— Фелисия? — позвал Эдвард молодую дочь эрла Силаса Хейстера, владетеля Восточного Холмогорья, неуверенный до конца в том, правильно ли он запомнил имя леди, но точно уверенный в том, что нашел именно ее.

Образ Фелисии ярко отпечатался в памяти Эдварда сразу, как только он увидел её. Вместе со своими сестрами она помогала встречать гостей эрла и провожала их в огромный зал, где постепенно начиналось празднество. Стройная, среднего роста в довольно простом и свободном светлом платье с едва уловимым фиолетовым оттенком, которое смотрелось на ней столь гармонично, что любое более роскошное одеяние не выглядело бы столь красиво и изящно. Ее короткие черные волосы и темно-карие глаза контрастировали со слегка загорелой, но все еще свежей аристократической кожей. Прическа, как и платье, не отличалась какой-либо вычурностью, особенно по сравнению со сложными комбинациями кос, локонов и ленточек у ее сестер, скорее наоборот — это были недлинные, прямые, спадающие до плеч волосы. При этом Фелисия, не прикладывая никаких усилий, умудрялась излучать прямо-таки непомерное обаяние. И дело тут было даже не во внешности. В королевстве было полно женщин с более утонченными чертами и выдающимися формами, хотя Эдварду и внешность Фелисии показалась весьма привлекательной. Ее естественность и легкость, а также порой вызывающая раздражение у собеседников искренность, воздействуя на каком-то подсознательном уровне, зачастую могли парадоксальным образом расположить почти любого. А её взгляд… игривый, но иногда выражающий какую-то неожиданную глубину или грусть. Эдвард, возможно, сам еще до конца не понимал, что влюбился.

— Ух ты! — воскликнула Фелисия и оживленно встала со скамейки. — Честно говоря, я и не думала, что меня тут кто-то найдет, этот лабиринт по праву считается посетителями самым запутанным во всей Тевитлии, даже в королевском дворце проще. А вы, кажется, сын того достопочтенного барона с запада. Да! пока мы искали вам место за столом, ваш отец увлеченно рассказывал, как он и вы с братом вычисляли разбойничьего главаря… — Она запнулась. — Ладно, сдаюсь. Как ваше имя?

Фелисия виновато улыбнулась. Они с Эдвардом стояли в самом центре лабиринта из живой изгороди. В дали, над огромным парком, залитый закатными лучами возвышался в окружении десятка пристроек замок Нерушимая Гора — резиденция эрла. Несмотря на свою пронизанную великими сражениями историю замок в последнее время претерпевает лишь пиры и фестивали, а окружавшие его столетия назад военные лагеря сменились роскошными поместьями и виноградниками. Силас Хейстер, стал, пожалуй, самым влиятельным эрлом Тевитлии. Его близость к королевской семье, богатство, разросшееся до размеров казны какого-нибудь небольшого королевства, и отсутствие масштабных междоусобных войн на фоне вяло тянущегося ожидания второй войны с Вененротской империей создавало поистине тепличные условия. Однако Силас постоянно чувствовал, что стоит хоть немного расслабиться, и тогда он все потеряет, и потому был чрезвычайно расчетливым и внимательным. После смерти жены к его безмерной дотошности прибавилась повсеместная подозрительность, граничащая с паранойей. На фестивале он практически не ел, а так, лишь для вида посидел с гостями. Подобные празднества лорд Хейстер уже давно устраивал для чего угодно кроме собственного развлечения: поддержать престиж, обрети выгодные знакомства, понять за кого лучше выдавать дочерей, старшая из которых до сих пор не была за мужем, потому что все кандидаты на брак обязательно оказывались неподходящими. Его единственный сын был давно женат на племяннице короля, и Силас, зная, что его дочери - самые желанные невесты для любого знатного семейства, не спешил понижать ставки. Гости, конечно, тоже не были безгрешными романтиками, но им хотя бы иногда удавалось отдохнуть. Фелисия, будучи последним ребенком, почти не успела застать отца, когда он не был столь одержим своим положением и был способен хоть иногда испытывать и проявлять любовь, а ее мать умерла от тяжелой болезни, когда Фелисия была совсем маленькая. Зато слуги и учителя, присматривавшие за ней и прошедшие тщательнейший отбор, были вполне теплы в общении.

— Эээ… Эдвард. Эдвард Рейнан, миледи, — представился Эдвард, рефлекторно поклонился и торопливо начал перебирать в уме все, что он помнил об этикете.

Эдвард был молод и впервые посещал торжество таких масштабов. Если бы не родство с домом Рейнанов, глава которого ежегодно приглашал к себе всех, даже самых дальних родственников в преддверии Недели Изобилия, то Эдвард, вероятно, никогда бы не попал в такие высокие аристократические круги: баронство его отца оставалось таким же захолустьем, каким оно было даровано его прадеду. Сама Неделя Изобилия представляла собой праздник начала лета и являлась, пожалуй, самым главным и пышным торжеством в году. В нем сочетались отголоски древних языческих обрядов, переосмысленных мировой церковью и уникальные традиции различных уголков Срединных королевств. Но основа праздника везде и всегда, как до, так и после ревизии церковью, оставалась неизменной — торжество жизни над смертью.

— Ну что же, — продолжила Фелисия, доброжелательно улыбаясь и присматриваясь к гостю — согласно правилам этой сомнительной забавы, теперь на ночном балу, организованном моим отцом, я буду вашей партнершей.

Дочь эрла протянула Эдварду свою руку, стараясь сделать этот жест насколько можно более изящным. Пропуски уроков этикета отнюдь не способствовали ее уверенности на подобных мероприятиях. Эдвард, в свою очередь, до сих пор не мог поверить в свою удачу. Более сотни гостей решили поучаствовать в уже ставшей традиционной для гостей эрла Силаса игре. В этой игре дамы прятались по всему парку, а кавалеры должны были потом их искать и станцевать как минимум первый танец с теми, кого найдут. Дочери эрла также принимали в этом участие, и для Эдварда было чудом, что несмотря на количество гостей он наткнулся именно на ту, найти которую он, до конца того не осознавая, и желал найти. С другой стороны, не так много гостей рисковали искать и тем более прятаться в чрезвычайно запутанном лабиринте из живой изгороди, но любопытство Эдварда, прежде не видевшего подобного, пересилило рациональные доводы, и он все-таки решил зайти в лабиринт.

