— Кишки на месте?! Панкрац!.. Панкрац?!

Воздух полнился въедливой пылью, высеченной очередью пистолета-пулемёта из горельефов и настенной лепнины святилища. Через зияющий проём осыпавшегося во время стрельбы витража в помещение проникли золотисто-оранжевые отсветы ближайшей неоновой вывески. Отдалённое эхо девичьего трио, резво прыгая по ржавеющим балкончикам и неизбежно в конце припева увязая в мшистых стенах переплетённых каменистых улочек, под аккомпанемент воздушных синтезаторов игриво призывало не упустить удачу на пляжах Хецгозена.

Эрвин Мейер вытряхнул из густого волоса крошку внутрихрамовой отделки, выждал с минуту, рассчитывая на то, что из-за колонны с противоположной стороны целлы донесётся хотя бы какая-то желчная колкость, и вновь попробовал достучаться до телохранителя ландгерцога:

— Панкрац, прошу тебя, — отдалённый звук, вобравший в себя что-то среднее между ворчанием и сдавленным стоном, отразился от стены, прогулялся под высокими сводами и достиг ушей Эрвина. — Был ли у меня выбор? Я считаю тебя справедливым человеком, Панкрац. Ты можешь понять меня? — слабое шевеление и отрывистый хруст рассыпающихся под давлением камешков донеслись из темени, сгущенной по ту сторону разделительной линии, расчерченной лучами неона. — Панкрац, прошу… Ближе тебя у меня не осталось никого.

Все рычаги задействованы. Добавить нечего. Самые важные слова, хоть и сбивчиво, беспорядочно, но сказаны.

Эрвин, стиснув зубы от бессилия и раздражения, смешанных с полной опустошенностью и бесконечной жалостью, молчал. Его противник отвечал ему ровно тем же.

Перехватив оружие поудобнее и отведя слегка вперёд воротник запылённого бронежилета, всё это время натиравшего подбородок, юноша опустился на четвереньки и, будучи прикрыт рядами каменных скамеек, углубился в стылый полумрак, без сдерживающего барьера цветастого витража постепенно затягивающий внутреннее убранство поруганного святилища.

***

Травам явно следовало быть покрепче. Да и вино перед тем, как наполнить им чашу, подогрели, пожалуй, дольше положенного. Не тот вкус. Лишь блеклые оттенки благородно-вяжущей и чуть кислой терпкости.

Гейдриг Мейер без привычного для себя удовольствия гонял во рту распаляющую кровоток смесь. Ещё совсем недавно обслуге за подобное пришлось бы очень несладко. Но сегодня же – день, равных которому не случалось никогда прежде. Всем и каждому не по себе. Лёгкое волнение передавалось от ландгерцога его телохранителям, от них, нарастая, разбегалось промеж высшей знати, смутная тревога будоражила умы придворного караула и многочисленных камер-пажей. В конце-концов, остаётся лишь догадываться о том, что разросшаяся до священного трепета дрожь коснулась и узловатых рук суеверной кухарки, наполняющей чашу правителя.

Мейер всё же проглотил так и не сумевшую удовлетворить его взыскательный вкус душистую жидкость, оправил чуть съехавший берет и неспешно приблизился сзади к заканчивающему последние приготовления алхимисту.

— Вы всё же позволили себе вина, — не отрываясь от кимврского менгира, отметил тот.

— Так и есть, Готтлоб.

— Считаю, оно было излишним.

— Выпороть бы кухарей. Они, чую, почти вскипятили его, да и плеснули меньше того, что отвечает потребностям правителя. Не ты ли за моей спиной раздал указания на этот счёт?

— Занятость тут, увы-увы, не даёт мне возможности спуститься к виночерпиям и стряпухам, ваше сиятельство. Но, полагаю, так и следовало бы поступить. Любая-любая мелочь сейчас может возыметь совершенно непредсказуемые последствия. И даже пара капель вина в вашей крови – они… Понятия не имею, как именно они могут повлиять на обряд.

— Прежде чем ты окончательно разберёшься со своими камнями, хмельной душок полностью выветрится из меня, — крепко сжал плечо подданного Гейдриг. — Согласись, я заслужил. Да и как ещё мне хоть немного утихомирить и сердце, и дух? Сперва тебя заботили мои бессонница и судороги, Готтлоб. Теперь же – тот единственный способ, который позволяет мне противиться им.

Алхимист вздохнул и обернулся к ландгерцогу.

Правителю не так давно исполнилось двадцать семь, но выглядел он на десяток лет старше. За минувшие три года седина прикоснулась к каштановой чёлке и вискам. Сероватый, нездоровый цвет лица и изломанные линии морщин на лбу и около губ резко контрастировали с броскими и сияющими голубыми глазами властителя. Из-под белоснежного шёлка воротника проглядывал розовый шрам, тянущийся от кадыка по направлению к ключице, обзаведясь которым Гейдриг одновременно отчасти потерял и чувствительность в правой руке. Помимо того, последствия годичной давности крайне неудачного падения со скакуна в разгар боя более не давали Мейеру как следует расправить плечи и выпрямиться в полный рост.

Но этот когда-то пухлощёкий и не знавший бед баловень доказал всем, чего он стоит на самом деле. Ещё пять лет назад никто не давал и шанса расползающейся по швам стране, и уж тем более не воспринял бы всерьёз вынужденного бежать из родных земель мягкотелого, на первый взгляд, сынка сверженного ландгерцога.

Пока грызущимся бывшим вассалам прежнего правителя никак не удавалось согласовать и расчертить на картах границы своих новоявленных угодий, Гейдриг, прислушиваясь к мнениям нескольких наиболее доверенных приближённых, денно и нощно прощупывал слабины, подкупал тех, кто называл себе цену, возвышал безоговорочно преданных, отрезвлял несговорчивых, укреплял тылы.

Три года назад беглый наследник взялся за возвращение того, что принадлежало ему по праву рождения.

Каждый ответил за свои деяния сполна. Семейства Шпицвег, Метта и Гелленбакр, стоявшие во главе мятежа, молодой ландгерцог растоптал до единого человека. Не ушла от своей участи и многочисленно ветвящаяся кровная родня изменников. Кто-то из них ощутил ровно то же самое, что чувствовали перед колесованием поруганные сёстры Гейдрига, где-то сыновья и дочери нашли родителей в том же состоянии, в котором младший Мейер в своё время обнаружил отца с матерью в перевёрнутом с ног на голову обеденном зале. Затихающая буря проигранной войны разметала поблекшие остатки ближнего окружения предателей по всем свету.

