Эти сны, туманные, тягучие, горькие, приходят каждую осень — наползают туманом, скрывают под собой мокрые серо-зеленые дни, чтобы через полтора-два месяца разбиться, рассыпаться серебряными искрами первого снега. Я привыкла: знаю, что достаточно подождать, пройти сквозь этот липкий туман длиной в несколько недель, и все пройдет.

 

Но в этом году мне намного сложнее.

 

Яблочный год, говорил когда-то дед, собирая желтые, желто-красные, красно-зеленые твердые плоды в старое железное ведро. Или в зеленое пластиковое. Или просто в пакет. Обычно один-два года яблони в нашем дачном поселке, да и во всем городе, давали совсем немного плодов, а потом словно сходили с ума и выплескивали все, что накопили за время перерыва. В такие годы яблоки в нашем доме были везде, куда можно было их положить.

 

Морковь, лук и даже три сотки картошки были каплей в море этого урожая яблок. Мы делали из них варенье и повидло, сушили, запекали. Шарлотка была на нашем столе через день. Я брала сладкие яблоки в школу вместо завтрака и постоянно грызла их дома.

 

Но важнее всего были не повидло и шарлотка — хотя их я, конечно, тоже любила. Важнее всего были эти осенние вечера на кухне, заполненной теплым электрическим светом, запахами пирогов и варенья, когда все мы — я, родители, дед — собирались вместе и творили эту сладкую яблочную магию. Почему-то именно эти вечера остались в моей памяти, в мысленной коробке с надписью «Детство», навсегда закрытой и перевязанной черной лентой.

 

***

Яблочный год, черт бы побрал эти яблони, которых, оказывается, так много по всему городу, чуть ли не в каждом втором дворе или парке — кривых, диких, с мелкими зелеными яблоками в противных черных точках. Яблоками, которые падают в мокрую траву, глухо стукаются о землю и пахнут, пахнут, так невыносимо пахнут детством, о котором нельзя вспоминать.

 

И одна из таких вот гадких кривых яблонь, оказывается, растет по дороге к новому офису, в который наша фирма переехала год назад. Это несчастное дерево кажется мне предателем, внезапно выскочившим из-под земли — я не замечала его все лето, пока не остановилась сейчас, завороженная сладко-свежим запахом десятков плодов, рассыпавшихся по земле под сухими узловатыми ветвями. И я словно со стороны смотрю, как моя рука тянется к одному из них…

 

Трясу головой, пытаясь прогнать наваждение. Никуда моя рука не тянется, конечно. Я еще не сошла с ума — подбирать эти мелкие грязные яблоки. И на вкус гадость, наверное.

 

Весь день я, как могу, цепляюсь за реальность — вдыхаю запах кофе на офисной кухне, долго держу руки под горячей водой, пока мою чашку. До боли в глазах вглядываюсь в очередной макет какого-то рекламного баннера, который нужно сдать завтра утром. Не помогает. Белый фон, на котором за последний час не появилось ни линии, рассыпается пикселями и снова собирается — мелкими сияющими капельками белого тумана…

 

— Дашк, ты спишь?

 

Сначала сквозь туман прорывается запах корицы и апельсина, и только потом я вижу стоящего рядом с моим столом Руслана, нашего менеджера и по совместительству любителя всяких хитрых чаев с десятком разнообразных ингредиентов.

 

— А… Да, не могла заснуть ночью, — не рассказывать же ему про туман и сны.

 

— Хочешь? — он протягивает мне кружку, и я, не задумываясь, обхватываю ее ледяными почему-то руками. Делаю глоток. Горячая жидкость и яркий аромат окончательно возвращают меня в реальность.

 

— Спасибо. Мне как раз нужно было что-то такое.

 

— Новый состав, только сегодня купил. «Глинтвейн». Не бойся, алкоголя там нет, — Руслан улыбается, и я почему-то чувствую тепло в груди. Хотя, возможно, это просто горячий чай.

 

— А что есть?

 

— Апельсин, гвоздика, имбирь, кардамон, корица… — Руслан всегда помнит составы своих сложных чаев наизусть. — …яблоки.

 

И мне снова становится холодно.

