Голод. Голод. Голод.

Он заполнял все естество.

Он выворачивал утробу.

Он драл внутренности. Люто и беспощадно.

Он гнал вперед.

Он не давал передышки.

Он был всё. Нос, втягивающий запах еды. Когти, роющие землю. Полуслепые глаза, выискивающие силуэт жертвы. Клыки, рвущие плоть.

Догнать. Успеть наглотаться теплой требухи. Успеть набить брюхо.

Только одно всепоглощающее чувство.

Голод. Голод. Голод.

Жрать. Жрать. Жрать.

Голод. Голод. Голод.

 

Человек человеку волк, волк и волк.   Злая шутка

 

Контора посторонних не жаловала. Недаром узкая дорожка к входу, петляющая вдоль многоквартирного дома, едва проглядывала за разросшимся кустарником, изъеденная ржой белая эмалированная табличка с надписью «Профилакторий» болталась на одном гвозде, а деревянная дверь щетинилась облезшей краской. Если же настырный посетитель все же просачивался внутрь, в приемную, то сразу попадал в нежные объятия мясного вахтера Жорика с кобурой на могучем бедре, и в помощь Жорику уже спешил по узкой кишке коридора такой же мясной охранник Гарик с калашом в руках. Дополняли картину камеры в углах и толстый слой металла на обратной стороне двери.

Короче, Контора бдила.

 

Олег был своим. Завсегдатаем. Вот уже десять циклов. Можно сказать, старожил. Поэтому стальная дверь уютно скрипнула, здороваясь. Мясной Жорик приветственно приподнял со стула железный зад, а немедленно появившийся в приемной Гарик протянул руку размером с саперную лопатку.

— Очередь большая? — спросил Олег.

— Никого. Повезло тебе, — потянулся Жорик и добавил ни с того ни с сего: — И вообще повезло. С работой.

Олег неопределенно хмыкнул, запустил ладонь в колючий светлый ежик на голове. Насчет своей работы имелось у него другое, исключительно личное мнение: золотарь — он золотарь и есть. Человек нужный, но лучше рядом не стоять. Но ни объяснять, ни тем более разубеждать Жорика не хотелось совершенно.

— Николаевский! — Медсестра оказалась новенькой, с детским, удивительно писклявым голоском пятилетней девочки. Зыркнула с любопытством из-под накладных ресничек. — Пройдемте.

— Драсьте. — Олег отлип от стены и проследовал за ней в кабинет.

Врач был всегда один и тот же: немолодой, обрюзгший, с самого утра утомленный жизнью. Имя в голове почему-то не отложилось. Николаевский обращался к эскулапу просто: «Док».

Медсестра достала из ящика просторную одноразовую распашонку, протянула Олегу:

— Переоденьтесь за ширмой. Одежду снимите всю. Тру... нижнее белье тоже.

И покраснела.

В распашонке Олег в очередной раз ощутил себя клоуном. Волосатые ноги из-под короткого бумажного подола, руки в шрамах, голая задница в прорехе запаха. Не хватает лишь носа-брюквы и скоморошьего колпака с бубенчиками. Весь вечер на арене Барбос и компания.

Олег плюхнулся в похожее на зубоврачебное кресло, положил руки на подлокотники. Запястья тут же охватили захваты-хомутики, металлические снаружи, поролоновые изнутри. Чавкнула груша манометра.

— Когда проходили последнюю трансформацию? Неделю назад? Прекрасно!

Олег открыл рот, медсестра сунула туда защитный фиксатор — чтобы язык не прикусить.

Док, скрипя коленками, поднялся, отпер дверь шкафа, достал одну ампулу. Не торопясь сделал запись в журнале. Ампулы были учтенные-переучтенные — не дай бог попадут в посторонние нечистоплотные руки. Потер пухлые ладошки и выдал дежурное:

— Готовы? Ну-с! Снимайте бурну-с!

Как будто к этому можно было приготовиться. Мордой в кипяток, блин.

Игла больно впилась в предплечье.

Поехали.

Несколько секунд ничего не происходило — только знобило от разъедающего холода неизбежного. Потом под кожей, бугря мышцы и разрывая сухожилия, будто мяч прокатился. С хрустом вывернулись из суставов кости. Проткнула кожу острая щетина. Кто-то невидимый беспощадно заломал тело и стал медленно, со вкусом его выкручивать. В челюсть вонзились раскаленные иглы. Олег закричал, согнулся в приступе рвоты. Вцепившиеся в подлокотники когти вспороли кожзам.

Мука длилась всего минуту, хотя и показалась бесконечной.

Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Щелкнули захваты, и Олег грохнулся на пол всей своей стокилограммовой тушей очень большого волка. Ухоженного, гладкого, пахнущего мылом и дорогим одеколоном. Перед носом все сладостно плыло. Над Олегом склонился доктор, вздернул веки, посветил в глаза фонариком.

«Руку бы ему откусить. Или, блин, голову... Нет, голова в пасть не влезет», — прилетела откуда ни возьмись чужая, дикая и вместе с тем очень приятная мысль.

Олег поднялся. Кабинет еще немного кружился перед глазами, но тело уже наливалось силой, готово было действовать. Вместе с модулятором и анальгетиком его подстегнули стимулятором.

