В темной затхлой комнате чуть слышно потрескивала свеча. В углу слышался цокот паучьих лап. Где-то внутри стен, во мраке, возились мыши, оглушительно пища. Под каплей воска бил крыльями обожженный мотылёк, глухо ударяя по столу.

Гейд резко поднялся с пола. Наваждение пропало. Комната снова стала тихой — ни звука. Ноги тряслись. Он часто прерывисто дышал, бешено переводя взгляд между свечей и окном. Месяц бледно улыбался, зловещий, казалось, мёртвый. Старинный ритуал тяжело ударил по голове, болью звеня глубоко внутри, сковал тело, сдавил дыхание, лишь с тем, чтобы не дать превратиться ему, Гейду, будущему лучшему чародею. Это все бабка подстроила, хочет оставить его в своей тени. Он ещё этой мерзкой ведьме покажет, вот только надо стать лучшим колдуном. Он, Гейд, чувствует магию как никто другой.

Старая ворожея спала на лавке, застеленной коровьей шкурой. Лицо ее поминутно вздрагивало, хмурилось. «Прокляну старую», — юноша подобрался к бабке и тихо ножом срезал прядь чёрных ещё волос. Глаза ее будто открылись, и он замер в страхе, да пронесло - в темноте показалось. В комнате еще оставался огарок свечи. «Я видел, как она проклинает, ее прокляну»,— он твердо уверился в своей правде. Бабка знает, что он сильный колдун, бабка не хочет отпустить. Под ногой скрипнула гнилая половица. Старуха заворочалась, закряхтела. Гейд остановился, не дыша, не двигаясь. Не проснулась. Выскользнул за дверь, и, схватив кусок глины под крыльцом, быстро вернулся обратно. На улицу после заката ходить было опасно, каждый будущий колдун знал. Вот получишь представление в ковен, так ночью бояться нечего, до этого- не соваться.

Свеча разгорелась плохо. Гейд не знал заклинания, чтобы ее поджечь. Да таких не бывает, колдуны мелочью не занимаются. Огарок болезненно затрещал и потихоньку продолжил таять. Трясущимися руками, юноша начал лепить фигурку человека. Неказистая, неровная, она мало чем напоминала бабку, но для проклятия годилась. В животе куклы, под нажимом тощего пальца появилась маленькая лунка. Туда Гейд затолкал волосы бабки, их далее надлежало залепить. «Убью каргу старую, убью»,- шептал он, не зная заговора. Чем сильнее скажешь слово, тем точнее сбудется, оно так и работает. Все колдуны это знают. Он от ворожея из соседней деревни слышал, он мужик умный был. Уже несколько лет от него было не слыхать, но он занятой. И наказ хороший дал. И кровью, кровью надо помазать, на крови рабочее. Гейд распорол себе ладонь об серп, который бабка иногда использовала. Тёплые капли упали на уродливую фигурку, стекая по бокам. «Чтоб тебя зверям сожрать, чтоб ты ветром рассеялась. Да чтоб ты в ночь сгинула, гадина!».

Вдруг будто послышался шёпот. Отдаленный, совсем тихий, воздушный. Он был похож на ветер, шорох, мимолетный шелест, взмах птичьего крыла. Гейд насторожился. Ему почудилось, что это не шорох, а песня. Прислушался- точно так. Без слов, без музыки, без ритма. Голос, никакой, ничей, был громче тысяч криков, тише дыханья цветов. Он то хрипел, то подвывал, пел забытый мотив древних времён, что старше людей, деревьев, самих гор. Откуда-то из глубины леса, будто сама земля напевала, несся этот голос. И он, Гейд, был достоин слушать его. Не старая бабка ведьма, так усердно преграждавшая путь к колдовству, а Он. «Это сила меня зовёт, она ритуал увидела», — лицо его просияло.

Облака разошлись, освобождая убывающий серп. Туман извивался у самого порога, густой и влажный, клубящийся синевой. Небо, дымка, да черные верхушки деревьев- больше ничего было не видать. И древняя песня из глубины леса. Гейд спустился с полусгнившего крыльца, застонавшего под шагами юноши. Туман тут же обвил колени, схватив их мокрой набухшей рукой. Гейд повлёкся за зовом, ступая по траве в сторону леса. Шаг, другой- до носа долетел неприятный запах. Так пахла странная раздутая лошадь в воде- Гейд нашёл ее после битвы на реке Калане, год тому назад. Тогда оттуда пришла армия, и все бегали смотреть, что за ними осталось.Тогда он решил, что лошадь спала, и не стал ее будить. Синеватый пахучий туман колыхался под шагами.

В кустах закричала ночная птица, подвывая зову. Верхушки деревьев сплелись, лишь слегка пропуская свет серпа. Гейд подумал, что раньше в лесу было светлее- да показалось. Из большого дупла глянула на путника пара больших желтых глаз. Заулюлюкало, заклокотало в лесу, но Гейд будто не услышал- все шёл вперёд. Леший выскользнул из ствола дерева, обернулся мышью, будто покрытой мхом. Шмыгнул в куст рядом с ногой Гейда, и услышал Зов. Глаза его наполнились печалью, и леший ускользнул во тьму, не в силах остановить голос. Спрятался под корнями и лишь понуро глядел в след юноше, уходящему вслед за зовом. Протяжно закричал козодой, вторя печали духа леса.

