Сергей Градусов

Веребье - Куземы - Замогилье

... Колеса на стыках уже не стучали, а звенели - удивительным, неслыханной красоты звоном, в прихотливом ритме рождая бесконечную мелодию, не повторяющуюся, ускользающую, не дающую ни заснуть, ни проснуться. Павел и не просыпался и не спал – слушал сквозь сон. Потом к стыкам прибавились стрелки, радиусы с чуть шипящим хрустальным легато, и все грезилось, что вот-вот взорвётся сольная мелодия многоголосьем невиданного оркестра. Но проснуться не удавалось.

С соседней верхней полки вдруг в плечо Павлу прилетел кулак Игорька. Пришлось разлепить глаза.

- Спишь? – спросил Игорек.

- Пытаюсь, - пробурчал Павел, натягивая на голову простыню и отворачиваясь к стенке.

- А зря, – голос Игоря был бодр, как днём. - Приехали.

 

Проводница отперла дверь вагона, откинула крышку над лесенкой. За дверью стоял сплошной туман, не молоко даже, а беленая влажная стена. Не то, что станции, земли под лесенкой не было видно. Почти наощупь спустились, выгрузили рюкзаки, перешли соседний путь - и уже состава за спиной не стало. Только свисток из белого небытия, да лязг сцепок, да учащающийся перестук-перезвон вагонных колёс. Ушёл поезд в какие-то дальнейшие сложносочиненные миры, которые ничуть здешнего, невидимого в тумане, не проще. Пока через рельсы до платформы добрались, уже поезда не стало и слышно. Зато на платформе из тумана вылепилась белая лошадь, молча прошла мимо, только глянула умным и грустным глазом. И скрылась, растворилась в тумане.

Ни души кругом. А может, и есть народ, да не видать никого. «Ибо, имея сущность самим себе туманну, ясны Богу единому»... В здании станции, на которое все же наткнулись, в окошечке кассы клевала длинным носом некрасивая девушка.

- В Замогилье? – переспросила она, - Так это вам в конец платформы, а там все права держитесь, на дорогу и найдёте.

«Так» она выговорила как «дак».

- А далеко ли будет?

- Не знаю, не бывала. Вёрст, надо быть, семь.

Из-за стенки раздался вдруг детский голос, насмешливый:

- Дак лошадь туда пошла, в Замогилье. За ней бы и шли, что ж вы? За ней и идите, того раза догонит.

Кассирша подскочила и бросилась за перегородку:

- Девочка, ты как здесь? Ты кто?..

Сошли с платформы, взяли вправо. Лошади, конечно, никакой не догнали, но следы копыт на сыром песке дороги видны были явственно. К счастью. Дорога то и дело ветвилась; без поводыря пришлось бы на каждой развилке кидать монетку... И уже, «надо быть», семь вёрст прошли, и подул ветер, и разогнал туман, открыв бесприютную окрестность, чахлый лес да болото. Ветер не шутя пронизывал до кости, даже однажды сыпануло снежной крупой – в начале-то сентября! Решено было план (а) отставить и действовать по плану (б): не разбивать лагерь в лесу, в непосредственной близости к границе зоны, а снять жилье у местных. Терялась, конечно, возможность круглосуточного мониторинга, зато не надо будет тратить силы на поддержание работоспособности экспедиции, в плохую погоду немалые. Игорек иногда любил выразиться красиво. Павел его по возможности окорачивал.

- Сколько мы про эту зону читали, а карты так и не нашли. Советские километровки, больше ничего. На спутниковых во всех поисковиках этот квадрат закрыт. Даже от станции до деревни расстояния толком не знаем. О чем говорить, о каких границах...

- А ты знаешь, что 76 % пропавших там – женщины от 30 до 37 лет?

- Ну?

- А остальные 24 - от 15 до 30. Тоже исключительно женский пол.

- А мужчины?

- А мужчина ни один не пропал. Всех находят. Мёртвыми. Всех без видимых повреждений и без единой капли крови. И если места их обнаружения соединить, получается вполне себе эллипс вокруг озера Тёмное. Граница зоны.

- Ты это где вычитал?

- Вчера перед поездом газетенку с лотка на вокзале взял, пока тебя дожидался. «Тайны века». Желтая пресса, желтее некуда.

- А мне почему не сказал?

- Вот же, говорю...

Так беседуя, дошли, наконец, до места. Семь вёрст обернулись семнадцатью без малого километрами. 16786 метров до первого дома. Цифру, как первую достоверную, тут же, на ходу, внесли в экспедиционный дневник.

Дорога пошла в гору, лес поредел и у самого его края заметил Павел на обочине покосившийся крестик под пластиковым фальшивых цветов веночком. Мельком подумалось: кто-то умудрился ведь разогнаться на таком песке, чтобы убиться насмерть... Деревня Замогилье располагалось на бугре, в одну линию вдоль дороги и просматривалась насквозь. В дальнем конце ее стояла, помахивая хвостом, белая лошадь; рослая старуха рылась в висящей на лошадином боку сумке. Других признаков разумной жизни в селе не наблюдалось.

Ноги сами донесли друзей до старухи с лошадью и тут случилось вот что: сами собой вдруг отключились их многочисленные гаджеты и даже остановились механические, надежнейшие офицерские часы на руке Игоря, швейцарские, хоть и китайского производства, никогда не подводившие. Было 9 часов 43 минуты; цифра, как вторая и последняя достоверная, тоже была потом записана в дневнике.

