Ангел мой светлый


Ангел мой светлый. Ангел мой ясный.
Цвет твой серебряный мой ярко-красный.
День твой беспечный мой вечно печальный,
Голод твой вечный, а мой безначальный.
здесь и далее – Рада и Терновник, «Ангел мой светлый»

 

– …Ангел мой светлый. Ангел мой ясный.

Твои крылья пушисты – мои безобразны.

Словно мёд твое солнце – полынь мои звёзды,

Но тебе уже рано, а мне ещё поздно…

Пухлые пальцы Настасьи усердно перебирали струны гитары. Голос её был хорош, слух… вполне сносен, но слащавые романсы уже давно набили Николаю Давыдовичу Авдееву оскомину.

– И чего это тебе поздно? – расхохоталась Леонида, не постеснявшись прервать свою спутницу. – В погремушки играть? В одной сорочке бегать?

Леониду никогда не приняли бы в приличном обществе, но совершенно взаимно: она сама не подпустила бы приличное общество и на выстрел к своей персоне. Её мужская рубаха, пусть и сшитая из добротного муслина, выглядела нарочито простонародной, как и короткая стрижка, и речь, и манеры. Отсутствующие.

То самое приличное общество, впрочем, не питало симпатий ни к кому из их очаровательной компании, напомнил себе Авдеев. Можно вообразить, как изумился бы простой обыватель, узнай он, что оплот порока и разврата отмечает новоселье одного из своих адептов музыкальным вечером, а не оргией с убиением младенцев.

– Очевидно же, что лирический герой старше! – негодующе вспыхнула Настасья. – Я не от своего лица пою! А то вышло бы, что у тебя, милая, выросли крылья. Пушистые.

– Тоже мне, – фыркнула Леонида, щёлкнула новомодной зажигалкой и затянулась. – Я бы такое петь не стала, даже если бы мне медведь на ухо не наступил. Мне и в мои годы ни черта не поздно, знаешь ли. Вся жизнь впереди.

– А давайте подумаем, дамы и господа, – вклинился Авдеев, надеясь прервать очередную семейную перепалку, – откуда вообще взялась древнейшая традиция, живая и по сей день в наших кругах: выбирать объектами любви созданий настолько юных, насколько позволяют этика и здравый смысл? Оттого ли, что наши суровые предшественники видели в страсти битву – или ты, или тебя! – и ясно давали понять, кто раз за разом был в этой битве побеждённым? Или всё дело в их трусости? Что, если те, кто жил до нас, просто следовали зову моды, а не сердца и ниже расположенных областей, думая: раз есть сходство с прекрасной девой, то на… некоторые детали можно и закрыть глаза?

Собравшаяся публика подтверждала тезис своим примером. К немолодым дамам, одетым на мужской манер, льнули институтки в платьях нежнейших оттенков, на коленях у почтенных господ устроились юноши предельно поэтичного вида… Авдеев и сам мог бы пополнить их ряды, если бы месяц назад не разошёлся с последним своим протеже. Авдеев помнил веснушки молоденького красавца, не только на щеках, и пагубное пристрастие к опию – но не имя. Все его Алексы, Теодоры и Эдуарды сливались в памяти в нечто жеманное и пустозвонное, однообразное до зевоты.

Стоит ли говорить, что веру в зов сердца Авдеев утратил уже давно.

– «Ниже расположенных областей»? Николай Давыдович, друг мой, зная вашу обычную прямоту, я грешным делом подумал, что речь о желудке и что блистательные умы античности употребляли юношей на ужин! – со смешком обратился к Авдееву один из уважаемых гостей.

– Сегодня моя речь куртуазнее привычного, поскольку в нашей компании есть прекрасные дамы, не хотелось бы оскорблять их слух! – будь Авдеев моложе и стройнее, он бы поднялся с места и отвесил шутовской поклон в сторону Леониды с Настасьей. Пришлось ограничиться сдержанной имитацией этого жеста.

– А за «прекрасных дам» по щам получишь, Николайдавыдыч, – беззлобно предупредила Леонида.

– Пусть мужланки говорят за себя, – заявил чуть гнусавый голос, и Авдеев тяжело вздохнул про себя. Вот ведь парадокс: хозяин голоса, Серж Сабуров, мог похвастаться великолепно сложенным телом, но едва ли был способен вызвать желание – его характер остужал любое влечение не хуже ледяной воды. – Настенька – самая настоящая прекрасная дама, и я не могу понять, к чему ей тратить свои цветущие годы на вздорных грубых бабищ. Может, душечка, ваша неуверенность произрастает из чрезмерной полноты, но уверяю вас, на неё можно закрыть глаза. Я вовсе не прочь показать вам разницу между ласками старой девы и любовью настоящего мужчины.

Хозяину дома надо быть избирательнее в приглашениях, отстранённо подумал Авдеев, глядя, как пальцы Настасьи гневно сжимаются на грифе гитары, а Леонида картинно бросает папиросу прямо на пол и закатывает рукава. Вечер романсов грозил перерасти в избиение настоящего мужчины оскорблёнными амазонками. Сам Авдеев когда-то уже продырявил Сержу плечо на дуэли (за попытку переманить тогдашнего протеже от «жирного сорокалетнего старика» – старика, подумать только!) и потом немного жалел, что стрелял не в голову. Признаться, посмотреть на его унижение было бы по-своему приятно.

– Настоящего мужчины, неужели. – А вот Анатоль Манич одним наблюдением ограничиваться не собирался. – Вижу, кто-то эмпирическим путём продемонстрировал вам его добродетели, Серж? Вы ведь не считаете таковым себя, это было бы смешно. Прошу, представьте меня этому достойному господину!

Он так натурально изобразил восторг – и сложил ладони, и голову набок наклонил, и похлопал накрашенными глазами, – что Авдеев против воли улыбнулся. Лет двадцать пять назад Анатоль одной улыбкой мог разбить десяток сердец за раз, а возлечь с ним мечтал каждый второй. С тех пор чёрные кудри пересыпала седина, стройность превратилась в сухощавость, а от экзотичности облика, доставшейся в наследство от матери-горянки, остались разве что непомерно густые брови. В отличие от большинства юношей-протеже, утратив право зваться юношей, Анатоль не съехался навсегда с кем-нибудь из любовников, не женился, прогнувшись под внешний мир, и не сгинул в мареве опия или вина. Он жил на скромное наследство, доставшееся от последнего покровителя, и играл в их компании роль самоуничижительно-комическую: притворялся, будто ищет себе состоятельного мужчину, шутливо флиртовал и напоказ презирал моду на спиритизм. Тот самый последний покровитель чересчур яро увлекался потусторонним, и его постиг печальный конец в населённом призраками замке где-то в Сильвестрии. Порой Авдеев задумывался, правда ли Анатоля так задела смерть несчастного – или он просто искусно делал вид?

