Как же приятно слышать её смех! Видеть её улыбку, созерцать её красоту. Разве можно жить без неё? Смогу ли я когда-нибудь забыть её? Закрываю глаза и вижу: она бежит через поляну, рассекая васильки, а за ней несётся рой бабочек. Они нагоняют её. Они всё ближе и ближе. И вот она уже купается в облаке из тысячи салатовых капустниц. Улыбается, хохочет. Облако кружится, плотно её укутывает. Некоторые садятся на узкие плечи, на золотистые волосы. До меня доносится шорох тысячи маленьких крылышек — бабочки аплодируют. Кому? Ей. Конечно, ей. Разве есть на свете ещё хотя бы один человек, достойный такого рукоплескания?

И в этот момент случается волшебство. Она делает взмах рукой. Сотня капустниц отделяется от остальных и делает круг. Взмах другой рукой — и новая сотня пускается в хоровод. И вот уже всё облако вовлечено в захватывающий танец. Поляна превращается в бальный зал, вместо дам и кавалеров — плеяды бабочек, вместо музыки — игривый смех, вместо мраморного пола — душистая трава. А посреди зала танцует она: виновница торжества, по совместительству оркестр, хор и распорядитель бала в одном лице. Она улыбается, прыгает, кружится. Голубое платье раздувается и косит траву. Одной рукой она придерживает подол, другой — словно дирижёрской палочкой, повелевает танцорами. Вихри насекомых петляют по поляне. Они выделывают головокружительные пируэты, переплетаются, сливаются в единое облако и рассеиваются по сторонам.

Но некому насладиться восхитительным зрелищем. Здесь нет зрителей. Только я, стоящий под деревом. Передо мной мольберт. В руке кисточка. Кисточку словно забыли пригласить на бал, и потому она в гордом одиночестве пляшет по холсту, оставляя на нём тонкие извилистые линии.

Я художник. Мне некогда танцевать. Волею судьбы я обречён быть не участником событий, а лишь созерцателем. Но как бы я хотел присоединиться к невероятному балу! С каким бы удовольствием прошёлся в танце, держа за талию эту волшебную девушку, глядя в её глаза, чувствуя, как ветер дотрагивается до меня её волосами. Но не могу. Между нами насекомые. Сейчас они рядом с ней, а значит, мне там нет места. Я мог бы ворваться в порхающее облако и разогнать их, но к ней меня это нисколько бы не приблизило.

А потому я стою под деревом и рисую. Кого я рисую? Конечно, её. Моя кисточка послушно выводит очертания тонких рук, стройную талию, милое курносое личико, пышные вьющиеся локоны. Позади девичьей фигуры проступают холмы, дубовая роща, журчащий в овраге ручей. Вдруг кисточка начинает неистово прыгать, нанося тонким кончиком много мелких уколов. Она словно желает проткнуть холст. Это я рисую ненавистных мне бабочек. Маленькие зеленоватые точки-кляксы окружают девичий стан и всё больше норовят заслонить её от меня.

Ах, да. Всё же я не единственный свидетель бала. Со стороны на нас смотрят тысячи глаз. Это тараканы. Целая орава рыжих тараканов — наши неизменные спутники. Они стоят на дороге рядом с повозкой и сердито таращатся на танцующих. Хитиновые панцири сверкают на солнце. Длинные вздымающиеся усы подозрительно шевелятся. Мне вечно кажется, что тараканы чего-то ждут, вынюхивают, замышляют.

Однажды я спросил, откуда у неё дар подчинять насекомых. Она звонко усмехнулась, и рассказала про своё детство. Тихий захолустный городок. Много грязи и вони. Отец девочки умер до её рождения, мать же работала служанкой. Она берегла дочь, жалела, защищала от невзгод. Но девочке не было и пяти лет, когда осталась полной сиротой. На попечение она попала к ворчливой тётке. Шитое ещё матерью платьице со временем износилось до дыр. Но тётка даже не думала дать новое. В рваной запачканной одежде кроха имела жалкий вид. У девочки была только одна драгоценность — её волосы. Вьющиеся золотистые волосы, на которые с завистью поглядывали сверстницы.