Эдвард еще раз поклонился, спохватившись, взял руку Фелисии и сказал:

— Для меня большая честь...

Его лицо непроизвольно сияло радостью. Фелисия заразительно хихикнула, и они почему-то рассмеялись.

— Честно говоря, я уже и забыл, как сюда попал, — добавил Эдвард, продолжая неловко улыбаться.

— Ничего страшного, я, как вы могли догадаться, знаю этот лабиринт наизусть. В детстве мы здесь часто играли с сестрами, а теперь я организовала в его центре своего рода художественную мастерскую. Она, конечно, тот еще сарай и не сравниться со столичной мастерской какого-нибудь Фернана Асторского, но крыша не протекает и на том спасибо.

Эдвард завороженно слушал. Фелисия нечаянно отпустила руку гостя и продолжила говорить, уже свободно жестикулируя.

— Хотите, я вам ее покажу, но позже, а то отец рассердится, если я опять опоздаю к началу бала. В прошлом на Неделях Изобилия я умудрилась два года подряд пропускать большую часть бала, так как пряталась в лабиринте, и, увлекшись рисованием, забывала вовремя вернуться, когда прятки заканчивались. Неделя изобилия… Так много всего происходит, столько набросков хочется сделать пока ничего не забыла. Кстати, вы любите картины? – Фелисия осеклась. – Ой. Что-то я сильно разговорилась. Это, наверное, потому что вы первый, кто в этой глупой игре нашли меня здесь, чем вызвали неподдельную симпатию и ощущение, что уж с вами мне точно будет, о чем поговорить. Я ни в коем случае не желала вас утомлять…

Фелисия снова взяла Эдварда за руку и указала в сторону.

– Нам туда. Мне стоило начать разговор со знакомства с вами. Я же про вас толком ничего не знаю. А отец говорил, что в беседе с мужчинами важно меньше говорить самой и больше слушать, желательно восхищенно.

Фелисия рассмеялась и повела гостя к выходу из лабиринта. Эдвард шел и смущенно, но самодовольно старался прикинуть количество и возможное качество проявленной к нему неподдельной симпатии.

– Простите, миледи. Я вовсе не утомился и был бы рад вас послушать, ведь я о вас тоже, стыдно признаться, мало знаю, так как живу далеко от этих мест, да и баронство у моей семьи скромное, если б не родство с Рейнанами... — Эдвард заулыбался. — Ну, похоже сейчас я вам все и расскажу. Просто хотел сказать, если вдруг удобнее, то за руки можно не держаться.

– А как же этикет? – спросила Фелисия с такой натянутой интонацией, будто пародировала кого-то.

Эдвард ухмыльнулся.

– До бального зала и впрямь не близко, так что пока…

– Что-то мне подсказывает, что мы поладим, – весело перебила Фелисия и снова расхохоталась вместе с гостем.

– Похоже на то.

По дороге из лабиринта Фелисия все-таки руку не отпустила. У выхода они наткнулись на брата Эдварда - Дагмунда Рейнана, который хоть и был младше, но с величественной бородой и телосложением человека, всецело посвятившего себя военной службе, выглядел гораздо взрослее. Он был в компании двух молодых дворянинов, которые оживленно обсуждали дочерей эрла Силаса.

— Да ты и с кабаном бы сношался с удовольствием! Вкуса у тебя нет, и в женщинах ты не смыслишь. Говорю тебе Фелисия красивее. Ее лицо, глаза, кожа...

— Не-а, Ланетта сияет ярче всех, сегодня только на нее все и смотрят, — парировал второй собеседник, причем явно не ради спора, а просто подтрунивая над своим увлеченным и поддатым другом.

— Дурак ты, или завидуешь! — продолжил первый и, поднеся бутылку пива ко рту, сделал несколько смачных глотков. — Вот увидишь, сегодня Фелисия будет моей! Я ей стихи зачитаю!

Второй собеседник повернулся к до сих пор молчавшему Дагмунду Рейнану.

— Дагмунд! Представляешь? Мой приятель Джерри где-то услышал, что дочка эрла любит на фестивале прятаться в лабиринте и в прошлом году, как всегда перебрал, поперся в этот сраный лабиринт и уснул тут в кустах этих. Мы его все утро со слугами потом искали. Так что в этот раз я его одного не отпущу.

— Кудри… Кудри твои черные… Чернее ночи… — нараспев пробурчал Джерри и затих. — Тьфу блин! Ни хрена не помню!

Он с досадой отпил еще пива и недовольно порычал.

Джерри, кажется у нее не кудри, — второй собеседник уже был готов расхохотаться.

Дагмунд, увидевший выходивших из-за угла брата с дочерью эрла, громко кашлянул и укоризненно взглянул на своих спутников.

— Эдвард! Леди Хейстер! — Дагмунд радостно приветствовал Эдварда и Фелисию. — Эдвард познакомься, это Вилем и…

— Джерри? — закончила Фелисия насмешливо, но в то же время доброжелательно. — Приятно познакомиться!

Вилем не выдержал и, отворачиваясь, хихикнул, прикрывая рот кулаком. Джерри стоял рядом с покрывшимся краской лицом и как только решился что-то сказать, предательская отрыжка звучно опередила его слова.

— Ой. Прошу прощения, — Джерри, будто внезапно протрезвел и вернул себе максимум собранности. — Леди Хейстер, Эдвард Рейнан, большая четь с вами познакомиться. Я Джерри, сын достопочтенного виконта Джона Хау из Озерной Земли. Позвольте похвалить ваш наряд, леди. Он смотрится крайне утонченно и подчеркивает ваши лучезарные иссиня-черные… Эммм… волосы.

После знакомства Дагмунд рассказал Эдварду, что в одном из залов замка будет выступать сам Роберта Железная Победа, ветеран войны с Вененротской империей.

— Если что, мы с отцом и матерью будем пока там, — проинформировал он Эдварда, пока они снова разбрелись. — Вилем, к слову, тоже многое знает о подвигах Железной Победы, и именно он и рассказал мне, что Железная Победа среди приглашенных гостей. Кого здесь только не встретишь.

— И Джерри, судя по всему, с нами пойдет, — подытожил Вилем.

Джерри смиренно кивнул.

Побеседовав еще какое-то время, Эдвард и Фелисия, наконец, направились к главному залу, где вот-вот должен был начаться торжественный бал.