Серж открыл рот, не нашёл, что ответить, закрыл рот. Слабак. Если его обезоружил даже столь безыскусный выпад, то в словесной перепалке вроде тех, в которые с Анатолем ввязывался сам Авдеев, у него не было бы и шанса.

– Что понимает в настоящих мужчинах вечный мальчик-шлюха, который за всю жизнь так и не отыскал себе богатого папика? – наконец выплюнул Серж.

Рука Авдеева совершенно неразумно потянулась к перчатке. Бросать вызов, впрочем, не стоило: какой бы соблазнительной ни казалась мысль раз и навсегда положить конец выходкам скудоумного мальчишки, Анатоль вполне был способен справиться с ними сам. К тому же благородный порыв защитить чужую честь мог бы вызывать ненужные вопросы.

И сломать любимую комедию Анатоля.

– Лишь то, что их катастрофически мало, – с притворной скорбью ответствовал тот, ничуть не задетый. – Куда чаще попадаются персоны, которые брызжут слюной, полагая признаком мужества избыток желчи.

– Господа, дамы, давайте не будем! – а вот и хозяин дома, спохватился вовремя, нечего сказать. – Может, вы не знали, но в этой скромной обители живут призраки моих почтенных предков до шестого колена! Они очень ценят тишину, спокойствие и идиллическое времяпровождение, с музыкой и неспешной беседой. И совсем не выносят споры и склоки!

– Мы знаем, Бишон, – тяжело вздохнула Леонида. – Мы знаем всё про твоих ненаглядных призраков. Мы слышали о них столько раз, что на следующий будем хором блевать.

Бишоном хозяина дома в своё время метко окрестил Анатоль, и с тех пор помнить его настоящее имя стало ни к чему. Молодой, низенький, вечно восторженный, с кудрями, отрицавшими лак и помаду, и густо подведёнными глазами – в самом деле, ни дать ни взять игрушечная комнатная собачонка…

– Ну, знаете ли, прежде я приезжал сюда нечасто, только почтить визитом тётушку, мир праху её. Немудрено, что старые истории вам наскучили. Теперь же, когда я буду делить кров с душами предков, уверяю, я смогу разнообразить ваш досуг свежими потусторонними сплетнями!

Леонида издала недвусмысленный звук, держась руками за горло.

– Мой обед, Бишон. Ты так хочешь познакомиться с моим обедом?

– С меня хватит. – Гитара Настасьи жалобно тренькнула, когда та небрежно отставила её в угол. Что ж, милые странности Сержа и Бишона подряд подточили бы и более ангельское терпение. – Я наслушалась столько чуши про этих разнесчастных духов, что уверена: в этом доме их нет и не было никогда. И я прямо сейчас, сию же минуту совершу призыв и докажу, что эти духи – не более чем плод делирия или отчаянной жажды внимания. Катька! Катька, живо неси сюда мою спиритическую доску!

Настасьина служанка послушно порскнула прочь, в комнату с господскими вещами.

И не она одна: Анатоль тоже поспешил покинуть собрание, правда, через помпезные стеклянные двери главного входа.

Авдеев с трудом догнал его на широкой лестнице, ведущей на первый этаж.

– Не мог представить, что твоё презрение к спиритизму достигнет таких высот, – заметил Авдеев, тяжело дыша. – Хотя компания и призраков, и нашего дражайшего Сержа одновременно…

– Сейчас не время, Ника, – отрезал Анатоль, не останавливаясь. Это раздражающе-шутливое прозвище ещё никогда не звучало из его уст так серьёзно.

– Что стряслось? Я могу тебе как-то…

Авдеев редко предлагал помощь – не успел предложить и теперь. Анатоль вдруг как вкопанный застыл посреди прихожей, свет газовых ламп померк, воздух сгустился до тяжести свинца, и пару бесконечно долгих мгновений Авдеев слышал только бешеный стук собственного сердца. А потом из тени Анатоля – нет, из него самого – вырвалось огромное, тёмное, дымное. Вихрем сажи и пепла пронеслось вверх, задело ледяным дыханием не смевшего шевельнуться Авдеева, лязгнуло дверьми, взорвалось воплями на десяток разных голосов.

Хотя вопило, наверное, всё-таки не оно.

– Проклятье, не успел… сбежать не успел… – Анатоль, шатаясь, побрёл назад, схватился за перила, без пререканий опёрся на протянутую руку всем своим весом.

Что ж, вот и ответ, откуда такая нелюбовь к всяческим ритуалам призыва. Правда, породивший ещё больше вопросов, но не всё сразу, верно?

Авдеев, конечно, предложил бы сбежать, и будь что будет, но он прекрасно знал, что за шутовским фасадом господина Манича прячется зловредная штука – совесть. Это она тащила хозяина обратно, к людям, на которых он невольно спустил свою, гм, тень. А раз уж ноги его не держали, вместе с совестью тянуть Анатоля вверх по ступеням пришлось Авдееву. И откуда столько веса в костях и коже?..

Орущая толпа хлынула из стеклянных дверей и каким-то неземным чудом их не разделила. В первых рядах обнаружился сам виновник торжества, так хвалившийся фамильными привидениями. Превосходно.

– Бишон… – голос не слушался, пришлось прокашляться и повторить громче. – Бишон! Это не похоже на призраков почтенных предков! Отвечай, что за тварь живёт в твоём доме!

Никому не требовалось знать, откуда на самом деле взялась тень. По крайней мере, пока сам Авдеев не узнает всей правды.

Бишон вопрос проигнорировал и чуть не сверзился с лестницы с воплем: «У него рога! Рога!»

– Николайдавыдыч, видел, откуда оно взялось? – рассудок Леониды остался при ней, поэтому наживку она проглотила.

Авдеев махнул рукой в сторону первого попавшегося коридора. Леонида быстро заглянула туда, уверилась, что там пусто, и перекричала толпу:

– Эта гадина одна! Спокойно, без паники, не давимся!

– Там Катька в обморок грохнулась… – просипела вцепившаяся в рукав Леониды Настасья.

– Другую Катьку наймёшь. Бишон, ты там застрял? Отлипни от двери, пусть её кто-то нормальный откроет! Бишон!

Хозяина дома, тщетно трясущего входную дверь, оттеснил Серж Сабуров, рванул дверную ручку. Ручка отвалилась, дверь не поддалась. Створки не сдвинулись с места, когда на них навалилось и пять человек.

Кто-то кинул в окно бронзовой статуэткой – та с гулким стуком отскочила от стекла, не оставив на нём ни трещинки.