Неделей раньше над строем воинов ландгерцога пронёсся трубный гул, возвестивший о начале штурма последнего оплота озверевшего от безысходности отступнического сброда – города Оздборр, портовой жемчужины севера. Сегодня же гонцы принесли весть о том, что из окон шпиля городского совета свешены флаги Мейеров. Закономерный итог – страна обрела единственного достойного её правителя.

Готтлоб продолжал всматриваться в ощутимо увядшие под гнётом последних лет черты своего покровителя.

Алхимист проделал весь путь бок о бок с молодым наследником: от едва удавшегося побега из загородного имения, до торжественного вступления в сданную без боя столицу. На его глазах дерзкому мальчишке едва не пробили висок арбалетной стрелой в первые и весьма неудачно сложившиеся месяцы начатой кампании. И под его же пристальным взором уже Гейдриг Первый с тяжёлым сердцем был вынужден поручить ведение осады Оздборра своим военачальникам, оставшись на короткой привязи около столичных врачевателей. В те же редкие мгновения, когда ландгерцогу удавалось погрузиться в забытьё сна, он, наверняка как и прежде, лично вёл конницу в атаку, разбрасывая пропитанные потом подушки и оглашая полумрак спален хриплыми боевыми кличами.

Алхимист ощущал крепкий хват правителя на плече и не мог представить себе иного человека, который сумел бы настолько же решительно сковать воедино разрозненные земли ландгерцогства, отдавшись целиком этой единственно значимой цели и заплатив куда больше, чем у него имелось.

Кто настолько же рьяно защитит границы от уже сгущающихся над ними напастей? Кто оградит от бед, которым только суждено прогромыхать когда-то в будущем? Кого ещё из ныне живущих можно было бы наградить даром безвременно растворившихся в веках всесильных заклинателей? Мудрейший Готтлоб имел лишь единственно верный ответ на эти вопросы.

— Прошу, ваше сиятельство, отпейте из той вот дымчатого стекла бутыли и присядьте ненадолго. Да-да, это средство мигом выведет из ваших телес всё, чему в них сейчас присутствовать совершенно не требуется. И снова вы правы, конечно-конечно, я тот ещё предусмотрительный паскудник. А вы, Клоц, Ромми, подойдите-подойдите. Начинаем…

***

— Кто тут у нас? Какая славная ш-шабака. Шабака-шабака-шабака, — Бертольд Хольта глубоко зарылся пальцами в лохматую шерсть на животе овчарки и, коверкая слова, искренне наслаждался обществом совершенно разомлевшего от подобного с ним обращения животного. — Ты отвязалась? Удрала? С нами пойдёшь?

— Откормленная. Холёная. Наверное, прямо из Риттерплатца, — предположил Эрвин, поглаживая переливающуюся под косыми лучами собачью шею.

— Да вы только гляньте, какая же милаха. Какие у нас умнейшие глазки. Чухи-чухи-чухи-чух, — продолжал восторгаться Хольта, почёсывая за рыжими ушами с кисточками на них.

Агнезэ не разделила энтузиазм молодых людей и взобралась повыше на каменное ограждение смотровой площадки:

— Как давно с лишаями расправился, Бёрти?

— А командам мы обучены? Лапу! Переворот! К ноге! А давай скушаем госпожу Рихенбагер? — озвучил абсолютнейшую непристойность Бертольд.

Девушка хмыкнула, закатив глаза, отвернулась от хама и уселась на стародавнюю кладку, свесив ноги.

На высокогорья мягко опускалась её любимая пора – ранняя осень. Наброшенное нараспашку худи тепло жалось к оголённым плечам и затылку, всё ещё предоставляя возможность усталому светилу из последних сил ласкать девичье декольте, очерченное серой тканью линялой майки. Длинная трава понизу вытянулась ярко-жёлтыми ниточками с распушенными верхушками. Низкорослое криволесье за спиной полнилось бледно-зелёными, оранжевыми и бронзовыми оттенками. Пробирающие, сырые сквозняки ещё не успели добраться до пологих склонов, и янтарь воздуха застыл в полной неподвижности и сонном жужжании насекомых, готовящихся вскоре погрузиться в спячку.

В низинах, под лучами закатно-оплавленного солнца, переливался, искрился, будто бы плавно тёк в душном мареве по проулкам, высотным зданиям, автостраде, центральному парку застывшего навечно города мельхиор. Непомерно высокая перекрученная антенна на крыше телевизионной башни, лишь каким-то чудом не надломившись, под болезненно острым углом нависала над ненастоящим серебром отвердевшего озерца в гуще практически потерявших изначальную форму деревьев.

Агнэзе порой очень хотелось попытаться разглядеть и мелкие детали долины через смотровой бинокль, установленный в двух шагах от неё, но тот намертво проржавел, не поворачивался, а его линзы помутнели. В то же время девушка побаивалась, что устройство позволило бы ей рассмотреть и людские фигурки под толстым слоем мельхиора, которые без увеличительных приборов с высокогорий не увидеть, и чего юной Рихенбагер совершенно не хотелось.

С высоты чудилось, что всё слилось в одну безграничную драгоценность. Несомненно, по-своему красивую. Абстрактную. И, если начать цепляться взглядом, напитанную смутной тревогой.

— Милая, мы устали. На край света завела нас ты, а на ручку метлы Панкрац насадит только меня, — жалостливо протянул Эрвин.

— Оцени для начала вид, радость моя. Да и рыженькая ещё не со всех сторон обглажена вами. Задержимся ненадолго. К чему волнения, Раэ прихватит тебя за нежные местечки в любом случае.

На обратном пути Бертольд вытащил из рюкзака небольшой затёртый стереомагнитофон, поставил его на плечо, щёлкнул включателем и взбил коктейль из заводных синтезаторов с соло-гитарами «Дер Камфлагге», звенящих сумерек и ритмичного прихлопывания по собственному бедру.

Медленно приближающийся город обозначил себя в накатывающей темени поочерёдно высвечивающимися многоугольниками кварталов, в которых на ночь возобновили подачу электричества. Сегодня свет зажёгся куда позже, чем обычно: видимо, на гидроэлектростанции снова какие-то неурядицы с порядком изношенными механизмами.