Тётка была вечно недовольна лишним ртом. Она то и дело сетовала на свалившуюся на неё обузу. Девочке приходилось подметать пол, готовить еду, стирать одежду. И хотя тётка не гоняла девочку почём зря, та всё же чувствовала, что это чужой для неё человек. От тётки не следовало ждать ни тепла, ни ласки, ни подарков. Её не волновала судьба ребёнка. И уж тем более, она не стала бы защищать кроху, если бы ту кто-то обидел.

А девочку обижали. И довольно часто. Домой она почти всегда возвращалась в слезах. Стоило кому-то из ребятни её заметить, как тут же вокруг собиралась ватага задир. Они смеялись над ней, валили в грязь, гнали прочь. Они считали, что замухрышке не место на их улице. Взрослые же видели в маленькой девочке лишь дочь служанки и не обращали на неё внимания. Она не могла найти поддержку ни среди сверстниц, что норовили закидать её грязью, ни среди дерзких мальчишек, дразнивших её за неряшливый вид.

Как-то вечером две соседские девчонки зажали замухрышку в углу. Та ожидала, что её опять ударят или испачкают. Но раздался лязг. Золотые пряди рухнули в лужу. Девчонки держали в руках ножницы и улыбались, довольные своей работой.

Она плакала. Всю ночь. Расстроенная кроха долго не могла уснуть. И ей в голову пришла мысль: как хорошо быть королевой! У тебя есть слуги, которые исполнят любую прихоть. У тебя есть народ, который благословляет твоё имя. И главное, у тебя есть солдаты, готовые за тебя умереть! С каким бы удовольствием она отправила целую армию, чтобы наказать всех, кто её когда-либо обижал! Ей привели бы тех соседских девчонок и поставили бы перед ней на колени. Те извинялись бы, плакали, умоляли бы о пощаде. А она, могучая и властная королева, бросила бы на них презрительный взгляд и приказала отрубить им головы! Но в последний момент сжалилась бы и ограничилась лишь отрезанием волос. И уже перед рассветом, засыпая, она с затаённой надеждой попросила Бога сделать её королевой.

На следующий день она проснулась и увидела трёх тараканов. Они стояли посередине комнаты и пристально на неё смотрели, словно ждали указаний. Девочка испугалась. Крикнула: «Прочь!». Только она схватила туфлю и хотела бросить в букашек, как те кинулись врассыпную. И тут девочка вспомнила вчерашнюю обиду. Ей вдруг стало так одиноко, что она промолвила: «Стойте! Вернитесь!». И они остановились. И они вернулись. Так она осознала свою силу.

Тихий спокойный городок больше не был ни тихим, ни спокойным. По ночам из спален доносились крики, стоны, слышалась возня. Люди ворочались в постелях, изнемогая от укусов клопов. То и дело в окнах вспыхивал свет, доносились шлепки: это не ведавшие доселе бед жители тщетно пытались убить мучивших их паразитов.

Так проходили недели, месяцы, годы. Летом людей грызла мошкара. Зимой запасы еды жадно пожирали тараканы. Всё это время не было в городе более животрепещущей темы для обсуждения, кроме как, что же это за десять казней египетских свалились на них. Насекомые были и раньше. Вот только почему их стало так много и почему они теперь такие кусачие — оставалось загадкой. Каждый божий день по улицам бродили понурые невыспавшиеся люди. Они громко зевали. Они чесали зудящие бока. Под слипающимися глазами сияли фиолетовые мешки. Некоторые жители не выдерживали и уезжали. Навсегда.

И был во всём городе лишь один человек, который спокойно спал по ночам и радовался наступившим переменам. Маленькая замухрышка выросла в стройную опрятную девушку, которая сияла от радости — ведь теперь до неё никому не было дела.

И всё же её бодрый вид не могли не замечать. Люди с ненавистью поглядывали на похорошевшую дочь служанки. Они начинали что-то подозревать. Оставаться в городе становилось опасно. В итоге девушка собрала вещи, запаслась едой и покинула посёлок, подарив тем соседским девушкам на прощание всех городских вшей.

Я встретил её в тот же год. На озере, посреди леса. Она купалась, полагая, что её никто не видит. Незнакомка плавала в окружении водомерок. Те синхронно скользили по зеркальной глади. Кольца ряби от их хоровода клубились, перемежались, разбегалась симметричными узорами. Я был зачарован. Не мог оторвать взгляд. Мне казалось, что это мираж, обман зрения, сон.