Авдеев раньше прочих понял, что выбраться из дома таким путём у них не выйдет. Найти чёрный ход? Вряд ли, если из-за твари закрыты все двери и окна… Но лучше попытаться, чем сидеть на месте, не так ли? В любом случае нужно быть подальше от этой тени, на случай, если ей вздумается вернуться к хозяину.

Пока она такого желания не изъявляла: сквозь стекло в дверных створках Авдеев видел её неподвижный силуэт посреди развороченного зала. Кто всё разнёс – охваченные ужасом гости или сама тень? Насколько она материальна? Лежащим на полу телом Настасьиной служанки она не интересовалась, уже что-то. Правда в обмороке или мертва?

– Ты ещё не оправился от потрясения, – сообщил Авдеев на ухо Анатолю, который, слава Богу, пока никак себя не выдал. – Но если ты вдруг вспомнишь что-то о таких тварях, что тебе рассказывал твой как-там-его-звали, который господин спиритист, все будут тебе благодарны.

– Хорошо… спасибо. Я сейчас, – глухо прошептал Анатоль.

Авдеев впервые столкнулся с тем, что считал выдумками из готических романов, но видеть Анатоля без его вечной маски казалось даже более невероятным, чем столкнуться с потусторонним лицом к лицу.

В ответ на эту мысль перед глазами Авдеева сам собой чинно проплыл канделябр. Плохая попытка, канделябр. Не удивил.

– Ладно, всем уже ясно, что эта гадина нас отсюда не выпустит! – разнёсся по прихожей гнусавый голос Сержа. – Пойду разберусь с ней, пока вы тут от страха на стенку лезете! Трусы.

А ведь сам только что бежал едва не быстрее всех.

– Я спиритист, я смогу договориться с… с этим духом, нужно только найти общий язык… моя доска всё ещё там! – бормотала Настасья.

– Стоять, Настюха, куда лезешь, ты эту доску в прошлом месяце купила, спиритист недоделанный, – шипела Леонида, держа свою компаньонку в железной хватке.

Сержа она останавливать не стала.

Авдеев оттащил всё ещё висящего на нём Анатоля подальше от перил: те ожили и начали завязываться в узел.

Прозрачные двери зала захлопнулись за Сержем.

Сначала он что-то проорал. Потом достал пистолет.

Пистолет? Бишон позволил этому типу войти в свой дом с оружием?! Право слово…

Грохнул выстрел. Тень не шелохнулась.

Пистолет упал на пол. Руки Сержа потянулись к лицу, и Авдеев даже не сообразил, к чему всё идёт, пока его не оглушил душераздирающий визг.

Глаза. Тварь так и не двинулась с места, а Серж Сабуров вырывал из глазниц собственные глаза.

– Чего вы ждёте, спасайте его!

Авдеев не видел, кто это прокричал, не понял, кто навалился на двери, кто бил их руками, ногами, стульями, но это стекло поддавалось не больше, чем то, что в окнах.

В ушах шумело, к горлу подкатывала тошнота, а зрение безжалостно выжигало в памяти кровавые провалы на искажённом лице, пальцы, мёртвой хваткой впившиеся в шею, распахнутый в хрипящем крике рот.

А потом двери наконец разбились. И только тогда Авдеев обнаружил, что вес исчез с его плеча, что Анатоль был среди тех, кто ломился в зал.

Дурак, ой дурак, сейчас же его…

Глаза белели на плоском лице тени, будто начерченные мелом. Над ними и правда высились рога, похожие на корявые ветви.

Пару мгновений тварь смотрела на них немигающим взглядом, а после устремилась в потолок и исчезла.

Авдеев боялся взглянуть в сторону Сержа. Подумать только: совсем недавно желал его смерти…

Краем глаза он видел Настасью – та что-то подняла с пола, совсем рядом с трупом. Краем уха слышал:

– Я не умею стрелять, тебе он больше пригодится…

– Настюх, ты эту гадину видела? Через неё пули как сквозь дым!

– Так я не для неё… Ну, не хочу, чтобы он у кого-то другого был!

Надо держаться Анатоля, да. Конечно, потому что никто не знает о тени больше него. Стратегическое преимущество. Нужно будет вытянуть из него сведения… Ещё сведения есть у Бишона – об этом доме. О других выходах. Пистолет Сержа Сабурова – сколько пуль в нём осталось? Хватит одной, если тень… если тень попытается сделать с Авдеевым то же, что с Сержем. Пистолет теперь у Леониды, она его не отдаст, но на просьбу избавить от мучений ахать и мяться не будет.

Решено.

Бишона не пришлось долго искать: он с выражением, полным беспомощного ужаса, созерцал парящую в воздухе разбитую урну. Даже не упирался, когда Авдеев схватил его за плечо и бесцеремонно потащил. Причитал разве что – про прах драгоценной прабабушки Алисы, и продолжал причитать, пока Авдеев не повысил голос:

– Нам нужно искать выход. Если, разумеется, кто-нибудь не знает, как совладать с этим… созданием. Например, хозяин этого Богом забытого места.

И выразительно взглянул на потерянного Бишона, ожидая, впрочем, что ответит Анатоль.

Ответила Настасья.

– Это, наверно, Отшельник, если глаза мне не соврали… Даже самые бравые охотники на тёмных созданий пока не нашли на него управы. В доме, который Отшельник выбирает в качестве обиталища, нет места смертному: чудовище легко лишает рассудка не только случайного гостя, но и мебель, и убранство, и самое стены…

Голос шелестящий, монотонный: цитирует какую-то спиритическую книжку или газетёнку.

В подтверждение её слов «самое стены» зала начали съезжаться, сталкивая в кучу кресла и диваны. Все зашедшие поглазеть на бесславно почившего Сержа Сабурова бросились обратно, к лестнице.

Та ходила волнами, как море в умеренный шторм.

– Значит, и правда ищем выход. Всем вместе идти нет резона, да и… – Авдеев красноречиво развёл руками, указывая на дрожащих, паникующих и бьющихся в окна гостей, – не все смогут.

– И бросить их здесь? – поднял бровь Анатоль.

Разумеется, да. Как только Авдеев найдёт способ покинуть вотчину Отшельника, он это сделает, даже если придётся связать Анатоля и заткнуть ему рот, а после до конца своих дней пожинать плоды его гнева. Ни за кем возвращаться они не будут.

– Разумеется, нет. Мы за ними вернёмся. Но если будем сидеть сложа руки, не выберется никто.

– Согласна, – отрезала Леонида и отвесила пощёчину Бишону. Тот вскрикнул, но в его глазах появился проблеск разума.

