Время шло к полудню, но до настоящей жары было ещё далеко. Да и едва ли она ощущалась под кронами сада, в глубине которого была обустроена площадка с деревянной мишенью, куда брат и сестра поочерёдно целились из лука. У брата явно получалось лучше.

– Опять не вышло, – с досадой выдохнула девочка, когда её стрела в очередной раз вонзилась в край мишени вместо середины.

– Ты торопишься, О́рфия, – спокойно отозвался брат. На первый взгляд они могли показаться ровесниками, но мальчик-подросток был чуть повыше, и старшинство в полтора года превращало его порой в вожака и наставника.

– Нет, Ва́рта, – возразила сестра, подбирая стрелы. – У тебя рука крепче. И глаз острее.

– У меня-то? – засмеялся Варта. – Да ты всегда всё подмечаешь быстрее прочих! И няня говорит, что ты глазастая.

– А-а... – девочка небрежно махнула рукой. – Невелик труд – вдеть старушке нитку в иголку... Знаешь, Варта, – мечтательно продолжила Орфия, присев на низенькую садовую скамеечку, – о чём я иногда думаю? Вот бы мне иметь такое зрение, чтобы видеть то, чего никто не видит! Не укатившуюся бусинку или пропавшую булавку, – а то, что люди обычно скрывают...

– В чуланах и тайниках? – снова улыбнулся старший брат. – О таком зрении всякий вор мечтает!

– Да нет, – поморщилась Орфия. – Понимаешь... я хочу видеть людей по-настоящему. Какие они на самом деле есть, а не как нам показываются...

– Зачем? – Варту озадачили рассуждения сестры, слишком взрослые для её тринадцати лет.

– Ну... чтобы меня никто обмануть не мог.

– Да тебя никто и не обманывает, – простодушно ответил Варта и посмотрел на солнце, пробивавшееся сквозь листву. – Слушай, я ужасно хочу пить. Пошли к колодцу?

– Там сейчас садовники работают. Мы им помешаем.

– А мы к уличному пойдём, за ворота…

Уличные колодцы принадлежали всему городу и никому в отдельности, поэтому набирать из них воду мог любой, кто пожелает – для этого рядом всегда висел или стоял глиняный кувшин. А встречи и разговоры около таких колодцев представляли интерес не только для любознательных подростков вроде Варты и Орфии.

В этот раз у колодца никого не было, кроме них. Варта поворачивал скрипучий ворот; Орфия нетерпеливо ждала, когда ведро поднимется, чтобы тут же подхватить его и наполнить кувшин, а оставшейся водой – сполоснуть лицо под притворно-шутливое ворчание брата:

– Эй! Мне-то оставь!

Напившись и умывшись, они снова спустили ведро в колодец, наслаждаясь грохотом, а Орфия ещё несколько минут всматривалась в чёрную глубину, куда скользнула колодезная цепь – это зрелище всегда её завораживало.

– Чего ты там опять разглядела, Орфия? – подтрунивал Варта. – Земное дно? Или то, чего никто не видит?

–Ты и вправду этого хочешь, девочка?

Дети вздрогнули, услышав незнакомый голос: они и не заметили, как возле колодца появился кто-то третий.

Это была женщина, высокая и худая, судя по одежде и посоху в руке – странница, пришедшая в город издалека: она мало походила на здешних жительниц, и дети ни разу её прежде не видели. Незнакомка была немолода, однако держалась с прямизной аристократки – издалека или со спины её, наверное, можно было принять за девушку. Но глаза странницы – огромные, строгие – не имели ничего общего с девичьими: казалось, они старше своей обладательницы и могут рассказать об увиденном больше, чем она сама.

Женщина повторила:

– Ты действительно хочешь видеть то, чего никто не видит?

– Хочу! – без обиняков ответила Орфия, никогда не страдавшая избытком застенчивости. – А ты, госпожа, наверное, хочешь пить?

Незнакомка ответила молчаливым кивком и приняла кувшин из рук Орфии. Утолив жажду несколькими глотками, женщина продолжала:

– Это тяжкий дар, девочка... Кто обрёл такое зрение, не раз о том пожалел.

– Но разве это плохо – видеть всё по-настоящему? По правде? – усомнилась Орфия.

– Правда – не мёд, а горькое питьё, от которого редкий рот не скривится.

– А я с детства сладкое не люблю, – весело заявила девочка. – Няня и та удивляется.

Варта слушал эту беседу со смешанным чувством любопытства и опаски, но последнее всё же пересилило, и он вполголоса пробормотал, что скоро их позовут обедать, а они ещё тут.

– Ну так беги, скажи няне, что у нас к обеду гость, – невозмутимо откликнулась Орфия.

– Не всякий гость к столу, деточка, – отклонила приглашение путница. – Но если ты и правда мне услужить хочешь, попроси брата принести ломоть хлеба, и довольно с меня.

Варта, успокоенный непритязательностью просьбы, кивнул и со всех ног бросился в дом. Впрочем, им двигало не столько гостеприимство, сколько нетерпение: он горел желанием узнать, чем же закончится разговор этой странной женщины с его сестрой... которую не следовало оставлять надолго одну.

Когда Варта умчался, девочка спросила:

– А как научиться видеть по-настоящему? Что для этого нужно?

– Кому-то – долгая жизнь.

– Но ведь не всем долгая жизнь даётся. Вот наша мать умерла, когда мы с братом были совсем маленькими. Он едва её помнит, а я – тем более...

Странница впервые за время разговора опустила глаза и, как показалось Орфии, еле заметно улыбнулась.

– Кому-то это зрение дарится. Только не каждому и не просто так. Но дарёное назад не берётся. А если и берётся – не забывается.

– Ну, старики даже имя своё иногда забывают, – с улыбкой возразила девочка.

– Разве только старики? – Незнакомка бросила взгляд на свои пыльные ступни. – Ты вот – могла бы?

– Что? – не поняла Орфия.

– Забыть своё имя.

– Зачем? – удивилась та.

– Чтобы не потерять себя, иногда теряют своё имя.

Девочка чуть сдвинула брови, словно уже вглядывалась в невидимое.

– Да. Могла бы. – Орфия сама не ожидала от себя такой решительности, но это был именно тот ответ, который она хотела дать.

Незнакомка улыбнулась по-настоящему.

– Тогда дай мне твой кувшин, девочка. Разреши, я освежу тебе лицо.

Орфия вновь удивилась, но послушалась. Странница зачерпнула воды в ладонь и смочила ею лоб девочки, щёки, губы, вздрагивающие веки... Прикосновения эти были медленными и какими-то ласковыми, почти невесомыми.

