. – Я знаю, это звучит дико, но, клянусь тебе, так и есть. На нём... В общем, на нём лежит проклятие.

Взгляд Томаша изменился.

– Мирана, ты вообще меня слышишь? Мне пришлось солгать твоей матери! Какое, к чёрту, проклятие? Проклятий не бывает! Скажи ещё, что начала верить в волшебство!

– А что, если так? – Мири высунулась из окна так далеко, как могла, глядя в его запрокинутое лицо. – Томаш, природа ещё не изучена до конца, вдруг это просто какая-то сила, которой мы пока не понимаем? Как магнетизм или притяжение земли? Ты ведь сам говорил, что по пути через пролив слышал пение сирен!

– Чёрта с два! – он тряхнул головой. – Там было темно, хоть глаз коли, лил дождь. Я сам не знаю, что я слышал! Может быть, это просто был ветер в скалах!

Мири стиснула кулаки.

– Прошу, поверь мне! Разве я хоть раз в жизни пыталась продать тебе корову без ног?!

Томаш помолчал, пристально глядя ей в глаза. Его лицо пылало румянцем гнева.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Если дом тебя не отпускает, я вернусь с бригадой рабочих, и мы снесём эту развалюху.

Ох, боже.

– Нет! – вскрикнула Мири и сама не узнала своего голоса. – Этого тоже нельзя, здесь... Здесь есть хозяин, он привязан к дому. Если ты разрушишь здание, то убьёшь его.

– Ну и пускай! Мирана, ты не в себе, мне нет дела до проклятий и чар, я заберу тебя домой! Кем бы ни был хозяин этой дыры, мне плевать, что с ним станет!

Мири изо всех сил вцепилась в подоконник.

– Нет! Томаш, пожалуйста! Он очень славный, и...

Томаш вдруг сделал шаг назад, словно она его ударила. Краска схлынула с его лица; он побледнел, как мёртвый.

– А, – сказал он ровно. – Вот в чём дело. Он славный, да? Дело не в том, что ты не можешь выйти. Ты просто не хочешь.

Мири закрыла глаза. Ей вдруг показалось, что весь мир, её мир, застыл на самом краешке пропасти. Вот-вот упадёт.

– Да, – сказала она тихо. – Пойми, Томаш, у меня есть ты и мама, у тебя – твои друзья, твоё дело, свобода идти куда хочешь. У этого человека нет ничего. Он заперт здесь уже целую вечность. Мне просто нужно разгадать загадку, и тогда мы оба...

– Ты не хочешь, – повторил Томаш. – Ладно. Я понял.

Он резко развернулся и, не говоря больше ни слова, зашагал вниз по склону.

Мири больше всего на свете хотелось выкрикнуть его имя. Позвать его назад, со слезами умолять остаться. Согласиться, чтобы он снёс этот дом до основания, лишь бы не расставаться с Томашем снова.

Она не окликнула его.

Когда Мири отвернулась от окна, какое-то время было тихо. Потом Родерик неловко спросил:

– Что за корова без ног?

Мири вытерла глаза тыльной стороной ладони.

– Томаш рос у бабушки. Она помнила очень много старых пословиц и поговорок, которые уже все забыли, и он от неё нахватался. Я... Я сама тоже от него научилась, это как будто... наш язык. Только наш с ним. Если я говорю, что не продаю ему корову без ног, он понимает, что я говорю правду. А если... Если бы я спросила его, любит ли он меня, он наверняка сказал бы: «Шутишь?! Как мышь любит ломтик полной луны!»...

– А ты? – вдруг перебил Родерик. – Мири, ты его любишь?

Она почему-то не была готова к этому вопросу.

– Да, – сказала Мири. – То есть... да, я думаю, что люблю.

Родерик поднял брови.

– То есть ты не уверена? Но ты ведь собираешься за него замуж. Вас сосватали родители? Или он убедил тебя, что ты не найдёшь никого лучше?