А потом она вышла на берег. Водомерки провожали её до самой кромки, а затем рассыпались по всему озеру. Им на смену прилетели бабочки. Они витали над головой девушки подобно ореолу. Она легла на траву, бабочки уселись вокруг.

Я художник. Я ищу красоту. Я охочусь на неё целыми днями. Всю свою жизнь. Моя цель — поймать её, разглядеть, запихнуть в альбом, словно птицу в клетку. Разве мог я упустить столь живописный момент? Я выхватил из сумки лист бумаги, кусок угля и принялся рисовать. Я проводил линию за линией, очерчивая стройное обнажённое тело, струящиеся золотые волосы и бабочек, прикрывавших собой откровенные места.

Неловкое движение локтем. Громкий хруст ветки. Бабочки вспорхнули вверх. Незнакомка вскрикнула и шмыгнула за дерево. Тут же меня окружили полчища насекомых: короедов, мух, муравьёв, ос — всех, кто оказался поблизости. Я сказал незнакомке, что я художник, что у меня нет оружия, что я скитаюсь по городам и зарабатываю на жизнь рисунками. Наверно, окажись я охотником, рыбаком или просто крестьянином, то быть мне искусанным вдоль и поперёк. Но моё ремесло её заинтересовало, и войско она отозвала.

Мы нашли общий язык. Она понравилась мне. Я не вызвал отвращения у неё. С тех пор мы бродили по дорогам вместе. Вместе разводили костры. Вместе собирали ягоды. Вместе охотились. Вместе воровали в садах фрукты. Она любила спать на траве, укрывшись дорожным плащом. Даже потом, когда мы раздобыли повозку, моя спутница отказывалась в ней спать. Каждый вечер на закате мы лежали под деревьями. Я обнимал её хрупкие плечи. Она прижималась ко мне. Каждую ночь мы смотрели на рой звёзд над нашими головами. А каждое утро громадный оранжевый шмель, именуемый «солнце», взлетал из-за горизонта и своими лучами жалил наши глаза.

Ей надоедает танцевать. Она срывается с места и мчится через поляну. Вырывается из облака, отбегает на десятки шагов и приказывает бедным бабочкам: «Догоняйте!» Те несутся за ней вслед, петляют меж оврагов, огибают одиночные деревья. В конце концов они её настигают, и снова возобновляется грандиозный бал.

И так каждый день. Судя по её смеху, танцы и бег наперегонки приносят ей огромное удовольствие. Порой ей кажется, что бабочек слишком мало. Она втягивает в вальс и пчёл, и стрекоз, и даже мух. Уверен, что она без раздумий вовлекла бы и тараканов, если бы те умели летать.

Усталость берёт верх. Моя спутница отпускает всех несчастных измученных букашек и, еле передвигая ноги, плетётся ко мне.

— Покажи, что ты там намалевал? — Она оглядывает мольберт и возмущается: — Почему у тебя все капустницы выглядят безобразными зелёными точками? Неужели так трудно каждой из них аккуратно нарисовать крылышки, лапки, усики?

Я возмущён. Я негодую. Но молчу. Пусть скажет спасибо, что я их вообще нарисовал. Неужели она не понимает, что рисунок создавался не ради каких-то букашек, а ради неё самой?

Мне нравится смотреть, как она танцует на поляне, как руководит вальсом, как повелевает насекомыми, и понимаю: да, она настоящая королева. Могущественная и своевольная королева. Поляна — её двор. Леса — её дворец. Весь мир — её королевство. Сколько у обычных монархов подданных? Тысячи? Сотни тысяч? Миллионы? А у неё миллиарды! Миллиарды покорных слуг, ожидающих в любой точке земного шара. Муравьи — дружные рабочие. Пчёлы — трудолюбивые крестьяне. Сверчки — бродячие музыканты. Стрекозы — посыльные. Бабочки — её прелестные фрейлины. Саранча — кавалерия. Мухи — просящие подаяние нищие. А тараканы… Тараканы — это её лейб-гвардия. Они маршируют позади нас, шурша своими рыжими доспехами, и в отличие от других насекомых не отходят от неё ни на шаг.

