Белая луна над тёмной водой

Тишина и безветрие. Мерный постук копыт усыплял. И зима в этот год тёплая, снежная. Влажко не заметил, как провалился в сон. Ехал, склонив голову на грудь. Видел колышущиеся на ветру колосья, синеющий изгиб реки и глаза Милады, зелёные, лучистые. Только вдруг глаза эти расширились от ужаса, губки задрожали, а в сознание ворвался крик: «Беги, любый мой! За тобой пришли!».

Влажко дёрнулся, просыпаясь. Сердце стучало в висках, а по лбу тёк холодный пот. Утёрся рукавицей, огляделся. Привидится же такое. Сколько лет не вспоминал, а сейчас чего? Прошлого не вернёшь. Нету больше неуклюжего наивного паренька, что позарился на дочку самого протовластника. Поделом дурню. Хорошо, успел ноги унести. Сам чуть не сгинул, и Миладе бесчестье принёс. Жива ли ныне? Счастлива? Подыскал ли ей отец справного жениха? Богатого и знатного. Не такого, как низкородный сын кузнеца?

Влажко выругался в сердцах, разозлившись на глупые мысли. Пришпорил кобылу и пустил её в галоп:

– Пошла, родимая!

***

Лихих людей он почуял сразу. Весь тракт ни следа, а тут по обе стороны все сугробы истоптаны. И дерево это, поваленное, ветвями как ёж ощетинилось. Засада, конечно, никудышная. А что ещё от лапотных мужиков ожидать. Остановил лошадь и небрежно сдвинул солдатский плащ влево, демонстрируя меч в потёртых ножнах. Тишина. Впереди, на дубах, по обе стороны от дороги, на ветвях попорчен снежный покров. Вон куда забрались, разбойнички. Впрочем, уже стемнело, и разобрать среди ветвей супостатов довольно сложно. Влажко усмехнулся и заорал громко и требовательно:

– Чего ждёте, лиходеи?! Выходь! Или боитесь?!

Тотчас тренькнула тетива. Стреляли из ближайшего куста. Влажко заметил лучника и отклонился в сторону. Стрела просвистела у левого уха.

В голову целил, вражина.

– А ну не балуй! Не то всех порублю в капусту! – пообещал солдат и спрыгнул с лошади.

Из-за деревьев показались тёмные фигуры. Влажко, прищурившись, считал врагов. Двое сиганули с дубов. Восемь, девять, одиннадцать. А вот и двенадцатый – похоже, вожак. Одет получше остальных, да и вооружён кривой степной саблей.

Окружили. Стояли, переминаясь с ноги на ногу. Некоторые откровенно трусили. Вон как рогатины в руках ходуном ходят. Влажко оценивающе оглядел разбойников и вздохнул:

– Чего рты раззявили? Грабить собрались – так грабьте. – Он снял с седла холщовый мешок и швырнул под ноги главарю.

Тот презрительно поддел мешок сапогом:

– Тощая сума, служивый. Не разбогател на королевской службе? – Не спуская с Влажко цепких глаз, коротко приказал:

– Глянь, Косой, чего у него там.

Один из разбойников как кот кинулся на мешок, развязал и вытряхнул содержимое на снег. Остальные с любопытством вытянули шеи.

Рубаха. Бирюля в кожаном чехле. Ломоть хлеба в тряпице да одна медная монета…

Косой дрожащими руками схватил хлеб и впился в него редкими почерневшими зубами.

– Куда жрёшь, тварь! – заорал вожак, и подручный испуганно дёрнулся.

– Оголодали, значит, – усмехнулся Влажко. – Только и у меня особо не насытитесь.

– Насытимся, – уверенно пообещал главарь. – Меч у тебя хороший. За него серебром взять можно. Плащ за медь уйдёт. Да и за стёганый поддоспешник знающие люди деньгу подкинут. Так что раздевайся, служивый. Не хочу, чтобы ты одёжу кровью запачкал.

– Холодно ведь, – с деланым испугом пролепетал Влажко. – Насмерть замёрзну.

– А ты играй и пляши, вона какая у тебя дудка имеется, – захохотал разбойник. – Ты не пастухом у короля был?

– Нет, – покачал головой солдат. – Не пастухом. Значит, не хочешь по- хорошему? А я ведь и сам из этих мест. Из Белых рощ.

– А зовут тебя как? – спросил один из разбойников.

– Влажко Дитыч.

– Не кузнеца ли Дитыча сын?

– Он самый.

– Умер твой батя…

– Знаю, – буркнул Влажко и угрюмо взглянул на вожака. – Не передумал грабить земляка?

Тот согнал ухмылку с лица:

– Не земляк ты мне. Холодно тут лясы точить. Убейте его, мужики.

– Да как же? – изумился Косой. – Он же наш…

– Убить! – заорал вожак и первым бросился на Влажко. Другие выставили в сторону солдата рогатины, но нападать не спешили.

– Ну, извини, атаман, – с сожалением сказал Влажко.

Блеснула в свете луны кривая степная сабля, а вожак вдруг замер на месте. Покачнулся и рухнул на снег. Из горла струёй била кровь. Только сейчас разбойники увидели в руке солдата меч. И когда только вытащить успел?

Влажко воткнул в снег окровавленный клинок, затем неторопливо вытер о тулуп мертвеца и не глядя швырнул в ножны:

– Извиняйте, братцы, что атамана вашего порешил. Дурной человек был.