Это уже был последний дом деревни. Дальше дорога шла под гору, опять в лес, и судя по всему, именно в сторону зоны. Нечего было искать лучшего! Игорь взял с места в карьер:

- Бабуленька, не вы ли этому дому хозяйка?

Он иногда любил сфамильярничать, но тут явно пересластил. «Бабуленька»! Суровой старухе не понравилось прянично-бубличное именование; она стрельнула на Игоря ледяным оком - у того рубашка к спине примерзла – и тотчас перевела глаза на Павла, и вмиг переменилась, сморщилась, сгорбилась, стала как будто и ростом меньше, зашамкала, заторопилась, зачастила:

- Я, батюшка, я хозяйка, я она самая, больше некому...

- А не пустите ли на постой? Дней на десять?

- На постой? Да что же! Светлый гость – дому честь! Оно даже и со всем удовольствием, и за счастье почту – чем могу послужить, послужу. Не палаты царские, не обессудьте, но дом чистый, насекомых ни-ни... и в заводе никогда не было... Ой, да что ж я, дура старая, на дороге Вас держу! Милости просим!

Она совсем заюлила, закланялась, так что ребятам стало даже неловко. Они потянули на плечи рюкзаки, ставшие с дороги совсем неподъемными, и тут старуха учудила: вырвала у Павла рюкзак и всунула его в свободную руку Игорю. Тот только рот раскрыл, а она развернула его к крыльцу и ткнула костистым кулаком в шею:

- Пошёл, болван! Барин будет тяжести таскать, а ты прохлаждаться... Шельма ленивая!

Шедшему впереди и давящемуся смехом Игорю пришлось тащить оба рюкзака, а Павлу было что-то не до смеха. Почему-то вспомнился убогий крестик на краю дороги. Может быть, не оголтелому мотоциклисту пришлось там кончить бестолковую жизнь? Может, нашли на этом месте одного из тех, «без видимых повреждений и без единой капли крови»? Может, мы уже в зоне?..

Пока знакомились, устраивались, разбирали рюкзаки, старуха приготовила и подала обед. Ребята ели, а старуха стояла в дверях, умиленная. И тоже ела – глазами – Павла Васильевича – чем бы услужить. И, чуть что, покрикивала на Игоря. Уже чай пили, когда осмелилась, спросила, за какой надобностью изволили прибыть.

- На отдых, - ответил Игорь, - наслышались о лесах ваших необыкновенных, об озере Тёмном, рыбой богатом...

- И-и-и-и... Кто ж вам нажужжал такого! Леса наши совсем даже обыкновенные, против других ничем не прекрасные. Ну да, грибы-ягоды, дак это и везде грибы-ягоды... А рыбы в Тёмном и совсем нет. Одна рыба-камень в нем, её же поймать нельзя: ни одну наживку не берет. А если возьмёт, режь леску - кого хочешь на дно утянет.

- А вот скажите, Татьяна Африкановна, - потихоньку прощупывал дно Игорь, - а не бывало ли в здешних краях каких-нибудь... явлений?

- Бывали, как же, - не моргнув глазом, отвечала хозяйка, - святой Павел являлся. Босой среди народов ходил, всякого на своём языке учил. Святого Егория, к примеру, плеткой поперёк спины.

Все намёк понимали, смеялись, особенно Игорь, которого Татьяна Африкановна перекрестила в Егора. Отсмеявшись, она опять набралась смелости:

- Христа ради простите дуру неученую, Павел свет-Васильевич, а зря вы ему такую волю дали. По-хорошу-то, его, охальника, драть и драть, а вы его с собой за стол сажаете. Он и дурит оттого, что не по Сеньке шапка, не по роду честь...

На это не знал, что ответить Павел Васильевич. Старуха невесть с чего вообразила невесть что, и что не скажешь, все понимает по-своему и выворачивает на свою сторону...

Собрались после обеда выйти, не зону искать, ясно, а так, по краю леса пройтись. Осмотреться, пообвыкнуть. И тут по-бабкину вышло – не пошли.

- Ни уминки-то у тебя, Егорка. Ты преж, чем барина студить, на русь выдь, глянь.

Игорь догадался: на русь – значит наружу, из дома. А что там, снаружи?, глянул в окно, а там дождь стеной...

Так до ночи и просидели. Африкановна с Егором на кухне, а Павел взялся журнал заполнять, сидел над пустой страницей, слушал шум дождя да бабкин бубнеж:

- Разрыв-трава, одолень-трава, сон-трава, бессон-трава... Девки-пустоволоски, бабы-ненасытки, три ряда зубов – один дразнит, второй блазнит, третий глотку рвет...

Проснулся уже среди ночи, голова на тетради, а в ней только заголовок по верху страницы: «Зона аномальных явлений, село Замогилье». Вышел до ветру – крыльцо сухое, двор сухой, бочка у крыльца пустая – не было дождя.

Зона.

 

2

 

Утром, не сговариваясь, проснулись пораньше, не шумя собрались, вышли, пока старуха не поднялась. «Она мне вчера плешь проела», шёпотом жаловался Игорь. Пошли под гору, к лесу – а она им уже навстречу бежит, с корзинкой ягод да с полным передником грибов. Увидала их, издали заулыбалась, залимонилась вся.

- С утреца пробежалась, грибцов Вам, Светы 1 Павел Васильевич, набрала да бруснички. К завтраку и натушу, со сметанкой-то, а? и кисельку сварю. Вы ж недалеко? Без завтрака куда ж далеко ходить...