– Нет, – Мири замотала головой. – Нет. Я сама. Мы с ним долго дружили... Уже много лет. А потом он спросил, хочу ли я стать его женой, и я даже не думала ни минуты, я сказала, что да, конечно, хочу. Вот только... Знаешь, я никогда никого не любила так, как во всех этих странных книжках, чтобы весь мир становился не мил, чтобы то в жар, то в холод, и... На самом деле, я даже никогда не могла понять. Все эти стихи о любви, песни... Все столько говорят об этом и пишут, как будто для них это безумно важно, а я... Томаш мне очень нравится, но в то же время мне всё ещё нравится изучать древнюю историю, или наблюдать за лягушками, или читать книжки про преступления и гадать, кто же убийца, и...

Она было перестала плакать, но вот заговорила об этом – и снова пришлось. Да что же это...

– Мне так страшно, – призналась Мири. – Что он рано или поздно поймёт, что ошибся. Что ему нужна жена-компаньон, которая будет помогать вести дела, или, наоборот, такая, которая заправляет всем в доме и строит по струнке детей и слуг, а я ни то, ни другое. Я так боюсь, что я на самом деле не то, чего он хочет.

Родерик ответил не сразу.

Потом он сказал:

– Мири. Ты должна его догнать.

Мири дёрнула плечом и усмехнулась. Кажется, тоже сардонически.

Родерик замялся. На его лице вдруг промелькнула вина.

– Послушай, – сказал он, не глядя на Мири. – Я обманул тебя словом дворянина. Проклятие действует на меня сильнее, чем на гостей. Я могу... немного отвлечь его, и тогда дом тебя выпустит.

У Мири внутри полыхнула злость. Слёзы мигом высохли.

– Что?! Но почему...

– Потому что мне хотелось, чтобы гости хотя бы попробовали мне помочь, – устало пояснил Родерик. – Они стараются больше, если на кону их собственная свобода. Когда я понимал, что ничего не выходит, я их отпускал. Дарил что-нибудь из сохранившихся ценностей, просил не держать зла. Вот и всё.

Гневу Мири не удалось прожить долго. Если бы она сама провела двести лет в четырёх стенах, разве она не пошла бы на всё, лишь бы не быть одной?

– Но ведь люди приходили сюда и не возвращались, – вспомнила она. – И их тела поглощали стены, разве нет?

Родерик покачал головой.

– В самом начале, когда кто-то приходил меня искать, они бежали прочь, как полоумные. Думаю, проклятие припугнуло их чем-то, чтобы прогнать восвояси. Но в этом доме никто не умирал. Может быть, получив колье моей матери или дедушкины золотые часы, они просто решили начать новую жизнь в другом месте?

Это утешало. Такое объяснение Мири готова была принять.

Помолчав, она твёрдо сказала:

– Я остаюсь.

Родерик собирался возразить, но она прервала его:

– Ничто из того, что я сказала Томашу, не было ложью. Я не хочу оставлять всё как есть. К тому же... Ты всё ещё плохо меня знаешь. Если бы Томаш так не злился, он бы мигом понял, в чём причина.

– Да? И в чём же?

Мири улыбнулась, и на этот раз вышло веселее.

– Я не смогу спокойно спать, пока не разгадаю загадку.

***

Лето кончилось. Зарядили дожди.

Томаш больше не приходил. Иногда Мири боялась, что он на самом деле вернётся с рабочими ломать дом. Иногда она боялась, что он не вернётся.

Кошка на картине всё убегала по ветвям и не могла убежать. Её голова была лукаво развёрнута к девушке: заметила ли та пропажу? Молодая мама Родерика с умилением созерцала пустую воду в стеклянной банке.

Мири давно научилась, не глядя, находить невидимую ручку библиотечной двери.

А потом, в один из особенно сильных ливней, на чердаке прохудилась крыша.

