Крас Мазов

Цена долга

Капитан

 

Когда наступает раннее утро, мир на мгновение умирает.

Это действительно особое время, пропитанное тишиной. Не-ночь и не-день, когда холодная темнота едва покинула землю, а первый луч ещё не успел прикоснуться к небесной кромке. Несмотря на ночной морозец, кожа покрывается мелким потом, будто бы чувствует тепло восходящего солнца. Медленно растворяется сон, но человек не просыпается, не дышит. И ни единого звука. Почти смерть.

Но Эгон был единственным, кто жил в этот момент. Он сидел подле затухающего костра и слушал. Обычно ветер служит вечным напоминанием, что мир ещё не умер окончательно. Даже самое мелкое дуновение твердило о колышущейся траве, о разносимом за тысячи шагов дыме городов, о яростных волнах, разбивающихся о борта кораблей…

…В пустошах ветра не было, лишь только пугающая непроницаемая тишина. Эгон грустно оглядывался на расстилавшиеся неподалеку голые равнины, на черные скалы, походившие на чьи-то кривые зубы, на устланное пеплом небо. Всё не так. Ни травинки, не ветерка. И сжимающая горло духота. В пустошах мир не умирал на мгновение ранним утром, он и так был совершенно мёртв.

Первой проснулась сестра Таллья. Кожа молочного цвета на тонком, как увядший листок, лице. Сонные слезящиеся глаза, прикрытые некогда белоснежным капюшоном. Дрожащая, она придвинулась поближе к костру и протянула руки к тлеющим уголькам.

– Видение, – она прошептала. Лежащие вокруг костра рыцари стали медленно подниматься. Четверо бойцов. – Мне пришло видение. Убежище близко, надо лишь следовать дороге вон там, – она махнула рукой в сторону черной гряды, протянувшейся по всему горизонту. – Надо поесть.

Эгон молча передал ей свою сумку. Припасов оставалось не так много, как хотелось бы – путешествие оказалось непредвиденно долгим. Но если остальные воины уже давно затянули пояса, Таллья не могла есть меньше. Она больна и слишком слаба для подобного. Ни в коем случае нельзя допустить её смерти.

Таллья откусила кусок вяленого мяса и запила водой из фляги Эгона. В животе рыцаря мерзко заурчало, он не ел уже несколько дней.

«Плевать. Я должен заботиться о ней, даже если сам буду голодать. Как они могли позволить ей пойти на это задание? Ей, отдавшей все свои силы во имя служения! Она же умрёт, не выдержит ноши…»

Эгон сжал кулаки. Он не мог поверить в эту несправедливость.

– Ты бледен, – сказала Таллья тем же тихим голоском, протягивая ломоть. – Поешь.

– Всё в порядке, здесь просто холодно.

– А не сказал бы, – сказал один из рыцарей, Найзаль, впихивая скрученное одеяло в походную сумку. – Духота… – он втянул ноздрями воздух и поперхнулся. – И горячий воздух, как в кузне. Уж я знаю, торчал там всё детство, а потому…

– Да ну? – прервал его Ортэг. Широко улыбаясь, он уже прохаживался вокруг лагеря и неторопливо вертел кинжалами в руках. – А за картами ты говорил, что всё детство торчал в конюшнях, а потому непревзойденный ездок. Хм, и как–то раз во врем патруля ты упомянул, что всё детство торчал в трактире твоего отца, а потому тебе лучше знать, какая выпивка хороша. Завидую тебе, Найзаль, – натужно вздохнул Ортэг, едва сдерживая смех, – такая… разнообразная жизнь! Наверное, нет во всем мире мест, где ты бы не торчал всё детство. Хотя… – тут он помахал пальцем. – Здесь твоя нога прежде не ступала. Что? Неужто ты и здесь бывал?

Найзаль оскалился. Он всё никак не мог сложить одеяло в сумку, а потому, после череды неудачных попыток, с грозным рыком надавил со всей силы. Что–то громко порвалось, и в этот же миг Ортэг закаркал, таков был его смех. Откинув сумку, Найзаль выхватил клинок и погнался за хохмачом.

Глядя на представление, Таллья в своей манере, тихонько, посмеивалась. Остальные едва сдерживали ухмылки.

Найзаль и Ортэг. Выросли в одном доме, почти что братья. И вместе вступили в Белый Орден. Оценивая таланты обоих, Эгон считал их самыми слабыми воинами в кампании. Оба пустозвоны и бездельники. Один без конца набивал себе цену, другой эту цену сбивал. И каждая такая перепалка обычно заканчивалась потасовкой. Будь на то воля Эгона, он вообще бы не брал их в поход. Но никто ему такого права не давал. Эти двое всего лишь молокососы и ослы в придачу, а вот их родители влиятельные люди в Собрании Архонтов.

– Госпожа, – обратился к Таллье рыцарь Кандран. Найзаль всё ещё бегал за Ортэгом по лагерю. – Вы сказали о дороге, что приведёт нас к Убежищу, но за все дни блуждания по пустоши не была ни намёка на дорогу. Откуда же ей взяться там, за горами.

Та лишь покачала головой.

– Не знаю, брат Кандран. Я лишь вижу картины, которые и описываю. Мне не дано выбирать слова, произнесённые Единым.

Эгон ей верил. Грех не верить собственной сестре, но в чём-то Кандран был прав. Он сомневался, ибо на протяжении всего путешествия в пустошах компания не видела ничего, кроме каменных морей, по которым плескались пыльные волны, и черных островов, вздымавшихся порой к небесам. Это место бороздили и рвали на части блуждающие шторма и когти бесчисленных проклятий, но в Эрихоне, незадолго до путешествия, им рассказывали о местах, где когда-то жили люди. Пускай тут и не было многотысячных городов, как на побережье, но была хоть какая-то жизнь. И на самой окраине возвышалось Убежище – последнее пристанище проклятых. Глядя же на совершенно мертвые земли вокруг, Эгон не меньше прочих рыцарей задумывался о существовании крепости.

«Имеет ли вообще смысл этот поход?»

Эгон тяжело вздохнул. Рыцарю не пристало сомневаться в приказах начальства.

Светало. Мрак рассеивался, но ни один солнечный луч не пробивался сквозь серую пелену неба. Где-то далеко мир вновь оживал после краткой смерти. Где–то, но только не здесь. В пустошах, видимо, всегда царствовало раннее утро.

Найзаль и Ортэг разошлись по разные стороны лагеря, даже не подравшись, Кандран, уже собравший все свои пожитки, стоял на небольшом валуне, вглядываясь вдаль, – наверное, пытался найти дом, а молчаливый рыцарь Торн недвижимо сидел на своём одеяле. Всё ещё дрожащая Таллья всматривалась в тлеющие угли, будто ждала увидеть там нечто важное. Казалось, воздух дрожал от напряжения.