Она стремилась применять свой дар при каждом удобном случае. Светлячки указывали в ночи путь. Кузнечики услаждали слух. Оводы защищали от незваных гостей. Однажды мы натолкнулись в лесу на отряд охотников и спрятались за деревьями. Охотники не сделали нам ничего плохого. Они нас даже не заметили. Но нас учуяли собаки. Один жест королевы, и собак словно не было: волна тараканов их поглотила и растерзала в клочья. А рой оводов ещё долго преследовал убегавших охотников. Мне раньше казалось, что тараканы не кусают. Они лишь шуршат по углам и таскают еду. Как же я ошибался!

Я однажды спросил:

— Почему насекомые тебя не трогают, даже когда ты спишь?

— Не знаю, — ответила она. — Видно, мой дар ограждает от них, словно щит. Они ко мне приближаются, лишь когда я им приказываю это сделать.

И действительно, во время привала тараканы становились в плотную цепь в нескольких шагах от нас. Они образовывали идеально ровный круг, зайти в который не смел ни один из них. Моей спутнице казалось, что это неусыпный караул, сторожащий наш лагерь. Я же чувствовал себя будто в плену. Просил прогнать их, убрать с глаз долой. Уверял, что нам некого бояться. Но она была непреклонна. Хрупкий круг из маленьких букашек представлялся ей неприступным валом.

— Почему ты их ненавидишь? — упрекала она меня. — Это же безобидные создания. Они меня защищают. И они милые, — она сажала одного из таракашек на ладонь, гладила, играла с ним, дозволяла ползать по всей руке. Я же с отвращением отворачивался.

Мы как-то в шутку пытались от наших охранников убежать. Гнали лошадь во весь дух. Оторвались на много вёрст. Как же я был рад, когда мы от них избавились! Теперь мы были вдвоём. Я торжествовал! Она грустила. Она испугалась, что с тараканами могло случиться несчастье. Вдруг они заблудились и больше никогда её не найдут. Ей стало одиноко и страшно. Она уговаривала вернуться назад. Но возвращаться не пришлось. На следующее утро, проснувшись, мы снова обнаружили себя внутри рыжего кольца, что успокоило её и так сильно расстроило меня.

Мне тяжело в этом признаться. Но я ревнивец. Я самый недостойный из всех ревнивцев. Потому что из всех возможных кавалеров, которые могли бы ухаживать за ней, я ревновал… к тараканам. Это низко. Но это было так. Я видел, сколько внимания она уделяет этим мерзким созданиям. Гораздо больше, чем мне. Она проводила с букашками весь божий день. На мою долю приходилась только ночь.

Таракан... Какое же мерзкое существо! При одном его упоминании мне в нос словно ударяет запах гнили. Шесть шуршащих лап. Сверкающий панцирь. Маленькая мерзкая голова. Длинные усы. И всё перечисленное противно шевелится, шевелится, шевелится...

Как такое милое жизнерадостное создание, как эта девушка, могло сосуществовать рядом со столь отвратительными тварями? Почему в ответ на её просьбу Бог не сделал её королевой зверей или птиц? Она могла бы проводить время в лесу в окружении зайцев, играть с белками, кружиться в танце с синицами. Нас бы охраняли лисы, волки, медведи. Рядом со зверьми я и то чувствовал бы себя комфортнее. Боже, почему именно тараканы?!

Но я художник. Я должен смириться. Мне следует видеть красоту даже в самых мерзких вещах. Когда меня переполняет гнев, я достаю кисть, краски, холст и рисую. Я забываю об отвратительных тварях, о несправедливости, обо всём на свете. И я успокаиваюсь.

Её дар впечатлял. Ей подчинялись не только насекомые, но и улитки, слизни, многоножки. Дар действовал даже на дождевых червей, правда, всё, что она могла, — заставить их судорожно извиваться. Но ей было мало. Королева то и дело экспериментировала. Не раз она собирала вокруг себя кузнечиков, сверчков и заставляла их стрекотать хором. Безумие, согласитесь? По команде многочисленный оркестр начинал выступление громким дружным аккордом, который тут же переходил в бессвязную какофонию. Приходилось прекращать концерт и начинать заново.