 

***

Они разбились все вместе — мама, папа, дедушка. Вся моя семья — больше у меня никого не было. Задержались на даче, чтобы собрать еще один ящик этих дурацких яблок. Пошел дождь. Как потом сказал мне следователь — скорее всего, отец не справился с управлением в темноте, на мокрой дороге.

 

Я в тот день с ними не поехала — начался третий курс, и мы с одногруппниками сидели в университетской библиотеке до последнего. Помню, как прочитала смс от мамы — «Задержимся, если приедешь раньше — не жди, ужинай без нас». Как приехала домой, написала маме «Я дома», отрезала кусок вчерашней холодной шарлотки, включила новую серию «Игры престолов»…

 

Как в полночь поняла, что мама мне так и не ответила.

 

Как в панике набирала один за другим номера — ее, отца, деда, — минута за минутой слушала длинные гудки, а когда их сменила механическая тетка, сообщившая мне, что «аппарат абонента выключен» — не выдержала, вызвала такси и в четыре утра, сквозь бледный утренний туман, рванула на дачу.

 

Как сначала увидела в этом тумане «мигалки» полиции и скорой, пробку из десятка автомобилей, и только потом, как в замедленной съемке — смятое железо, болтающийся на одном болтике погнутый номер папиной машины и яблоки, яблоки — везде, на асфальте, на обочине, в мокрой желтеющей траве, целые, треснувшие, раздавленные колесами…

 

А больше ничего не помню.

 

Я возненавидела нашу дачу с этими чертовыми яблоками — за то, что она не дала родителям и деду в тот вечер остаться дома. Продала ее следующей весной: похороны сожрали все семейные сбережения, а я не могла не то что работать — в самые плохие дни не было сил даже встать с кровати. Приезжала на дачу пару раз — показать дом и огород покупателям, но так и не смогла заставить себя хоть что-то там сделать.

 

Я отдала ключи чужим людям, оставив все как есть — наш покосившийся желтый домик, который строил своими руками дед, с досками и всяким хламом на чердаке, маминой старой курткой, щербатыми разномастными чашками и моими детскими игрушками, сосланными на дачу за преклонный возраст. Я так и не узнала, что сделали с домом новые владельцы — может, оставили и отремонтировали, а может, разобрали на доски, а наши старые вещи сожгли или выбросили, как ненужный хлам.

 

Когда я уезжала с дачи в последний раз, шел дождь. Капли срывались с листьев яблонь и сухих прошлогодних кустов малины, и я отогнала неуместную мысль о том, что старый дом и земля плачут. Они не могут плакать. Это просто дом и огород. Просто семь соток земли и «постройка хозяйственного назначения», деньги за которые дадут мне продержаться еще хотя бы несколько месяцев.

 

Дождь усиливался, зонта у меня не было, и я просто захлопнула калитку, щелкнула замком и побежала к остановке — автобус скоро отъезжал, а до следующего было почти три часа.

 

Потом мне долго казалось, что внутри у меня тоже пусто, как в брошенном умирающем доме.

 

А осенью пришли сны.

 

***

Это как квест в компьютерной игре — у меня есть цель, и я никак не могу до нее добраться. Все время что-то мешает.

 

Я еду по грунтовке через поле на старом красном велосипеде, который был у меня в четырнадцать. Цепь почему-то провисает, руль все время пытается выскользнуть из рук, но я знаю, что должна доехать.

 

И поле, и дорога тонут в густом туманном молоке — видно буквально на пару метров вперед. Поэтому, когда из тумана внезапно появляется выбоина на дороге, я не успеваю затормозить, и велосипед попадает в нее колесом. Руль вырывается из рук, я лечу вперед, падаю, сдирая руки в кровь о мелкие камни…

 

И просыпаюсь.

 

Какое-то время лежу, не открывая глаза, пытаясь вернуться в сон — я должна, должна туда доехать, не знаю, куда, но должна!.. И засыпаю, но уже без сновидений. До следующей ночи.

 

…и я падаю, сдирая руки в кровь о мелкие камни, больно ушибаюсь коленкой, выбираюсь из-под лежащего на боку велосипеда. Переднее колесо как-то неестественно вывернуто, согнуто, и я пытаюсь ехать дальше, но через десяток метров снова падаю…

 

И просыпаюсь.

 

…веду велосипед за руль рядом с собой, и скорость передвижения сразу падает вдвое. Я не успеваю. Не знаю, куда, зачем, но не успеваю. Бросаю велосипед на обочине, кидаюсь вперед по грунтовке, кричу от резкой боли в ушибленном колене…

 

И просыпаюсь.

