Сивуч. Коллега духов-практиков

2 августа, полдень:

 

– Постойте, доктор!

Дворцовый доктор Оти Сьен, шедший по Королевскому саду из лаборатории, обернулся.

– Какая чудная погода, госпожа Шевси! – поклонился он со всем надлежащим, приличествующим разнице в статусах рвением.

– Жарко.

– О да. Чудная, но жаркая… Да, несомненно. Жаркая. – Сьен снова поклонился, мельком подумав, что это, наверно, уже перебор. Сколько можно кланяться? Или не перебор… Он был мало в чём уверенным человеком, но втайне считал это достоинством, широтой взглядов, чем-то таким.

– Мне нужно с вами поговорить. – Голос Шевси не предвещал ничего хорошего. – Присядемте, доктор.

Солнце сияло над столицей во всю свою солнечную мощь. На дворец, белокаменно проглядывавший в просветы между тёмными стволами, лучше было не смотреть, слепило глаза, но здесь, в саду, было приятно-тенисто. Стоило свернуть с широких садовых дорожек, и крупные трепещущие листья высоких вековых деревьев защищали от солнечного жара практически полностью, превращая палящие лучи в разрозненные жиденькие блики.

– Не сошёл ли с ума наш упырь? – спросила Шевси без дальнейших предисловий.

Доктор, только что усевшийся рядом с такой знатной и такой непредсказуемой дамой (благо, длинная скамья позволяла превратить это «рядом» в чинопочитательное «несколько поодаль»), судорожно сглотнул и вытер вспотевший лоб. На мгновенье ему показалось, что блики в глазах съехались в единое светлое пятно. Не потерять бы сознание…

– Я жду, доктор Сьен. Так не сошёл?

– Изволите шутить, – подобострастным и вибрирующим от волнения, а может быть и от страха голосом ответил доктор. Чтобы не смотреть на солнечные перипетии, он уставился на огромный перстень с бордовым камнем на пальце Шевси. Кроме обладания феерической красотой и феерическим же богатством, госпожа владела ещё и магическим перстнем третьей степени. То есть да – рубиновым. Наведение морока, заклинания категории «судьба», метаморфозы близлежащей материи, наложение сглаза и родового проклятья. Но в данный конкретный момент доктора пугало совсем не это.

– На что вы смотрите? – нахмурилась госпожа. – Речь вовсе не о магии. И шутить я совсем не изволю.

– А «упырь» – это вы про кого? – проблеял Сьен, охваченный уже совершенно точно не волнением, а самым настоящим страхом.

– Уверяю вас, я произнесла «король», – насмешливо ответила Шевси. – А вам, мой дорогой доктор, значит, так и не сообщили о событиях сегодняшнего утра… Не желаете ли новость?

– Желаю… Или не желаю. Я не знаю, леди Шевси, я, право, не знаю, желаю ли я! – взмолился Сьен и осторожно спросил: – Утром… утром произошли какие-то события?

– И ещё какие, мой милый доктор, ещё какие. Король пошёл войной.

– Нна… на кого?

– На себя, мой дорогой. На себя.

Доктор выпучил глаза, не зная, что сказать. Он боялся, что недопонял. Боялся, что она шутит. И странным образом боялся, что всё так и есть. Король, разумеется, и раньше воевал, с дальними соседями, с ближними соседями, но в последнее время он и впрямь чувствовал себя не лучшим образом, совсем не так, как раньше. Позавчера, например, он метался по тронному залу, бормоча «я размышляю и наразмышляю, я размышляю и наразмышляю», вчера вечером разлёгся под троном и скандировал «Так в бой теперь, так в бой, так в бой!», а сегодня утром, значит… что сегодня утром?

– Позвольте, но… О чём вы? – отважился наконец спросить доктор. Правда, смелости нашлось только на что-то сродни шёпоту. – О чём вы говорите? – прокашлявшись, переспросил он уже громче. – Как это возможно – на себя?

– Возможно. Оказалось, что очень даже возможно. Он разделил королевское войско на две равные части и одних отправил по Восточной Ветке, а других – по Западной. Как вам известно, Ветки сходятся за Охристыми Отрогами. Там части встретятся. Это и будет линия фронта.

– Вероятно, будет, – покивал доктор, когда Шевси замолчала. По тому, как долго она молчала, стало понятно, что она ожидала какого-то другого ответа.

– Я смотрю, вы меня не поняли. Речь не об увеселении на природе, не о спектакле со стрельбой на опушке за Отрогами. Те, кто пришёл с востока, будут бить тех, кто пришёл с запада, и наоборот. И так до последнего солдата.

– Те – этих. Бить, – всё в той же согласно-сервильной манере покивал он, и Шевси вышла из себя.

– Убивать, чёрт побери! Они будут друг друга убивать!

Доктор вздохнул и опустил глаза. Он начинал понимать, чего добивается госпожа. Она не имела возможности повлиять на короля и его решение магическим образом – уж кто-кто, а король-то защищён, и даже если бы не это, чем помогли бы её пассы на обездвиживание или, к примеру, видоизменение тронного кресла? Король простоял бы несколько часов около престола, напоминающего какую-нибудь ничего не напоминающую загогулину, пока Восточная Ветка всё так же неуклонно приближается к Западной, и… и что? Шевси понадеялась на другое. Ей подумалось, что если всё это – следствие изменённого болезнью сознания, то медицина могла бы помочь. Не вбила ли она себе в голову, что медицина просто обязана?

– Но медицина тут бессильна, – вполне убедительно развёл руками Сьен.

– Почему же?

– Король не болен. Вернее будет сказать, король не считает, что болен. Он… он много чего считает, но только не это. Соответственно исключено и какое бы то ни было врачевание, а также…

– Лучше молчите, – прервала его Шевси и дальше обращалась уже и не к доктору. К саду. К солнечным пятнам на земле. К земле. – Но надо же что-то делать. Хоть кому-то! Хоть кому-то… – повторила она, ненадолго задумалась и вдруг встрепенулась: – Доктор, вы идиот!

– Разумеется, – поспешил согласиться он. Ему это даже понравилось. В сложившейся обстановке лучше быть идиотом. Намного лучше.

– Вы идиот, а я знаю, что делать!

