Говорили, что великие восточные завоеватели ушли.

У людей были причины так думать. Не прошло и тридцати лет после смерти Великого хана, как его империя распалась, а многочисленные сыновья сошлись в междоусобице. Не прошло и пятидесяти, как его внуки, получившие в наделы крупные земли, заговорили на чужих языках, забыв свой. Не прошло и ста, как его потомки оставили веру предков и стали почитать нового бога, воспевая его имя пять раз в день.

Говорили, в груди великих восточных завоевателей перестал гореть огонь. Тот самый, восточный огонь, что превращал мирных скотоводов в жестоких убийц, остервенело вырезавших города, сжигавших их дотла.

Говорили, хан Западного улуса Тимур давно умер, его сыновья вгрызлись друг другу в глотки, а держава вот-вот распадется, и не останется больше в мире стран, созданных кочевниками после Великого похода. Ведь Тимур, великий полководец Западного улуса, разменял девятый десяток лет, а из дворца не издавалось никаких указов уже три года кряду. Подданные отправляли всё меньше и меньше дани, а когда не получали ответа, довольно улыбались, не чувствуя над собой властной руки господина.

Нойон Джучи и сам так делал. Он был абсолютно уверен, что его отец вот-вот почит, и династии предстоит очередная усобица, из которой он, младший сын, надеялся выйти победителем.

Вот только сейчас, пасмурным утром на поляне подле предгорий, глядя на закованную в полный доспех фигуру, бьющую ногами по бокам черного коня, Джучи понимал: надежды мертвы. Он смотрел, как конские копыта топчут горского князя, валяющегося в грязи. Под ликующий вой орды фигура в доспехе повела коня в сторону, чтобы разогнаться и пройтись по дергающемуся телу снова. Джучи не разделял радость своих воинов, но глядел на сцену хмуро. Ему не было жаль горца: тот отказался платить дань, и посмел обратиться к господину на «ты».

Джучи хмурился, поскольку у него и князя было нечто общее.

Оба думали, что Тимур мертв. Оба не ждали увидеть старика верхом на коне.

* * *

Походный шатер хана стоял в центре лагеря. Выросшему в степях Западного улуса Джучи было непривычно видеть вздымающиеся предгорья, хоть он и участвовал в покорении этих земель вместе с отцом двадцать лет назад. Уже в то время Тимур с трудом передвигался. О езде в седле не было и речи. Забывал имена, путал советников. Джучи – двадцатилетнему нойону, наследнику хана – было жаль дряхлеющего родителя.

Сейчас, стоя у входа в шатер, он не чувствовал ничего подобного. Тимур вызвал его вместе с ратью сюда, к подножью гор, чтобы, как говорилось в письме, «навести порядок в сборе дани». У сына были все поводы чувствовать неладное.

Стражи шатра закрыли собой вход и протянули руки к ножнам. Джучи не возмутился: он не страдал уязвленной гордостью, в отличие от старшего брата; отец же всегда любил церемониал.

- Джучи-нойон пришел на встречу к Тимур-хану, владыке Западного улуса.

Он намеренно не произнес титул родителя полностью. Стражи расступились, и он прошел внутрь.

Шатер был большим. Пол устилал ковер, столь мягкий, что под ним не ощущалось жесткой земли. Внутри пахло благовониями – диковинкой, привезенной из Южного улуса. Свисавшая по краям слева и справа от входа ткань создавала импровизированный коридор, кончавшийся еще одним ковром. Волнуясь, Джучи откинул его в сторону и вошел в центральное помещение.

- Сын мой. Рад нашей встрече.

Тимур восседал на резном кресле, стоящем на возвышении в конце зала. Джучи стоило большого труда пройти в центр шатра и преклонить колени, ведь фигура на троне выглядела отнюдь не на девяносто лет, и даже не на семьдесят. Голос Тимура звучал громко, властно и уверенно, будто он в расцвете сил. Взгляд темных глаз был сконцентрирован и осмыслен – не было в нем и следа той потерянности, какая бывает у дряхлого старика, силящегося вспомнить, как его зовут.

Хан был облачен в длинный темно-зеленый халат. Волосы были седыми, а лицо испещрено морщинами. Несмотря на это, он сидел на краю трона, не опираясь на спинку. Осанка была близка к идеальной.

Сказать, что Джучи был удивлен – ничего не сказать. Не пытаясь скрыть это, он произнес:

- Отец. Видеть тебя в столь добром здравии радостно для меня.

- Господь решил, что рано мне отходить к предкам. Есть еще дела на этом свете.

- Какие, отец?

Хан подался вперед.

- Вы.