Как-то она разглядывала куст шиповника. На нём была паутина. Искусный невесомый узор. Моей спутнице взбрело в голову, что одежда из столь тонкого материала будет не хуже платьев из шёлка. В тот же день отовсюду сбежались пауки. Чёрные, белые, мохнатые, пятнистые — они собрались на поляне и ждали приказа. Королева велела им сплести шляпу. Конечно, пауки не знали, что такое шляпа, а потому моей спутнице приходилось ими управлять. Своей силой она указывала маленьким ткачам, откуда вести строчку, под какой нитью пролезть, где закончить. Пауки то и дело путались, убегали не туда, куда надо. Королева превратилась в строгую начальницу: постоянно ругалась на глупых работников, а самых непослушных прогоняла прочь.

Мучения продлились двое суток. Пауки еле стояли на ногах. Королева вымоталась ещё больше. Но в результате совместного труда на свет появилась белая широкополая шляпка. И хотя она выглядела как сухой скукоженный лист, я был крайне удивлён, что из этой затеи вышло хоть что-то. Королева бережно взяла своё творение и нацепила на голову. Она побежала к ручью и принялась любоваться новым убором. Но радость была недолгой: шляпка прилипла к волосам. А при попытке снять тут же рвалась. Весь следующий день бывшая начальница сотни ткачей только и занималась тем, что вычёсывала запутавшиеся в локонах обрывки паутины.

В другой раз мы ехали вдоль реки. Нам надо было через неё перебраться. Но мост долго не попадался. Королеве это не нравилось, и она вспомнила о том, что она королева. Она заявила, что без проблем переправит через реку и меня, и лошадь, и даже повозку, причём мы даже не намокнем. Я удивился и предложил ей хотя бы самой перебраться на ту сторону. В тот же миг над нашими головами возникло чёрное жужжащее облако. «Смотри!» — воскликнула она, и облако рухнуло вниз. На её голову, плечи, платье, раскинутые в сторону руки уселось множество стрекоз. По команде они рванули вверх. Они тянули свою госпожу за рукава, за полы и даже за волосы. Хлопали крылья, трещала ткань, госпожа визжала от боли, но от земли не оторвалась ни на пядь. В итоге королева разозлилась, прогнала стрекоз и ещё долго хныкала и жаловалась на свою беспомощность.

Она чудила постоянно. Один каприз сменялся другим. Бедные божьи твари, которые страдали из-за её прихотей. Но меня это нисколько не волновало. Я с нетерпеньем ждал очередной её выходки, чтобы перенести на холст. Ведь я художник. Для меня мир — натура, обречённая воплотиться в виде россыпи ярких мазков.

А рядом всегда были тараканы. Они угрюмо смотрели на причуды своей королевы и неодобрительно покачивали усами.

В первый год мы заезжали в посёлки. Ночевали на постоялых дворах. Но вместе с нами туда неизменно приходили и рыжие стражи. Если бы не они, мы могли бы там останавливаться на неделю, на месяц. И всю это время жили бы как нормальные люди. Но местные жители с удивлением таращили глаза на нашу свиту. Моя спутница приказывала тараканам не идти за ней, ждать за городом, но тщетно. Она скрывалась из виду, те бросались вслед.

Жители косились с подозрением. Шепотки преследовали нас по пятам. Словно малярийные комары, по посёлкам разлетались слухи. В каждом селе мы ощущали пристальный взгляд зевак. И нам пришлось рассказать о её даре. Поначалу люди восприняли новость с удивлением. Страх перед неведомым вынуждал их остерегаться. Но любопытство победило. Это оказалось нам на руку: жители стали просить мою спутницу избавить их от вредителей. А ей это ничего не стоило. Один взмах рукой, и все клопы, двухвостки, сверчки, многоножки выползали из домов и скрывались в поле. Жители за это нас угощали, благодарили, давали в награду деньги. Но, как истинная королева, моя спутница заботилась о своих подданных. Она не могла бросить лишённых крова насекомых на произвол судьбы. А потому отправляла их в соседний посёлок. И лишь тараканы отказывались уходить и присоединялись к её лейб-гвардии.

