В деревню Синитную вошли двое.

Мужчина – явно воин – был статен и высок, с копной светлых волос до плеч. Кольчуга поверх простой рубахи, одноручный меч в ножнах и защитный шлем в руках вызывали в обычных деревенских стражниках опасение, а в мальчиках, крутящихся неподалеку – жгучий интерес.

Второй гость терялся на фоне воина. Он шел, опираясь на посох, а тело его, как и лицо, скрывал плащ. Единственное, что было на виду, это руки путника – натруженные узловатые кисти с переплетением вен.

– Долго вы, дружинники, добирались, – не скрывая недовольства, сказал стражник у врат. На гостей он смотрел пристально и исподлобья, сжимая древко копья. – Неужели заблудились в лесах наших?

Воин выступил вперед, прикрыв своим телом товарища.

– Может, и заблудились, – голос мужчины был негромок, но низок и раскатист, будто гром. – Ты к старосте нас веди, а не зубоскаль.

Стражник смерил дружинника взглядом быстрым и поморщился:

– Да чего провожать-то? – он кивнул в сторону прямой широкой дороги. – Прямо идите. Дом Третьяка ни с чьим другим вы не спутаете: двухэтажный он, со стеклянными окнами.

Воин прищурил недовольно глаза, но смолчал, кивнув.

Дружинники пошли в указанном стражником направлении. Во дворах лаяли собаки, по пыльным улицам носились босоногие дети, мужики да женщины в делах – кто в полях, кто по хозяйству крутится. Синитная жила: она пела голосами негромкими и смеялась звонко, дыша вместе со своими жителями.

Дом старосты находился недалеко от бревенчатого частокола и сильно выделялся среди иных изб убранством. Двухэтажные хоромы ограждены невысоким забором. Сквозь листву яблонь блестят на солнце окна из стекла, а поверх зеленых крон видны скаты крыши, на которых будто кружево прибито – настолько искусна резьба на фигурных досках.

Калитка была не заперта. Дружинники вошли во двор.

Под яблоней стояла лавочка, скрытая тенью от палящих лучей, на ней женщина сидела и вязала носочки на детскую ножку. Неподалеку, у дровянника, мужчина крепкий бревна еловой живицей обрабатывал.

– Эй, хозяева! – позвал их воин, привлекая внимание. – Староста здесь живет?

Мужчина кисть отложил и тряпицу взял, руки вытереть.

– Я староста, – сказал он и прихрамывая подошел к путникам. – А вы дружинники князем обещанные?

Ростом староста был невысок и внешностью неказистой, но тело крепкое имел, да и руки золотые, судя по убранству дома. Глаза у старосты карие, добрые – по лучикам в уголках видно, что смеялся он часто.

– Меня Святомир зовут, – представился воин.

– Я Третьяк, – староста повернулся и указал на женщину в тенечке. – А это Марьюшка – супруга моя.

Супружница старосты улыбнулась робко и поднялась, встречая гостей. Росточком она была не выше мужа, но на диво хрупкой – глядишь, и ветром снесет. Светлые волосы женщина, как и положено, убирала под косынку – светлолица и синеглаза – даже по меркам града она была красива.

– Рады гостям долгожданным, – сказала Марьюшка.

Воин поклонился хозяйке.

– Спасибо за теплый прием, – сказал он, мягко улыбнувшись. От его внимательного взгляда не укрылось то, как женщина нервно сжимает пальцы перед собой, будто отгородиться желая.

Второй дружинник снял капюшон, привлекая к себе внимание хозяев.

Под плащом скрывался старик. Седые волосы его повязаны кожаным ремешком и не лезут в глаза, борода причесана и чиста. Льдисто-голубые глаза слишком молодые для морщинистого лица – слишком остры и внимательны, слишком тверды. На груди, у самого ворота качнулся амулет…

Марьюшка, едва заметив знак особый на шее старика, упала на колени, вскрикнув:

– Светл и легок будь твой путь, волхв, – женщина вдохнула, набрав побольше воздуха. – Наш дом – твой дом, наши блага – твои блага!

Хозяин тяжело опустился на одно колено.

– Поднимитесь! Негоже хозяевам в своем доме колени преклонять! – прикрикнул на них старик. Нахмурив густые седые брови, волхв перевел голубые глаза с супружницы на старосту и сказал: – А тебе и вовсе ногу натруждать не следует!

Старик подошел к хозяину и подал ему руку, помогая встать. Мужчина принял помощь, хоть и видно было, что жест этот ему не по нраву. Третьяк избегал взгляда волхва и лишь кивнул в благодарность, не промолвив и слова.

К Марьюшке же подошел воин. Он осторожно, едва касаясь хрупких плеч, поднял женщину с колен.

– Правду Виктор говорит, – сказал мужчина хозяйке. – Мы из княжьей дружины и охраняем простых людей от зла разного. Нам не нужны почести.

Марьюшка под взглядом воина покраснела и опустила голову.

– Простите, гости дорогие, – тихо сказала она, не поднимая головы и отступая. – Мы люд простой, не привыкли волхвов привечать…

– А уж как волхвы не привыкли, чтобы их привечали! – раскатисто рассмеялся воин. – Сидят в лесах, как кро…

Виктор несильно стукнул словоохотного товарища по ноге, заставив замолчать. Скосив глаза на ногу старосты, волхв вздохнул и сказал:

– Нога твоя в лечении нуждается. Где нам для ворожбы скрыться, хозяин?

Третьяк нахмурился сперва недовольно, но под тяжелым взглядом старика широко улыбнулся:

– В доме, конечно, – мужчина подошел к дому и пригласил гостей: – Проходите. Вы к обеду подоспели – Марьюшка моя как раз пирожков напекла.