— На чем мы с вами остановились? — задумчиво сказал Дагмунд, провожая глазами своего брата и леди Хейстер. — Ах да! Джерри, ты что-то рассказывал про сношение с кабанами.

— Да ну вас! — отмахнулся Джерри, не сумевший сдержать улыбки, хотя и был крайне расстроен. — Посмотрим, кто будет смеяться в следующем году.

— Ладно, ладно, пойдемте уже.

Вилем дружески похлопал по плечу Джерри, и все трое тоже двинулись в сторону замка.

***

Приятная вечерняя прохлада давно сменилась нестерпимым холодом. Отсутствие проезжих и плачевное состояние полузаросшей дороги лишний раз указывали на ее непривлекательность для путешественников. Измотанный конь из последних сил перебирал ноги. Порывы ветра вместе с раскатами грома вероломно нарушали тишину безлюдных просторов горного ущелья и предупреждали о надвигающейся грозе. Эдвард Рейнан, выдернутый из воспоминаний очередным ударом грома, нехотя выпрямился в седле и устало огляделся.

По правую руку от него ехал явно недовольный проводник, точно знающий, сколько им еще ехать до ближайшего ночлега. Позади растянулись: Дагмунд Рейнан - младший брат Эдварда, юный оруженосец Дагмунда и несколько охранников, которые одним своим видом могли отпугнуть почти любую шайку разбойников. Начался дождь, медленно перерастающий в ливень. Все продолжали ехать. Молча.

Через некоторое время после проезда ущелья сквозь шум проливного дождя до путников донесся еле различимый голос:

— Сюда! Сюда!

Проводник, перекрикивая ливень, с облегчением доложил Эдварду:

— Слава всевышнему, эта таверна всё еще стоит! Здесь можно будет переночевать и дать лошадям отдых, — затем выкрикнул в сторону голоса, доносящегося сквозь стену дождя. — Слышим! Сейчас!

Темнело. По мере приближения перед всадниками вырисовывалась двухэтажная деревянная постройка, через окна которой улицу освещал тусклый свет. Спешившись с коня, Эдвард увидел, как из дверей таверны им навстречу выходит грузный человек, держащий над лысой головой кожаный фартук.

Эдвард уже был готов представиться, но грузный человек отрицательно помахал рукой.

— Сперва внутрь! — скомандовал он и затем обратился куда-то в темноту, испещренную каплями дождя, — Родди, займись лошадьми!

Из темноты показался молодой мужичек с погасшей лампой, видимо он и был источником позвавшего путников голоса. Родди вместе со охранниками, проводником и оруженосцем Дагмунда повели лошадей в стойло, а Дагмунд и Эдвард проследовали в таверну.

— Вот это ливень! — хозяин таверны встряхнул фартук, повесил его на спинку стула и начал зажигать свечи.

Все друг другу представились, и Эдвард оплатил ночлег. Гостеприимный хозяин таверны ни на секунду не умолкал. Похоже, они были первыми постояльцами за очень долгое время.

— Дело вот в чем, — не унимаясь продолжал он, расставляя посуду, — и раньше наша таверна редко принимала посетителей, ведь мы у черта на куличиках. Но, раньше мы были, как бы сказать-то, таверной особого значения, королевского даже. Если кому требовалось побыстрее, то всегда через ущелье скакали, ну а затем, через нас, получается. Дорога никудышная, но гонцам со срочными донесениями в самый раз, чтоб лишних пяти дней не объезжать. С Холмогорья в столицу, со столицы в Холмогорье и через нас, то гонцы, то шпиёны за гонцами… хе-хе. Когда гостей не было, то сам барон, век ему здоровья, нам деньгой помогал, лишь бы мы работали. Ну а после произошедшего… — Воодушевленное воспоминаниями лицо хозяина таверны резко помрачнело, – закроемся, видать, скоро. С тех пор как в Холмогорье напасть случилась, никто почти и не заглядывал к нам. Никак не пойму, говорят ведь, что пол королевства просто взяло и сгинуло, даже замок Хейстеров.

Хозяин таверны поставил на стол последнюю тарелку и задумчиво взглянул на гостей, которые так и не удосужились поддержать беседу.

— Вижу вам отдохнуть нужно. Спрашивать какой судьбой вас занесло тогда не буду, коль сами не расскажите. Располагайтесь, сейчас кухарка вам вкуснейшую в Тевитлии куриную похлебку состряпает.

Вскоре с конюшни вернулась охрана с оруженосцем и проводником. Хозяин рассадил всех за столы, включая малочисленных работников таврены, и начался ужин. Эдвард и Дагмунд не проронили ни слова, хотя остальные постояльцы и хозяин таверны всю трапезу обменивались репликами.

***

Утреннее солнце в безоблачном голубом небе освещало замок эрла Хейстера и его окрестности, наполняя пейзаж живописностью. Прошло три дня с окончания недели изобилия и улицы окрестностей Нерушимой Горы, до сих пор до конца не прибранные, патрулировались усталой стражей. Эдвард пробирался мимо них с внезапно проснувшимся талантом заправского вора, которого даже при свете не могут обнаружить. Однако вором он не был.

День встречи с Фелисией Эдвард мог по праву считать лучшим в своей жизни, хотя вместе они провели всего лишь вечер, наполненный страстными танцами и увлеченными разговорами, сопровождающимися тоской от осознания того, что они могут больше не увидеться. Именно поэтому, получив сомнительную записку за несколько дней до отъезда в родное баронство, в которой ему предлагалось прийти ранним утром в художественную мастерскую, расположенную в центре лабиринта, Эдвард очень самонадеянно оценил риски такого предприятия. Молодой сын барона покинул ночью резиденцию родни Рейнанов, в которой остановилась на время фестиваля его семья, и теперь уже быстрым шагом подходил ко входу в лабиринт. Может ли записка с приглашением оказаться чей-то злой шуткой? Конечно! Приведет ли обнаружение Эдварда стражей к скандалу? Обязательно! Но Эдвард Рейнан, с обливающимся адреналином сердцем, уже осматривал пустующую мастерскую и маленький любительский садик с необычайно красиво цветущими растениями. Никого.

