Тиса сладко потянулась, до последнего оттягивая момент пробуждения. Во сне, она представлялась себе, лежащей на своей мягкой, сплетённой из прутков живого вьюна постели, на которую, сквозь колышущиеся на ветру листья, падал тёплый свет.

Ей, как наяву, виделся её лес, её Роща, скрытая от посторонних глаз среди вековых крон. Виделось её скромное обиталище на краю леса, окутанное, словно легчайшей занавесью, белёсой дымкой тумана, медленно поднимающегося от вод ледяного озера.

Она выгнулась особенным, присущим только ей и её соплеменницам образом, стараясь размять затёкшие мускулы, проступившие сквозь тончайшую, оливкового цвета, бархатистую кожу, покрытую едва различимым древесным рисунком. Этот рисунок, повторял одну из ветвей родового Древа, и Тиса, даже с завязанными глазами, без труда бы отыскала эту ветвь на ощупь, среди тысяч других. Роща. Великое множество переплетённых между собой ветвей, возносящихся к самому небосводу, связывающих различные частички жизни, невообразимым количеством узоров. Выписывая ткань мироздания.

Молодая дриада, неохотно выскальзывая из объятий сна, такого реального, такого лёгкого, такого приятного для неё, неохотно перевернулась на живот, отчего холщовый матрац предательски сполз, обнажив шершавую и непривычную нежному телу текстуру под ним.

В ту же секунду, выпущенные в блаженной дрёме коготки, царапнули мертвенно холодный и пугающе твёрдый камень.

Тиса встрепенулась, ошарашенная внезапным боем боевых барабанов, только что отыгравших последний аккорд, прямиком у неё в голове. Сна, как будто и не бывало.

Озираясь невидящими глазами сквозь чёрную пустоту, она силилась уловить хотя бы малейший отблеск дневного света, но, её приспособленные видеть в полной темноте самой безлунной лесной ночи глаза, были бессильны перед абсолютной тьмой. Никакой свет не доходил до расширенных зрачков. Ни настоящий, ни искусственный, который разжигали люди, в своих открытых всем ветрам и грозам жилищах. Зато, каменную кладку, грубую и неотёсанную, коей они старались, словно от ползучего мора, отгородиться от окружающего их мира, спутать было нельзя ни с чем.

Осторожно усевшись на краешек хлипкой лежанки, она ещё раз вгляделась в окружающее её ничто. Тьма не хотела отступать.

Проведя пальцами по острому разрезу камня, судорожно вдохнув тяжёлый, напитанный влагой воздух, Тиса силилась обрести контроль над собственным разумом, в центре которого, всё с новой силой отбивался чеканный ритм.

Сосредоточившись, она ухватилась за ускользающую от неё нить воспоминаний, единственное доступное ей сейчас ощущение, что, ещё минуту назад, пленяло её целиком, а сейчас, старательно разбегалось во все стороны неясными образами.

Обшаривая пространство вокруг себя рваными движениями, ещё больше притупляющими осознание реальности своей неестественной грубостью, Тиса, крупица по крупице, стала выводить в воздухе едва различимый рисунок, разрозненные детали которого витали в воздухе, вокруг неё.

Так делала Марла, её предназначенная мать. Сидя у поросших пушистым мхом корней, Марла, словно по волшебству, кружила над прозрачной тканью кусочки древесной мозаики. Подставляя один кусочек к другому, она придавала рисунку очертания оленя, а сместив его в сторону, тут же превращала в прекрасный пейзаж, где сияющая в лучах солнца река, несла свои воды сквозь бескрайний лес. Лёгким движением, она меняла один пейзаж на другой. Птицу, парящую высоко над облаками или густой подлесок, насыщенный, живущий своей собственной жизнью.

Своей жизнью. В своём маленьком, уютном гнёздышке, представляющимся Тисе бескрайним морем благостной бесконечности, её собственного, только ей подвластного мира. На краю леса, у самой воды крохотного озера, где она коротала дни и ночи, наслаждаясь Беном.

Бен. Вот что было в этом сне. Его чёрные как смоль волосы, глаза, цвета дождевой тучи и сильные, покрытые старыми шрамами руки. Тиса сжала кулаки так, что когти впились в кожу. На ладонях остались белёсые следы.