Пол теперь оказался совсем рядом. Четко проступило скрытое ранее: грязные разводы на линолеуме, свернувшийся пожухлый лист, цветочная пыльца под смотровым столом. Запахи витали вокруг, щекотали ноздри. Волчий дух, амбре звериной мочи, сырный аромат из-под халатика медсестры. Нестерпимо захотелось ткнуться туда носом. Олег помотал головой, отгоняя зверя.

— Все в порядке? — скорее констатировал, чем спросил док. — Татьяна, проведи замеры по списку. Вес, высота в холке, глубина груди, длина морды, клыков. Ну сама знаешь.

«Бабушка, — ни с того ни с сего вспомнил Олег, — зачем тебе такие большие зубы?»

Потом он, весь утыканный клеммами электрокардиографа, летел в никуда по беговой дорожке и даже получил в конце пахнущую хлоркой воду в миске.

Второй, возвращающий укол болезненным не был. Олег на несколько минут выпал из реальности и очнулся уже человеком. Но потом его снова мучили кардиографом. Наконец все закончилось.

— Отдохните в приемной, кишечник опорожните, — не прикрывая зевка, посоветовал док. Добавил мечтательно: — И домой, баиньки. — Возвел глаза к потолку: — Татьяна, поставь чайку.

 

Олег добрел до приемной. Действие стимулятора закончилось, ноги стали ватными и дрожали, словно пробежали кросс по пересеченной местности.

— Привет! — На стуле сидела Анька Глубокая из стаи Замоскворецкого округа, крупная, монументальная, похожая на женскую фигуру из скульптурной композиции «Рабочий и колхозница». За что снискала прозвище Аня Бегемот. Не в глаза, разумеется. Иначе можно было очень хорошо огрести. Анька облизывала леденец на палочке, губы у нее казались покрытыми лаком. — А я думаю: из-за кого в очереди дохну со скуки!

Девушка потянулась, открывая мощную шею. Раньше, до Конторы, Анька была спортсменка, дискоболка, даже в олимпийскую сборную попала, правда, только запасной. Что-то там, в олимпийском периоде жизни, с ней и произошло. То, что привело ее в стаю. Анька перекидывалась в белую красавицу-волчицу, злую, быструю и беспощадную. Беспощаднее многих мужиков. Счет дохлых кролей у нее шел на десятки.

— Подождешь? — улыбнулась Олегу Анька. — Потом в бар можем зайти. Отвлечемся.

— У меня дела, — попытался отговориться Олег.

— Нет у тебя никаких дел! — отрубила Анька и даже оскалилась чуток. Потом добавила убито: — Ванька Семенов в реанимации. Весь погрызенный. И врачи не дают гарантий. Я сдохну думать об этом все время.

— Когда?

— Вчера. В нашем округе только активная фаза началась, а кроли лезут, как сумасшедшие. Этот цикл какой-то дурной. Вот помяни мое слово.

Лаковые губы пошли трещинами, Анька сморщилась лицом, будто заплакать собиралась.

— Подожду, — вздохнул Олег. — Но еще и поедим от пуза. Мне после перекидона всегда есть хочется. И все мяса с кровью.

— А мне мороженого, — улыбнулась Анька. — Шоколадного, с вишнями. — Помолчала и добавила почему-то виновато: — Спасибо!

 

Волки воют на Луну   За Советскую страну.   Считалка из детства моей бабушки

 

Ни мяса с кровью, ни мороженого с вишнями им не досталось. Да что там мяса, даже по бутылке пива выпить не успели за Ванькино здоровье. Аньке на телефон пришел сигнал общего сбора ее стаи: техники засекли прорыв. Значит, где-то через час в радиусе километрa от логова из-под земли полезут одуревшие от голода, ведомые инстинктом кроли — бич нового тысячелетия — вцепиться зубами, сожрать, перемолоть всю живую органику в округе: птичью, собачью, человечью. Идеальные землеройные машины: маленькие, сильные, быстрые. Похожие на кроликов с мощными передними лапами. Голые, с прозрачной розовой кожей, под которой пульсировали внутренности. С длинной крокодильей пастью, набитой кривыми зубами. С глазами, затянутыми мутной пленкой.

Логова или норы. То еще дерьмо, да. В Москве их было двенадцать. И двенадцать стай охотников-волков. По стае на логово. По логову на стаю. Активной каждая нора была один, строго определенный месяц в году. Тогда созревшие личинки лопались и готовые твари рвались наружу — жрать, спариваться и снова лезть под землю: сделать кладку и умереть. В остальное время бойцы «спокойного» логова сначала отдыхали, а потом прикреплялись к другой стае.

У Олега был как раз такой вольный период. Он даже думать не стал, рванул вместе с Анькой. День был угроблен на Контору, отгул получен, не все ли равно, как Олег проведет его остаток. Еще один волк лишним не будет.

Когда вся эта катавасия только начиналась, жителей опасных кварталов решили переселить, но кроли, чума на всю их родню, благополучно «переехали» из голодных кварталов в другие, более сытные. С тех пор попытки создать зоны отчуждения прекратили. По крайней мере, теперь не приходилось ждать сюрпризов. Логова прочно укоренились в облюбованных местах, жители «чумных» районов были тертые калачи, знающие, за что получили дешевое жилье, в активную фазу кролей проявляли осторожность, детей по возможности отправляли к бабушкам-дедушкам. В общем, как-то все устаканилось более или менее. Человек — он не собака, ко всему привыкает.