 

***

— Дашк, у тебя все нормально? — встревоженно спрашивает Руслан, когда офис пустеет, и мы остаемся одни. За последние пару часов я сдвинула логотип в макете на пару пикселей влево, и на этом мои трудовые достижения закончились. С этими снами я весь день как в тумане, и нормально работать не получается, поэтому я кое-как доделываю свои задачи вечером. Зачем сегодня остался Руслан, я не знаю — он до ужаса пунктуальный, у него всегда все готово за пару дней до дедлайна.

 

— Что? А, да, нормально. Это просто осень. Я всегда хуже себя чувствую осенью. Выпадет снег — пройдет.

 

— Что там у тебя? — он заглядывает в макет. — А, это не срочно. Потом доделаешь. Пойдем домой. Подвезти тебя?

 

Возможно, Руслан ждет какого-то продолжения разговора, но как только он включает обогрев салона, я вырубаюсь.

 

…и снова бегу через поле, хромая на левую ногу. Ледяной осенний воздух жжет легкие, в боку резко колет, и…

 

— Дашк, приехали. Просыпайся. И слушай, может, ты не пойдешь завтра в офис? Отлежишься, станет получше…

 

Я знаю, что в ближайший месяц «получше» мне не станет. Но все же киваю:

 

— Посмотрим, как буду чувствовать себя завтра. Спасибо, что не дал мне превратиться в ледяную статую на автобусной остановке.

 

***

Не надо было пить этот чертов чай. Но нет же, побоялась обидеть Руслана, выпила всю кружку. Дура.

 

Я чувствую себя как курильщик, который месяц пытался бросить, но потом решил выкурить «всего одну, последнюю», и вот уже снова дымит по сто раз в день.

 

Я не съела ни одного яблока с той ночи, когда потеряла семью, но года через три в сентябре случайно попробовала варенье из черноплодной рябины, в котором, как потом выяснилось, оказались яблоки. В ту осень сны повторялись по несколько раз за ночь, как будто этот несчастный кусок яблока запустил цепную реакцию, открыл шлюзы, позволил туману из снов выплеснуться в реальность и затопить всю мою жизнь. Тогда я почти добежала. Если бы не снег, который выпал почти в начале октября, может, и добежала бы.

 

И вот сейчас — снова цепная реакция. Я засыпаю везде, где можно и нельзя. В автобусах, в кафе, на работе, в очереди в магазине.

 

Мир двоится, раскалывается пополам. На привычную картинку — город, мокрый асфальт, желтеющие листья — накладывается другая. Поле и туман. Как будто я смотрю на город и на всю свою жизнь сквозь старую фотопленку.

 

Иногда я просыпаюсь настолько, чтобы вспомнить, что у меня есть нормальная жизнь за пределами белого марева. В такие моменты я боюсь своих снов. Но стоит закрыть глаза — и я понимаю, что больше всего на свете хочу узнать, что же там, за туманом. Во сне я знаю, что если добегу — куда? — то все будет хорошо. Правильно. Там меня ждут. Там меня очень-очень любят и будут мне рады.

 

…трава по обочинам дороги становится ниже, а сама дорога ведет чуть под уклон. Впереди появляется размытая темная полоса…

 

— Дашк, опять спишь?

 

Голос Руслана вырывает меня из сна. Вокруг остается насквозь промерзший офис, в котором никак не могут включить отопление, противный остывший кофе и макет сайта компании, продающей наполнители для кошачьих туалетов.

 

Ну вот зачем, зачем он вытащил меня сюда, в эту бессмысленную серость? Я же почти добежала!

 

— Сплю, — зло бросаю я. — Некоторые люди, знаешь ли, без собственных машин и встают в шесть утра, чтобы приехать на работу вовремя. И вообще, чего тебе все время от меня нужно? Работу я вовремя сдаю, а все остальное — мои проблемы.

 

— Ну… Ладно, — кивает Руслан. — Как скажешь. Буду приходить к тебе, только когда ты срываешь сроки.

 

***

…трава по обочинам дороги становится ниже, а сама дорога ведет чуть под уклон. Впереди появляется размытая темная полоса.

