Лиза точно знала, что сгустки из ничто трогать нельзя – об этом мама пела каждый вечер. Песня уютно сворачивалась в груди, заполняя пустоту, напоминала о доме и правилах, но сейчас Лиза в поисках красивых ракушек забралась так далеко, что почти все слова ушли в небо. От этого тянуло домой, от этого было любопытно.

Глядя на нецветный шар, Лиза взвесила ничто против пустоты в груди и коснулась сгустка пальцем. Кокон на миг полыхнул чёрным и опал, оставив лежать на земле человеческого мальчика. Наверное, поэтому нельзя было трогать ничто. Поэтому нужно было оставить его, чтобы ночью мама проползла по самым-самым дальним тропам, собрала все-все и… и что-нибудь с ними сделала. Чтобы Лиза случайно на них не наступила. Наверное, этот появился перед самым рассветом.

“Интересно, что мама с ними делает?”

Лиза переступила с ноги на ногу, но задуматься надолго не получилось: мальчик открыл глаза – жёлто-карие, как небо над сияющей башней – и уставился на неё, словно никогда не видел девочек. А, может быть, и не видел? Других девочек здесь не было, а если мальчик появился из ничто, может быть, он вообще ничего никогда не видел.

– Ты кто? – По крайней мере, говорить он умел.

– Я – Лиза.

– Но ты не… – мальчик, кряхтя, неуверенно поднялся на ноги. – Я ведь искал не тебя? Или?.. К тебе тянет, знаешь.

– Это пройдёт. Или привыкнешь.

Что делать с тягой, и зачем она, Лиза не знала, поэтому просто выдохнула, снова ощутив, как ей не хватает маминых песен. Когда она повернулась и пошла домой, мальчик пристроился рядом.

– И что со мной теперь будет?

– Когда мы вернёмся домой, мама разрежет тебе грудь и вытащит сердце.

“Наверное. Или нет?”

Сделав ещё несколько шагов, Лиза поняла, что мальчик следом не идёт, и остановилась. Странно. Никто прежде с ней не ходил, а когда перестал вот этот – сразу стало не хватать. Но вскоре мальчик снова шаркнул по сиреневому песку, и Лиза двинулась дальше, туда, где на горизонте поднимались высокие трубы дома, что стоял на холме.

– Не верю. Мамы так не делают.

Теперь остановилась уже Лиза. Повернулась к нему и задрала футболку, показывая длинный разрез, стянутый суровой ниткой.

“И чего он краснеет? Странный”.

Мальчик поднял руку, словно хотел коснуться, но так и не дотронулся. Сглотнул.

– А это… тебе не больно?

Лиза опустила футболку и отвернулась.

– Сначала – было. Потом привыкла.

Какое-то время они шли молча, и Лиза уже почти успокоилась, погрузилась в себя, в знакомую дорогу домой, к колыбельной, когда незваный гость заговорил снова.

– А что ты делала на берегу?

– Собирала ракушки.

– Но… – мальчик приостановился было, но, видя, что она идёт дальше, припустил следом. – Но я не видел там никаких ракушек.

Лиза наставительно покачала пальцем.

– Это потому, что не ты их собирал. Мне нужны ракушки – и для меня они там были.

– И это правда так работает?

– Что?

Мальчик, не отвечая, нахмурился, прикрыл глаза и что-то прошептал. Лиза, хмурясь, смотрела, как он запускает руку в траву и вытягивает оттуда нечто красивое и радужное. Платок?

Секунду они оба рассматривали добычу, потом мальчик сердито выдохнул.

– А я-то хотел дракона… или хотя бы его крыло. А получилась бабочка какая-то. Держи. Тебе оно больше пойдёт. Подарок.

– Бабочка?..

Лиза осторожно взяла платок двумя пальцами. Он оказался на удивление тёплым. Подарок. Странное слово, непривычное. Новое. Сжимая платок в руке, она кивнула, словно в этом не было ничего необычного, и вообще, подарки ей дарили каждый день. А бабочек – каждый второй.

– А зачем тебе дракон? Они же большие и страшные.

– Ну… – мальчик отряхнул руки и оглянулся на море, за которым возвышался шпиль Белой Башни. Из неё в небо, как обычно по вечерам, бил тонкий радужный луч, уходя в тучи и куда-то далеко-далеко, а вокруг вились чёрные точки: днём все твари собирались именно там, словно этот свет тянул их к себе. – Я всё-таки не отсюда и не сюда. Поэтому сяду на него и улечу, чтобы искать дальше. Хочешь, улетим вместе?

Лиза, оторопев, уставилась на него, раскрыв рот. От башни, вторя изумлению, докатился раскат грома, а грудь сжало отсутствием песни так, что рот никак не хотел закрываться. Но Лиза справилась. Выпрямилась, вздёрнула нос и решительно зашагала к дому. К месту, где уютные стены прячут от гроз, ветра и пустоты, а в камине всегда горит огонь. Оставалось только подняться на холм – вот уже видны жёлтые стены и красивый флюгер, который отгоняет летающих тварей и всегда указывает на башню. Окно под скатом крыши, забранное красными занавесками – её, Лизы окно. Холм, почувствовав нетерпение, прыгнул навстречу, подставил мягкий бок с песчаной дорожкой.

– Мне не нравятся драконы. И вообще, мама поёт, что высоко – холодно, а мёрзнуть я тоже не люблю.

– Так ничего, – мальчик покосился на неё и внезапно толкнул в плечо. – Привыкнешь!

 

Дверь Лиза толкнула так, что та возмущённо скрипнула. Улететь! Вот ещё придумал! Нет, правильно мама поёт – нечего трогать эти сгустки. Ничто – оно и есть ничто, тронешь, а потом вот, и поди знай, что с ним делать. Ворвалась в тепло и замерла, ловя эхо песен. Хоть чем-то утишить сосущую пустоту.

