Имя автора будет опубликовано после подведения итогов конкурса.

Самый сильный человек

Когда Эйг был мал, то больше всего на свете любил он слушать сказки бабушки Радмы. Бывало, сядет та за пряжу у очага, а Эйг тут как тут. И всё-то ему вызнать надо, всё выспросить.

– Радма-ба, а почему небо так высоко?

– Потому что небо – крыша над миром, шатёр его. У любого дома крыша высоко.

– Радма-ба, выходит, горные духи держат его вместо стен?

– Верно. Четыре горных брата, что четыре стены или четыре столба. И каждый держит свою часть небесного шатра.

– А зачем горные братья вырастили деревья на своих вершинах, Радма-ба?

– Эээ, а ты думаешь, внучок, легко им держать на плечах такую тяжесть? Вот чтоб помягче было, они там и выросли.

– Как же он попал на гору, Радма-ба? Разве не в лесу деревьям место?

– Просили братья о помощи ветра, хотели, чтоб нанесли те семян, какие сумеют взрасти на скупой земле. Есть у горных братьев две сестры-великанши. Одна из гладкого камушка, собой недурная, а другая из серого валуна, вся мхом поросшая, да такая страшная, что взглянуть боязно. Зовут первую Мра, а вторую – Гра. Живут они в глубоком ущелье. Так согласились ветра помочь, только если отдадут Мра в жены Северному Ветру. Увидал он однажды, как плетёт она у реки свои белокаменные косы, и тут же возжелал взять Мра в жены. Согласились горные братья, на том и дело сладили. А на свадьбе той, говорят, так плясали гости, что земля под ногами тряслась, а по всей долине кобылы жеребились от страха раньше времени.

– Радма-ба, а кто же небо-то держал, пока все плясали? Разве есть на свете такие сильные люди?

– Нет в мире никого сильнее горных братьев, Эйг. Разве что Небесные Великаны, что всякое утро поднимают солнце и бросают его друг дружке каждый день. Пока летит солнце, и день длится, а как устают они, так солнце по небесной крыше скатывается прямиком великану в карман да там и ночует. Ну, хватит уж на сегодня историй, Эйг. Отправляйся-ка спать.

– Радма-ба, – принимался упрашивать Эйг. – Расскажи ещё! Расскажи, как горные братья стали такими сильными.

– Ели много, спали вволю, не чурались труда и забав и почитали свой род, – ворчала в ответ Радма-ба и хитро щурила на Эйга один глаз. – И не надоело тебе сказки слушать, внучек? Так много рассказал тебе мой старый язык, что скоро вырастет на нем шишка с пёсью голову. Как тогда станет Радма-ба отвечать на все твои вопросы?

Так и шли дни и луны. Десять долгих лет минуло, забрала земля Радму-ба. Только Эйг крепко запомнил её слова: «Нет в мире никого сильнее горных братьев» Упали они Эйгу прямо в сердце и проросли там, точно деревья на плечах горы. Вырос Эйг, стал высоким и сильным – кость с коровьего хребта одним ударом ломал, дерево срубленное, точно травинку, на плече нёс. С каждым днём лишь росла его сила. Уж самым сильным стал в родной долине. Принялись тогда люди кланяться ему при встрече и обращаться, как к почтенному человеку – Эйг-дол. Да только Эйгу этого мало было. Захотел он прослыть самым сильным не только в родной долине, а и во всём мире. Решил тогда Эйг пойти к Горным Братьям и упросить их дать ему подержать край небесной крыши. Вот тогда уж точно любой скажет, что Эйг сильнее всех людей на свете. Услышали о том родные Эйга. Заплакала мать, закручинился отец, а братья только посмеивались. Три дня и три ночи уговаривали Эйга остаться в деревне.

– Ты самый сильный в нашей долине, сын. Зачем тревожить духов и искать себе забот? А ну как накличешь беду на свою голову? – спрашивал отец.