 

И тут я понимаю, что это — ряд старых покосившихся заборов.

 

Я узнаю их. Это заборы нашего дачного поселка — только с другой стороны, со стороны поля, куда мы с ребятами в детстве уезжали кататься на велосипедах.

 

И я понимаю, куда бежала все эти годы. Туда, в прошлое, в свое детство, где мои близкие еще живы. Где наше счастье еще не разбилось стеклом и яблоками на мокром асфальте.

 

Между полем и заборами — ручей, к которому выходят маленькие задние калитки огородов, в том числе и нашего. Ручей мне по колено, на дне — я помню! — мелкие острые камни. Чуть дальше вниз по течению есть узенький мост, но бежать туда — терять несколько минут. Я влетаю в воду, не снимая кроссовок — плевать, в доме все равно есть мои старые резиновые сапоги, главное — успеть.

 

Дергаю калитку. Заперто. Когда я в детстве уезжала в поле, родители оставляли калитку открытой или давали мне ключи. Обыскиваю карманы — ничего. Неужели они про меня забыли?

 

— Мама-а-а! Папа! Это я, Дашка, откройте!

 

Крик тонет в тумане. За забором тишина. Чья-то рука сзади вдруг резко встряхивает меня за плечо.

 

— Чего орешь? — спрашивает Маринка, моя подруга, с которой мы собирались этим вечером у нее дома пересмотреть наш любимый «Дневник Бриджет Джонс». Судя по тому, что на экране застывший кадр из середины фильма, я с этим не справилась.

 

— Ну вот зачем? Зачем ты меня разбудила?

 

— А что прикажешь делать, если ты орешь «мама, папа» на всю квартиру?

 

— Не трогать меня! Я же только добежала!

 

— Куда добежала, горе ты мое?

 

— На нашу старую дачу. К ма… — я задыхаюсь, поднимаю глаза к потолку, глотаю слезы. Только их сейчас не хватало. И все-таки договариваю, — К маме. Они там живые, Марин. Все. Я хочу туда.

 

Маринка знает и про сны, и про то, почему у меня нет семьи, — мы дружим четыре года. В первую осень после нашего знакомства я месяц пряталась от нее и врала, что болею. Во вторую — рассказала правду. Что сны, из-за которых я в прямом смысле как в тумане, приходят каждый сентябрь, ровно в тот день, когда я потеряла семью, и что в это время мне нельзя есть яблоки, а лучше их даже не видеть. Иначе я просто сойду с ума.

 

Подруга как раз тогда увлеклась психологией и обозвала мое состояние «обострением психотравмы, связанным с наступлением трагической даты». Заявила, что туман — это метафора, и мое подсознание таким образом что-то от меня прячет, и если прячет, то правильно делает, потому что психика так защищается от невыносимых переживаний.

 

Я разозлилась и предложила Маринке не разыгрывать из себя Фрейда и не ставить диагнозы по двум прочитанным книжкам, а пойти и получить диплом психолога. Маринка обиделась и в ответ предложила мне понять, что прошлое в прошлом, и научиться жить настоящим. Мы не разговаривали две недели, пока мне не перестал сниться туман.

 

— Ну вот видишь, я была права! — радостно улыбается Маринка. — Это действительно твое подсознание…

 

— Это не подсознание! Они там! Живые, я это точно знаю! Мне надо туда, я им нужна, они меня ждут…

 

— Даш, — Маринка берет меня за руки. — Я понимаю, что ты их любила. Знаю, что ты хочешь все вернуть. Но это прошлое. Тут, в настоящем, тоже есть люди, которые тебя любят.

 

— Еще скажи, что эти люди — ты, — зло бросаю я. — Кажется, «любить» и «вместе смотреть кино по пятницам» — это немного не одно и то же.

 

— И скажу! — в тон мне отвечает Маринка. Скрещивает руки на груди. — И этот твой… Из офиса. Как его, Роман?

 

— Руслан, — поправляю я. — И ничего он меня не любит, не выдумывай. Просто иногда угощает чаем и подвез домой один раз.

 

— Дай угадаю. «Любить» и «угощать чаем» — это не одно и то же.

 

— Да! Да, это разное! «Любить» — это значит «быть рядом всегда»!