Мири подставляла под дождевой поток вёдра из кладовки, а Родерик сидел рядом, потому что больше ничего не мог. Мири принесла ему все одеяла, какие нашла, но его всё равно колотил озноб тяжело больного. Здоровье дома было и его здоровьем, и, похоже, Родерик здорово переоценил его, когда говорил, что его заключение продлится ещё долгие годы.

Мири никак не могла отделаться от мысли, что двести лет без ремонта – это очень, очень много.

– Ничего, – с напускной бодростью сказал Родерик. – Когда я провалился на реке под лёд, было хуже. Думал, вообще околею. Знаешь, что? Как только выберусь отсюда, пойду рыбу ловить. Знаю одно место, там, под мостом, она клюёт, как бешеная.

Мири вдруг вспомнила, как целую жизнь назад они с господином Окли перебирались здешнюю реку.

– От старого моста только опоры остались, - сказала она. – Мы видели издали. Сейчас там паром, выше по течению.

Она взглянула на Родерика и поняла, что лучше было промолчать.

– Прости, – тихо сказала Мири.

Он покачал головой.

– Нет, ничего. Просто мне... Я вдруг понял, как бежит время. Там, снаружи... Я иногда думаю, осталось ли там хоть что-нибудь от мира, который я знал?

Мири поколебалась и наконец поддалась давнему желанию: она взяла Родерика за руку.

Тот поднял голову, взглянул на неё странным затуманенным взглядом. Его горячие пальцы сжались на ладони Мири с такой неожиданной силой, что на мгновение она пожалела, что вообще его коснулась.

Наверное, это отразилось у неё на лице, потому что Родерик тут же выпустил её руку.

– Прости, – выдохнул он. – Я всё-таки сделал это. Я не... Бога ради, я дал себе слово не натворить дел, но я так давно не видел живой женщины, а потом появилась ты. Потрясающая.

Потрясающая. Кажется, такого ей не говорил даже Томаш.

– Ты ворвалась в этот дом, как свежий ветер, как... какое-то новое доброе волшебство. Не испугалась ни на секунду, сразу взяла быка за рога, готовая решить любую загадку. Как будто ты правда можешь это сделать. Как будто ты правда можешь... спасти меня.

Родерик провёл ладонью по лицу. Не глядя на Мири, закончил:

– Ты вольна уйти, когда захочешь. Не чувствуй передо мной вины. Ты ничего мне не должна.

Мири сжала кулаки.

– Нет, – прошептала она. – Послушай, я найду ответ. Если надо будет, я поеду искать этих альвов. Выбью из них подсказку. В мире столько людей, ты обязательно встретишь кого-то, кого полюбишь не от отчаяния. У тебя будет выбор, и столько друзей, сколько захочешь, и...

Родерик слабо улыбнулся.

– Мне можно считать, что у меня уже есть один?

Мири сжала его плечо.

– Да, – сказала она. – Да.

Она ответила так не потому, что это было то, что Родерик хотел услышать.

Мири действительно всерьёз подумывала о том, чтобы пойти разыскивать подсказку во внешнем мире, и ей всё чаще казалось, что с этим нужно поторопиться. Крыша текла, рассохшиеся рамы дребезжали от ветра, и Родерик... Он выглядел как отец Томаша, который был здоров всю жизнь, а потом сгорел за полгода. Эти шесть месяцев были очень длинными и в то же время пролетели слишком быстро, и он таял, как свеча, и никто не мог и так и не смог помочь.

А потом, в ночь, когда буря вывернула с корнем несколько деревьев у подножия холма, с неба спустилась звезда.

Мири в сотый раз пыталась залатать изнутри дыру в крыше, когда за чердачным окошком, залитым сплошным потоком дождя, замерцал огонёк. Он двигался прямо к дому.

Она не успела сообразить, как пробежала по лестницам и коридорам. Распахнула дверь.