– Не ходи, сынок. Останься. Подыщем тебе славную невесту. У соседа дочка Бульма уж подросла. Вон какая красавица и с тебя глаз не сводит. Через год-другой, глядишь, снимет с косы колокольчик и повяжет тебе на пояс. Свадьбу справим и заживёте старикам на радость, – причитала мать.

– Роста в тебе, Эйг, много, а ума недовесок. Зачем бросаться в быструю реку, когда рядом брод? – говорил старший брат.

– По горам скакать – то для отца горных козлов забава. Лучше бы тут чем помог. Вон, крыша на сарае прохудилась совсем, – пенял средний брат.

Только пуще Эйг раззадорился от таких слов. «Пойду в горы просить духов, чтоб дали мне испытать себя, – сказал он родичам. – Больше толковать не о чем» Сказал так и принялся в дорогу собираться.

Узнала о том Бульма и на другой же день к Эйгу явилась. Была она и вправду собой хороша – белозубая, точно улыбка злой зимы, остроглазая, будто коршун и верткая, как куница. Всё-то она дразнила Эйга, а как увидала, что тот уже мешок заплечный собирает, так заволновалось девичье сердечко, и принялась Бульма донимать Эйга расспросами.

– Ты, говорят, в горы собрался, Эйг-дол?

– Может и собрался. А тебе что до этого?

– Болтают, будто горные духи капризней тяжёлой жены. А ну как разгневаешь их своей просьбой, что тогда будет?

– Что будет, что будет? – разозлился Эйг. – Может они и не выйдут ко мне вовсе.

– А если выйдут, скрутят тебе руки и велят жениться на каменной Гра, что страшнее Поветрицы-лиходейки? Говорят, за неё три телеги золотых самородков и дюжину сундуков с самоцветами дают, а к ней все одно никто свататься не желает. Если тебя заставят, что тогда делать станешь?

– Что-что? Возьму и женюсь. Стану жить большим богатым домом, – проворчал Эйг.

– Где ж ты возьмешь столько золота и каменьев, чтоб построить дом для великанши? – снова спросила Бульма и принялась так смеяться, что глаза ее превратились вкрохотные щелочки. – Она же огромная. Ей и дом, поди, нужен в три сосны высотой.

– А золото и самоцветы мне на что? – огрызнулся Эйг. – На них и выстрою. Стану жить на зависть всем. Может и ты еще пожалеешь, что не одарила меня колокольчиком на летнем празднике.

– Больно много ты хочешь, Эйг. Не пришло ещё моё время выбирать пояс для колокольчика. Рано мне мужней женой становиться. Так и отец мой говорит.

– А с чего ты взяла, что я свататься к тебе собираюсь? От колокольца до свадебной песни дорога развилистая да долгая. Много тропок в лесу – любую выбрать можно.

Перестала тут Бульма смеяться. Только брови черные нахмурила.

– Вот, значит, как? Любую? Ну и живи тогда со своей каменной бабой! Народит она тебе вместо сыновей кривых валунов, а вместо дочерей речную гальку!

Сказала так и убежала прочь со двора. Только коса с желтой лентой за спиной хлыстом взметнулась.

– Ну и буду! – крикнул ей вдогонку Эйг. – И ленты ей куплю ярче твоих, и бусы из янтаря! Глядишь, ещё и покрасивше тебя станет!

На том и распрощались, а наутро Эйг ещё до света с лавки подскочил. Проводили его до порога, мать ленту из косы вынула, на рукав Эйгу повязала и сказала: «Не удержала я тебя у родного очага, сынок. Так хоть благословение моё с собой возьми в дорогу» Поклонился Эйг отцу с матерью, с братьями кулаком о кулак ударился и пошёл к Першу, самому старшему из горных братьев.