***

Жарко пылал костёр. Влажко проглотил свою долю хлеба, зажевал снегом. Одна краюха на дюжину рыл – только аппетит дразнить. Плохо живут разбойнички. Ни вина, ни мяса. Он оглядел своих новых товарищей.

– Значит, службу никто не тянул?

Спросил просто так. Видно же, что те кроме серпа да косы иного оружия не знали. С такими много не навоюешь, да и устал кровь проливать. Почитай четверть века на войне провёл. А денег не нажил. Жалованье и то сотник зажулил. Срубил Влажко ему голову да и утёк куда подальше. Теперь, стало быть, дезертир. Обидно, конечно, столько лет верой служил.

– Георг Могила раньше стражником был, – робко заговорил конопатый малый, назвавшийся Яреком.

– И где он?

– Так вон же лежит, – тощий палец ткнул в темноту. – Ты ему горло вскрыл. А он хороший вой был. Барон за него десять золотых обещал.

Дитыч задумчиво покрутил ус. Нет, в разбойники идти себе дороже. Всё равно рано или поздно поймают. Хорошо, почитай, за двести вёрст от крепости ушёл. Да и когда в ополчение записывался – соврал, что родом с пограничья. Искать вряд ли будут. Вот только, как в родном селении встретят? Не просто ведь так сбежал.

– А что, братцы, в Белых Рощах протовластником по-прежнему Микула Бенеш сиживает?

– Эва хватил, – удивился Косой. – Старика Бенеша лет восемь как схоронили. Сынок его правит, Лукаш.

Влажко вздохнул, вытащил из мешка бирюлю, аккуратно освободил из кожаного чехла.

Веселая мелодия полетела над деревьями, даже костёр вспыхнул и заколыхал на ветру горячими языками. На поляне, казалось, светлее стало.

Несколько разбойников пустились в пляс.

Влажко закончил играть. Аккуратно убрал инструмент обратно в мешок.

– Ох, и горазд ты, атаман, в дуду дуть! – восхищённо сказал Косой. – У нас даже старики-пастухи так не могут. И бирюля у тебя диковинная, чёрная. Никогда таких не видел.

– Бирюля чародейская, – согласился Дитыч. – Из иноземного дерева, в наших краях таких нет. А что, ребята, есть в округе колдуны или ведьмы?

– У нас всех повывели. А чего спрашиваешь?

– Дудку эту колдун мне подарил за то, что сына его от степняков отбил. Сказал, что не любит её нечисть. Как заиграешь, лихо им становится, визжать и выть начинают. Тут люди и понимают, кто перед ними.

– Знаю ведьму! – закричал самый молодой разбойник по имени Славко. – У болота живёт за Загривенкой. Бабка Хардвига кличут. Злющая, как волк!

– За Загривенкой, говоришь, – усмехнулся Влажко. – Завтра спытаем, какая она ведьма.

***

Едва забрезжил рассвет, Влажко растолкал ватажников:

– Вставайте, разбойнички! Нечего бока отлёживать.

Те сонно щурились, удивлённо пучили глаза.

– Атаман, почто в такую рань? Мы люди ночные. Днём дрыхнем.

– Хорошие дела поутру делаются, – усмехнулся Дитыч. – Дайте кто-нибудь пустой мешок.

Получив желаемое, Влажко подошел к мёртвому разбойнику. За ночь тело замело снегом. Из сугроба торчал носок сапога.

– А что же одёжу не взяли? Или лучше в лаптях, чем в свиных сапогах?

– Нельзя, – шёпотом сказал Ярек. – Могила с нечистой силой дружбу водил. Вернётся за своим барахлом.

– Не вернётся, – ответил Влажко, извлёк меч и одним ударом отсёк мертвецу голову.

– Зачем это? – попятился конопатый.

– Сам же говорил: за него золотом платят.

Разбойники молча наблюдали, как Дитыч приторочил мешок к седлу, сел на лошадь и тронул поводья. Проехав пару саженей, обернулся:

– Чего встали, повольники? Айда к ведьме в гости.

***

– Неплохо у вас нечисть живет, – удивлённо сказал Влажко, разглядывая крепкий глинобитный дом на поляне. – Справный, высокий. Вот только стены не белёные, словно углем вымазанные.

– Кровью они крашенные, – запинаясь от страха, пролепетал Ярек.

– Это где же столько крови взять? – не поверил Дитыч. – А вот черепа на жердях человеческие. Неужто правда ведьма? – Он обернулся к Славко:

– Почему до сих пор народец её на вилы не поднял?

– Если к ней с добром – она тоже поможет, – насупился паренёк. – К ней многие ходят. Кому заговоры, кому хворь лечить. Только она берёт недёшево. Однажды мельник колено зашиб. Вся нога до пальцев почернела. Знахарь сказал: рубить надо. А Хардвига колдовством справилась. За то взяла с мельника телёнка и серебра полную шапку.

– Алчная старушка, – усмехнулся Влажко. – Мы с неё сейчас тоже стребуем.

– Может не надо, атаман? – попросил Ярек. – Она сильная ведьма, порчу на нас нашлёт. Да и старший волхв сказывал её не трогать.

– Больно в животе у меня пусто. А когда голоден – я и у чёрта харчи отберу. Пошли, братва. – Сунув бирюлю за пояс и взяв лошадь под уздцы, Влажко направился к дому. Его подельники следовали за ним с опаской. Двое предпочли наблюдать издали.

– Эй, хозяйка! Гости к тебе! – закричал Дитыч. – Выдь на воздух! Глянь, какое утро, снежное да морозное!