И уже в спину им:

- Серёгу встретите, не слушайте его. Особо – ничего егойного в руки не берите. А начнёт базлать - Егор, в ухо бей, и весь сказ...

Но и без странной старухи кругом пахло зоной, пахло аномалией. Жаль, детектор биополей, как и все остальное, сдох. Тут бы намерили!.. Вот берёзка, совсем росток, чуть больше метра - половина веток прозрачные! Игорь попробовал веточку согнуть – со звоном откололась, упала в мох, ищи её! Вот, ещё одна такая берёзка, вот ещё, ещё... целый полупрозрачный лесок. За леском на нижней ветви огромной ели сидит сова. Пригляделись – висит! как летучая мышь висит вниз башкой. Увидала и сова их - упала с ветки, понеслась прочь кошачьей прискочкой, скрылась в черничнике. А вот и гриб-боровик, как с картинки - ножка мраморная, шляпка бархатная; вот ещё один, вот ещё, ещё, ещё... Так, от гриба к грибу, вышли парни на полянку. А где дорога? Да шут с ней с дорогой, после найдём... На поляне сидит старичок лысенький, гладенький, из корзины грибы берет, шляпки с ножек срезает, шляпки к шляпкам, ножки к ножкам укладывает в заплечный короб. «Так, - говорит ребятам, - горазд плотнее получается, в короб три корзины лезут. Уложу, да ещё корзинку соберу». Говорит, а сам весь улыбкой светится, глазки морщинками лучатся.

- Вы, - говорит, смеясь, - я чай, не местные?

- Не местные, - смеются в ответ Игорь и Павел.

- Чай, туристы?

- Так точно, туристы, - отвечают весёлому старику ребята.

Встал старичок, дёрнул с земли короб – ан и не поднять. Дёрнул ещё, говорит парням:

- А подмогните-ка, туристы, деду Сергею коробок на плечи закинуть.

Павел с Игорем, ничего не думая, взялись за лямки короба – а он ни с места! Как землю врос! И лямок не бросить – приросли лямки к ладоням! Как ни тянули ребята короб, как ни упиралась, и вместе, и врозь – не вырвать! и не вырваться... И ребята не слабые, Павел вообще был чемпионом университета по становой тяге – но видно, тут не физическая сила действовала... И главное – предупреждала же их старуха!..

Дед Сергей ходил вокруг них – он ростику был чуть повыше, чем они сидя - ходил, довольно потирал ручонки, ворчал:

- Туристы... Это ещё надо поглядеть, какие вы туристы... Может ещё, вы злоумысельники какие. Вот донесем, куда следует, там пусть вас расследуют как следует, какие вы туристы...

И явственно что-то искал подо мхом, нащупывал ногами. Наконец, нашёл, примерился, присел, стал копать во мху ямку. Игорь изловчился, вытянул ногу и дал ему хорошего пендаля. Дед Сергей «того раза» покатился кубарем, да так неудачно, что попал под ногу и Павлу. И Павел отвесил ему пинка от души... Зарылся дед Сергей головой в мох, а когда выбарахтался – ничего человеческого в его лице не было – была морда вместо лица, злобно ощеренная кабанья морда. Он стал бегать вокруг и швырять в парней сушняком да валежником из ближайших зарослей. Они откидывали сушняк от себя, насколько могли, но скоро вокруг них образовался вал из спутанных веток и сучьев, а взбешенный Серёга все бегал, все подкидывал. «Спалю сволочей, - орал он, брызжа вонючей слюной, - Спалю! Сожгу! Изжарю!». Вал становился все выше, ребята уже и не видели за ним Серёгу...

Вдруг дунул, откуда ни возьмись, ветер, замотали верхушками ели, застонали осины. Выскочила на поляну старуха, вмиг разметала почти уже готовый костёр и без всяких слов со всего маху огрела Серёгу батогом по лысине. Кровавые брызги полетели во все стороны; дед с визгом недорезанного поросёнка метнулся в непролазные заросли...

- Ушёл, ушёл! – кричала старуха и в отчаянии грызла себе ладонь, - ушёл, гад! Теперь доложит...

Шло время, старуха успокаивалась. Ребята сидели, как пришибленные. Наконец она подошла к ним, наложила руки на заклятый короб, и он, как будто оплавившись, сошёл на нет, как будто его и не бывало. Павел с Игорем встали, ошарашенно поглядывая друг на друга. Почему-то было стыдно перед старухой – почему, не понятно, но виноватых глаз оторвать от земли не могли. Старуха чувствовала их стыд и тоже молчала. Так, молча, и пошли домой...

 

3

 

До полночи читала Татьяна Африкановна нотации друзьям: Игорю строго, въедливо, подчас и злобно; бывало, и замахивалась в гневе; Павлу мягко, с укоризной, со слезой, от которой становилось не по себе: лучше бы, думал Павел, ударила, что ли. Но нет, во всех Павловых вина винила себя, ещё и прощения просила.

- Я, как вчера узнала, что Вы приехать изволили, и одуматься не успела, а Вы уже вот они, по деревне идёте! Весточка мне пришла от верного человечка, с почтой, с лошадью. У нас лошадь на станцию ходит, положим в сумку деньги и записку, кому чего надо, там девочки на станции в продмаге возьмут и в сумку сложат; и сдачу всю до копейки, себе не берут ничего, дай им Бог... Лошадь, нам-то нельзя... да кому нам-то... три с половиной старухи осталось, да этот козёл Серёга... ну, он теперь-то уж из лесу не вернётся... а вернётся, я его зарублю, козла вонючего... зарублю, рука не дрогнет...