Дорога спустилась в овраг. Под ногами журчал ручей, скрытый в синеватой дымке. Гейду вспомнилось, как бабка говорила про Голос. Каждого, кто учится, однажды зовёт голос. Он поёт «мудреницу» - старинную обрядную песню. Ее знают все ведьмы. Мелодия у неё проста, а Голос чист. «Глупая бабка была, - думал Гейд, идя на скрипуче-воющий напев,- разве магия поёт простую мудреницу».

Старуха Агнешка всегда ворчала на Гейда. Говорила, что нет в нем магии. Отбирала свою знающую книгу, говорила, что нечего лезть. Он все просил ее научить - да она отмахивалась. Он работал во дворе, а старуха деревенских лечила, и отводила врагов от деревни. Вспомнилось ему, как подсмотрел он ее заговор. Старуха тогда читала при свече, положив перед собою лисий череп. Вдруг упала, как замертво, и увидел Гейд, как дух лисицы выпрыгнул из ведьмы, и помчался быстрее ветра в поле, умчался в перелесок, да исчез, и только белый дымчатый след воздушной лапы колыхался, прежде чем рассеяться.

Гейд тоже попробовал в эту ночь. Упал он, ни жив, ни мёртв, и будто стал маленькой бабочкой, и слышал все, что творилось в комнате — стало быть, чародей. Вот бабка утром подавится, когда он вернётся домой- сильнее магов при дворе, а старая ведьма ему и рабой не пригодится. Старая карга то ругать уж задумала, а он вернётся - враз в червяка обратит.

Повеяло сладким ароматом. Гейд даже мог представить, что за цветы так пахнут. Они наверняка были нежно-синими, с большими лепестками, и листья их непременно мягкими, как лён. Бабка говорила про Волчанку. Но это не она — Волчанка ядовитая, а эти цветы непременно хороши. В тумане их не видать — но как хороши, как прекрасны, и непременно нежны.

Лес начал редеть. Из тумана проглядывала высокая трава, до пояса, а порой и выше, и кое-где встречались странные кусты с темными цветами, похожими на вереск. Деревьев становилось все меньше, но темнота не отпускала, не хотела.

Бабка говорила, что за лесом, за полем, есть Чёрные Озёра. Там собираются раз в год собираются сильнейшие колдуны трёх царств. Они отдают жертву Богам, земле, и проводят какой-то ритуал. Гейд так и не узнал, какой - Агнешка сказала только, что он очень важный. Она рассказывала, что на Черных Озерах никогда не светит солнце, будто вся земля там дышит магией. Будто вода в тех озерах темнее смолы, будто знает прошлое, видит, что на земле делается, и ведает, что будет потом.

В тумане бурлила вода. Из вязкой прибрежной ряски, будто и вправду из смолы, поднялась с чавканьем фигура животного, клокочуще фыркнула. Гейд обрадовался — спящая лошадь проснулась. Не мигая, набухшими красными глазами она смотрела на юношу. Зов был все ближе. «Она знает, где Голос, она довезет», — вдруг подумалось Гейду. Он забрался на мокрую спину, странно заколыхавшуюся, будто под кожей вместо мяса была вода. Лошадь, тяжело вздохнув, поскакала сквозь туман, и слышался странный хруст, будто под копытами все было устлано скорлупой.

Гейд спешился на лысом холме. Он был пуст, гол, и даже трава на нем не росла. Лишь высился дуб, узловатый, корявый, величественный. Вокруг лежал туман, густой и непроглядный, и даже леса было не видать. Лошадь взглянула на Гейда, тупо, но печально, и рассыпалась костями, глухо стукнувшими в дымке. Зов шел из глубины дерева, из самого сердца. Широкая расселина в стволе звала, и Гейд чувствовал, как потоки магии оплетают его. Наконец он смог получить то, что так давно хотел. Запахло мясом. «Зов готовит пир»,- и Гейд шагнул в ствол.

На рассвете Агнешка вышла к камню, что стоял во дворе. Туман почти рассеялся, и лежал лишь кое где в поле, клочьями висел на кустах в перелеске, белый и чистый. Большой плоский валун был кое-где заляпан кровью, исцарапан, и незнакомого человека оттолкнул бы. Но хозяйку он знал, и разрешал подойти. Из холщового мешочка на поясе старая ведьма вынула мышиные кости, и, держа их в кулаке, начала обходить камень, скрипучим голосом, напевая Мудреницу. Легким движением она выкинула кости на камень, завершая песню звонкой нотой. Медовые глаза, изрытое по бокам морщинами смуглое лицо ведьмы помрачнели, погрустнели, и наконец обратились к лесу. «Дух откушал завистливой крови. Спи, хозяйка старого дуба»,- Агнешка поклонилась лесу до земли. Забрала кости с валуна. Отвесила поклон и ему и ушла в хату, не оглядываясь. Дуба было уже не видать.