“Мама, наверное, в подвале”.

Лиза захлопнула дверь так, что мальчик едва успел отскочить, и промаршировала к камину, ещё издали протягивая руки к огню. Сандалии она скинула у порога, и теперь с удовольствием зарылась пальцами ног в меховой коврик. За опущенными веками плясали языки разноцветного пламени.

“Мама скоро придёт. Надо просто подождать. Успокоиться. Потому что…”

Рядом раздался скрип, и Лиза вздрогнула, открыв глаза, крутнулась на месте. Ну, конечно. Мальчик оттащил любимое кошкино кресло и теперь стоял рядом, странно глядя в камин.

– Кстати, меня зовут…

– Неважно! – Перебила его Лиза, прислушиваясь, не скрипит ли лестница, не слышно ли маминого дыхания.

Сначала кресло, потом имя, потом комната… но в доме нет других комнат. У Лизы на миг закружилась голова. Сейчас пустота в груди поглотит её полностью, и мальчик займёт её комнату. И мама будет петь уже ему.

Мальчик отшатнулся, обиженно моргнул, отчего Лизе стало ещё хуже. Нетерпеливее.

– Но я же…

– Тут всё равно нет других мальчиков. Значит, можно без имени.

Мальчик упёр руки в бока и выпятил грудь.

– А другие девочки здесь есть? Не такие вредные?!

“Это я-то вредная?! Это же ты чужие кресла трогаешь!”

– Н-нет, но…

– А если нет, то и тебе имя не положено, вот. А если положено, так и мне тоже. И зовут меня…

Не договорив, мальчик осёкся и склонил голову на бок. Сморщился.

– Что это?

– Это?

За подвальной дверью раздался шумный вдох, и огонь в камине взвился вверх, словно пытаясь убежать в трубу.

“Мама!”

Лиза прыгнула к двери, распахнула её и прижалась к мягкому серому животу. Новый мамин вздох взметнул лизины волосы, и она обняла маму сильнее – насколько хватало рук. Даже просто от дыхания в груди становилось легче, потому что разве песня – не воздух?

За спиной раздался скрежет. Лиза неохотно повернула голову и взвизгнула:

вылезший из ничто мальчик – никакого ему имени! – схватил кочергу и смотрел на Лизу широко открытыми глазами. Нет, не на неё – на маму.

– Ч-что это?..

– Сам ты что, а это - мама!

Чтобы убедиться, Лиза взглянула на маму, любуясь серой плотной кожей, бесформенной глыбой фигуры, такой мягкой и приятной, что в ней можно было утонуть. И большие чёрные глаза смотрели мягко, любяще, даже на мальчика, будто этот вредина не держал кочергу так, словно готов ударить. Дурак. Ничто в этом доме не захочет навредить маме!

“И она на меня не сердится”.

Правильно, разве мама может сердиться? Или променять её, Лизу, на какого-то мальчика?

– Но мамы… – мальчик кочергу не опустил, наоборот, прижал к груди, да и сам вжался в стену. – Мамы и дочки похожи, а вы – совсем разные! Так не бывает!

Лиза хмыкнула и покачала головой.

– Много ты понимаешь. Иногда мама – это не та, что похожа, а та, что ведёт себя как мама. И вообще, кто бы говорил. У тебя мама – вообще пузырь из ничто.

Порыв ветра ударил в дом, недовольно взвыл, наткнувшись на дверь, стукнул ставнями, но Лизе было не страшно, потому что мама открыла рот и переливчато загудела. Песня обволокла, утопила звуки, и Лиза впервые за день почувствовала, как в груди становится тесно – столько в ней было всего. Она взглянула на мальчика и невольно хихикнула: он так смешно хмурился и тряс головой. Ей хотелось сказать, что глупости это всё, что песню мамы не вытрясешь, но гудение оборвалось, и Лиза вздохнула.

– Мама говорит, что споёт тебе на ночь. После меня. А потом…

Что “потом” Лиза не очень поняла, но в песне слышалась сухость подвала, неслышные шаги кошки и треск, о котором не хотелось думать. О подвале вообще не хотелось думать, потому что в подвал детям нельзя, но мальчика было почти жаль. Почти – потому что слишком хотелось спать, и все мальчики на свете казались далёкими-далёкими, особенно когда пытаются вытряхнуть из себя хорошее и смотрят куда-то в пол. На коврик, словно там что-то интересное, кроме белой шерсти да песка, потому что он-то сандалии не снял. К тому же… Лиза зевнула и добавила:

– Привыкнешь. Может быть, у тебя даже появится имя.

 

Раковины поблескивали в пальцах – розовые, нежно-голубые, даже перламутровые. Перламутровые Лиза особенно любила, но встречались они редко, и приходилось запускать руку глубоко в сундучок, чтобы вытащить сияющее полукружье. Лиза подняла ракушку к огоньку лампы и довольно вздохнула – за этой тоже пришлось уйти далеко, но оно того стоило. Хороший был день, не то, что этот. Сегодня в сундучке не прибавилось почти ничего. Так и останется наполовину пустым.

Может быть, завтра будет лучше.

Лиза бережно положила перламутровую раковину на подоконник, к прочим, добавила рядом зелёную. Сдвинула чуть вправо, чтобы она отражалась в перламутре. Да, именно так. Утром, когда на небе появится солнце, раковины на подоконнике засияют всеми цветами, расцвечивая комнату морской радугой. Красиво!