Я вас увидала, сердце зашлось: идёте одинешеньки - эта бестолочь не в счёт - ни дружины с собой, ни охраны, мешок сами на себе несёте, плечики трудите. Да разве этак можно!.. Ну да, в свою отчину, своя рука владыка, хочу возьму, хочу брошу - но ведь отчина-то под Врагом давно!... Какая отчина была! вся под Врагом! Бога молила, чтобы обошлось, ан вот не обойдётся: теперь через предателя Враг знает, что Вы здесь, уж он не упустит, нет, не упустит... И у меня-то, у старой старухи, ничего не готово... Ваша светлость!..

Напрасно Павел убеждал её, что все не так, что никакой он не князь, не «ваша светлость», что хотя предки его, правда, из этих мест, но что на Руси теперь давно уже все по-другому, давно уже ни князей, ни холопов, что никто уже не верит в дьявола, (старуха даже содрогнулась, когда он выговорил это слово), что тут не дьявол (она опять вздрогнула и перекрестились), а неизученные аномальные явления; что они с другом – а Игорь не слуга ему, а приятель, товарищ по работе - случайно узнали о здешних местах из обрывка газеты в курилке, вот, и загорелись в отпуске побывать, посмотреть. На все эти речи Татьяна Африкановна только кряхтела да охала, да закрывала лицо ладонями, когда становилось ей совсем невмоготу...

Почтительно выслушав Павла, Татьяна Африкановна ответствовала так:

- Будь по-Вашему. Если Вашей светлости пришла охота из меня дуру делать, так на то Ваша полная барская воля. Кто хозяин, тот и барин. Что изволите приказать?

Павел не сразу нашёлся.

- На вечер – ужинать. А с утра... пойдём с Егором к озеру, так приготовьте, не знаю, что-нибудь перекусить - на целый день пойдём.

- Слушаюсь, - и пошла.

- Да постойте, Татьяна Африкановна! Обо всем вашего совета спросим, что скажете, все будет по-вашему...

- Воля Ваша, - и ушла на кухню, поджав губы.

 

4

Утром, впрочем, обиду забыла, норов не показывала. У калитки в десятый раз все осмотрела, каждую лямку подтянула, каждый хлястик заправила. А уж советам числа не было! оттого они все в головах у ребят перепутались. «Прежде чем смотреть вправо, глянь налево», «в лужу не смотрись», «жабу не дави, на червя не ступи», «мечом бей с оттяжкой, чтоб в мясе не вяз»... - «Так нету же у нас мечей!» - « Будут! Как, не дай Боже, занадобятся – сразу будут». Самое же главное, языка скверным словом не марать, имя Господне не забывать. В лес войдя, первым делом сказать: «Исус Христос, дорогу открой!» да крестным знамением осениться – и враг человеческий не страшен будет. Игорю дала и особое напутствие: перед тем, как надел он рюкзак, костяшкой согнутого пальца ткнула в спину, между позвонков и так нажала, что Игорь вскрикнул. «Сласть погубит, боль спасет»,- пробурчала старуха, - «Идите с Богом».

В общем, хватило ребятам до леса, над чем посмеяться... Однако в лесу, особенно после первой прозрачной рощицы – ведь где это видано, прозрачная! и приросли же вчера лямки к рукам! – настроение переменилось. Обернулся Павел к Игорю, и вправду как князь к стремянному, сказал только: «ну...». Помянули имя Христово, перекрестились – пошли дальше. К озеру ближе было идти правее, но по старухину совету пошли влево, чтобы по часам идти, не против. Шли молча, внимательно смотрели под ноги; прежде, чем посмотреть вправо, оглядывались налево. И дошли без приключений.

Сначала и не заметили озера. Открылась обширная серо-зелёная поляна, гладкая, как газон в парке, обрамленная мрачным серо-зелёным лесом, таким же гладким, причесанным, неподвижным. Может быть, просто мёртвым. А сквозь ивняк справа что-то чернело.

Это и было озеро. Вода в нем была не просто темной, какой часто бывает вода в лесных озёрах. Вода была чёрной. И гладкой, как чёрное зеркало.

Павел шёл дальше, Игорь за ним. Так и договаривались заранее – не останавливаться, на первый раз обойти озеро кругом, замкнуть маршрут, и уж потом решать, что делать дальше... Определить границы мобильной связи, например – вдруг заработает?.. Последние кусты остались позади, открыв длинный, чистый и ровный берег. И посреди этого берега на мостках, недалеко выдающихся в черную воду, сидела женщина.

« Вот оно...», понял Павел, увидев обнаженную белизну, и опустил глаза. На сырой тропинке как раз было скопление дождевых червей, как один возмужалых, крупных, непристойно толстых. Павел аккуратно пошёл, стараясь не раздавить ни одного, держа невозможную наготу на самом краю зрения. Так, потупив глаза, и прошёл мимо, и пошёл дальше, не сбавив шагу.

А Игорь не смог отвести глаз. Он даже моргнуть боялся; он дышать забыл. Она была такая... такая... такая... Всё тело его заныло сладкой истомой, каждая косточка замлела. Подойдя совсем близко, он остановился и стоял, не помня себя.

Женщина, сидевшая к нему спиной с опущенными в черную воду ногами, легла на мостки и, запрокинувшись лицом на Игоря, хрипло рассмеялась:

- Что пялишься, бесстыжий?