Томаш карабкался по размытому склону, оскальзываясь на сырой траве. Фонарь у него в руке горел из последних сил.

Мири хотела побежать к нему, но Родерика не было рядом, чтобы отвлечь проклятие на себя, и она не могла переступить порог.

Когда Томаш, запыхавшись, взобрался на крыльцо, дом хотя бы позволил им схватить друг друга за руки.

– Боже, – выдохнула Мири, – входи скорее!..

Но Томаш, дрожащий, мокрый до нитки, лишь покачал головой.

– Нет! Сначала выслушай.

Он вдохнул, выдохнул. Взъерошил рыжие волосы, липнущие ко лбу.

– Мири, прости меня. Я такой дурак. Но я... Я так испугался, понимаешь?

Мири смотрела ему в лицо и не могла понять.

– Ты... ни на кого не похожа, – сказал Томаш. Было видно, как ему трудно подбирать слова. – Как будто сама из какой-то сказки, или... А я? Кто я такой? Обычный толстый парень, который только и знает, как торговаться с поставщиками и выписывать счета. Я... каждый день думаю: что я стану делать, когда она наконец поймёт, что я её не сто́ю? А тут этот проклятый дом, и... Конечно, я сразу представил себе: загадочный хозяин волшебного особняка. Вот кто был бы тебе достойной парой.

Он замолчал. Шмыгнул носом – наверное, от холода.

– Я не знаю, что у тебя за загадка, но я принёс твои книги по древним шифрам. Вдруг они помогут.

Томаш протянул через порог сумку, и, взяв её, Мири поняла, что каждая книжка внутри надёжно завёрнута в кожу – чтобы никакой дождь был не страшен.

– Я хотел бы остаться здесь, с тобой, – сказал Томаш. – Если можно. Если ты... Не хочу, чтобы ты была заперта со мной против своей воли.

Мири молча раскрыла ему объятия.

Томаш шагнул в них, холодный, мокрый, родной, и Мири стиснула его так, словно никогда больше не думала отпускать.

***

Наутро шторм миновал. Деревья, вывороченные с корнем, не ожили снова, но небо, умытое дождём, казалось прозрачным и высоким, каким не бывает даже весной.

Мири казалось, что это Томаш принёс с собой солнце.

С его появлением дом наполнился жизнью, как будто в него въехала сразу дюжина гостей. Первым делом, на следующий же день, Томаш отправился в город и вернулся с целым отрядом кровельщиков, которые мигом починили крышу. Он сам в это время ходил и осматривал комнаты – как будто проводил ревизию своих складов.

– Я разузнал про твой дом, – говорил он Родерику, похудевшему и осунувшемуся, но снова похожему на себя. – Сейчас это собственность города, но выкупить его – плёвое дело. Он всем, кроме тебя, сдался не больше, чем веер урагану. Это нам на руку. Потребуется изрядный ремонт, но...

В этот момент Томаш переступил порог кабинета с картиной. Остановился, присвистнул себе под нос.

– Ван дер Меер! Послушай, когда мы продадим его в какую-нибудь галерею, ты сможешь снизу доверху перестроить хоть три таких особняка!..

– Приглядись: она без рыбки, – подсказала Мири. – Такого Ван дер Меера ещё ни у кого нет.

– Точно, – кивнул Томаш. – Тогда не три, а пять.

На обед столовая подала рагу из латунных шариков от кровати. Томаш взял один, поднёс к глазам и невозмутимо сказал:

– А, знаю эту фирму.

Потом они втроём ели на десерт карамельные груши с острым перцем, Томаш в лицах пересказывал новости из дома, Мири хохотала с полным ртом, а Родерик... Родерик смотрел на них без ревности – просто с плохо скрытой печалью.

Мири знала: он боится. Боится снова остаться один.