– Вот и всё, – сказала она наконец.

Орфия открыла глаза. Рядом уже стоял запыхавшийся Варта, протягивая женщине узелок, в который, кроме хлеба, их нянюшка уложила, наверное, всё, что ей в кухне попалось под руку. Она бы не простила себе, если бы отпустила «захожего человека» с чем-то меньшим.

Женщина склонила голову в знак благодарности, коснулась пальцами узелка (именно коснулась, а не взяла его в руки) и...

Варта и Орфия огляделись по сторонам. Они по-прежнему стояли посреди жаркой пустынной улочки, возле колодца; Варта держал узелок, собранный нянькой, а о недавнем присутствии странницы напоминали только прохладные капли на лице Орфии. Дети были изумлены, но почему-то не испытывали страха.

– А узелок вроде легче стал, – заметил Варта.

Он присел на корточки, положил узелок на колени, развязал – и негромко ахнул: два небольших хлебца, лежавшие сверху, исчезли.

– Что же я няне скажу? – растерялся мальчик.

– То и скажешь. Мол, странница только хлеб взяла, и всё...

Возможно, нянюшке довольно было бы и такого объяснения, но Орфия не утерпела и рассказала о неожиданном приходе и загадочном исчезновении их необычной собеседницы. О разговоре наедине девочка упомянула очень бегло. Незнакомка не брала с неё никаких обещаний, но Орфия вдруг почувствовала, что эту тайну следует беречь даже от самых близких.

– Она как будто мои мысли читала и мои мечты подслушала... И о чём мы с Вартой в саду говорили – она ровно знала...

Нянька выслушала свою питомицу, но не засмеялась и не отмахнулась: не только правдивость Орфии была ей хорошо известна, но и кое-что ещё.

– Похоже, детки, сама Зрячая вас посетила…

– А кто она такая, няня? – оживился Варта.

– Я толком не знаю… Слышала, и всё. И никто не знает. Но говорят, что она просто так не появляется, к кому попало не приходит, и кто её встретит и приветит – для того эта встреча важным чем-то обернется… Ну да что теперь гадать – всё равно не угадаешь. Идите-ка лучше переоденьтесь. Сегодня без гостей к обеду и впрямь не обойдётся.

– И кто же нынче нагрянет? – небрежно полюбопытствовал Варта.

– Госпожа Гу́ттия и два её родственника…

Дети немного знали эту даму: богатая горожанка, рано вышедшая замуж и рано овдовевшая, последние несколько лет она жила то ли в другой части королевства, то ли за его пределами; теперь же вернулась в родные края и возобновляла прежние знакомства. Вместе с нею в этот день пожаловали её дядя и двоюродный брат.

Сегодняшний званый обед как будто ничем не отличался от любого другого, – но Орфия подметила, что их отец был непривычно оживлён: больше говорил, чаще смеялся и даже казался моложе. Девочка догадывалась об истоках такой перемены, но догадки держала при себе: её живость и бойкость никогда не переходили в болтливость.

Да и вряд ли бы Орфии удалось поговорить с отцом, захоти она это сделать. Весь следующий месяц он по вечерам либо отсутствовал, либо был занят: гости в их доме стали появляться чаще обычного, и госпожа Гуттия неизменно присутствовала среди них.

Итог столь открытой жизни был вполне ожидаем. Несколько недель спустя отец позвал к себе детей и спросил, как бы те отнеслись к его возможной женитьбе на госпоже Гуттии.

– По-твоему, она заменит нам мать? – вопрос Варты прозвучал неловко.

– Мать никто не заменит, – ответил отец, подавляя вздох. – Но, по-моему, Гуттия сумеет стать хорошим другом для вас и хорошей женой для меня. Особенно когда ты, Варта, отправишься на королевскую службу, – а ты, Орфия, выйдешь замуж...

– А ты – простишься с печатью наместника, да? – с нарочитой невинностью спросила Орфия.

Она знала, о чём говорила. Отец был наместником одной из областей, на которые делилось их королевство. Наместники назначались королем на десять лет, но этот срок мог быть увеличен по просьбе местных жителей или сокращен – по желанию самого наместника. Отец управлял областью меньше половины отведённого ему времени. Но в ответ на слова дочери он завёл речь о том, как славно было бы сложить с себя эти почётные, но обременительные обязанности и наслаждаться тихой свободной жизнью вместе с молодой женой и взрослеющими детьми…

Орфия с сомнением покачала головой.

– В чем дело, доченька? Думаешь, моего собственного состояния не хватит тебе на приданое? – пошутил отец.

Девочку его слова не развеселили.

– Ты ей нужен, потому что наместник… И тебя знает король. Знает и уважает, – подчеркнула Орфия. – Если ты от всего этого по доброй воле откажешься, – госпожа Гуттия тут же откажется от тебя. Быстрее, чем ты ей скажешь «до свиданья».

Отец усмехнулся.

– Ну, нагородила! И где только брёвна достала?

Дочь не смутилась.

– А ты возьми и проверь. Напиши прошение об отставке, будто бы королю отослать собираешься, и положи где-нибудь на видном месте… Или напрямую ей скажи – вот как нам сейчас. А потом посмотри, куда она побежит – за тебя или от тебя…

Отец снова отшутился и вообще сделал вид, будто не принял сказанное всерьёз. Но Орфия видела, что её слова запали в душу отца гораздо глубже, чем ему самому бы хотелось… и что он не оставит их без внимания.

Как долго наместник готовил и откладывал решающий разговор с будущей женой, – его близкие могли только предполагать; но о том, что разговор состоялся, они узнали сразу: частые выезды в свет прекратились, и госпожа Гуттия в доме наместника больше не появлялась.

Отец недолго страдал от разочарования: хорошенько поразмыслив, он решил, что всё обернулось для него, быть может, и к лучшему, что от добра добра не ищут, и если ему не сужено вторично увенчать свою шею ярмом супружества, то его шея это как-нибудь выдержит. Видно, совсем глупеть он стал, если глаза ему открыла дочка-подросток… (Почему все прочие оказались так же глупы и слепы, как и он сам, – вот что ставило отца Орфии в тупик.)