Предательски рыжеющее в сумерках пятно мельтешило вокруг бредущей по грунтовой дороге троицы, стараясь, похрипывая и тяжело дыша, ухватить редких меланхоличных мотыльков.

Охотничья вольница окончилась ровно в тот момент, когда из-за раскидистых кустов, скрывающих изгиб поворота, показались косматые козлиные морды с шерстистыми чубами и кручёными мощными рогами. Овчарка прижала уши и стремительно бросилась под защиту ног Эрвина. Запряжённая шестёрка дородных животных, посапывая и ни на секунду не переставая жевать, тащила за собой болезненно скрежещущий «Фенек» со срезанной крышей.

В открытом всем ветрам фургончике расположились пятеро ребят из второго горнопехотного батальона. Без сомнений, они собирались сменить караульных на постах Риттерплатца. Рассмотрев как следует, кто именно встретился им на пути, солдаты сбавили скорость и почтительно приветствовали молодых людей.

Бертольд запрыгнул на подножку автомобиля и дружелюбно хлопнул по каске возницу. Каждого из парней с воинской базы он, конечно же, знал наперечёт:

— Эмиль, когда отыгрываться собираешься? Доброй смены, Буркхард, Виктор, Ян… Петер? Точно – Петер. Каким денёк выдался?

— В городе всё тихо, господин Хольта. А рядом с электростанцией, чуть выше по течению, в берёзовой роще, шмыгали гоблины.

— Осмелели. Нагадили?

— Нет. Псы мигом разобрались.

— Порвали кого?

— Не успели. До расселин – два шага всего. Но, говорят, ох, погнали подземышей, ох и погнали.

Далеко справа, где-то на кручинах горного хребта, вспарывающего островерхими пиками кучерявящиеся подбрюшья лавандовых облаков, раздались два щелчка одиночных выстрелов.

Бертольд цокнул языком: это же как сегодня в округе бурлит и клокочет. Патроны не меньше чем с десяток лет дозволялось использовать только в самых вопиющих ситуациях, либо при участии в полевых сборах. Или же кто-то не от большого ума настрелял себе пару недель карцера, или… Или обитатели подгорных галерей слишком уж переоценивают свои никудышные силёнки.

— Так, парни, разбегаемся. Пожалеем сегодня хоть мы нервишки старика Раэ. Ровной вам дороги без ухаб, воины. Эмиль, от тебя жду весточки.

— Господин Мейер. Господин Хольта. Госпожа Рихенбагер, — солдаты учтиво склонили головы и заскрипели прямиком в наползающую ночь под сердитое фырканье горных козлов.

Бертольд распрощался с парой сразу же после прохода через шлагбаумы контрольно-пропускного пункта и скрылся с явно измотанным за день рыжим бедствием в проулках нижних кварталов, ведущих к особнячку дражайшей Леа Косс.

Панкрац ничуть не жеманничал при выборе выражений, объясняя «херцогу» истинный смысл фраз «заранее довести до ответственных лиц маршрут прогулки» и «возвратиться на исходную точку до наступления комендантского часа».

Прежде чем отойти ко сну, прижавшись к давно уже занявшей ложе Агнезэ, окутанной чуть горьким ароматом травяных отваров после посещения душевой, Эрвин, блаженно смакуя, курил эрзац-сигарету, настежь раздвинув створки дряхлого панорамного окна. Прохладный воздух приятно скользил между пальцами, касался лодыжек, оплетал голени.

Сладковатый и немного острый дым вытравливал из головы любые неуёмные мысли.

Со стороны погруженных в непроглядную осеннюю темень отрогов прозвучал едва слышный щелчок.

***

Панкрац Раэ спешился, обвёл тяжёлым взглядом хилую рощицу перекрученных и прижатых к земле ольх, из сердцевины которой вытянулся наполовину осыпавшийся, укрытый разноцветным мхом остов святилища Кайяфы. Мужчина приблизился к границе ольховника и, не оборачиваясь, энергичным мановением подозвал к себе Эрвина, Бертольда, Кирста и трёх парней рангом куда ниже:

— Их повыползло до десятка. С луками, ножами. Двоих наши подстрелили. Третьему прикладом разметали полголовы, — Раэ указал в сторону раскоряченного на обочине костлявого трупа гоблина. — Раненых, отходя, они утащили с собой. Хочу верить в то, что увечные теперь сковывают пока что уцелевших. Добраться до расселин они не успели почти наверняка: ребятки из первого отрезали пути к отходу меньше чем за полчаса. Псари со штурмовиками уже далеко впереди: затягивают шаг за шагом петлю вокруг шеи подземышей. Я – к ним. Вы же – повторно проходите рощу, руины, луговину и развалы камня на склоне за ними. Просейте округу до основания, разложите на молекулы, углубитесь, если потребуется, до самых шеоловых предместий. В конечной точке маршрута, на спуске у перекрёстка, соединитесь с парнями из второго. Вероятнее всего, не найдёте даже примятого стебля. Но перепроверить необходимо. С вами четыре пистолета с запасными магазинами к каждому – медвежьего пастыря угомоните навеки, не то что этих доходяг. Изложил доходчиво?

— Приступаем, — уверенно отчеканил Бертольд.

Подать голос следовало бы Эрвину, но он отчётливо понимал, кто здесь и сейчас, с его-то полноценным боевым опытом, настоящий предводитель группы.

— Сотоварищей периферийным зрением неотрывно ведёте. Носы на спине и уши на пятках распахиваете. Рассчитываю на славную ландгерцогскую солдатню, — Панкрац окинул чутким взглядом статных подопечных, вскочил на горного козла и вместе с сопровождающими устремился к вершине увала: тугая петля на худосочной гоблиновой шее окончательно и бесповоротно затянется лишь после его личного указания.

— Останешься и присмотришь за нашими рогачами, Петер, — отдал распоряжение Бертольд одному из парней. — Ваше сиятельство, прочий воинский состав, выдвигаемся. Рассредоточившись, верноподданные Дитерда Мейера углубились в безмятежный ольховник.

Эрвину ежеминутно приходилось прикладывать ощутимые усилия, чтобы удержать самое пристальное внимание на редкой рощице с её незатейливо-плоским ландшафтом. Разум полнился скопищем бесконтрольных мыслей, нестройным хором требующих уделить время и им. Неужели с десяток подземышей за один присест? И с такими немалыми силами налёт на захудалый сторожевой пост на отшибе, а не на куда более манящие в преддверии зимы теплицы, или ферму? Есть ли связь с мельтешением вокруг электростанции? Что стоит за резко обострившейся удалью гоблинов?