Целый день поднимался Эйг на вершину Перша. Так устал под конец, что уж ноги слушаться перестали. Собрал веток, сложил за каменным выступом, чтобы зажечь к ночи костер, а сам лег отдыхать. Странные сны являлись к нему на горе. Видел Эйг Небесных Великанов, играющих с солнцем, будто ребятня с куском сухой коровьей лепешки. Видел и духа реки – тонкорукую деву, совсем непохожую на девушек долины. Она смеялась и перекатывала в прозрачных своих ладонях разноцветные камешки. Загляделся на неё Эйг, залюбовался, да вспомнил вдруг черноглазую Бульму и разом проснулся. А тут уж солнце давно с небесной крыши скатилось, первые звёзды пробудились и принялись охорашиваться. Каждой хотелось сиять ярче других, чтобы всякий с земли смотрел и дивился их красоте.

Разжёг Эйг костёр, спел призыв и начал вокруг огня прохаживаться. Ох и холодно на вершине! Так зубы-то друг о дружку и постукивают. Походил так, выпил хмельного мёда, поел сушеного мяса и, только отогрелся, как появился перед ним сам Перш.

– Ну, здравствуй, человек. Зачем звал меня? Зачем с каменного ложа поднял своей песней? – спросил Перш.

– Зовут меня Эйг, да все кличут Эйг-дол. Хотел я, Перш-гора, испросить твоего дозволения подержать неба краюшек, чтоб испытать свою силу.

Услышал Перш эти слова и принялся так хохотать, что затряслось всё вокруг – и месяц, и звёзды, и молодые сосенки на вершине горы.

– Слыхал я про тебя, богатырь, – ответил он, вдоволь насмеявшись. – Только позабудь ты лучше о своём желании да повертайся в долину. Нет в мире человека такой силы, чтоб сумел он удержать на своих плечах небесную крышу.

Сказал так Перш и тут же исчез, ушёл обратно под гору спать, только эхо по ущелью смех его разнесло да ветер развеял. Понурился Эйг, обида ему сердце сжала. Но горного духа после таких слов снова звать – только гневить. Закутался тогда Эйг в медвежью шкуру, что носил вместо плаща, и тоже спать отправился.

На другое утро спустился Эйг с горы Перша и пошёл к следующей – Друг-горе. Как положено и ночи дождался, и костёр развёл, и песню спел. Явился к нему Друг-гора и, как услышал Эйгову просьбу, нахмурился так сурово, что под ногами камни захрустели. «Нет на свете этом никого из людского племени, кто сумел бы удержать на своих плечах крышу неба. Отправляйся-ка ты домой, Эйг-дол, подобру-поздорову и не тревожь больше мой покой» – сказал Друг-гора и ушёл обратно в камень.

Отправился Эйг к третьему брату – Трет-горе. Но и тут ему везенья судьба не отмерила. Вышел Трет, выслушал его просьбу и принялся браниться так громко, что птицы едва из гнёзд не попадали. «Ты, богатырь, забудь сюда дорогу, – сказал Трет. – Нечего человеку и пытаться поднять такой груз. Тяжела крыша небесная, и только нам, горным братьям, под силу её поднять. Держись своих дел, человеческих, а в духовы не лезь» После таких речей ушёл Трет, а Эйг совсем закручинился. Что же делать? Уж три горных брата ему отказали. Остался четвертый, Чвертом его звали. «Была не была, – решил Эйг. – Если уж и он не позволит мне подержать небесную крышу, так и быть, домой вернусь. Да хоть буду знать наверняка, что никакого иного способа испытать мою силу нету»

Спустился Эйг с вершины Трета и отправился к Чверту. Долго шёл, утомился и присел отдохнуть. Самые извилистые да крутые тропки были на этой горе. Так быстро на вершину не подняться. Едва успел Эйг устроиться на широком камне, как видит – бежит по склону мужичок, да ладно так бежит, будто по травке луговой, а за ним следом собачонка малёхонькая несётся. Подивился Эйг такому чуду и окликнул мужичка.