– Выдвигаемся, – буркнул Эгон.

 

Кирех

 

Очередной удар сотряс крепость до основания.

«Почему именно здесь?»

Из покрытых трещинами ладоней сочилась пенящаяся кровь. Боль стала невыносимой, но завал покоился на своём месте. Заряды незримой сосредоточенной энергии витали над головой, поглощали любые крохи света, проникавшие сквозь трещины завала, цельного каменного купола, и дыры в потолке, и наполняли комнату неестественной тьмой. То немногое живое, ютившееся по углам и щелям, вроде крыс и пауков, обернулось небольшими кучками пепла.

«Кроме меня».

Хоть завал и выглядел по-прежнему незыблемым, камень стал трескаться и сыпаться мелкой пылью. Оставалось совсем немного.

«Если крепость не обвалиться».

Колонны, в резьбе которых угадывались солдатские мотивы, до сих пор удерживали своды гигантского зала, но с последним ударом они будто покачнулись, задрожали, а некогда величественный купол начал медленно проседать. Сверху падали кирпичи и обломки статуй, отдалённо напоминавших каких-то святых или воинов, в полу прорезывались трещины, ведущие в подземелья.

«Я уже там был, и снова бродить не намерен».

Из носа обильно текла кровь. Страшная боль поселилась где-то в глубинах черепа, за глазами. Казалось, что в ушах поселился рой шершней. Внезапно желудок свело дикой судорогой. Против воли согнулось тело, из глубин ослабленного организма изверглась густая черная слизь.

«Моя жена так умерла».

А в глубинах крепости, где в коридорах можно услышать стоны умирающих проклятых, там, где в древние времена страдали невинные люди, сидел в ловушке незнакомец. Опасный, владеющий могущественной силой, ищущий выход из лап смерти. Прибывший из чуждого, странного места.

«Хочет того же, что и я. Пришёл в эти руины в поисках Чуда. Но я первый. Смог его перехитрить, загнать в силки, как зверя».

Горький всхлип послышался позади. Из арочного проема показалась чья–то изможденная рука. Словно нищий выпрашивает милостыню. И рядом тянули руки в немой молитве другие проклятые.

«Искали того же, что и я. Одни жили здесь, в пристанище брошенных судьбой. Другие шли сюда, как и я, в надежде на спасение, стирая стопы в кровь, лишь бы увидеть чудесный свет. Но я первый».

Кто-то вцепился в ногу. Теперь его голова напоминает разбитый горшок. Кто–то пытался замахнуться кривым ржавым ножом. Ныне этот нож торчит в его горле. Нельзя терять времени.

«Сосредоточиться».

Окровавленные руки прикоснулись к обгоревшим камням.

«Дать Тьме прикоснуться. Слиться с ней. Не дать поглотить. Направить волю».

Заряды энергии приобретали очертания длинных лоскутов, опутывающих лежащие впереди камни. В нос ударил до боли знакомый запах ржавого железа, в горле застрял кислый комок. И прежде чем лоскуты окончательно обволокли преграду, трещины на руках расползлись до самых плеч, покрыли грудь и живот, извергли из себя черно-красные искры. Голова окунулась в металлический звон. Крик эхом разнёсся по темным опустевшим залам.

И очередной удар сотряс крепость до основания.

 

Капитан

 

Каждый шаг сопровождался протяжным хрустом, будто под ногами крошились в пыль панцири бесчисленного множества жуков. Глядя вниз, Эгон видел лишь пыльные сапоги да мелкие камни желтоватого цвета. Мертвенно-бледное покрывало наверху с каждым шагом становилось ближе, как если бы небеса внезапно решили опуститься на землю. Ветра по-прежнему не было, а к невыносимой духоте присоединилась жара. Эгон не понаслышке знал о жаре. Он помнил лето, когда воздух раскалялся под палящим солнцем, и кожа обугливалась, если ты не успевал сесть под тень деревьев или рядом с озерами в садах. Тогда любое дуновение с моря казалось спасительным прикосновением самого Единого. В пустошах же солнца не было, но воздух горел и таял.

«Словно в печи».

По лицу тёк пот, щипля в глазах, пробиваясь в нос и рот. Волосы скрутились в короткие толстые пучки, торчавшие на голове во все стороны. Что ещё хуже, пот обильно лился и под одежду, вызывая страшный зуд по всему телу. Вещи жутко натирали кожу, особенно в местах, где висели сумки и ремни. Длинный воротник, закрывавший шею до самого подбородка, превратился в наждак, раздиравший кожу чуть ли не до крови.

«Грёбаные пустоши».

Остальные рыцари страдали не меньше. Шли сутулившиеся, с опущенными до самой груди головами. Изливаясь потом, Найзаль расслабил воротник сколько позволяла кираса и, перевалив часть сумок на правое плечо, чуть ли не расстегнул ремни на левой руке, оставив щит свободно болтаться. Торн, самый стойкий в компании, старался идти бодро, не сбавляя темпа, но каждый десяток шагов останавливался и разминал колени. Кандран шёл, не глядя под ноги, – и постоянно спотыкался о крупные камни. Ортэг же сипел и задыхался.

И только Таллья двигалась как ни в чём не бывало. Стыд для тех, кто должен охранять девушку.

И тем не менее отряд шёл, не сбиваясь с пути. Где–то там, за длинной цепью скал должна быть дорога, о которой говорила Таллья. Если она и впрямь есть, то до Убежища рукой подать. Ощущение близкой цели опьяняло, разгоняло кровь в венах и наполняло легкие свежим воздухом. Казалось, что каждый шаг даётся легче, и тело наполняется былой силой. Когда-то всё это закончится, и снова они вернуться к рутинным будням Храма.

А черные вершины, гигантские кривые зубья, приближались, и с каждым шагом всё больше напоминали единую монолитную стену, край которой оставался где–то далеко, куда не достаёт взгляд. И чем ближе становилась стена, тем выше она росла и крепчала. Вот цепь плотных и отвесных скал занимает половину взора, и спустя несколько вздохов она заслоняет своей массой всё небо. Здесь, под каменным навесом, было непривычно прохладно, казалось даже, что едва заметный ветерок колышет сухую траву на линии тени.

Сначала Эгон обрадовался первой за долгие дни прохладе, но через несколько мгновений страх стал медленно ломать кости, скручивать мышцы в узлы. Каждый удар сердца бил отбойным молотком, во рту появился привкус ржавого железа, желудок сжался в крохотный комок. Голова закружилась, а ноги подгибались. Страх быстро перерастал в панику, и Эгону всё сильнее хотелось уйти как можно дальше от этих скал.