 

 

24 августа, 4 часа пополудни:

 

Королевский лесовой низшего гражданского чина Эрн Сиваш по прозвищу Сивуч обошёл, наконец, весь вверенный ему лесной участок и направлялся в свою сторожку, когда за стеклоидной стеной что-то совсем нехарактерно сверкнуло. Он остановился и с внимательностью никуда не торопящегося человека принялся вглядываться в стенную зелень. Ничего особенного видно не было, всё как обычно…

– Вот же гнусь подотрожная! – выругался он, внезапно впечатавшись в стеклоид, да так, что еле отлип, так, что отсмаркиваться придётся! Как будто само пространство его лягнуло, сам воздух пихнул.

Дело было, конечно, не в воздухе. Тут и лесовым быть не надо, чтобы понять, что это толкни-олень до него добрался. Подкрался – и был таков. Почему их оленями зовут, бог его знает. Не всякий раз их увидишь, но Сивучу доводилось, и на вид они скорее быков напоминают, гигантских перекормленных быков. А вот почему «толкни» – с этим как раз понятно. Эти твари не бодаются, они толкаются. Особым образом, лощёным своим боком. Подкрадываются тихо как мыши, а толкают как… как сейчас!

Стеклоид был холодным и липким, со знакомым, непередаваемо привязчивым запахом плесени. Хорошо, у Сивуча всегда с собой платок. А ведь некоторые лесные мастера, даже куда более старшие и опытные, такой «мелочью» пренебрегают!

Сивуч высморкался, убрал тряпицу и вместо того, чтобы продолжить путь, снова засмотрелся на размытые очертания фронта за склизким, подрагивающим от взрывов стеклоидом.

Необозримо высокая стеклоидная стена между лесом и фронтовой зоной – дело рук лесных духов-практиков. Сивуч относился к ним несколько теплее, чем к теоретикам, чувствуя, что в какой-то мере практики – его коллеги. Смотрят за состоянием леса в самом практическом смысле – если что вспыхнуло, потушат, если что сломалось, уберут. Стена тоже в высшей степени практична. В смысле защиты – превосходит любые похвалы, ни один взрыв, ни один выстрел леса не достиг, всё ТАМ, всё ЗА. От всей этой боёвки на чудесном зелёном стеклоиде только вмятины да рытвины разной формы и величины. А если учесть, что выправляются и затягиваются они быстрее, чем царапины на многоухих живчиках, такую защиту и вовсе трудно переоценить. Но вот видно сквозь неё – плохо. Как сквозь зелёный кисель.

Точечные тёмно-болотные вспышки – это взрываются охрянки, отрожные гранаты. Разрозненные жёлтые бусы огней – выстрелы ружей. Люминатных очередей, как это ни странно, совсем не видно (говорят, они яркие, должно бы), но их приглушённую напористую ритмику ни с чем не перепутаешь. Людей не увидишь тоже, вернее, они иногда видны, но стеклоид размывает их даже не до силуэтов, а до пятен.

Сивуч тоже хотел бы быть таким «пятном», хотел бы туда, на ту сторону тряской студенистой стены. Туда, где вспышки, где движение, где жизнь. Да, настоящая жизнь несомненно там. На грани жизни, рядом со смертью, рядом с героическими устремлениями. Ему всегда казалось, что он рождён для какого-то подвига, для чего-то важного, а не для того, чтобы бродить по лесу, высматривая непорядки вроде больного дерева или потерявшего мамку зверёныша. Но разве судьба спрашивает нас, чего бы мы хотели? Такое если и бывает, то крайне редко. И здесь совсем не этот случай. Хромых не берут в королевские войска. Хромые хромают по эту, обыденную сторону, лягаемые наглыми увесистыми толкни-оленями…

Чтобы отвлечься от грустных мыслей и раз уж всё равно остановился, Сивуч вынул из кармана обзорную рамку и, как того требует ответственное отношение к своим обязанностям, направил её поочерёдно на север-запад-юг-восток-экват. Всё было в порядке. Значимых нарушений в пределах участка не найдено. Подпространственные равновесные лабиринты тоже целы. «Интересно, как толкни-оленям удаётся не истаптывать в кашу такие тонкие сеточки лабиринтов? Да и здешних, наших кустов они не ломают. Пробираются сразу по двум уровням, как будто ничего не задевая… Ох, зачем я опять про них поду…!».

Чёртов толкни-олень словно бы услышал мысли незадачливого лесового и на этот раз долбанул его так, что стену разорвало. Сивуч едва успел понять, что произошло. Стена – дыра в стене – и вот он, ничем не замутнённый фронт. Люди – очеловечившиеся пятна. Выстрелы – такие чёткие и яркие, когда не размываются склизкой стенкой… Он вылетел прямиком во фронтовую зону! Не только вылетел, а всё ещё летит!

Этого не могло, не должно было случиться, однако случилось. Прорыв в защитной стене, эй, услышьте, увидьте, духи-практики! То, что было не под силу пулям и снарядам, запросто проделало упрямое животное. Впрочем, не только упрямое, но и существующее сразу на двух уровнях, не в этом ли дело, не оттуда ли такая силища?

Сивуч грохнулся оземь плашмя, крайне неудачно зайдя головой чуть раньше. Духи-практики! Такой большой прорыв может и не затянуться!..

 

 

– Господин командующий подгруппы номер три по Восточной Ветке! А может они того, загребуху запускали? Вот парнишку и загребло.

– Отставить фантазировать, Марша! Загребуха тащит к тем, кто её запустил. И взять им её – неоткуда.

– По дороге могли прикупить. Вдоль по Западной Ветке маги-отшельники живут, у них там и не такое купить можно. А вдоль нашей только вороны летают… Эх. Несправедливо это.

– Отставить, я сказал! Маги-отшельники не живут кучно, на то они и отшельники.

– А я и не говорю, что кучно. Может, по одному на длиноверсту.

– Молчать!!! Маги-отшельники – это миф! А передовая – не место для мифов!

– Так точно, господин командующий подгруппы номер три по Восточной Ветке! Миф! Не место!

– Сию секунду заняться вновьприбывшим гражданским! Сию секунду доложить о состоянии!

–Господин командующий, я ж не по медицинской части, я по обычной.

– Молчать – не пререкаться, рядовой Марша! Пока не можешь по обычной, будешь по какой скажу!

– Так точно! Есть доложить о состоянии! Значит, состояние… Головой он ударился. Но ничего не разбил. Может, его в лазарет?

– Зачем? Если ничего не разбил.