Эдвард с интересом изучал внутренности постройки: мольберт, стол с непонятными инструментами, кистями и лопатками, стеллаж со множеством красок, напомнивших ему своим разнообразием цветы снаружи, вымазанный в красках фартук, картины на стенах и аккуратно сложенные в углу. На холстах были изображены различные сцены — от просторных горных пейзажей и орхидей до бравых рыцарей и пышных пиров. Эдварда охватило неописуемое ощущение уюта этого места. Когда он наконец утолил свое любопытство и сел на скамейку снаружи, тревожные мысли покинули его, и через несколько минут ожидания он уснул.

— Как спалось? — осведомилась Фелисия у своего открывшего глаза гостя.

Эдвард выпрямился и с удивлением осмотрелся вокруг, словно всё, что произошло до этого момента, было лишь сном. Перед ним сидела за вынесенным из мастерской мольбертом Фелисия и что-то подрисовывала.

— Я уж было подумал…

— Представляю, — ухмыльнулась Фелисия. — Извини, что задержалась. Я полагаю, у нас еще примерно часа четыре, прежде чем придется прощаться.

Фелисия сделала паузу и внимательно посмотрела на Эдварда, ожидая как будет развиваться диалог. Эдвард на мгновение задумался и продолжил:

— Мы могли бы писать письма. — Он отказывался мериться с мыслью, что они больше не встретятся. И, путаясь в словах, добавил с неожиданной для себя откровенностью: — Я... Увидев тебя... В общем, мне еще не было так приятно ни с кем, как рядом с тобой. Я хотел сказать, что вы... — Эдвард с Фелисией к концу праздничного вечера уже свободно обращались друг к другу на "ты", но молодой Рейнан никак к этому не привыкал. — Ты мне очень дорога.

Эдвард оценил, что он только что сказал, и ему стало до жути неловко. Он чуть не признался в любви знатной особе, положение семьи которой явно контрастирует с его. В лучшем случае она его засмеет, в худшем, хотя и маловероятно, она ответит взаимностью и тогда... Эдвард знал, что обычно такие истории не только плохо заканчиваются, но и развиваются весьма болезненно. Не успел он начать извиняться, как Фелисия прокомментировала:

— Да, я с радостью писала бы тебе. — Судя по выражению лица, ей понравилось, что сказал Эдвард. — Тогда уточню у слуг как лучше это организовать и, если будет что-то важное, сообщу тебе, пока ты не отправился домой. Вы с семьей собирались возвращаться в баронство в конце недели, верно?

— Да.

Эдвард решил, что ему следует быть лаконичнее и окончательно отойти ото сна прежде чем разглагольствовать, иначе опять ляпнет чего-нибудь. Он как-то утряс у себя в голове конфликт, касающийся того, что им не суждено быть вместе, и старался довольствоваться возможностью просто побыть рядом и сохранить хоть какую-то связь.

Это все ты нарисовала? — прервал молчание Эдвард, кивнув в сторону миниатюрного домика с кучей картин.

— Не всё. Помнишь я рассказывала про пожилого художника, который работал на моего отца и обучал меня в свободное время? Некоторые работы из тех, которые не повесили в галерее или не продали остались у меня. Он говорил, что художнику для вдохновения нужно много путешествовать. Но я редко выбираюсь из своей золотой клетки. — Фелисия хихикнула. — Его истории, и его картины помогают мне настроится. — В её взгляде и интонации неожиданно появилась игривость. — Угадаешь, какую картину я сейчас пишу?

— Эмм... — Эдвард растерялся. — Ты еще рассказывала мне историю одного мореплавателя, чьи мемуары недавно прочла. Может это корабль? Или неизвестная земля, которую ты придумала?

— Не-а. Но идея с неизвестной землей мне нравится, можно дать волю фантазии. Ладно, подскажу. Это находится здесь.

"Быть не может, — думал Эдвард, воодушевленный расположением Фелисии, — не мой ли портрет?"

— Неужто я? В смысле мой портрет?

— Не, — смущенно усмехнулась Фелисия.

"Блин!"

— Но не беспокойся, — продолжила она, — другая картина, которою я недавно начала — это наш с тобой танец. Однако я работаю над ней прямо в том же бальном зале, а не здесь. То, конечно, не портрет, но я постаралась изобразить тебя достаточно подробно. Ну, насколько мне хватает мастерства и памяти. Может спустя столетия, если я стану великим художником, на нас с тобой будет приходить посмотреть толпа в дом известного коллекционера. Эх, мечты... — Фелисия расплывалась в улыбке. — На самом деле мне и так хорошо. Я уже смерилась с тем, что проведу жизнь в присмотре за хозяйством какого-нибудь лорда, постоянно рожая ему детей. Ладно, подойди.

Она пододвинула к себе второй стул, чтобы Эдвард мог усесться рядом. Молодой Рейнан подошел и стал внимательно всматриваться в замысловатый эскиз.

— Это цветочный бутон? — догадался Эдвард.

— Да, еще нераскрывшийся, с едва усматриваемыми лепестками. Я намеренно хочу сделать рисунок как можно более невзрачненьким.

— Занятно.

Находясь рядом с Фелисией, Эдвард улавливал едва заметный фиалковый запах ее духов, смешивающийся с ароматами окружающего их сада, красок и утренней свежести. Он словно проваливался в чувство бесконечной нежности по отношению к Фелисии. Он вспоминал как они танцевали, как сжимали руки друг друга, как смотрели друг другу в глаза, как смотрят сейчас. Он многое бы отдал, чтобы только на мгновение приобнять ее. С другой стороны, их словесное общение в отличие от эротического почти никак не регулировалось ни религией, ни традицией, поэтому они могли свободно наслаждаться разговором. Эдвард впервые встретил столь вдумчивого и интересного собеседника, во всяком случае по его субъективной оценке. С кем еще в своем окружении он мог бы часами обсуждать гипотетическое, совершенно бессмысленное плавание к неизведанным землям?

— Я решила совместить приятное с приятным. Второе мое любимое занятие, если, конечно, не считать чтение — это выращивание всякой всячины. В огород меня не пускают, но вот обустроить садик, как ты видишь, не запретили — это для аристократки более подходит. Мой наставник, тот которого мы уже упоминали, говорил, что в произведение важно вкладывать чувство, какое-то переживание. Здесь задумка в том, что сама картина может и не очень красочная, но должна вызывать некое... Не знаю... Предвкушение и нежность. Когда ухаживаешь за растением ты как бы погружаешься в него и видишь, как из неприметного семечка или луковицы вырастает что-то непропорционально сложное и живое. Сам этот акт развития прекрасного практически из ничего завораживает. Можно подобрать и другие метафоры. — Фелисия рассмеялась. — Я, наверное, звучу слишком запутанно. Нарисовать проще.