 

Вскоре наместник (и не он один) начал замечать, что Орфия и впрямь становится то ли слишком рассудительной, то ли слишком подозрительной. С двумя-тремя подругами девочка решительно порвала, хотя ни разу с ними прежде не ссорилась. Когда-то привечавшая всех бедняков без разбору, теперь она, к удивлению окружающих, безошибочно выделяла среди них бездельников и мошенников, чью руку протягивала к ней не нужда, а корысть. Самые же недобросовестные и вороватые из слуг стали бояться «маленькой госпожи» как огня. Нет, Орфия никогда на них не доносила, а если и упрекала, то только шёпотом и наедине; но разоблачённых пугало то, что дочка хозяина «точно сквозь стены видит». Кое-кто из них даже отказался от места – к большому облегчению остальных и не меньшему смятению Орфии. Но когда Варта едва не разругался с лучшим другом, «не понявши и не разобравши», как сказала бы нянюшка, – помирить мальчишек смогла только Орфия.

Сама же она очень быстро поняла, что умение видеть по-настоящему неотделимо от умения молчать, а мир, в который она только-только вступает, таит в себе гораздо больше напастей, чем неурожай, война или моровое поветрие. Эти беды могли спать годами. От людей же деться было некуда.

Такими мыслями Орфия ни с кем не делилась, боясь ненароком выдать свой опасный дар. И хотя унывать по пустякам было не в её характере, – иногда, не выдержав, она говорила нянюшке:

– Неужели в людях и правда столько дурного, что прямо жить не хочется?

– Живут же как-то, – разводила руками нянька. – Им, может, и самим оно не в радость...

Орфия не спорила – она вновь замолкала, чтобы обдумать услышанное. Постигая искусство молчания, девочка понемногу училась думать.

Её новая отчужденность порой тревожила отца, но тот успокаивал себя, говоря, что дочка просто взрослеет. Иногда он даже смеялся: дескать, молчание девицу красит. Впрочем, Орфия превращалась в упомянутую девицу и хорошела всё больше независимо от числа слов, которые произносил её язык.

Время, совершая эту перемену, не забывало трудиться и над Вартой: он ещё больше прибавил в росте, возмужал и незаметно превратился из худощавого парнишки в юношу, уже годного по возрасту к службе при дворе. В королевской свите Варте предстояло пробыть два года; дальше он был волен решать свою судьбу сам. Вместе с ним в столицу отправился и отец: дела в его области шли так благополучно, что он мог спокойно поручить их ближайшему помощнику и лишь время от времени наведываться домой.

Орфия тоже ехала с ними. Нянька поначалу возражала: мол, не слишком ли она ещё юна для придворной жизни; но у наместника были свои соображения, из которых он высказывал только часть. Вслух он заявлял, что дочери надо развеяться, а то она в последнее время совсем загрустила. Но в глубине души отец сознавал, что везёт с собой прежде всего надёжного советчика для сына. Молодость и характер Варты делали его подчас уязвимым для невидимых стрел и ловушек, распознавать которые почему-то не составляло труда для Орфии.

Она же прекрасно понимала, что́ у отца на уме, и это её забавляло и тяготило одновременно. Умеющий видеть по-настоящему хорошо знает: человек слышит только те советы, которые он сам себе готов дать. И потому Орфия была уверена: при дворе её зрячесть обречет свою обладательницу на ещё бо́льшую немоту.

 

В столице Варта и Орфия уже бывали, хотя и нечасто, поэтому быстро привыкли к новой жизни и влились в неё без труда. У Варты почти всё время было занято; Орфии тоже редко удавалось побыть в одиночестве, но она – то ли согласно, то ли вопреки ожиданиям отца – держалась скромно, словно не желая выходить из тени, доступной лишь ей одной. Отец удивлялся этому, но не слишком, списывая всё на юный возраст, а может, отсутствие рядом матери, могущей ободрить или вовремя дать совет.

Но сама Орфия в роль советчицы входить не спешила. С новыми товарищами Варты – знатными юношами из «молодой свиты», собранными со всех концов королевства, – девушка перезнакомилась быстро: и душа, и двери, и карман брата были открыты для всех одинаково… как и всякий из его окружения – для прозорливости Орфии. И хотя мало кто из придворного молодняка вызывал у неё восторг, – она лишь изредка, как бы ненароком, бросала брату: «Будь осторожен с тем-то» или «Не слишком вверяйся такому-то» – на том дело и кончалось.

Варта считал эти советы просто причудами младшей сестрицы, и любое подтверждение её правоты приписывал случайности: мало ли какие совпадения в жизни бывают. О давней встрече, так изменившей Орфию, и отроческих мечтах сестры он, казалось, не вспоминал вообще, словно эти мгновения их жизни тоже упали на дно колодца, возле которого они когда-то увидели Зрячую. Варта ни за что не решился бы признаться, насколько проницательность Орфии его пугает – не сама по себе, как не может испугать зеркальная поверхность, а то, что она отражает и высвечивает.

Иногда в разговорах сестры и брата всё же проносилось дуновение спора.

– Тебя послушать, Орфия, – так вообще никому доверять нельзя! Если эдак дурно о людях думать, умом тронешься…

– Смотря какой ум, – мягко отбивалась Орфия. – Я этих людей не придумывала. Кто ж виноват, что они таковы.

– Да брось ты… – отмахивался Варта. – Возьми хоть Ре́вду. Когда король выезжает на большую охоту, Ревда никогда меня не бросает, всегда рядом скачет. А когда я однажды остался дома, потому что был болен, – Ревда без меня наотрез отказался ехать!

– Зачем же ехать, если славы не видать? – усмехнулась Орфия. – Сказать, почему он так за тебя держится?

– Ну скажи.

– Потому что лучший стрелок из вас – конечно, ты. А у Ревды в руках что лук со стрелами, что прялка с веретеном – всё едино. Но похвалы и награды от короля вам двоим достаются…

– Пускай достаются… Мне не жалко, – снова махнул рукой Варта, но в его голосе мелькнула грусть. – Ну, а Э́гни? Он же такой совестливый, что смешно делается…

Орфия, знавшая эту историю, тоже едва не рассмеялась. Эгни был зачислен в «молодую свиту» вместе с Вартой. Отпрыск старинного, но обедневшего рода, он мог рассчитывать только на дворцовое жалованье, а не на родительскую щедрость, как его товарищ. Однажды Эгни попал в крупный переплёт: пошёл на базар за новым седлом для своего коня, но вернулся и без покупки, и без денег – в базарной сутолоке кто-то сорвал заветный кисет с его пояса. Зная, что Варта – парень добрый и отец у него человек не скаредный, Эгни тут же направился к ним. Позже смущённый Варта по секрету признался Орфии, что отдал невезучему приятелю всё своё месячное жалованье: «Я ведь его почти не трачу, ты же знаешь… Так и сказал: можешь не возвращать…».