Позже, когда ветер стих, мама подоткнула красное лизино одеяло и со вздохом опустилась на пол у кровати. Протянула лапу, щёлкнула кнопкой, и маленький планетарий тихо зажужжал, рассыпая по потолку звёзды.

“Какой усталой она выглядит, – сонно подумала Лиза. - Ещё бы, в такой ветер, наверное, столько угля для камина пришлось носить из подвала”.

Она выпростала руку и погладила мамину щёку, складки у самого края толстых губ. Ничего. Шторма никогда не длились долго, и завтра, наверное, будет спокойно и тихо. Можно будет снова пойти на берег искать красивые ракушки, и обязательно найти больше, чем сегодня – но только не так далеко. Не так, чтобы в груди снова стало пусто. И, может быть, не одной. Может быть, мальчик будет не так и плох, когда привыкнет.

“Странно, что я так злилась. Вот глупая. Словно у мамы не хватит песен на двоих. И дом, конечно, станет больше. Хороший день”.

Мама тихо загудела, и Лиза откинулась на подушки, лениво глядя на то, как вращаются звёзды. Песня вращалась вместе с ними, мерцая кометами. Нельзя трогать сгустки – но может быть, так даже лучше. А у кошки скоро появятся котята, и будет, кому гонять ветер, и нет ничего безопаснее дома. Песня обвилась вокруг мягким упрёком, но тут же потеплела. Главное, пела мама, не спускаться в подвал, потому что там не место для игр, и ещё главное – не играть с кошкой и никогда не подниматься на крышу, когда прилетают твари. А с мальчиком будет всё хорошо, мама его исправит, и Лизе больше не будет больно от неловких слов, и жизнь снова пойдёт, как шла, как должна идти всегда, как сияет Белая Башня, как пахнут мамино дыхание и напитанные дымом камни камина…

В груди стало так тепло, что одеяло казалось лишним. Лиза завозилась, наткнулась рукой на что-то гладкое, шелковистое. Сначала она бездумно гладила это пальцами, потом вспомнила: платок. Подарок. Она свернула его надвое и ещё надвое перед сном и положила в постель, потому что беспокоилась – но теперь беспокоиться не о чём. Лиза подтянула прохладную ткань к груди и довольно вздохнула. Это всё-таки был хороший день, и следующий будет ещё лучше – потому что так должно быть.

С этой мыслью она уплыла в сон, и во сне тоже видела, как крутятся звёзды – всё медленнее и медленнее, пока сияющий круг не погас. Темнота и покой, и тепло песен, и прохлада в пальцах. Если бы можно было спать всегда!.. Если бы…

Дверь скрипнула, впуская в комнату серый свет. Захлопнулась снова. Мама? Но нет, мама большая, она закрыла бы проход целиком. И она никогда не возвращалась после песен, а сейчас вовсе занималась мальчиком, а потом наверняка отправилась бы на берег собирать сгустки, как каждую ночь. Твари? Проникли в дом?! Может быть, ветер сбросил черепицу, может, где-то осталось открытым окно, может, она не заперла дверь?!

Лиза попробовала было повернуть голову, но сонный морок не позволил. Оставалось только лежать и слушать, как к кровати крадутся тихие шаги. Ближе, вокруг кровати. Кто-то засопел, и ветер вдруг ударил в окно с новой силой, скрыл прочие звуки. Лиза панически прислушалась, но теперь было ничего не разобрать. Где оно?! А вдруг оно принюхивается, где удобнее укусить? Лиза попыталась вспомнить, высовывала ли ногу из под одеяла, и не смогла. Её бросило в жар. Твари постоянно менялись, но наверное крались бы именно так, волоча кожистое тело по полу, отращивая крючковатые когти и длинные, острые, как иглы, зубы.

“И не шевельнуться. Я не могу пошевелиться. Не могу позвать маму, а может быть, её уже съели, и я виновата, и я…”

Ветер бесновался за стенами, и Лиза больше ничего не слышала, но она точно знала, что тварь сидит у изголовья. Втягивает ноздрями её ужас, наслаждается. Предвкушает.

А потом Лиза увидела, как сбоку поднимается жуткая морда: бело-чёрная, словно изъеденная ничем луна, покрытая клочьями белой шерсти, которая торчала даже из оттопыренных ушей…

Наверное, Лиза всё-таки заорала, потому что мальчик прыгнул сверху и зажал ей рот ладонью. Потом ойкнул и отдёрнул руку, потому что Лиза жестоко его укусила.

– Здорова же ты кусаться, – пососав ладонь, он вздохнул и вытащил из ушей шерстяные клочья. Размазал по щеке сажу.

Лиза неверяще уставилась на куски любимого коврика и даже забыла о том, чтобы кричать. Что он?.. И где мама?!

– Послушай, времени нет. Как мне отсюда выбраться? Чёртова дверь как гвоздями прибита. Да и куда выбираться? А то та жирная зараза скоро из погреба выползет. Я, конечно, дверь кочергой-то подпёр, но…

– Т-т-ты…

– Потом заикаться будешь!

Мамина песня билась в груди, пыталась успокоить, обнять, но впервые за всю жизнь Лизе было всё равно.

Могла ли эта ночь стать ещё хуже?

– Лес, – процедила она. – За домом есть лес, а в нём – моя полянка. Забирай. И проваливай. Не забудь закрыть за собой окно. Надеюсь, тебя сожрут по дороге.

Мальчик метнулся к окну, распахнул навстречу стене дождя, которым ветер тут же щедро плеснул на пол.

– Я всё равно построю дракона. И ты всё ещё можешь улететь со мной из этой жути.

Не дождавшись ответа, он вздохнул и перекинул ногу через подоконник и скользнул вниз.

“Хоть бы ногу сломал!”