Дриадам, никогда не запрещалась близость. Они в ней просто не нуждались. Не испытывали влечения ни к людям, ни к другим расам, хотя, из сезона в сезон, парочка-другая дриад, таки ускользала из Рощи под покровом ночи. О них больше никогда не говорили, как не говорили о таких вещах как любовь, симпатия, желание, страсть. Они, ими и не интересовались. Даже не знали, что это. Не имели представления.

Новорожденные дриады, появлялись на свет высоко в ветвях Древа. Под чутким надзором старейшин, они росли, пока не становились способны передвигаться и кормиться самостоятельно. После этого, на совете, каждой юной дриаде назначалась мать, из числа старших. Назначенная мать. Будущая наставница, сестра и подруга, на многие луны вперёд.

Как рассказывала ей Марла, каждое солнцестояние, единожды за сезон, наступала пора древней магии. Избранные советом дриады, отправлялись на Великую Охоту. Они уходили из Рощи затемно. Возвращали к корням Древа, отжившие свой срок побеги. Возносили их к ветвям, в лоно старейшин, где те, силой рощи, могли ваять, ткать, вылепливать, по своему образу и подобию, новое поколение дриад.

Однажды, Тиса подглядела за ритуалом возвращения, невзирая на строжайший запрет старейшин. В ночь солнцестояния, вся Роща погружалась в тишину беззвучной молитвы. Величавое шествие меж корней Древа. Охотницы тянули за собой туго набитые отмершими корнями свёртки.

Вот только, эти свёртки, зачастую были в крови. Кричали, молили о помощи неизвестных Тисе богов, или проклинали богов, о которых она знала. Зрелище было потрясающим и пугающим одновременно. Как дюжина прекрасно сложенных девушек, уставших, тяжело дышащих, с горящими в темноте глазами, уносят ввысь набитые трофеями свёртки, а их великий путь освещает Роща.

Фосфоресцирующие мхи и лишайник, превращают их зеленоватые тела в едва заметных привидений, а танец листьев в бесконечном море ветвей, проливает на них сияние ярчайшего в сезон неба.

Тогда, она не придала этому значения. Не понимая происходящего и не видя в нём ничего необычного, предпочла стереть из памяти.

Однако, как она понимала сейчас, погружаясь всё глубже в ткань воспоминаний и окутывая себя кусочками мозаики, во многом из-за этого события, она оставила Рощу, перебралась на край леса, где и проводила всё свободное от учёбы время.

Когда она достигла нужного порога взросления, совет старейшин лишил её Марлы. Тису перевели под опеку старших, а её назначенную мать, выбрали для другой дриады.

Затейливые легенды древних, неуловимые, нежные взмахи рук над прозрачной тканью, песни леса, что оставались висеть в воздухе ещё многие луны после их окончания, всё это куда-то ушло. Точнее, песни жили дальше. Их пели другие дриады. Их пели другие назначенные матери своим дочерям. Каждую ночь, Рощу охватывал священный трепет древних песнопений. Если бы её спросили тогда, помнит ли она эти песни, Тиса, с гордостью и радостью в сердце, исполнила бы любую из них. Но после ухода Марлы, Тиса их тут же забыла. Они больше не приносили ей, ни радости, ни горести. Они просто звучали. Не для неё.

На опушке, глядя бессонными ночами на звёзды, Тиса часто вспоминала Юну, её следующую наставницу, и ещё одну ученицу, имени которой, она никак не могла вспомнить.

Уроки Юны, давались её слишком тяжело, она никак не могла усвоить, как правильно держать лук, как следует поражать цель.

Плотно набитые сухой листвой манекены, выполненные в рост человека, с характерными чертами лица, и глазами, древесными пуговками, будто бы смеялись над её неудачными попытками.

Учёба её не давалась. Она была плоха во всём, особенно в стрельбе. По крайней мере, для дриады. Сложись так, что Тисе бы посчастливилось принять участие в охоте, она, без сомнения, уложила бы бегущую среди крон цель и с трёх сотен шагов. Но, для остальных, это был посредственный результат. Для остальных, она оставалась вечной ученицей, не способной усвоить, даже самые простейшие навыки.