Анька включила мигалку, так что до сборного пункта они доехали меньше чем за пятнадцать минут. Замоскворецкая стая занимала полуподвал Театрального музея на улице Бахрушина. Логово расположилось рядом, под основанием дома-гармошки, выходящего фасадом на Новокузнецкую улицу. Кроли, сволочи, селились только под жилыми зданиями, под фундаментом, откуда их было не выкурить.

Музейные старушки-смотрительницы наверняка пришли бы в ужас, узнай они, кто, какая банда делит с ними храм канувших в лету лицедеев.

Внизу шла молчаливая быстрая подготовка. Олегу кивнули на свободный шкафчик, он быстро разделся, кинул туда скомканную одежду. На шею повесили бирку: первая группа, боец номер три. Рядом так же споро стягивали джинсы и футболки около десятка здоровых мужиков. Анька убежала куда-то за ширму. Пожилой фельдшер раздал каждому инъекторы. Отметил в ведомости время. После суток в волчьей шкуре человек перекинуться обратно уже не мог. Но, чтобы с запасом, возвращали всех самое позднее через десять часов.

Олег, морщась, вогнал иглу в бедро.

Поехали, блин!

Когда он пришел в себя, рация уже надрывалось:

— Подкоп под Вишняковским, дом шесть, — громко объявил диспетчер. — Первая группа — на выезд.

Район атаки накрыла визгливая сирена.

Олег поморщился — для чутких волчьих ушей звук был почти невыносим.

 

Дальше было темное нутро микроавтобуса, нестерпимо воняющее бензином, потом и карболкой. Жаркие бока еще двух волков, серого и рыжего. Высунутые языки, частое дыхание, шалые глаза. Пластиковые поножи на лапах, подогнанные на совесть, не жали, кевларовый жилет с застежками на спине чуть трюхал при каждом движении, прищепка транслятора надежно сидела на остром ухе.

Машина затормозила перед входом в опустевший двор. Задние двери распахнулись.

— Кролей будет штук тридцать, — объявила рация. — Счастливой охоты! Отсчет пошел. Шестьдесят секунд, пятьдесят девять, пятьдесят восемь...

— Бляха-муха! — заорал техник-водитель.

Олег развернулся. На скамейке прямо в предполагаемом эпицентре сидели трое молодых парней. Трое дебилоидов, забывших об осторожности, неторопливо потягивали пиво из запотевших бутылок и хрустели чипсами.

А земля в скверике уже шевелилась, уже ходила ходуном, вырастали там и тут конусы рыхлой почвы.

Три, два, один...

Они прыгнули почти одновременно: волки с места, без разбега, и кроли из прорытых ходов. Туда, где с чувством собственного достоинства заправлялись дебилоиды. Олег отшвырнул лапой попавшегося под ноги хищника, прикусил шею другого — позвонки вкусно хрупнули. Парни, забравшись с ногами на скамейку, уже вопили от ужаса и боли. Кроли хватали их зубищами за икры и бедра, норовили сбросить вниз. Один из дебилоидов оказался не совсем уж дураком — размахивал шокером, как лайтсайбером Люка Скайуокера. Олег вгрызся в толпу нападающих, пошел ловить за холки, откидывать лапами, давить собственным весом. Рядом молча наводили порядок серый и рыжий.

— Один уходит. Третий — за ним! — рявкнуло в трансляторе.

Олег обернулся: здоровый кроль, подбрасывая лысый зад, зигзагами скакал к одному ему известной цели. Олег рванул за ним. Скоро он увидел, к кому с таким воодушевлением мчался кроль: у запертой калитки в заборе дрожала животинка — домашний ми-ми-ми вкусный котик, обоссавшийся со страху. На морде у кота была написана полная покорность судьбе. Кроль раззявил красную пасть, но тут учуял зверя, взвился в воздух, мазнул когтями по волчьей морде. Олег рассвирепел, в одно касание перекусил шею псевдозайцу. В пасти оказался кусок чужой плоти. Олег не побрезговал — проглотил. Мясо был вкусным, нежным. Ухватил за шкирку полумертвого от страха кота и потрусил к месту сбора.

Он только-только успел зашвырнуть кота в микроавтобус, как транслятор захрипел, закашлялся и выдал:

— Кроли, около двадцати, в районе детского сада. Нужна помощь.

Олег повертел волчьей башкой, просчитывая, сколько до цели. Рыкнул и припустил к трехэтажке из красного кирпича.

