Анна Мухина

Жаборонок

Душным июльским вечером по степной тропинке шли двое. Вслед за ними, вздымаясь над потрескавшейся, еще хранящей дневной жар землей, бежали бурые облачка пыли. Чёрные балахоны путников были порядком истрепаны, башмаки просили каши. Один из шедших, долговязый, с курчавой пышной шевелюрой, шагал босиком, неся свои ботинки, связанные шнурками, за спиной. Второй, рыжеволосый и юркий, как ящерица, едва поспевал за ним, и потому почти бежал, весело подпрыгивая.

– Варфоломей, да постой, куда торопишься? Ведь удрали, ей-богу, удрали же, а? – говорящий захихикал. Но спутник не разделил его радости, он оставался мрачен и все так же тороплив.

– Ай да мы! – продолжал первый. – Переполоху-то, небось, наделали! Слышь, а Карбий-то, Карбий! Прямо измучился весь. Он на выходе заклинание творит, а дверь хоть бы хны! Так и шпарит, дубина, а дверь-то… – И он опять зашелся в смехе.

– Отвяжись, Фомка, – кратко попросил второй, озираясь по сторонам.

–– Эх, силён ты! – Фома и не думал молчать. – Всегда не любил я эту вашу магию. Вот, думаю, несут бред и еще руками машут. А тут… Слушай, научи, друг, как ты заклинания, того… Слышь, ну, научи!

– Нашел время, – досадливо ответил Варфоломей. – И вообще, не получится у тебя.

– Чего это? – Фома даже задохнулся от возмущения. – А кто тебя из подземелья вызволял? А кто ключи для тебя умыкнул, на блюдечке с голубой каемочкой доставил? А кто тебе котов приволок?

– Дурацкое дело не хитрое! Свистнуть ключи у глухой тетки из-под подушки! Тоже мне, подвиг. Нет, Фомка, не получится из тебя мага, даже и начинать не стоит.

– Зазнался, значит? Эх, ведь говорили мне. Ну, подожди… – Фома нагнулся к земле, поднял маленький, как горошина, камень, подул на него и, старательно сопя, забормотал что-то в ладонь, время от времени поднимая голову. Наконец он разогнулся и бросил камешек вслед уходящему Варфоломею. Не останавливаясь, тот нелепо взмахнул руками, ноги его подвернулись и он рухнул на землю, растянувшись во весь свой почти двухметровый рост.

– Получилось! – торжествующе завопил Фомка. – Кое-что умеем! А, как? Слопал?

– Идиотский фокус, – презрительно сказал Варфоломей. – Дурак.

– Кто дурак? – угрожающе осведомился Фомка.

– Бабулин внучек, – откликнулся Варфоломей, и спустя мгновение парочка уже, сцепившись, покатилась по земле, молотя друг друга руками и ногами и краснея от натуги. У рослого Варфоломея были все шансы выйти победителем из этой, предыдущих и всех последующих потасовок, если бы не его природная медлительность и привычка крепко задуматься перед тем, как что-то сделать, совершенно неуместная в драке. Короче говоря, через пять минут, Фома, как уж, выскользнул из-под левого плеча противника и оседлал того, издав торжествующий индейский вопль.

– Ну, так как ты меня назвал? – Варфоломей что-то мычал, водя носом по земле, и выделывал ногами всевозможные кренделя, пытаясь скинуть противника. Но этот номер, как обычно, не проходил.

– Ладно уж, – мрачно произнёс он наконец. – Кончай, давай. Мир.

Пытаясь хоть как-то оправдать для себя свое нынешнее незавидное положение, он приложил ухо к земле и, вспоминая курс биолокации, направил свои мысли навстречу возможного преследования. Некоторое время ничего не было слышно, кроме сопения Фомки, потом к нему примешался писк какого-то степного грызуна, вкрадчивый шорох ползущей змеи и еще что-то, какой-то далекий и неясный шум.

– Ну, что там? – спросил Фома. Подождав минуту, глядя на распростёртого на земле товарища и притоптывая от нетерпения, он свалился рядом и последовал его примеру.

– Да тише ты, – досадливо сказал Варфоломей и снова прислушался.

– Всадник, – сообщил он наконец, поднимаясь и отряхиваясь. – За нами едет.

– Двое, – тут же возразил Фома. И желая придать весу своим словам, добавил: – У первой лошади сбита правая передняя подкова.

– Чеши, – отозвался немногословный Варфоломей, и пара снова зашагала к горизонту, привычно переругиваясь.

Они шли, пока солнце не опустилось, и не побагровела большая туча, как подушка, лежащая на западной границе небосвода.

– Еще час, и он нас догонит, – сказал Варфоломей.

– Улетим? – тут же предложил Фома.