Вспоминая уроки, Тиса, постоянно думала о той ночи, когда Юна, прошмыгнув меж ветвей общей спальни, скрылась в ночи, уводя за собой ту ученицу, имени которой, она никак не могла припомнить. Накручивая на палец темно-зеленую, прямую прядь, Тиса вспоминала только ярко рыжие волосы той, миниатюрной дриады. Они убегали прочь из Рощи, под пронзительный стон тишины. А на следующее утро, её представили новой наставнице.

Сезоны шли слишком быстро. Тиса взрослела и чувствовала всё большую разобщённость с её собственным народом. С рощей, где, казалось бы, каждое дерево, куст сирени, каждый цветок пышет древней магией.

Корни Древа, по ночам освещавшие Рощу, сильнее, чем самая яркая луна, восходящая над опушкой леса, возле её ветхого убежища, становились такими же далёкими как Марла, Юна, так рыжеволосая дриада.

Тису всё меньше заботили привычные вещи, а те, что заботили, было не с кем обсудить. То чувство, которое не давало ей покоя, не позволяло свободно мыслить, учиться, тренироваться, пройти обряд и, наконец-то, принять участие в Великой охоте, почему то перестало её тревожить.

Её вообще перестало тревожить что либо. Она жила как нимфа, в созданном лично для себя мирке, закрытом и закупоренным восковой печатью. Будто бы такая, псевдо магическая печать разума, могла сдержать, запереть на замок, не только окружающий поток событий, но и её собственные чувства.

Её больше не интересовала охота, а травничество, дающееся ей уж как то слишком легко, с той же лёгкостью, забывалось к началу следующего урока.

Тиса больше не испытывала вообще никаких желаний. Не спешила продолжать обучение. Её и не торопили. Возможно, оттого, что она так и не смогла поладить со старшими, или показать старейшинам своих блистающих талантов, коих, по её собственному мнению, была лишена вовсе. А может быть, потому, что она слишком давно не оставалась на ветвях общей спальни на ночь.

Из её жизни, то и дело пропадали близкие ей существа, а вместе с ними, уходили и желания, и эмоции. Даже мысли притуплялись, становились похожими на слепленный из серой массы сгусток одиночества и собственной отрешённости. Может, даже неполноценности.

Оставалось только любопытство. Настороженно возвращённая, старая, стёртая из памяти много сотен лун тому назад картина: Тугой, набитый отжившими побегами Древа свёрток, размером, едва ли больше взрослой дриады, что тащит его волоком сквозь подлесок. Свёрток, в отличие от других, не кричит, не извивается и не сыплет проклятиями. Он разорван в одном месте, где, сквозь плотную ткань сочиться кровь, а из чернеющей пасти разрыва, прямо на Тису, невидимую в листве, в ужасе зажавшую рот обеими руками, не отрываясь, глядят полные усталой обречённости глаза. Глаза цвета серого, осеннего неба, отсвечивающие в зеленоватом блеске светящегося мха.

А затем, она встретила Бена и он всё ей рассказал! Нет. Она мотнула головой, сжала бёдра, отгоняя тёплое чувство внизу живота. Невероятным усилием приблизила и затянула в узел, тут же разбежавшиеся во все стороны, почуяв минутную слабость, воспоминания, только-только начавшие складываться в понятный её разуму узор.

Не Бен. Он, конечно, говорил с ней, но куда больше слушал, и ещё больше действовал, прерывая их беседы практикой.

Когда она впервые увидела его у озера, вышла к нему из ледяной воды, словно никса, он показался ей неимоверно близким по духу существом. Не таким как она, или все те, кого она знала, иным, странным, совершенно непонятным, но с такими знакомыми глазами цвета дождливого неба. Таким знакомым взглядом, полным любопытства и молчаливой, обречённой усталости, что она, ни секунды не колеблясь, вышла к нему, выставляя навстречу его любопытству, своё собственное.

Он успел увидеть её лишь мельком, тут же отпрянул назад, попятился, запнувшись об вросший в землю, давно отживший своё ствол дерева и распластался ничком у её ног.