– Здравствуй, добрый человек! Не хочешь ли разделить со мной пищу?

Оглянулся мужичок, увидел Эйга, спустился к нему вместе с собачонкой и говорит:

– И тебе здравствовать желаю. Редко я тут встречаю путников. А от угощения, уж прости, откажусь. Я что нашел, тем и сыт, а вот этому кругохвостому можешь мясца чуток отмерить.

– Так разве то не твой пёс? – спросил Эйг.

– Мой? Ба! Как бы не так! Увязался за мной с самой долины, так и плетётся. Никак не желает отставать.

– Раз не желает, стало быть, теперь ты ему за хозяина.

Рассмеялся мужичок и спрашивает:

– А ты знаешь хоть, кто я есть?

– Неужто сам Чверт?

– Не он, но Чверт мне всё равно что брат названый. Зовусь я Козлоногом или отцом всех горных козлов. Обращаюсь то в козла, то в человека, а только ноги-то, вот беда, так козлиными и остаются. А твоё имя как, богатырь?

– Моё имя Эйг-дол. Слыхал я про тебя истории. Когда мал был, то Радма-ба мне многоих пересказала. Что же, раз пищу со мной делить не станешь, так может хоть питья отведаешь?

Обрадовался Козлоног, что ещё не забыли его в долине, и люди рассказывают о нём истории да сказки, и принял он от Эйга мех с диким мёдом. Принял да с непривычки захмелел так, что начал болтать без устали.

– Чверт-гора мне друг пребольшой, Эйг-дол. – говорил Козлоног. – А рассказывала ли твоя Радма-ба про то, что горные братья могут обращаться людьми и спускаться в долину? Когда уходит один, то другие держат за него часть небесной крыши. Одна беда – срок такой наступает раз в пятьдесят годков, а друг мой Чверт-гора очень уж нетерпелив. Сдается мне, будь его воля, так бегал бы он в долину каждый год. Больно он любопытный, да к тому же на хмель и ваших женщин падкий.

Разболтался Козлоног, а Эйг тем временем смекнул, как ему своего добиться и уговорить Чверта доверить ему небесную крышу. Посидел он ещё с Козлоногом и его собачонкой, а потом распрощался и пошёл на вершину. И так хорошо было на душе у Эйга, так радостно, что остаток пути ему показался совсем уж лёгким. Наконец, сумеет он испытать себя и по праву станет зваться самым сильным в мире.

Поднялся Эйг на вершину Чверт-горы, когда уже стемнело, разжег костёр и запел призывную песню. Долго ждать не пришлось. И впрямь оказался младший из братьев самым любопытным. Вышел он к Эйгу, едва тот закончил петь и спросил, чего тот хочет.

– Могучий Чверт-гора, – ответил Эйг. – слышал я о том, что есть у тебя чудесная волшебная чаша, в которой можно увидеть весь мир и свою судьбу. И уж очень бы мне хотелось поглядеть в неё.

– Э, да ты путаешь меня с моей сестрицей Гра! – рассмеялся в ответ Чверт. – Зря ты в гору шёл, человече. Живёт сестра моя в ущелье, да только навряд позволит она тебе в ту чашу заглянуть.

– Вот жалость! – притворно воскликнул Эйг. – Выходит, зря я ходил и не успею теперь на главный праздник в деревне!

Услышал Чверт про праздник и тут же принялся расспрашивать о нём Эйга. Рассказал тогда Эйг, что сегодня собираются на поляне у леса самые красивые девушки, поведал, как звенят колокольцы в их черных косах, как блестят в свете костров янтарные бусы, как плещется в чашах хмель, приготовленный руками прекрасных дев долины. Слушал Чверт и вздыхал, а под конец сказал:

– Жаль, что нынче не мой черёд спускаться в долину! Кажется, всё бы я отдал, лишь бы хоть на миг побывать там, взглянуть на ваших дев и пригубить малый глоточек хмельного! Метнулся бы быстрее ветра и вернулся обратно за каких-нибудь три лучины. Да только братья мои теперь спят, а бросить небесную крышу мне никак нельзя.