­­­­­­– Это здесь, – сказала Таллья, указывая на ущелье впереди, глубокой трещиной проходившее сквозь склоны. – Дорога.

Кандран двинулся ближе. Лицо его побелело, глаза выкатились из орбит. Остальные рыцари отошли назад, за пределы теней. Таллья охнула и, схватившись за голову, чуть не упала на землю. Эгон аккуратно её подхватил.

– Снова видение, – сквозь боль прошипела она. – Мне явилось это место... наверное, это было оно. Но только здесь не было скал.

– Что это значит? – охнул Найзаль, недоверчиво глядя на нависавшие склоны. – То есть эта груда камней тут была не всегда?

Эгон не знал, что и сказать. Горы просто не могут появиться на пустом месте.

– Их создали, – выдохнула Таллья, оглядываясь по сторонам. Медленно она пошла за Кандраном, который уже стоял ровно в середине ущелья между двумя скалами.

Он озирался по сторонам, и каждый взгляд его становился всё более обеспокоенным. Наконец, выдохнул и указал на россыпь длинных валунов на земле, беззвучно шевеля губами.

– Матерь… – прошептали вместе Найзаль и Ортэг, поравнявшись в Кандраном.

Таллья сплела ладони лодочкой и запела молитву.

А рыцарь Торн пытался что–то сказать, но слова беззвучно слетали с его губ.

Эгон подошёл поближе и увидел, что вместо россыпи камней на земле лежали окаменевшие человеческие тела.

 

Странник

 

«Клетка, снаружи заваленная камнями. Ловушка. Внутри всё такое сырое и склизкое. Из-под пола бежит тоненький ручеек. Багровый мох свил на стенах удивительные гобелены, разлагавшиеся меж ярких пучков травы крысы складывались в интересные сюжеты. Прямо как дома, да.

Камни почти поддались. Из любой ловушки есть выход, да. Всескромный учитель наверняка расхохотался бы, увидев его в оном положении. Эиеролииан почти слышит его скрипучий говор: “Упустил свет из рук, как путевые искры на ветру”. Ха-ха, а может вседобрый учитель где-то притаился? Наблюдает, придумывает новые изречения.

Эиеролииан слишком горд, да-да. Не добрался до Осколка, поскольку был горд, упрям, наивен, как ребёнок. “Ребёнок учиться, но многое теряет на пути; он не прислушивается к разуму, он расторопен, жадно глотает каплю воды, выливая полный кувшин; ты не ребёнок, чтобы выливать всю воду из кувшина”. И снова глаголет всемудрый учитель.

Камни поддаются. Эиеролииан вспоминает свет, историю тысяч поколений, что тонкой нитью связываются с теплым нежным сиянием. Пальцы приятно покалывает, огонь мерно струится из ладоней. Камень не плавится, не горит, ибо не может сияние навредить, разрушить, убить. Сквозь руки просвечивает истрёпанный, покрытый глубокими трещинами пол. Слишком сильно он надеется на сияние, уже чувствует, как становится его частью.

Мощный взрыв где-то в глубинах руин чуть не свалил с ног, на лицо осыпалась древняя пыль. Воистину это гиблое место. Душераздирающие крики и плачевные стоны в застенках, скрежет чьих-то когтей в коридоре. И тьмарождённый, намеревающийся забрать Осколок. Хитрый и опасный, но стремительно слабеющий, гибнущий из-за проклятия.

И где-то рядом бродят иные. Простые люди, скованные страхом, но неумолимо шагающие к своей цели. Желают найти Осколок? Помогут ли они Эиеролииану? Вряд ли, люди из Иноземья прежде не проявляли особого альтруизма. “Помощь другим похожа на яркое пламя, сияющее в глубинах небес, столь близкое нам, но и необычайно далекое; по природе своей мы стремимся схватить любой огонёк, но не достигая цели – бросаем попытки”.

И снова слышит вас Эиеролииан, о всеблагой учитель. Безумие охватило ученика иль ваш ум?

А камни почти поддались».

 

Молчаливый рыцарь

 

– Кладбище, – Торн поразился своему ужасно писклявому голосу. Очень давно он не говорил.

Ущелье было устлано трупами. Совершенно высушенные и скрученные, они напоминали камни причудливой формы. Торн бы и принял их за камни, если бы не отчетливо видные глазницы, руки, вытянутые в немой молитве, и куски материи, обтянутые вокруг «тел».

Ветра не было. За всё путешествие Торн привык и к безветрию, и к сковывающей духоте, его уже не удивляли и не пугали безжизненные пустоши, – он просто шёл вперед, шаг за шагом, в надежде увидеть то самое Убежище, о котором говорили в Храме, о котором… впрочем, того, что говорили в Храме было пока достаточно.

Но в ущелье, в этой узкой трещине, совершенно ровно рассекающей скалу, не было ни духоты, ни жары или холода. Ноздри вдыхали сухой и абсолютно пустой воздух, не обремененный запахами. А отец, следопыт, учил, что запах есть у всего.

Отряд продвигался быстро и тихо. После целого дня непрерывной ходьбы никто не хотел передохнуть, ни один воин не показывал усталости. Госпожа Таллья, прежде такая слабая и болезненная, шла впереди всех, гордо вскинув голову и сжав кулачки. Однако в воздухе витал страх. На самом деле все боялись и хотели как можно скорее покинуть это проклятое место.

– Если дальше нас не ждёт ещё одно проклятое место, – высказал Торн мысли вслух.

– Что-то ты разговорился, – послышался голос Ортэга. – Раньше ты едва слово в день выговаривал, а теперь болтаешь без умолку.

Торн не ответил. Зря он открыл рот. Правду говорил отец: чем меньше говоришь, тем меньше у других поводов тебя задеть.

– А раньше ты трендел как помешанный, – неожиданно вступился Найзаль. – А теперь ни–ни. Уж я-то знаю, каждый день выслушиваю твои пламенные речи.

Ортэг хмыкнул.

– Место здесь отвратительное, – Торн ожидал, что Ортэг снова подшутит над своим заклятым другом, но тот помрачнел, заговорил предельно серьёзно, оглядываясь на нависающие скалы. – Вокруг трупы, горы, которых когда–то не было… и Тьма.

Ортэг высказал то, о чём всё время думал сам Торн. Эти скалы пропитались чужеродной, гибельной всему живому силой, которая, вероятно, превратила некогда живой край в пустошь и до сих пор не даёт покоя многострадальной земле.

– Отвратительное, да, – присоединился к разговору Кандран. – И как посреди этой скверны угораздило очутиться Чуду? Не думаю, что Убежище – это дивный сад посреди оазиса. Мне кажется, – он понизил голос до шёпота. – Что нет там никакого Чуда.