Лиза прислушалась, пытаясь различить в шторме звук падения или крик боли, на худой конец – беззвучное рычание твари, но за окном было тихо.

“Ну и правильно. Такого лёгкого исхода я не заслужила. Стоило же трогать этот проклятый сгусток”.

И потеря любимой полянки тоже отзывалась горькой сладостью. Она заслужила ещё и не такое. И пусть этот болван там сгинет. “Жуть”, скажет тоже.

Лиза поднялась с кровати, прошлёпала по лужам к окну и тщательно его закрыла. Поймав себя на том, что вглядывается в темноту, где на горизонте едва светилаcь башня, рывком задёрнула занавески и принялась нащупывать тапки. Нужно было вытащить чёртову кочергу и выпустить маму из подвала.

Только открывая дверь комнаты, она поняла, что так и сжимает в руке подаренный платок. И что песни в груди почти не осталось – вся вышла криком.

 

Утром лучше не стало. Мама убрела на всю ночь, а уснуть снова без её песен Лиза так и не смогла. Оставалось только до утра слушать, как в окно стучат капли, норовя пробраться внутрь. К моменту, когда пелена дождя чуть посветлела, а внизу хлопнула сначала входная дверь, а потом скрипнула подвальная, Лиза готова была поклясться, что каплет даже где-то внутри – словно крыша дома может протекать.

– Нужно аккуратно собрать все коконы, нужно не оставить ни одного, нужно обогреть дом, – передразнила она мамину прощальную песню, натягивая ботинки. – А я как же? Мама сейчас на весь день в подвал, а мне как дожить до вечера?

– Делать то, что всегда, – ответила Лиза сама себе и распахнула дверь.

В этот день, она знала точно, самые красивые ракушки должны найтись гораздо ближе. Стоит повернуть налево, пройти по тропинке до мыса, от которого как раз отступило море – и в шкатулке прибавится ярких цветов и, если разложить их на подоконнике, даже надоевший дождь наверняка устыдится и уступит солнцу. Надо было сделать так ещё ночью, но ночью все ракушки выглядят серыми и скучными. Словно и не стоило их собирать.

На нос упала холодная капля, затем ещё одна, а затем в стороне и вовсе сверкнула молния. Вздохнув, Лиза потянула из кармана платок. Может, если накинуть на волосы… когда она в последний раз промокала? Или никогда? Нет, когда-то, на скамейке под осенними ивами? Такие растут вокруг её полянки… Нет, такого не может быть, потому что скамейку она там не ставила, и промокать не могла. Зачем мокнуть, когда можно в любой момент вернуться домой к маме?

Платок всё никак не вынимался. Ткань струилась в пальцах, тянулась, никак не желая заканчиваться. Лиза раздражённо дёрнула подарок сильнее и ойкнула – за ночь платок вымахал почти в её рост, перестал быть квадратным, а в углу красовался большой сине-чёрный глаз.

Несколько секунд Лиза просто смотрела на него, приоткрыв рот, а потом пожала плечами и закинула платок на голову, в два слоя. Углы у него оказались неудобные, скруглённые, но она смогла кое-как завязать их под подбородком и показала язык серому небу. То ответило новой вспышкой и барабаном капель.

– Налево и…

Голос утонул в шорохе, и Лиза не договорила. Просто двинулась по дорожке налево, а потом ещё раз налево, а потом, сама не понимая, зачем, через поросший травой луг к рощице, где ивы окружали уже не её полянку.

 

Роща и правда выглядела чужой. Лиза никогда не видела такого ливня и тем более дождь никогда не шёл днём. Деревья выглядели серыми, размытыми, и земля под ними была усыпана сбитыми с веток листьями. Даже тропинка, по которой она ходила столько раз, словно выцвела. Она больше не толкала под ноги, торопя, понуждая идти вперёд, а наоборот цеплялась за башмаки и мерзко хлюпала.

Проклятый мальчишка всё испортил – в этом Лиза была уверена наверняка. Зря она трогала тот кокон. Зря привела его домой. Зря не проследила, чтобы он спокойно ушёл с мамой в подвал. Ну чего ему не хватало? Подумаешь, вынули бы сердце. Она же привыкла.

К тому моменту, когда до полянки осталось всего несколько шагов, Лиза кипела так, что даже удивлялась, как это капли вокруг не испаряются. Она вытащит этого поганца с поляны, дотащит за ухо до дома, разломает и растопчет всё, что он тут напридумывал с этим драконом, она!.. Лиза не была уверена, что ещё она сделает, но всё станет, как раньше, или даже лучше. С этой мыслью она выскочила на полянку, открыла рот, чтобы заговорить, да так и замерла.

Поляны не было. Вместо неё, занимая всё свободное пространство, возвышался какой-то скелет, похожий на веретено, сплетённое из веток и… остатков её любимой скамейки и её любимых качелей!

Справа из серой пелены медленно выплыло что-то огромное, тёмное. Лиза стряхнула капли с ресниц, вгляделась – и отпрыгнула, зажимая рот рукой. Огромное кожистое крыло с мерзкими когтями, как у тех, что прилетали от башни.

“Но твари не приходят днём! Или это потому, что дождь, и не видно солнца?”

Лиза отступала всё дальше, пока не поскользнулась на мокром корне и грохнулась на землю так, что из груди выбило остаток песен. Даже визжать было нечем. Крыло подползло ближе, повернулось, и из-за него с интересом выглянул мальчик. Увидел Лизу, пожал плечами.

– А, это ты. Всё-таки решилась? И правильно, а то как-то тут и погода отвратная… о, годится.

“Он тоже вырос, как платок? Ведь был ниже?”