– Ну, коли ты и впрямь быстр, то я, бы, пожалуй, подержал за тебя небесную крышу, – ответил Эйг.

– Да разве же ты сможешь? – удивился Чверт. – Нет таких людей, кто сумел бы это сделать.

– Меня прозвали Эйг-дол и признали главным богатырём в долине, – сказал Эйг. – Уж три лучиночки бы устоял.

Задумался Чверт, сильны были его сомнения, но и на праздник страсть как попасть захотелось. Ко всему уж давно не был он в долине и очень скучал на вершине. Увидал Эйг, что колеблется Чверт, и снова заговорил:

– Эх, как жаль, что ни ты, ни я не поглядим на веселье, не пригубим хмеля. Да, я-то на другой год всё одно буду на празднике, а тебе вот, Чверт-гора, ещё ой как долго ждать придётся.

– Ладно, – сказал Чверт. – Коли подержишь ты крышу небесную три лучиночки, то уж, пожалуй, вреда не будет. Раз ты и впрямь такой богатырь, как говоришь, то, может статься, тебе это дело будет по плечу.

Так обрадовался Эйг словам Чверта, что едва не подскочил на месте. Еле сумел сдержаться, чтобы не пуститься в пляс от радости. Положил Чверт на плечи Эйга вою часть небесной крыши и спросил:

– Ну, тяжела ли ноша?

– Легче куриного пёрышка, – ответил Эйг, хотя сразу заломило у него и спину, и руки.

– Ну, держи тогда, Эйг-дол. Да смотри, если станет невмоготу, крикни моё имя, и я сразу же примчусь обратно!

И вот остался Эйг стоять с небесной крышей на плечах, а Чверт отправился вниз, в долину. Ещё слышен был его беззаботный свист, а небо на плечи уж так крепко давить принялось – куда там деревьям, которые Эйг с рубки таскал! «Ничего, три лучинки я так простоять сумею» – сказал себе Эйг и принялся ждать. Дует холодный ветер на вершине, звёзды на Эйга сверху с опаской глядят – не обронит ли он их на землю к людям? Зябко стало Эйгу, уж ног не чувствует. Глянул тут Эйг вниз и обомлел – провалился он в гору по самые колени. Вот какова тяжесть небесной крыши! «Ничего, еще две лучинки я простою» – сказал себе Эйг. Хоть и холодно на вершине, да все же пот все глаза Эйгу залил. Пришлось и вовсе закрыть их – так страшно принялись они зудеть. И ведь рукой не двинуть – мошку дотошную не отогнать, уха не почесать. Нельзя, иначе упадет край небесной крыши и раздавит его родную деревню. Страшно вдруг стало Эйгу. Не думал он, что такой ценой силу свою доказывать будет, да делать нечего. Осталось только стоять и держать небо на своей горбушке. Тут и третья лучинка к концу пошла, а Эйг уже ушёл в гору по самый пояс. Снова страшно стало Эйгу, завозился он, точно жучок, что на спинку упал и всё никак перевернуться не может. То одной ногой двинет, то другой, а лишь глубже в камень уходит. Совсем перепугался Эйг, закачался, будто молодая берёзка под зимним ветром, взмахнул руками и небо-то и уронил.

Что тут началось! Затряслась гора, затрещала, звёзды вмиг посыпались с небесной крыши вниз, точно просо из худого решета. Проснулись Перш, Друг и Трет и тут же духами на вершину явились. Следом Чверт прибежал, белее первого снега, а за ним и Козлоног с собачонкой своей. Подхватил Чверт небесную крышу, и тотчас перестали звёзды падать, а камни катиться вниз. Обратили горные братья на Эйга недобрые взгляды, и сказал Трет:

– Было ведь тебе велено идти своей дорогой, человек! Обещал я засадить тебя в расщелину на скале, так верно теперь ты сам нашёл себе наказание!