В ответ тишина. Влажко не спеша обошёл дом вокруг, толкнул кулаком дубовую дверь – заперто. Остановился напротив единственного окна, затянутого бычьим пузырём. Подозвал лучника.

– А ну-ка стрельни в оконце.

– Я тебе стрельну, – послышался приглушённый скрипучий голос.

Дверь распахнулась. Дитыч понимал, что увидит не красную девицу, и всё же страшный облик колдуньи ошеломил его. Иссохшее лицо чернотой напоминало древесную кору. Глубоко в морщинах прятались огоньки – глаза. Влажко мог поклясться, что видит в них трепещущие языки пламени. Ветра не было, но седые волосы ведьмы шевелились и сплетались, словно клубок белёсых червей. От неожиданности он сделал шаг назад, чувствуя, как лошадь за его спиной вздрагивает и тоже пятится.

– Я тебе стрельну, – повторила Хардвига. – Спортишь вещь – самого на жердины вместо быка натяну.

Дёрнув уздечку на себя, солдат тряхнул головой, прогоняя наваждение. Излишне громко спросил:

– Аль не рада гостям, хозяйка?! Прими путников, угости, согрей.

Старуха внимательно оглядела мужиков и презрительно фыркнула:

– Тати лесные. Рожи ваши мне неведомы. Только двоих знаю. Тебя, мелкий дрищ, – палец с черным когтём указал на Славко. – И тебя, рябой дурак, – тычок в сторону Ярека. – Оба из Загривенки. Только вы мне не родня, чтобы в доме привечать. Остальных не знаю, и знать не желаю. Уносите ноги, пока я добрая.

– Неласковая ты, хозяйка, – сказал Влажко. – Как бы мне тебя не огорчить…

Но старуха не обратила на его слова никакого внимания. Крылья её носа раздувались, она словно принюхивалась.

– Смертью пахнет. Мертвец рядом, – она неотрывно смотрела на притороченный к седлу мешок. Горячий бок лошади согрел мешковину, пропитал ткань кровью. На днище повисли тёмные сосульки.

– Кто у тебя там? – не глядя на Дитыча, спросила ведьма.

– Одного дурного душегуба на пол-аршина укоротил, – ответил Влажко.

Хардвига вдруг ощерилась, сверкнув длинным волчьим клыком.

– Георг. Георг Красич, – прошипела она и вдруг затряслась всем телом. – Георга порешил!

А дальше произошло удивительное. Ведьма закружилась на месте, выкрикивая непонятные слова. Голубое зимнее небо озарилось вспышками молний. Подул сильный ветер. Плащ за спиной Влажко вздулся пузырём, кобыла вырвала из рук поводья и поскакала прочь с громким ржанием. Разбойники бросились наутёк. Сам Дитыч плюхнулся в снег, ошарашенно хлопая глазами. Кто-то рванул его за рукав. Славко.

– Батько, дуди в дудку!

Солдат непослушными руками нащупал бирюлю, вытащил, приставил к губам. Промелькнула мысль: «Игрой тут не поможешь».

Но случилось чудо. При первых звуках колдунья замерла, скукожилась. На губах запузырилась пена.

– Прекрати, гадина!

Только Влажко не остановился. «А дуда и впрямь волшебная».

Он играл и играл, с удовлетворением глядя на рухнувшую на колени старуху.

– Прекрати, окаянный. Замолчи!

Она уже лежала на снегу. И от неё шёл горячий пар. Дитыч остановился, с трудом перевёл дух.

– Ты это… ведьма, харчей в мешок наложи. Иначе до смерти заиграю.

Взвалив на спину суму, наполненную пирогами, жареной курицей, сыром, Влажко с угрюмой ухмылкой шёл к лесу. Славко семенил следом, всё время оглядываясь на дом Хардвиги.

Подельников он нашёл на знакомой поляне. Кобыла стояла неподалёку, виновато кося на хозяина карим глазом. Дитыч погрозил ей кулаком и швырнул мешок разбойникам.

– Не заслужили, заячьи души. На первый раз прощаю.

Ели молча. Влажко вспоминал злющий взгляд колдуньи. Такая не простит – мстить будет. А заруби её, неизвестно как дело обернётся. Не простая бабка, раз местные власти защищают.

– Чего хотел сказать, – с набитым ртом заговорил Ярек. – Зря ты так про Георга сказал. Ну, когда назвал его дурным… Он старой Хардвиге родственник. Племянник…

– Раньше чего молчал, – буркнул Влажко. Настроение совсем испортилось. Он встал, кивнул товарищам: – Так, братва. Пойду в Рощи к протовластнику, денег за Могилу стребую и за вас слово молвлю. Негоже вам, как зайцам, по лесу прятаться.

***

Неважны дела на кузне у дядьки Хриса. При батюшке втроём не справлялись, пришлось двух работников нанять. Влажко с горечью оценил нынешнее непотребство отчего дома. И крыша прохудилась, и подсобные сараи исчезли. Да и сам дядька отощал, осунулся. Эх, не в тех руках дело оказалось.

Обнялись, старик прослезился, в дом повёл. Сидя на почерневшей скамье и уплетая ведьмины пироги (у Хриса всего угощения ­– пара луковиц), Влажко хмуро внимал словам родича:

– Не ходят людишки совсем. В дальние сёла идут, в Загривенку или в Малую рощу, там кузни зажиточные.

– А почто так? Вроде умением не обижен и в железе толк знаешь.

– Пустое, – махнул рукой старик. – Милада всех разогнала, будь она неладна.

При этих словах Влажко вздрогнул, пролил квас на стол:

– Милада? Где она? Что с ней?