Четвёрка взглянула в сторону сестры Талльи. Та спокойно шла с капитаном Эгоном, не обращая внимания на слова сомневающегося воина. Её брат не шелохнулся.

– Я о том, – продолжил Кандран ещё тише, – что, может быть, госпожа Таллья ошиблась. В этом, конечно, нет ничего дурного. Другие Хранительницы тоже ошибались. Ни в Ахоре, ни в Тааргрине тоже ничего не нашли, а там, говорят, земля благословенна, ибо сам Пророк там ступал.

Торн молча согласился с Кандраном. Уже пятый год походы за Чудесами оборачиваются провалами, и некогда вопрос выживания превратился в странную грустную игру. Особо ушлые клирики умудрились на ней заработать.

– Нигде Он не ступал, – Кандран вздрогнул, когда услышал вкрадчивый голосок госпожи Талльи. – Пророк ни разу не покидал Эрихона. Кому-то пора перечитать Его «Мысли», да, брат Кандран?

– Прошу простить, госпожа… – вздохнул Кандран. – Вы совершенно правы, госпожа.

Удивительно, но какой же властный у госпожи Талльи голос. Хотя он и казался слишком слабым и тихим, чтобы отдавать приказы, на самом деле он очаровывал до безумия, подчинял… влюблял.

– Сколь мало нужно, – язвительно ухмыльнулся Ортэг, – чтобы отринуть все сомнения.

Торн хотел было ответить, но неожиданный грохот сотряс иссиня-черные горы. Земля под ногами затряслась в такт кренящимся утесам, ущелье то раздавалось вширь, то сужалось до небольшой тропы, сдавливая плечи путников.

– Ускоряем шаг! – скомандовал капитан Эгон, однако приказ был ясен и без слов. Либо беги, либо присоединись к остальным усопшим.

Землетрясение прекратилось столь же внезапно, как и началось. Всё вернулось на круги своя, словно и не менялось.

Торн вновь захотел высказаться, но вовремя прикусил язык. Правильно говорил отец: хочешь жить – молчи.

 

Капитан

 

Убежище – последнее пристанище проклятых. Крепость, куда стекались в древние времена страдальцы со всех уголков мира. Эгон представлял себе гигантский замок, чем–то напоминавший Храм Единого в Эрихоне, со стройными рядами башен, десятками куполов в центре – эдакую неповоротливую черепаху, окруженную шпилями, подпиравшими собой бледно–голубое небо и окруженную золотистыми статуями святых.

Реальность разочаровала. Настоящее Убежище, – то, что от него осталось, – оказалось массивной, громоздкой и искривленной грудой камней. Строение явно видело и лучшие времена, но даже тогда оно, наверное, смотрелось бледной тенью Храма. Здесь некогда высились и башни, от которых со временем остались лишь основания, и даже небольшой пологий купол, сильно просевший в середине. Возле огромных ворот также стояли статуи, но издалека их нельзя было рассмотреть.

Однако вовсе не крепость привлекла внимание Эгона. Только сейчас он понял, что находится на черной, сверкающей даже под пепельным небом равнине, окруженной кольцом столь же темных скал. Равнине, центром которой служил вытянутый холм, на котором и покоилось Убежище, устланной выжжеными телами и оплавленной железной травой, выкованной из брошенных мечей. И пересекала её прямая, как стрела, серая дорога, соединявшая разрушенную крепость с ущельем.

–Здесь не может быть Чуда! – воскликнул Кандран. – Это неправильно. Это не благословенное место. Эта земля проклята…

– Никогда не видел такого… – выговорил Найзаль.

– Хоть чего-ты не видел, – процедил Ортэг. – Я-то уж подумал, что ты здесь родился.

Не минуло и вздоха, как Найзаль подскочил к Ортэгу и схватил его за горло. Послышался лязг металла – Кандран выхватил меч из ножен.

–Хватит! – рявкнул Эгон. Он понял свою ошибку, когда несколько дней назад замкнулся в себе вместо того, чтобы вести отряд. Он капитан, и не должен позволять своим людям распускаться, особенно в столь отвратном месте. – Я сказал – хватит! Может быть до вас не дошло, но мы не на прогулке. Мы не в Эрихоне и не в Храме, где вы привыкли просиживать задницу. Вы хотя бы помните, кто мы? Мы Гвардия Пророка! Наш долг защищать веру, спасать людей и человечество. Мы те, на ком должна держаться Церковь. Мне тоже страшно, это место пропитано Тьмой, и вы это чувствуете. Но это наша миссия, наш долг. Мы должны найти Чудо, которое находится в Убежище, и мы его найдем. И никаких сомнений!

– Господин капитан, – Торн, казалось, не терял самообладания. – Могу я высказаться?

– Давай.

– Кажется, я знаю, что это за… кратер. Ну, есть такое ученое слово, «кратер». Так вот, мне кажется, что здесь началось Восстание кирех. Вы ведь знаете о Крепости Слёз?

Все, кроме Талльи, покачали головой.

– Это и правда место, где проклятые искали спасения, – продолжал Торн. – Там же жили и кирех – проклятые с рождения, отмеченные Тьмой, что надеялись уберечь людей от самих себя. В то время Церковь была молода, никто не мог понять, злая ли воля управляет кирех, или все они невинны. Поэтому, говорят, по всему миру строили такие вот крепости. Туда отправляли всех, кто не мог излечиться, кому не помогало даже Чудо, созданное Пророком. И вот в Убежище, в Крепости Слёз… над проклятыми издевались. Неизвестно, кто именно, говорят, что стражники, первые гвардейцы… – Таллья неотрывно смотрела на Торна, Эгон впервые видел в её глазах столько злобы, яростного огня. – И потом… кирех восстали, пытались отбиться от армий, пришедших за ними… их сила… их сила вырвалась из-под контроля… Простите, не знаю, что на меня нашло, простите…

Торн словно съёжился под взглядом Талльи, побледнел, задрожал.

– Идем! – скомандовал Эгон.

Воины пошли вперед, Таллья всё ещё смотрела на Торна. Тот окоченел.

– Идите, брат Торн.

Рыцарь сорвался с места, споткнулся и побежал за остальными.

– Что это было?

– Не пристало рыцарю злословить на героев. И я видела всё иначе… откуда же он узнал? Ты что, и впрямь никогда не слышал о Крепости Слёз?

– Никогда.

– Братец, – сестра улыбнулась. – Порой я даже не верю, что именно ты убедил меня стать Хранительницей.

«О чём я постоянно жалею».

– С другой стороны, мало кто о ней слышал.

– Почему?