Но Эгни, похоже, принял бескорыстие своего друга за простую вежливость – и теперь при каждой встрече с Вартой заверял его, что непременно вернёт «долг» (который Варта таковым не считал и назад не требовал). Вот только получит очередное жалованье (рассчитается с другими долгами, починит сапоги, получит от портного новый кафтан и так далее) – и вернёт, обязательно вернёт… Этими разговорами Варта развлекался уже третий месяц кряду.

– Он себя в должниках не числит, – сказала Орфия. – И ни монетки тебе возвращать не собирается.

– Тогда к чему устраивать такие танцы вокруг меня? – Варта недоумённо развел руками. – Я же сразу ему сказал: можешь не отдавать!

– Вот он и хочет это слышать всякий раз, – ответила Орфия. – Надо же показать Варте, какой он великодушный – а то вдруг ты своё решение переменишь? И тебе приятно – и твоему дружку не накладно…

Варта, смутившись, пожал плечами. В душе он готов был согласиться с сестрой, но открыто делать этого не спешил, – а Орфия никогда не настаивала.

– Ежели так… С кем тогда, по-твоему, дружбу заводить стоит?

– С теми, кто в друзья не напрашивается… И меньше всего тебя в дружбе заверяет.

– Ты сама-то этому правилу много следовала? – добродушно поддел сестрёнку Варта. – Дома у тебя сроду столько подружек не водилось, как здесь. Окружили тебя, точно пчёлы клевер. То в гости зовут, то у нас тут вертятся…

– Им нужна рыбка по имени Варта, – бесстрастно ответила Орфия. – А я для них – так, вроде удочки… или наживки…

Юноша внезапно помрачнел.

– Они сами не знают, чего им нужно. Сегодня им Варту подавай, завтра – королевского сына… а послезавтра кого? Нет, Орфия, я свои удочки давно уже смотал. В здешней речке мне ловить нечего.

Орфия закусила губу и имела сейчас такой вид, словно была в чем-то виновата. Свои любовные неудачи Варта обсуждать не любил, хотя для его родных эти истории не были тайной.

Героиней первой стала некая дама по имени Хе́вия, появлявшаяся при дворе, казалось, только с двумя целями – украшать собой королевские балы и собирать мужские сердца в качестве трофеев. Под её ядовитое обаяние ненадолго попал и Варта. Фрейлина О́гия, его землячка (именно это их поначалу и сблизило), мгновенно охладела к Варте, стоило ему заговорить о возвращении в родные края, где от него, пожалуй, пользы будет больше. Но самым сильным увлечением Варты (и самой глубокой раной) стала медноволосая красавица А́нхия. Она вроде бы отвечала ему взаимностью и, вероятно, даже сама в это верила. Но месяц, когда «молодая свита» выезжала из столицы на маневры, привел Анхию к мысли, что «незачем ждать, если можно не ждать» – и по возвращении влюблённый Варта нашел её влюблённой в офицерское звание и зрелую стать одного герцога, к которому король явно благоволил (да и королева не отставала).

Старая нянюшкина присказка – «много хороших, да мало милых» – больше не вызывала у Варты сомнений. Но ему было неведомо другое: все его разочарования Орфия переживала дважды. Когда глаза Варты ещё смотрели сквозь завесу влюблённости, его сестра уже пребывала в ожидании пустой и печальной развязки, однако заговорить с братом не отваживалась: её страшила не столько возможная ссора, сколько его неверие – а упереться в него были обречены любые предостережения. И Орфия молча носила в себе боль, ещё не успевшую коснуться Варты, точно проглоченную иголку.

И сейчас, услышав его горькое признание, Орфия почувствовала себя, как пловец перед прыжком в воду. Сказать… или не сказать? А вдруг от её слов чья-то судьба решится – и не одна?

– Братец… ты не на том берегу рыбачишь, – негромко произнесла она.

– Что? – переспросил Варта.

– Не на тех ты всё это время смотрел.

– А на кого мне ещё смотреть?

Орфия лукаво улыбнулась.

– Есть одна.

– И кто же?

– Ла́рия.

– Лария?! – от удивления брат едва не подскочил на месте.

Он, разумеется, знал эту девушку, хотя и не слишком близко. Собственно, все его знания сводились к тому, что зовут её Лария, что служит она младшей фрейлиной у третьей дочери короля (словом, не первая ни в чем) и что её собственный отец – один из королевских егерей. Как его дочка удостоилась такого места – все при дворе удивлялись. Впрочем, у егеря детей много – волей-неволей будешь вертеться и добиваться невозможного.

Завоевать дружбу Орфии – всеми правдами и неправдами – Лария не стремилась; она вообще была неразговорчивой и на первый взгляд даже казалась нелюдимой. Но причиной тому была обычная застенчивость и... необычайная осторожность. Лария знала цену произнесенному слову – особенно при дворе.

– Лария? – повторил Варта. – Эта маленькая бука? Да я слов десять от неё слышал, не больше! Поздороваешься – и то не всегда ответит! Кивнёт или поклонится – вот и вся честь.

– Да... А потом украдкой тебе в спину смотрит... И целый день напролёт о тебе думает. – Орфия смотрела куда-то в пол и говорила тихо, но твёрдо – как свидетель на суде. – Она же понимает, что ей нечего от тебя ждать, кроме приветствий. И робеет она только от радости, что ты с ней заговорил.

– Орфия! Уж не хочешь ли ты... Постой... она сама тебе сказала?

– Нет, – поспешно ответила сестра. – Я с ней говорила не больше твоего. Просто... просто я знаю. Вижу, и всё. А вот ты, братец, не видишь, что она уже год тебя забыть не может, хотя ей и надеяться не на что! Это не Анхия. Надо будет – и дольше прождёт. А позови ты её в жёны прямо сейчас – пойдёт не раздумывая…

– И от жалования фрейлины откажется? – недоверчиво сощурился Варта.

– Даже если ты в конюхи наймёшься! Не веришь – подойди к ней сам и поговори.

Ответить Варта не успел: в комнату вошёл отец, сжимая в руке какое-то письмо.

– Мне придётся отбыть домой недели на две, – объявил он. – Меня срочно требует Э́рбин… но вы же знаете: из его писем ничего не поймёшь, пока сам не приедешь…

Ничего такого Варта и Орфия не знали: помощник наместника бестолковостью не отличался, тем более в переписке. Впрочем, отцу было не до объяснений – его ждали сборы в дорогу.

– Ох, не к добру, – прошептала Орфия, обращаясь не то к брату, не то к самой себе.