– Скоро ночь. Куда мы ночью? – вопросом на вопрос задумчиво ответил Варфоломей и пошевелил в воздухе пальцами: – Я вот… Или лучше это…

– В корову? Не хочу! Почем знать, может, тут водятся волки?

– А пастух на что? Я же пастух, – миролюбиво ответил Варфоломей.

– Не, этот номер здесь не пройдёт. Что это за пастух, сумасшедший, что ли? В степи, где ни травы, ни воды, ночью пасет корову? И вообще, – продолжал Фома, подумав, – Если этот из наших, он просекет. Ха! Стандартная, примитивная магия!

– Ну, – неуверенно протянул Варфоломей. – Может быть… Дерево и птица? Избушка и лесник?

– Степник, – саркастически поправил Фома и с сожалением покачал головой: – Примитивно мыслишь. На материале народных сказок.

– Предложи сам.

– Очень просто, – Фома немедленно воодушевился. – Грандиозная хитрость! Значит так. Вот они едут…

– Он.

– Посмотрим. Едут, значит. Жарко и хочется пить. И вдруг пруд. Травка там всякая, кустики, лягушатина стрекочет… Они, конечно, сразу к воде. Без всякой задней мысли, заметь. Потому, как не до этого. А в пруду я. Домовой. То есть водяной. В общем, знает только ночка темная… Кони – были ваши, стали наши. А? Ну, как?

– Надо подумать, – как обычно заявил Варфоломей.

– Чего думать? – заорал Фома. – Некогда! Смотри, что делается? – и указал в сторону горизонта. Лучи заходящего солнца высвечивали пока ещё крохотное, далёкое облачко пыли, смутно напоминающее чей-то силуэт. Было ясно, что пройдет совсем немного времени, и всадник, а может, и всадники, если их двое, будет здесь.

– Пруд, – медленно произнёс Варфоломей. – Пруд. Пруд...

Он очертил палкой на сухой земле круг, изобразил внутри замысловатый знак, похожий на паука, прикрыл глаза, что-то соображая, и забормотал. Фома вертелся рядом и заглядывал ему в лицо. Варфоломей то возводил глаза к небу, то опускал их вниз. Постепенно его бормотание перешло в громкий речитатив.

– Махдум плика сонтум брикалис, – почти пел он, взмахивая время от времени широкими рукавами. – Плика трамс… трамс… – тут он запнулся, неуверенно оглядываясь.

Фома, горя желанием вмешаться, тут же подсказал подслушанное им где-то и на его взгляд полезное слово:

– Констрактум.

– Констрактум… – машинально повторил Варфоломей и снова остановился.

Прямо перед ними, шипя и мерцая мягким фиолетовым туманом, сконцентрировался огромный шар. Опустившись на землю, он неожиданно легко оттолкнулся от неё и повис в полуметре высоты. Внутри него что-то медленно шевелилось.

– Ну, давай, Варфоломеюшка, – зашептал в благоговейном ужасе Фома. – Че дальше-то?

– Н-не знаю.

– Как не знаешь? А кто знает?

– Забыл я, – деревянным голосом сказал Варфоломей. – Давай лучше ты.

– Как я?! – всполошился Фома, в ужасе глядя на застывшее лицо друга. С минуту понаблюдав, как тот прикладывает ладонь ко лбу и беззвучно шевелит губами, пытаясь припомнить заклинание, Фома в отчаянии шагнул к шару и, секунду помедлив, по самые локти погрузил руки в белую влажную субстанцию. Потом зажмурился, резко развел ладони в стороны и крикнул заклинание, вернее, набор слов, пришедший ему в голову.

– Нет! Не то! – страшным голосом закричал вдруг очнувшийся Варфоломей. – Дурак!

– Сам… – пискнул Фома и, не успев больше ничего сказать, втянулся и исчез внутри шара.

Побледневший Варфоломей забегал вокруг, зачем-то нагибаясь и заглядывая вниз.

– Фомка, где ты? Фома-а-а!!!

Облако перед ним тихо потрескивало.

И Варфоломей, тряхнув курчавым чубом, шагнул прямо в шар. Шагнул и пропал так же бесследно, как Фомка.

 

***

Душный вечер закончился, наступила ночь. Над землей повисла яркая луна. Всаднику, который ехал издалека и порядком подустал, совсем не улыбалось ночевать прямо в степи. Да и его пегий ослик тоже нуждался в отдыхе. Вообще-то, путник рассчитывал добраться до места засветло, но то ли неправильно рассчитал время, то ли взял немного в сторону и тем удлинил свой путь.

Куда теперь? Он остановился, раздумывая. Внезапно ослик поднял голову, фыркнул и потрусил на восток. Всадник не стал сопротивляться. Через некоторое время к своему удивлению он уловил запах влажной травы и заливистые лягушачьи трели.