Хрис неодобрительно взглянул на коричневый ручеёк, пробежавший по столу:

– Экий ты неуклюжий, добра сколько перевёл. Нету Милады, давно нет, а дух её бродит, народ пугает.

– Какой ещё дух?

– Известно какой. Нечистый.

Влажко сжал кулаки, со злостью посмотрел на родственника.

– Или ты с ума спрыгнул на старости? Или околдовали тебя?

– Тебя околдовали! – набычился дед. – Через твой блуд к нам беда пришла. Говорили тебе: не зарься на дочку протовластника! Не по чину! Только ты о роде не думал, обрюхатил девку, а сам убёг.

Влажко вытаращил глаза.

Хрис погрозил ему кулаком:

– Чего бельма выкатил? На сносях она была. Мальчонку, правда, справного народила.

Дитыч почувствовал в горле колючий ком, сдавило виски. Как же так, у него есть сын, почему не знал, и Милада молчала.

– А дальше – известное дело. Микула взъярился. Он-то к барону приглядывался, через дочку породниться. Уже и себя вельможным мнил. А тут чумазый кузнец. Отлупил гулящую девку плёткой и из дому выгнал. Так она к нам пришла. Отец твой приютил. Здесь и родила…

– Дальше, – потребовал Влажко.

– А дальше совсем худо. Мы её не забижали, кормили-поили, только она всё одно на нас волком глядела, будто мы виноваты в чём. А потом исчез малец. Спрашиваем, мол, как так? А она: «отдала». Кому отдала? Молчит, словно воды в рот набрала. Папаша ведь твой крутого нрава, дал ей кулачищем в лоб. Так она пошла и в тот же день утопилась. Я думаю, отец твой через это дело помер, огорчился сильно. Всё ходил и себя проклинал. Уж я его как только ни уговаривал. Да где тут успокоение найти, если Милада твоя с того света являться стала. Ходит под окнами, воет, тебя зовёт, народ пугает. Раньше ведь, помнишь, от заказчиков отбоя не было. А ныне никто к нам не хаживает, утопленницу боятся.

Старик замолчал. Молчал и Влажко. Сроду не плакал, а тут в глаза словно перца бросили. Утёрся рукавом, встал.

– Пойду я, пройдусь.

– Ты ведь со мной останешься? В кузне ложись, там я малую печь поставил, теплее будет. Ты это, на крулевой службе не разбогател, часом? А то, вишь, как у нас. Твою кобылу и кормить нечем. Может, продашь кому?

– Будут деньги, – пообещал Влажко.

***

Не похож новый протовластник на своего родителя. Покойный Микула сухой и костистый был, а этот растучнел и растёкся, как бабкина опара. За щеками и глаз не видно. Только бородавками схожи. У старого Бенеша на носу одна, а у этого аж три угнездились. И как у таких в семье красавица Милада уродилась?

Влажко ухватил за волосы голову Могилы и выдернул из мешка.

– Вот, сиятельный, разбойник Георг Красич. Слышал, за него десять золотых бароном обещано.

Лукаш недовольно поморщился:

– Воняет уже. Чего долго не нёс? Деньги не нужны? – Он с неудовольствием оглядывал страшный трофей: – Узнаю татя. Это и впрямь Могила. Помню, охотился за ним, только он утёк. Как взять сумел? Сказывают, у него шайка рыл в тридцать?

– Да с десяток всего было. Они мне и помогли лиходея угомонить. За то униженно просят твою милость простить им дела прошлые.

– Простить, говоришь. А ведомо тебе, что людишки эти по весне купцов пограбили? Да не абы как, а глотки перерезали.

– Не душегубы они. Кровь лить необученные. Могила убивал. А сами они мужики робкие, от испуга за Георгом пошли. Правда это. Голову даю на отсечение.

– Твоя голова пусть пока останется, – захихикал протовластник. – Красича башки хватит, а то у меня в казне золота не останется. Значит, ручаешься за них? Кто такие? Из каких селений?

Влажко назвал.

– Всех знаю. Под моей рукой обитают. Ну что, солдат, значит, так тому и быть. Пусть пока гуляют. – Лукаш подмигнул: – В стражу ко мне пойдёшь? Человек ты бывалый, мне такие надобны.

– Извини, сиятельный. Кузнец я. Да и устал воевать.

– Ну что же, в Белых рощах кузни не хватает. Дядька твой совсем дело запустил. Деньги теперь есть. Ежели с головой подойти – голодать не будете.

Уходил Влажко вполне удовлетворённый. Новый протовластник показался ему наместником дельным и покладистым. Вот, и золото обещанное выдал.

Известие о прощении бывшие разбойники встретили радостными возгласами. Дитыч отдал им пять золотых, пусть сами делят. Попрощался и хотел уйти, но ватажники упросили его непременно отметить нежданное богатство и помилование. На душе у Влажко было погано, но не омрачать же людям праздник. Сговорились встретиться завтра на закате в придорожной корчме.

***

Наковальня покрылась пылью, в горне холодные угли. Влажко бесцельно бродил по кузнице, заглядывал в рассохшиеся кадки с чёрными железными заготовками. Отец был на все руки мастер. И серповик-косник, и удник, и булавочник-колечник. Их ремесло всегда считалось чародейским, боятся люди огня и дыма, удивляются, как без колдовства можно сварить железо. А сколько красных девиц приходило с просьбой приворожить любимого. Хаживала сюда и Милада. «Дядько, скуй мне счастье, колечко со змейкой». А сама зелёными глазами так и косила на Влажко. Кузница их свела, огонь в сердцах породила. Думал, тот огонь уж затух за давностью лет, а оно вон как. Не сберёг счастье, сына потерял. Из-за него, дурака трусливого, сгинула лебёдушка.