 

Миновали эти две недели, потом ещё две, и ещё – но наместник всё не возвращался и даже не писал, если не считать одного краткого послания, состоящего из каких-то расплывчатых фраз. Трудно было сказать, кто из его детей терзался сильнее: сын, снедаемый догадками – одна хуже другой… или дочь, знавшая, что в родном краю неладно, но не умевшая проникать своим особым зрением через расстояния. Лишь одно утешало Орфию в эти дни: брата и Ларию стали чаще видеть вместе. Варта уже подумывал написать о ней отцу… но почему-то откладывал.

– Напиши ему ты, – просил он сестру. Та мягко, но упорно отказывалась:

– Ему и без моих каракулей забот хватает…

На самом деле оба опасались: Варта – отцовского неодобрения, Орфия – дурных вестей, которые могли бы превзойти любые их домыслы.

Но на смену этим опасениям подоспели новые тревоги, охватившие не одних только Варту и Орфию. Вместо весточки от их отца пришли недобрые вести с южных границ королевства. Король отдал приказ – собирать войско.

Занимался этим, правда, не он сам, а его военачальники, и вся «молодая свита» теперь гадала – повеление короля коснется ли их? Если такие разговоры велись в присутствии Орфии, она всегда старалась удалиться. Её жалели, думая, будто девушка боится за брата, – и никто не догадывался, что Орфией в эти минуты владело отвращение: чувствовать рядом с собой столько трусости ей ещё не доводилось никогда.

К счастью, Варта смотрел на вещи иначе.

– Пойду к О́рану. Буду проситься в войско, – однажды утром заявил он сестре. Ораном звали одного из военачальников, которого хорошо знали все юноши из «молодой свиты».

От него Варта вернулся, охваченный таким гневом, в каком Орфия ни разу его не видела.

– Не взял! Представляешь – не взял!..

– Погоди… Расскажи всё толком… Что тебе сказал Оран?

– «Сказал»!.. Да он кричал на меня так, что потолок едва не рухнул! «Это тебе не мечом на турнирах махать! Тебя в первом же бою порешат! Много мне толку от таких вояк!» Ну и тому подобное…

– А больше он… ничего не говорил? – как бы невзначай спросила Орфия, когда брат немного успокоился.

Варта насупился и нехотя выдавил:

– Говорил…

– Что же?

– Что я у отца единственный сын… и что моей невесте рано вдовой становиться.

Брови Орфии изумленно подскочили.

– Нет-нет, – возразил Варта. – Я и сам не знаю, почему Оран назвал её так… но…

– Странно, что он, а не ты.

Варта помолчал, затем попросил у сестры перо и бумагу.

 

Вскоре королевское войско выдвинулось на южные рубежи. Для охраны столицы в ней осталась лишь небольшая его часть, к которой присоединили и «молодую свиту» – к радости Варты и неудовольствию некоторых его товарищей. Их время теперь было занято боевой подготовкой; король уже не собирал приближенных на большую охоту, все праздники и балы во дворце были отменены.

Но столичная жизнь текла не менее бурно – поток встреч и развлечений переместился под другие крыши. Медноволосая Анхия, проводив мужа на войну, зажила ещё веселее; в доме Хевии тоже редкий вечер обходился без танцев; а ночные пирушки, которые кто-нибудь нет-нет, да закатывал тайком, не прельщали разве что Варту – особенно после того, как он получил ответ отца.

Наместник заочно благодарил Орана за то, что он сохранил ему сына; слегка посетовал, что вышеупомянутый сын выбрал себе в спутницы столь незначительную особу, но ведь это Варте с ней жить – пусть потом не кается. Вот только со сговором отец просил пока обождать.

На область, которой он управлял, беды сыпались одна за другой. Из-за сильных дождей река вышла из берегов и затопила часть сельских угодий; жителям нескольких уделов грозил голод, и отчаяние повлекло их в близлежащие города, обитатели которых теперь опасались выходить на улицу, боясь поджогов и грабежей. В довершение всего – то тут, то там начала поднимать голову болотная лихорадка.

Ни о каком возвращении домой не могло быть и речи. Варта и Орфия оставались в столице: брат – по долгу службы, скрашенной зарождающейся любовью; сестра – словно узник в темнице, который каждый день ожидает суда и не знает, чем закончится его ожидание – пожизненной каторгой или смертным приговором. Подружек-охотниц Орфия больше не занимала, приятели Варты тоже стали у них редкими гостями, и только крепнущая дружба с Ларией да сочувствие короля держали Орфию на плаву. Всем прочим не было никакого дела до её с Вартой волнений – да и тревоги государя их мало печалили. Они, конечно, искусно это скрывали, переплетая низость и вежливость, – но невозможно было обмануть Орфию, которая, разделяя тихое возмущение с братом и Ларией, всё же понимала то, чего пока не понимали они: можно переписать законы королевства, но невозможно изменить человека, если в душе у него написаны совсем иные законы.

 

Испытания, свалившиеся на родные места Орфии и Варты, пронеслись, как ураган, оставляющий после себя поваленные деревья – и ясное чистое небо. В новом, долгожданном письме отец сообщал, что порядок и покой во вверенной ему области восстановлены и в самое ближайшее время он возвращается, но не один – с ним едет тот, без кого не видать бы их краю мира и благоденствия.

– Интересно, кто это? – Варта изобразил шутливое недоумение. – Ну же, Орфия, ты у нас всё знаешь!

– Я одно знаю: это не Эрбин, – ответила сестра. – Его не надо знакомить ни с нами, ни с королём.

– А… зачем ему знакомиться с королём?..

– А зачем тогда ему вообще в столицу ехать?

Спутником отца оказался некий Ма́йда – судя по выговору, их земляк, а судя по одежде – обладатель немалого состояния.

Обед, устроенный в честь гостя, напоминал маленький пир, который не стыдно было бы дать и ради коронованных особ. Впрочем, до встречи с ними Майде ждать оставалось недолго: уже завтра наместник должен был представить его при дворе.

Орфия во время знакомства выказала не больше радушия, чем дверная ручка, и отказалась обедать вместе со всеми, сославшись на нездоровье. Однако вечером она не преминула спросить отца, чем этот господин заслужил подобный почёт.

– Ты разве не слышала? – изумился отец. – Ах, да, тебя же не было за обедом… Когда наши крестьяне пострадали от наводнения, Майда открыл для них свои амбары с зерном и сундуки с золотом – только так мы сумели усмирить беспорядки! Никого бескорыстнее я ещё не встречал…

– Ты поэтому притащил его в столицу? – холодно и не слишком почтительно заговорила Орфия. – Или Майда самолично напросился?