Выпростанными из-под спины волосами она вдруг хлестнула Игоря по лицу, по глазам.... Больше он ничего не помнил; помнил только, что заклинившую молнию на штанах вырвал с мясом...

Павел был уже далеко. Тропинка уходила в лес, огибая заболоченный участок берега, и Павел, как и договаривались, шёл, куда вела тропинка. И не оглядывался. Шёл и шёл. На миг приостановился только, ободрать с ног цепкую лесную траву, мешавшую шагу - и, разгибаясь, врезался лбом в узловатую ветку. Встал, видно, под ней неудачно... шустрый, как ящерка, побег вдруг выскочил из-под подошвы, колючим стеблем оплел ногу почти до колена. Ещё один, цепляясь шипами, полез следом. Насилу Павел выдрал ногу из зеленых пут, но другая уже оказалась опутана, как колючей проволокой, десятком таких же. Стоять было нельзя! Павел дёрнулся вперёд – и получил тяжёлый удар в скулу. Толстенная ель явственно подвинулась и встретила его движение сухим суком. Павел отшатнулся – и получил страшный удар по затылку. Кровь так и хлынула носом.

Тропинки перед ним не было! Там, где только что была тропинка, сплошной стеной стояли ёлки, ствол к стволу. Они уже окружили Павла и теперь сжимали и сжимали круг. Не помня как, он вырвался на открытое место и тут же получил толчок в грудь, от которого кубарем покатился по мху. Но толчок этот почему-то зазвенел железом. В горячке вскочив, он оглядел себя. Он весь был покрыт стальным панцирем, холодно сверкающими надёжными латами! И в руке его был меч! Самый настоящий, из тех, что раньше приходилось видеть только в музеях!...

Но раздумывать и удивляться было некогда. Новые и новые ели выдирали из земли корни и неуклюжими великанами окружали его. Павел опустил забрало и бросился в бой, в самую их гущу. Он рубил и рубил, направо и налево, получал удары, падал и вставал, и снова падал, и снова вставал. Его меч летал, сверкая в сумраке, и жуткий стоял треск и звон кругом... Он чувствовал бы себя сумасшедшим дровосеком, если бы из отсеченных ветвей не лилась кровь, самая настоящая кровь! Он откинул забрало, потому что от смертной работы стало невыносимо жарко, пот лил ручьями под панцирем; а потом и шлем с него сорвало ударом подрубленного ствола... Краем сознания он удивлялся своей неутомимости, рубил и рубил, все прорубался куда-то... куда? он и сам не знал... Наконец заныли плечи, одеревенели руки; меч его, вместо того, чтобы рубить, все чаще бил по дереву плашмя. И деревья, то ли додумавшись своими деревянными мозгами, то ли науськанные невидимым хозяином, стали теснить его к болоту. По колено увязнув в жиже, он кричал, скрывая голос:

- Егор! Егор! Сюда!

........

- Егор! Где ты?

........

А где был Егор? На какое, на седьмое ли? на семнадцатое ли небо занесла его бешеная кобылица, истекающая огненным соком желания? В какую преисподнюю рухнула с ним несытая всадница, прокусившая ему губу и разодравшая спину до крови? Ни Бог, ни черт не знали, где был Егор. Бог зажмурился от стыда и жалости к своему беспутному творению, а черт... а черту было наплевать. Черту всегда на все наплевать.

Наконец, стали истощаться и Егоровы силы. Пал он в серо-зеленую траву, а она сверху, последними конвульсиями требуя: ещё! еще! ещё! Но, на её несчастье, на свое счастье упал он спиной на корешок, из земли торчащий костяшкой старухина пальца. Как раз между позвонков попал тот корешок. «Сласть погубит, боль спасет», сразу вспомнилось Егору, « ибо демон чрез тайный уд выймет и семя, и за ним кровь без остатка, и за нею душу. И кинет душу в огонь адов»... Ахнул Егор, вывернулся из-под демоницы, бросился прочь. Ноги не несли его, и он бежал на полусогнутых, дрожащих, слыша за спиной хриплое дыхание зверя. Не убежать, не спастись! - но тут услышал беглец из-за леса дальний крик:

- Егор, где ты?...

И сразу разогнулась спина, покрылась грудь кольчугою, в руке оказался бердыш, как бритва острый. Повернулся Егор к демонице, в погоне уже обросшей серой клочковатой шерстью – не стал лезвие тупить, ткнул обушком – покатилась, завизжала. А Егор – к лесу, князя выручать.

Долго ли, коротко бились Павел и Егором с чёртовым лесом – Павел рубит, Егор сечет - того не ведаю и вам не скажу. Уже и солнце на ночлег запросилось, щекою к горизонту прилаживается, уже и ветер, как уставший пёс, в траву лёг, лапы лижет, а они все рубятся, поят врага кровью досыта, допьяна. Ни рук, ни ног не чуют, сами живы ли, мертвы ли, не ведают, а бьются... Наконец и им поблажка вышла – за чёрными головами древесных чудовищ не следующие чёрные головы показались – проглянуло небо голубое, вольное. Ещё немного, и вышла кровавая просека в чистое поле. Конец наваждению.

 

5

 

Выйдя в поле, друзья без сил повалились на траву. Оглядели друг друга: ни следа уже доспехов ни на одном не было, привычные куртки камуфляжные, только вдрызг изодранные. Оружия тоже исчезло без следа.

- Да уж... Определили границы мобильной связи, - неопределённо начал Игорь и замолк.