Пушистая трава под ногами оставляла на шнурках и штанинах множественные зонтики семян. Пузатый, напыщенный жук в полёте неспешно огибал препятствующие ему деревца. Мелкое животное расплывчатым бежевым пятном метнулось вниз по стволу и исчезло меж перекрученных корневищ. Мейер отреагировал на резкое движение рядом с непозволительным запозданием.

— Эрвин, я тебя страхую, но ты сам-то не плошай, — процедил чуть отставший по левую руку Бертольд.

— Мы рыщем после псарей. Тут всё до распоследней какашки полёвки уже вынюхано, — замедляя шаг, фыркнул юноша.

— Мне по душе твоё сравнение. И теперь ты слово в слово передашь это измышление старику Раэ по его возвращении, — выкинув большой палец вверх, предложил Хольта.

Все присутствующие более чем ясно сознавали, в чём именно они участвуют. Настоящая операция разворачивается там, куда отправился первый телохранитель. Им же доверили минимально непредсказуемое задание. Риск имеется, но во вполне допустимых пределах. Если уж на то и пошло – на высокогорьях опасно по определению. Будущий ландгерцог никак не может бесконечно отсиживаться за спинами подданства. Личный авторитет требует неустанной подпитки, а практические навыки – регулярной отработки. Всеми возможными способами.

Белокаменный некогда храм Кайяфы изломанными очертаниями стен и портика, верхушки которых увлекла вслед за собой обрушившаяся давным-давно крыша, навис над головами людей, медленно, с острожным благоговением ступающих по выщербленным плитам ступеней при входе. Эрвин, с привычным сожалением, не в первый раз отметил про себя, что внушающее прежде неподдельный восторг святилище в будущем ожидает лишь окончательное растворение в череде безжалостных к нему дней.

Реставрация священного места шла полным ходом, в то время как на юге заскрежетал металл, над припавшими к земле городами протянулись трассеры, а частоты радиостанций заполонили сводки о перемещениях войсковых бригад и корпусов. Объединённые вражеские силы, заняв в итоге подавляющую часть ландгерцогства и показательно испепелив столицу с пригородами, кропотливо подготавливались к штурму последнего оплота сопротивления – высокогорий. Именно в эти чернейшие из дней противник, подтачивая веру и волю окружённых защитников рода Мейер, ежедневно отбамбливался с широкобрюхих «Вулканов», отражающих любовно натёртыми до блеска металлическими днищами снопы искр и столбы гари под собой. Сотни взрывов спустя, Дом Божий переродился в закопчённый лабиринт голых стен.

Эрвин был уверен в том, что его можно было бы вознести к небесам вновь, несмотря на глубокие отметины пламенеющей геенны, из которой строению довелось вырваться на последнем издыхании, если бы не… Если бы не скоропостижная геенна мельхиоровая, подмявшая под себя весь мир вокруг высокогорий. После её сошествия о восстановлении былого величия ландгерцогства не приходилось и помышлять.

Просторные залы святилища полнились звучным насекомьим стрёкотом, блуждающими волнами сухой травы, неосторожным шелестом крохотных в бурую крапинку птичек, бесстрашно шмыгающих под ногами, и по-отечески тёплыми взглядами облупленных и выцветших героев рода людского, в далёком прошлом бросившим вызов лжебогам и их прикормленным вестникам.

— Колбасы выменял на днях, — выцеливая дальнюю родственницу домашней курицы, деловито копошащуюся под обваленной стеной, доверительно сообщил Бертольд. — С перцем, с травами.

— Неплохо. С чем распрощался ради неё? — хмыкнул Эрвин.

— Да так, ваше сиятельство… Был вынужден пойти на небольшое преступление перед общественностью и Богом. Настаиваю на том, чтобы вы с Агнэзе улучили время и пожаловали завтра-послезавтра в нижние кварталы. Знаю, что они с Леа косо смотрят друг на друга в последние дни. Вот и девочек заодно примирим. С вас – пара бутылок рислинга, — поворачиваясь к Мейеру, облизнулся Хольта, — а может даже и…

В основание горла будущего ландгерцога вжался грубый гоблинский нож: тёмный металл с переливающейся радужной россыпью капель на лезвии, рукоять туго охвачена замызганной мешковиной.

Бесценной жизни сына Дитерда угрожала нескладная девушка, как и все подземыши – угловато-иссохшая, с воспалёнными глазами, болезненно-желтоватым оттенком кожи и растревоженной копной рыжих волос. Второй подрагивающей рукой она сжимала заточку, нацеленную прямо в просвет бронежилета на боку Эрвина. Увлекая юношу за собой и одновременно припав к нему всем телом, мерзкое отродье пятилось назад до тех пор, пока не упёрлось спиной в храмовую стену, обезопасив свой тыл.

Кирст прочёсывает соседний зал. Ещё пара солдат – во внутреннем дворике. Мейеру не на кого рассчитывать, кроме Бертольда, а он… Возможна ли позиция отвратнее, чем у него сейчас?… Твою-то мать!

— Нет-нет... Он не успеет развернуться и прицелиться. Я вспорю тебя раньше. Скажи ему! — припав подбородком к затылку юноши, потребовала гоблинша.

Эрвин медленными и отчётливыми движениями поводил ладонями из стороны в сторону, призывая Хольту не совершать того, что могло разразиться в следующую секунду. Бертольд кивнул головой в ответ. Мейер, разумеется, не поверил в то, что его телохранитель так легко отступится.

— Ваше сиятельство? Аж сам наследник престола, выходит? — углубляясь остриём заточки под бронежилет, ухмыльнулась девушка. — Молчи-молчи. Твой статус видать за сотню рут отсюда. Ты выделяешься среди них. Как держишься… Какой… Дородный… Знал бы ты, как от тебя несёт верхними кварталами.

Эрвину не шло на ум ни единой ответной реплики.

— Ты очень-очень похож на ту картинку, которая висит под горой. Там и папочка твой. И не только. Знаем-знаем каждого в лицо, — не обращая внимания на немногословность заложника, нашёптывала гоблинша. Разящий запах из её рта стреножил бы, пожалуй, и горного козла. — Знаешь, план Андсхута с самого начала был прескверный. Хотя, прочие предложения – и того никчёмнее. Но вот если бы он узнал, кто угодил мне в руки – о, он бы пожертвовал и собой, и сыновьями, и ещё десятком наших вдобавок к сегодняшним потерям… Так что? Обсудим вкратце?