– Да что ты, дочка! Такие вещи сами собой разумеются! Государь должен знать тех, кто ему и королевству предан по-настоящему…

– …и заботится о его народе, – едко закончила Орфия. – Да в могиле он видел и твой народ, и короля с королевством! Не для того он сундуки и амбары отпер, чтобы накормить голодных, а…

– Для чего, по-твоему? – нахмурясь, перебил отец.

– Чтобы на чужой беде возвеличиться. И нужны ему только две вещи – всеобщее обожание и доступ ко двору. А там, глядишь, и твоё место занять недолго. Удачное время нашёл, ничего не скажешь…

– Ну не век же мне быть наместником, Орфия! А о хорошем преемнике кто не мечтает…

– Только преемник твой о другом мечтает, – не сдавалась дочь. – Ему власть нужна ради власти. Как только он до неё доберется, люди у нас так застонут, что ты оглохнешь! Сейчас-то он в щедрость играет… доверие зарабатывает… Проще ведь обобрать того, кто тебе верит…

– Ему-то оно зачем? Майда и без этого так богат, что…

– … остановиться не может! Сегодня он покупает любовь простого люда и расположение короля, а завтра – продаст всё это по той цене, какую сам же и назначит! Знать бы только, кому продаст…

Наместник задумался. Он давно уже начал подмечать, что его дочь наделена каким-то невероятным чутьём, как охотничья собака, обладающая тончайшим нюхом. Отец подчас недоумевал, откуда это чутьё взялось, но вовсе не относился к нему с молодым легкомыслием Варты. Кто знает, – вдруг дочка и теперь права?

– Что же ты предлагаешь, Орфия? Майда мой гость. За порог его не выставишь.

– А ты не выставляй. Что решил, то и делай. Король ведь должен знать, кто ему предан… а кто не ему. Скоро здесь такое веселье начнётся, что ты без труда выведешь Майду на чистую воду…

Последних слов Орфии отец решительно не понял.

– Гонец от Орана прибыл. Наше войско в столицу возвращается. Враги разбиты, на южной границе снова спокойно.

– Лария сказала? – догадался отец.

Орфия улыбнулась.

– Да, ей принцесса Тирия по секрету шепнула. Правда, об этом уже весь двор шепчется. Но каждый делает вид, будто хранит государеву тайну!

Отец посмеялся вместе с дочерью, затем вернулся к истинным мыслям господина Майды и способу их выведать.

– Этим способом все твои винные подвалы забиты…

 

Столица бурлила и ликовала, приветствуя победившее войско. Простые горожане гуляли от души, знать от них не отставала и устраивала праздник за праздником, словно соперничая друг с другом, а заодно и с королём.

Орфия вместе с близкими тоже появлялась на этих торжествах, но участвовала в них скрепя сердце.

– Невыносимо! – горячо шептала она Ларии и Варте. – Веселятся так, будто они сами врага разбили. А когда на юге шла бойня, – пили и плясали побольше нынешнего…

– Орфия, тише! – еле слышно умоляла осторожная Лария.

– Ты за меня, что ли, боишься? – вполголоса отвечал Варта. – Я в столице не останусь, решено. Увезу тебя в мой родной город, там люди и добрее, и проще…

– Люди везде одинаковы, – пробормотала Орфия. – Просто не везде они могут стать хуже. – И спросила чуть громче: – Слушай, Варта, а где же Оран? Войска давно вернулись, а его нигде не видно…

Варта слегка покраснел.

– Оран родом с юга… И несколько воинов из его полка тоже. Они задержатся там на какое-то время.

Орфия помрачнела, а Варта как ни в чем не бывало продолжал:

– Отец огорчен, конечно. Он хотел видеть Орана на нашем празднике. Но теперь поручил мне пригласить его отдельно…

 

Отцовский праздник едва вместил приглашённых, среди которых находилась и королевская чета. Гости пили за победу государя, за спасение родной области наместника и за всех к тому причастных. Отец был душой этого собрания: каждого старался приветить, без устали поддерживал нить дружеской беседы и даже время от времени брал на себя обязанности виночерпия. Особенно усердно он исполнял их, когда пустел кубок Майды. Тот нисколько не возражал и говорил без умолку с соседями по столу, хотя язык у него уже вовсю заплетался.

Веселье шло полным ходом и никакой угрозы не предвещало. Но как раз в ту минуту, когда музыканты взяли передышку, а наместник что-то говорил королю с королевой, – другой конец стола огласил по-пьяному визгливый выкрик Майды:

– Да что мне до вашего короля… когда он меня наместником поставит!..

Воцарившаяся тишина была жуткой, но недолгой. Майда вдруг понял, что все в зале молчат и глядят на него. От ужаса он даже наполовину протрезвел, хотя до конца и не осознал случившееся.

Наместник украдкой подмигнул сыну, Варта кивнул одному из слуг – и оба юноши уже стояли за спиной Майды, крепко обхватив его за локти и помогая встать.

– Пойдёмте в вашу спальню, господин Майда, вам надо отдохнуть…

На этом неловкость была исчерпана, и праздник продолжился, словно и не прерывался. Зато путь Майды к вожделенным вершинам власти оборвался навсегда: король не любил карать направо и налево, но ясно намекнул этому господину, что его присутствие в столице мало кого радует. Вскоре хозяин амбаров и сундуков покинул не только гостеприимный кров наместника, но и свой собственный. Куда он решил перенаправить себя и свои богатства, – Майда не сообщал. Но все были уверены (и Майда тоже), что уж где-нибудь да найдётся место и тому, и другому.

 

Орфия вздохнула теперь спокойно; но её спокойствие оказалось недолгим. Случай на пиру обсуждали при дворе ещё дня три, и отец на радостях не стал скрывать, кому принадлежал замысел, который поначалу все приписывали ему. Кончились эти разговоры тем, что как-то под вечер наместник влетел в комнату дочери, тихо сидевшей у окна за вышиванием, и восторженно объявил, что король желает сделать её своей советницей.

Побледневшая Орфия вскочила и отшвырнула пяльцы. Откуда у короля взялось такое желание – кому-кому, а ей объяснять было не надо.

– Ты что же, своей дочерью торговать решил?.. – Голос девушки дрожал от обиды и гнева. – Продал меня, значит? Похоже, ты не лучше Майды!

– Орфия, да ты рехнулась! Своего счастья не понимаешь?