— Мне кажется я понял. — Эдвард еле поспевал за своими мыслями. — Мне это напомнило идею одного философа, что если ко всему относится с искренней любовью, то всегда можно видеть частички прекрасного даже в самых ужасных и абсурдных вещах. И это помогает обрести счастье и внутреннюю гармонию.

— А, ты про еле заметные лепестки? — Фелисия напряженно обдумала слова собеседника. — Мне кажется, я имела в виду, скорее, сам акт рождения чего-либо... Или творения. Не хочу говорить чудо, чтобы не звучать чересчур религиозно. — Когда Фелисия упоминала что-то связанное с церковью, её лицо выражало не то отвращение, не то презрение. Возможно, и то и другое. — Но да, чувство любви в моем представлении тут основополагающе. Причем любовь в самом широком смысле.

— Ага.

Фелисия несколько секунд молча смотрела Эдварду в глаза и загадочно улыбалась.

 

***

И тем не менее то, что примерно через год Фелисии и Эдварду удалось обручиться, иначе как чудом не назовешь. Во-первых, они действительно продолжали писать друг другу письма, так и не подыскав себе более удачного романтического интереса. Во-вторых, эрл Силас Хейстер почему-то одобрил помолвку. Страх неравного брака со стороны семьи Эдварда был с лихвой компенсирован ожидаемым приданным невесты. Довольно скоро Эдвард и Фелисия покинули баронство Рейнанов и отправились в столицу. Если бы не их союз и деньги полученные от главы семейства Хейстеров, Эдвард никогда бы не смог пойти в университет. Теперь же они с Фелисией снимали приличное жилье, и пока Эдвард слушал с раннего утра лекции на факультете основных дисциплин, его возлюбленная уже восхищенно познавала новые приемы рисования в мастерской самого Фернана Асторского. Хотя непривычная городская жизнь вскружила им голову, их отношения продолжали находится в удивительной гармонии. Что Эдвард, оставивший военную подготовку, проигнорировав уговоры родителей и пример младшего брата, что Фелисия, которая была единственной девушкой среди учеников Фернана Асторского, были словно лишены представления о том, как устроено общество и чего от них ожидают. Возможно, именно эта несколько детская наивная несерьезность и была ответственна за их глубокую привязанность друг к другу. Но самим им казалось, что детская наивная несерьезность как раз-таки у людей и отвечает за всякое самозабвенное следование традициям, кровопролитные войны и прощение грехов за обозначенную плату.

 

Спустя два года жизни в столице родители Эдварда срочно попросили их вернуться в баронство. Младший Рейнан был тяжело ранен, а отец семейства уже ослаб с возрастом, и только Эдвард с женой могли помочь им с делами. К тому же Эдварду, как наследнику, давно уже пора было начинать набираться опыта для поддержания порядка в родных землях. Так Эдвард и Фелисия остались жить в баронстве Рейнанов. Причем Фелисия на удивление приняла данное положение дел куда раньше Эдварда, который продолжал рваться обратно в столицу. Но отец и мать Эдварда все равно считали, что увлечение Эдварда науками и пренебрежение своими обязанностями связанно с негативным влиянием жены. Вероятно, это было связано с тем, что Фелисии до сих пор не удавалось забеременеть. У них даже появилась идея, что эрл Хейстер потому и выдал свою дочь за их сына, что знал о ее невозможности родить и не хотел скандала в случае, если она была бы жената на ком-то более известном. Однако, когда она внезапно понесла ребенка, родители Эдварда почему-то сразу же заподозрили ее в неверности. В остальном же ее отношения с людьми в баронстве Рейнанов были весьма хорошими, включая отношения с младшим братом Эдварда, Дагмундом. Он, кстати, поправился. Да и в целом жизнь в баронстве и семействе Рейнанов налаживалась. Проблем с бандитами не было, урожай богатый, крестьяне довольны, и Эдвард начал получать удовольствие от своих новых занятий, во многом потому что рядом с ним была Фелисия. Даже родители Эдварда стали понемногу проявлять к ней симпатию. Но идиллия оказалась недолгой.

Все кончилось столь же неожиданно, как и началось, чередой нелепых случайностей. Последний месяц осени. Фелисия с Эдвардом несмотря на беременность решают навестить эрла Хейстера. Обстоятельства вынуждают Эдварда остаться в баронстве и Фелисия впервые за все их поездки отправляется в замок эрла одна.

Тем временем на восточном побережье Тевитлии в башне Старой Академии совершается ужаснейший ритуал. Научное руководство академии, освобожденное указом короля от строго контроля церкви, в тайне решает разрушить Сакральную Печать. Доподлинно неизвестно кто построил башню, столь мрачно возвышающуюся над бескрайным океаном. Люди лишь обнаружили ее и стали изучать, возводя вокруг нее первую академию. Согласно древним легендам и церковной литературе за печатью не было ничего хорошего, но если она исчезнет, то мир постигнет самая страшная учесть из возможных. И вот Сакральная Печать разрушена. Беспредельная тьма вырвалась на свободу и стала мучительно медленно погружать мир в пустоту. Половина королевства Тевитлии канула в небытие, а вместе с ней и замок Нерушимая Гора. Лучшие умы королевств были призваны в Новую Академию, расположенную по пути из Холмогорья в столицу, чтобы придумать способ остановить распространение тьмы. Так стали возводить огромные столбы из черного оникса вокруг всей восточной части Тевитлии, которую поглотила пустота. Церковь резко отреагировала на произошедшее вводя новые ограничения, к которым теперь прислушивались с утроенным почтением, а также объяснила растерянному народу что именно произошло и как к этому стоит относиться. Однако теперь никто не может быть ни в чем уверен. Выстоит ли ограждение? Неопределенность и сомнения идут рука об руку с опустошающей тьмой. Спустя семь месяцев после произошедшего нанятые Эдвардом частные детективы выяснили, что в ряде экспедиций Новой Академии на ту сторону было найдено несколько выживших. Среди них не было Фелисии, а дальнейшая их судьба была плачевна. Но этого хватило, чтобы Эдвард тут же сорвался и направился в Новую Академию за специальным оборудованием, которое они используют для экспедиций в пустоту.