- Ты бы хоть отправился, обдернулся, что ли, - переваливаясь на спину, молвил Павел, - смотреть на тебя стыдно.

- Слушаюсь, светлый князь.

- И где тебя мотало?..

На этот вопрос не ответил Игорь, только задрал брови высоко да поскреб всей пятерней в затылке: сам, дескать, в толк взять не могу...

Осмотрелись, определились на местности. По всему выходило, что в лес возвращаться не надо, что напрямик по полю до дому даже и короче. Да и ну его к ляду, лес этот, тем более на ночь глядя. Пошли через поле, в полные груди вбирая вольный воздух русского простора.

За полем, на бугре, показалась деревня, вся золотая в последних лучах заката. Поврозь, каждая у своей избы, стояли вдоль деревни человек пять старух. Завидев Павла с Игорем, стали старухи кланяться им и крестить издалека. Были бы силы у них потом подняться, и на колени бы встали... Только Татьяны Африкановны среди них не было.

Нашли ребята хозяйку дома в своей комнатухе, лежащую в постели, пергаментно-бледную, с посиневшими губами. Она просила прощения, что приболела, что не может услужить за столом; впрочем, ужин был готов заранее и завернут в одеяла для сохранения тепла; и бутылочка заветная в погребе во льду стоит; и банька истоплена.

- Только ты, Егор, охальник, омойся сначала в речке, да нахорошо! Не погань мне баню...

Игорь стал было возражать: холодно, мол, в речке-то, не лето – но Павел его остановил:

- Не перечь, Егор.

И тот подчинился, как будто даже с удовольствием.

Уже после бани и ужина, когда ребята взялись гонять чаи, не выдержала Татьяна Африкановна, поднялась с постели, замаячила в дверях.

- Ну как, батюшка барин, Павел-свет Васильевич? Косточки-то побитые болят, али банька вылечила?

- Полегче, благодаря Бога, - в тон ей ответил Павел.

- А вот ещё мазь, верное средство, - старуха поставила на край стола банку, - на ночь ноженьки исцарапанные смажьте. К утру подживет.

- Вы как будто все заранее знали, заготовили. Или уж... да не были ли вы сегодня там с нами, в лесу? И доспехи?..

- Нигде я не была, где мне. По избе еле хожу... А чем вас в лесу потчевали – не велика загадка знать. Не хлебом-солью встречали, не медами поили. Но что было, прошло. Завтра тяжелее будет. Завтра насмерть биться придётся.

Павел с Игорем только переглядывались.

- Ваша светлость, не откажите в милости, плесните чаю в блюдце.

Павел налил полное, подвинул Татьяне Африкановне.

- Глядите, - коротко сказала она.

Провела рукою над блюдцем, и в нем, как на экране гаджета, появилось изображение. Воин, закованный в железо, держит за волосы испуганную девочку лет восьми...

- Кто это? – вскричал Павел.

- Простите на дерзком слове, Христа ради - дочь Ваша, пресветлый князь, дочь, которую Вы не знаете и знать не хотите. Насмерть биться придётся...

 

 

6

 

По старухину выходило, что все окрестные земли с древних времен - может быть, тысячу лет, а может, и больше - принадлежали предкам Павла, которые пришли сюда природными князьями ещё до Рюрика, а откуда пришли – Бог весть; и что село Володарское, набольшее в округе, названо не в память заполошного Мосейки, а по имени первого владетеля здешних мест, Володаря Мстиславича. «А побывать бы Вашей светлости там, на горе – весь окоем на ладони, в ранешние времена-то сорок церквей сосчитывали! легко сказать, сорок! и все Ваши владения!» Сама она, Татьяна, рождена здесь от дворового человека Африкана отставшей от табора цыганкой. Было это при императрице Елизавете Петровне; «княжнам я полюбилась; все, бывало на руках носили, в щеки целовали», так и росла и выросла в дворне, и правдой служила, а после нашествия антихристова понесла от князя, «была я тогда хороша невозможно, да и жалела его, французом израненного и молодую жену безо времени схоронившего»... Родила дочь, выкормила и вырастила и замуж выдала, а молоко в грудях все не просыхало. Поколения сменялись, новых и новых детей княжеских принимала на руки Татьяна Африкановна, и ни одного, «ни единого!», не потеряла, ни один не умер, даже никто и не болел тяжело... Полтора века прошло и больше, а ей все было на вид едва за сорок. « Это я с семнадцатого года вянуть стала». Убили царя, князьям её пришлось бежать – «как не завянешь? Пришли большевики, лодыри и пьяницы, деревни развалили, церкви по бревнышку раскатали – завянешь поневоле... Что было, всего не расскажешь, только, простите рабу грешную, ни батюшку Вашего, ни деда не берегла, не обихаживала – даже и не видала никогда. Но, по Вашей светлости видать, Бог их и без меня берег...

Ну, большевики, что: ни в Бога, ни в лукавого не верили - н Бог и враг Божий им той же монетой платили. Мы, дескать, вам не нужны, а вы нам и подавно. Стояло место пусто, смердела мерзость запустения – но и только. Ни добра, ни зла. А вот нынче... нынче у человека в душе сквозняк, обе двери настежь открыты. Померла соседка, дом её у племянников бандюганы выкупили – да и вселили туда доходягу, пропойцу. У него в Москве-то, слышно, квартирку отжали, а его сюда... квартира, слышно, богатая, через реку Кремль видать. Коля по имени; тощий, в чем душа жила; от пьянки ослабши; ветром его шатает... голый дух, и больше ничего. А так вроде добрый... а может по слабости был добрый, а по натуре злой. Не успели понять, помер он вскорости. Тосковал очень, ну и помер. Те же братки здесь же, у нас же и похоронили - и как будто концы в воду.