Влажко плюхнулся на широкую скамью, что поставил Хрис. Слыханное ли дело, лежанка в кузне. С неприязнью покосился на крепкую дверь. Всё сделал полоумный старик, чтобы превратить гордость Дитычей в опочивальню, даже продувные щели в стенах брёвнами заложил. Он развязал мешок, вытащил бирюлю, освободил от кожаного плена, повертел в руках. Нет, даже весёлой игрой не растопить льдину в груди. Сунул дудку за пояс и вытянул из мешка увесистый бурдюк с медовухой. Раньше не любил это дело, а сейчас почувствовал – надо. Залить тоску, одурманить мозг, да и спать завалиться. Неловко выдернул деревянную пробку так, что густая янтарная жижа брызнула на сапоги. Влажко скинул их, выругался, ощутив пятками холодный пол. Припал к горлышку губами. Пил жадно большими глотками, сладковатое пойло стекало по усам и подбородку, мокрило одежду. Остановился, переведя дух. Заставлял себя думать о чём угодно, только не о потерянном счастье, но перед глазами постоянно возникали манящие зелёные очи с поволокой, русая коса и чуть приоткрытые для поцелуя губы. Влажко зарычал, вновь припал к бурдюку. Не думать, не думать.

«Подари мне что-нибудь на память. То, что будет всегда напоминать о тебе».

«Подарю».

И сын кузнеца вытащил из кошеля большую медную монету. «Вот, оберег нашей любви». Разрубил топором монету пополам. «Мы, как две половинки этого коронного денара. Половина – ничто, а вместе – всё».

Влажко нащупал под рубахой оберег. Медь позеленела, королевская корона почти стёрлась от времени. Может, любовь Милады хранила его эти годы, сберегала от вражеских стрел, отводила чужие клинки?

– Влажко, – позвал знакомый голос. – Любый мой.

Дитыч только тряхнул головой – показалось. Бурдюк почти опустел. В голове шумело.

– Вла-а-а-а-жко!

В дверь тихонько постучали.

Кто же шутит глухой ночью? Солдат потянулся к перевязи с мечом. Но одёрнул руку. Чай не на войне. Нетвёрдой походкой подошёл к двери, распахнул широко. Холодный ветер ворвался в помещение, швырнул в лицо снежную пыль.

На пороге стояла Милада. Как прежде, молодая, красивая. Только щёки не горят румянцем, и в глазах не зелень изумруда, а беззвёздная ночь.

Влажко бросился к любимой, хотел обнять, но руки обхватили пустоту.

А ведь не соврал старый Хрис – призрак…

– Не бойся, любый мой. Я это, только тело моё далеко сокрыто. От тебя ныне зависит, будем ли снова вместе.

Дитыч, забыв как дышать, разглядывал утопленницу. Стоит босиком в одной светлой рубахе, с распущенных волос вода капает. Вон на полу уже целая лужица. «Или хмель в голове бродит, или колдовство окаянное?»

Тряхнул головой, кулаки сжал:

– Если любила, почто не дождалась, весточку не отправила?

– Думала, бросил меня. Да и где тебя искать? Сам вестей не слал.

– Помнишь коронный денар, что надвое порубил? Вот он, – Влажко рванул ворот рубахи. – А твой где?

– Не гневайся, сокол мой ясный. Сыну нашему на шею повесила. Чтобы нашёл его, когда меня не станет.

– Сказывают, отдала его в чужие руки?

– Отдала, – Милада покаянно опустила голову и всхлипнула. – Прости ты меня, бабу глупую. Сколько лет себя проклинаю! Свою жизнь загубила и сыночка нашего, кровиночку, сиротой сделала.

И от этих слов защипало у Влажко в глазах, и такая жалость грудь сдавила, что хоть волком вой.

Так и стояли друг напротив друга, молчали.

Не выдержал первым Дитыч:

– Что мне теперь делать? Где сына искать?

– Вместе искать будем. – ответила Милада. – Духи помогут.

– Духи? – усомнился солдат. – Ты ведь ныне из тёмных? Умертвия. Не слыхивал, чтобы такие людям помогали.

– Не обижай меня, любый. Ничего ты о духах не знаешь. Приглядись, разве видишь во мне червоточину? Разве чувствуешь тьму? Открыт для тебя облик мой.

«А и впрямь, прозрачная, как облачко. И сияет, как лунное серебро».

– Смотри на руку мою…

На ладони Милады заискрился и ожил зеленоватый огонёк. Трепетал и горел изумрудным пламенем. Да таким ярким, что глазам больно.

«А ведь не любит тьма света. Видно, правда всё».

Смотрел на зелёный огонёк и уплывал разумом, тело лёгким стало, податливым.

– Есть заветное место, – тихо вещала утопленница. – Духов дом. Обрету там новое тело и спрошу совета, где сына искать. Если веришь мне – пойдёшь со мной.

– Верю, – непослушными губами прошептал Влажко. – Пойду.

И сам не понял, как оказался на улице. Ночь, снег валит. И Милады не видно, только плывёт впереди огонёк, за собой манит. За ним и пошёл. Или полетел, ибо ног не чуял. Будто по воздуху.

Миновали село, по заснеженному склону к реке спустились.