Кроли брали штурмом главный вход. В толстое стекло было видно сторожа — тертого калача — с ломом в руках. Олег искренне надеялся, что дверь тот запер, и не на один замок. И что все дети сидят внутри. У входа, со вздыбленной на загривке шерстью, прижималась к стене белая волчица. Крупные лапы раздавали направо и налево смертельные удары. Зубы впивались в прозрачные вражьи животы, тащили наружу склизкую требуху. С клыков падала на разодранные тельца кровавая слюна. Аппетитно пахло парным мясом. Олег нырнул в самую гущу кролей, добрался до Аньки. Вместе они довольно быстро справились с зубастой нечистью. Стояли, тяжело вздымая всклокоченные, блестящие алым бока. Кураж драки уходил медленно, упирался всеми четырьмя лапами. Искали выход неистраченные силы. Кровь стучала в ушах. Олег принюхался: белая волчица была в течке, сверкала льдистыми глазами, сильная, красивая, желанная добыча для любого самца. Нет, не любого — победителя. Достойного. Разум вяло возмутился и тут же сдался на милость инстинктов. Серый, с черным пятном на боку, волк прикусил волчице шею, навалился сверху на спину. Позволил звериной сущности взять верх. Волчица не сопротивлялась.

А когда все закончилось — исчезла. Вот только что была, пахла остро и маняще. И вдруг нет ее. Возмутилась ее человечья половина? Запросила тишины и одиночества волчья? А может, просто Анька ждет где-то поблизости? Олег огляделся. Никого.

Недалеко словно гром грянул. Рядом с ухом, чуть не задев, просвистело что-то, обдав горячим. Еще раз. И еще. «Да в меня же стреляют, блин!» — дошло наконец. Какой-то мерзавец, пожелавший волчьей шкуры, палил из окна, спрятавшись за занавеской. Сам Олег в такие переделки не попадал, но знал ребят, которые вот так, ни за что, отдали богу душу. Подожди же, гадина! Олег дернулся, закрутился на месте и грохнулся на бок, раскинув лапы. Я сдох, налетай кто хочет! Через несколько минут услышал осторожные шаги. Приоткрыл глаза, увидел мужика в охотничьей, камуфляжной, блин, куртке. Тот пыхтел, катил за собой детскую коляску — везти в ней тушу.

Иди сюда, родной! Иди сюда, гадюка семибатюшная!

Олег дождался, когда семибатюшный склонится над ним, и с наслаждением вцепился в руку чуть повыше кисти. Брызнула кровь, хрустнула лучевая кость. Окрестности вспорол поросячий визг. Олег вошел в раж, все не мог оторваться, все грыз человеческую плоть. Господи, приятно-то как!

Потом опомнился наконец.

— Чтоб тебе руку ампутировали! — от души рявкнул в перекошенную ужасом харю.

И не торопясь потрусил к микроавтобусу.

 

Через двадцать минут все собрались в центре. Фельдшер вколол каждому сыворотку возврата. Мир снова поменялся со звериного на человечий. С изрядно покусанными дебилоидами возились врачи неотложки. Фиксировали кости, вводили физраствор, накладывали давящие повязки. Олегу залили рану на щеке антисептиком, заклеили пластырем.

— В больницу поедешь, — подбодрил координатор. — Пластического хирурга уже вызвали.

— Шрамы украшают мужчину, — хихикнул обладатель шокера.

Координатор скривился, словно неспелого крыжовника попробовал.

Из-за ширмы показалась Анька, ощутимо прихрамывающая на правую ногу. Олег покаянно взглянул на девушку, та только плечами пожала. Бывает, мол, не сержусь. Осторожно провела ладонью по Олеговой щеке: не болит? Рука была до кончиков пальцев упакована в рукав кардигана. «Стесняется, — неожиданно подумал Олег. — Анька стесняется шрамов». Мысль была совершенно абсурдной. Свой парень Бегемот стесняться полученных в бою ран не мог ни с какого толстошкурого бока.

— Выздоравливай, — сказала Анька. — А мы к ветеринару.

И показала крепко зажатого под мышкой многострадального кота.

— Слушай, — толкнул Олега в бок шокерный. — А меня в стаю возьмут?

— Возьмут, — вздохнул Олег, ответ прозвучал невнятно, он трогал языком рану изнутри. Щеку нестерпимо жгло. — Если найдут сродство к перекидону.

Раньше, когда все только начиналось, от добровольцев не было отбоя, поэтому отбор проводили драконовский. Теперь брали почти каждого: кролей не стало меньше, а желающих их ловить поубавилось. Слишком много о них писали в сети. И правду, и не очень.

— Я попробую, — гордо заявил парень.

Чаще всего встречалось сродство к волколакам, его легче было пробудить модулятором. Впрочем, бегало по Москве и две пумы, а в Перми жил знаменитый Петр Игнатьевич, оборачивающийся Змеем Горынычем, похожим на огромную, плюющуюся огнем куру; две безмозглые псевдобашки болтались в воздухе, когда он взлетал. Многие считали превращения магией, а кролей — порождением нечистой силы, приходящей в наш мир через портал. Ученые же только надували щеки и разглагольствовали о побочных эффектах глобального потепления. Или загрязнения окружающей среды. Или пришельцах из космоса. Не приводя, однако, внятных научных доказательств.

— Ну так я попробую? — настаивал парень.

Олег только кивнул.

Потом представил себя со стороны: завернутого в простыню потного уставшего мужика с рваной мордой, с кусками застрявшего в зубах сырого кролиного мяса, да еще и воняющего на весь этаж — умудрился вляпаться ногой в собачье дерьмо. Вот он, грозный укротитель чудовищ, спешите любить, жаловать и уважать! Но если молодой горячий глупец лезет в герои — не Олегу его останавливать.