В это слово он вложил больше чувств. Джучи не сумел их различить, потому что на задворках его разума уже пульсировало ощущение опасности. Он поднял голову:

- Что ты имеешь в виду, отец?

Хан откинулся назад, раскинул руки на подлокотниках. Не сводя взгляда с глаз сына, он ответил:

- Вы разочаровываете меня, сыновья. Мне больно это признавать, но это так. Хубилай, мой первенец, возненавидел меня за то, что я никак не желаю умереть.

Что ж, это было правдой. Хубилаю скоро шестьдесят. По слухам, он тяжело болел. Глядя на удивительно здорового отца, Джучи вполне допускал, что тот переживет своих детей.

- Пока старший сын возносит молитвы Господу, чтобы тот поскорее меня забрал, другие сыновья раскалывают улус, ослабляя страну в мелких, но частых стычках по столь же мелким поводам. Страну, которую создал я! – повысил голос Тимур.

Джучи вновь опустил голову. Значит, старик был не просто удивительно бодр, но к тому же осведомлен о положении дел. Это означало, что здраво не только его тело, но и дух.

Проклятье.

- Прости, отец. Вина не на мне, а на братьях. Это они подговорили горцев, чтобы те присылали меньше скота и…

Джучи осекся, потому что Тимур смотрел на него, как волк на раненую дичь.

- Сын. Ты полагаешь, что я слеп и глух, и не могу узреть жухлую траву среди зеленой? Ты обложил горских князей данью дважды кряду. Ты полез к ним, несмотря на мой строгий запрет вмешиваться в их дела у подножия гор. Я завоевывал их вместе с тобой, и ты должен помнить, как тяжело накидывать ярмо на этих людей. Еще тяжелее – управлять ими так, чтобы они не взбунтовались. А теперь ты хочешь обобрать их до нитки, и надеешься, что они стерпят?

Дважды проклятье. Как на это ответить, чтобы не быть растянутым конями?

- Мой господин, разве не завещал ты своим сынам в полную власть всю землю, куда ступит копыто восточного коня?

Джучи глядел в пол, и потому не заметил, как к ним подошла она. Когда он поднял голову, увидел идеальной формы белое лицо, высокие скулы, огромные глаза цвета чистого неба, красные, словно вино, губы. Лицо обрамляли темные локоны. Несмотря ни на что, Джучи ощутил прилив крови в паху.

- Верно, красавица, - улыбнулся ей Тимур. Его голос теперь звучал по-другому, в нем чувствовались нотки… мягкости. Джучи не замечал подобного в отце даже в детстве.

- Но полная власть над стадом не означает, что можно с ходу забить всех баранов и остричь всех овец, - продолжил старик. – Стадо должно забивать постепенно, чтобы овцы успевали рожать ягнят. Завоеватель, что устраивает победный пир в ту же ночь, отбирая у покоренных всё, очень скоро останется без войска – ему нечем будет вознаграждать за службу.

- Твоя мудрость сравнима лишь с твоей силой, господин, - склонилась девушка в поклоне.

Джучи взирал на сцену в немом удивлении. Женщина вмешалась в разговор хана и нойона, и вместо того, чтобы быть побитой палками, получает ханскую благосклонную улыбку. В ином случае Джучи отвесил бы ей пощечину за саму попытку прервать его. Глядя, как Тимур смотрит на нее, он понимал: делать этого явно не стоит.

Значит, у старика еще и молодая наложница. Неужели мужская сила еще не покинула его?

- Ты понимаешь, что я хочу сказать тебе, сын? – обратился Тимур уже к нойону. – Ты не понимаешь самой сути нашего народа. Мы – завоеватели. Мы воинственны и резки на дела, словно гроза. Без врага, которого должно завоевать, мы перебьем друг друга. Именно это вы с братьями и делаете. Вот сейчас ты взял с горцев больше денег и скота, чем обычно, чтобы одарить милостью своих людей. Теперь мне придется усмирять горцев после открытого мятежа, и один Господь ведает, сколько горской крови еще придется пролить.

Джучи надоело, что с ним разговаривают, как со слугой. Он поднял голову:

- Если тебе столь жаль горской крови, к чему была эта сцена? Зачем надо было топтать князя Тукара на виду у всех?

- Судьба Тукара была предрешена в миг, когда он оскорбил меня в письме. Вопиющее неповиновение он должен был оплатить жизнью. Так сказано в Великой Ясе.

Джучи мысленно усмехнулся. Улус не жил по Ясе – своду законов, составленным еще Великим ханом – уже с десяток лет. Тимур явно отстал от времени. Старик тем временем продолжал:

- Если ты этого не понимаешь, сын, то всё хуже, чем я думал. Ступай к себе. Жду от тебя уверенных действий по подавлению мятежа. Выполняй мои приказы. Решения принимать не позволю — это буду делать сам.