– Это ты не понимаешь. Вы все не понимаете! – Темно-синие глаза Орфии казались черными, она почти кричала. – Король думает, будто ему нужно зеркало правды, – но он сам не заметит, как превратит меня в меч карателя! Мало мне, что ли, ложных друзей, чтобы ещё настоящих врагов наживать? Отравленный кубок или убийца в темном переулке – вот какое счастье меня ожидает! – Тут её голос упал. – Ты уже потерял маму… Хочешь потерять и меня?

Отец был так потрясён и даже испуган этой вспышкой, что не сразу нашелся с ответом.

– Ну тише, тише… – Он нерешительно притянул дочь к себе, поглаживая её по тонкому пробору в волосах. – Успокойся… Я поговорю с королем… Он тебя неволить не станет…

Орфия уткнулась в отцовское плечо и всхлипнула:

– Увези меня домой… Не могу я здесь больше…

– Ладно, доченька, ладно, – растерянно повторял отец. – Но месяц-то хоть потерпишь?

– Почему месяц? – Орфия отстранилась от отца и поспешно утёрла слезы.

– Как почему? Ты про свадьбу родного брата забыла? Нет, если всё будет готово раньше, сыграем раньше. Но навряд ли…

– А разве нельзя им пожениться у нас в городе?

– Нельзя… Варта пока еще числится в королевской свите. Да и принцессу Тирию не следует обижать…

 

Наутро Орфия, предупредив о своем уходе лишь горничную, ускользнула из дома. Она торопилась в лавку, чтобы купить в подарок Ларии ленты, бисер и золотые нитки для свадебного платья – торопилась потому, что не хотела случайно встретить кого-нибудь из столичных знакомых, которые обычно не появлялись на улице в столь ранний час. Но на всякий случай лицо Орфии было завешено полупрозрачной вуалью.

Выйдя из лавки, девушка свернула в безлюдный проулок, присела на каменный выступ какой-то ограды, откинула вуаль и устало опустила веки. Ей не хотелось возвращаться домой – хотелось побыть ещё немного вот так, никому не видимой и безымянной.

– Если не закрываешь лицо, девочка, – то не закрывай и глаза.

Орфия оглянулась. Около неё стояла женщина – высокая и худая, державшаяся с прямизной знатной дамы и нисколько не изменившаяся за эти годы. Только взгляд её был гораздо мягче, чем в первую встречу.

– Иногда мне хочется их закрыть, – призналась Орфия. – И на то, чего никто не видит… и на то, что видят все.

– От того, что ты зажмуришься, солнце не перестанет светить, – ответила Зрячая. – Видишь ты людские души или нет, – они от этого не станут светлее или темнее. Ты просто сразу узнаёшь, каковы они.

– Тёмных почему-то больше.

– Они сами не пожелали сделаться ясными. Кто-то готов иметь темноту в себе, кто-то – рядом с собой. А кто-то – не желает её видеть нигде…

Орфия молчала, мучительно обдумывая то, что раньше не приходило ей в голову.

– Но раз я вижу темноту в других… значит… она есть и во мне?

Их беседу прервал стук копыт. В проулок въехал всадник – молодой мужчина, чьи одежда и вооружение выдавали в нём военачальника. Увидев Орфию, он поравнялся с ней и осведомился, где находится дом наместника такой-то области. Зрячую всадник будто не замечал.

Орфия немного удивилась: проезжий спрашивал о её собственном отце. Она объяснила дорогу – и вдруг, приглядевшись, негромко воскликнула:

– Ты не узнал меня, господин Оран?

Воин почтительно и вместе с тем насмешливо склонил голову.

– Мир слишком велик, чтобы помнить каждого, юная госпожа. Но если ты из дома наместника, не передашь ли ему, что я пожалую сегодня к обеду, как он просил?

– Конечно, господин… Жаль, что ты не смог пожаловать вместе с прочими гостями.

– С королевскими шаркунами? – презрительно уточнил Оран. – Ничего, ещё будет время… У меня есть о чём с ними поговорить. Да и с королём тоже. Будь здорова, юная госпожа! – он тронул поводья и вскоре исчез из виду.

Тут Орфия вспомнила про Зрячую.

– Отчего он не простился с тобой? – удивилась девушка.

– Оттого что не видел меня.

– Почему, госпожа?..

– Я сама так пожелала. И тебя он не узнал только потому, что ты хотела быть неузнанной. Но в доме твоего отца всё пойдёт иначе. – Зрячая пристально взглянула на Орфию. – Ты знаешь, для чего Оран едет к вам?

– Его пригласили отец и брат…

Зрячая качнула головой.

– Он и сам ещё не ведает. А едет он – тебя сватать.

Орфия ничего не ответила, только глаза опустила. Но Зрячая видела, как заколотилось сердце Орфии, как заметались её мысли, воскрешая в памяти каждую подробность только что ми́нувшей встречи… В ту минуту в ней вели спор две Орфии: одна видела Орана глазами правды, вторая – глазами женской любви, впервые подошедшей так близко.

– Скажи, госпожа, – Орфия подняла наконец голову, – а любовь… она тоже делает человека зрячим?

– Девочка! Слова умеют лгать лучше тех, кто их произносит. Люди часто зовут любовью умение видеть то, чего нет. Но рано или поздно и такая любовь прозревает. И тогда прозревшим не позавидуешь.

Трепет, охвативший Орфию, понемногу утих. Тихим был и голос девушки, когда она сказала:

– Я боюсь, госпожа. Но другого.

– Говори прямо, девочка! Чего ещё ты не разглядела в Оране? Что его гордыня равна его доблести, и так высоко он ставит свою честь, что пойдёт против кого угодно ради собственной правоты? Не ты одна это видишь.

– Нет, госпожа. Я боюсь… что послужу умножению темноты. Пускай и невольно. И что я… не сумею смириться, если она будет рядом со мной. – Орфия внезапно вскочила – так, что бисер и нитки из её корзиночки едва не рассыпались по мостовой. – Прошу, забери у меня свой дар, госпожа! Дай мне снова стать, как все!

Если бы Орфия помнила взгляд своей матери, – она бы подумала, что Зрячая смотрит сейчас точно так же.

– Я могу это сделать, девочка, – но как забрать твою память? То, что ты знаешь, никто у тебя не заберёт. Как и право твоё – выбирать.

– Что выбирать, госпожа?

– Свой путь – и свою судьбу. Соверши это с открытыми глазами. День твоей свадьбы пусть решит – останешься ты зрячей или нет…

С этими словами странница медленно пошла в сторону и, ещё не дойдя до угла, словно растворилась в воздухе.