– Томаш, – сказала Мири, когда они вдвоём остались в библиотеке, – найди мне альвов. Подними свои связи, у тебя же полно знакомых, которые плавают по свету. Наверняка им встречался какой-нибудь городской сумасшедший, или старый рыбак, по уши залитый ромом, в байки которого никто не верит, хотя они – чистая правда.

Томаш серьёзно задумался, наморщив лоб.

– Я думал об этом. Непросто, но можно попробовать. Ты сама останешься здесь?

Мири кивнула. Она хотела сказать, что у неё сердце сжимается от одной мысли о том, как Родерик отпускает её, изо всех сил делая вид, что ему не больно. Но Томаш, кажется, понял и без слов.

– Я сказал твоей матери, что отправил тебя за пролив искать новых партнёров. Ненавижу ей врать, но, знаешь, я тогда начал говорить и подумал: что, если это ложь только наполовину? Я знаю, тебе бывает скучно в нашей глуши, когда книги кончаются, да и одним чтением так и так сыт не будешь. Ты могла бы путешествовать. Собирать новые идеи. Ведение скучных дел оставлю тем, кому за это пологается жалование, но что, если ты вдруг придумаешь, чего ещё не хватает в наших краях? Первой будешь знакомиться с изобретателями и привозить сюда то, что они соорудили на благо человечества, или разыскивать диковинки из дальних стран, или придумаешь ещё что-ниубдь.

Томаш посмотрел ей в глаза и добавил:

– Только если ты хочешь.

– Я очень хочу, - шёпотом сказала Мири.

Томаш улыбнулся ей, и Мири очень остро поняла, как ей не хватало его улыбки.

– Представляю, что сказала мама, – хихикнула она. – Она ведь считает, что приличная девушка должна сидеть дома и штопать носки. Она не предложила найти тебе вместо меня другую, нормальную невесту?

Томаш закатил глаза.

– Я бы не удивился! Она мне сказала: «Что? И ты её отпустил?! У неё же все мозги забиты книжными глупостями! Она захочет этих своих «приключений», сбреет волосы, сделает татуировки, как у дикарей с юга, и удерёт от тебя с каким-нибудь пиратом!». Я в жизни так не смеялся, еле дотерпел, пока она уйдёт. Как ей подобное в голову-то приходит, такие альвовы басни...

Мири вдруг замерла.

– Что?

Томаш посмотрел на неё удивлённо и чуть встревоженно.

– Что ты только что сказал? – с трудом выговорила Мири. У неё внутри словно до предела натянули струну.

– Альвовы басни, – повторил Томаш. – Это... Ну, знаешь, когда из мухи делают слона. Из ничтожного повода раздувают целую историю, хотя на самом деле и говорить-то не о чем.

Мири вскочила с кресла. Схватила Томаша за щёки, крепко поцеловала. Выбежала прочь из комнаты.

– Родерик! – крикнула она. – Родерик!..

Она нашла его в гостиной. Тот удивлённо поднялся ей навстречу.

– Родерик, боже, я поняла! Клянусь небом, я всё поняла!..

В его тёмных глазах загорелся голодный огонь. Наверное, так он смотрел, когда дичь попадала в прицел его ружья.

Запыхавшийся Томаш застыл в дверях. Они оба глядели на Мири, ожидая, что будет дальше.

– Суть проклятия в том, что её нет, – сказала Мири.

Все подсказки выстроились у неё в голове в стройную, ясную картину, и теперь она не понимала, как не додумалась до этого раньше. Родерик вскинул брови в немом вопросе.

– Девушка на картине смотрит на пустоту, – объяснила Мири. – Как и мы. Она пристально изучает то, чего на самом деле нет. И эти исчезающие страницы книг... И дверь в библиотеку тоже. Это такой знак, знак того, что от свободы тебя отделяет... ничего. Преграда одновременно есть и нет.

– Подожди, – медленно проговорил Родерик. – Ты ведь не хочешь сказать, что никакого проклятия не было? Ты сама видела. Ощутила на себе. Оно есть.