— Есть что? — тяжело управляясь с запнувшимся, остекленелым потоком мыслей, вынужденно вступил в сумбурный диалог Эрвин. — Обговорим, куда загонишь мне лезвие сперва, а куда сразу после?

— А тебе, смотрю, так и неймётся попортить сиятельную шкурёшку, — злорадно прошелестела девушка, выводя заточкой округлые линии на мягком боку своего драгоценного улова. — Боишься-боишься, наследник престола. Всё верно – ведь я уже стольким пустила кровь. Изобретательно. С искоркой… Но есть и что добавить. Мне нужно от тебя совсем немного. Я сделаю всё сама. Расслабься-расслабься, отбрось иллюзию ложной надежды. Моя история, поверь, захватит тебя целиком, — усилила давление на оба острия подземыш.

Подобравшийся Бертольд чуть наклонил голову и самым краем глаза отслеживал примерное расположение нависшей угрозы. Эрвин расслабился, высвобожденные ложные надежды поднимались прозрачными хлопьями в ясное небо, просачивались в трещины между плитами пола. Гоблинша мешкала, подбирая самые точные речевые обороты из всех возможных.

— У нас почти не осталось еды. Грибы, мох, водоросли в подземных реках уже как пару лет поражены какими-то бактериями. Я не разбираюсь в этом достаточно хорошо. Растения покрываются белёсыми разводами, усыхают. Мы и сами выглядим не лучше. Ты чувствуешь, чем от меня несёт, оценил моё тряпьё. Кое-какое оружие ещё ржавеет в хранилищах, но патронов к нему, ракет, мин, снарядов нет. Нас мало, мы расползаемся на лоскуты. Единственное, что держит людей на ногах – дикая ненависть к вашему племени. Но одной лишь её недостаточно. Мы проиграли, ландгерцог. Наша верхушка никогда этого не признает. Я же, как и только что советовала тебе, отпустила любые призрачные чаяния. У нас нет будущего, святейшество. А вот вы, ты – пока что ещё помечетесь в тлену… Не смей оборачиваться! Вели ему! Вели! — фыркнула девушка в сторону Бертольда, допустившего неосмотрительное движение.

Эрвин вновь поднял руки и выставил ладони вперёд,

— Он у тебя не из самых понятливых, да-да? — вжимаясь в широкую спину юноши, продолжила нашептывать обитательница подземелий. — Вчера Андсхут наконец решился. Говённый план. Только чудо помогло бы нам. Его, разумеется, не случилось. Он надеялся на… Да какая уж теперь разница, не так ли? Для себя-то я уже сделала выбор: пуля куда милостивее плотоядной цвели родных-родных нор.

— Умирать, зная о том, что вы на самом краешке, я буду в полном спокойствии и тихом счастье. Спасибо тебе за благие вести.

— Храбрый-храбрый портняжка. Что, хотелось бы уйти со свету во сне, под мягким боком отъеденной, надушенной жёнушки, с печатью абсолютного удовлетворения на безмятежном лике? И чтобы сердобольное, скорбящее подданство запомнило тебя, как, скажем, «Эрвина Славного»? Или «Эрвина Светлого»? «Эрвина Милейшего Голубочка»?

— Отчего нет? Так бы и случилось, если бы я и моё сопровождение оказались сегодня чуть осмотрительнее и расторопнее.

— Нет-нет, ваше сиятельство, гранд-финал ландгерцогского жития окажется совсем-совсем иным. Нервным. Бессонным. Затуманенным. Одержимым бесами прошлого. Отравленным изменниками и клятвопреступниками. Ночами ты будешь слышать разноголосье. Оно истощит тебя, всё громче, настойчивее подъедая цельность твоего шаткого разума. И однажды ты рассыплешься на много-много ландгерцогов. Каждый из которых будет видеть угрозу и дурные намерения в соседней частичке чего-то прежде единого, монолитного. Гниение заживо в затхлых кротовинах – и оно не настолько ужасает, как твоя неизбежная судьба.

— Зря расстаралась. Ты не знаешь ни меня, ни моего склада, ни стремлений.

— Именно так, да-да, мальчик мой. Но я знаю твоего отца. Деда. Прадеда. Всю вашу запятнанную линию вплоть до её надломленного родоначальника – до Гейдрига Мейера.

— Схлопни свою паскудную пасть, шлюха, — напрягся беспомощный юноша.

— Тише-тише, высочество. Не привлекай излишнего внимания к нашему приватному воркованию… Ты должен был отметить некоторые… изменения в отцовском поведении после смерти деда. Он постепенно становился всё отстранённее, замкнулся в себе. Наверняка нашёл утешение в полной до краёв кружке чего покрепче. Сейчас он уже, уверена, различает вокруг себя только лишь тех, кто, улучив возможность, рад загнать ему лезвие под ребро. Отщепенцы-отступники везде и всюду. Он мало спит. Голоса пока что лишь нашёптывают ему, прямо как я сейчас тебе.

— Козье блеяние, да собачье дерьмо.

— Я не пытаюсь очернить твою родню и предшественников, наследник. Я только лишь рассказываю, отчего так выходит. Всё началось с душки Гейдрига. Ещё во время правления его отца их придворный алхимист волею вышних сил наткнулся на позабытый кимврский город на побережье ледовитых вод. Ты и представить не сможешь, чего стоило отвоевать у севера его промёрзший остов. Но тамошние находки окупились сполна: глиняные таблички с описаниями ритуалов и местами их проведения; последовательности символов для придания дольменам сверхъестественных свойств; сведения о взаимопереплетении сущностей деревьев и трав с энергией металлов, камней, с положениями светил. Живая-живая магия искрилась и пронизывала скелет вымершего поселения. Там-то и обнаружилась воплощённая в знании древних, казалось, несбыточная людская мечта – достижимое бессмертие. Там же дожидалась своего часа и формула мельхиора. И это всё, только представь, было лишь крохами по сравнению с тем массивом бесценных данных, который открылся экспедиции алхимиста. К счастью, расшифровать и препарировать успели не так уж и много.

— Ваша плесень оказывает влияние и на мыслительные процессы?