 

— А ты кому-то позволяешь быть с тобой рядом всегда?! Готова поспорить, ты своего Руслана отшила после второй чашки чая. Потому что как только речь заходит о чем-то серьезнее кино по пятницам, ты тут же злишься и сбегаешь!

 

Я молчу, потому что внезапно понимаю — да, Маринка права. Я действительно разозлилась и сбежала в свои сны. Но ведь любой бы сбежал на моем месте!

 

— Дура ты, Дашка, — вздыхает подруга. — Но я не буду тебя переубеждать. Хочешь в прошлое — беги в свое прошлое. И вообще съезди на дачу в реальности. Закрой гештальт.

 

— Ты что, нет! А если я увижу, что на месте нашего домика какой-нибудь кирпичный трехэтажный монстр?

 

— Так в этом и смысл! Увидишь, поймешь, что там давно живут другие люди и они заботятся о твоей бывшей даче — да, заботятся, если отстроили трехэтажного монстра! Что тебе больше не надо туда возвращаться. Попрощаешься со своим прошлым нормально. И больше не будешь мучиться с этими дурацкими снами.

 

Я молчу. Мысль о том, что нужно вернуться, пугает меня больше, чем мысль о невозможности вернуться. Я даже не знаю, чего боюсь больше — того, что все изменилось, или что все осталось, как в моем детстве.

 

— Ну хочешь, я с тобой поеду? — Маринка смотрит с сочувствием.

 

— Нет… Не надо, — не хочу, чтобы она видела, как я буду по-дурацки реветь у какого-нибудь пенька, оставшегося от старой яблони.

 

***

Я решаю ехать в субботу вечером. Так больше вероятности, что новые хозяева будут на даче.

 

Дорога такая же, как и несколько лет назад — узкая черная полоса мокрого асфальта. На часах четыре, но за окнами почти темно из-за густых туч. Над мокрыми коричневыми полями парят клочья тумана — такого же, как в моих снах.

 

Когда я выпрыгиваю из автобуса у нашего дачного поселка, становится совсем темно, хотя на часах только половина шестого. Ветер срывает капюшон с головы, и я плотнее кутаюсь в куртку.

 

За семь лет улица стала совсем другой. Какие-то заборы покосились, а огороды за ними заросли травой. На месте других заборов, наоборот — новые, яркие, из синего и зеленого профлиста.

 

Но вот что осталось неизменным — яблони, яблони, яблони, за каждым забором. Прижатые к земле тяжелым грузом на ветвях, но все-таки огромные — кажется, во времена моего детства они были намного меньше. Запах яблок сводит меня с ума.

 

Мимо нашей бывшей дачи я поначалу прохожу, и только потом, увидев соседский домик, понимаю, что вот за этим красным металлическим забором — место, куда я так боялась вернуться и так долго бежала сквозь туман.

 

«Вот я и пришла. Простите, что так долго не приходила. Привет» — мысленно говорю я — дому, которого нет. Земле, которая есть. И жму на кнопку звонка у ворот.

 

С неба начинает сыпаться мелкая колючая крупа.

 

— Вы к кому, девушка?

 

Я поднимаю глаза и с трудом вспоминаю имя этого мужчины, купившего у меня дачу семь лет назад. Аркадий, кажется.

 

— Простите… Вы только не думайте, что я сошла с ума. Я Даша. Вы купили у меня эту дачу. Можно, я пройду? Ненадолго, только посмотреть…

 

Аркадий смотрит недоверчиво (конечно, я бы сама себе не поверила!), но отходит в сторону и пропускает меня. Что-то коротко говорит выглянувшей из дома жене — Ольга? Оксана? Я не помню, как ее звали.

 

Мир на периферии зрения начинает расплываться. Кажется, туман с полей добрался и сюда и сейчас пытается клочками просочиться через забор. Мир распадается на отдельные картинки — серые и плоские, как кадры в старом фотоальбоме.

 

Дом. Не трехэтажный монстр, конечно, просто одноэтажный кирпичный домик с двускатной крышей и небольшой деревянной террасой. Я бы назвала его милым, если бы он не стоял на месте нашего старого дома, но сейчас я его почти ненавижу.

 

Теплица — там, где когда-то была картошка, и картошка — там, где когда-то была теплица.

 

Черный внедорожник — там, где когда-то стояли папины «Жигули».