Примерив тварьино крыло к каркасу, мальчик довольно крякнул и опустил его на землю, так, чтобы край касался досок. Поморщился и внезапно резанул когтем по ладони – той самой, покусанной. Потекла кровь, и он смазал доски, крыло…

Лиза зачарованно смотрела, как огромное полотнище с сухим треском вросло в каркас.

– Повезло, – заметил мальчик, наскоро обматывая руку куском футболки. - Ночью какая-то страхолюдина скинула крылья и поползла дальше к дому. До меня ей дела не было, и хорошо, а то пасть такая, что сожрала бы и не подавилась, а мне рано помирать. Видать, дом им интереснее.

“Конечно, интереснее! Там же мама, и я, конечно, мы вкуснее, чем какой-то…”

Так и не решив, стоит ли этим гордиться, Лиза обречённо села на корень и принялась смотреть, как крыло всё вернее прирастает к остаткам скамейки. Растоптать это всё не получалось никак, утащить, кажется, тоже, и от этого не хотелось вообще ничего.

– Расскажи о ней? – Мальчик недоумённо взглянул на неё, и Лиза тихо уточнила: – Ты говорил, что не ко мне. Значит, искал кого-то другого.

– А, – он отвернулся и еле заметно пожал плечами. – Не могу. Поверишь, всего день и ночь здесь – а память ни к чёрту. Ещё и кровью плачу, потому что без этого дракон не делается. Ну и мир.

“А зачем тогда?..”

Но мальчик ещё не закончил.

– Я одно знаю. Если не выберусь отсюда – то так и не вспомню. Так и буду закрывать глаза – а перед ними ничего. Пустая чернота. Так что я выберусь. Найду её. И она снова скажет, что я дурак и зря это всё затеял, а я послушно кивну и сяду рядом на краю крыши, а она прислонится плечом. Забавно. Лицо не помню, а плечо – да. С веснушками.

Лиза покосилась на собственное плечо, прикрытое курткой. У неё веснушек не было. И разве бывает, когда закрываешь глаза – а там что-то есть? Зачем? И вообще, зачем она спросила, и зачем он ответил?! Появился, взбаламутил всё, даже твари крылья посбрасывали!

– А иначе, – закончил мальчик, подтаскивая второе крыло, – и правда останется только спуститься в ваш подвал… кстати, чем вообще эта тва… – наверное, тут он увидел выражение лица Лизы, потому что закончил явно иначе, чем собирался: – твоя мама там занимается, кроме того, что сердца вырезает? Только не говори, что не знаешь. Что тут ещё делать, как не по подвалам лазить.

“Не знаю. И правда, чем? Уголь для камина перебирает – но ведь не растёт же он в подвале”.

– А вот и есть, чем! Я хожу на пляж, гуляю, собираю ракушки, сушу их, раскладываю в коробочке. Потом, сижу здесь и смотрю на ивы… смотрела.

Лиза говорила всё тише; от этого хотелось стукнуть саму себя. Как это так всё изменилось? Она ведь шла не за тем, чтобы оправдываться, не за тем, чтобы то, что ей нравится, звучало так жалко и пусто. Почему?! Что такого можно видеть, когда закрываешь глаза?

– Ничего такого она не делает, – закончила Лиза и поднялась. – И это в любом случае не твоё дело. И не моё, потому что детям там делать нечего. Ой, а это ещё что?..

Она взглянула вверх, и на щёку опустилось что-то белое и холодное. И ещё. Сверкнула новая молния, и Лиза так и стояла, зачарованно глядя на то, как полянку заметает снегом.

Когда она бегом вернулась к дому, дверь пересекали глубокие длинные следы когтей.

 

Ракушки на подоконнике тускло светились – им тоже не хватало солнца. Лиза вытащила из-под кровати сундучок, подняла крышку и уставилась внутрь. В полумраке всё выглядело иначе. Даже свет лампы терялся в этой мокрой серости, даже перламутр казался мёртвым и скользким под пальцами. Не радовал.

Лиза сжала раковину в пальцах и закрыла глаза. Чернота. Пустая. А чего она ждала? Ракушка – просто ракушка, красивая. Лиза попыталась представить, откуда она приплыла, кто держал её прежде, но в пустоте шумело только привычное ей море. Глупости. Кто вообще так делает, и зачем? Есть красота, есть сундучок, который нужно наполнить, после чего он отправится к другим, уже полным, а мама принесёт новый с горстью ракушек внутри – на удачу…

“Он всё испортил”.

Мысли не хватало злости. Ракушка стукнула о подоконник, почти закрыв собой соседнюю. Лиза потянулась поправить, но так и не решилась коснуться, словно тогда волшебство уйдёт совсем, а без него – зачем ходить на берег?

“Ну почему – так? За что? Ведь ещё вчера всё было иначе. И как же пусто внутри. Так бы и сожрала песню, или две”.

В подвале глухо стукнуло раз, другой.

– Что тут ещё делать, – передразнила она мальчика. – Словно и так нечего. Надо разложить раковины, а утром пойти на пляж…

Голос отразился от стен так глухо, что Лизу передёрнуло.

“Я просто устала. Надо только дождаться, пока мама придёт, споёт свою песню, а потом – спать и ни о чём не думать. Видеть звёзды. И всё будет, как раньше”.

Взгляд упал на шерстяные клочья, которые мальчик бросил у окна: мама сегодня так и не успела прибраться. И всё же, чем она занимается в подвале?

Когда мама, вздыхая, поднялась в комнату, Лиза уже лежала под подаренным платком и ждала, заткнув уши кусочками коврика. А потом долго смотрела на то, как мама беззвучно открывает рот.

Лизе хотелось плакать.