Ослик принес его к небольшому уютному пруду, покрытому ряской. Берег был мягким от густой травы, тут же высился казавшийся тёмным конусом какой-то куст. Оба – и животное и человек – кинулись к воде. Но не успел путник склониться над темной влагой, как чья-то тяжелая ладонь легла ему на плечо и резко развернула.

– Стоять, паршивец, теперь не уйдешь! Ну-ка, посмотрим, кем ты прикинулся. А это, стало быть, осел? Мамочка дорогая! Нечего сказать, удачно придумано! – и напавший захохотал.

При свете луны говорящий был отлично виден. Это был мощный обезьяноподобный субъект, обладатель голой, как коленка, головы и большой бородавки на подбородке. Он схватил за шиворот и еще раз встряхнул низенького человечка.

– Что вам нужно, – пролепетал тот, – если денег, то ей-богу… – проговорив это, он вспомнил, что его потайной карман с суммой, доверенной ему сельским сходом, надежно зашит в сюртуке и вряд ли будет обнаружен, по крайней мере, в ближайшее время. С этой мыслью он почувствовал себя немного увереннее.

– Я – староста… Ой! Отпустите, я задохнусь, прошу вас! – человечек захрипел и задёргал толстыми ножками, пытаясь дотянуться до земли. Наконец волосатый кулак разжался, и староста грохнулся на четвереньки.

– Гримдар Сьюка Ойли к вашим услугам, – сказал он, поднимаясь и растирая побагровевшую шею. – Я надеюсь, вы также представитесь…

– Ну, если ты Грим… как там?

– Гримдар Сью…

– Я и говорю. Если ты этот самый Грим, то я – цыганский барон. – И верзила снова захохотал.

– Кто? – сипло спросил Сьюка и тут же спохватился: не по сану было гварскому старосте вот так, просто, робеть при каком-то проходимце. – Вы, наверное, что-то путаете. Уверяю вас, я совсем не тот, кого вы желали видеть. Я староста Гварской общины. Это село неподалеку, немного западнее. Может, знаете?

– Складно врешь, Фомка.

– Что вы! Меня попросили… меня послали…Бог мой, – внезапно сменил тему разговора хитрый Сьюка. – Я и не подозревал, что в этой глуши есть такой замечательный водоём! Нельзя ли мне, наконец, напиться, господин …э-э-э…

– Валяй, – хмуро ответил тот, буравя старосту маленькими глазками. – Только учти: убегешь – догоню.

Сьюка заскользил по прибрежной глине к воде. Напившись, он умылся, а затем вытащил из кармана большой носовой платок в красную клетку и старательно вытер мокрые лицо и руки.

– Фафа! – позвал он. – Иди сюда, мальчик мой.

– Кто-кто? – изумлённо спросил обезьяноподобный.

– Фафа – это мой осёл, – словоохотливо объяснил Сьюка. – Добрейшее и преданнейшее животное, знаете ли…

– Знаю, еще бы мне не знать этого осла. – Обезьяноподобный зевнул, поскреб свою бородавку, потом вытащил из дорожного мешка мотки веревки, которые при свете луны показались Сьюке просмоленными.

– Вот. Заговоренные. Будем спать, – с этими словами он сперва спутал ноги ослу, а потом связал причитающего Сьюку.

– Протестую! М-мерзавец! Что вам от меня нужно?

– Мне? А ничего. Вот завтра отведу вас домой. То-то папка обрадуется.

Старосту, словно тюк, свалили под кустом. А сам верзила улегся неподалеку и тут же оглушительно всхрапнул.

 

***

Сьюке не спалось. Во-первых, на его лице паслись комары, а он даже не имел возможности влепить себе хотя бы пару хороших пощечин. Бедному старосте с его комплекцией и солидным брюшком приходилось то и дело переворачиваться, жутко гримасничать, даже мычать. Положение особенно обидное, если учесть, что обезьяноподобный преспокойно храпел неподалеку. То ли все ему было нипочем, то ли эти вампиры его боялись и облетали стороной. Во-вторых, он не мог видеть своего ослика, и при мысли о бедном Фафе сердце доброго старосты сжималось.

Наконец, неожиданно для себя он все-таки задремал. Снился ему беспокойный сон, в котором один веснушчатый балбес из младшей группы воскресной школы донимал его допросом о символическом значении снов Иосифа и почему-то норовил вытащить из-под учителя красную бархатную подушечку. Сьюка долго терпел, но, в конце концов, поступившись своими педагогическими принципами, размахнулся и наградил невежу такой затрещиной, что сразу же проснулся.