 

Одна из старых яблонь вырастает из тумана прямо передо мной. Порыв ветра сгибает ствол едва ли не вдвое. С глухим стуком падают на землю яблоки.

 

— Дашенька, может, зайдете, выпьете чая? — предлагает Ольга-Оксана. — А дождь закончится, тогда и…

 

— Можно? — перебиваю я. Делаю шаг вперед, туда, где под ветками становится совсем темно, опускаюсь на колени, тянусь к одному из упавших яблок.

 

— Даша, да мы вам сколько хотите наберем, нам самим их девать некуда, только после дождя…

 

Но я не слушаю. Я завороженно смотрю, как моя рука, словно отдельно от меня, тянется к яркому красно-полосатому боку…

 

И оттуда, из сгустившейся под ветвями тьмы, тянется к тому же яблоку еще одна рука.

 

Детская.

 

И тоже моя.

 

Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с девчонкой в старой красной куртке. Она стоит на коленях, пачкая джинсы в мокрой земле. У нее две длинные косы, как у меня в тринадцать лет.

 

И огромные испуганные глаза.

 

Но моя рука уже хватает яблоко — и одновременно хватает это же яблоко рука девчонки. Ее пальцы проходят сквозь мои.

 

И мир схлопывается в одну точку. Сворачивается клубком вокруг этого яблока, как будто оно — черная дыра, центр Вселенной.

 

И разворачивается обратно.

 

И я смотрю на растрепанную девушку с короткой стрижкой, в серой куртке с капюшоном, которая стоит на коленях, пачкая джинсы в мокрой земле. Откуда она в нашем огороде, под нашей яблоней?

 

— Дедушка-а-а-а! Там кто-то есть!

 

Я роняю яблоко, вскакиваю и бегу к дому.

 

— Где? — дед выходит с фонариком. Светит под яблоню. Там никого нет — только черный согнутый ствол, сныть и крапива. — Тебе показалось, Дашенька. Просто привиделось в темноте. Пойдем-ка в дом, — он обнимает меня, и я прижимаюсь к его теплому боку.

 

— Не показалось! Там была девушка! Как… — я задыхаюсь от осознания. — Как я, но только старше. Как будто она выросла, а вы все умерли, и ты, и мама с папой, и она осталась одна и пришла сюда посмотреть на вас…

 

— Ты что, Дашка? — дед еще крепче прижимает меня к себе. Открывает дверь, подталкивает в теплый дом. — Ты что? Никогда такого не будет.

 

— Правда?

 

— Конечно, правда. Ты никогда не вырастешь. И мы никогда не умрем.

 

***

Она снится мне в кошмарах — та девушка, которую я увидела в густой тени яблоневых ветвей. Я просыпаюсь с криком каждую ночь, потому что мне снова и снова снится, что родители и дед умерли, мне снится искореженный металл и раздавленные колесами яблоки, и одиночество, бесконечное одиночество — навсегда.

 

После таких снов я особенно радуюсь нашим вечерним посиделкам на кухне — потому что в этот момент можно прижаться к папе или обнять маму, и знать, что вот они — живые, теплые, рядом, по-настоящему, навсегда. А горячий чай, малиновое варенье и сладкий мамин пирог с яблоками окончательно доказывают мне, что реально — вот это, а не мои дурацкие кошмары.

 

И в эти моменты я счастлива.

 

Снега в этом году нет особенно долго. Кажется, давно уже должен был наступить декабрь… Или нет?

 

Однажды утром я застаю на кухне маму — она задумчиво смотрит в окно, на почти облетевшие деревья в серо-коричневом дворе и низкие сизые тучи.

 

Я встаю рядом, прижимаюсь к ее плечу.

 

— Мам, как ты думаешь, когда выпадет снег?

 

— Никогда, — как-то отрешенно отвечает мама.

 

— Почему никогда?

 

— Потому что ты сама этого хотела. Неужели не помнишь? Чтобы всегда был сентябрь, и мы всей семьей пили чай на кухне, и пекли шарлотку, и всегда были вместе. Ты больше этого не хочешь? Хочешь, чтобы нас не было?

 

— Ты что, мам! Конечно, нет. Я хочу, чтобы вы были всегда.

 

— Ну вот и умница, — кивает мама. — Вечером будь готова, поедем на дачу.

 

***

Мне страшно.

 

«Ты же сама этого хотела. Неужели не помнишь?»