 

Дом скрипел и стонал под натиском бури. Ему было больно. Ветер с рёвом бил в стены, хлестал по крыше снежными щупальцами, пытался оторвать флюгер, а кроме того… Лиза тихонько приложила ухо к камню и содрогнулась от жутких скребущих звуков. Сколько ночей понадобится тварям, чтобы пробраться внутрь? Лиза почти чувствовала, как камни расступаются под когтями, как дом пытается зарастить щели… А может, твари уже прогрызлись? Как раз там, внизу, и теперь сидят и ждут?

Пол прогибался под ногами, словно доски успели прогнить за вечер, но дверь открылась легко и бесшумно. В лицо мягко толкнулся сухой тёплый воздух, и что-то ещё, незримое, отчего шрам на груди взорвался болью, которую нечем было приглушить. Лиза шатнулась, прижимая руку к пустой груди, но упрямо подняла руку с лампой.

“Пусть. Привыкла и привыкну снова”.

Огонёк лампы осветил пологий пандус.

“Не ступени? Наверное, маме так проще”.

Стоя на пороге, Лиза прислушалась, но звуков было слишком много, и она никак не могла понять, откуда именно доносятся скрежет и шуршание. От непонятности становилось ещё страшнее. Казалось, что сама темнота шепчет и жалуется.

“Лучше бы я действительно занималась ракушками. Кто вообще сказал, что знать – лучше, чем не знать?”

Снизу отчётливо донёсся тихий рык. Прокатился по пандусу, омыл лицо Лизы и заметался по комнате. Лиза застыла, затаив дыхание. Даже ветер на миг стих, будто испугавшись; только снег всё так же бил в окна. Рычание перешло в переливчатый мяв, и Лиза едва подавила смех. Конечно. Кошка.

 

Пандус скользил, выворачивался из под ног, или просто свет лампы тонул в этой тьме, обманывал, поэтому идти приходилось осторожно, придерживаясь рукой за стену. Перил не было, но камень усеивали какие-то трубы и провода – толстые, удобные. С каждым шагом их становилось всё больше, потому что из стены выходили всё новые и новые. Или – уходили в стену?

“Как мама здесь ходит?”

По крайней мере, тьма постепенно редела. Точнее, впереди что-то слабо мерцало тёплым янтарным светом. Словно свечи – если бы свечи умели двигаться.

– Хм?

От звука её голоса огоньки на миг застыли, а потом зашевелились быстрее. Если бы не рычание, Лиза наверняка испугалась бы, а так она просто сошла с лестницы и присела на корточки над кошкиной лежанкой. Рядом стояла миска с кусками угля – такими же, какие шли в камин. Животное лениво открыло глаз, смерило Лизу сонным взглядом и перевернулось на другой бок. Огромный чешуйчатый живот колыхнулся, и огненные шары внутри заплясали, словно стараясь подобраться к Лизе поближе. Или их манила лампа? И как здесь тепло! Жарче, чем перед камином.

Забывшись, Лиза положила ладонь на горячую чешую, чтобы успокоить огоньки, но едва успела почувствовать, как они толкаются в пальцы. Кошка взвилась с шипением, распахнув двойной ряд клыков, взмахнула передними лапами, и Лиза, вскрикнув, отскочила, зажимая длинную рану на руке.

Лампа опрокинулась и огонёк, моргнув, погас. Четыре сверкающих глаза с вертикальными зрачками уставились на Лизу, и она застыла, не дыша. Кошка медленно моргнула, перевела взгляд ниже, и Лиза невольно тоже посмотрела под ноги, ожидая увидеть лужу крови. Ничего. Почти чёрная в свете нерождённых котят тягучая жидкость, стекая с руки на бесцветный бугристый пол, мгновенно впитывалась, не оставляя следа.

“Прямо как я”.

Лиза сжалась, ожидая нового удара, но кошка моргнула снова и со вздохом упала обратно на лежанку. Котята тоже притихли, словно устали, и теперь только лениво толкались между собой, то вспыхивая ярче, то угасая. Восемь – посчитала Лиза, не торопясь вставать. Ей тоже очень хотелось просто упасть и заснуть, но пол был слишком неровным. Длинные борозды… нет. Просто трубы перебрались со стены на пол, а она и не заметила.

“Пол из труб. Как странно”.

Узор походил на ракушку: множество тонких линий, и все закручиваются от краёв к центру. Или от центра расходятся к краям? Шрам снова заныл, но рука болела сильнее, и от этого почему-то было легче. Глаза привыкали к темноте – а, может, здесь и без того не было полностью темно, – и Лиза медленно поднялась.

Она пошла по линиям, стараясь ставить ноги так, чтобы не задевать сразу две трубы. И без того идти приходилось, словно раздвигая перед собой воду. Что-то исходило из центра, растворялось в стенах, крыше, уходило в самый пол, или даже дальше. Как волны. Или года. И Лиза этому чему-то совсем не нравилась.

“Но как я могу не нравиться чему-то в доме?”

Из перламутрового сумрака выплыл опрокинутый стул – деревянный, с красивой резной спинкой, как у трона. Сиденье и ножки выглядели так, словно их пожевала тварь.

– Я помню, – поделилась Лиза с разложенными у стула свежими цветами. – Здесь когда-то мама взяла нож, и… нет. Странно, но маму я не помню. Но нож был.

Она поискала его глазами, но рукоять, наверное, сгнила, а лезвие потерялось под трубками. Или источилось, как стул. Как бы там ни было, Лизу тянуло дальше, туда, где в ракушке сходились все линии, а из сплетения поднимался стеклянный купол. Из вершины к потолку, теряясь в серости, поднималась толстая пуповина.

Хватая ртом воздух, Лиза упала на колени рядом и вгляделась внутрь. В полупрозрачной дымке парил сморщенный бурый комок размером с палец.