– Человек-то глуп, но ты, брат Чверт, как видно во сто крат глупее, – сказал Перш. – Зачем ты позволил ему держать небо? Кому, как не тебе, знать, что не дано людям такой силы?

– Верно говоришь, Перш, – вмешался Друг. – Ответь, брат Чверт, уж не лишился ли ты разума?

Понурил Чверт голову и рассказал братьям о том, как Эйг обещал ему праздник в долине, а он соблазнился обещанием хмеля и красивых дев. Эйг же всё это время сидел в скале, только голова над поверхностью торчала, и со страхом ждал наказания. Тут вышел вперёд Козлоног, бросился троим братьям в ноги и принялся каяться, а собачонка позади сидела и поскуливала жалобным голосочком. Признался Козлоног, что во хмелю разболтал незнакомцу про Чверта, а тот решил обмануть его давнего друга.

– Ты, Козлоног, не зло сотворил, но глупость, – заявил Перш. – Десять лет быть тебе теперь только козлом. А ты, Эйг, знай, что причинил великое горе жителям долины. Твоя гордыня погубила несколько жизней, а потому мы изгоняем тебя прочь и запрещаем возвращаться в долину! Ты же, брат мой Чверт, тоже будешь наказан за своё легкомыслие. Раз в полвека можем мы выходить к людям. Так вот твой черёд теперь придёт не раньше чем пройдёт четырежды по пятьдесят лет! Согласны вы со мной, Трет, Друг?

– Согласны!

Вытащили братья Эйга из скалы, посадили Козлоногу на спину, и тот быстро домчал его до границ долины и сбросил на землю. Мекнул на прощание, глянул с укором желтым глазом и ускакал обратно к своему стаду. Поднялся Эйг, почесал затылок и сказал себе:

– А всё же я теперь самый сильный человек на свете. Неужто не найду себе места, где жить?

Решил Эйг странствовать и всем рассказывать о том, как целых две лучины держал он небесную крышу. Много земель Эйг обошёл и разных людей встречал. Кто верил ему, кто нет, кто смеялся, а кто чашей мёда угощал, да только день ото дня росла в его сердце тоска непонятная. Чужие края, чужие люди – всё у них не так, как дома было, и никому дела нет до того, что он самый настоящий богатырь и звался в родной долине Эйг-дол. Семь долгих лет скитался Эйг, да так и не нашёл себе места в мире. И вот в один из дней собирался он снова в путь и заметил на дне сумы синюю ленточку из косы, что дала ему с собой когда-то мать. И так это разбередило Эйгу сердце, что подумал он: «Была не была, вернусь я и попрошу горных братьев позволить мне снова жить в моей деревне. Вот мать-то обрадуется» Сложил своё добро в суму и отправился.

Шёл Эйг долго, потому как забрался он ох как далеко, но к осени всё ж дошёл до входа в свою долину. Стал ближе подходить, а там кто-то огромный по ущелью бродит. Оказалась то великанша Гра, сразу Эйг её признал по поросшему мхом лицу и рукам. Села она у реки и принялась чесать свои каменные волосы зачарованным гребешком. Раз проведёт – сыпется с головы её в воду нефритовая крошка, другой проведёт – простая галька. Вдруг подул ветерок, повела великанша вслед за ним носом, повернула голову и увидала Эйга.

– Эй, ты кто таков, человек? – спросила Гра.

– Звать меня Эйг-дол. Твои братья, хозяйка, прогнали меня из долины, но очень бы мне хотелось вернуться домой. Чую сердце у тебя доброе, хоть и каменное. Не поможешь ли упросить своих братьев, чтобы позволили они мне снова поселиться в родной деревне?