— Того ли ты, светлость, укоряешь в сумасшествии? Во время вынужденного пребывания вместе с законным наследником престола за пределами порабощённого ландгерцогства алхимист разгадал часть табличек, провёл не одну серию опытов. И когда Гейдриг Первый окончательно вернул себе всё, полагающееся по праву, ему преподнесли ни с чем не сравнимый дар. Мягкотелый слизень преобразился в рьяного избавителя разваливающейся страны от постигших её бед. Чью личность, как не Гейдрига Мейера, следовало сохранить в веках, не дать ей раствориться в размывающем всё и вся потоке времени? И они провели ритуал. Только вот бессмертие оказалось не тем, каковым представлялось участникам эксперимента. Гейдригова сущность пробудилась в его сыне уже после смерти правителя. Он буквально постепенно стал своим отцом. Что в привычках, что в поведении, что в ходе мыслей. И это был Гейдриг Второй, а вовсе не Ольнэ Мейер. А его сын на самом деле умер Гейдригом Третьим, а не Кухтом Мейером. Йоханна Мейер или Гейдриг Четвёртый? И никто из них не заметил, что они теряют себя, наполняются чем-то чужеродным.

— Бредни.

— Кочующая личность наиславнейшего из самых достойных неизбежно брала верх над детьми после смерти их родителей. Пусть бы и так, правда? Благоденствующая страна навечно в руках того, кто это заслуживает, верно? Да только вот изначальный Гейдриг оказался психически нездоров. Шизофрения. Диссоциативное расстройство, как окрестили его позже. И эта особенность неприметно примешалась ко всем несомненным достоинствам идеального вечного правителя.

Эрвин не издал ни звука, не ругнулся, не отпустил занозливой колкости.

— Отчего Гейнц Мейер затравил своего брата-близнеца сворой охотничьих псов? Почему Ланзо Мейер за глаза удостоился прозвища «Шкуроплёт»? За что твой отец отправил дряхлеющего родителя в ссылку на окраины восточного анклава? Ты знал, что в конце-концов ближайшие сподвижники всё же решились на отравление и самого сползающего в тартарары Гейдрига? Допускаю, что отклонение твоего предка от норм и не было врождённым. Возможно, оно поднялось со дна глубоких ран, оставленных на нём войной. Может быть, погрешности закрались в ритуал. Истинно и непреложно лишь одно – то самое сумасшествие, которое раз за разом прокатывается по вашему роду, подминает под себя каждого из вас.

— Ты хорошо разучила свою сказку. Ровно стелешь. Без запинки. Недурно для поросшей коркой грязи гоблинши. Думаешь, у тебя выходит достучаться до меня?

— Нет, наследник. Ничего у меня не выйдет. И тебе, хоть и не знаю ни твоего склада, ни стремлений, советую смириться. Если же моя история пришлась не по нутру светлости… В святилище Лонгина выставлен полукруг из расписанных менгиров. Они до сих пор оказывают влияние на судьбу твоего рода, на самого тебя. Разрушишь их – может быть, что-то да свернёт с проторенной дорожки. И я не совсем уж простецкая чушка из подземышей. Я, ровно как и предопределено тебе, несу в себе образ кое-кого из прошлого. Человека, самобичевание которого я ощущаю в глубинах себя ежедневно. Того, кто помимо бессмертия явил свету и мельхиор. С помощью которого твой дед и расправился с целым миром под нами. Ведь он так страшился… Ещё бы, война, развязанная им, вернулась прямо к его же порогу. Терять стало нечего. И они бросили на стол самый оберегаемый, тщательно припрятанный козырь. Тогда-то все прозревшие и ужаснувшиеся и сбежали в подземелья города-музея. Ландгерцогство справилось бы с оккупацией. Сколько раз до этого нам по-добрососедски вгрызались в глотку, но раз за разом нации удавалось выжить. Да-да, нам пришлось бы тяжко, а вот мир, как и прежде, мог дышать, цвести, бурлить вокруг. Ты знаешь о том, что присутствие кислорода в воздухе постоянно снижается уже больше десятилетия? Это означает, что океанам всё хуже и хуже, наследник. Наверное, даже они прорастают и стягиваются серебристыми жилами. Мы и понятия не имеем, как далеко зашла мельхиоровая чума вне границ высокогорий, — девушка моментально выхватила цепким взглядом Кирста, расслабленно вышедшего из бокового прохода в соседнее помещение, с ухмылкой отметила смесь растерянности и абсолютного удивления, стремительно накатывающих на не верящего глазам своим солдата. — Видишь, я протиснулась в ту щель под наклонённой колонной. В ней даже собаки не учуяли меня, что там говорить про вас – увальни, да и только. А вон в том провале у стены заложен камнями и сушняком Одо, которого я и пыталась вытащить отсюда. Сожги его, ландгерцог. Всё же он ненавидел вас, куда меньше, чем любой из наших… Прощай-прощай, Гейдриг Девятый, — гоблинша разжала кулаки и выпустила из рук нож с заточкой, одновременно делая шаг из-за спины Эрвина.

Выпущенная пуля сразу же выплеснула на юношу содержимое растрёпанной девичьей головы. Второй выстрел увяз в основании тощей шеи. Кирст Хольта стрелял ничуть не хуже старшего брата.

Мейер прислонился спиной к стене и медленно сползал вниз, безучастно рассматривая его удачливую пленительницу. Лицо девушки сотрясалось от ударов ног молниеносно подоспевшего Бертольда, чередующего их с выстрелами в распластанное тело и грязной руганью. Если бы не воспалённые глаза и следы хронического недоедания, её можно было бы описать, как в чём-то даже симпатичную.

Наследник престола выдохнул и забрался дрожащими пальцами в подкладку шлема в поисках живительного сигаретного дыма…

***

Эрвин, Бертольд и Кирст условились, что истинная картина происшествия не выйдет за пределы развалин святилища Кайяфы. Но перед этим Мейеру пришлось надавить на старшего Хольту, дабы тот взял себя в руки:

— Ей удалось обыграть собак, Бёрти. Что говорить про нас, — сжимая плечо раздражённого товарища, увещевал юноша. — Ты добросовестно прикрывал меня, а вот сам я сплоховал.

— Чего она хотела от тебя? Что вливала тебе в уши?

— Угрозы. Подлые. Изощрённые. Ожидаемые.

— Почему бросила оружие?

— Если бы только мог слышать её, Бертольд. Это было тронутое исчадие, потерявшее контроль над собой.

— Вот падаль!