Не поднимая головы, он пополз прочь, пока не услыхал её смех. Не тот злорадный хохот, сопровождаемый свистом отравленных стрел, который его народ привык слышать, меж крон вековых деревьев, а самый обыкновенный, почти наивный смех ребёнка. Ребёнка, которого по какой-то невиданной причине, не научили тому, чему ещё с самого рождения должны были научить. Не привили страшную, необузданную, яростную злобу, присущую, без исключения, каждой из её племени. Видимо, исключения всё же случались. Он был удивлён, наверное, даже шокирован, но, как и в случае Тисы, любопытство всегда брало верх.

Он поднялся с земли, медленно повернулся, и смешно сложившись пополам, представился Беном.

Тогда, от её взгляда скрылась его выверенная осторожность, с которой он, быстрым движением руки, нащупал за спиной рукоять кинжала. Скрылся холодный, решительный взгляд, оценивающий за те секунды, пока его тело совершало, насмешившие её движения, все возможные пути отхода и нападения. Она видела в нём только человека. Точнее, первого человека, которого она вообще могла видеть. Человека, который дружелюбно представился Беном.

С тех пор, он приходил каждый день. Он спрашивал о ней, а Тиса, улыбаясь, рассказывала о жизни в Роще, дриадах, Древе и Великой Охоте. Рассказывала об обычаях и ритуалах, своей неоконченной учёбе и страхе, так никогда и не стать настоящей охотницей. В ней проснулись чувства и желания, доселе дремавшие за занавесью восковой печати.

Она видела в нём, такое же любопытство, какое, будоражило её саму.

Бену было интересно всё. Впервые в жизни, Тиса чувствовала неподдельный интерес к себе, своей жизни и, главное, чувствам, что выкладывала всё, как на духу. Бен же, задавая очередной вопрос, укладывал свою голову ей на колени, и внимательно слушал, не отводя взгляда от её горящих ярким пламенем зелёных глаз.

В первую ночь, когда он остался в её потаённом логове, взгляд Бена, всё больше блуждал по другим частям её тела. Точнее, сперва блуждал только взгляд. Как только Бен перестал стыдливо отводить глаза, стесняться её наготы, отчётливо понял, что пристальное, даже наглое любование изгибами, грудью, бёдрами, полоской тёмно зелёной шерсти на лобке, не приносит ей ни малейшего неудобства, он стремительно перешёл от созерцания к физическому познанию. Тиса была не против.

После, они снова говорили, он задавал вопросы, а она, старательно подыскивая обобщённые понятия, рассказывала всё что знала. Ничего в их разговорах не изменилось после той ночи. Беседа, всё так же оставалась открытой, невинной и любопытной обоим.

Тисе казалось, что она, после долгих лун одиночества посреди полной жизни Рощи, наконец, повстречала, то единственное, по-настоящему живое существо на всём белом свете.

Он говорил ей о таких вещах, о которых она бы ни в жизнь не осмелилась спрашивать кого-то из старших, Юну, или Марлу. Он говорил о сексе, и она тут же висла на его шее. Говорил о чувствах, и она, уперев полные слёз глаза в его точёный подбородок, выпалила своё первое и последнее признание. Разумеется, он ей не ответил.

Тиса улыбнулась сама себе. Сидя в кромешной темноте каменного узилища, это было неуместно и глупо, даже, если бы она могла посмотреть на себя со стороны. Она представила себе эту улыбку, и тут же спрятала её. Бен. Ещё одна частичка общей картины. На самом деле, сразу тысячи частичек, которые ещё нужно сложить вместе и обдумать, но даже так, это весомая часть той общей картины, что по своей наивности, и невнимательности, она смогла разглядеть только сейчас.

Бен не говорил о себе. Почти не говорил. Коротко усмехался, улыбаясь одними губами, когда она спрашивала о его назначенной матери, и откуда он появился в её лесу. Бен выдавливал из себя несколько фраз, которые Тиса, всё равно, как ни старалась, не могла понять. Рассказывал о какой-то ферме, пожилом отце, трудящимся главным ловчим у лорда Харлонда, о его великолепном замке, возвышающимся до самых звёзд, далеко на западе.

Затем он обрывал рассказ, вальяжно возлагая на её бедро свою руку, и Тиса, тут же понимая, чего он хочет, с готовностью предавалась более увлекательному, чем любые разговоры занятию. Скрытому от неё столько лет таинству тел, ощущений, эмоций, настолько ярких, что ни одна сила в мире, не могла бы оторвать её от Бена в эти минуты.