***

Эдвард проснулся рано. За прошедшие месяцы Эдвард привык просыпаться в одиночестве, но после известия о том, что Фелисия, хоть и маловероятно, может быть еще жива, он снова начал болезненно тосковать о ней. Эдвард, скрипя досками, спустился на первый этаж таверны и накинул плащ, который оставил сушиться у камина. Выйдя на улицу, он увидел холодный зеленый пейзаж. Усеянная лужами дорога, покрытая расой трава, два одиноких дуба и растворяющиеся в утренней дымке лес и горы. Сквозь хмурое небо пробивались первые солнечные лучи, предвещающие хорошую погоду. Издалека доносилось щебетание дрозда.

Сбоку от входа на скамейке сидел Дагмунд. Похоже, ему тоже не спалось. Эдвард мгновение помешкал и уселся рядом. Первым прервал молчание Дагмунд.

— Через три дня доберемся до Новой Академии.

— Через два, если поторопимся.

Известие о том, что Фелисия, носившая в себе ребенка Эдварда, сгинула в пустоте вместе с восточной частью королевства, стало большим ударом для всего семейства Рейнанов помимо того, что сам факт спровоцированной Старой Академией катастрофы уже был трудно перевариваемой трагедией. Даже родители Эдварда сильно переменились и стали отзываться о его жене чуть ли не как о святой. Но Эдвард не мог разделить с ними своего горя. Его боль возникала не от того, что он вынужден попрощаться навсегда с человеком, которого любил, а от того, что он чувствовал, что бездействует. Если он и осознавал, что потерял Фелисию навсегда, то лишь наименьшей своей частью. Эдвард рвался в пустоту с самого первого дня, но рассудил, что лучше подготовится, и нанял людей, которые бы собрали для него всю необходимую информацию. Когда церковь объяснила, что пропавшие все равно воссоединятся с богом и приказала устроить похороны с вещами исчезнувших в пустоте родных вместо их тел, Эдвард пришел в ярость и разругался со всеми членами своей семьи. Он не верил ни в бога, ни в то, что Фелисия умерла. С тех пор он стал чрезвычайно закрытым и часто не мог контролировать свою агрессию к окружающим. Когда Эдвард, узнав о возможности проникновения в пустоту, собрался в Новую Академию, никто не смог его остановить. Дагмунд долго старался его отговорить, но не смея более перечить старшему брату ограничился сопровождением его до академии. Эдвард не возражал, хотя явно хотел все сделать в одиночку.

— Эдвард, я... — начал Дагмунд, — я хотел сказать, что понимаю...

— Мы уже всё обсудили, — резко оборвал его брат. — Я не отступлюсь.

Эдвард наизусть знал, как, скорее всего, пройдет такой их диалог. Дагмунд начнет говорить ему о том, что он, Эдвард, блестяще умеет управлять баронством, но безответственен, чрезмерно рискует и вообще должен остаться с семьей. Сам Эдвард сначала выслушает, потом начнет огрызаться и обвинит младшего брата в полнейшей бесчувственности и тупизме. Поэтому он постарался вовремя оборвать беседу. Но Дагмунд продолжил:

— Я хотел сказать, что я вижу, как тебе тяжело. У нас не заладилось в последнее время, и я подумал, что... — Дагмунд тяжело вздохнул. — Я подумал обо всем и хочу, чтобы у тебя получилось. Я правда желаю тебе найти Фелисию и вытащить ее оттуда. Мне сложно поставить себя на твое место... Просто я боюсь тебя потерять, брат.

Эдвард устало заглянул Дагмунду в глаза.

— Прости, — сказал Эдвард.

Оба собеседника испытали неожиданное облегчение, после чего Дагмунд обнял своего старшего брата и вложил ему в руку позолоченную дощечку со словами молитвы.

— Вот возьми. Она помогла мне выжить, когда я был ранен. Знаю, ты скажешь, что это все бесполезно, но... Господь защищает даже сомневающихся.

Эдвард еле сдержал злость. Но, поразмыслив, он решил принять дощечку. Эдвард думал не о боге. Он прекрасно понимал, что шансов пропасть в пустоте у него гораздо больше, чем спасти Фелисию и вернуться невредимым. Ему лишь хотелось примериться с братом и, что важнее, дать брату почувствовать, что тот сделал все возможное.

 

Эдварда вели по каменным коридорам Новой Академии. После темноты обстановка в главной обители науки была особенно гнетущей. Факелы горели тускло и некоторые погасли, поэтому большая часть пространства освещалась падающим через огромные окна голубоватым лунным светом. Эдварду даже показалось, что он слышал чьи-то болезненные стоны. Всюду сновали студенты и ученые. Ночью работа замедлялась, но не прекращалась. Население королевств было напугано и травмировано распространением тьмы, но это в не отразилось на их повседневных заботах, ведь угрозу удалось локализовать. Таким образом, большинство людей продолжало жить своими привычками и не имело времени на осознание масштабов трагедии. Сотрудники Новой Академии же лучше всех представляли тот ужас, с которым столкнулось человечество, и часто занимались своими исследованиями ни капли себя не жалея. Хотя для некоторых любопытство, которое вообще-то и было ответственно за разрушение Сакральной Печати, продолжало оставаться основной мотивацией.

— Он со мной. — молодой провост Филипп указал на сопровождаемого им Эдварда Рейнана. — Пропустите.

Два стража охраняющие переход в следующую часть здания академии переглянулись и тот, что повыше, уточняя, спросил:

— Но ведь в шестой корпус никого нельзя пускать кроме...

— А кто отдал приказ? — раздраженно прервал добросовестного стражника Филипп. Было видно, что он очень торопится. Страшно представить сколько у него сейчас дел.

— Вы?

— Мгм, — возмущенно подтвердил провост. — А теперь прошу не задерживать.

Стражники расступились, и Эдвард с сопровождающим его главой академии прошли дальше.

— Прошу прощения, — сказал Филипп. — Как вы видите, у нас тут все строго контролируется. Даже прислали церковников, перед которыми мы обязаны отчитываться. Времена для академии сейчас тяжелые, поэтому финансовая помощь от вашего баронства как нельзя кстати. Выделенного из казны нам совершенно не хватает. Не сочтите за оскорбление, но вам в некотором роде повезло. В благоприятных обстоятельствах я бы с вами не пошел на эту сделку. Я слышал вы проходили обучение в столице?