– Да, – кивнула Мири. – Да, конечно. Оно существует до тех пор, пока мы не поймём, что нас надули. Это и есть злая шутка альвов, понимаешь? Они как бы спрашивают нас: «Какой предмет мы загадали?». Мы перебирали ключи, монеты, яблоки, всё, что угодно, и не знали, что выиграем, только если догадаемся, что ответ – «никакой». Сама загадка построена так, чтобы нас запутать. В этом и смысл. Этого они хотели.

Теперь Родерик смотрел на неё, как обманутый ребёнок. Он не поверил.

– Мири, – осторожно сказал Томаш. – Что, если...

Что-то пушистое потёрлось Мири о лодыжку. Она вздрогнула и посмотрела вниз.

Чёрная кошка с золотой рыбкой в зубах ответила ей взглядом круглых жёлтых глаз-фонарей. Мурлыкнула, потрусила к Родерику.

Все трое уставились на зверька так, словно этот дом наконец явил им настоящее привидение.

Кошка встала перед Родериком и демонстративно разжала челюсти. Вместо того, чтобы плюхнуться на пол, рыбка встряхнула ажурными плавниками и прямо по воздуху поплыла вокруг кошки, как её собственная луна.

Кошка посмотрела Родерику в глаза, а потом указала взглядом на дверь. Неторопливо направилась к выходу из комнаты; остановилась на пороге, оглянулась, словно призывая пойти за ней.

Неверной походкой лунатика Родерик двинулся следом.

Кошка провела их вниз по лестнице, прошагала через холл. Дверь сама, как по волшебству, открылась перед ней с натужным скрипом, и кошка с рыбкой вышли в розовый от заката вечер.

Словно не понимая, что делает, Родерик, следующий за ними шаг в шаг, переступил порог.

Мири сделала это сразу после него, и под ногами скрипнуло рассохшееся крыльцо.

На улице было холодно. Пахло мокрой палой листвой.

Кошка больше не оглядывалась. Казалось, она не торопится, но точно знает, куда идёт. Рыбка держалась рядом с ней, выписывая в воздухе невидимые узоры. Мири не успела опомниться, как они обе исчезли в поднимающемся от земли тумане.

Родерик сделал шаг вперёд, ещё один и ещё. Мири не знала, что он сейчас чувствует. Не могла знать.

Она провела в этом доме не так уж и много времени, но мягкая земля под ногами уже казалась чем-то невероятным.

Родерик остановился, и его ноги подкосились. Мири и Томаш, не сговариваясь, подхватили его с обеих сторон.

– И что дальше? – шёпотом сказал Родерик.

Да, произнёс голос у Мири в голове. Что дальше?

Дальше – склон холма и роща у его подножия. Дальше – городок, боящийся призраков, и другие его братья, большие и маленькие. Дальше пролив, и выход в большие моря, и острова дикарей на юге, и простор неизведанных земель, и люди, разные, но, наверное, в основном не такие уж и плохие. Мири, по крайней мере, хотелось в это верить.

Дальше – весь огромный мир.

Его не обязательно изучать весь. Его не обязательно целиком любить. Можно выбрать для себя маленький кусочек. Можно даже вернуться в дом, и это тоже будет хорошо.

Теперь, когда есть выбор.

За двести лет всё наверняка изменилось так, что не узнать. Со старого моста через реку больше никому не ловить рыбу, верный охотничий пёс не отзовётся на оклик хозяина, и много чего другого никогда не вернётся тоже. Но всё-таки... Выбор и пара друзей – это уже неплохо. Томаш сказал бы, что это достойный стартовый капитал.

Мири переглянулась с Томашем. Ответила ему улыбкой на улыбку, не замечая, как по щекам катятся слёзы.

– Дальше – всё, что захочешь, Родерик, – сказала она. – Всё, что захочешь.