Тисе было не важно, о чём молчит её возлюбленный Бен. Она не понимала и малой толики его пространственных речей. Ей было, куда как важнее, что он с ней говорит. И что ещё важнее, умеет слушать её. Он слушал с таким изумлением, с каким совсем молодые дриады ловят каждое слова древних песнопений. Он был очень благодарным и внимательным слушателем, и более того, всегда задавал правильные вопросы.

Он спрашивал о том, что тиса прекрасно знала и с радостью рассказывала всё, что его интересовало в мельчайших подробностях. Когда Бен видел, что дриада тушуется и никак не может сформулировать ответ, тут же задавал следующий вопрос и их увлекательная игра, снова уносила Тису потоком весенних вод в мир грёз и воспоминаний.

Она рисовала на песке Древо, устройство и расположение спален и верхних уровней, особенно, выделив её собственное место среди общих ветвей. Как будто бы, он бы заявился к ней в общую ложу, осторожно прокравшись мимо сотен других дриад, отыскал её в ночи, и они бы предались плотским утехам прямо под сенью древа.

Но Бена, почему то, больше интересовали подходы к Древу и тайные тропы.

Охотницы не спешили делиться с ней тайнами, но любопытство Тисы, всегда брало верх. То, что она не могла выпытать у старших, она могла подглядеть, подслушать, или отыскать сама.

Как и сейчас, в каменных потёмках, наконец-то отыскался чужеродный материал, железная решётка. Подобная тем, что она видела издалека, когда Бен решил показать ей, как он выразился, мир людей.

Как то вечером, Бен принёс большущую корзину тряпок, вроде тех, в которые сам оборачивал тело. Тисе была непонятна эта привычка. Неудобные, грязные тряпки, скрывали не только мощь и красоту, но и стесняли движения.

Обернувшись в них сама, она едва не сорвала их в приступе ярости, тут же ощутив себя древней старицей из детских сказок, но Бен, сказал, что это обязательно. Поэтому, она безропотно влезла в предложенные одежды, и еле сдерживая ежесекундное желание чесать каждый клочок кожи, в том месте, где её касалась грубая ткань, покорно поспешила за Беном.

Он провёл её по пустынному тракту, тянувшемуся вдоль опушки её леса. Вместе, они забрались на вершину холма, и с неё, сидя напротив верхушек самых высоких деревьев, он указывал пальцем то в одно, то в другое строеньице, поясняя, для чего оно предназначено.

Отмахиваясь от вопросительных взглядов Тисы, он ткал в очередную постройку, сообщая, что это мельница, а это таверна, а там, у самого горизонта, высится замок Харлонд. Вон там, каменный мост, а под ним решётки, что бы задерживать мусор от кожевенных цехов.

Такую решётку, Тиса и нащёпала в своей, погружённой во мрак темнице. Теперь, она была уверена, что попала в заточение. Её не приковали к стене, даже не удосужились связать, чему она была несказанно рада, но ни иллюзия свободы, ни наличие решётки, не объясняло, как она в это заточение попала. Не мусор же она в конце то концов, от каких-то там кожемяк. Что бы это не значило.

Тиса оставила решётку в покое и на ощупь пробралась к матрацу. Голова заходиться от нарастающего гула барабанов.

Пытаясь совладать с болью и не растерять собираемые вокруг себя кусочки мозаики, она прислонилась затылком к холодной стене и тут же его отдёрнула. Осторожно потрогала, неведомо когда, пострадавшее место и покатала на пальцах что тёплое и липкое.

Нужное ей воспоминание, само по себе прыгнуло ей в руки. Она приладила его в нужное положение, ещё раз прокрутила в подсознании и, с удовлетворением начала связывать с остальными.

Все события последнего времени, складывались очень легко. Нет, не так. Не последнего времени, а всего нескольких дней. Нескольких дней проведённых с Беном.

Только воспоминания об одной единственной ночи, никак не хотели ложиться на холст восприятия. Одной единственной ночи, когда всё перемешалось, и теперь, она сидит в каменных потёмках, не понимая, что с неё могло произойти, как это могло произойти, и что теперь делать.