 

Тамбовский волк тебе товарищ.   Расхожее выражение

 

Дома было тихо. Как всегда. Йорк Кексик выскочил в коридор, но тут же убрался под диван — от Олега несло недокрокодилами. Собаки, даже самые матерые — доберманы, ротвейлеры, кавказцы, — до смерти боялись кролей и при встрече удирали на первой космической, поджав хвосты. Тогда и возникла идея модулированных хищников. Не новая, как и все под солнцем. Волколаки существовали с незапамятных времен, просто теперь превращения случались не по зову плоти в полнолуние, а под действием химических препаратов в любое время. Сродство к зверотрансформации или, по-простому, перекидону встречалось не так уж и редко. Но редко кто решался посвятить себя кровавому, опасному, да и противному ремеслу.

Кексик достался Олегу после поспешного бегства Саши. Достался вместе с забытыми в ванной белыми трусиками и воспоминаниями, которые забыть не получалось.

Они познакомились в кофейне «АВС» на Покровке. Саша торопилась, споткнулась, и весь ее ванильный кофе оказался на куртке Олега. Бедняжка расстроилась до слез, круглых прозрачных капель на светлых ресницах. Заметалась, притащила мокрые салфетки, охала, ахала, затирала коричневые потеки, а Олег молчал и улыбался, как дурак, только что выигравший миллион по трамвайному билету. Такая она была милая, чистая, беленькая, как одуванчик. Тоненькая девочка-дудочка с нежной доверчивой мелодией. Протянула узкую длиннопалую ладошку, вверяя Олегу свою судьбу — веди, капитан. У нее и работа была милая — искусствовед в музее Востока. Чайная церемония, кимоно, прохладные узкогорлые кувшины в пепельной глазури, надежно отделенные от жизни толстым стеклом. Саша расцветала, когда рассказывала о своих экспонатах. Прямо как о маленьких детях. Олег особо о своем занятии не распространялся. Охотник, мол. Саша и не спрашивала.

Олегу тогда впервые начали сниться звериные сны. Он гнался за добычей: зайцем, детенышем косули, молодым кабаном. Летел, отталкиваясь от земли мощными лапами. Настигал, валил, вгрызался в шею. Агония умирающего существа захлестывала восторгом. Олег драл брюхо, топил морду в теплой крови, жрал нежную печень, тугое сердце, хрумкал сухожилиями. Это было — самое большое счастье. И в то же самое время это было так неправильно, так выламывалось из человеческой его сущности, что Олег метался и кричал.

Саша будила его, заглядывала растерянно в глаза. Она привыкла, что это Олег ее утешает и успокаивает, и не знала, что делать.

И он тоже не знал. Напуган был — да. Узнают — попрут из стаи. Как поперли в свое время Андрея с Маросейки, Виктора с ВДНХ, Славку из Чертаново. Но такая двойная жизнь уже приросла к сердцу — не отодрать. Куда он теперь без адреналина охоты, без яростного гона, всепоглощающей ненависти, когда каждый день — как последний? И каждый миг — как подарок судьбы. Да и деньги были не лишние. Хорошо, когда о них не надо думать.

А потом в один день их с Сашей жизнь сломалась. Какой-то блогер, оборвать ему руки и ноги, блин, выложил в сеть волчью охоту. Все эти кишки, сломанные хребты, распоротые брюшки. Розовое мясо в пасти. Сытую отрыжку. И мягкая невинная Саша это увидела. Олег глянул тогда в ее залитые ужасом глаза, протянул руку — обнять, успокоить, — Саша отшатнулась, как от прокаженного. И все было кончено.

Он мучительно долго потом возвращался в мир без Саши. Без смешливых губ. Без совместных бутербродов по ночам. Без теплой полоски кожи между футболкой и джинсами. Это было в первый и последний раз, когда Олег подпустил к себе кого-то так близко. Больше он себе этого не позволял.

А теперь вот Анька улыбалась ему, и Олег не знал, что со всем этим делать. Волк — он и есть волк. Угрюмый одиночка, неприкаянный бродяга, перекати, блин, поле. Куда еще за собой женщину тянуть. Даже такую монументальную. Вдвоем только быстрее потонут.

Ладно, хватит плакаться: Олег скинул одежду и отправился в душ.

 

Когда он — красный, распаренный, благостный — выбрался из ванной, то увидел, что за столом на кухне расселся — легок на помине — Андрей с Маросейки. На столешнице заняла стратегически правильное место запотевшая бутылка водки, сам Андрей нетерпеливо обдирал бумагу с колбасной нарезки и сала, расставлял рюмки, оставляя на стекле жирные отпечатки. Увидев Олега, приветственно махнул рукой:

— Садись, хозяин!

— Как вошел? — поинтересовался Олег.

Андрей таинственно надул щеки, приподнялся со стула, но не удержал равновесия и плюхнулся обратно:

— Присоединяйся!

— За что пьем?

— День рождения у меня, — расплылся в улыбке Андрей. — А в одиночку отмечать вот прямо душа не принимает. А так — уже и компания. Знаешь ведь: ты да я, да мы с тобой... Со мной... С нами...