— Да, верно.

Более того, в прошлом для Эдварда было мечтой продолжить обучение в Старой или Новой Академии и в живую встретить любимых исследователей, книгами которых он зачитывался.

— Это хорошо. Часто те, кого особенно коснулась катастрофа Восточной Тевитлии, срывают на нас свою злость и отчаяние. Сразу замечу, что вся работа, идущая в этих стенах, направлена на восстановление мирового порядка и здесь нет никого из тех, кто занимался разрушением Сакральной Печати...

— Я понимаю, я ценю вашу работу и не собираюсь создавать проблем.

Филипп смерил его взглядом и кивнул.

— Отлично.

Вдруг Эдвард снова услышал стоны. На этот раз он был уверен, что ему не кажется. Нервно осмотревшись он зацепился взглядом за операционное помещение, дверь которого открылась, когда мужчина в костюме лекаря торопливо вбежал внутрь. Там на специальном столе какой-то раздетый и стриженый на лысо человек с изуродованным телом болезненно извивался и теперь уже не стонал, а кричал. Кажется, у него расстегнулся один из ремешков, которыми он пристегивался. Когда четверо лаборантов окружили его и постарались удержать, дверь захлопнулась обратно.

— А, — поспешил разъяснить Филипп, — это как раз один из выживших с земли зараженной пустотой. Всего было семеро перемещенных на эту сторону в ходе наших экспедиций, но все они тут же впадали в кататонию или сразу в кому. Мои коллеги пробуют разные способы исцеления, но как видите, наука тут бессильна. Во всяком случае пока. Иногда кажется, что лучше бы их оставили в коме, но тогда мы точно не найдем лекарства. — Филипп открыл дверь в небольшой хорошо освещенный кабинет. Из оставшегося позади операционного помещения все еще доносились истошные вопли. — Прошу.

Эдвард зашел внутрь и положил на стол шкатулку, после чего сел на стул, который ему пододвинул сопровождающий его провост Новой Академии. Филипп уселся за затертое кожаное кресло с противоположной стороны стола и открыл врученную ему шкатулку. В ней были почти все драгоценности, которые шли в приданное Фелисии. Некоторые из них она носила.

— Очень хорошо, — сдержанным голосом прокомментировал Филипп и начал лаконично консультировать Эдварда. — Во-первых, напоминаю о рисках. В пустоте возможно всякое. Мы уже потеряли нескольких исследователей, а наша первая экспедиция до сих пор не вернулась, хотя возвращение планировалось четыре месяца назад. Может все дело во временных аномалиях, а может они уже мертвы. Но если четко соблюдать правила безопасности, шансы выжить относительно неплохие.

Филипп выложил на стол кусок странной бледно-розовой ткани.

— Эта повязка, — продолжил он, — и есть наше защитное оборудование. Не смотрите так. Она покрыта напылением из измельченных в порошок кусков Сакральной Печати. В ониксовых столбах, остановивших распространение пустоты, сердцевина тоже наполнена этим материалом. Эти остатки печати — все, что есть у нас против пустоты. В ходе исследований было выяснено, что уязвимее всего к пустоте именно глаза. Так она легче всего проникает в мозг, поэтому повязка позволяет какое-то время находиться на той стороне без необратимых последствий. Думаю, мне не стоит говорить, что снимать ее нельзя ни при каких условиях. Повязка прозрачная, поэтому видно будет. Большинство маршрутов отмечены нашими указателями, не рекомендую далеко от них отходить.

— А выжившие? — поинтересовался Эдвард

— Да-а-а, выжившие... — задумчиво протянул провост Филипп. — Я помню ваше письмо. Вы затеяли все это, чтобы поискать жену. Хм. Честно признаюсь я не верю в то, что вы ее найдете. Выжившие в пустоте — это редкое исключение. Большую часть мы вывезли на эту сторону, но... Вы сами все видели. Но в пустоте им как-то удалось сохраниться и даже продолжить полноценно функционировать.

— То есть там с ними все было нормально?

— Мгм. В определенном смысле. Многие в академии считают, что если поймем, почему они выжили, то сможем решить проблему пустоты. Но главное, чтобы вы понимали все, что касается безопасности. Вам все ясно?

— Да.

— Хорошо. В таком случае я дам вам небольшую книжечку. В ней будет подробнее о правилах безопасности, а на чистых страницах я бы попросил вас записывать разные наблюдения.

— Понятно. А те, кто... Кто не выжил в пустоте?

— Они просто умерли, на их тлеющие в выжигающей все и вся пустоте тела до сих пор можно наткнуться.

Эдвард заметил, что обстановка вокруг вызывает в нем необычайную тревогу.

 

От Новой Академии к границе с пустотой Эдвард уже добирался в одиночестве. С братом они попрощались, и последний вместе со стражей отправился домой. Доехав до палаточного лагеря строителей ониксовых столбов, Эдвард выкупил себе спальное место и сразу же прогулялся до границы с пустотой.

Наступала ночь. Эдвард освещал себе путь масляной лампой. Вскоре его начал окутывать туман, который странно вибрировал. Вот она — граница. Эдвард поднял голову и увидел высоченный темный силуэт перекрывающий звездное небо. Это была верхушка столба из черного оникса. Эдвард мог прям сейчас перейти на ту сторону, бледно-розовая повязка лежала у него в кармане. Но он был парализован. До сих пор Эдвард так сильно жаждал встречи с Фелисии, что едва понимал, насколько ему страшно.

Он пробыл в лагере около месяца. Мысли о том, чтобы сдаться и повернуть назад были столь же сильными, как и любовь к человеку, с которым он чувствовал себя когда-то ближе чем с кем-либо. Эдвард застрял в порочном круге надежды, ненависти, вины, бессилия и тревоги. За все это время он выпил больше крепких напитков, чем за последний год. Когда кончились деньги, Эдвард продал полученную от брата позолоченную дощечку. Одним утром его тошнило так, что он пошел рвать на улицу и, подняв глаза после опорожнения желудка, увидел на себе пристальный взгляд пробегавшей мимо лохматой дворняги. Непонятно почему, но это его так встрепенуло, что он тут же зашел за повязкой и быстрым шагом направился к окутанной туманом границе с пустотой.