“Я помню, но… но всё было не так. Я помню, как взяла нож, помню, как выдирала сердце, но…”

Из пуповины вырвалось облачко взвеси, и комок вздрогнул, неторопливо сжался. Расправился. Сжался снова, уронил в основание купола чёрную каплю – и Лиза скорчилась на трубках, хватаясь за грудь. В глазах плыло, и казалось, что пуповина троится.

“Всё было не так! Что это?! Это сделала мама? Но зачем?”

Пуповина уходила дальше, вниз по склону. Всхлипнув, Лиза поднялась на ноги и уставилась в отсутствие света. Странно. Она точно помнила, что там – стена, но… конечно! Коконы! Значит, мама складывает их там, вот и всё.

Лиза захихикала над собственной глупостью и шагнула в сторону, обходя кучу коконов. От центра идти было легко и почти приятно – если бы рука не онемела и не болталась сбоку, как неживая. Из-за стены ничего выплыла большая деревянная колода с вбитым топором. Над ней пульсировал широкий раструб пуповины, а пол был белым, как кость. Выжженным.

Лиза моргнула, наклонила голову в одну сторону, другую. Колода не исчезала и не менялась, даже не троилась. А рядом лежал большой кусок угля.

“Наверное, мама рубит уголь для камина, для кошки, а… а его дыхание уходит в пуповину, только угля здесь нет, кроме этого куска, а приносит мама только…”

Форма куска была почти такой же, как у сгустка на пляже – если отрубить посередине. Сгустка, из которого появился мальчик. Живой, настоящий.

Лиза невольно потянулась к сгустку пальцем, но тут же отдёрнула руку, сжимая в кулак. Ни за что она его не коснётся, потому что он может растаять. Открыть то, что внутри. Что осталось.

“Но я ведь хотела вовсе не этого”.

Рядом с колодой на небольшом столике стояли тарелка с кусочками кокона и любимая мамина кружка, из которой она вечерами пила угольный чай. Для голоса.

В груди стало горячо, почти как от песен.

Всхлипнув, Лиза метнулась к пандусу, уже не глядя, сколько трубок попадётся под ноги. Мелькнул купол, звякнула кошачья миска, улетела в сторону, рассыпая куски сгустков. Кошка с рёвом взметнулась, но Лиза уже взбежала к двери, ударилась в неё всем телом, выбилась наружу – и уткнулась в мягкий тёплый живот мамы. Обхватила, чтобы удержаться на ногах, вскинула голову и поняла, что одной рукой два уха не заткнуть, а кусочки ковра остались в комнате.

 

Ничего, сладенькая, – пела мама, – всё будет хорошо. Сейчас мы поправим тебе ручку – ведь пела, что с кошкой играть нельзя, но это ничего. И усталость пройдёт, и дурные мысли мы прогоним тоже, всё, как ты просила. Только скажи – где он, и котята его добудут. Кто говорит, что знать лучше, чем не знать? Ведь это всё – для тебя. Просто скажи – где, и уже завтра ты забудешь всю эту несуразицу. Тебя снова будет ждать пляж, будет ждать новый сундучок, и так – день за днём, всё как ты хотела.

Дай я вытру слёзки, – пела мама. – Ведь незачем плакать. Завтра всё наладится, и мы снова будем сидеть у камина, и ты сможешь играть с котятами, и каждый день будет похож на предыдущий. Всё – для тебя… зачем знать, если от этого больно? Разве не лучше просто жить? Главное – ты не одна, мы вместе.

Лиза всхипнула, чувствуя, как угасает огонь в груди и затягиваются раны на руке. Рядом лежали новые сгустки, принесённые мамой из бурана. Чтобы не видеть, она закрыла глаза, зовя привычную пустоту, но в ней тускло блеснуло лезвие топора.

Думать было больно. И ведь мама права. Если бы не эти вопросы, если бы не лишние вопросы! Зря она трогала тот сгусток! Зря она… и если забыть – то это ведь словно ничего и не было?

– В роще, – услышала свой голос Лиза. – На моей полянке, только она уже не моя и уже не полянка.

Умница, – пела мама, гладя её по спине. – Молодец, доченька. Полянка снова будет твоей, и новую скамейку мы поставим тоже – такую же, как старая. И не переживай, что сердечко устало – мы его накормим. Это ведь твой мир, и настоящее второе сердце ему только поможет. Будет подарком тебе. А теперь иди к себе и попробуй уснуть.

“Спать – это хорошо. Правильно. Главное – что не одна”.

Лиза кивнула и послушно поднялась по скрипучей лестнице. Вошла в комнату, закрыла дверь и задвинула красные занавески. Скинула замаранную бурой кровью курточку – и пальцы замерли на прохладном шёлке платка, который вечером намотала поверх футболки. Он – был, и будет завтра. Даже если забыть всё остальное. Если только не порвать на клочки. Только… а вдруг не порвётся?

Вздохнув, Лиза, сама не очень понимая, зачем, открыла занавески, распахнула окно шторму и перекинула ногу через подоконник, смахнув красивую перламутровую раковину. Ветер швырнул в лицо пригоршню колких снежинок, и на миг в голове прояснилось. Лиза взглянула вниз, отчётливо понимая, что вот она-то точно сломает ноги, а то и вообще угодит прямиком в пасть какой-нибудь твари, и скользнула вниз.

 

Деревья начинались прямо от стены, словно за ночь рощица в ужасе прижалась к дому. “Может быть, ему тоже хочется тепла”.

А ещё деревья не казались больше такими высокими.

“Может быть, скамейку всё-таки придётся делать новую, побольше”.