Андрей, расплескивая, принялся разливать водку по рюмкам. Похоже было, что он празднует волнительный момент своего появления на свет уже не первый час.

Выглядел Андрей плохо. Затраханно выглядел, чего уж там. Лихорадочный больной блеск в глазах, нервные движения худых пальцев, серые, пыльные какие-то щеки.

Они не виделись лет сто, с той самой фотографии, где Олег, и Андрей, и Виктор, и Славка, молодые совсем, бесшабашные, ржущие по поводу и без, зовущие друг друга волчарами, стояли в обнимку под ярким небом. Тогда все казалось ясным, залитым солнечным светом. Прошлое, настоящее, будущее. И лучшее, конечно, было впереди. Им тогда море было по колено, потому что они точно знали, для чего ходят по земле. Да они ее, собственно, держали на плечах, как держат пролеты моста огромные металлические болты. А потом, постепенно, один за другим, эти болты вырвали зубодерными клещами. Без заморозки. И это было больно. Безумно, нечеловечески больно.

— Ты как? — спросил Олег, чтобы не молчать.

— Лучше всех! — отрапортовал Андрей. — Не поверишь, работу меняю, как женщин. Инструктором волчат — был, диспетчером в стае — был, водителем там же — с нашим удовольствием.

— А сейчас?

— Да так, — буркнул Андрей. Спросил вдруг ни с того ни с сего: — Ты сны теперь какие видишь?

Ответа слушать не стал. Как-то увял, говорить больше не хотел, один прикончил почти всю бутылку. Сказал напоследок:

— Не бойся, и до тебя дотянутся.

Ушел, хлопнув дверью.

А Олег почувствовал себя виноватым.

 

Баю-баюшки-баю,   Не ложися на краю.   Придет серенький волчок   И ухватит за бочок.   Колыбельная

 

Звонок телефона выдернул Олега из сна. У него был выходной, хотелось в кои-то веки подрыхнуть подольше, так нет же. Донельзя официальный женский голос сообщил о том, что к десяти утра Олега ждут в здании Конторы на Арбате, третий этаж, комната номер семь, и не забудьте документы.

— А что... — попытался спросить он. Но на том конце уже отключились.

 

В комнате номер семь с табличкой «Виктор Николаевич Сорокин» на двери навстречу Олегу из-за стола поднялся высокий, по-военному коротко стриженный товарищ в штатском, со взглядом твердым, как танковая броня. Крепко пожал руку, предложил садиться, а потом, ничего не объясняя, включил проектор. На экране большущий, с черным пятном на боку, волк грыз лежащего человека за руку. Азартно рычал, урчал, исходил кровавой слюной, все никак не мог остановиться. Или не хотел. Несмотря на крики раненого. И это все тянулось бесконечно долго. Было муторно и стыдно. Наконец волк отступил, и экран погас.

— Я знаю, — прервал товарищ Сорокин густое, как суп, молчание. — Потерпевший в вас стрелял. Но... Вы перешли границу человеческого. Психика не выдержала... Частые превращения туда-сюда... Больше нельзя. С охотой придется попрощаться.

— Совсем? — тупо спросил Олег. Сказанное с трудом доходило до него. Теплилась еще надежда: вдруг он не так понял?

— Совсем.

— Но ведь это фактически самозащита была! Единственный случай в своем роде. Если бы я в это время человеком был — тоже в морду этой твари дал бы!

— Смотрите еще, — мягко сказал Сорокин.

На экране появилось две фотографии. На одной — парнишка лет шестнадцати, обсыпанный веснушками, как бублик маком, строил в объектив лягушачью лупоглазую морду. На другой — молодая смуглая женщина загадочно улыбалась в букетик ромашек.

Сорокин говорил очень тихо. Приходилось напрягаться, чтобы его услышать.

— Пацан на спор с другими такими же сморчками помчался вырывать у женщины сумочку. Дурачок несовершеннолетний, глотнул чего-нибудь для куража — и вперед. Он не собирался ни бить ее, ни даже толкать на землю. Просто хотел показать друганам, какой он крутой. А мимо бежал волк. С охоты. Разгоряченный, злой, пьяный от крови. Увидел пацана, прыгнул, подмял под себя. Горло перегрыз меньше чем за минуту. Голову мальчишке потом в морге пришивали хирургическим шелком. Черным, самым дешевым. Чтобы матери можно было показать.

— А женщина? — выдохнул Олег. — Ее тоже?

— Нет. До этого не дошло. Но женщина испугалась, выхватила из кармана перцовый спрей, направила волку в морду. Он ее за руку цапнул. Поранил сильно, повредил сухожилие. Ладонь теперь не разгибается, застыла клешней. Женщина кондитером работала. Свадебные торты, капкейки на детские дни рождения, конфеты на День святого Валентина... Больше не работает. И вообще из дома боится выходить. Нервный срыв. Тяжелый. Думаю, объяснять ничего не надо. Формула «хороший человек всегда остается человеком» тут, к сожалению, не работает. Когда туда-сюда в волка и обратно — легко можно поехать мозгами.

— Что же нам об этом не сказали, когда на работу брали?