Нам удалось скопить немного денег. Мы приобрели хорошую повозку, пегую кобылу и дорогую упряжь. Королева прикупила себе штук десять новых платьев. А я раздобыл самое важное: новую краску и чистые холсты.

Но так продолжалось недолго. Ничто не может длиться долго. Благорасположение людей быстро истощилось. Проходящие мимо нас священники судорожно крестились и прибавляли шаг. С каждым днём жители относились к нам всё с большим недоверием. Они отказывали нам в крове, в еде. Куда бы мы не сунулись до нас доносился шепот: «Ведьма, ведьма, ведьма...». Оставаться среди людей было опасно.

Больше в посёлки мы не заходили. Объезжали их стороной. Нам часто приходилось делать большой крюк, чтобы обогнуть город или избежать встречи на дороге с другими путешественниками.

Но нас в покое не оставили. Людей переполняла ненависть. Ненависть, ко всему из ряда вон выходящему. Они устроили погоню. Несколько месяцев мы петляли, скрывались от них. Но однажды среди ночи они окружили наш лагерь. Мы не видели их лиц. Но мы чувствовали их злость. Сотни мрачных силуэтов и факелы, светлячками мерцавшие вокруг. Толпа наступала. Она кричала: «Сжечь её, сжечь ведьму!». Моя спутница испугалась. Ужас застыл в её глазах. Она уверяла, что она не ведьма, а в доказательство своих слов… натравила на преследователей рой из ос, комаров и оводов.

Люди рассеялись. Но могли вернуться. Целый месяц мы бежали как можно быстрее и как можно дальше. И через много дней мы достигли земель, где нас никто знал. Именно там мы провели шесть следующих лет. Теперь я заходил в деревни крайне редко. Лишь для того, чтобы запастись продуктами. Иногда я затевал беседу с пьяницей в кабаке, чтобы узнать, нет ли за нами погони. Оказалось, до местных жителей доносились слухи о злой колдунье в далёких краях, которая повелевает всеми животными и уничтожает целые сёла, не оставляя в живых ни младенца. Я возвращался к спутнице и пересказывал сплетни. Она смеялась.

Но с того самого случая её злость на людей укрепилась. Она их ненавидела. Она их презирала. И по мере того как увеличивалось отвращение к человечеству, всё больше росла её любовь к насекомым. В них она видела свою защиту, своё спасение. Меня это не могло не расстраивать. Ведь я был человеком. Только люди в её представлении несли зло. С каждым днём она обращалась со мной всё холоднее. Мне отдавались приказы: сходи в деревню, купи еду, укради фрукты. Из верного спутника я превращался в слугу… в насекомого.

— Я тебе не таракан! — Гнев распирал меня изнутри. Как она могла обращаться со мной словно с презренной букашкой?! Я ушёл, до боли сжав кулаки, и целый день с ней не разговаривал. Мне хотелось её придушить. Безумно хотелось.

И всё же я врал. Я был тараканом. Я был самым преданным из её тараканов! Эти бесчисленные полчища тварей подчинялись её воле. А я… я подчинялся лишь её слову. Я готов был безо всякого волшебства её защищать, исполнять любую прихоть. По одному намеку согласился бы отправиться хоть на край света.

Однажды я совершил величайшее преступление в истории. Я убил комара. Он меня укусил. Сам виноват. И всё было бы ничего, если бы это не случилось на глазах у моей спутницы. Гневу королевы не было предела. Я самовольно уничтожил её подданного! Она взъелась на меня, кричала, возмущалась, как я посмел это сделать. Ведь насекомые — безобидные существа. Они малы, слабы и нуждаются в защите. Сожги я целое село с детьми и стариками, она бы и то не так меня осуждала. Мои слова о том, что этот комар сам меня укусил словно растворились в воздухе. Она не желала слушать. Я боялся, что она натравит на меня тараканов. Но пронесло.

Интересно, что сама она без всякой жалости могла расплющить и комара, и муху, и даже таракана, стоило лишь тому сделать что-либо без её дозволения. Однажды она рассердилась на всех букашек и приказала им убраться. Тех, кто не спрятался, раздавила каблуком. Но потом успокоилась. Заплакала. Она сожалела, вымаливала у них прощение, и долго твердила, какая она жестокая королева.