Лежал он, уткнувшись носом в траву. Не без труда перевернувшись на спину, он увидел, что на небе еще по-прежнему горит луна, и пейзаж все тот же. Над головой раскинулись ветки куста, и, хотя ветра не было, что-то там едва заметно шевелилось и шелестело листвой. Присмотревшись, Сьюка разобрал, что по ветке, раздвигая листья и перебирая перепончатыми лапами, ползет кто-то… Жаба, что ли? Странная это была жаба: ее кожистое тело покрывали редкие пучки перьев, самый пышный из которых был сзади. Добравшись до конца ветки, существо потянулось плоской мордой к луне и замерла. «Лета-ать, – разобрал Сьюка протяжное. – Лета-ать…»

– Что? – спросил он шепотом.

Жаба равнодушно скосила на него глаза и опять затянула свою песню, похожую на хриплый вой пожилого комара.

– Боже мой, – торопливо забормотал Сьюка, – Иже еси на небесех… Эй ты, как тебя, – тут он переменил тактику и попытался повернуться к спящему верзиле, в темноте похожему на бревно. – Это твои штучки? А ну! Кончай сейчас же!

Обезьяноподобный храпел.

– А вдруг он ни при чем? – пришло в голову Сьюке. – А вдруг это я сошел с ума?

Он собрал остатки своего здравого смысла, глубоко вздохнул и попытался успокоиться: «Ну, подумаешь, большая жаба. Перья? Природа еще и не такое выдумает». Между тем странный зверь тихо раскачивался на ветке, как псаломщик из церковного хора, и луна зажигала зловещие зелёные веснушки в его глазах.

Поскольку наложить крестное знамение у Сьюки не было никакой возможности, в конце концов он не выдержал и поступил, как неотесанный мирянин – резко задрал обе связанные ноги и удачным броском пнул жабу в толстый урчащий бок.

И тут произошло неожиданное. Жаба сорвалась с ветки и взлетела, истерично взмахивая бахромчатыми ластами. Она сделала круг над прудом, упиваясь своим полетом, и завизжала прежнее:

– Лета-а-ать!

Резкий порыв ветра – и округлое тельце со всего маху шлепнулась в воду. Но уже через минуту жаба вынырнула и завозилась, устраиваясь на широком листе кувшинки. Время от времени она встряхивала мокрыми перьями и влюблённо щурилась на луну.

 

…Остатки ночи Сьюка провел, убеждая себя в том, что расшалившиеся нервы и нездоровая печень, в отличие от всего остального, самые настоящие. Уже давно, как не раз говорил ему знакомый аптекарь, следовало заняться своим здоровьем: начать бегать трусцой и навестить местечко Бартики с целебным бальзамным источником. «А какой там сидр! Блаженство…» – с тоской вспоминал Сьюка.

А время катилось к рассвету, и вокруг было довольно мерзко – мокрая от росы трава и полчища совершенно озверевших комаров.

С самым первым робким лучом солнца измученный Сьюка снова провалился в тревожный сон. И снова приснился ему тот же маленький хулиган. Видимо, он решил отомстить за несправедливую, на его взгляд, оплеуху и принялся без лишних слов выдергивать любимую подушечку наставника прямо из-под его седалища. На этот раз схватка была короткой. Сьюка героически сопротивлялся, делая суровое лицо и изо всех сил вжимаясь в кресло, но молодое поколение победило. Староста был свергнут и полетел вниз самым позорным образом.

Ему показалось, что земля куда-то ползёт. Куст над ним скрипел и шатался. Сьюку бросило вбок, и прямо из-под него, выгибаясь, полезла на свет большая черная змея. Потом еще одна и еще. Бедняга откатился в сторону и крепко стукнулся лбом о булыжник.

Когда старосте удалось перевернуться и поднять голову, оживший куст стоял у самого пруда, как ни в чём не бывало полоская в воде свои корни. Но каким образом он там оказался?

– А-а-а, – сказал многострадальный Сьюка, решив пока не рассуждать.

Куст снова потянулся ветками к воде и устроил такой душ, что оросил едва ли не всю поляну. Затем он плавно развернулся и двинулся прямо к старосте. За ним, как шлейф, тянулась по земле глубокая черная траншея.

Сьюка снова выдал свое безумное «а-а-а» и лишился чувств.

 

***

– Окочурился, что ли? – озабоченно бормотал обезьяноподобный, склонившись над толстяком и хлопая его по щекам. – А ну, вставай! – завопил он, потеряв терпение. Сьюка на мгновение открыл глаза, улыбнулся и снова впал в то же безнадежное состояние.

– Встать! – вопил верзила, снова и снова отпуская пинки лежащему. – Не думай, что я поволоку твою чертову тушу на лошадь, сам забирайся! Встать!