После прогулки вдоль тракта, она долго не могла уснуть, Без конца ворочая в голове слова Бена, пока тот, спокойно посапывал, уткнувшись лицом в её грудь.

Дриады никогда не пересекались с человеческой расой. Глазастые, сухопарые, высокомерные эльфы, грязные гномы и даже никсы, забредали, порой, в Рощу. Но человека, здесь не было и следа.

Охотницы твердили, что бы молодые дриады, при виде человека бежали и прятались. А тем, кто уже прошёл обучение и обряд, велели стрелять во всё, что хотя бы напоминает своим видом человека.

Тиса прекрасно понимала, что их Роща, не бескрайнее море зелени и жизни. Что там, за краем леса, существует иной, непостижимый для неё мир.

Так и не пройдя обряд, она даже не имела представления о тех распрях, что терзали два разных народа, на протяжении многих тысяч лет. Напряжения, что витало в воздухе между старшими, она не понимала. Её смешили манекены в виде людей, а в рассказах старейшин, повествующих об укладе жизни иных рас, она не видела ничего предосудительного.

Когда Бен, показывая ту или иную вещицу, начинал объяснять, для чего она нужна, Тиса лишь слабо улыбалась, прекрасно понимая, что выпусти она наружу, тот поток незаданных вопросов, рвущихся из неё свирепым вихрем, это только прервёт рассказ.

Рассказы Марлы, старших, и уж тем более старейшин, прерывать было много страшнее. Бен, всего то, посмотрел бы исподлобья. Марла, наверняка бы просто ушла, а любая из старших, могла и ударить. А их рассказы, даже самые увлекательные, повествующие о чудесных приключениях и великих героях, никогда не могли завлечь Тису настолько, насколько это делали обычные разговоры с Беном.

В ту ночь, под светом едва народившейся луны, чьему великолепию вторила близняшка в отражении озера, она думала, что очень многое поняла. Об устройстве своего мира, об устройстве мира людей.

Ей было совершенно невдомёк, что её понимание, далеко от настоящего положения вещей. Ей казалось, ещё чуть-чуть и маленькая дриада, коротающая ночи напролёт у опушки леса, постигнет суть мироздания.

Как будто в насмешку за её постыдные думы, судьба не дала ей ни малейшего шанса понять, что же на самом деле произошло. Каким образом, тихая ночь, могла превратиться в бушующий тайфун посреди сезона гроз. Как её тело, до этого мирно покоящееся рядом в объятиях любимого мужчины, в мгновение ока, оказалось на коленях, перед лицом полного состава совета старейшин, связанное по рукам и ногам, выставлено на всеобщее обозрение посреди Рощи.

Она лишь мельком успела увидеть Бена, чьё безвольное тело волокли к корням Древа. Если бы не близость обряда, его наверняка бы просто убили. Но время играло на руку Тисе, и его, как и многих других до него, хотели вознести к ветвям.

Когда обвинительные речи стихли, она была готова склонить голову хоть перед Хирной, хоть перед Драаргой, но ни одно из божеств не снизошло до неё. Старейшины, и те, разбрелись по своим делам, лишь махнув рукой охотницам, и те, поспешили исполнить их волю. Тиса осталась одна.

Она не помнила, о чём говорил совет. Или не хотела помнить. Или помнила, но не понимала. Люди в Роще. И что с того? Они принесли с собой огонь и меч, сталь и смерть, что бы рубить и жечь всё на своём пути, но причём здесь она? Причём здесь Бен?

Тиса снова улыбнулась сама себе, сидя в кромешной тьме на холщовом матраце. Боль и барабаны, всё ещё пульсирующие в её голове, не позволяли предаваться хорошим воспоминаниям, но её, были настолько горьки, что мрак, и боль лишь обостряли их, усиливали, позволяли стягивать к центру воображаемого полотна кусочки наколдованной картины. Она должна была догадаться.

Когда Роща затихла, оставив Тису покорно болтаться в путах, её полусознательные размышления прервала Марла. Она явилась среди ночи, как мимолётное видение частички прошлого, но в её глазах, впервые за всё время, Тиса разглядела смесь гордости, отчаянья и отвращения. Ту яркую смесь эмоций, что она частенько видела у Бена, что являлись неотъемлемой частью её самой. Но никогда не отождествлялись у Тисы, с её бывшей назначенной матерью. Словно Марла никогда не могла их чувствовать.