– Я не потерплю такого в моём доме! Сначала господин Сабуров устраивает сцену, потом господин Манич раздувает сцену до скандала, потом – потом прилетают рога! рога! – и раздувают скандал до катастрофы, а потом господин Сабуров изволит запачкать мои мраморные полы своим, извините меня, мёртвым телом, потом прах прабабушки Алисы, а теперь вы… вы… курите?! Немедленно уберите зажигалку! Вы же видите, тут газовое освещение, всё по последнему слову, всё очень опасно!..

Тяф! Тяф! Тяф! Леонида и впрямь успела закурить, пока Бишон перечислял всех, кто нанёс ему тяжкую обиду. И щёлкнула зажигалкой прямо перед его носом.

– Ничего твоему дому не сделается, его вообще уже поздно спасать, – Леонида выпустила дым через нос и оттолкнула рукой пролетающий мимо шкаф. – А вот наши шкуры – ещё не поздно, так что живо веди нас к задней двери.

– Хозяину негоже… – начал было Бишон, но ойкнул и попятился, когда аляповатая статуэтка собаки дружелюбно ткнула его в бок фарфоровым носом. – Впрочем, нет, это гостям негоже бродить по комнатам слуг без хозяина! Вперёд, за мной!

И припустил вниз. По ожившей лестнице. Авдеев оглянулся на Анатоля: на первый взгляд помощь ему более не требовалась, он выглядел собранным, пусть смуглая кожа и оставалась бледной. Леонида решительно сжимала одной рукой папиросу, а другой – предплечье Настасьи.

Вперёд так вперёд.

***

Лестница не только ожила, но и будто бы растянулась вдесятеро. Не сойди пространство с ума, их весёлая компания очутилась бы под землёй. (Может, они уже под землёй?)

Кто-то из тех, кто тоже так или иначе оказался на первом этаже, безвольно сидел под неприступными окнами и провожал Авдеева со товарищи отсутствующим взглядом. Кто-то лежал в милосердных объятиях забытья. Кто-то попытался броситься следом – «подождите, я с вами!» – но, стоило группе во главе с хозяином дома пройти в первую же дверь, та исчезла и отрезала путь назад.

Дальше не было ни гостей, ни слуг, но дом отнюдь не казался пустым и лишённым жизни. Миновав комнату с десятком кресел, танцующих полонез, и пройдя в следующую, компания каким-то невероятным образом обнаружила себя на потолке, по которому они и шли, а на полу бурлил жидкий огонь. Воздух нагрелся, как в бане.

– Лава, – охнула Настасья. – Как в горах Южного континента…

Папироса Леониды упала вверх, пшикнула и исчезла в алом сиянии.

В дверь пришлось пролезать, задержав дыхание и согнувшись в три погибели. И, конечно, за порогом они всей толпой повалились на пол – благо, покрытый паркетом, не огнём.

Авдееву стоило труда не кинуться ощупывать ногу неловко упавшего Анатоля на предмет перелома и ещё большего труда – подняться самому. Ушибленный локоть онемел, а на боку точно расплывутся роскошные синяки…

– Ой, – пискнул Бишон и кинулся было обратно, в комнату с лавой, но дверь уплыла в потолок, оставив лишь голую стену.

Они оказались на кухне, вот только всё, что было в ней острого, увеличилось до человеческого роста. Вдоль стены несли караул ножи, вилки притворялись вилами, вертел – громоотводом. На полу между столами и камином стояло что-то вроде гильотины – должно быть, этим полагалось на тонкие ломтики нарезать ветчину.

Путь к следующей двери лежал через угрожающее стальное царство, и Авдееву очень не хотелось делать первый шаг. Больше идти было некуда – разве что втиснуться в кухонный лифт, но такие обычно управляются сверху. Да и зачем им на второй этаж? Они ведь только что оттуда.

Оставалась одна дорога – вперёд. Добрую минуту никто не пошевелился и не произнёс ни слова.

– К чёрту, – сказала Настасья, и Леонида не успела её удержать.

Все столово-пыточные орудия разом ожили, Авдеева сбило с ног что-то жёсткое – к счастью, не нож, к счастью, Анатоль, – и в стену на уровне его головы вонзилась гигантская вилка. Вертел-громоотвод вращался, как часовая стрелка, и голова Авдеева тоже, должно быть, шла кругом, потому что он подумал вдруг, что неплохо бы так и остаться лежать. В отнюдь не худшей компании на свете. И плевать на летающие вилки-убийцы – Боже, какой заголовок для жёлтой газеты…

Его уши заложило чужим пронзительным криком. Миг спустя с ним слился второй.

С лезвия колбасной гильотины капала кровь, а Леонида оттаскивала от неё обмякшую Настасью. Одна нога Настасьи была сильно короче другой и оставляла за собой алый след.

Быть может, Настасью когда-нибудь называли жирной свиньёй – сам Авдеев не раз слышал такое в свой адрес. Будь Серж сейчас с ними, он пошутил бы про свиные окорока. Наверное.

Анатоль вскочил с Авдеева и бросился к женщинам. Тот не успел додумать мысль «куда? почему так скоро?», как сам пополз на четвереньках. Помогать. Отрывать полосы ткани от подола Настасьи – пальцы Анатоля снуют, перевязывая, – отпихивать в сторону клацающую, прыгающую ломтерезку…

Они окружены со всех сторон. Выход – только через лифт, и он один остался безжизненным на всей кухне. Кто-то должен пролезть наверх и его запустить. Кто-то с самообладанием (не Бишон), без пуза (не сам Авдеев), кто не рыдает в голос (не Леонида). Кто-то, у кого есть совесть, чтобы не сбежать.

– Полезай наверх, – велел Авдеев, как только Анатоль закончил с повязкой.

– Что? Смерти моей хочешь? – сощурился Анатоль. Над их головами пролетела ещё одна вилка.

– Жизни нашей хочу. Запустишь лифт, поднимешь нас наверх.

Руки Анатоля, покрытые Настасьиной кровью, дрожали.

На его страх нет времени.

– Не забывай, они в любой момент могут узнать, откуда взялся Отшельник…

Анатоль отпрянул с выражением такого отвращения, что Авдеев запоздало понял: он непростительно ошибся. Чёрт побери, кто просил его давить? К чему эти угрозы? Надо было дать Анатолю пару мгновений. Он бы всё понял. Он всегда понимает, так зачем…

– Друзья, этот… господин считает, что он знает мой страшный секрет и может меня им шантажировать.

Авдеев не был уверен, что кто-то, кроме него, слушает Анатоля – и слышит. Но для самого «господина» мир словно замер.