После этого хан повернулся к невольнице, которая поднесла к нему поднос с кувшином и чашей. Налила в чашу воды, подала хану. Сцена явно давала понять: разговор окончен.

Пресыщенный отцовским неуважением, Джучи встал с колен, поклонился и вышел.

***

Вечерело. Ветер сдувал с деревьев остатки желтых листьев, из-за чего горный лес стремительно скудел. Догорали походные костры. Кочевники собирались ночевать.

Джучи полулежал в своем шатре, выпивая вино. Он прогнал наложниц: после разговора с Тимуром желания не было. Кроме того, из головы не выходил образ отцовской рабыни.

Полог палатки откинулся, и послышался мягкий, но уверенный голос:

- Спасибо за женщин, нойон. Я хорошо отдохнул после сражения.

- Говори тише, Кичиг. Если воины узнают, что я отдаю тебе наскучивших наложниц…

- Они лишь сильнее уверятся в крепости моего положения. Идеально.

Кичиг прошел к Джучи, сел, подобрав ноги. Ему было за сорок – они с нойоном были ровесниками – но в волосах не было ни намека на седину, а лицо почти не изменилось после тридцатилетия. В глазах играл озорной огонек, а с губ не сходила ухмылка.

- Рабынь много, друг – один. Выпей со мной.

Всё так же улыбаясь, Кичиг налил себе вина, сказав, что подчиняется хану. Джучи улыбнулся тоже – впервые за день. Было приятно, когда его, нойона, называют будущим ханом.

- Как Тимур? – спросил Кичиг.

Улыбка сошла с лица Джучи. Не потому, что его друг неуважительно назвал хана без титулов. Он наскоро пересказал беседу. Улыбаться перестал и Кичиг.

— Это означает, что у нас проблемы, - отметил он. – Старик может помешать нам, а ведь мы уже почти принудили горцев выплачивать дань людьми вместо скота.

- Верно. Люди понадобятся мне в столкновении с братьями. Вот только…

- Что только?

- Будет ли оно, это столкновение? – поднял голову Джучи. В его глазах ясно читалась неуверенность. – Тимур чувствует себя прекрасно. Не только телом, но и духом. Мы готовились к войне за его престол… Сколько? Уже лет пять, так ведь? Пять лет постоянных переговоров, заговоров, подкупов. Интрига с повышением дани для горцев, чтобы вынудить их вместо скота отправлять воинов для наших битв – лишь малая часть того, что мы сделали, и всё же именно здесь я начал сомневаться. Без смерти отца не случится междоусобицы. Может, это к лучшему? Может, он прав, когда говорит, что мы – завоеватели, сила которых в единстве?

Кичиг нахмурился бы, если б не умел контролировать чувства. Но он умел, и вместо того, чтобы упрекнуть друга в слабости, мягко и умело направил его мысли в нужное русло. Как и делал все эти годы.

***

Поднималось солнце. Вчерашний ветер согнал тучи, сделал небо безоблачным, и унялся. Птиц слышно не было, как и зверей. Деревья стояли прямо, не качаясь.

Горы молчали.

Тимур смотрел на них, стоя возле входа в свой шатер. Лагерь только просыпался, и утренняя церемония облачения в доспех еще не началась. Хан воспользовался моментом, чтобы вдохнуть холодного воздуха.

На нем был лишь халат, опоясанный кушаком, да сапоги. Несмотря на это, он не замерзал. Осенний воздух отрезвлял, наполняя грудь холодом, позволяя четче видеть цель. Тимур уже давно не чувствовал мороза, жары или слабости. Его тело как будто принадлежало не ему. Крепкие кости, острые глаза, чуткий слух – всё это явно не имело отношения к старику. И всё же – это был он.

Тимур не обманывал себя. Он стал таким, когда появилась она.

Он прекрасно помнил себя двадцать лет назад, когда его держава только завоевывала эти горы. Тогда он уже не мог ездить на коне. Уже забывал имена советников и даже сыновей. По нескольку часов глядел на кувшин, пытаясь вспомнить, как он называется и для чего нужен.

- Посмотри, какое прекрасное утро, красавица.

Тимур понял, что она близко, потому что его руки и ноги налились еще большей силой, а глаза узрели самые далекие горы. Так было, когда она приближалась. Если же ее не было рядом, он чувствовал, как старость ржавыми ножами вгрызается в затылок.

Его чудесное здоровье пришло, когда появилась она. Тимур не обманывал себя: это она была госпожой, а он – рабом.

- Тогда почему ты грустен?

Она остановилась чуть поодаль от него. Наложница действительно ощущала его настроение. Радость, гнев, вожделение – он не мог скрыть от нее ничего.