Каждый год повторял предыдущий. Заканчивалось лето. Наступала осень. Деревья небрежно сбрасывали листву. Приятный ветерок сменялся промозглым шквалом. Холод разгонял всех букашек. И в этот момент случалась самая удивительная, самая невероятная метаморфоза, которую когда-либо видел мир! Некогда властная высокомерная королева превращалась в робкую стеснительную девушку. Она была подобна ослеплённому человеку, который учится передвигаться на ощупь. Лишённая своих подданных, она отчаянно искала вокруг хоть какую-нибудь защиту и единственным, кто эту защиту мог ей дать, был я.

Теперь я переставал быть придворным художникам. Я становился в её глазах храбрым рыцарем, способным одолеть всех врагов. Понурая, она слонялась за мной целыми днями. Цеплялась за руку. Умоляла не покидать её ни на минуту. Ныне бывшая королева боялась каждого шороха. Она беспомощно жалась ко мне и тихо сопела в нежных объятиях.

Я торжествовал. Я наслаждался каждым мигом. Мы находили в какой-нибудь деревне заброшенный дом, в котором давно никто не жил — даже тараканы — и селились там. Какое счастье! Никаких насекомых. Мы были одни. Жители помогали нам с едой, с починкой кровли. Никто не подозревал в испуганной девушке ведьму. Нас принимали за уставших путников, по неведомым причинам оставшихся без дома. Я с радостью смотрел, как за окном летают белые мухи — снежинки — и мне безумно хотелось продлить это блаженное время.

Я предлагал спутнице: «Давай уедем далеко-далеко в горы, где всегда зима и лежат сугробы, где нет никаких насекомых. Там у нас будет нормальная жизнь, как у обычных людей». Но она отрицательно качала головой и ещё плотнее жалась ко мне. В это время года я забывал, что девушка рядом со мной обладает волшебным даром. Для меня она сама была божественным даром, который я так боялся потерять.

Но зима не могла длиться вечно. Неизбежно наступала весна. Таял снег, появлялась трава, расцветали луга. Вновь налетали комары, пчёлы, стрекозы, мотыльки и принимались танцевать. От былой робости девушки не оставалось и следа. Она гордо поднимала подбородок, расправляла плечи и радостно выходила приветствовать своих подданных. Она вновь превращалась в королеву. А я опять становился простым придворным художником.

Вместе с прочими насекомыми появлялись и тараканы. С каждым годом их становилось всё больше и больше. Если в первое лето совместного путешествия за нами еле плелись около сотни таракашек, то через семь лет они превратились в здоровенную орду. Во время наших привалов их полчища покрывали собой поляну шагов на десять вокруг. Я с опаской поглядывал на их многочисленные сверкающие панцири, на развевающиеся нивы усов.

С каждым днём они приближались. Всё теснее смыкалось кольцо вокруг нас. И меня это пугало. Даже королева, уж насколько обожавшая своих букашек, стала поглядывать на них с опаской. Она заметила, что ей всё труднее их контролировать. Казалось, что ограждающий от них дар медленно таял. Но это было не так. Просто тараканов становилось больше. Королева сердилась, она настойчиво велела им отойти. Но они возвращались. Они брали числом.

Однажды ночью я проснулся от щекотки. По моим ногам ползало несколько рыжих тварей. Я вскочил и принялся судорожно их с себя стряхивать. Они подошли слишком близко. Рыжее кольцо ужалось настолько, что двое человек уже не могли поместиться в его центре. Я зашагал сквозь шуршащие полчища. Не дай Бог, думал я, наступлю на букашку. Тогда гнева моей спутницы не избежать. Я забрался в повозку, где и досыпал оставшуюся часть ночи.

Наутро меня разбудили отчаянные возгласы:

— Что вы делаете? Отойдите, я вам приказываю! Прочь отсюда! — кричала только что проснувшаяся королева. Но тараканы не отходили. Наоборот, они приближались. Она сидела под деревом, испуганно подобрав ноги. Тараканы сновали у самых её ступней. И вновь я увидел в её глазах ужас — тот самый ужас, который охватил её, когда толпа обезумевших людей собиралась её сжечь.