Вернувшийся с зачистки раззадоренный Панкрац не уловил неискренности и фальши в междустрочье рапортующего Бертольда. Кирсту был обещан сам собою разумеющийся утроенный паёк и возможность взять неделю отгула в любое удобное для него время. Редкая по своим щедротам награда.

Девять жалких гоблинских трупов заслуженно отдали на потеху псам в Риттерплатце.

Ласковая ранняя осень потеряла свою притягательность, пропиталась тяжёлыми дождями и, скверно чавкая по раскисшей земле, уступила место гадкой зиме, непредсказуемо перескакивающей от хрустящих морозов к жижеобразной слякоти и обратно. После подобного, хоть и холодную, сухую, пронизанную распаляющими головные боли ветрами, но, тем не менее, весну, на высокогорьях встретили с распростёртыми объятьями.

— Старик ожидает тебя. У него снова ноет поясница. Не подавай виду, если он и перегнёт где палку, — наставлял подопечного Раэ.

— Что намечается, Панкрац? — насторожился юноша.

— Семейный ужин, Эрвин. Он, не спорю, очерствел за последние годы. Но небеспричинно. И печётся он о тебе, бесстыжем паскуднике, так же, как и прежде. Шевелись, парень, перебирай ногами, — мягко подталкивал Мейера к переходу в обеденную ландгерцогский телохранитель.

За мраморным столом собралась всё раскидистое семейство. Над наследником престола нависали вытянутые портреты разбросанной в веках родни: статный Кухт, пройдошистый Ланзо, надменная Йоханна, проницательный Эргхардт. С противоположной стены, разместившись под многоголовой и порядком запылившейся шкурой медвежьего пастыря, на юношу взирали Гейдриг, Ольнэ, Гейнц в обнимку с Хаганом и ещё молодой и задиристый Дитерд.

Шаткие зубы ландгерцога погружались в мягкость белого хлеба и нежность молочного поросёнка, запечённого в ягодном ассорти. Эрвин несколько опешил от безудержного изобилия, сконцентрированного критической массой перед ним. Несомненно, что-то да грядёт.

Зал пестрел калейдоскопом цветов, отбрасываемых потолочным витражом. На нём искусные руки мастера запечатлели момент долгожданной победы ландгерцогства над союзными силами беспощадного врага: отважные солдаты сил особого назначения на вздыбленных вечереющих отрогах, под защитой ограждающих менгиров выпускали из угловатых садков вниз по склонам рой за роем мотыльков, несущих на крылышках и тельцах брызги безжалостного мельхиора.

Отламывая неописуемо восхитительный кусок ещё горячего в глубине, ароматного хлеба, Эрвин вдруг припомнил, как лет в двенадцать в подвальных завалах он наткнулся на пожелтелый огрызок газеты неизвестно какой давности. Жирный заголовок, на который не пожалели краски, вовсю голосил: «Ландгерцог объявляет войну! Никаких компромиссов!». Репетитор мальчишки, проникнутый самым высоким патриотическим чувством Сепп Лацгаль, смял богомерзкий обрывок и испепелил его на спиралях электронагревателя.

— Ты знаешь единственно верную истину о том, как всё началось. Глава четвёртая, часть первая! Мы протянули руку, преисполненные взаимоуважения и великодушия, в неё вцепились в ответ! — не оставлял простора для каких-либо сомнений убелённый сединами наставник…

— Так ты понимаешь меня, сын? — наконец откинувшись на спинку кресла, участливо поинтересовался Дитерд.

Юноша выдержал паузу. Ландгерцог высказал немало. Говорил о людской сущности, о непростых решениях, об ответственности перед подданными, о родственных узах и верном понимании друг друга. Размышлял ни о чём и обо всём одновременно.

— Понимаю, отец.

— Милости заслуживает каждый. Любой проступок, хоть порой и приложив усилия при этом, можно простить. За исключением предательства. Не существует ничего сопоставимого по мерзости с теми, кто использовал твоё доверие против тебя самого, — Дитерд, смакуя, прихлёбывал горячее вино с травяным сбором.

Мало-помалу алкогольный концентрат занимал в ландгерцогской кружке всё более значимое место, в то время как доли примесей, призванных разбавить ценный продукт, и пряностей неумолимо ужимались.

— Я твёрдо следую нашим общим принципам. К счастью, моё окружение ни разу не дало мне повода для того, чтобы усомниться в нём.

Тусклые оранжево-жёлтые лампы накаливания в настенных светильниках синхронно загудели и нервно мерцали с полминуты. Вновь неувязки на электростанции.

— Тогда счастливее тебя нет человека на этом свете. А я счастлив лишь тем, что взрастил достойного и верного продолжателя рода, — не отводя взгляда от бездонной кружки, неспешно заключил правитель.

По затылку Эрвина прошлась тягучая струйка пакостного холодка.

***

— Мы вытравили, выкурили всех до единого, — равнодушно рассказывал Бертольд. — Отмашку дали обоим батальонам. Выгнали из ангаров «Мародёры». Подтянули огнемётные «Штурмфархты».

— Последняя битва в конце времён.

— Избиение, Эрвин. Считалось, что их там зарылось чуть ли не до трёх сотен. Итого –шестьдесят три гоблина. Шестьдесят три, включая детей и совсем уж немощных. Наши потери – один оцарапанный, да двое подпаленных своим же огнём остолопов. Ни одного трупа.

Лишь когда солдаты и техника уже покинули казармы с площадками Риттерплатца, по городу стремительно пронеслась весть о том, что в верхних кварталах с середины зимы скрывается перебежчик гоблинов, который выдал ландгерцогу все лазейки, потаённые переходы, скрытые ловушки и местоположение головного лагеря мятежников. В этот раз слухи, похоже, не солгали.

Работу батальонных групп Бертольд оценил, как решительную и слаженную. Шестьдесят три трупа, выложенные на каменистом склоне в три ряда, встретили Дитерда Мейера, явившегося воздать положенные почести защитникам рода людского. Ландгерцог остался крайне доволен увиденным.

Вместе с тем, перебежчик якобы поделился сведениями и о гоблиновых информаторах в городской черте. Аресты грянули одновременно с первыми выстрелами в подгорных галереях.

— Леа и вся её семья в застенках, — сжал кулаки Бертольд. — Я ручаюсь, что никто из них не связан с подземышами, Эрвин. Оговор! Ошибка!

— Скрутили грёбаного Лацгаля. С его-то обострённой, пёсьей преданностью. Перевернули вверх дном поместья Аннаймов и Тугле. Я только-только об этом узнал сам.