Её мать не проронила ни слова. Аккуратно срезала верёвки, дала время, что бы вернуть к жизни онемевшие члены, после чего, коротко кивнула в сторону, куда Тисе нужно было идти. И тиса пошла.

Преодолеть несколько рядов ветвей Древа, оказалось не так уж и сложно, даже не заканчивая обучения и всю ночь болтаясь в путах. Мох и кора Древа, давали столько света, что можно было передвигаться свободно, не напрягая зрения и не расширяя зрачков.

Роща молчала. Не смотря на обвинительный приговор совета. Не смотря на объявление её предательницей рода. Проклятая всеми дриадами, старейшинами и богами, Тиса шаг за шагом, беспрепятственно приближалась к самой святая святых Древа Рощи.

Где то на задворках сознания, крутилась неприятная мысль, а на границе видимости, плясали отблески жёлтого пламени, но все её желания, были направлены только в сторону ветвей. В сторону Бена.

Ни опустевшая Роща, ни немой взгляд Марлы, сопровождающий её восхождение, пока она не скрылась среди ветвей, не смогли бы её сейчас остановить.

Бен, всё так же безвольно завязанный в свёрток, лежал, не шевелясь, на изящных переплетениях верхнего круга.

Именно здесь творилась древняя магия. Именно здесь, рождались и росли новые дриады. Теперь, для Тисы было очевидно, в чём заключалось таинство обряда. Это выводило её из себя.

Спустись она сейчас к корням, и увидь там, хоть сотни вооружённых факелами людей, она бы встала наряду с ними и первой подпалила Древо.

Прогоняя ярость, Тиса прильнула к Бену, ласково проводя рукой по его животу, груди, шее, давая понять, что это она, что пришла помочь, но Бен, лишь вздрогнул всем телом. Будучи высвобожденным из свёртка, он только взял её руку в свои, и тихо прошептал несколько фраз, истинное значение и смысл которых, ускользнул от неё, безвозвратно утерянный, поглощённый возбуждением и ликованием.

Для неё, то были слова любви, коих она не дождалась услышать от него на краю своего леса. Для неё, всё было максимально просто и предельно ясно.

Они спустились перед самым рассветом. Под пеленой тумана, казалось, что рыжих сполохов стало меньше, но в предрассветной дымке, повис обволакивающий ноздри запах. Запах, до одури, до дрожи в поджилках знакомый каждому обитателю леса. Дриады тоже его знали.

Пригибаясь к земле от каждого шороха и замирая при малейшем движении, пробираться сквозь Рощу к логову Тисы, пришлось очень долго. Бен, с каждым новым шагом, словно возлагал на свои плечи неподъёмный груз. Тиса тянула его за собой изо всех сил.

Конечно, осторожность была излишней. Роща была абсолютно пуста, и никто, даже если бы она встала сейчас во весь рост и принялась во всю глотку орать запрещённый трактат о Трине, её бы не услышала ни одна живая душа. Мёртвые, может быть, и услышали бы, но кому какое до них дело.

Уже у самой опушки, когда среди крон начала маячить водная гладь, Бен стал отставать на шаг, затем на два, затем на все четыре. Тиса теряла силы с каждой минутой и больше не могла его тянуть. Она вскинула назад руку, что бы нащупать его ладонь перед последним, решающим рывком к тракту, когда её голову пронзила тупая и резкая боль. А за ней, пришла и абсолютная темнота.

Последний кусочек перемешанной в бушующем разуме дриады мозаики, встал на своё законное место. По краям картины, повисли чёрными провалами не восстановленные в памяти фрагменты, словно завлекая отправиться в недра восприятия, пройтись оливковым вихрем по тем частям узора, о которых она никак не могла иметь воспоминаний. Тиса не обратила на них внимания. Для неё, картина, которую она старательно собирала вокруг себя, в чернильной пустоте каменной клетки, наконец-то окончательно сложилась воедино.