Скована речка льдом, только у самого берега полынья чернеет. Паром дышит и купает в водах полную луну. И плывёт огонь чародейский на самую середину. Пошёл за ним Влажко, босыми ступнями хлюпая. А водица холодна, будто кипятком ноги обварила. Пробудился от морока солдат, вздрогнул.

– Не останавливайся, любый. Совсем рядом духов дом.

Только запротивился разум. И вроде идти хочется, да что-то не так. Сверху снежинки кружат, на волосах тают, мороз за нос щиплет. Холодно. Стал отряхиваться от снега, да по поясу себя ударил. Бирюля!

«А ведь скажет волшебная дуда, светлый ли дух ведёт».

Заиграл. Погас огонёк над водой. И такой страшный вой по ушам стеганул, что Влажко вмиг в себя пришёл. Отпрянул. Прочь попятился. Затем и вовсе побежал.

Ворвался в кузню, дверь на засов запер. Отдышаться не может. От холода зуб на зуб не попадает. Мокрую одёжу с себя содрал. Приложил холодные ладони к горячей печке. «Живой. А ведь ещё миг – и сгинул бы в полынье. Что же это делается? Неужели Милада мстить пришла? Или не могут по-другому тёмные духи? Надо им непременно живых изводить и мучить? Спасибо бирюле!»

И вдруг ёкнуло сердечко. Нет волшебной дуды! Осмотрел, вытряхнул одёжу – нет. Не иначе, обронил, когда к дому нёсся. Первым делом хотел искать кинуться. Только ночь, разве сыщешь.

Едва рассвело, пошёл Влажко к реке. Два часа в снегу лазил – не нашёл пропажу. А полыньи как не бывало. Ровный снежный покров без единого изъяна. Или всё во хмелю привиделось? Да только знает – не привиделось. Видел он нечистого духа, что был когда-то суженой. Стало быть, против колдовства больше нет оружия. Вот беда так беда.

Днём прибежал Славко:

– Батько, не забыл про гуляние? На вечерней зорьке ходи в корчму, там все наши будут. Ох и повеселимся!

Не до веселья. Только слово не воробей. Раз обещал – деваться некуда.

До вечера сам не свой был. Всё про слова нечисти думал. Как по оберегу сына искать? А ежели соврала умертвия? Или сын её подношение давно выбросил. А может, он давно из этих мест отбыл. Хрис смотрел на него неодобрительно:

– Смурной ты. Или с духом ночью общался? Видел свою Миладу?

– Не видел, – соврал Влажко.

Как разлился по небу багрянец, оделся Дитыч и на улицу вышел. Уже полпути прошёл, когда понял, что по-военному оделся. Зачем? Чай не война. Один, как дурак, с мечом припрётся. Но только рукой махнул – не возвращаться же.

***

Посторонних в корчме было не много. Видать, не жирует народец. Зато все товарищи Влажко на месте. Заняли самый большой стол, сидят, песни горланят. На деревянных плошках мясо горячим духом исходит, зелень пучками разложена. У Дитыча аж слюнки потекли и в животе заурчало. Но вида не показал, поздоровался степенно.

– Атаман пришёл! – весело закричал Славко. – А ну, дайте место!

Бывшие разбойники радостно приветствовали вожака, покрикивали на подавалу, требовали принести лучшего вина.

Влажко отцепил меч, положил рядом на скамью. Принял из рук конопатого Ярека большую почерневшую кружку, сделал глоток, удивлённо хмыкнул:

– Богато живёте.

– А то! – заорал Косой. – Мы люди зажиточные! Можем себе и вельможного пойла позволить!

Дитыч не удержался и захохотал. Остальные последовали его примеру. Вино, по чести сказать, было не из лучших, но откуда простым мужикам это знать. И Влажко не собирался портить людям праздник. Он, наконец, почувствовал себя дома. Много смеялся, рассказывал военные байки и думал, что давно уже скучал по времени, когда можно вот так запросто посидеть в кругу друзей, поболтать, выпить и не ждать пронзительного звука горна или рожка десятника. Не вскакивать, на ходу напяливая кольчугу, не скакать сквозь снег и дождь, не опасаться вражеских стрелы или копья, не стирать с лица чужую кровь, не убивать… Может, это и есть счастье? Простое человеческое счастье.

Он блаженно жмурился, сыто рыгал, не спеша потягивал вино и чувствовал себя наверху блаженства. Слова одного из ватажников выдернули его из тумана безмятежного, хмельного довольства.

– А я, братцы, сегодня у жёнки подол задеру! Так любить буду, что дом рухнет! Она же меня сколько не видела. Боялся, что и не встретимся. С Могилой одна дорога – на виселицу. Точно вам говорю – мальчонку народит! А то ведь у меня одни девки!

Его слова были встречены хохотом и улюлюканьем. Лишь Влажко нахмурился, нащупал под рубахой половину коронного денара и буркнул под нос:

– Сыщу я тебя, сын. Обязательно сыщу.

Внезапно стало тихо. Дитыч встрепенулся и увидел, как в корчму заходят стражники. Нехорошее предчувствие не подвело. Десяток служивых людей окружили пирующих. Молодой безусый парень с бляхой командира извлёк из рукава свиток и принялся читать громко и старательно:

– Именем короля! Присутствующие здесь тати, а именно: Ярек Чалупа, Славко Ковас, Димитро Гамула, Радим Щербань…

Он перечислял всех присутствующих, временами срываясь на фальцет:

– А также предводитель названных лиходеев – Влажко Дитыч, арестованы и должны быть доставлены в темницу для дознания и приговора!