- Потому что я смотрю на горы, а вижу родные степи, - улыбнулся он. – Я вижу бескрайнюю степь, полную травы, колышущейся, как твой голос. Я вижу небо, пронзительно голубое, как твои глаза. Я вижу, как ветер приводит тучи, и тогда небо становится темным, как твои волосы.

Она подошла к нему ближе, положила руку на плечо. Прошептала на ухо:

- И что случается, когда небо в степи заполнено тучами?

Он представил себе это так четко, будто происходило на самом деле. Слово вырвалось само по себе.

- Гроза.

Она убрала руку и печально сказала:

- Дети степи забыли своих богов. Забыли божественную грозу.

- Но помню я, - ответил он, повернувшись и взяв ее руки в свои. – Выбор новой веры был ошибкой. Я провел молодость, восхваляя чужого бога, в то время как мои попирались. Я завоевывал народы, строил храмы в его честь, но он молчал. До сих пор я вынужден произносить прилюдно имя Господа, хоть и ненавижу его.

Пока хан говорил, голубые глаза наложницы становились всё ярче и ярче, пока, в них, казалось, не заблестели молнии.

- И когда ноги перестали меня носить, глаза перестали видеть, а деяния позабылись, боги даровали мне тебя. Ведь ты – посланница богов, так ведь? Ты даровала мне здравие. Даровала видение истины.

Она протянула ладони к его лицу. Коснулась.

- И какую же истину ты узрел? – спросила она, уже зная ответ.

- Ту, что всегда была со мной. Истину, которая есть суть нашего народа. Я направлю кочевников на истинный путь. Я объединю их, ведя по пути войны. Я заставлю все народы отсылать дань в ханский шатер.

Хан не угрожал, не кричал, но объяснял очевидное. Излагал суть вещей, их естественный порядок. Девушка слушала его, менялась на глазах. Будто стала выше, взгляд – грознее. Молнии в ее очах стали почти реальны. Тимур почувствовал, как его наполняет желание, и поцеловал ее. Страстно, забыв о том, где находится. Крепкий поцелуй перерос в объятия.

Слух хана был остер, но тяга к женщине, даровавшей ему новую жизнь – острее. Она заглушила чувства, и Тимур не услышал шаги, хотя Кичиг не умел охотиться. Не почувствовал на себе взгляд, хотя Кичиг смотрел с ненавистью. Не услышал, как скрипуче натягивается тетива, хотя Кичиг был политиком, а не воином. Оскорбленный предательством Господа, которого искренне любил, и потеряв контроль, он попал в женщину, хоть и целил в старика.

Девушка содрогнулась. Почувствовав это, Тимур оторвался от ее губ и отпустил невольницу из объятий. Она упала на каменистую горную землю.

Трясущимися руками Кичиг потянулся за другой стрелой. Но она не понадобилась, потому что Тимур вдруг поник плечами. Его ноги подкосились, он упал. Руки принялись оттягивать ворот халата, будто что-то мешало дышать.

Сжав нож, Кичиг подошел к хану.

- Путь войны? Все народы мира? Ты обезумел, старик! Время завоевателей с востока давно прошло! Кочевник давно перестал быть воителем – он хочет лишь выжить. Оседлые народы давно не боятся нас. Настало время торговли, а не войны. Джучи будет хорошим ханом: мудрым, но не воинственным. Я стану его главным визирем. А ты хочешь ввергнуть нас в пучину бесконечных походов! Я не дам тебе это сделать! Слышишь меня?

Кичигу было невдомек, что хан не слышал. Когда наложница упала, мышцы и сухожилия уже не держали его на ногах. Когда упал сам Тимур, его кости переломились от удара оземь. Боль затмила разум. Сердце стучало всё громче и громче, пока грохот в ушах не сменился тишиной.

Тимур не слышал слова Кичига. Не видел, как тот удивленно поднимает голову вверх и смотрит на тучи, заполнившие только что безоблачное небо.

Когда тучи разверзлись молниями – самыми страшными, что видел Кичиг за всю жизнь – кочевники в лагере упали на землю. Это была старая степная привычка, ведь стоять посреди поля во время грозы – верная смерть. В отблесках молний в темном небе Кичиг видел сцены битв и сражений. Видел белокаменные крепости, что не могли взять всадники. Видел поля, заваленные трупами. Видел меж кровавых тел нойона, из гортани которого торчала стрела. Дрожащий от страха Кичиг уткнулся лицом в землю.

Когда гроза наконец закончилась, Кичиг осмелился поднять голову. Труп Тимура он увидел сразу. Тела женщины рядом с ним не было: лишь голубой халат, подаренный ей господином, виднелся на каменистой земле.