Отчаявшись привести в чувства старосту, он рванулся было к стоящему в стороне ослу, но не успел сделать и нескольких шагов, как споткнулся обо что-то и грохнулся на землю.

– Что за… – грозно начал обезьяноподобный и осекся. Сзади на него навалилось нечто холодное и скользкое, обняло и крепко сжало в объятиях. Сотни маленьких рыб заскользили по лицу и телу, залезли в глаза и рот, лишили зрения и слуха. Какие-то тонкие змеи опутывали ноги, цеплялись за руки и тянули вниз. Верзила сражался, как боевая горилла: извивался, грыз и рвал змей зубами, кусался и рычал. Он вопил так громко, что перепуганному Фафе, невзирая на путы, удалось сделать несколько прыжков и спрятаться в зарослях осоки.

…Но закончилась битва довольно быстро. Обезьяноподобный был зарыт. На поверхности осталась голова с исцарапанным лицом и выпученными глазами. Лысый череп и шея были покрыты прилипшими листьями. Вокруг в изобилии валялись куски обломанных прутьев, а земля выглядела так, как будто тут поработало стадо бешеных кротов.

– На войне как на войне, – сказал Варфоломей, отряхиваясь и рассматривая свое отражение в воде.

Из пруда на него таращилась его собственная голова, поросшая тонкими молодыми веточками с еще клейкими нежными листочками. Они быстро опадали, ветки ссыхались, начинали виться и постепенно превращались в курчавую варфоломеевскую шевелюру. Мощные заросли нижних веток шевелились и тряслись. Во все стороны летела листва.

– Ну, – сказал Варфоломей с отвращением, – ну, давай же!

Из гущи веток высунулась кисть руки, на безымянном пальце которой синело чернильное пятно, сжала и разжала кулак, а потом изо всей силы ухватилась за соседние прутья и принялась нетерпеливо их дёргать. Они отваливались один за другим. Вскоре показалась вторая рука и обрывки черного балахона. А вот корни вели себя просто омерзительно: они все время норовили снова уползти под землю, змеились, делали предательские подкопы и выбрасывали вверх фонтаны из сырой глины. Наконец их движения стали медленнее, они сплелись в тугой шевелящийся клубок и образовали некое подобие ступней.

– Эй! – закричал Варфоломей. – Стой! А где ботинки?

Само собой, ему никто не ответил. Варфоломей нагнулся и извлек наполовину зарытую в землю подметку. Это было все, что осталось от его знаменитых всепогодных ботинок, которыми он так гордился.

За его спиной хихикнули.

– А вот и Карбий! – с чувством произнес кто-то, – Ну что, пенёк? Обезьяна лысая. Орангутанг безмозглый. Крыса вонючая. За нами послали? А вот фиг тебе, а не Варка с Фомкой!

Варфоломей обернулся. Напротив головы сидела огромная жаба, покрытая нелепыми пучками сизых перьев. Обезьяноподобный тупо моргал и мычал. Наконец он выдавил изо рта большой зеленый ком из жеваной листвы и спросил тревожно:

– Ты хто?

– Жаборонок мы, – ответила жаба.

– Фом-ка? – медленно, по складам уточнил Карбий, словно не веря себе. – Фомка? – Он икнул, с отвращением плюнув последней порцией листвы. И задумался. Наконец морщины на его лбу разгладились.

– Идиоты! Придурки! – заорал Карбий, неожиданно вернув свой природный зычный баритон.

– Как думаешь, это он нам? – удивился Варфоломей.

– Ускакал! Дубины! – продолжал вопить тот. – Задержать! Вернуть! Че сидим, фраера?! Ноги, ноги!

– Ага, понятно. Глянь-ка, – и Варфоломей указал на север, где уже довольно далеко мелкой рысью мчался в облаке пыли рыжий конь. На нем, неуверенно болтаясь в седле, пригнувшись, сидел толстый староста Сьюка и что есть сил хлестал поводьями. Вслед за хозяином торопился верный Фафа, но здорово отставал. – И когда только он успел освободиться и деру дать?

– Идиоты! – вопил между тем Карбий, пытаясь вывернуться из земли и гримасничая от натуги. – Знаете, что теперь будет?

– И что же? – спросила жаба. Она плюнула длинным языком, сцапала пролетающего мимо комара и уставилась на облака. Снова ее посетила печаль о пережитом ночном полете. Полет был прекрасен, а настоящее казалось категорически безобразным и потому ненастоящим.

– Сейчас этот Грим-как-там-его, – продолжал Карбий, – вернется в село и скажет своим, что видел говорящую жабу.

– И чего?