Почувствовав, что над ним кто-то склонился, Сивуч с усилием открыл глаза. Не иначе как сам господин командующий! Склонились его яркие петлички и крупные пуговицы с королевским гербом – головой золотого козла. Склонились зубчатые концы красной ленты, обвязанной вокруг первой пуговицы – знак Восточной Ветки. Козлики на пуговицах, кстати, что-то еле золотятся. Сумрак, военный сумрак! И пахнет землёй.

– Я в окопе? Дыру в стене затянуло? Кажется, я потерял рамку…

Но господин командующий исчез из поля зрения так же внезапно, как и появился, вместе со своими козликами, петличками и лентой. Сивучу ответил тот, второй, который Марша:

– Рамку я твою не видел. Стена в порядке – опять сплошная, как бред перепившейся шлюхи. Вернуться сможешь только через город… И это. Ты не в окопе. В траншее ты, дубина.

– В траншее. В настоящей… – подумал вслух Сивуч. Сильно, болезненно гудела голова, и только это мешало назвать то, что он чувствует, ликованием. Марша не ответил, только как-то жалостливо, по-отечески погладил его по гудящей голове.

 

 

2 августа, 3 часа пополудни:

 

Доктор Сьен сидел в своей лаборатории.

Лабораторией эту маленькую комнатку с низкими потолками и хламом по углам можно было назвать с большой натяжкой, но доктор проводил здесь много времени, и львиную долю этого времени действительно за опытами. Говоря откровенно, он просто баловался, покупая на рынке у старух-самоучек готовые наборы разнообразных волшебных штуковин, и смешивал, встряхивал, переливал, наблюдая за чудесными превращениями. Это убивало время и увлекало. Медициной как таковой доктор не увлекался никогда. По молодости он питал к ней нечто похожее на отстранённое уважение, зрелость же пришла вместе с окончательным осознанием, что это пустышка. Магия – вот сила. Но где же её взять потомственному врачевателю? Дворцовый доктор – вот его потолок. Редко когда удавалось хотя бы помыслить по-другому. И теперь был именно такой момент.

Усевшись на любимое, оно же единственное, «думательное» кресло перед скособоченным шкафчиком с несколькими банками и склянками, он думал о Шевси. Если быть точным, не только и не столько о ней, сколько о её перстне.

Конечно, у колечка не бог весть какая магическая степень – третья, но ведь получила она его задаром, за просто так, по наследству! Получила недавно – в прошлом году, когда умерла её мать. Заслужила же перстень ещё её прабабка, спасшая когда-то, в незапамятные времена, жизнь тогдашнему королю. Насколько известно, тот просто подскользнулся на куске пирожного, который сам же и уронил, и чуть не кувыркнулся с балкона, а дальновидная шустрая пращурка слегка прихватила его то ли за руку, то ли за рукав. И вот – кувырка не состоялось, зато состоялось магическое посвящение пращурки. А начиная с третьей степени право на него передаётся по наследству, передаётся вместе с его символом, с чудным (и чудовищно крупным, и как только тоненький пальчик Шевси выдерживает, как рука не устаёт?) рубиновым перстнем, которым и имел удовольствие любоваться Сьен не далее как сегодня в полдень.

Правда, удовольствием ли это было? Шевси вела себя возмутительно. Доктор, разумеется, мелкая сошка, просто «чтоб был», чтоб всякий раз не прибегать к магии, не лупить по воробьям из пушек. И этой мелкой сошки знатная и облечённая магией госпожа не стеснялась, такого наговорила… Но дело-то в том, КОГО касается это наговоренное. А вот тут ей следовало бы постесняться!

Начать с того, какая ей разница, что «размышлял и наразмышлял» король? Радоваться бы надо, что эти измышления никаким боком не касаются её лично! Он мог бы аннулировать все наследственные права и преимущества. Мог бы повесить всех дам с зелёными глазами. Мог бы поджечь Парк летних бесед и как раз в то самое время, когда она прогуливается там со своей престарелой тётушкой. Чего он только не мог! Вместо этого отправил воевать тех, кто по логике вещей и должен воевать. И происходит это аж за Отрогами, до столицы ни искорки не долетает, даже королевский лес, говорят, защищён по самые небеса!

Сьен выходил сегодня в город (очередная порция игрушечных волшебств сама себя не закупит) – и всё со всеми хорошо, королевство живёт обычной жизнью. Он встретил за сегодняшний день шестерых знатных особ. Шестерых! Со всеми он раскланялся, ни один из них не пытался завести глупых неподобающих бесед, всё как обычно, как прежде, никто не заикнулся о… Никто ни о чём не заикнулся. Это ли не лишнее подтверждение тому, что Шевси зарывается?

А потом эта её странная радость – мол, я знаю, я придумала! Больше она ничего не сказала. Вопрос: что она придумала? И второй: может ли это навредить королю?

У Сьена рождался план, и рождался он, отталкиваясь от этих двух весьма и весьма любопытных вопросов.

Возможно, его величество в опасности. Не просто возможно, а скорее всего! Предупредив его об этой… мм… коллизии, Сьен фактически его спасёт! Поступит так же дальновидно, как поступила когда-то прабабка Шевси. И получит совершенно то же самое, что и шустрая пращурка! Перстень. Третьей степени. Вот вам и мелкая сошка, вот вам и просто «чтоб был»!

Доктор так резво соскочил с кресла, что банки и склянки в перекошенном шкафчике звякнули стеклянным звонким хором. Самым решительным образом Сьен направился не куда-нибудь, а к королю, представляя на своём указательном пальце огромный рубин. Тяжёлый. Желанный. Заслуженный.

 

 

28 августа, час пополудни:

 

Сивуч и Марша сидели в блиндаже, стараясь не приваливаться спинами к сырым доскам. У Марши это получалось, а Сивуч то и дело забывал и был уже весь мокрый как цуцик. Ярко-синий Куб Бесконечного Свечения на грубо сколоченном столе и в самом деле не иссякал, честно и ровно светил и днём, и ночью, убедительно доказывая, что его полезная работа действительно может уходить в бесконечность, но у него были два недостатка, исправить которые никто не мог, просто не знали, как. Во-первых, свет Куба раздражал глаза, и чувствовалось такое раздражение до самого донышка, до самых мозгов. В этом синем, синем и ещё раз синем освещении глаза словно бы задыхались, и приходилось часто моргать, как приходилось бы чаще дышать в попытке не задохнуться. Во-вторых, куб делал воздух неимоверно влажным, просто как в бане, только что без жара. Всё внутри блиндажа было сырым: прислонишься ли к дощатым стенам, забудешь ли протереть прибитые вдоль стен скамьи – и всё, одежда мокрая. Со временем она отсыревает даже если ничего не касаться, просто напитывается влагой. Но когда приходилось выбирать между сыростью и темнотой, то выбирали, конечно, сырость. Выбирали частое моргание. Без света, даже такого неудобного, блиндаж – просто яма. Глубокая яма. Чернота с запахом досок. Так какой же тут может быть выбор, кроме очевидного?