 

Что-то цепляет меня в этой фразе, что-то такое, чего не должно быть. И я весь день не могу понять, что. Просто раз за разом прокручиваю в голове наш разговор.

 

Мама, когда выпадет снег? Никогда. Почему? Ты сама этого хотела.

 

Вот оно.

 

Мы закончили разговор дачей, но начали со снега. Как будто бы я хотела, чтобы никогда не выпадал снег.

 

Но когда я хотела такого? У меня же и так все хорошо. Вот та девушка, я-не-я из моих кошмаров — она могла бы такого хотеть…

 

И тут словно прорывает плотину, и я вспоминаю.

 

«Дашк, у тебя все нормально?»

«Тут, в настоящем, тоже есть люди, которые тебя любят».

 

В настоящем.

 

Что из этого настоящее? Реальность, где я счастлива с родителями — и никогда не выпадет снег? Дурацкие сны, где моей семьи больше нет, но есть вроде бы подруга и парень, который подвозит меня домой? Как их зовут? Что из этого — сон?

 

Я не знаю. И с тревогой жду вечера.

 

***

Клочья тумана медленно перетекают через забор. Там, за забором, где должны быть поля — белая пустота. Я не видела такого тумана с тех пор, как…

 

Как прибежала сквозь него сюда — может, неделю, а может, несколько месяцев или вечность назад. Или это тоже мне приснилось? Почему он появился сегодня? Потому что я вспомнила, что было там, по другую его сторону?

 

— Не ходи туда, — внезапно говорит дед, глядя в туман. — Ты же не хочешь, чтобы мы снова умерли.

 

— Почему — умерли? Ты говорил, что вы никогда не умрете, — вдруг вспоминаю я.

 

— Потому что мы живы, пока ты этого хочешь, — говорит из-за моей спины мама.

 

— Не убивай нас, — откуда-то сбоку появляется папа. — Не ходи туда.

 

Я поднимаю взгляд на него — и едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. В глазах — и у него, и у мамы, и у деда — плещется туман.

 

— Кто вы? — кричу я. Голос срывается.

 

— Мы твоя семья, глупая, — ласково говорит мама. — Мы живы. Мы забрали тебя к себе.

 

Я проглатываю крик, потому что вряд ли кто-то, кроме них, здесь есть и услышит меня. Отталкиваю маму (не маму! Это кто угодно, но не она!), бегу к калитке, дергаю замок — хорошо, что с этой стороны он открывается без ключа. Ледяная вода ручья обжигает ноги даже сквозь кроссовки, я выскакиваю на другой берег…

 

И врезаюсь в отца. Точнее в кого-то или что-то, что выглядит, как мой отец.

 

Отскакиваю назад и в сторону. Пытаюсь вырваться на дорогу, ведущую от поселка в поля. На дороге стоит существо, притворяющееся моим дедом. Оно раскидывает в стороны руки, как будто хочет меня обнять, и каждая рука — длиной в несколько метров…

 

Я проскакиваю под одной из них. Все-таки вырываюсь на дорогу. Бегу. Ноги скользят в мокрых кроссовках, легкие почти сразу начинают гореть, но я боюсь останавливаться.

 

Впереди из тумана снова вырастают заборы и три темные фигуры на их фоне.

 

Я бросаюсь вбок с дороги, в поле. Стерня сминается под ногами, мелкие колючие соринки сразу набиваются в кроссовки, колют ноги. Но зато туман больше не выводит меня ни к заборам, ни к тем, кто ждет рядом с ними.

 

Я не знаю, как долго бегу. Здесь нет ни времени, ни точек отсчета. Ничего нет. Есть только поле, туман и шелест короткой сухой травы. Мне страшно, но я понимаю, что нельзя останавливаться.

 

Там, за туманом, меня ждут. Там меня любят — по-настоящему. Я вспоминаю их имена. Вспоминаю Маринку с ее дурацкими комедиями, которые мы смотрим вместе по пятницам. Руслана с его вечным «Дашк» и попытками угостить меня каким-нибудь очередным странным, но вкусным и ароматным чаем.

 

Они там. Настоящие. Живые. И я обязательно попрошу у них прощения, когда мы встретимся.

 

Туман не кончается.

 

Но я надеюсь, что когда-нибудь добегу.