– Нас помиловали! – взвыл Ярек. – Нас протовластник Бенеш за Могилу простил и золотом пожаловал!

– А в случае сопротивления, – насупился мальчишка, – рубить разбойников до смерти!

Влажко пристально посмотрел в глаза командиру:

– А ты не ошибся, малый? Лукаш самолично мне десять золотых за голову Красича выдал. Это Могила был главарём. А я…

– А ты обвиняешься, кроме прочего, в душегубстве, измене короне и дезертирстве! – выпалил мальчишка и положил руку на рукоять сабли.

У Влажко потемнело в глазах. «Как прознали?»

– Братцы! Тикаем! – завопил Косой и вскочил на ноги. Тотчас один из стражников выхватил изогнутый клинок и без замаха рубанул его по груди. Брызнула кровь, и товарищ Дитыча, захрипев, повалился на стол, опрокидывая глиняные кувшины. На дубовый пол полились два ручейка: кровь и вино.

Бывшие разбойники посерели от ужаса.

– Встать! – приказал командир. – По одному выходь на улицу! Руки держать за спиной! Вязать будем!

Влажко недобро усмехнулся, потянул перевязь с мечом.

– Не балуй! – ощерился стражник, убивший Косого. – Зарублю!

– Попробуй, – ответил солдат и, молниеносно сбросив с клинка ножны, нанёс колющий удар в горло. Фонтан алой крови запачкал всех сидящих за столом, а Влажко завращал мечом, заставляя стражников отпрянуть: – Всех положу! – зловеще предупредил он. – Дайте пройти!

– Не уйдёшь! – взвизгнул мальчишка.

«Уйду. Мне ещё сына сыскать надобно».

– Руби разбойника! – закричал безусый. – Руби его!

Засверкали сабли. «Как на войне, – думал Дитыч, – только ведь это не враги. Такие же люди служивые». Убивать их не хотелось. Вспыхнувшая было холодная ярость отступила. Он расчётливо отбивал удары, уклонялся, нырял под стальные клинки. Одного стражника пнул под колено, другому выбил зубы яблоком рукояти, третьему сломал нос локтем. И уже почти добрался до двери, когда затылок взорвался острой болью. В глазах потемнело. Уже теряя сознание, с удивлением увидел на полу топор. «Это кто же такой меткий? Обухом, видать. А если бы…» Но додумать мысль уже не успел.

***

Волосы на затылке слиплись от крови. Знатно его приложили. Шишка вздулась с добрых пол пяди. Влажко скрипнул зубами, вспоминая драку в корчме. Плохо себя показал, матёрый вой, а с необученными стражниками не справился. Безголовый ворюга-сотник на смех бы поднял. И товарищей не вызволил, и сам, как дурак, попался. А горше всего было, что задуманное не выполнил, не сыскал сына, не подсобил ему, сироте. Кому его отдала Милада, кто воспитывал? А может, и нет сынка уже на свете. Всю жизнь мечтал семью завести, да видать не судьба.

Дитыч огляделся. Огонь факела плясал на бледных лицах товарищей. Девять узников. Славко рассказал, что ещё одного убили за то, что схватился за нож. Остальные сами подставили руки под верёвки. Влажко не осуждал. Простые мужики, послушные. И как их только в разбойники занесло?

Поймав чей-то взгляд, повернул голову. Сквозь решётку на него глазел стражник. Длинный, как жердь, нескладный, и с дурацкой бородёнкой до груди. «Ну чисто козёл». Губы бывшего солдата тронула усмешка.

Стражник нахмурился, погрозил алебардой:

– Чего лыбишься, душегуб? Завтра всех повесят! А тебя, изменщик, сказывают, четвертовать будут!

– Как завтра?! – взвизгнул Ярек Чалупа. – Братцы, неужели завтра?!

– Нет. Завтра не казнят, – покладисто ответили из дальнего угла. – Лукаш непременно гонца к барону пошлёт. Тот обязательно приедет. Так что ещё денёк посидим.

Ярек зарыдал, вскочил, заметался по клетке.

– А ну угомонись, лиходей! – прикрикнул на него тюремщик. – Когда других живота лишал, небось не плакал!

– Я не лишал! Батько! Не лишал я!

– Цыц, сволота!

Влажко закрыл глаза, прижался затылком к стене. Шершавый мокрый камень приятно холодил рану, прогонял боль.

Послышались гулкие шаги. Кого ещё принесло?

По тюремному коридору не спеша шёл Бенеш. Стражник вытянулся по стойке смирно, молодцевато щёлкнул каблуками. Толстяк благосклонно кивнул:

– Ну как? Не буянят тати?

– Нет, сиятельный. Тихие. Плачут только.

– Поплакать полезно, – усмехнулся протовластник. Подошёл, поцокал губами, разглядывая Дитыча. Влажко тоже встал, ухватился за железные прутья. Так и стояли, глядя друг другу в глаза. «Придушить бы тебя, гадина». Но Лукаш, видимо, понимал, о чём думает солдат, близко не подходил. Почесал бородавки на носу и подмигнул:

– А ты, небось, думал, что самый умный? А оказался дурак дураком. Правду не скроешь. Она всегда выползет.

– Это какая правда? – ответил Влажко. – Дать слово, а потом предать? Ты не нас – ты себя обворовал. Кто такому властителю верить будет.

– Врёшь, собака. Я тебе слово не давал. Рылом не вышел, чтобы с Бенеша слово требовать. А предатель здесь ты! – Протовластник ткнул во Влажко пальцем, унизанным перстнями. – Слышите, лиходеи, это он вас предал! Я не всех из шайки Могилы знал. А этот, гусь, всех мне перечислил, а я записал.