— Пока мы гнули спины под землёй, рискуя напороться невесть на что, наших близких под прицелом тащили в камеры, — разгорался всё ярче Хольта.

— Я уверен в тебе, в Леа. И я понятия не имею, чем руководствуется отец.

— Своими страхами.

— О чём ты?

— Под шум нашей заварухи с гоблинами он зачищает неугодную дворянскую верхушку.

— Кто-то из них подал какой угодно повод?

— С некоторых пор ландгерцог не обременён наличием или отсутствием поводов, Эрвин. Извини меня. Я не понимаю, чего ожидать.

— Я хочу верить в то, что всё образуется. Но… Бертольд, выслушай меня, — выдохнул Мейер…

— Дерьмо. Какое же дерьмо, — буравя наследника разъярённым взором, только и процедил Хольта, тактично выдержав паузу после пересказа истории гоблинши — Какая бешеная херня! Ты серьёзно, Эрвин, вот серьёзно?! Нет. Мать вашу! Она пыталась зацепить тебя ЭТИМ?

— У меня было время для раздумий. Теперь я вижу кое-какие закономерности и совпадения. В её словах есть определённая… рациональность.

— О-о, в словах тронутого исчадия? Так может, не такой она уж была и чокнутой, если смогла заронить зерно сомнения тебе в голову? Раз так ловко попользовалась тобой?!

— Я уже жалею, что решился выложить тебе всё, как есть.

— Ох, Эрвин. Какое же дерьмо! Хрень-хрень-хрень-хрень, — обхватил ладонями голову Бертольд, — хрень-хрень-хрень… Но если ты решишься, то тебя есть кому прикрыть.

— Решусь на…?

— На восстановление справедливости.

— Ты…

— Немало парней недовольны, Эрвин. Прямо сейчас, пока разворачиваются чистки, их становится больше. Молодежь, в целом, разумеется. Но если тщательно подготовиться…

— Ты… понимаешь, что хлынет кровь?

— Может быть, её не случится вовсе. При условии, что грамотно всех блокируем. Люди Панкраца и командование в Риттерплатце обязательно огрызнутся, они – идейные. Но их не так уж много.

— И Агнэзе нужно будет на время вывезти за город.

— Доверим её Кирсту.

— Что потом?

— Потом ландгерцога обходительно и настойчиво просим одуматься, а вот Панкрац становится всецело твоей заботой. Ты уболтаешь его со временем, он прислушается к своему бесценному любимцу. Все целы. Накал страстей спадает. Противоречия утрясаются.

— Требуется время на то, чтобы всё взвесить, ничего не упустить.

— Его негусто. Но какое-то ещё, пожалуй, имеется.

— Привлечёшь твоих собак?

— Да что ты, — недоумённо взметнул брови Бертольд. — Будет же, без шуток, опасно.

***

Дитерд выстрелил себе в висок сразу же после того, как двери в его покои сорвала с петель взрывная волна. Когда преданная ландгерцогская охрана сметена, когда ближайшее окружение бросилось врассыпную, когда за тобой приходит выкормленный и поставленный на ноги твоими собственными руками сын – не остаётся ничего, что имело бы смысл.

Эрвин сумел выдавить из себя лишь блеклое подобие скорби. Стоя над отцом, который ещё минуту дышал, затягивался эрзац-сигаретой, почёсывал подбородок, юноша не испытывал глубоких переживаний. Возможно, позже… Когда придёт полноценное осознание… Если придёт.

По-настоящему не по себе Мейеру было от принятия того факта, что намеченный план, решительно исполняясь, не менее круто сползает под откос.

Знаком для начала операции послужила грянувшая из рупоров уличных громкоговорителей легкомысленная синти-поп песенка, выбранная Бертольдом в соответствии с его предпочтениями. Ублюдочные задорные девичьи голоски настойчиво зазывали натереть нос кремом от загара и познакомиться уже с серфингистками, обступившими фургончик продавца молочных коктейлей.

Под эту какофонию Эрвин чуть ли не на четвереньках пересёк простреливаемую площадь перед святилищем Лонгина. Убеждённых сторонников почившего ландгерцога в городе оказалось больше, чем ожидал Бертольд. Риттерплатц, если судить по радиопереговорам, до сих пор полностью блокировать так и не удалось.

— Нам велено дожидаться вас. Внутри – господин Раэ. Он один, — запуская Эрвина под храмовые своды, отчитался веснушчатый парнишка-снайпер.

— Не впускать никого! Я справлюсь сам! Ожидайте моего сигнала! — перекрикивая стрёкот близлежащей пулемётной точки, дал указание Мейер.

… Справился…

— Панкрац. Панкрац, — схватился за широкие плечи старого телохранителя Эрвин. — Панкрац!

Ты знал, что именно защищаешь в этом священном месте! Глубокое понимание явственно читалось в твоих глазах! Почему же ты не вымолвил ни слова, а лишь долго смотрел на молодого узурпатора и затем навёл на него пистолет? Ты стрелял в свою собственную молодость. Панкрац, упёртый ты хер?!

Эрвин надломился. Сумка с взрывчаткой сползла с его плеча и покоилась на окроплённом точками крови полу. Мейер не находил в себе сил. Вся затея выглядела теперь настолько дико, безнадёжно. Юношу трясло. Конечно же, им именно что попользовались. Самопровозглашённый ландгерцог уткнулся лицом в недвижимую грудь Панкраца и потерял любую способность к восприятию происходящего вокруг. Всё не так. Всё.

Он пропустил мимо ушей гулкие шаги позади. Заторможено приподнял влажное лицо лишь в тот момент, когда крепкие руки сдёрнули лямку сумки с его предплечья.

Хольта с сожалением оценил возможности и состояние друга, после чего уверенным шагом направился к злосчастным менгирам.

— Ты… Ты же не поверил её россказням… — бросил в спину товарищу Эрвин.

— И сейчас не верю. Но ради чего всё тогда? — не замедляясь, отрезал Бертольд.

Цветастые витражные осколки заплясали на выложенном камне от вибрации, порождённой медленно надвигающимися многотонными гусеничными чудищами. Наверное, из Риттерплатца подоспели сторонники молодого ландгерцога. Хотя… Может быть, вовсе и не они.

Эрвина продолжало колотить. Забавно, но юноше, хоть он прежде и не выносил его, захотелось горячего, чуть вспененного вина с добавкой крепкого настоя свежесобранных трав…