– Так вот – не может. Я откроюсь вам сам. Отшельник жил во мне двадцать лет. Да, целых двадцать лет с тех пор, как убил моего последнего любовника, решил, что прежний замок ему наскучил, и поселился в моей тени. Двадцать лет я бежал от любого спиритизма как от огня. Если бы несчастная девушка не совершила свой импровизированный призыв, ничего бы не случилось. Если бы я не знал, что… вышеозначенный господин будет присутствовать среди гостей, я бы не приехал вовсе. Но львиная доля вины лежит на мне, и потому я сделаю всё, чтобы вас спасти, и потому мне! Нечего! Скрывать!

Повисла тишина. Столово-пыточные орудия растеряли признаки жизни и попадали вниз, уменьшившись до прежних невинных размеров. Анатоль тяжело дышал и смотрел подстреленным оленем.

Чудесное спасение от неминуемой гибели не было главным, что занимало терзавшие Авдеева мысли, пока они с Леонидой тащили бесчувственную Настасью к двери.

Он даже глазом не моргнул, когда за этой дверью их встретили фигуры в саванах.

***

Авдеев тонул в кресле. Не буквально, хотя от этого дома можно было ожидать чего угодно. Но не от этой комнаты, лучшей из всех, что им попалась.

В ней не было ничего противоестественно ожившего.

Кроме призраков.

С призраками болтал Бишон – сквозь пелену усталости и притуплённого ужаса до ушей Авдеева доносились жизнерадостные возгласы «прабабушка Алиса!», «тётушка Евстафья!» и «бабуля Берта!»

Призраки – не то пять, не то шесть женских фигур – не отвечали и стояли неподвижно с видом загробного осуждения. Бишона это ничуть не смущало.

Возможно, самого Авдеева смущало бы то, что после кухни они попали в одну из господских комнат – судя по деревьям за окном, снова на втором этаже. Снова далеко от чёрного хода. Но об этом он подумает позже.

– Вот видишь, Настюх, прав оказался наш дурень, – бормотала Леонида, перебирая волосы Настасьи. Та, бледная, как смерть, лежала у неё на коленях. Вроде дышала. – Есть у него тут фамильные призраки. Ты же хотела с ними побеседовать, да? Просыпайся, цыплёнок. Или… или не просыпайся, тяжело теперь тебе будет, ой тяжело. Нет, отдохни хорошо и всё-таки просыпайся. На руках тебя буду носить теперь, всю жизнь на руках носить буду, честно…

В одиночку Леонида Настасью не поднимет, но что с ней делать и как тащить, они тоже решат потом. Авдеев пытался подумать о том, чтобы оставить её, но ему самому стало от себя тошно.

– Прости, – наконец негромко сказал Авдеев. – Я… не должен был этого говорить. Не знаю, что на меня нашло.

Наверно, он первый раз в жизни говорил что-то подобное. Странные ощущения.

– Извинения принимаются, – Анатоль, растянувшийся в соседнем кресле, беззлобно усмехнулся. – Я сам хорош – устроил сцену, когда мы все могли погибнуть. Конечно, мне есть чего скрывать. Я двадцать лет скрывал.

– Никто ничего не докажет. Бишону не поверят, Леониде тоже. – За пределами их маленького общества слово эксцентричной старой девы ничего не стоило. – Я ни за что не расскажу. Понимаю, что это идёт вразрез с тем, что я…

– Я знаю, Ника, – покачал головой Анатоль. – Мы с тобой стоим друг друга. Я заставил всех поверить, что я беззаботный фат, но тебя провести не смог. Ты, может, обманул даже сам себя, притворяясь последним циником, а я в это никогда не верил.

Если бы он только знал… И хорошо, что не знает. Пусть думает, что золотое сердце Ники Авдеева под бронёй сарказма бьётся для всего мира. Правда о том, что на самом деле это сердце желает лишь одного человека на свете, никому не сделает лучше.

Она только-только открылась ему самому, и лучше уж точно не стало.

Анатоль ободряюще сжал его ладонь, и Авдеев замер.

– Вы куда? Прабабушка Алиса? Бабуля Берта?! Помилуйте, я же не рассказал ещё про…

Призраки чинной процессией уходили сквозь стену, не обращая внимания на оскорблённого в лучших чувствах Бишона. У Авдеева кошки на душе заскребли, он обернулся – и тут же вскочил с кресла, потому что из другой стены медленно возникали ветвистые рога Отшельника. Шагнул назад. Он должен быть как можно дальше от Анатоля на случай, если…

Глаза, нарисованные мелом, уставились Авдееву прямо в душу. Что-то тяжёлое и тягучее разлилось в костях, сжало сердце в тиски, пропитало плоть. Он больше не был своему телу хозяином – лишь перепуганным пассажиром.

…да. Как раз на такой случай.

Казалось, ледяные, медленные мысли Отшельника можно было осязать. Ничего острого или опасного в карманах жертвы не было, поэтому первое мгновение Отшельник раздумывал. А в следующее левая рука Авдеева сжала в тиски пальцы правой и рванула вперёд и вверх.

Хрустнуло.

Авдеев почти успел порадоваться – чудовище заставило его причинять вред только себе самому, – как всё его существо затопила резкая красная боль.

Его схватили за обе руки, он – нет, не он, Отшельник – отбивался от спасителей ногами и головой, пока ноги не обхватило что-то дрожащее, – «молодец, Бишон!» – и оставалось только мотать шеей во все стороны, пытаться ударить лбом или затылком. И чёрные дымные щупальца, казалось, исходили не от одного Отшельника, но со всех сторон, и невозможно было даже зажмурить глаза, только кричать. Пожалуйста, пусть это кончится, пожалуйста, пусть…

Это кончилось. Внезапно, без перехода. Авдеев не убил ни себя, ни кого-то ещё, просто Отшельник убрался восвояси тем же путём, каким и пришёл. Авдеев даже не сразу понял, что снова владеет своим телом – так крепко его сжимали со всех сторон.

– Так эта тварь всё-таки уязвима, – прорычала Леонида, отпуская его правую руку.

– Вы больно пинаетесь, господин Авдеев, – обиженно сообщил Бишон, отползая в сторону и потирая бок.

– К сожалению, навредить Отшельнику смертные правда не могут, – вздохнул Анатоль. Его колотило крупной дрожью. Авдеев поборол желание опереться на него всем телом или осесть на пол. Если он сейчас сядет, то больше не встанет. Смотреть на правую руку, от которой расходились волны боли, было страшно. – Ему просто наскучило.

Просто наскучило. Вот, значит, как.

– Что ж, дамы и господа, остаётся только молить Господа, – где-то в горле зарождался болезненный булькающий смех, – чтобы он ниспослал войско ангелов с пламенными мечами. Должно быть, только им под силу сразить этого дьявола, потому что мы, смертные, можем лишь хватать друг друга за ручки-ножки и ждать, пока ему наскучит! Тем более что ручек и ножек у нас, дамы и господа, становится меньше и меньше!