– А почему бы не пользоваться обычным огнём? Ну не знаю… факелы, лампа Уля? – спросил Сивуч у Марши четыре дня назад, когда впервые спустился сюда и сразу же вымочил плечо.

– Потому что нельзя, дурья твоя голова.

– Запрещено? Такой приказ? – Лесовой искренне, добросовестно пытался вжиться в военные реалии, но его собеседника это только позабавило.

– Ну ты даёшь, «приказ». Что, и вправду не знаешь? Ты же вроде по животной части.

– Ну, да. По животной, по деревьям. По лесной. Но вот как-то… как-то не знаю.

– Огнежорки свирепствуют, что тут знать! Только зажигаешь – выныривают и пожирают. Только на полевой кухне есть специальный человек для их отгона. Вот там не жрут.

– Огнежорки? – удивился Сивуч. – Они же редкие! И прожорливые. Их с подпространства только крупные пожары могут выманить, да и то не всегда!

– Ну а здесь, на фронте, всё не так. Здесь многое не так. Увидишь ещё.

– А огонь от взрывов они почему не едят?

– От огня от взрывов они взрываются. – Марша вздохнул. – Не повезло тебе, братишка…

Сивуч был благодарен за это «братишка». Фронтовое братство, это оно! И не с желторотиком каким-нибудь, а с тем, кто ему в отцы годится. Но вот с объявленным невезением он был, понятно, не согласен. На всякий случай уточнил:

– Почему не повезло?

– Потому что здесь оказался! Ты же гражданский, а вон как получилось, какая-то скотина твою судьбу решила, через стену выкинула… Я тут, кстати, как-то думал: а вот нельзя, чтобы эти твои лесные эльфы такую же стену до самых небес по линии фронта пустили? Не долетали бы снаряды, пули. Всё бы закончилось!

– Это не эльфы. Это духи-практики. И практика их только для леса. Для людей они ничего не делают. Даже если захотели бы, всё равно б не смогли. А что до везения… – но продолжать Сивуч не стал. Что-то подсказало, что Марша его не поймёт. Вот ничем он, Марша, не плох, но то, что находится здесь, считает бедой, это ясно. Он как клавесин-двухклавишник – белая клавиша и чёрная клавиша. Белая – это когда он командующему, чуть что, «есть!» да «так точно!», а чёрная – стонет и охает, что не выбраться ему отсюда, Западной Ветке завидует, погибших и раненых наперечёт вспоминает. Сивуч эти имена уже и сам наизусть выучил, ведь пятый день он здесь – и пятый день неразлучен с Маршей. А неразлучны они по одной простой причине: Марша, можно сказать, тоже инвалид. Временный инвалид. На пока.

Уже неделю он не стреляет и ещё три дня не сможет. Не сможет ничего, что нанесло бы хоть какой-то урон противнику – пульнули в него противоуронкой-десятидневкой, сидит – ждёт, когда эта бестолковая чара отпустит. В разгар боя он как может помогает, носится по траншее, где-то раненого оттащит, где-то с господином командующим речёвку про боевой дух что есть силы провопит, где-то что-то ещё – по необходимости. Но сейчас не разгар, затишок.

Сивуч тоже хотел помогать – не допустили. Господин командующий упёрся, с гражданскими, говорит, всё совсем по-другому, и никто не знает, по какому другому. А если какие-нибудь магические перекосы начнутся? «А ты не только гражданский, ещё и разноногий!». Если то, если это… На разноногого Сивуч обиделся (конечно, про себя и ненадолго, не такой он недоумок, чтобы не понимать, что в таком месте, как это, не до обидок), и вообще поначалу расстроился. Но потом ничего, свыкся. Из траншеи за боем наблюдать – тоже не каждому фартит!

Старался не смотреть только на раненых (не смотреть было несложно, им сразу же помогали перебраться куда-то на более дальние позиции, в полевой лазарет, Марша рассказывал, там даже немного магии имеется, хоть это и страшно дорого) и совсем не смотрел на убитых. Как один раз увидел – больше ни-ни. Не так вроде бы и страшно, просто тело становится прозрачным, как будто стеклянным, всё прозрачнее и прозрачнее, и вот уже и стеклянный силуэт исчезает, остаётся одна только прозрачность. Полная прозрачность. Ничто. Но когда ты сам, собственными глазами смотришь на это исчезновение, всё холодеет внутри, и почему-то начинаешь оглядывать себя, не прозрачневеешь ли и ты, виден ли ещё, здесь ли. Оно конечно: тот, кто однажды додумался применять на войне заклятье прямого перевода «Нечто в Ничто» был мудр, но… но результаты даже самых мудрых решений не обязаны радовать глаз. Глаза на то и устроены так, а не иначе. Глаза можно закрыть, глаза можно отвести.

За минусом убитых и раненых, Сивучу продолжало здесь нравиться. Обратно, в мирную жизнь, его собирались отправить послезавтра, с медицинским обозом. Если бы он не был уверен, что господин командующий откажет – попросился бы остаться. Даже в сыром блиндаже отсиживаться, часто-часто смаргивая невыносимый синий свет – есть в этом какая-то романтика. Марша говорит, что это так всегда – хочется того, что не получается, а что тебе на блюдечке с голубой каёмочкой приносят, то вроде как не сильно и охота. И ещё он говорит, что это «потому что ты, Сивуч, – дурак, а дурак ты, Сивуч, – потому что ты молодой!».

Сейчас они с Маршей сидели в блиндаже, несмотря на затишок – из-за Марши.

– Разговор к тебе есть, рядовой-лесовой. Попрошу тебя кое-чего. Поможешь?

Сивуч согласно мотнул головой. И очень ему понравилось, что назвали его рядовым.

Марша зашёл издалека. Начал со своих традиционных вздохов, что отсюда ему не выбраться, что у Западной Ветки имеется… далее следовал список их преимуществ и полезных новшеств, оставалось только надеяться на то, что за ним не последует привычный список выбывших из строя, временно или навсегда.