– Видишь ли, эта история слишком кровавая и мерзкая, наполненная горем и предательством. И лежит она в основе ещё более мерзкой и кровавой истории. Из неё не сделать возвышенную героическую песню, легенду, которые так обожают люди. Поэтому история Крепости Слёз обречена на забвение.

– Но ты знаешь эту историю?

– Я её видела, – Таллья указала на лоб. – Видения. С тех самых пор, как Чудо Пророка иссякло, я видела ужасные и потрясающие истории. В одной из таких историй я увидела Чудо, взрастающее в глубинах давно брошенной крепости. Теперь ты понимаешь, почему я должна идти?

– Таллья…

– Мы об этом уже говорили. Не раз.

– Я ведь видел, как ты проводила службы, как касалась Чуда и черпала из него силу. Видел, как ты… истончаешься, исчезаешь, как слабеешь и страдаешь. А теперь ты хочешь взять Чудо сама, без чьей-то помощи. Ты не выдержишь, – Эгон взглянул Таллье в глаза, в них стояли слёзы. – Всё, чего я хочу, так это защитить тебя. Как всегда защищал после смерти родителей.

– Ну и что меняет твоя защита? – вспылила сестра. Её бледное лицо порозовело, голубые глаза заискрились. – Неужели она каким-то образом исполнит мой долг? Тебе ли, как рыцарю, не знать о долге.

– Я тебя понимаю. И мой рыцарский… и братский долг – защитить тебя.

– Ну а мой – найти Чудо. Уберечь его от Тьмы, забрать из проклятого места. Это всё, что мне надо. Я должна… я была выбрана Единым ради этого! Мои видения – доказательство!

– Видения были и у других Хранительниц. Они нашли хоть одно Чудо?

– Эгон!

– Не нашли. Чудес не осталось. Может, когда-то они и сияли во тьме, но не сегодня. Тогда зачем ты пошла в этот глупый поход?

– Наш Орден, – вздохнула Таллья, – превратил святую миссию в цирк, в обман с целью наживы. Все забыли о своем долге. Я не забыла.

– Таллья. А что будет с человеком, исполнившим свой долг?

– Что?

– Мы сейчас говорим о долге, – Эгон посмотрел на шедших впереди рыцарей. – О долге, что ведет нас и дает нам цель. Что же будет с нами, когда мы этот долг исполним. Какова его цена?

Таллья молчала.

– Ради долга мы живём, – шепнула она наконец. – Значит, исполнив его, наша жизнь станет бессмысленна?

– Таллья…

– Пойдем, Эгон.

– Таллья, значит, ты сама решила отправиться сюда?

– С самого начала.

«Мне говорили иначе».

– Но почему ты идешь одна? Почему с тобой не пошли другие Хранительницы Чудес?

– Тебе мало знать, что Чудо в… Крепости Слёз – это мой долг? Ну что ж, я не знаю, почему, да и никто не знает, но черпать силу из Чуда может только один человек одновременно. Мне рассказывали, что однажды, задолго до нашего рождения, несколько Хранительниц попытались провести службу вместе. Чтобы сберечь силы, чтобы, – тут она запнулась, – чтобы они не умерли преждевременно, как обычно бывало. Тогда весь Эрихон содрогнулся. Идём. Заплатим сполна всю цену долга.

Узкая лестница, состоящая из гладких сточенных камней, вела прямо к разрушенным воротам. На путников хмуро взирали едва уцелевшие статуи, похожие на первых гвардейцев Церкви, последователей и защитников Пророка. Сейчас, спустя множество циклов, они потеряли всё свое былое величие, оставшись лишь следом былой эпохи.

За статуями черной пустотой зияли ворота, исходя клубами мрака.

«Ничего не видно».

– Мечи наголо, – приказал Эгон. – Идём кольцом, следим друг за другом, смотрим по сторонам. Кандран, Торн – прикрывайте тыл, Найзаль и Ортэг – на вас фланги, я же пойду впереди. Таллья, ты пойдешь в центре. Защищаем Хранительницу, даже ценой собственной жизни.

«Свою жизнь я за неё отдам безоговорочно».

Внезапно мир снова погрузился в дикий грохот. Стены задрожали, осыпаясь мелкими камнями. Одна из древних статуй с протяжным хрустом разломилась надвое и покатилась по ступеням, сметая на своем пути скелеты и мечи, пока не погрузилась в черную землю у основания крепости. Её собратья опасно накренились, будто раздумывая, не пойти ли вслед за ней. Одна из колонн, поддерживающих своды ворот, мелодично треснула. Ещё одна малейшая встряска, и отряд будет отрезан от пути домой.

Темнело. Ночь вступала в свои права. Пепельное небо медленно покрывалось легким багрянцем, черный котлован оборачивался кровавым туманом. Впервые за весь день подул шквалистый ветер, пахнувший могилой.

В глубинах руин что-то скрежетало. Но отряд смело вступил в темноту.

 

 

Кирех

 

Кровавый пот обильно стекал с опаленной кожи. Хватило одного вздоха, чтобы тело превратилось в сосуд боли и страданий.

Казалось, что последний удар снесёт крепость до самого основания. Она устояла. Глупо сомневаться в замке, выдержавшем пекло, поглотившее все нынешние пустоши, устоявшем против высвободившейся мощи сотен кирех.

«Крепость Слёз одолеет и меня».

А Чудо было так близко. Окруженное куполом сплавленных воедино, но покрытых глубокими трещинами и осыпающихся камней, оно искрилось бело–золотистым светом, грело своим живительным теплом, внушало надежду.

«Надежду на спасение. На излечение родных и близких, прозябающих в глуши вдали от любых городов».

Тлеющие кости виднелись в глубоких ранах, зубы плавали в луже черной слизи, от некогда длинных волос осталась лишь красная пузырящаяся плешь. Сил уже не оставалось.

«Ещё немного. Только один удар, давай. Спасение для моей семьи, для всех проклятых. Это мой долг!»

И снова энергия обретала черты лоскутов, канатов и цепей, снова погружается голова в непрерывный звон, снова запах железа, снова кислота в больном разрывающимся изнутри горле.

И снова удар.

 

Самодовольный рыцарь

 

Найзаль прежде не видел крови. Теперь он был в ней весь вымазан. Впереди, подобно яркой звезде в небе, тлел факел в руках Ортэга, Кандран бессильно висел на плечах Найзаля, его кровь тонкой струйкой стекала по руке.