Смех прорвал плотину и затопил всё вокруг. Точки опоры нигде не было, Авдеев, шатаясь, пятился и хохотал как умалишённый, хохотал, не в силах остановиться. Он упёрся спиной в стену, но стена разверзлась и поглотила его – и Анатоля тоже.

***

– Выхода, похоже, нет, – заключил Анатоль, закончив простукивать стены и двигать шкафы. Сам Авдеев мог бы изобразить помощь, хотя понимал, что дверей в этой спальне не появится, пока спальня сама не захочет – но не стал. Ему было решительно всё равно.

Какая очевидная ловушка. Мягкая кровать с балдахином, ни одного сошедшего с ума канделябра, ни одного привидения. Ложитесь спать, усталые путники, оставьте тревоги до завтра, потому что завтра вас уже съедят и переварят, и тревожиться будет некому.

Авдеев и не тревожился: пусть его сожрут во сне, если развороченная рука даст сомкнуть глаза. Это смерть не из худших.

Из горла вырвался последний смешок, и истерическая волна схлынула совсем.

– Где-то тут я видел марлю… – Анатоль открыл ящичек трюмо, достал марлевый бинт и ножницы.

Нет, всё-таки тот смешок был не последним.

– Надо же, как удобно.

Анатоль с грустной улыбкой пожал плечами.

– Ну хоть что-то здесь удобно, – и сел на кровать по правую сторону от Авдеева.

Да он весь напряжён. Должно быть, схватка с Отшельником тоже многого ему стоила… Разумеется, стоила, он же столько лет носил в себе эту тварь.

– Позволишь? – Анатоль взял его за запястье. Целое. Кошмар начинался ниже, на первых суставах фаланг.

Авдеев кивнул, приготовившись к боли.

Ему понадобились все силы, чтобы не заорать. Боль была хуже, чем во власти Отшельника, и куда дольше. Казалось, Анатоль возился с десятью пальцами, двадцатью, с целой сотней. «Этот вывихнут, не сломан, достаточно вправить», «тут перевязать в двух местах»… Голос Анатоля звучал утешающе, но обезболивающим, увы, не был.

Но и это тоже закончилось.

Когда-то давно Анатоль рассказывал, что начинал учёбу в медицинском.

– Что бы мы делали без врача, – усмехнулся Авдеев, не спеша забирать у него забинтованную ладонь.

– Недоучки, – поправил тот. – Я не закончил и первого курса. Что ж, зато теперь могу латать жертв злобных духов.

– Жертвы злобных духов тебе очень благодарны… за всё.

Между ними повисла тишина, хрупкая, хрустальная, а потом Анатоль поднёс перевязанную руку пациента к губам и нежно поцеловал запястье.

Авдеев хотел отпрянуть, потому что его лицо наверняка было красным от перенесённой боли, рубашка покрылась пятнами пота после побегов и драк, и только юность прекрасна и в слезах, и в грязи, и в болезнях, а сам он… А, впрочем, неважно. Раз уж ничто из этого не заботит Анатоля, то не будет волновать и его самого. Если его желание исполнится в последнюю ночь жизни, то, может, не так уж и зря она прожита?

Он провёл пальцами здоровой руки по шершавой щеке Анатоля, по шее, запустил их в жёсткие волосы – уголь и серебро, – и вот уже Анатоль сам притянул его к себе, впился в губы, прижался всем телом, угловатым, горячим, слишком давно желанным.

Авдеев целовал его, блуждал рукой по плечам, по спине и ниже, ощущая лихорадочное напряжение каждой чужой мышцы – и не знал, что делать. Потому что нет для такого традиций, привычек и правил игры, потому что Анатоль – не один из безликих Теодоров, Эдуардов и Алексов, потому что никогда прежде Авдееву не хотелось, чтобы человеку в его объятиях было… просто хорошо.

Тело Анатоля отзывалось на прикосновения с жадностью того, кто не знал чужой ласки уже много лет. Так оно, наверное, и было.

– Ника… – разбив тишину, выдохнул Анатоль, когда Авдеев провёл губами вверх по его шее.

– Мой самый чудесный, – шептал «Ника» между поцелуями, сам не вполне понимая, что говорит, – самый невероятный, самый прекрасный…

Анатоль слабо застонал, и тогда Ника понял, что на верном пути.

Свет померк сам собой, в воздухе чудились дым и пепел – дыхание Отшельника, но даже если бы тварь встала прямо над ними, Авдееву было бы всё равно.

Он был готов не дожить до утра.

***

И всё же утро настало. То есть Авдеев проснулся; знать, утро на дворе или нет, он не мог: окон в спальне не имелось.

Ныло всё, что могло ныть. Вечер с трупами, падениями и одержимостью, перешедший в ночь страсти, оставил бы его без сил и в двадцать лет, что уж говорить о сорока трёх. Перебинтованная рука дёргала болью.

Авдеев с трудом продрал глаза и увидел, что Анатоль уже успел проснуться, одеться (шейный платок был завязан выше обычного, скрывая следы) и теперь сидел на краю кровати, спиной к нему. На душе вопреки всему, что уже случилось и ещё ждало впереди, стало тепло и… пушисто. Как крылья ангела из того вчерашнего романса.

Господи, неужели он запомнил вчерашний романс? Вот ведь, дожил...

«Тепло и пушисто» длилось несколько ударов сердца.

Авдеев вскрикнул: от неестественно прямой спины Анатоля во все стороны тянулись полупрозрачные ленты будто из сажи и пепла.

– А, проснулись, господин Авдеев, – не поворачиваясь, сказал Анатоль. – Думаю, нам нужно прояснить пару недоразумений.

Никто не называл его господином Авдеевым, кроме Бишона, для которого «господами» были вообще все. Николай Давыдович для большинства, Ника – для Анатоля, и после того, что было ночью, у Авдеева не было сил притворяться, что он злится на это прозвище.

– Как Вы можете видеть, отныне я… не совсем человек. Вчера я был обеспокоен этим фактом, а потому решил уцепиться за свою угасающую человечность единственным образом, пришедшим мне в голову. Увы, плотские утехи в итоге не помогли.

Сердце колотилось у Авдеева в горле, но ему удалось изобразить такой же обманчиво бесстрастный тон.

– Подумать только, а я столько слов Вам наговорил… господин Манич.

Глупец, глупец, какой же он несчастный глупец. Стоило раз в жизни обнажить душу…

– Разве Вы не говорите подобных вещей всем своим любовникам? Мне казалось, эти слова служили Вашему собственному удовольствию.

Авдеев представил, как называет кого-то из своих прежних юношей «ясное солнце», и коротко рассмеялся.