В принципе, Сивуч готов был слушать как угодно долго, это его совершенно не раздражало. Он чувствовал даже нечто обратное: что слушая – помогает. В основном-то от Маршиного нытья все отмахивались, у каждого свои тревоги, никому не нужны чужие, так что самоотверженный лесовой готов был взять эту миссию на себя. И брал. Ему хотелось бы продвинуться в своём «миссионерстве» и дальше – объяснить, что надеяться можно и нужно и (это прозвучало бы совсем странно, но Сивуч именно так это ощущал) как раз Марша-то, вот такой вот нытик, удручённый всем на свете болтун, и выживет. О героях – о погибших героях – будут складывать песни, а выживет – Марша… Но пока так далеко, в подобные объяснения, Сивуч вдаваться не решался. Пока он остановился на готовности слушать. Единственное, что мешало всё больше и больше – рубашка намокла. Просто хотелось бы уже на солнышко, от сырости, чтобы она подсохла. А Марша всё никак не переходил к сути. Наконец, он всё-таки заметил, что его терпеливый слушатель ёрзает и поглядывает в сторону выхода, докуда каким-то чудом дотянулся крохотный солнечный отрезок.

– Что, прислонился всё-таки?

– И не раз, – похлопал лесовой по мокрому рукаву чуть выше локтя. Звук вполне убеждал. Похлопал бы по спине, было бы ещё убедительней.

– Раздражает небось?

– Ерунда.

– Раздражает, – не поверил Марша. И вдруг посоветовал страшное: – А ты представь, что это кровь. Что вся твоя рубашенция мокрая от крови.

– Зачем это?

– Как представишь – сразу поймешь, что пока не кровь, всё у тебя в порядке, всё хорошо. Нич-чего раздражать не будет! – Марша удовлетворённо крякнул, видя, что ему удалось напугать гражданского. – Ладно. Мне тоже в этой мокрой норе сидеть целый день не резон. На солнышко хочется, будь уверен. Вот тебе моя просьба. Я же тебя предупреждал: попрошу о кое-чём… – И он полез в нагрудный карман. – Вот…

На ладони Марши, неестественно синей, как и всё в этом странном месте, лежал квадратный синий кулон на синем шнурке. Понятное дело, какого это всё на самом деле цвета, надо смотреть там, на солнышке, но пока что кулон сиял синевой как море в детских сказках. И чуть поменьше – шнурок.

– Это уловитель. Он ловит… ловит мои чувства. – Марша как будто засмущался, но взял себя в руки. – Ловит и записывает. Я успел купить его у торговки на выходе из города, почти задаром отдала. Если его надеть, а можно и просто прислонить – куда-нибудь сюда, поближе к сердцу, – то поймёшь, что я чувствовал всё это время…

Сивуч заморгал ещё чаще, но постарался спросить без удивления в голосе (без удивления у него не получилось):

– Ты хочешь отдать его мне? Чтоб я надел?

– Да бог с тобой! – замахал руками Марша. – Ты-то при чём! Вот даёт, нужен ты мне, – Марша усмехнулся, но спохватился: – Ты это, давай без обид. Тут такое дело. Вообще-то и вправду нужен. Ты ведь совсем скоро в городе будешь. А у меня в городе…

– Жена?

– Ну вот так сразу и жена. Какие вы, молодые, все шустрые!

Спорить Сивуч не стал, хотя «шустрым», конечно, не был. Где, как и с кем ему шустрить? В лесу? Хромая по одному ему известным тропинкам?

– Не жена, но женщина одна, – продолжал, моргая, Марша. – Хорошая, приличная. Вдова она, и сынок имеется. Он у неё, если что, – сновидец. Вот он-то и сказал, что не вернуться мне отсюда. Давно ещё сказал. Я тогда не поверил. Ну а как было поверить? Я спросил, что за герб у того неприятеля, что меня в Ничто переведёт, а он мне про голову золотого козла… В общем, прихватишь эту штуку, это и есть моя просьба.

Сивуч потянулся за кулоном, но был пресечён.

– Э нет. Отдам как поедешь. Пусть пишет пока. Я тут много ещё чего… чувствую. Лучше слушай, как её найти. Помнишь дом за булочной на рынке?..

 

 

2 августа, 3 часа 15 минут пополудни:

 

– Ваше величество… – тихонько обозначил своё появление доктор Сьен, выглядывая из-под входной арки.

Портьеры в тронном зале были наглухо закрыты. Стражники-нежити по всем пяти углам держали на вытянутых руках по свече, однако темноту это не разгоняло, только немного разбавляло, позволяя видеть очертания, ориентироваться. В сочетании с полнейшей тишиной всё это давало ощущение глубокой ночи, которое только усиливалось от насыщения воздуха защитной магией. Её было так много, что звуки гасли, словно падая в густую пену. В этой магической ночи, окружавшей короля, было что-то кладбищенское, и Сьена кольнуло нехорошее предчувствие. Однако оно же его подбодрило – его величество явно в опасности, а он, Сьен, – спаситель!

Его величество король сидел на троне, но не так, как обычно, а несколько… по-детски. Просунув ноги под левый подлокотник. Не всякая комплекция позволила бы проделать такое, но истинное величие короля никак не отразилось на внешних его величинах, он был сухощавым и миниатюрным, ноги даже до пола не доставали, при желании он мог бы ими поболтать. Его руки безвольно свисали с подлокотника, а взор был устремлён на свечу в руке одного из стражников. На обращение доктора он не отреагировал никак.

Немного подождав и убедившись окончательно, что ответа не будет, Сьен мелко засеменил по направлению к его величеству.

– Ааа… – издали звук, похожий на выдох, пятеро стражников разом.

– Спокойно! Дворцовая медицинская служба, – привычно поднял руку Сьен. – Тупые дохляки, – одними губами добавил он.

– Ваше величество, – Сьен позволил себе прервать королевское созерцание свечи и возник прямо пред монархом. Доктора почти не пугала подобная самоуверенность, ведь сведения, которые он донесёт… о, этим сведениям нет цены! – Ваше величество, смею доложить вам о факте угрозы вашему здоровью и жизни!

Король, как будто бы только проснувшись и неожиданно увидев перед собою Сьена, смотрел на него вопросительно и выжидающе. Тот счёл это хорошим знаком. Кажется, король начинает понимать всю серьёзность положения!

– Источником опасности является…

– Весенняя муха.

– Простите? – Доктор даже наклонился вперёд, как будто пытался получше расслышать. Но повторения не дождался.

– Источником… – вновь попробовал озвучить свою мысль (да ладно бы просто мысль! важную государственную информацию!) Сьен.