Когда серые, влажные стены озарил свет факела, Тиса даже не подняла головы. Слёзы, на тот момент уже превратившиеся в едва заметный лаковый отблеск на её лице, смогла бы разглядеть, разве что другая дриада. А царящую в её сердце пустоту, не смог бы разгадать никто.

Её протащили по каменным ступеням, вторящим гулким эхо каждому шагу подкованных сапок и удару тела о камень. За решётчатыми проёмами, царила ещё большая тьма, чем в последнем её обиталище, и то через одну железную пасть, то через другую, то и дело возвращался размеренный такт. Она, было, стала гадать, за какой из решёток, послышится новый отзвук чеканных шагов и ударов её головы о сырой каменный пол, когда её выволокли наружу.

На свежем воздухе, в свете солнца, казалось бы, такого желанного и милого сердцу Тисы, ей стало только хуже. С трудом вдохнув отвратительный смрад, она подавила в себе отчаянное желание кричать, что есть сил.

Никогда прежде, она не видела города людей. Но могла поклясться на крови в вечном услужении любому из богов, известных и не известных, лишь бы никогда не видеть это снова.

Серое, безжизненное небо, заволакивал пахнущий гарью туман. Сквозь эту завесу, не могло пробиться полуденное солнце, размытым диском повисшее у дальней стены широкой каменной площади, над которой повисла ни с чем несравнимая вонь.

Ни единого деревца, ни кустика, ни самого маленького и чахлого растения не виднелось под бесконечными слоями перемешанной с навозом грязи, утоптанной в единую твёрдую массу.

Люди толпились посреди серости камня, тяжёлой взвеси пыли, запаха гари и тягучей сальности никогда немытых тел. Они скулили как псы, ржали как дикие лошади и, брызжа слюной во все стороны, толкались, вопили на все голоса.

У каменного помоста в центре площади, её грубо поставили на ноги. Верзила в чёрном капюшоне, с корнем вырывая нежнейшие луковицы, схватил Тису за волосы и поднял над толпой. Словно гномы, приезжавшие однажды в Рощу, хвастались перед молодняком очередным приплодом шерстистых кротов, так и её, выставили напоказ, под блеск сотен голодных глаз и гнусное улюлюканье голодных ртов. Беснующаяся толпа была очень довольна таким представлением.

Хохот нарастал, словно раскаты грома перед невиданной доселе бурей. Злоба, исступление, запах грязных тел, гарь закрывшая побелевшее от отвращения солнце, всё это сплелось воедино. В один чёрно серый комок.

Ударом древка её опустили на колени. Защёлкнули на шее и запястьях устройство, тут же сковавшее всё её тело, а к самому лицу, придвинули корзину, небрежно прикрытую окровавленной тряпицей. Тису бы вырвало прямо на эту мерзость, но в желудке было пусто. А когда она увидела Его, вслед за желудком, наружу захотело выйти и сердце, оставляя внутри только раздирающую на части боль.

Бен. Её Бен, с гордо поднятой головой, в блистающих доспехах, озаряя толпу ослепительной улыбкой, прошёл мимо неё. Лишь единожды он опустил на неё взгляд, и в этом взгляде была всё ненависть и отвращение, какое только способно впитать в себя живое существо. Бен взошёл на помост, воздевая над толпой огромный, зазубренный топор. Толпа была на грани оргазма.

Тогда, Тиса закрыла глаза, представляя себя, лежащей на своей постели, сотканной из тысяч переплетённых между собой прутков живого вьюна. Представила Юну и её ученицу с рыжими волосами, уносящимися вдаль на гигантском орле, рассекающим облака над безбрежным океанов вековых деревьев. Представила Марлу, как никогда прекрасную, она сидит у корней, а в её руках прозрачная ткань, над которой расцветают фантастические узоры. Марлу, что поёт одну из самых старинных и красивых песен Рощи.

Проглотив комок слёз и втянув иссушенными губами воздух в пересохшие лёгкие, Тиса тихо запела.

Далеко за пределами замка Харлонд, на востоке, вздымался в небо дым от пожарищ. То, горели древнейшие леса, некогда зовущиеся Великой Рощей. А над сводами башен, среди каменных стен, сквозь внезапно повисшую, звенящую тишину, ещё многие тысячи лет, можно было услышать слова песни последней из дриад.