Поглядела великанша на Эйга, сверкнула зелёным глазом и сказала:

– Слыхала я про тебя, Эйг-дол, и быть может помогу тебе, если согласишься ты стать моим мужем. Больно скучно мне тут одной, а подходящих женихов нет как нет. Один только Болотник всё сватается, да очень уж он сырой и прескверно воняет тиной. Ко всему ты вон какой справный, и богатырь к тому же. А мне уж, сам видишь, слабый-то муж ни к чему. Глядишь, задавлю его ненароком на свадебном-то ложе.

Поглядел на неё Эйг, а про себя подумал: «Не так уж ты страшна, как болтали. Баба как баба, только каменная. Мха, конечно, порядком, так зато и спаться на нём будет, что на перинке. Ну и приданое, говорят, богатое. Да и всё одно нет мне иной дороги домой, так отчего бы и в самом деле не жениться?»

– Ладно, – сказал Эйг. – Только, пока братья твои меня не простят и не позволят вернуться в долину, так мне им на глаза показываться не след. Ты уж потолкуй сперва к ними сама, сделай милость.

Обрадовалась Гра, так обняла Эйга, что у того аж в грудине захрустело, привела его в свою пещеру, напоила, накормила, велела ничего без неё вокруг не трогать, а сама пошла к братьям потолковать о деле. Посидел Эйг, подремал, а как проснулся, то зажёг все лампы, какие нашёл и принялся со скуки по пещере той бродить и всё разглядывать. «Всё равно же скоро моё будет, – подумал он. – Так чего бы и не осмотреться, как следует?»

А уж посмотреть тут было на что! Одна стена в янтарных слезах, другая в нефритовых, третья бирюзой лазоревой красуется, а четвертая снизу доверху сплошь блестящая слюда, да такая чистая, что себя с ног до головы разглядеть можно! И у каждой стены сундуки, полные каменьев разных. Пооткрывал Эйг крышки и долго не мог налюбоваться на их красоту. Наконец, и это ему надоело, а Гра всё не возвращается. Снова принялся он бродить по пещере и в тёмном уголке, куда не заглянул в первый раз, увидел вдруг гранитную чашу, полную воды.

«Неужто, та самая, в которой весь мир увидеть можно?» – подумал Эйг. И тут обуяло его страшное любопытство. Как там отец с матерью? Живы ли? Как братья поживают? Уж поди женаты оба. Склонился Эйг над чашей и пожелал увидеть своих родных. И тут же появились на поверхности воды и мать с отцом, седые уж все, но живы-живёхоньки. Дальше и старший брат с женой и детишками малыми в чаше появились. За ним и средний брат показался. Рядом сынишки копошатся, жена у печки крутится. Пригляделся Эйг, а та возьми и обернись – так и застыл он, точно зачарованный. Встала рядом с братом его Бульма! Уж не такая юная красавица, какой её Эйг запомнил, но точно она. Даже ленты в косах её любимые – жёлтые, точно сердце осени. И такая обида вдруг Эйга взяла, что не удержался он и со всей своей силы кулаком по чаше хлопнул. Повалилась чаша на бок, разлилась вода, пропали лица родные, начала пещера трястись, точно в лихорадке, а следом упала сверху пребольшая каменюка да и проломила Эйгову голову.

Явилась Гра домой, увидала, что с женихом её сделалось, и принялась с горя рвать на себе мох клочьями. Взяла она бездыханного Эйга на руки, отнесла на вершину Перша, прошептала ему в ухо колдовские слова и бросила вниз, в ущелье. И, едва коснулся Эйг земли, как обернулся огромным валуном. Так и стали его потом звать – Эйгов камень. А великанша Гра позвала к себе Болотника, и стали они с тех пор жить вместе. Может и вонюч слегка тот Болотник, зато никаким камнем его не пришибёшь. В отличие от людей. Уж больно хрупкие у них косточки, даже у самых сильных.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...