– Придурки, – проворчал Карбий, – совсем не в курсах, да? Так я вам, детки, скажу, что неделю назад в Гварах мор начался. Хворать людишки стали и помирать целыми семьями. Скотина какая тоже полегла. К Трегу побежали, конечно, потому что куда ж еще? Места тут – сами знаете: три села и Школа. Ну, а Всеохватнейшего они так достали со своими жалобами, хотелками да бедами… Возьми он и скажи: вот когда жабу говорящую отыщете, все и разрешится.

Варфоломей и Фомка смотрели на Карбия, широко открыв глаза.

– Дальше понятно, – продолжал тот. – Кому-кому, а Трегу здесь верят крепко. Поэтому селяне с сачками ломанулись на Бурыкину гать. Жаб, лягушек и даже тритонов отловили – не сосчитать. И хоть бы одно земноводное слово молвило. Ну, все ясно?

– И сход послал старшину снова к хозяину, – помедлив, предположил Варфоломей. – Денег, небось, с собой дали. А тут мы. Вернее жаборонок.

– Вот-вот, – поддержал его Карбий. – Только толстячок не сразу это сообразил…

– Так, – Варфоломей решительно оглянулся. – Пошли-ка, Фомка, отсюда. И побыстрее. – Он поднялся и, кивнув товарищу, зашагал прочь. Парочка была странная: босоногий долговязый субъект в изорванном грязном балахоне и громадная жаба, прыгающая сразу метра на два.

– Эй! – взволнованно кричала им вслед голова. – Стой, братва, поговорим! Эй, чего скажу! Некуда вам идти, вот что. Лучше вернитесь. Веники, все равно он вас везде найдет, он вас…

Позади двух спутников еще голубел пруд, зеленели влажной травой берега, мирно шелестела осока. Но не успели они отойти на приличное расстояние, как над водой сгустился туман, собрались тучи и понеслись куда-то тяжелой фиолетовой стаей. Вскоре пруд высох до основания, полегла осока, а нежная травка превратилась в заросли сухих степных колючек. И вот уже не найдешь места, где все это произошло, если бы не голова Карбия, изрыгающая проклятия и сверкающая лысиной под ярким полуденным солнцем.

 

***

В бескрайней степи, что простирается вплоть до небольшой речки под названием Быстрая на севере, а на юге упирается в Гварские скалы, на бурой потрескавшейся неприветливой земле стоит старинное каменное здание. Этот дом со странно покосившейся и ушедшей в землю левой половиной хорошо известен местным. Они называют его Школой. Школа и школа. Понятно. Объяснять никому в голову не приходит. Заведовал школой, а вернее сказать владел – и ей, и учениками – их милость Трег Всеохватный и Всевладеющий, Живущий и Возрождающийся, Исчезающий и Появляющийся вновь и так далее – всего тридцать два титула. Желающих поступить в это учебное заведение и стать магами всегда находилось в избытке – и среди местной детворы, и из числа специально доставленных сюда чад, родители которых смогли оплатить проводника, чтобы перейти скалы. Однако порядки в школе царили суровые: из двадцати поступивших новичков выпускниками становились в лучшем случае трое. О, это были порядочные чародеи – народ осторожный, молчаливый и недоверчивый. А слабаки вылетали ещё на первых семестрах. Опоздание на утренний сбор, невыученный урок, шалость квалифицировались как «недостойное мага поведение» и, конечно, влекло за собой наказание. За первое нарушение следовал всего-навсего холодный карцер. А вот уже за второе «рецидивиста» отправляли в подвал, где кишмя кишели здоровенные наглые крысы, и выжить там можно было, только вооружившись мечом и заклятиями, освоенными к этому времени. Те же, кто осмелился проштрафиться в третий раз, просто исчезали, и говорить об их судьбе никто не решался.

За год набиралось немало желающих покинуть школу, не дожидаясь битвы с крысами и последней, самой таинственной кары. Кто-то сбегал к селянам, которые, случись у мальца немного золотых, прятали его до поры, а то и переправляли назад, на родину, тайными горными тропами. Еще местные охотно предоставляли убежище магам-недоучкам, чьи знания могли хоть как-то пригодиться в хозяйстве. Тому, кто самостоятельно отправлялся в поход по скалам, никто не завидовал. В Гварских горах неопытные одиночки не выживали, это знал всякий.

Варфоломей к концу третьего семестра умудрился получить уже два взыскания, и второе едва не стоило ему жизни, если бы шустрый Фомка не смотался под видом необходимости закупки свежих сливок для утреннего кофе их милости Трега в живодерню, расположенного неподалеку села, и не привез оттуда трех здоровенных котов. Коты приняли основной удар на себя и пали смертью храбрых, перед тем уничтожив не меньше сотни грызунов.