— Методика была новая, тогда об этих психологических изменениях ничего не знали, — Сорокин одарил Олега пластиковой дежурной улыбкой. — Но все не так плохо. Вам положена денежная компенсация и пенсия от Конторы. Может быть, удастся подобрать вам работу у нас инструктором или диспетчером. Обещать не могу, но попробую. Все же вы ветеран, давно служите.

Блин! Ну полный блин же! Олег собрался было развернуться и уйти, но тут смартфон на столе разразился арией тореадора.

— Минутку. — Сорокин принял звонок. На той стороне заговорили быстро и неразборчиво. Рука, сжимающая корпус телефона, напряглась, сжалась. Показалось: еще секунда — и полетят по комнате пластиковые осколки.

— Красный код для всех? Сейчас буду. — Голос звучал твердо, но взгляд стал похожим на броню, в которую только что попал снаряд и неожиданно для всех расколотил ее к чертовой матери.

— Идите, — коротко бросил Сорокин, уже не глядя на Олега. — И с сегодняшнего дня вы не в стае, документы я потом оформлю.

Идти, когда красный код? Надо бежать, мчаться, лететь сломя голову! В стаю! Потому что привычка въелась в кровь, потому что кроли ждать не будут, потому что последний раз красный код объявляли, когда логова начали перемещаться.

Что могло произойти в этот раз?

 

Олег направил машину к Анькиной, Замоскворецкой стае. В родной уже могли знать о его профнепригодности, в чужой могло и прокатить.

На входе заполнил бумагу: имя, стая, сколько лет в деле.

Сборный пункт бурлил энергично и бестолково, как бурлил, наверное, только что столкнувшийся с айсбергом «Титаник».

Непривычно. Непрочно. Тесно. Из углов сквозит сиротливой неприкаянностью. Охотников в помещение набилось гораздо больше, чем обычно. Кто-то, как и Олег, искал место, где бы приткнуться; кто-то скидывал джинсы и рубашку прямо на пол; кто-то, уже в процессе трансформации, скрипел зубами, сжавшись на скамье. Несколько волков еще без защитной сбруи шастали по залу, палками вытянув хвосты.

Откуда-то вынырнула Анька. Невыспавшаяся. Растрепанная. Хмурая. Сильно сжала Олегу руку:

— Здорово, что ты здесь.

— Я здесь, — согласился Олег. — Скажи хоть, во что мы вляпались? Почему красный код?

— Откуда ты такой свалился ничего не знающий? — коротко зыркнула на него Бегемот.

— Я бы рассказал. Но боюсь, тебе не понравится.

Анька хмыкнула и объяснила ситуацию. Дерьмовую, чего уж там.

Три часа назад в районе метро «Арбатская» набухло новое гнездо, в несколько раз больше уже имеющихся. По данным аналитиков оно переходит в активную фазу и из него скоро полезет до чертовой погибели кролей. А построек там немерено: жилые дома, театры, клубы, рестораны. Местный народ непуганый, еще туристов полно, да и дети сейчас на каникулах. А она говорила, говорила: этот цикл не такой, как все. У Конторы вроде как был план на данную ситуацию, но все равно содом, гоморра и бардак. Сейчас собирают всех охотников, до кого смогли добраться, в особую группу на зачистку Арбата. Часть наших отправляют. Анька в деле. Олег тоже?

— Я тоже, — согласился Олег.

— Слушай сюда! — на одну из скамеек забрался старший по Замоскворецкой стае, пожилой, грузный, с отгрызенным ухом. — Кролей ожидается не меньше пятисот. Точнее аналитики, тресни их по лбу, сказать не могут. Едем десятками. Зачитываю список: кто, куда и с кем. Слушать внимательно, поднимать руку, когда назову имя. — Крякнул и добавил: — Счастливой охоты!

Счастливая охота! Последняя охота! Олег попытался пожалеть себя, но не получилось. Черт с вами со всеми, разозлился Олег, не очень понимая — кто они, эти все. Я сегодня охочусь, счастливо или нет — там посмотрим. И точка, блин.

 

У метро «Арбатская» и вправду творился полный бардак. По запруженным улицам медленно тащились полицейские седаны. Микрофоны, надрываясь, требовали покинуть территорию, но люди, потеряв от страха и возбуждения чувство ориентации, бежали как от станции, так и по направлению к ней. Воя, подъезжали пожарные машины и скорые. В одну из белых «газелей» уже загружали старика с кислородной маской на лице — наверное, сердце не выдержало.

 

Задние двери микроавтобуса распахнулись. Олег спрыгнул на землю, встряхнулся, проверяя, хорошо ли подогнан защитный жилет. В пределах видимости тормозили другие автобусы, выпускали на волю охотников.

— Приготовиться. Сдержите кролей! Дайте уйти гражданским и полиции. Минутный отсчет, — прохрипела рация. — Шестьдесят... тридцать... один... Пошли!

 

Охота.

Хруст костей. Вскрик боли. Ярость. Смерть.

Смерть неслась впереди, распушив волчий хвост.

Жизнь превратилась в шум крови в ушах и череду сменяющих друг друга кадров.

Разбитые машины, утонувшая в луже полицейская фуражка, перевернутая детская коляска, топот ног за спиной.