Кольцо достигло босых ног. Тараканы заползали на щиколотки. Они цеплялись за полы голубого платья. Поначалу опасались, что королева своим даром отбросит их назад. Но волшебная сила на них уже не действовала. И они это поняли. И они воспрянули. Моя спутница не успела сказать ни слова. Лишь взглянула на меня. Но в этом взгляде читалась мольба — мольба о защите, которую я дать уже не мог.

Рыжая волна хлынула вперёд. Она захлестнула жертву. Под хитиновыми панцирями скрылись ноги, затем талия, плечи, голова, руки. Девушка пропала из виду. Вместо неё под деревом барахталась рыжая масса. Она истошно кричала, извивалась, стонала, пока не замокла навечно.

Я не в силах был сдвинуться с места. Прошло время. Рыжая масса начала таять. Тараканы расползлись по сторонам, открыв ужасное зрелище. Под деревом валялась окровавленная куча костей вперемешку с клочками голубого платья. Из опустевших глазниц вылезали последние букашки. Возле черепа раскинулись пышные красно-золотые локоны. Это всё, что осталось от их королевы. От моей королевы!

Тараканы почувствовали свободу. Я думал, они рассыпятся по всей поляне и навеки сгинут с моих глаз. Но они снова собрались в одну орду и принялись шептаться. Вдруг они затихли. И все как один взглянули на меня.

И я побежал. Я бежал со всех ног. Повозку пришлось бросить: стреноженная лошадь паслась на лугу. Я успел прихватить лишь альбом. Позади слышался шорох. Они преследовали меня. Они не могли не преследовать меня. Я делал короткие передышки и заставлял себя двигаться дальше. Надо бежать, иначе их полчища настигнут меня. Я оглядывался: былинки качались из стороны в сторону. Это ветер? Или это бывшие стражи наступали мне на пятки?

В голове мелькают вопросы. Что это было? Восстание? Переворот? Революция? И почему они это сделали? Такие преданные на вид, они в одночасье безжалостно растерзали свою повелительницу. Неужели их покорность была обманчива? Долгое время я думал над этим. Нет, не обманчива. Они и вправду служили ей, они вправду почитали её, они любили её. Но всё же в сердце самого покорного слуги всегда теплится желание уничтожить свою королеву. Ведь даже мне, как я её ни обожал, сколько раз хотелось её придушить. Сколько раз, услышав её капризы, я сжимал кулаки, остужая свой гнев!

Я тогда спасся. Возможно, зря. Я вновь скитаюсь по сёлам, деревням, сплю под деревьями, питаюсь ворованными фруктами. Но теперь уже без неё. Я один. Я не чувствую по ночам прикосновения её рук, тепла её нежного тела, не слышу её тихое дыхание.

И всё же она со мной. Я сохранил её здесь, в своём альбоме. Толстенная кипа рисунков сберегла её красоту. В них она до сих пор порхает посреди луга в окружении тысяч капустниц. И я храню её на этих помятых страницах, как энтомолог хранит в своей коллекции редкую невероятно красивую бабочку. Я буду бродить по свету с одной единственной целью. Поведать миру о ней, об этой удивительной девушке. Пусть все узнают о её красоте, о её чудесном даре, о её судьбе. Мне, конечно, не поверят, но пусть запомнят эту историю как удивительную волшебную сказку, пусть и с печальным концом. Если я только успею об этом рассказать...

Я плохо сплю. Меня одолевает бессонница. По ночам я лежу в кровати и думаю. О ком? О ней. Конечно, о ней. Вспоминаю былые дни. Те славные времена, когда мы были вдвоём. Мои мысли прерывает знакомый шорох. Я смотрю в угол комнаты, но там темно. И всё же я чувствую, что оттуда на меня кто-то пристально взирает. Это тараканы. Эти проклятые тараканы. Они толпятся во мраке, совещаются, заговорщически шевеля усами.

И я срываюсь с места. Я хватаю альбом и уношу с постоялого двора ноги. Я мчусь среди ночи на другую улицу, в другой район, в другой город. Не знаю, сколько я смогу так убегать. Когда-нибудь они меня непременно настигнут. И тогда... Я боюсь представить, что со мной произойдёт. Они меня не оставят в покое. Они не прекратят погоню. Ведь я когда-то был с ней. С той, что повелевала тараканами.