Ан нет. Не в воду. Не лежится Коле в могилке-то. Не лежится. Бродит он по округе, тоскует, уже три года бродит, а тоску свою выместить не может. Чем дольше бродит, тем больше тоска. Уж и люди в лесу пропадают, и самолёты падают, два уже упало, и Толик повесился, который его сюда привёз– а ему все мало. И электричество у нас не работает, и на станцию-то нам нельзя, только лошадь... И я-то стара стала, силы нет; в ранешнее-то время я б его того разу утихомирила, а теперь нет, не даёт Бог сил... Совсем Коля волю забрал, что творит: раньше лес как лес был, а теперь зайти страшно... хозяит...

Одна надежда на Вас, Ваша светлость, батюшка Павел-свет Васильевич. Против природного князя, против настоящего хозяина куда подменным... Он уж Вас заране боится, княжну, вишь, в заложницы взял. Он и боится Вас, и ненавидит, и на рожон лезет, исхода ищет– и ему отмучиться хочется наконец.

Завтра, завтра все решится... завтра битва... жаль, я Вашей светлости не помощь, простите Христа ради старую старуху....

Дальше совсем уж бессвязной стала речь Татьяны Африкановны. Павел с Игорем отвели её в постель, хотели выпить ещё по стопке, да передумали. И что с ними случилось вчера и сегодня, и что рассказывала старуха – никак не укладывалось в головах. Быть такого не могло – и вот, все-таки, это было. И завтра решающая битва. Битва настоящего хозяина с подменным. Бред! – и однако...

 

 

7

 

Битва для настоящего хозяина окрестных земель закончилась, не начавшись. Закончилась бесславно. Утром будить Татьяну Африкановну не решились, ушли без инструкций. Решили просто ещё раз попробовать обойти кругом все озеро, и действовать по обстановке. С утра бабкины россказни казались занимательной, но сказкой, не очень уж и страшной. Все чудилось, что сегодня-то уж найдётся какое-то рациональное объяснение всему: испарения галлюциногенного газа, например... Всё же, войдя в лес, опять перекрестились и помянули имя Господне – и опять дошли до озера без приключений. И вот, уже кончался заросший ивой берег, и за поворотом тропинки уже просвечивал открытый, и вздумалось Павлу глянуть сквозь ивняк, сидит ли она опять на мостках, ждёт ли их, как ждала вчера. Он повернул голову направо – и тут же получил в голову страшный удар слева – такой, что сквозь ивовые ветви упал в воду уже мёртвым. Место было глубокое, он шёл ко дну сквозь черную воду, обрастая, неизвестно зачем, панцирем металлических лат. Так и лёг он на дно, на спину, железным памятником древнему княжескому роду, недвижной статуей. Даже глаза его не успели закрыться – мёртвые глаза его, не мигая, смотрели вверх, в серебряное зеркало озерной глади.

Сколько он так лежал – одному Богу ведомо. Мертвый герой в мертвой воде мёртвого озера. А потом за зеркальной гладью в кипящих облаках небес началось такое, чего не могут не увидеть и мёртвые глаза. И мертвый князь лежал и смотрел.

В пылающих небесах Егорий, в сверкающих доспехах, на звонкоскачущем гнездом коне поражал змея золотым копьем. Копье горело солнечным лучом, лиловая кровь лила из раны дракона. Он вился кольцами, он срывался с копья, как червь с крючка рыболова, но получал новые и новые удары. И чем больше бил Егорий, тем больше лилось ядовитой крови – и из каждой струйки, из каждой капли появлялись новые и новые драконы, вначале маленькие, но с каждой секундой растущие и набирающие сил. И уже не было замаха копью – все небо извивалось и копошилось лиловыми гадами, Егорию оставалось рубить их мечом, но чем больше он рубил, тем больше змей становилось, тем плотнее они теснили отчаянного бойца. Ни лоскутка голубого уже не оставалось на небе, ни глотка воздуха для опаленных лёгких.

Гибель была неминуема, но Егорий дрался. Чего он ждал, на что надеялся? Бог весть. Мертвый князь смотрел со дна мертвого озера.

Тут случилось чудо. Откуда ни возьмись, вылетел белый всадник на белом коне, покрыв чуть не полнеба своим голубым плащом, помчался от горизонта до горизонта, сметая с небосвода заполонившую его чушь и нечисть, развернулся на западе, полетел к востоку. Небо снова становилось голубым, бездонным ! Воспрянув духом, сметал и Егорий последних гадов с чистого неба. Белый всадник... нет, это была всадница! Татьяна Африкановна на той самой смирной лошадке! Почтовая сумка так же болталась на лошадином боку – но теперь лошадь рвалась в бой, глаза, налитые кровью, горели жаждой победы.

И они – Егорий и Татиана – победили. Мертвый князь смотрел на них из-под мертвой воды мёртвыми глазами.