 

Сватовство Орана походило скорее на боевой натиск: он не привык колебаться ни в чем. Конечно, Оран соблюл приличия и сперва поговорил с отцом Орфии; но ожидать отказа или дать его мог разве что сумасшедший. В согласии же Орфии все были так уверены, что едва не забыли о нём спросить.

К удивлению отца и Орана, Орфия удивления не обнаружила и с будущим женихом заговорила не менее смело, чем он сам. Более того – она поставила Орану условие: чтобы их свадьба состоялась не раньше, чем через месяц после женитьбы Варты, и что этот месяц она хотела бы провести в родном городе. Оран может навещать её, когда захочет, или писать, если не будет времени на приезд.

На его с отцом недоумение – зачем сочетать помолвку с разлукой – у Орфии сразу же нашлись доводы:

– Надо ведь собрать приданое… Да и наша няня уже стара. Я бы хотела побыть оставшееся время с нею. Может, мы больше и не увидимся…

Орана позабавило упоминание о няньке, но перечить юной невесте он не стал. Отец хотел было сказать дочери, что нянюшкиного здоровья хватит и на его внуков, – но мысль о последних, да ещё от обоих детей сразу, вытеснила все остальные.

 

Последний предсвадебный месяц Орфии был последним и для Варты на королевской службе. Провожая отца и сестру домой, он заранее радовался тому, что уже ничто не помешает ему с Ларией быть на свадьбе Орфии – она настояла, чтобы они с Ораном поженились у неё на родине (ему это не возбранялось). А когда молодым супругам удалось прибыть на несколько дней раньше, Варта и вовсе возликовал.

Но со стороны невесты такого же ликования заметно не было. Приготовления к свадьбе шли своим чередом, но Орфия в них участвовала, как посторонняя – словно это не ей предстояло выйти замуж. Когда Варта женился на Ларии, обе девушки и то казались веселее. Самым же странным было другое: Орфия почти не упоминала о женихе, даже в разговорах с невесткой и братом.

– Что с ней творится, няня? – спросил как-то раз Варта. – Ходит по дому, точно тень, всё молчит… Будто не свадьбу ждёт, а смерть свою!

– Не трогай ты её, сынок, – остерегла нянька. – Чему быть, то и будет. Я и отцу твоему сказала, и тебе говорю… – Видно, нянюшка что-то понимала, но за лучшее считала молчать.

Наконец всё было готово. Орана ждали на следующий день.

Когда садились ужинать, Орфия вдруг спросила, где её свадебный наряд.

– В комнате у тебя, деточка… Ты забыла?

– Нет… Просто хочу взглянуть на него ещё раз. Только посмотрю – и вернусь, хорошо?

На столе у окна, поблескивая жемчугом и затейливой вышивкой, покоилось платье из богатого бархата. Надевалось это великолепие поверх простой полотняной рубашки, висевшей рядом на стуле.

Орфия стояла и переводила взгляд с одного одеяния на другое…

 

Тем временем родные удивлялись, почему она так задерживается. Слуги уже начали убирать посуду после ужина, а Орфии всё не было.

– Голубушка, – обратился к служанке отец, – загляни-ка ты к молодой госпоже…

Служанка быстро вернулась и испуганно сообщила, что «госпожи Орфии там нет».

– Как нет? – вздрогнул отец.

– Дверь открыта, а её нет…

Все разом бросились в комнату Орфии.

Там всё оставалось по-прежнему, и свадебное платье так же поблёскивало в вечерних лучах. Не было только полотняной рубашки на стуле – и самой Орфии.

Больше всего были потрясены отец и Варта. Меньше всех – старая нянька.

– Орфия!.. – вскричал отец, но никто ему не ответил. – Что вы стоите? Ищите её!

– Нет! – остановил его Варта. – Подождите меня здесь…

Он кинулся к чёрному ходу за кухней – в детстве они с сестрёнкой часто убегали оттуда в сад. На гвозде возле той двери обычно висел старый дорожный плащ Орфии.

Он тоже исчез.

Варта выскочил из дома, побежал по садовой дорожке, но внезапно остановился – и ринулся за ворота.

Возле уличного колодца стояла какая-то женщина.

– Орфия! – крикнул Варта.

Женщина обернулась. То была не Орфия, но Варта сразу её узнал.

– Не препятствуй, – только и сказала она.

– Но как же…

– Подожди, пока оживёт колодец. – И она тихо побрела прочь.

Варта посмотрел ей вслед, но путницы уже не было видно.

В растерянности он присел на скамейку у колодца. Что означали эти странные слова?.. Варта встал, заглянул в колодец, как любила когда-то делать Орфия, и… остолбенел.

Колодец пересох в одночасье.

 

… На пустынной улочке у ворот возле большого красивого дома резвились трое детей: мальчик и девочка, на вид почти ровесники, и ещё один мальчуган помладше. Они играли в жмурки: водила девочка, поэтому глаза её были завязаны, а руки вытянуты вперёд.

– Братец, ты? – весело воскликнула она, налетев на кого-то.

– Нет, – раздался над ней незнакомый голос.

Девочка сорвала с глаз платок. Перед ней, откинув капюшон потрёпанного дорожного плаща, стояла женщина. Её огромные темно-синие глаза смотрели и молодо, и старчески мудро, да и весь её облик был таким: ей можно было дать и три десятка лет – и сто с лишним.

– Чей это дом, девочка?

– Господина Варты и госпожи Ларии, – с готовностью ответила девчушка. – А мы – их дети, – добавила она, указав на подошедших братьев.

Женщина улыбнулась.

– Не дадите мне напиться с дороги?

– Мы бы с радостью, госпожа, но этот колодец высох…

– Давно, нас ещё на свете не было!

– Может, мы принесём тебе воды? Ты подождёшь?

– А ты лучше попробуй оживить колодец, – обратилась пришедшая к старшему из братьев.

В мальчишке проснулось любопытство – и непонятное доверие к этой страннице. Он послушался: с усилием сдвинул тяжелую крышку и взялся за ворот. Заржавевший, он с трудом поддавался мальчику, но тот не отступал. Его сестра уже стояла наготове, ожидая, когда поднимется ведро. Ей до сих пор ещё не приходилось оживлять колодцы, и потому было страшно интересно.

– Эй… госпожа! Где же ты? – вдруг ойкнул их братишка. – Куда она пропала?

Но у старшего брата не было сил отвечать и обращать внимание на что-то другое, а сестра уже ухватилась за ручку ведра и… еле-еле его удержала.

Изумлению детей не было предела.

Ведро, тронутое временем и ржавчиной, было до краёв наполнено чистой, свежей водой.