Как бы там ни было, спасшийся Варфоломей снова проштрафился, так как воспользовался помощью извне, что категорически воспрещалось. Даже если помощником был Фомка, внук старой школьной ключницы Мавры. Шебутной, драчливый, лентяй и лоботряс Фомка учебу ненавидел всей душой, магии не доверял, зато радостно влипал во всяческие авантюры и, опекаемый своей громогласной и склочной бабулей, ничего не боялся. Поэтому, улучив момент, когда хозяина в очередной раз не было в школе, он схватил ошеломленного Варфоломея за рукав и, красноречиво живописуя освобождение от треговых пут и детали предстоящего путешествия, с лёгкостью уговорил товарища бежать. Вот как случилось, что еще до рассвета они пустились в неблизкий путь.

 

***

– Варфоломеюшка, – ныл по пути Фома, – а давай обратное заклинание, а? Нужно срочно избавляться от жабы, ты ж понимаешь. Ну, не могу я так. Пусть бы летать. Но каждый раз мордой в пыль и комаров жрать не могу я больше, Варфоломеюшка.

Его спутник шагал и отмалчивался.

– Нагонят нас местные, – продолжал Фома, – или Трег раньше. Ты же в школе тогда, помнишь, двери заговаривал? Маг ты, маг, Варка, я знаю. Ну, полколдуй немного.

– У меня вот карман большой, – вместо ответа предложил Варфоломей. – Полезай-ка туда. Там удобно. И не видно…

– Ничего себе! – возмутился Фомка. – Благодарю покорно. Лучший друг, карманный вариант. У тебя совесть есть? Давай, колдани, авось, чего и выйдет.

– Вряд ли… – неуверенно проговорил, начиная сдаваться, Варфоломей.

– Давай, давай. Только быстрее.

Варфоломей тяжело вздохнул, уселся сам и посадил Фомку на колени, набрал в ладони тёплой пыли прямо из-под ног и принялся старательно растирать её пальцами, время от времени что-то пришёптывая. Затем насыпал это снадобье на жабью спину и провёл руками по серо-зеленым бокам.

– Ну? – вопросительно произнес Фома. Вместо ответа Варфоломей неожиданно вскрикнул и резко вскочил на ноги. Фома, словно груша, свалился с его колен, перевернулся в воздухе и удачно приземлился на лапы. Вытаращив глаза, начинающий маг смотрел, как покидает фомкину спину необычная птичья растительность. Перья расползались быстро, как тараканы, тут же прячась под камни и в траву. Последним уполз, торжественно покачиваясь и то и дело заваливаясь на бок, толстый пучок перьев с хвоста. Уже через две минуты жабье тело было абсолютно голым и отливало под солнцем сизым блеском.

– И-и… – сказал Варфоломей.

– А? – спросил Фома.

– …звини. Это…

– А? – снова переспросил Фома.

– Вот, – и Варфоломей вытер пот со лба и развёл руками, давая понять, что волшебство кончилось. Фома ещё минуту неуклюже пытался завести голову, чтобы взглянуть на собственную спину, наконец, придя в себя, тихо поинтересовался:

– А обратное?

Варфоломей виновато молчал.

– Заклинание? – уточнил Фома.

Варфоломей молчал.

–Ты же знаешь!

– Не знаю я.

– Как не знаешь? А кто заговоренную дверь держал? Тогда, в школе?

– Я не… – смутившись и густо покраснев, признался Варфоломей. – Я ее просто поленом покрепче припер, она и того…

– Не верю! – трагическим дискантом взвизгнул Фомка. – Какое полено? А Карбий? А дверь?..

– Так это… Карбий тоже думал, что…

– Не верю! – завопил Фома, успешно усваивая занудное амплуа старика Станиславского. – Не верю!

И от отчаяния он сиганул так, что Варфоломей тут же потерял его из виду. Потом из травы снова взметнулась туша великолепного защитного колера, длинные ноги лягнули воздух, еще и еще раз раздался сухой шлеп о землю.

По прошествии четверти часа Фомка обнаружился лежащим на россыпи камней, неподалеку от болезненной сосенки. Выглядел он тоже неважно. Мощные лапы были раскинуты широко в стороны, а глаза подернуты мутной пленкой.

– Эй, – тихо позвал Варфоломей и, не зная, что предпринять, побрызгал на лежащего из походной фляжки. Фома не подавал признаков жизни.

 

– Класс! – произнес у него над ухом чей-то звонкий голос.

Варфоломей вздрогнул от неожиданности и поднял голову. Над ним возвышалась девица, худая, как жердь, с длинной светлой косой, сероглазая и веснушчатая.