Нападение произошло столь же внезапно, как и землетрясение. Вот они идут ровным строем по мрачным подземельям Убежища, и через мгновенье уже отбиваются от монстров, хлынувших из трещин и провалов. Вот они отступили в какой-то небольшой зал, из которого вели неестественно одинаковые коридоры, вот грохот снова сотряс крепость, развалил стены, колонны и арки и вынудил отряд разделиться. Со всех сторон их теснили вытянутые, скрюченные, загребущие ходячие трупы, в чьих глазах пламенела ненависть и… голод. Кто-то из проклятых говорил, молил о помощи, кто–то выкрикивал проклятия на неизвестных Найзалю языках, кто-то призывал на свою сторону силы Тьмы. И во всей этой безумной круговерти непрерывно блестели мечи, летели брызги крови и отрубленные конечности.

Найзаль прежде не сражался в настоящем бою. Был он слишком молод, да и особо не хотел ввязываться во всякие конфликты, благо с ним ходил Ортэг, который постоянно принимал удары на себя. Взмахивая клинком, парируя удары и совершая некогда выученные пируэты, несмотря на кровь и навязчивый страх смерти, рыцарь ощущал небывалый восторг, боевую эйфорию.

Но радость кровавого боя сменилась паникой, когда один из клинков проклятых рассек горло Кандрана. Он держался на ногах стойко, твердо, пусть и неуверенно, продолжал отбиваться яростно от врагов, будто и не умирал, но в конце концов обессилел и упал на руки Найзаля.

– Вроде оторвались, – бросил Найзаль, поглядывая за спину. Кандран хрипел, на губах вздувались кровавые пузыри. – Стой, Ортэг! Надо передохнуть. Держись, Кандран. Вот увидишь, сейчас отдохнешь маленько, тебе полегчает, уж я…

Найзаль вновь хотел похвалиться каким-нибудь знанием, как поступал всегда, лишь бы выделиться среди людей, показать, что он больше, чем богатенький придурок, но осознал, что ни разу не видел, как умирает не просто человек, но его брат по ордену.

– Сомневаюсь, – вытекали слова вместе с кровью. – Сомневаюсь.

– Давай, приложи ещё ткань, – подсел Ортэг. – Кровь всё идет…

– Ортэг…

– Дави сильнее, Найзаль. Держи ткань на горле.

– Ортэг… он умер.

Найзаль смотрел на остекленевшие глаза Кандрана, в которых ещё вздох назад теплилась жизнь, смотрел, не в силах оторваться. Дыхание сперло, в глазах защипало.

– О, Единый… что же теперь делать?

– Мы… ну, – впервые на памяти Найзаля Ортэг не нашёл, что сказать, – ну…

– Что?

– Нам ведь все равно придётся идти. Слушай, давай оставим его здесь.

– Спятил? Тут на каждом шагу монстры. Неправильно так оставлять его…

– Тогда скажи, что делать, давай. Тащить за собой в самое пекло? Чтобы нас быстрее убили? Я не предлагаю его бросать, идиот. Мы найдем остальных, заберём Чудо и вернёмся за Кандраном

– И где же мы наших отыщем?

– Сдаётся мне, они рядом, – сказал Ортэг и указал куда–то в глубь коридора. – Слышишь?

– Да, – прислушался Найзаль. Воздух наполнялся едва заметной дрожью, – крики, взрывы… Думаешь, Чудо там?

– Возможно. Все равно нам некуда деваться.

– Как же страшно, – Найзаль прислонился к стене, неотрывно глядя на мёртвого собрата. – Единый, он всегда сомневался.

– Чего-чего?

– Кандран… он всегда считал своим долгом сомневаться во всём. Он говорил, что, сомневаясь, мы избегаем ошибок, ибо следуем голосу разума. Вроде как прочитал это в каком-то учёном трактате. “Мой долг, – он говорил, – сомневаться в себе и наводить других людей на сомнение. Так все мы следуем голосу разума”.

– А вот и цена его долга.

– Что?

– Просто размышляю в слух. Знаешь, Найзаль, нет никакого долга. Это слово мы сами придумали, полагая, что должны кому–то и что–то взамен чего–то. Одним словом, глупость.

Ортэг поглядел на свои окровавленные кинжалы, стиснул пальцы на рукояти.

–Придумать себе какую–то возвышенную цель, кичиться перед всеми, мол, у тебя есть особый долг, за который готов отдать свою жизнь – всё это так непрактично.

Найзаль молчал. Он никогда не думал ни о каком долге и возвышенной цели. С другой стороны, прежде он стремился к почестям и славе.

– Но ведь мы же должны ради чего-то жить, разве нет? – неожиданно спросил Найзаль. Ортэг лишь усмехнулся, глядя в никуда.

– Почему же мы не можем просто жить, ради того, чтобы жить? – хохотнул друг.

Если это и была шутка, то крайне прескверная.

 

Молчаливый рыцарь

 

Любое строение, пусть даже самое неприглядное и запущенное, несло в себе след истории. Крепость Слёз, – а в том, что это была та самая крепость, Торн не сомневался, – являлась воплощением истории. Когда отряд вступил в непроглядную темень пропитанных смертью руин, Торн пытался разглядеть каждый камешек или трещину вокруг. Он видел неплохо сохранившиеся узоры, которые изображали времена создания Церкви и сопутствующие войны: легендарные полководцы сметали орды злобных владык, отринувших учение Пророка, святые вдохновляли людей на великие подвиги и лечили даже самые страшные физические и душевные раны, и сам Пророк передавал своё учение своим преданным ученикам. Крепость была не столько защитным сооружением, сколько символом торжества Великой Церкви.

Весьма жестокое торжество. Однажды Торн услышал рассказ о месте, в котором зародилось Восстание кирех, и о причинах, начавших самую кровавую войну смертного мира. Если мрачные слухи из темных уголков родного города были правдивы, то Крепость Слёз была местом, где люди, искавшие спасение, находили жестокие пытки и издевательства. Потому Торн, мечтавший узнать всё о древней истории, и вступил в Гвардию Пророка, надеясь найти хотя бы крупицы минувших дней. Но встретил лишь злобу во взгляде сестры Талльи.

Видать, злые силы заставили рыцаря высказать вслух свои подозрения об этих проклятых землях, иначе не объяснить неожиданно развязанный язык. Наверное, когда Торн доберется до Эрихона, то его будут с распростёртыми объятиями ждать подземелья Храма, о которых также шептались в самых темных углах родного города.

Хотя до Эрихона ещё надобно добраться, размышлял Торн, блуждая вместе с капитаном Эгоном и госпожой Талльей по мерзлым проходам подземелья. Поворот следовал за поворотом, путь то спускался в глубины узкой петляющей лестницей, то стремился ввысь по галереям и пустым залам. Из стен чирьями торчали клетки с проржавевшими решётками. Во многих камерах, глубиной в один шаг, сидели вечные узники – скелеты проклятых, искавших своё последнее прибежище. То тут, то там стены были покрыты глубокими дырами, сквозь которые виднелась пустошь или другие залы крепости. Покрытый черным мхом пол укрывали окаменевшие тела, возле уцелевших стен сидели полуживые, покрытые трещинами люди, дрожащие и бормочущие.