Лукаш развёл пухлыми руками:

– Так кто предатель? Молчишь, дурак? Правильно. И потом, где это слыхано, чтобы лесных душегубов прощать. Я вас давил и давить буду. Золотом только приманил для хитрости. А денежки обратно в казну вернулись. Плохо только, что двух золотых не досчитался, широко гуляли, мерзавцы.

– Ну и мразь же ты, – выдохнул Дитыч. – Неужто вы все такие?

– Слова поносные говоришь, – с напускной грустью ответил протовластник, – а ведь сам злодей покруче других. Служивого человека живота лишил, королю изменил, старуху обидел…

– Ведьму?

– Для кого ведьма, а для кого знахарка и ведунья. Её и главный волхв бережёт, и сам барон ценит. Вот бородавки исцелять научится – вообще цены не будет. Крепко невзлюбила она тебя. Смотреть стала и увидела. Пришла и всё мне обсказала. Я почтового ворона послал. Тут и вскрылись твои злодеяния. Так что, детинушка, дурак ты и есть. Надоело мне тратить на тебя своё красноречие. Прощевай, душегуб, и вспоминай сестру мою любимую, которая через тебя гибель приняла. И не думай, что я из-за мести. Я за правду…

Толстяк повернулся и не спеша пошёл прочь. Затем оглянулся и возвысил голос:

– А вы, разбойнички, не вздумайте предателя душить! Я ему такую казнь придумал, мало не покажется. Визжать будет, что оглохнете.

Влажко дрожа опустился на грязную, пахнущую мышами солому. Сердце бешено стучало в груди, до хруста сжимались кулаки. Мысленно прокручивал разговор с протовластником, корил себя за молчание, за то, что не нашёл нужных слов, за то, что не плюнул в рожу, не сделал попытки ухватить за кадык, а ведь мог дотянуться на длину руки. Ярость душила, требовала выхода. Он с силой ударился затылком о стену. Боль пронзила голову, разлилась жаром по телу.

Подполз Славко.

– Не вини себя, батько. Мы тебя не судим. Знаем, ты лучше хотел. Бенеш обманул. И мы дуралеи, что поверили. Дай, я тебе рану тряпицей прикрою, а то кровь по шее течёт шибко. Так до утра не дотянешь.

– Не надо, – пробормотал Дитыч. Улыбнулся. Искренние слова паренька неожиданно успокоили. «Чего это я растёкся, как блин? На войне сто раз под смертью ходил, мог в любой момент с костлявой встретиться, а тут чем хуже?»

– Надо! – горячо запротестовал Славко. – Мне всё одно рубаха уже без надобности! – Он рванул холстину, и Влажко вздрогнул, горящими глазами уставившись на половину коронного денара.

«Неужели? Как же так? Сынок?»

Протянул руку, коснулся монеты:

– Откуда?

Славко смутился:

– Верил, что беду отведёт. Могила говорил, не простой знак, с ведьминым наговором. Вот и взял на память о Георге. Когда ты его… Ну… я подумал, а если поможет. Только вижу – пустое это. Что на роду написано, того не изменишь.

Славко что-то говорил, но Дитыч уже не слушал. Перед глазами плыл туман. Сквозь серое марево проступали чьи-то лица. Сначала пятнами, потом всё отчётливее и отчётливее. Милада, её зелёные, чуть раскосые глаза. И у Георга такие же. Так почему не ёкнуло сердце, не предупредило, не крикнуло, разрывая грудину: Это твой сын! Твоя кровь! Твоё семя!

«Одного дурного душегуба на пол-аршина укоротил»

Дитыч захохотал. Громко, бешено, захлебываясь и кашляя. Славко в ужасе уставился на него:

– Ты чего, атаман?

Влажко вздрагивал, бил себя руками по коленям и хохотал, хохотал, давясь смехом.

– А ну заткнись, тёмная душа! – вопил стражник. – На копьё насажу!

А потом бывший солдат последний раз всхлипнул и затих. Его тормошили, о чём-то просили, но Влажко оставался безучастным. Он впал в странное оцепенение.

Долго сидел, уставившись в одну точку. Пленники спали, лишь где-то приглушённо плакал Ярек. Влажко не понимал, сон это или явь. По ту сторону темницы стояла Милада. Ослепительно красивая и молодая. Она улыбалась, и Дитыч улыбался в ответ. Она протянула к нему руку и поманила за собой. И Влажко пошёл. Он не удивился, почему дверь его темницы распахнута, а тюремщик мирно спит, привалившись к стене. Он шёл за своей любовью, и на душе было спокойно и радостно.

 

Знакомая полынья на краю замёрзшей реки. Где-то на задворках разума мелькнула мысль, что это уже было с ним, его звали, а он почему-то воспротивился. Но сейчас он поумнел, осознал свою неправду и глупость, принял должное. Он шёл за фигурой в светлой рубахе и улыбался. Ноги погружались в горячую маслянистую жижу всё глубже и глубже. Вот он уже бредёт по колено, а вот по пояс. Дымятся чёрные воды, у самой груди крохотными лодочками плавают льдинки, а Милада оборачивается, и Влажко понимает, что это старая Хардвига. Ему не страшно, лишь чуточку обидно. Он поднимает голову и видит, как сквозь чёрную толщу на него таращится огромная белая луна. Но не останавливается. Сияющий шар медленно гаснет, растворяясь во мгле…


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...