– Сам поймал? – завистливо спросила она, азартно лузгая семечками. – Где это водятся такие? Мы надысь с папаней на Бурыкину гать ходили, дак и то одна мелочь. Не те жабы. А это, небось, та самая. Потому что, – она хихикнула, – последняя осталась. Чего молчишь-то? Слу-ушай, – протянула она после паузы. – А может, продашь? Квелый он у тебя. Того и гляди, наши придут. От них-то ты ничего не дождешься, кроме палок. Тем более, за снулого. Так что думай быстрей. И переодеться бы тебе надо, – добавила она вполголоса. – Я-то ничего, а гварским сейчас не до беглых. Хворают, злые, как черти. А я бы тебе и одежки какой нашла и подшамнуть чего... Пошли, а?

Варфоломей потерянно молчал. Фомка лежал все так же неподвижно. Что делать, было совершенно непонятно.

– Эй! – обернувшись и махнув рукой, воскликнула девица радостно. – Давай сюда, Агаша! Жаба нашлась!

– Сеструха моя, – пояснила она Варфоломею. Но того уже рядом не было.

Черный балахон поступил совсем глупо: схватив жабу, он рванул к скалам. Вскоре Варфоломей уже карабкался на крайний кряж, то хватаясь за выступы, то прижимая тяжело отвисающий карман. Да еще босой. Девушки поахали, пожалели, что не им жаба досталась, а тут и соседи стали подтягиваться.

Вскоре толпа хмурых, изможденных, с запавшими глазами селян окружила скалу. Они гомонили, размахивали палками, то суля награду, то побои сбежавшему с ценным зверем недомагу. Последовать за ним на скалу никто не решался. Тем более Варфоломей был почти у вершины. Обступив осыпающиеся мелкой галькой нижние уступы, люди колотили по ним, требуя, чтобы беглец спустился.

И Варфоломей стал спускаться. Сначала из-за камня показались его окровавленные ступни. Потом черные, хлопающие на ветру, обрывки балахона. Рукой этот недомаг бережно придерживал карман. Это хорошо, значит, жаба была при нем. Селяне оживились, послышались ободряющие восклицания, глаза загорелись надеждой.

 

***

…Добравшись до вершины, Варфоломей вытащил из кармана Фомку и посадил на самый верхний камень. Здесь было свежо, витал пряный ветерок, полез паук, прочертила по камню хвостом ящерица, пробивались, лезли к свету какие-то ростки. Даже в опасных Гварских скалах, непроходимых, безлюдных, обветренных, не прекращалась жизнь. Она была повсюду.

– Ты не сиди тут, – сказал на прощанье другу Варфоломей. – Схоронись где-нибудь, авось, не найдут.

Фомка ничего не понимающим взором созерцал окрестности. Непривычно лысый, безмолвный и все еще вялый.

– Ну, пока! – проговорил Варфоломей, отступая. – Я пошел.

И он помахал стоящим внизу, показывая, что спускается, и полез, стараясь делать это как можно медленнее. Пока его ждут, Фомка очухается и ускачет. А то ведь схватят, разорвут, пустят на исцеляющее варево. Варфоломей вздрогнул от страшного видения и остановился. Еще минута, еще. Потом, кривясь от боли, продолжил спуск.

 

Сразу с десяток рук ухватило его за балахон и дернуло. Лохмотья полетели в разные стороны. Ткань, претерпевшая столько злоключений, стала совсем ветхой и даже не трещала. Карман тоже разорвался сразу же. Оттуда выкатился круглый каменный голыш. Толпа охнула и загудела. Кто-то тряхнул Варфоломея за плечо, кто-то сразу врезал по скуле.

– Где она? Где жаба? – слышалось отовсюду. Варфоломей видел вокруг себя лица, полные разочарования и тупой злости. Больные и уже слабеющие люди продолжали надеяться на чудо, только где его было взять?

Сказать им, что ли, что великий Трег обманул их? Кто поверит недоучившемуся и позорно сбежавшему из школы Варке? Видали здесь таких недомагов.

Тычки и пинки летели уже со всех сторон. Некоторые, преодолев страх и болезненную немочь, попытались повторить его путь и уже карабкались по круче. Двое сорвались, несколько долезло. И ни один не обратил внимания на большую уродливую птицу, сорвавшуюся было в пропасть и внезапно взлетевшую ввысь. Нужна была жаба. Говорящая жаба, чудесная жаба, которая излечит все село.

– Лета-а-ать… – Наверное, Варфоломей ослышался. Наверное, так пел песок, сыплясь по склону.

Селяне перебрали едва ли не всю вершину по камешку, обыскали расселины. Вернулись ни с чем и, обозленные, снова накинулись с кулаками на Варфоломея и обнадежившего всех Сьюку.

А где-то далеко в Гварских горах, не выдержав нового полета, должно быть, рухнул без сил Фомка. Лежит на раскаленных камнях. Морда, похожая на кошелек, перепончатые лапы и радостный изумленный взгляд. Ведь птица же! Жаборонок.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...