– Весенняя муха! – вновь, и уже настойчивее, заявил король.

– Но… но почему весенняя? Теперь ведь лето… – Единственное, что смог придумать в ответ вконец растерявшийся врачеватель.

– Да. Лето… – опечалено покачал головой король. – И каково тут весенним мухам! В лете! – громко посетовал он.

Доктору, пожалуй, следовало бы уйти, но его растерянность мешалась с досадой, и досада эта только росла, раздувалась. Становилось очевидно, что шанс упущен, и упущен даже не по его вине, а по чему-то такому, на что нет смысла ни злиться, ни обижаться, на что никак не повлиять. В кои то веки он сам удивлён своей решительности, а толку не будет. Как бы правильно он ни действовал, толку – не будет. Не будет хоть убейся, нет – и всё!

– Шевси что-то задумала! – визгливо выкрикнул он, понимая, что его не понимают, просто не смог себя остановить.

– Шевси? – Лицо короля прояснилось. Он как будто бы протрезвел. – Да как она могла! – Восклицание тоже прозвучало совершенно нормально, трезво и логично, а самое главное – справедливо!

Обрадованный Сьен просто не знал, с чего начать. Ах да. Он же заготовил целую речь!

– Источником опасности является именно она, ваше величество, – затараторил он, боясь, что король опять скроется в омуте безумия.

– Так что же нам делать? – Вопрос прозвучал деловито и однозначно, он явно не предполагал каких бы то ни было дальнейших разъяснений. Только ответ.

И Сьен ответил предельно прямо:

– Повесить. Немедля. Медлить нельзя.

– Повесить, повесить! – захлопал в ладоши и замотал ногами король, почти сразу успокоился и прогромыхал невесть откуда взявшимся басом на весь тронный зал: – ПОВЕЛЕВАЮ! ПОВЕСИТЬ! НЕМЕДЛЯ!

Сьена схватили, Сьена потащили. Сьен орал об ошибке, о Шевси, о заговоре, об упущенном шансе и не своей вине. Повесили его, как и было велено, а значит, как и полагается – немедля.

 

 

28 августа, 2 часа пополудни:

 

– Господин командующий подгруппы номер три по Восточной Ветке! Загребуха!

– Это миф!.. А, чтоб тебяаааааа…

Сивуча, Маршу и господина командующего подхватила, выбросила из траншеи и потащила какая-то неведомая сила. Сивучу неведомая. Но и его вскоре, на каком-то ухабе, перевернуло с живота на спину, и он увидел эту самую силу, судя по всему (по первоначальному воплю Марши) и бывшую загребухой. Она представляла собой гигантский оранжевый шар, несущийся над землёй ничуть не медленнее птицы-охотника, а скорее всего и быстрее. От шара вниз протягивались тонкие перепутанные нити, перепутанные тем больше, чем ближе они подходили к земле. Над троицей, которую эта загребуха загребла, перепутанности превращались в некие подобия мочалок, и эти мочалки, нависая над Сивучем, Маршей и командующим, притягивали их, как поступили бы хорошие магниты с железными гвоздями.

Если бы захваченных тащило прямо по земле, то наверное бы уже истёрло до самых костей, но они словно бы скользили над поверхностью по чему-то гладкому, и только иногда, когда они попадали на какую-нибудь особенно выдающуюся колдобину, их встряхивало. Возможности переговариваться у них почти не было – их несло на большом друг от друга расстоянии, и расстояние это было наполнено шумами войны. Марша только прокричал:

– Держись, лесовой!

На что тот довольно зло крикнул в ответ:

– Сам держись!

С чего этот нытик взял, что Сивуч будет держаться хуже остальных и что его нужно как-то отдельно взбадривать? И назвал просто «лесовым», никаких тебе «братишек». Зря! Вот правда зря. Сивуч был готов на всё и ко всему. Если он и растерялся, то только в самые первые секунды. Теперь он испытывал что-то совсем противоположное растерянности и тем более страху. Что-то похожее на воодушевление. Мысль о том, что пока их загребает, их могут зацепить шальные и прицельные выстрелы, охрянки и мало ли что ещё, в голову не приходила. Как и мысль о том, что ждёт их там, в конечном пункте. Вспомнилось только «Загребуха тащит к тем, кто её запустил». Запустили, понятное дело, противники. Значит, тащит к ним, на Западную Ветку?..

 

 

2 августа, полночь:

 

Шевси расположилась перед камином, она сидела прямо на полу. Между нею и огнём двумя сложными узорами-схемами были расставлены и развешены магические предметы и символы, необходимые для заклинаний. Чего там только не было, а сердцевиной всему, ровно посередине между двух схем – конечно, перстень. Рубин в отсветах пламени – что может быть прекраснее? И не потому даже, что он преисполнен магии. Потому, что преисполнен красоты. Шевси любила красоту. Странным образом именно поэтому ей не хотелось чтобы «те» били «этих». Это некрасиво. Нечто в Ничто – это гадко, уродливо, неправильно. Когда секунду назад бывшее живым пропадает без следа, это как воровство, только хуже. Хуже чем просто «хуже»… Нет. С воровством лучше даже не сравнивать. Хуже так, что и не сравнить. Пусть отсюда не видно, но кроме любви к красоте, у Шевси было воображение. В докторе, например, она этого воображения не почувствовала, не опознала.

Идея о том, как нужно действовать, пришла к ней как раз во время разговора с ним. Помнится, она подумала: ну хорошо, пусть доктор – идиот, но ведь кому-то должно быть не всё равно! И это «хоть кому-то» оказалось ключом. Да, она делегирует ключевое решение. Это снимет ограничение возможностей, увы, свойственное магии третьей степени – часть её магических сил не работает в отношении их обладателя, работает только вовне. Шевси уже сталкивалась с таким: как только дело доходило до значимых, решающих что-то серьёзное заклинаний, определять саму себя проводником их в реальность не получалось, а подставлять под свои решения кого-то – не хотелось. И только сегодня осенило: но ведь это может быть его, хоть кого-то, собственное решение! Если оно, конечно, придёт. Хоть кому-то.

Кроме ограничений в отношении себя самой, нужно будет решить и другую проблему. Поскольку магию её не назвать сверхмощной, понадобится «склеить» два различных заклинания и получить более или менее сильное единое заклятие. Одно из заклинаний будет отвечать за суть, другое – за воплощение. Именно поэтому узора-схемы – два.