– Держитесь! – крикнул капитан Эгон в тот момент, когда под ногами путников разверзлась бездна, утянувшая их на дно.

Торн потерял равновесие, и переворачиваясь в воздухе, погрузился в теплую склизкую воду. Он пытался вынырнуть, но доспехи тянули его всё ниже и ниже. Ноги не ощущали опоры, под одежду змеями лезли водоросли, и мох облеплял лоб и рот. Клоки воздуха пузырями извергались изо рта, в глазах темнело, пока чья-то рука не выбросила его на холодные шершавые камни. Рядом выкарабкивался капитан Эгон, в грудах кровавой травы и костей лежала Таллья.

–Чуть снова не потерялись да? – прохрипела Хранительница, поднимаясь на колени.

Сев рядом с сестрой, Эгон промычал что-то невнятное.

Они очутились в длинном, полузатопленном коридоре, несшем на себе следы разрушения – выкорчеванные, взрытые полы, устланные деформированными скелетами, смешанными в кучу, крупные выбоины на грязно-зеленых стенах, изъеденных пятнами крови и копотью, – здесь словно пролетел безумный вихрь.

Завидев вяло идущие к ним тени, Торн хотел было предупредить своих, но его опередил Эгон, тут же взметнувший клинок и загородивший собой сестру. Но прежде чем тени успели хотя бы рыкнуть, одна из стен взорвалась огнём, дымом и осколками камня. В клубах горячей пыли медленно вырисовывалась ещё одна фигура. Она громко смеялась, несла белиберду, а затем взглянула прямо в глаза Торну и низко поклонилась. Тень сказала несколько странных слов, затем пропела, и наконец захрипела, выплевывая короткие фразы.

– Приветствую? – вопросил незнакомец с надеждой в голосе. – Ох, вижу, вы понимаете его. Как славно, как славно!

Возле него загорелся огонёк, осветивший мертвенно-бледное лицо с надвинутым на глаза медвежьим капюшоном. На шее незнакомца висели с десяток цепей, амулетов. Веревки, покрытые узелками разной величины, обматывали человека с ног до шеи.

– Эиеролииан рад видеть славных иноземцев! Мы пришли сюда с единой целью, я знаю, я вижу. Путевые искры не потеряны. Идём!

Незнакомец развернулся было на пятках, но затем вновь повернулся к отряду. Таллья не смотрела на него, а вот взгляд Эгона пылал яростью.

– Погибелец… – процедил он, указывая кончиком клинка на незнакомца. – Я видел таких, – продолжал Эгон, – странников из Погибелей. Безбожники и варвары, поклоняющиеся Тьме.

– Погибель, – протянул странник, проговаривая каждую букву. – Вот, как вы называете наши земли, так? Какое интересное название. Невероятно интересное. Но, боюсь, мы не поклоняемся Тьме, никогда, – в руке жителя Погибели загорелся огонёк. – Видите? Огонь и Тьма несовместимы, он знает.

Таллья охнула.

– Он Чудотворец!

– Чудотворец… – странник пропел слово. – Эиеролииан рад слышать такое слово.

Таллья медленно коснулась огонька возле лица Эиеролииана.

– Как тепло… Но не больно. Сила Единого.

Быстрым жестом она начертила символ веры.

– Невозможно. Как вы тогда взорвали стену, ведь святость Единого не может причинить даже малейшего вреда?

– Он рисковал, – говорил странник, будто бы прожёвывая слова – видно, ему с трудом давалась речь Эрихона. – Он мог бы осквернить сияние, вызывающее огонь, мог бы исчезнуть или… воплотить нечто ужасное. За что он извиняется.

– У вас странная речь, – отметил Торн. Ему хотелось узнать всё о страннике. – Вы говорите о себе как о другом человеке…

Странник удивленно поднял брови, улыбнулся. Но не ответил, как если бы услышал глупый вопрос от ребёнка.

– Зачем вы прибыли сюда? – спросила Таллья.

– Эиеролииан движим любовью к свету. Я паломник, ищущий Осколки по всему Иноземью, да!

– Я верю тебе, – сказала Таллья удивительно ласково, – посланник Единого. Мы встретились не зря, я знаю. Веди нас!

– Единый… – снова пропел странник. – Да, знакомое слово. Люди Иноземья много о нём говорят.

Странник двинулся вглубь коридора, огонёк последовал за ним.

– Если будет нам мешать – убьем его, – прошептал Эгон на ухо Торну.

Шли быстро, словно весенний ветер. Эиеролииан, освященный белесым ореолом, едва ступал по земле, как призрак, вынуждая отряд срываться в бег. Всё сильнее ощущался резкий запах железа, воздух дрожал от переполнявшей его энергии. И нигде не было следов остальных рыцарей.

– Где же Кандран? – шептал Торн. – И Найзаль с Ортэгом?

– Будем надеяться, что они уцелели, – пыхтел Эгон, едва поспевая за бегущими впереди Талльей и Эиролиианом. – Надо следить за этим варваром. Таллья мне все уши прожужжала. Говорит, он Чудотворец, посланник Единого, что он нам поможет. Бред. Не может погибелец быть посланником Единого…

– Ты не понял, – присоединилась к разговору Таллья. – Ни один проклятый и кирех не способен владеть огнём. Только благословенные Единым. Кто бы мог подумать, что погибелец умеет создавать Чудеса!

Таллья засмеялась. Удивительно, но даже в такой момент она казалась исключительно счастливой.

Очередной поворот внезапно окончился лестницей, ведущей к сияющему залу.

– Осколок, – говорил странник, – Эиеролииан чувствует, что Осколок в том зале.

Отряд прокрался к резной арке, подпираемой колоннами. В центре огромного зала, пред каменным куполом, стоял раздетый донага человек. Если это можно назвать человеком. Обгорелое, покрытые струпьями и трещинами существо воздело руки к верху. Его окружали черные лоскуты Тьмы, опутавшие большую часть зала. Воздух накалился.

– Хочет забрать Осколок себе, да, – прошептал Эиеролииан. – Мой всевеликий учитель говорил, что “темнота всегда запятнает свет”.

– Это кирех… – выдохнула Таллья. – Хочет поглотить Чудо.

– Зачем? – странник казался удивлённым и очень обеспокоенным.

Вопрос остался без ответа.

К кирех с двух сторон подкрались Найзаль с Ортэгом. Прежде чем они успели атаковать, опутавшие кирех лоскуты раздулись и взорвались.