Кроль с перекушенной спиной. Тела, сплетенные в воющий клубок. Неподвижные глаза на разодранной волчьей морде.

Сила на силу. Мощь на мощь. Волна на волну.

Кроли слева, справа, сверху, снизу. Весь мир — огромная кусючая фига с острыми зубами на конце.

Удар лапой направо, прыжок влево, невезучий кроль врезается головой в мусорный контейнер.

Вставшая дыбом шерсть. Прокушенная лапа. Хриплое дыхание.

Противная шевелящаяся масса. Никогда столько кролей вместе не видел!

За нами! Получи! Москва! Получи, фашист, гранату! Блин, уже глюки начались.

Когда же это кончится? Больше не могу! У каждой твари есть предел!

— В сторону! Огнемет!

Обжигающий ураган проносится рядом, едва не опалив шкуру. Серая масса слипается в черную корку.

Мертвый волк впереди. Сгоревший.

Живых кролей будто пылесосом засосало в невидимые норы. Вокруг вдруг стало нестерпимо тихо.

Розовая пена капала с языка, шипела на горячем асфальте.

 

За спиной раздался противный звук. Голоногая девчонка-подросток выла на крыше домика на детской площадке. Беленькая, пушистая, сладкая. Прямо вылитая Саша. Сашенька. Сашуля. Сволочь. Ненавижу! Сбежала, не захотела ручки марать о волчью жизнь. Вцепиться в ногу, стащить вниз и трясти, пока всю душу не вытрясешь. Вот тебе сразу и обед, и ужин. Вилку держим в левой руке, ножик в правой...

Олег присел на задние лапы, примеряясь к прыжку.

Не успел. Белая волчица налетела неожиданно. Сбила с ног. Рыча, прижала к земле. Олег пытался ее оттолкнуть, сбросить, укусить. Куда там, Анька не зря носила свое прозвище, не зря метала когда-то железное ядро. Олег сдался. Обмяк, будто проколотый воздушный шар.

 

Они сидела рядом у обшарпанной кирпичной стены. Мокрые, уставшие, опустошенные. Слезились уставшие глаза, першило в горле. Саднило покусанные бока и хвост. Нет, хвоста уже не было. Неважно. Ничего неважно, кроме...

Они говорили без слов — взглядами, касаниями рук, вздохами.

— Я дурак, Анька, вляпался в такую глупость.

— Ничего, я была рядом, помогла.

— И еще собираюсь... вляпаться.

— Ничего, я буду рядом.

— Из-за одного козла так ломаться...

— Одного, — повторила Анька. Несказанное «единственного» повисло в нагретом солнцем воздухе.

 

— Вам назначено? — вскинула голову секретарша.

— Да. — Олег, не сбавляя скорости, просквозил мимо нее и открыл дверь.

Товарищ Сорокин, постаревший, серый от бессонницы, осунувшийся, поднял на него вопросительный взгляд. Видимо, вести бесполезные разговоры у него сил уже не осталось:

— Ну? Только скорее.

Олег набрал в грудь побольше воздуха и выдохнул — будто в ледяную воду нырнул:

— Вы сказали, ну, до этого. Мне нельзя все время из человека в волка, а то мозгами поеду. А может, я насовсем в волка? Вам ведь сейчас охотники очень нужны.

Сорокин поморщился:

— Вот только геройствовать не надо. Тоже мне — грудью на амбразуру. Вы же знаете, что обратно переиграть не получится. Через двадцать четыре часа вы уже не сможете перекинуться обратно в человека.

— Я не геройствую, — Олег отступать не собирался. — Я не уверен, что смогу без охоты. А вам нужны боевые единицы. Они у вас будут.

— Вот же на мою голову! Ладно, даю вам сутки. Если не передумаете — сходите с ума, как хотите. Я не нянька и не личный психиатр.

Это было все, что Олег хотел услышать.

Оставшись один, он достал телефон, вызвал опцию «контакты». Первым по списку шел Андрей с Маросейки.

 

Идет охота...   В. Высоцкий «Охота на волков»

 

На исходе дня шли по городу волки — серые, белые, рыжие. Неожиданно, неправильно крупные, неправильно дерзкие, неправильно спокойные. У всех на виду, не таясь, гордо подняв лобастые головы. Две личины, человечья и звериная, больше не разрывали их на части, сплелись причудливо и странно. Не по воле судьбы — каждый из них просто взвесил на весах все за и против.

К тому, чем они стали, надо было еще примеряться, привыкать, приспосабливаться, но главное для себя они уже решили.

Как бы то ни было, они оставались в людской стае. Да, будут жалостливые взгляды, будет шепоток за спиной, будут отдернутые в страхе руки. Но кроли не собирались отступать, значит, они не отступят тоже.

Мостовые пригибались перед ними, теснились к тротуарам машины, отодвигались под защиту домов люди.

Из-за ларьков и киосков поглядывали на них неприметные граждане в серых пиджаках. Контора бдила.

Но волку и волчице — серому и белой — не было до этого никакого дела. Лишь изредка один ловил краем глаза другого: рядом ли тот, кто всегда подставит плечо.

«А как же любовь?» — спросите вы.

А вот так. У волков, знаете ли, все проще, грубее и честнее.

Такие дела.