Но был ли это конец битвы? Была ли победа окончательной? За лесом, потом над лесом, потом все выше и выше, на самом закате пошёл какой-то скрежет и хруст, сперва тихий, потом громче и громче – и вот уже невыносимой – скрежет тысячи ножей по тысяче тарелок. На небе стала сгущаться серая полоса, как бы столб пыли, уплотняющийся в смертоносное тело смерча. Над лесом, ростом в половину неба, проявлял себя высокий и тощий человек: в ушанке на всклокоченных седых волосах, в грязном распахнутом ватнике поверх расстегнутой рубахи, в штанах, кой-как заправленных в драные сапоги. Он приближался, он шагал нетвердо, его как бы шатало ветром, он скрипел зубами так, что мороз шёл по коже и у мёртвого, лежащего на озерном дне. Он что-то бормотал, из-за скрежета зубовного трудно было разобрать, что.

- Всё зря... все зря... все к черту... прошла жизнь... прошла.... псу под хвост...

Под руку ему попалась столетняя, может быть, ель. Он мимоходом смахнул её, как травинку.

- Зачем... к черту... все к черту... долбанная тоска...

Он шёл, круша к чёртовой матери столетий лес, как сухую траву, плакал и скрипел зубами.

- Тоска... тоска... тоска...

На пути его встал всадник Егорий – Коля-дух поддел сапогом коня под живот, как нашкодившего кота, отбросил в сторону – и даже не оглянулся на хруст костей и смертный хрип. Татиана загородила ему дорогу:

- Коля, Коля, постой! Послушай!

- А, бабка...это ты, бабка... Не лезь ты... Все к черту, бабка... и тебя к черту...

Слезы ручьями текли по его лицу. Он смахнул с дороги и Татиану.

Мертвый мёртвыми глазами сквозь мёртвую толщу воды видел все.

Вдруг в мёртвом мозгу очнулась мысль:

- Я такой же мертвый, как он. Не мертвее. Чего же я лежу.

Мертвый князь Павел встал и пошёл по дну к границе берега. Когда он вышел на траву, Коля-дух стоял уже посреди прибрежной поляны и так же плача и скрипя зубами, читал стихи, те самые...

 

Uber allen Yipfeln

Ist Ruh

Yn allen Wipfeln

Sprest du

Kaum einen Hauch.

Die Vglein schweigen in Walde.

Warte nur, balde

Ruhest du auch.

Те самые, что читал когда-то в свою первую ночь в Замогилье.

Павел дослушал, потом сказал, ворочая непослушным языком:

- Коля, нагнись-ка, что скажу.

Коля пнул его сапогом, огромным, как нос ЗиЛа. Удар был страшный, но Павел устоял. Он был мертвый, ему было все равно.

- Нагнись, - сказал он.

Коля поднял ногу и всей подошвой сверху припечатал Павла. Даже для мёртвого это было слишком. Князь по колено вошёл в землю, но и сплющенными лёгкими выдохнул:

- Нагнись, дурак, тебе же лучше будет.

Коля нагнулся, обдав Павла тяжёлым загробным перегаром:

- Говори, князек.

- Погоди немного, Коля, отдохнешь и ты.

Коля вдруг схватил Павла зубами поперёк туловища и сдавил так, что Павел успел лишь подумать, что сейчас перестанет быть вообще, развалится на два куска. Из последних мёртвых своих сил он выхватил из ножен меч и ударил в щель между зубами, в зловонную глотку...

 

 

8

 

В зеркало было лучше не смотреть, ни Игорю, ни Павлу. И кости болели все до одной, и у того и у другого. У Игоря опухла и не сгибалась в локте рука, Павел боялся глубоко вздохнуть, наверное, были поломаны ребра. Ну и по мелочи всякого полно. Можно считать, что легко отделались.

Хуже было с Татьяной Африкановной. Видимых повреждений не было, но сердце... ей не хватало сил открыть глаза и дышать ей было тяжело. Она хватала воздух губами и в горле у неё булькало. Лицо её было даже уже не пергаментное, а просто светло-серое, как газетная бумага. Если бы был телефон... скорую! Если бы хоть что-то знать! Как-то помочь!..

- Ни умники-то у вас, дети! – через силу урезонивала их Татьяна, - старуха умирает, эка невидаль. Старухи умирают... Слушайте лучше, что скажу, вам жить, вам мою волю помнить.

Егор, возьми под подушкой у меня записку. Это адрес моей воспитанницы. Она одна тебя, ушкуйника, усмирит. Найди её и держись за неё, как за жизнь держишься. Да иди сюда, поцелуй меня. Иди, иди, не смотри – ты же внук мой, а я твоя бабка. Матери своей, Валентине, передай, что я её давно простила, и Бог ей простит. Я тебя, шалопая, сразу признала, вылитый мать...

Тебе же, светлый князь, мой наказ: найди свою княгиню, кланяйся ей в ноги, землю целуй, моли прощения. Дочку свою ты спас сегодня, так и всю жизнь береги.

Бог вас благослови...

И тут зазвонил телефон Павла. Если бы стены заговорили, и то бы не было теперь друзьям удивительнее. Павел задрожавшими руками взял трубку.

- Павел?.. Павел... Павел, это Наташа...

- Наташа?! – задохнулся Павел.

- Да... я хочу сказать... я хочу тебе сказать... что с твоей дочерью все в порядке... с нашей дочерью...

- С дочерью?! Но ведь ты... ты же тогда... аборт...

- Я тогда и вправду хотела... а потом решила... Всё это в прошлом, Паша, главное, она сейчас жива, и вне опасности, и даже операция не понадобилась. Это чудо какое-то...

И в трубке загудели гудки.

Павел стоял, как окаменелый. К телефону бросился Игорь – телефоны работают! Скорую! Татьяна Африкановна, скорую, сейчас же! Все будет...

Но Татьяна Африкановна уже не дышала.

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...