Тропинка исчезла, но Лиза бежала уверенно – уж своя роща её точно не обманет. Трубки из подвала доходили до самого пляжа – как она раньше этого не чувствовала? Или нужно было просто поделиться кровью? Прямо под ногами возник сгусток, но она успела отпрыгнуть.

“Значит, вот почему мама вернулась раньше. Не нужно было идти далеко”.

Слева что-то вломилось в рощу, заворочалось, распахнуло пасть, но Лиза не успела даже испугаться: деревья склонили верхушки, ударили, и тварь беззвучно взвыла, забилась, пытаясь изменить форму, соскользнуть. Поздно. Под ногами потеплело, и Лиза поняла, что кошка всё-таки родила. Там, где упала тварь, поднялся дрожащий янтарный свет, в спину мягко подтолкнул жар.

“Хорошо, что они пока заняты”.

Нога скользнула по льду, но Лиза на бегу схватилась за ветку и понеслась дальше. Она обязана была добежать. Оне не могла оставаться здесь одна. Она… не могла улететь на чужой крови, чужой цели и чужой страсти. Не когда от сердца осталось так мало – да и было ли оно больше? Сядь она на этого дракона – и улетит лишь её тень. Понарошку, без самой Лизы. Потому что по-настоящему улететь можно только самому. На своих крыльях.

Полянка изменилась тоже, хоть и осталась там же, где и была. Только теперь она поднималась в небо пологим склоном, а в основании склона сидел дракон.

Лиза резко остановилась, а крылатый ящер повернул голову и смерил Лизу равнодушным взглядом. Наверное, на интерес не хватило крови. Вокруг валялись текучие останки тварей, а морду дракона пятнала чёрная жидкость. Мальчик сидел у него на спине, между шипами гребня. Заметив Лизу, он улыбнулся и взмахнул рукой.

– Всё-таки решилась? Ну давай, залезай!

“Какой он бледный. Какой он счастливый”.

Лизе было его жаль так, что грудь вот-вот могла схлопнуться. Лиза ему завидовала так, что грудь едва не взрывалась.

Она покачала головой, пытаясь найти голос после бега по заснеженному лесу. Нет.

“А что – да? Для чего я бежала?”

Лиза знала, что стоит ей пожелать, и ивы сомкнутся, задержат. Разумеется, она сможет удержать маму, и… она взглянула на мальчика и вздохнула тому, как сияло усталое лицо с запавшими щеками. Нет. Так она поступить не могла. И улететь не могла тоже.

Мальчик понял и нахмурился, но Лиза видела, что это не всерьёз. Пожал плечами.

– Ладно. Сказал бы, что увидимся, но…

– У тебя не получится, – тихо сказала Лиза.

Твари погибли не просто так. Тело дракона пересекали глубокие борозды, и он припадал на заднюю лапу. Даже в крыльях зияли прорехи. А у тварей они такие же, только целые.

Мальчик пожал плечами снова, отвернулся.

– Я рискну. Лучше, чем жить без цели.

Уколола обида, но Лиза кивнула, принимая, что она – не цель. И что он не хотел быть жестоким, просто думал не о ней.

Земля под ногами трескалась от жара, но Лиза попросила рощу пустить корни глубже, поиграть с котятами. В конце концов, это был её мир.

Дракон неуклюже протопал на вершину холма и сжался, готовясь к прыжку. Далеко впереди сияла башня, а вокруг чёрными точками роились твари извне.

– Эй! – Крикнула вслед Лиза, прикрывая глаза от ветра. – А всё-таки, как тебя зовут?

– Меня… а знаешь, – мальчик внезапно широко улыбнулся. – Наверное, уже не важно. Привык без имени!

Дракон взмахнул крыльями и взмыл в снег. Из вида он пропал почти сразу, но Лиза и без того чувствовала, как он летит, всё быстрее и выше. Прямо к башне, в столб огня, бьющего в небо. Чувствовала, как он рвёт когтями тварей, как устаёт, всё медленнее бьёт крыльями. Как взмывает вверх, собрав остатки сил – свечой, острием огня, за которым тянется чёрный шлейф. Твари были быстрее, и Лиза отвернулась, отказываясь чувствовать, как он падает.

Из земли высунулась чешуйчатая голова котёнка, пустила любопытный язык пламени, и Лиза отсутствующе похлопала его по носу. Котёнок задрал морду, дыхнул ей в лицо раскалёнными остатками чужих жизней.

“Наверное, по дороге сожрал кокон-другой”.

Снег стихал, сменившись дождём, и Лиза знала, что скоро не станет и его. Снова покажется солнце, рощица вернётся на своё место, а Башня так и будет пытаться сломать мир по ночам. Все они, снаружи, так и будут пытаться… но, наверное, зря? На миг грудь сжала тоска, захотелось оказаться на спине дракона, пусть даже падающего, лишь бы – ради чего-то, но… нахлынуло и ушло. Котёнок вылез полностью, сунулся под руку и сердито зашипел на платок, так и болтавшийся на талии.

– Странная, глупая вещь, – заметила Лиза, разматывая ткань. – Похоже на крыло бабочки, но ведь у бабочки больше одного крыла. Зато они никогда не летают по прямой.

Потянула – платок послушно распался надвое, и Лиза бросила широкие крылья на землю, где они тут же свернулись коконом, набухли.

Котёнок подозрительно к нему принюхался, но Лиза потянула его за собой к дому. За ухо. Теперь, когда буря улеглась, она точно выспится. А завтра? Завтра ждут пляж и ракушки, похожие на пол где-то там. В конце концов, надо же потрудиться, чтобы мама сделала новый сундучок, а всё прочее? Привыкнуть можно и к худшему.

Кокон за спиной свернулся плотнее.