***

— Эдвард...

Фелисия сидела на кровати с заплаканными глазами и испугано смотрела на мужа.

— Да насрать мне на детей! — гневно выругался Эдвард. — Это пускай отец мой волосы себе все вырвет. Если надо, может Дагмунда сделать своим наследником, пускай его затрахивают!

— Эдвард!

— Меня бесит, что мы можем застрять в этой дыре. Нам надо что-то придумать и вернуться в столицу. Если еще раз скажешь, что тут не так плохо, могу легко последовать совету родителей и развестись с тобой как с бесплодной!

***

Эдвард шел, еле разбирая дорогу. Его обдавало противным липким холодом. Повязка мешала ясно видеть указатели, оставленные исследовательскими экспедициями. По ощущениям сейчас должен был быть полдень, но в пустоте постоянно ночь. Вернее сказать — тьма. На небе нет ни звезд, ни луны, и единственный источник света у Эдварда — это его лампа. Без лампы здесь — все равно что слепой.

***

Эдвард нежно обнимал Фелисию. Они весь день разъезжали по баронству и теперь отдыхали, лежа на случайном стоге сена. Небо было безоблачным, покрытое миллионом звезд. Скрипела старая мельница. Фелисия мягко куснула любимого за мочку уха и хихикнула.

***

Эдварду казалось, что прошли года. Время в пустоте начинало размываться. Ему не хотелось есть или пить, а масло в лампе словно застыло на том же уровне, с которым он пересек границу.

***

Эдвард! Лекарь меня осмотрел. Я... — Лицо Фелисии сияло. — У нас будет ребенок!

***

Эдвард шел по знакомой дорожке, ведущей к лабиринту из живой изгороди. На знакомых закоулках замка эрла Силаса Хейстера лежали рассыпающиеся в прах тела. Эдвард подумал о том, что вещи здесь не стареют, а медленно превращаются в равномерно рассыпанную по земле пыль. Зачем он сюда пришел?

Сквозь бледно-розовую ткань Эдвард рассмотрел вход в лабиринт. Вся когда-то живая изгородь состояла из торчащих в разные стороны веток голых кустов. В пустоте Эдвард не увидел ни единого зеленого растения. Он шел по земле припорошенной пылью.

— Фели? — обратился Эдвард дрожащим голосом к силуэту, сидящему напротив мольберта.

Он стоял возле художественной мастерской. Лампа светила плохо, и еще эта повязка. Эдвард подошел поближе и вздрогнул.

— Эдвард? Эд, это... Это же твой голос...

Лампа осветила законченную картину. Даже через повязку можно было разглядеть, что холст был просто вымазан чернейшей краской. Напротив этой черноты сидела Фелисия.

— Ты... — Эдвард от неожиданности не поверил своим глазам. — Я боялся, что не найду тебя.

— Нашел, — ласково и мечтательно сказала Фелисия и встала. — А помнишь, как мы встретились здесь перед балом?

— Помню. Я все помню.

— Я была так счастлива с тобой, Эд. — Фелисия знакомо хихикнула. — Я тебя так любила...

У Эдварда проступили слезы, что в купе с повязкой не давало ему рассмотреть получше лицо свой возлюбленной. А ему очень хотелось. Какое-то время они провели молча и старались осознать, каждый со своей стороны, что вообще происходит.

— Откуда ты взялся? — спросила Фелисия.

— Пустота поглотила только часть королевства, столица и баронство остались нетронуты.

— Я поняла.

Голос Фелисии пробирал Эдварда до самого сердца. Он еще раз огляделся и обратил внимание на две неприметные могилки, расположенные у одной из стен художественной мастерской.

— А, это могли быть наши дети, — продолжала Фелисия со все той же нежной интонацией. — Я их похоронила. У нас были бы близняшки.

— Ты похоронила их в соответствии с церковной традицией? — удивился Эдвард, осмотрев надгробья. Он совершенно не понимал, чего хочет сказать.

— Я... — В голосе Фелисии появилась нотка тревоги. — Я совсем запуталась. Я старалась поливать цветы, но они все завяли и рассыпались. Я все равно их поливаю, но их там больше нет. Ох, кажется, вода тоже закончилась. Я точно запуталась. Почему я еще живая?

Фелисия не выдержала и разразилась пронзительным плачем. Эдвард инстинктивно постарался утешающе приобнять ее. Но как только он дотронулся Фелисии, она вскрикнула, будто он коснулся ее раскаленным металлом.

— Прости, — испуганно извинился Эдвард и отдернул руку.

От неожиданности Фелисия перестала плакать, но ее дыхание и речь еще прерывались редкими взрыдами. После краткого раздумья она продолжила.

— Похоже, нам пора прощаться. Ты говорил, что часть королевства осталась такой же как раньше? Ты ведь там живешь?

— Да, я смог сюда пройти только благодаря этой повязке.

— Спасибо.

— Я очень хочу тебя спасти, Фели, но не знаю как. В академии говорят...

— Не надо. — Голос Фелисии стал тверже. — Я чувствую, что я не смогу вернуться. Побудь еще немного со мной и уходи.

— Но...

— Это все, что нам осталось, Эд.

Какое-то время они стояли молча. По лицу Эдварда стекали слезы. Он жадно всматривался в лицо Фелисии через повязку и... И сорвал этот кусок ткани со своего лица, силой бросив его на землю. Теперь он, словно прозрев, видел все как при свете очень яркой луны, и лампа не требовалась. Перед ним стояла Фелисия. Она была в том же платье, что при их первой встрече. Кожа ее совсем побледнела, да и в целом вид был болезненным. Она тоже тихо плакала, опустив голову.

— Я тебя люблю, — сказал Эдвард и крепко обнял Фелисию.

Фелисия обняла его в ответ. Возможно, они так простояли целую вечность. А потом пошли в мастерскую, где могли прилечь на кровать.

 

Когда Эдвард открыл глаза, Фелисии рядом не было. Он несколько раз позвал ее и выбежал на улицу. Фелисия сидела рядом с одним из кустиков своего сада.

— Эд, подойди! — радостно позвала она.

Эдвард подошел и присел рядом. Они вместе заворожено смотрели на непонятно откуда взявшиеся, едва раскрывшиеся бутоны неизвестного цветка. От его спрятанных белых лепестков исходил согревающий свет.