Лучше думать о том, что смешно.

– Приношу извинения за то, что воспользовался Вами столь низко, и не смею более Вас задерживать. Полагаю, теперь у меня достаточно власти сделать… вот так.

На мгновение фигура Анатоля расплылась и пошла рябью, а затем на голой стене прорезалась дверь. С петлями и ручкой.

– Одевайтесь, господин Авдеев. Нам пора.

***

Их товарищи по несчастью оказались ровно там же, где Авдеев и Анатоль их оставили. Настасья, пришедшая в себя, всхлипывала на коленях у Леониды; та, казалось, за всю ночь не сомкнула глаз. Тряпки, которыми был обмотан обрубок Настасьиной ноги, набрякли от крови. Бишон, свернувшийся калачиком на кресле, встрепенулся, как только Анатоль со своим дымным шлейфом (похожим на крылья – как же он всё-таки хорош!..) вышел из спальни.

– Наконец-то! Где вы были?!

– В духовном путешествии, – отрезал Анатоль. – Не буду утомлять вас деталями. Годы, которые Отшельник провёл в моём теле, не прошли даром, и теперь я сам становлюсь чудовищем вроде него. Можете продать этот занятный факт в «Вестник потустороннего», я не против. Главное – я научился подчинять себе этот дом, пусть и лишь отчасти, так что прошу. Вы свободны.

Он снова провернул фокус с появлением двери – на этот раз во внешней стене.

– Снаружи я сделал лестницу, падение вам не грозит, – добавил Анатоль.

Первым к выходу кинулся Бишон.

– Нечестно! Почему всегда разыгрывают именно меня? – надулся он, несколько раз дёрнув за ручку.

– Разыгрывают… Что?!

Анатоль сам кинулся к двери, рванул её на себя, потом навалился, мерцая, сгущая воздух вокруг.

– Ах, чтоб тебя…

Ещё одна дверь появилась рядом с первой. И ещё одна – поменьше. И ещё… Последняя едва пропустила бы кошку – если бы её можно было открыть. Не поддавалась ни одна. Анатоль дышал со свистом и шипел проклятия, каких Авдеев не слышал из его уст никогда прежде.

Он почти не удивился, когда вернулся Отшельник – тот, изначальный, с рогами. Наверное, этого стоило ожидать. Обидно, когда твой новый дом, который ты превратил в безумную ловушку для пары десятков смертных, пытается без спросу изменить кто-то другой. Кто-то, кто – в отличие от тебя – не смахивает на дешёвую иллюстрацию к «Страшным сказкам», а выглядит как роковой антагонист готического романа.

Правда, несмотря на все эти рассуждения, Авдеев всё равно оказался в дальнем углу, скорченный от страха.

Отшельник и Анатоль смотрели друг на друга, не шевелясь. А затем комната погрузилась в хаос.

Ноги не держали Авдеева, в ушах шумело, зрение сузилось до двух точек. Он старался дышать и не думать о кошмарном чувстве того, как тьма наполняет тело, забирая его себе. Пожалуйста, не заметь меня, только не заметь…

Настасья закричала.

Авдеев с трудом поднял голову – и понял, почему.

Почти под потолком, на баррикаде из кресел (разве тут было столько кресел?), стояла Леонида с зажигалкой в руке.

Рядом с ней торчал сломанный газовый рожок, и Авдеев понимал, что это значит. Газ нельзя ни увидеть, ни учуять, но всего одна искра – и…

Большой палец Леониды дрожал над колёсиком зажигалки. Отшельник наблюдал. Анатоль отчаянно мерцал – пытался что-то сделать. Тщетно.

Левой, свободной рукой Леонида нащупала в кармане пистолет и направила его на правую.

Неужели Анатоль смог захватить контроль над частью её тела? Но газу нет разницы, искра от зажигалки – или от выстрела.

Словно прочитав его мысли, Леонида воткнула дуло между шеей и подбородком. Нет, точно не Анатоль: он не убил бы одного даже ради спасения многих. Неужели это… её собственная сила воли? Но как?

– Прощай, Настюх, – криво улыбнулась Леонида.

Пронесло: за выстрелом не последовало взрыва.

Только грохот падающих кресел и падающего тела, только визг Бишона, забившегося в угол, молчание Настасьи, громче любого крика, и кровавые брызги на потолке.

Рыча, Анатоль попытался кинуться вслед за Отшельником, но тот снова исчез. Похоже, тяжело переживает неудачи. Удалился поплакать в уголке над тем, какие смертные непредсказуемые и глупые.

Что ж, сейчас эти смертные всё равно погибнут. Газ опасен не только взрывом, но и удушьем, а проветрить у них не выйдет.

Или…

– Анат… кхм, господин Манич, – позвал Авдеев, всё ещё не в силах подняться. – Не могли бы Вы поставить на окно решётку? Надёжную, чтобы мышь не проскочила? Гм, видимо, летучая.

– Зачем? – удивился тот.

– Или спасти то, что от нас осталось, или впустую потратить последние крупицы Ваших сил, – пожал плечами Авдеев. – Не попробуем – не узнаем.

Было видно, чего Анатолю стоило это небольшое усилие, но за ближайшим окном расцвели кованые узоры.

Авдеев имел в виду тюремную решётку, но они так и так в тюрьме; по сути всё верно.

– А теперь, будьте любезны, постарайтесь это окно открыть.

Анатоль недоверчиво покачал головой – но створки действительно распахнулись, и в комнату хлынул зябкий предрассветный воздух. Авдеев вдохнул полной грудью. Получилось!..

На лице Анатоля промелькнуло изумление.

– Да, точно… Похоже, для Отшельника главное, чтобы вы не сбежали, а уж какими способами этого добиться – дело третье.

И, мгновение спустя:

– Благодарю за идею, господин Авдеев. Я всё ещё слишком смертный, боюсь, утечка газа убила бы и меня.

Анатоль вернулся в спальню, вынес бинты и ножницы. В одиночку переложил Настасью с пола на оставшийся целым диван и принялся менять повязку. Девушка ни на что не обращала внимания, только смотрела в пустоту.

Авдеев наблюдал за сноровистыми пальцами Анатоля и понимал, что не способен держать на него зла. Не может, и всё.

– И что дальше? – как-то по-детски беспомощно вырвалось у него.

– А дальше, господин Авдеев, я брошу вызов твари, отравившей половину моей жизни. Согласитесь, из присутствующих я единственный, кому это под силу. Или, может, вы всё ещё настаиваете на том, чтобы проверить чёрный ход? Извольте, я проложу к нему короткую дорогу.

Авдеев представил себе Отшельника. Представил, как против него выходит Анатоль – слабый, истощённый, ещё совсем недавно бывший просто человеком.