Первая схема, изобилующая парящими бусинами заданностей, воздушными знаками предопределений и фигурными фишками-векторами – для заклинания категории «судьба». Вторая – вся в символах проявлений и материализаций – для заклинания на близлежащую материю, на её метаморфозы.

Возле камина Шевси устроилась тоже не просто так. Огонь не влиял на предстоящий ритуал каким-то кардинальным образом, но мягкое, опосредованное влияние имелось. Его жар подплавлял внутреннюю сущность предметов и символов – по самому краешку, едва задевая. Подплавленные края легче и быстрее взаимодействовали, работа с такими ингредиентами продвигалась как по размягчённому маслу. И это было очень и очень кстати, ведь работа предстояла огромная – три получасовых цикла с часовыми интервалами.

Ну, и ещё, несмотря на жару, у огня уютнее. Он всегда придаёт ей сил. В нём тоже есть красота.

– Начнём, – кивнула сама себе или, может быть, всё-таки огню Шевси.

 

 

28 августа, 2 часа 10 минут пополудни:

 

Сивуч, Марша и господин командующий сидели на земле, и все трое, как по команде, раскачивались во все пять сторон и во все возможные между ними промежутки. Утомлённые и несчастные, выглядели они ещё и крайне нелепо. Сколько это продолжалось? Сивучу казалось, что уже вечность.

После того, как их, наконец, догребло к противнику (а это случилось, синие ленты не дадут ошибиться), шар остановился и завис. Притягивающие «мочалки» подтащили пойманных одного к другому, секунду повисели без дела, словно размышляя, не нужно ли чего-нибудь ещё – и втянулись в шар, как лапки в черепашку-кругаля. Сразу вслед за этим перед Сивучем всё закачалось, заходило ходуном самым мерзким, самым непереносимым образом. Никогда ничего подобного с лесовым не происходило. Хотелось орать и кататься по земле, и скорее всего он бы так и сделал, если бы Марша не крикнул ему «качайся!» и сам не являлся ярчайшим тому примером. Не менее ярким примером был командующий. Сивуча упрашивать не пришлось, он тоже закачался свихнувшимся маятником. Жуткую внутреннюю качку действительно удавалось перебить собственным качанием, и чем быстрее качаешься, тем лучше перебивалось. Клин клином, понял Сивуч. И всё таки – что же с ними такое?

Наблюдать и хоть как-то соображать в таких условиях было затруднительно, но некоторые вещи были очевидны. Во-первых, они в некотором отдалении от линии фронта, во-вторых, это территория лазарета. Сравнительно крупного. Целых пять палаток: одна, центральная, шатрового типа, и четыре поменьше – типа «домик». У каждой развевается королевский флаг, на каждом флагштоке – синяя лента. За шатром наверняка полевая кухня. Её не видно, но виден жиденький, поднимающийся в небеса дымок и довольно ощутимо пахнет съестным. Иногда меж палатками промелькивают милостивые сёстры в длинных белых халатах. Ковыляют хмурые раненные. Несколько таких, вдоль и поперёк перевязанных, окружили раскачивающуюся троицу. Они как будто чего-то ждут…

– Что… это… за качка? Когда… это… кончится? – пропыхтел Сивуч. Только что он попробовал остановиться, но нет, невозможно! Внутреннюю качку просто не вытерпеть!

– Последствия загребухи… – простонал Марша.

– Отставить жалобы… – не промолчал и запыхавшийся командующий.

– Скоро. Скоро кончится, – пообещал вдруг один из раненых. Он стоял, опираясь на костыли, как будто бы поджав одну ногу. Его обещание прозвучало не столько хмуро, сколько странно жутко. – Вот, уже щас…

Перед троицей возник пожилой военврач в свежих и застарелых пятнах крови на халате и явственно дурном настроении. Он закинул свою лысоватую, круглую как мяч голову и крикнул загребухе:

– Ты опять?! Опять ошиблась на целую длиноверсту! Убирайся! Убирайся отсюда! Не надо никого к нам грести! – Загребуха висела как приколоченная, никуда убираться не пыталась. – Зависла, зараза. Она зависла, а нам снова!.. Зачем нам, я вас спрашиваю, это, это, это? – Он показывал на раскачивающихся, а спрашивал неизвестно кого. Не раненых же!

– В глазах рябит, хватит качаться! – приказал он, хлопнув по карману и ненадолго задержав на нём руку. Скорее всего, амулет. В крайнем случае – брелок малосущественных желаний. Качки прекратились, обе, и внутренняя, непереносимая, и внешняя, вынужденная.

Лысоватый наклонился с Сивучу:

– Не военный?

– Нет… – Часто дыхание и непреодолимое желание упасть на спину. Почти непреодолимое. Марша и командующий не падали. Он, Сивуч, ничем не хуже!

– Нет так нет. Ясно. Хорошо. Сестра!

Из ближайшей палатки выскочила милостивая сестра, какая-то безликая, непонятного возраста, с несуразной треугольной фигурой – под халатом угадывались широченные бёдра, а вот груди не угадывалось совсем. Из-под белой косынки свисали длинные неопрятные волосы. На совсем, казалось бы, простом лице читалось сложное сочетание услужливости и упрямой изворотливости.

Военврач был краток:

– Этих в расход, этого в город.

– В город же сегодня не получится, – напомнила услужливо-изворотливая.

– Значит, когда получится. Или пусть идёт пешком. Два дня – и на месте!

Не дожидаясь ни от кого никаких вопросов или, ещё чего не хватало, возражений, он резко развернулся и направился к палатке-шатру. Милостивая сестра юркнула в палатку-домик. Раненые вокруг не расходились.

– Держи, братишка. – Марша протянул Сивучу кулон-уловитель. Надо же – оказывается, эта безделушка и впрямь глубокого синего цвета. Просто сказочного.

– Сейчас?

– Держи, говорю. Сказали же – нас в расход.

– Отставить жалобы… – еле слышно пробормотал командующий. Он был бледнее мела.

– Вы что их, убьёте? – ужаснулся Сивуч. Он обращался к обступившим их раненым.

– Не мы, – ответил за всех тот, что на костылях. – Вас по ошибке в лазарет притащило, так что медицина разберётся. Вон она, идёт, медицина-то…

Быстрыми широкими шагами к ним приближалась несуразная сестра. Приближалась она тоже несуразно: её правая рука была сжата в кулак, и держала она её как-то наотлёт.