Торн почувствовал резкий обжигающий холод, тошноту и боль в конечностях, он увидел, как стирается в пыль купол, высвобождая волны золотого света, как Ортэга и Найзаля скручивает и выгибает, как превращаются они в кровавую кашу, как темная буря пылью сдувает их останки. Торн видел, как распадается на части кирех, как обращается в дым, проникающий в золотой свет освобожденного Чуда, как сияние чернеет, покрывается багровыми жилами, как вышедшие из-под контроля лоскуты оборачиваются вихрями, разрушающими крепость изнутри.

И увидел Торн, как вылетает пламя из рук Эиеролииана, как поглощает летящие в его сторону вихри, измельчает потоки Тьмы в искрящийся пепел. Вместе с тем странник стал светлеть, тело его настолько истончилось, что почти растворилось в пламени. Его сил не хватает…

И тут сделал шаг Эгон. Он посмотрел в глаза Талльи, быстро приобнял её, и, не обращая внимания на отчаянные визги сестры, выбежал за пределы спасительного пламени. Шаг за шагом он приближался к кирех, который уже не походил на человека: слепленная из кусков дыма и плоти, монолитная глыба, исторгавшая из себя ураганы неудержимой мощи, тянула свои подобия лап к рыцарю. Эгон сделал пируэт, и, увернувшись от удара, рубанул по верхушке глыбы, закружился на месте, снова воткнул клинок в плоть. Крича и визжа, кирех приобретал человеческие, но монструозные, формы – вот образуется голова, вот угольки глаз и разверстый рот с клыками, вот длинные руки с когтями. Эгон не давал противнику отдыха. Он рубил несмотря на то, что сам сгорал заживо, разделял монстра на части.

И в это же мгновенье Эиеролииан ударил своим пламенным барьером по тому, что оставалось от монстра. Издав последний рык, тварь схватила своими лапами Эгона и исчезла в ослепительных лучах.

 

Хранительница

 

Чудо искрилось на останках Эгона.

Таллья глядела на изуродованное тело, кричала, рвала волосы на голове. Тело искрилось, пламенело, осыпалось пеплом, пока не остались лишь тлеющие кости. Горло разрывалось от крика, глаза горели от слёз, каждая частичка её существа страдала.

Кто-то обнял, держал очень крепко. Торн. Совершенно пустые глаза, рот, застывший в удивлении, красные щёки.

Рядом стоял Чудотворец. Паломник. Просто стоял и смотрел сначала на останки, затем на Чудо, удивительно сохранившееся после взрыва. Шёл к нему аккуратными шажками.

Таллья знала, подозревала, что Эиеролииан путешествовал не для того, чтобы просто молча поклонится священному дару Единого. Да, Эгон был прав. Он был жителем Погибели. Чужого, невероятно далекого и опасного места, пропитанного Тьмой.

Он Чудотворец, но хочет забрать Чудо…

– Нет, – взвизгнула Таллья.

Погибелец повернулся.

– Ты Чудотворец, тебе не нужна его сила. Позволь мне забрать Чудо, Осколок, как ты его называешь. Позволь…

– Ему и не нужна сила, – усмехнулся странник. – Ты права. Он умеет творить огонь без чьей-то помощи. Как и все мои родичи. Наша родина пропитана светом, пусть и окружена гибельной Тьмой. Свет без огня не способен развеять Тьму, да?

– Тогда зачем тебе… Осколок?

– Это частица прошлого мира. Того мира, каким он когда–то был. Собирая крупицы воедино, мы узнаем жизни тысяч, мы сохраняем наше прошлое от гибели. Без Осколков мы будем оторваны от света. Когда-нибудь, – Эиеролииан развёл руками, – нам пригодится эта связь.

– Мне… моему народу жизненно важно это Чудо, – взмолилась Таллья. – Без него люди лишаться надежды на помощь Единого, на то, что жизнь не покинет наш мир. Многие лишаться бесценного лекарства от страшных болезней. Не знаю, часть ли это прошлого, но прежде всего это дар Единого. И людям он нужен… прямо сейчас.

Погибелец молчал.

– Поймите же, – вздохнула Таллья, – это мой долг. Хотя, – она усмехнулась, – это тоже ваш долг, верно?

– Долг? – Эиеролииан вновь пропел слово. – Что это?

– Высшая цель, ради которой мы живём, – промолвил Торн.

Таллья кивнула.

– Долг… не понимаю. Он собирает Осколки вовсе не потому, что это его долг. Это его жизнь. Жизнь не имеет цели, конечной точки. Всечудесный учитель говорил, что “наша жизнь есть процесс”. Каждый наш день, каждое наше решение – крупица истории, складываемой в единую мозаику, у которой нет границ, да? И даже если мы умираем – наша история продолжается.

Эиеролииан засмеялся.

– Осколки тому подтверждение, – договорил он.

Странник двинулся к Чуду.

Торн вытащил меч. Готовился напасть.

Внезапной вспышкой Таллья увидела, как Торн убивает странника, как она, верная Хранительница, пытается забрать Чудо. Увидела, как погибает, исчезая в лучах света.

– Пожалуйста, не надо, – шепнула Таллья Торну.

Эиеролииан взял в руки Чудо, без особого труда, так, как будто держал перышко. Погибелец улыбнулся.

– Протяните руки.

Таллья удивленно выполнила просьбу. Небольшой кусочек приятного золотистого света коснулся её ладоней.

– Это же невозможно, – прошептала Таллья.

– Почему же? – странник снова улыбнулся. – Он лишь передает вам частицу истории, да!

 

Хранительница

 

Они шли медленно. Ветерок, столь непривычный в пустошах, холодил щёки Талльи. Руки и ноги дрожали. Рядом нет Эгона, её защитника. Он выполнил свой долг. И заплатил за него самую высокую цену.

И лишь крошечное Чудо согревало. Оно не вытягивало сил, как привыкла Таллья во времена ритуалов. Просто сияло, как безмолвное напоминание о произошедшем.

Светало.

Эгон говаривал, что наступление раннего утра возвещает о мимолетной смерти мира. Всего на одно мгновение мир умирает, чтобы вновь родится из утренней тени былого! И несется дальше по ветру крупица истории вместе с мириадами таких же пылинок. Складываются они вместе в безграничную мозаику бесчисленного множества дней и ночей, разделенных коротким ранним утром.

Но что-то их связывает, заставляет липнуть друг к другу? Эгон сказал бы, что это долг. После произошедшего, Таллья бы не согласилась.

Торн затянул песнь, грустную, повествующую о доцерковных временах, временах крови и отчаяния. Но дарящую некую надежду на лучшее. Таллья запела.

Наступило раннее утро, но пустоши не умирали на мгновение – они и так всегда были мертвы.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...