«Прощай, Настюх». Выстрел. Пустой взгляд Настасьи.

Он никогда не думал о том, что будет, если Анатоля не станет.

– Ты же погибнешь.

Анатоль завязал последний узел, вздохнул и взглянул на него в упор.

– А какое Вам до этого дело? Я, кажется, ясно дал понять, что двигало мной вчера. Неужто Ваша знаменитая гордость не пострадала?

Конечно, пострадала. Ведь Анатоль сделал для этого всё, что мог. Авдеев видел, чувствовал, что Анатоль лжёт о том, будто ночью всё решил один только страх потерять себя. Нет, не лжёт – прячет правду. Метит укусить побольнее, старается оттолкнуть.

Но зачем?

«Если бы я не знал, что… вышеозначенный господин будет присутствовать среди гостей, я бы не приехал вовсе».

Это значило, что Анатоль сам хотел его видеть, ведь так? Они не договаривались о встрече.

– Я не верю.

– Ах, отрицание. Как это, господина Авдеева – и вдруг использовали? Ведь все Ваши прежние возлюбленные ценили исключительно Вашу тонкую душу. Господи, да это же сейчас так неважно – сами подумайте, что будет, если я каким-то чудом переживу эту битву? Этот проклятый дом станет мне склепом. Всё, что мне останется – лишь одиночество и зависть к живым. Я уже мёртв, господин Авдеев. Возможно, если Отшельник бросит все силы на то, чтоб меня уничтожить, он на время ослабит хватку, и тогда вам удастся сбежать. Шанс ничтожно мал, но он есть.

Всё встало на свои места.

Он всего лишь боится, боится, как человек, и кто бы на его месте чувствовал иначе?

Авдеев поднялся, держась за стену, сделал несколько тяжёлых шагов к Анатолю и крепко его обнял.

Тот замер, но не отстранился. Не оттолкнул.

– Ты никогда не будешь одинок, – сказал Авдеев. – Даю слово. Вот увидишь, сколько народу захочет познакомиться с повелителем живого особняка, населённого призраками. Тем более с таким прекрасным и остроумным, как ты. Ты же знаешь, как люди падки на зрелища – а в зрелищах тебе равных нет.

– Я слышу, как вы строите планы на мой дом, – донеслось со стороны Бишона. Никто не обратил на него внимания.

Авдеев помолчал, собираясь с мыслями. Анатоль всё ещё позволял себя касаться. Быть рядом.

– Может, этот Отшельник никогда не был человеком, может, он давно потерял свою человечность, но тебе это не грозит. Человечность, она ведь… не в том, чтобы не владеть мистической силой или жить в теле из плоти и крови. Смотри, ты до сих пор печёшься о Настасье. Ты собрался жизнь положить на то, чтобы мы спаслись. Если это не человечно, то что тогда? Я где-то слышал, будто создания по ту сторону черпают силы из веры смертных. Так это или нет, Бог весть, но можешь забрать всю мою веру. Клянусь. Она вся твоя.

Когда-то давно, когда он – подумать только! – был восторженным семнадцатилетним юнцом, а Анатоль – яркой недостижимой звездой, старше на пару лет, но выше на целую бесконечность, Авдеев поклялся себе, что станет достойнее, умнее и богаче всех в их кругу. Что добьётся уважения Анатоля и ответной любви, потому что сам влюбился без памяти. Всерьёз, без возврата.

А после были болезни, и долгие поездки на воды по заграницам, и светила медицинских наук, которые качали головами и в один голос твердили о чудотворности диет, не желая разбираться с причинами, не желая лечить. Незаметно минули годы, Авдеев вырос и усвоил взрослую истину: зов сердца – всего лишь блажь.

Пока не вернулся назад и не понял, что время над этой блажью не властно.

Надо было сразу отбросить все хвалёные «истины» и весь свой цинизм. Но, может, романс врёт, и ещё не поздно?

– Ангел мой светлый, – прошептал Авдеев. Прижал Анатоля к себе, так крепко, как только мог, так нежно, как умел, едва ощущая возмутившуюся в сломанных пальцах боль. – Я обещаю, кем бы ты ни был, что бы со мной ни сделал, я люблю тебя. Навсегда.

Анатоль обнял его в ответ. Дымный шлейф за его спиной вырос в огромные чёрные крылья.

– Сдержи это обещание, хорошо? – хрипло попросил он.

Разомкнул объятия, развернулся и одним взмахом руки высек в стене коридор.

Авдеев не мог пойти с ним. Он бы только мешал. Оставалось лишь ждать и верить.

Верить – это много, ведь так?

За спиной Анатоля возникла призрачная свита в белых саванах. Подмога?

– Прабабушка Алиса, у Вас получится! – Боже, храни Бишона!.. – Я помню историю, как Вы отделали грабителя вазой!

Авдеев улыбнулся и вновь осел на пол.

Всё обязательно кончится хорошо.

***

Год. Неужели прошёл целый год?

Отшельник смотрит в чердачное окно на тлеющий закат. Он мог бы любоваться им на крыше, но ему неуютно от открытых пространств.

Пожалуй, это единственное неудобство – привычки заставлять людей зверски лишать себя жизни он так и не заимел. И хорошо – людей он любит, и это чувство взаимно. У него бывает много гостей, некоторым он рад больше прочих. Например, Настасье. С деревянной ногой, с мрачным и ярким блеском в глазах, она, опираясь на трость, прикуривает папиросы зажигалкой Леониды, и Отшельнику кажется, что Настасья достойна её наследства.

Леонида и Сабуров оказались одними из немногих жертв того проклятого дня. Остальным повезло. Иногда Отшельнику чудится, будто у одной из молчаливых женщин-призраков, что помогли ему выстоять против старого Отшельника, знакомые черты. Но, может быть, ему просто хочется верить.

Последний луч солнца гаснет среди сосен. Пора.

Отшельник сбрасывает оковы плоти и летит вниз, сквозь пол. Третий этаж, второй, первый.

– Я нищий, я абсолютно нищий! – помнится, стенал Бишон. – У меня остались только апартаменты в столице, дача да пляжный домик на Бирюзовом берегу! Как мне теперь быть, без крыши над головой?!

Тогда-то Ника и предложил выкупить дом – в полцены, но Бишон был счастлив и тому.

Отшельник – Анатоль – тоже счастлив. Прямо сейчас.

Потому что на пороге стоит человек, который его любит. Тянет к нему руки, ловит прямо в полёте, смеётся – «какой ты всё-таки тяжёлый», «какие у тебя красивые крылья», «я так скучал». Называет ангелом и ещё кучей возмутительных сахарных прозвищ.

Анатоль готов слушать их вечно.


Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...