– Жевать не нужно. Простите. Прощайте. – Сестра разжала кулак. На ладони у неё лежали две малюсенькие лимонно-жёлтые пилюли.

– Не нужно, говорите? – подозрительно прищурился Марша. – Эх. Не плакать же! – Аккуратно, двумя пальцами, он взял свою дозу. – Господин команду… Командир! Давай вместе!

– Отставить жалобы… – еле проворочал языком командир. Но пилюлю взял.

– Раз! Два! Поехали! – Марша закинул лимонно-жёлтый цилиндрик в рот.

Почти одновременно с ним, хотя и не так залихватски, то же самое проделал командир.

Упали на спины они тоже почти одновременно. И сразу же начали прозрачневеть, но почему-то не полностью, а только верхними своими частями, по пояс, ровно по ремень. Сивуч, как глупый испуганный щегол, вертел головой – он не мог за этим наблюдать, а отвернуться почему-то не мог тоже. В траншее – да, отворачивался. Но тогда исчезал не Марша!

– Нормально перейти… Нормально перейти… – проговаривали раненые один за другим и начинали расходиться.

– Что? Ккуда?.. Куда пе… перейти?.. – У Сивуча дрожали губы.

– Желают нормального перехода в Ничто, – растолковала милостивая сестра. Свободно провела рукой там, где только что была верхняя часть Марши. Пусто. – Перешёл. Всё нормально.

– Но нноги… – Сивуч широко раскрытыми от ужаса глазами смотрел на половину того, кто называл его «братишкой».

– Это ничего. Это оттого, что они погибли на войне, но не от оружия, и заклятие прямого перевода действует ровно вполовину. А ноги нам ещё пригодятся. Горыч получает из них динамическую силу. Вкачивает её в ноги нашим. Чтобы они как можно быстрее шагали… шагали в Ничто? – удивилась она своей мысли, зашедшей в такую странную сторону. Такую странную, что это какой-то даже и тупик. – Ой, ладно, – спохватилась она. – Надо успевать, пока сила не улетучилась. Горыч! – вдруг рявкнула так нечеловечески громко и неожиданно, что лесовой вздрогнул.

– Два дня и на месте… – Он попытался встать, покачнулся и завалился, выронив кулон. Поднял. Начал по-новой.

– Как хочешь… Ой, да ты ещё и хромый? Господи… Эй, не туда! Не туда пошёл! Так ты к стене выйдешь! Там стена, а за ней лес! Эй!

Сивуч не обернулся. Милостивая сестра махнула на него рукой и побежала искать так и не отозвавшегося Горыча.

Сивуч шел на нетвёрдых, как у пьяного, ногах, хромая сильнее обычного, низко опустив голову и абсолютно не заботясь, куда выйдет. Видел только землю под ногами да ещё болтающийся на шнурке кулон (нёс его в руке).

Выстрелы. Траншеи. Нечто в Ничто. Ноги Марши… Жевать не нужно. Дышать не нужно. Жить не нужно. Ноги Марши… Да, да, ещё и командира. Но про командира он как-то не думал. И кулон он нёс совсем не командирский.

Может, надеть? Начал, но в последний момент остановился. Нет, и так тяжело. Да и записано не для него. Нет, так не надо.

Нетвёрдая походка стала уверенней. Хромоты поубавилось – настолько, насколько возможно. Шёл просто чтобы идти. Перед глазами всё та же земля, всё тот же кулон, в голове картинки. Часто моргающий в блиндажном синем свете Марша. Дурацкая оранжевая загребуха. Он сам. Идёт вдоль зелёной стены… Она так пахнет плесенью, потому что этот запах любят лесные духи. Так пахнет плесенью потому что… потому что он до неё дошёл, он у стены! Ещё бы немного – и упёрся бы, что называется, рогом…

Протянул руку – холодная. Такой знакомый холодный липкий стеклоид. Идеальная защита. Ни один взрыв, ни один выстрел леса не достиг, всё ЗДЕСЬ…

– Надо всё это и здесь прекратить, – медленно проговаривает Сивуч. –Такую же стену – но по линии фронта…

Прямо под его рукой что-то в стене зашевелилось, задвигалось.

 

 

29 августа, полдень:

 

– Ваше величество, бои за Охристыми Отрогами прекращены! Прекращены за их физической невозможностью! От защитной лесной стены выросла ещё одна, вдоль линии фронта! Никто и ничто больше не в состоянии её пересечь! Никакого фронта больше нет, ни одна, понимаете ли, муха…

– Муха? Я весенняя муха…

– Ваше величество, каковы будут ваши распоряжения? Прикажете ли…

– Я весенняя муха. В лете…

– Не прикажете ли…

– И каково же весенним мухам? В лете?!

 

 

3 августа, под утро:

 

Пот стекал с Шевси потоками. Напряжение работы, жар огня, длительные манипуляции с энергиями… Но всё получилось, всё уже есть, это очевидно. Огромная овальная тень полученного заклятия, так называемое зеркало, легла на и без того тёмный гобелен над камином. От центра к краям овала пробегали бордовые звёздчатые искорки, как бывает всегда с новоявленными, свежими зеркалами.

Шевси подняла перстень с пола, надела его и ещё раз, просто чтобы поставить точку, повторила:

– Судьба первого, кто скажет о необходимости прекращения сражений – озвучить и то, как это в действительности, тотчас, произойдёт.

Зеркало понятливо мигнуло сразу всеми искрами. Точка была поставлена. Оставалось ждать.

 

 

28 августа, 3 часа пополудни:

 

Под ладонью Сивуча что-то зашевелилось, задвигалось. Он отдёрнул руку и обнаружил, что на стене появился небольшой, но быстро растущий «холмик», вырост. Чуть ниже и намного выше – ещё. Зелёные стеклоидные выросты удлинялись и укрупнялись, пока не соединились между собой в один, который в свою очередь тоже продолжал увеличиваться. Появились другие – все строго по одной линии, выше и ниже, и все они росли и объединялись, и снова росли. Стена росла, образовывая вторую, новую! Росла вдоль линии фронта, перпендикулярно имеющейся, и это происходило очень быстро.

– Что за чудеса…

В стене – в изначальной, первой – появилась тонкая кривая прореха, и из неё выглянул Сивучев знакомый дух-практик. Он поманил Сивуча туманной зелёной лапкой, и прореха разъехалась в широкий зазор. Запахло лесом, показался лес. Одного шага хватило – и Сивуч был там, где надо. Он ведь лесовой, коллега духов-практиков. Братишка.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...