Хозяин первым поднялся на крыльцо. Дружинники задержались, поклонившись дому – уважив тем самым хозяев и духов. Заметили гости, что староста хоть и не злобен, но горделив особо.

Супружница его отстала, собирая рукоделье, и последней зашла в сени. Третьяк как раз к лестнице на второй этаж пошел, ведя за собой Виктора. Марьюшка проводила взглядом мужа и тяжело вздохнула, кусая обветренные губы.

– Да не переживай ты, хозяйка, – сказал Святомир. – Виктор сильный волхв – быстро твоего супруга вылечит.

Женщина напряженно улыбнулась и подняла глаза на воина.

– Не могу не переживать, – ответила она, сжав пальцами подол. – Мы волхва впервые в жизни видим.

– А воинов, значит, видели? – улыбнулся Святомир, смешливо прищурив глаза.

Хозяйка тоже невольно улыбнулась, глядя в открытое лицо дружинника, и кивнула.

– Видели, – женщина немного расслабилась. – Идем в светлицу, накормлю.

Марьюшка первой прошла в просторную комнату. Святомир вошел следом и быстрым взглядом оглядел комнату. Светлица у хозяев была уютной – в центре, как и положено, стояла белокаменная печь, подле нее добротный деревянный стол и пара лавок. Полы застелены плетеными дорожками, полати над печью зашторены яркими занавесками, а у окна Святомир приметил прялку и кресло-качалку.

– Присаживайся, – Марьюшка указала гостю на лавку, а сама пошла к печи. – Тебе кваса али меда налить?

– Кваса, хозяйка, – мужчина дернул уголком губ, в попытке подавить улыбку.

Марьюшка споро выставила на стол нехитрые, но сытные блюда: пареную репу, тушеное мясо, капустку квашенную да овощи. Последними хозяйка выставила обещанные пирожки.

Налив кваса в кружку из обожженной глины, женщина присела напротив гостя.

Святомир взял в руки пирожок, пододвинул тарелку с мясом и репой и сказал:

– Ну, рассказывай, хозяйка, все, что знаешь и все, что слышала в деревне.

Марьюшка подняла голову в сторону гостя, удивленно округлив глаза. Воин исправно жевал угощение, но пытливого взгляда с супружницы старосты не спускал. Под молчаливым давлением она быстро сдалась и, в очередной раз вздохнув, начала рассказ:

– Дети пропадают в лесу, – женщина взяла в руки полотенце и неосознанно начала его мять. Хозяйка отвела глаза, потемневшие от грусти и волнения, и посмотрела в окно. – Я с рождения в Синитной живу и мест других не видывала, но считаю, что наш дом самый безопасный…

Деревня растянулась вдоль полноводной реки Синить. Назвали так реку из-за глубокого синего цвета воды и ракушек, которые добывали в ней. Панцири ракушек толкли и использовали в качестве дорогого красителя для тканей. Благодаря красителю, богатому лесу и плодородной почве деревня процветала. Частокол вокруг Синитной был высок и крепок, стражники не бездельничали на постах, а потому и не знал деревенский народ ни лихого разбойничьего люда, ни темных тварей, ни нежити. А ежели кто из своих хулиганить начинал – быстро к порядку трудом да тумаками приучали, не допуская лености и злобы.

– …первым без вести пропал Волк, мальчонка-сирота, живший у кузнеца. Нашли его у ворот в деревню зим пять назад, да приютили… Волк игривым был, часто в лес сбегал, поэтому его не сразу хватились, а когда хватились – поздно было. В лесу ни следочка не осталось. Богдан, кузнец наш, расстроился, конечно, сильно, но бить тревогу не стал. Решил, что лес – дал, а теперь отнял отрока… К тому же ранней весной это случилось.

Святомир кивнул. В лесу в это время вдвойне опасно: холодно еще по ночам, голодное зверье… и нечисть, лакомящаяся человечиной.

– В следующий раз пропали двое, – продолжила Марьюшка. Женщина поправила косынку, стараясь занять чем-то руки. – Девочки две: одной тринадцать годочков, второй девять – сестры кровные. Тогда только-только яблони зацвели и мужики начали первые ракушки вытаскивать. Вода еще холодная, девчонок не пускают обычно нырять в это время года, – хозяйка прервалась, вздохнула и улыбнулась невесело. – Да только не все слушаются… Сперва решили, что Олежка и Мирка в реке утонули, но видели люди, как старшая сестра младшую в лес вела. Следы нашли, но и только – пропали обе.

В светлицу вошли Третьяк с Виктором.

Хозяйка прервала рассказ, поднялась со скамьи и поспешила к мужу. Староста руки подставил, чтоб опора у женщины была, и позволил ей внимательно осмотреть себя.

– Чудеса, – тихо воскликнула Марьюшка, подняв голову на супруга. – Не болит?

– Не болит, – с улыбкой ответил староста и приобнял женщину за плечи. – Осторожней, родная.

В глазах мужчины ласка плескалась. Руки его были грубы, но тонкий стан Марьюшки он держал нежно и осторожно – как ценность. Воин отвернулся от супругов, не желая смущать излишним вниманием, и проводил хмурого волхва взглядом. Пока Виктор устраивался напротив, Святомир налил товарищу кваса и пододвинул блюдо с пирожками:

– Хозяйка расстаралась, – сказал мужчина старику. – Я таких пирожков с детства не ел.

Виктор кивнул в благодарность и, перед тем, как приступить к еде, тихо сообщил:

– Третьяк мне уже все рассказал, не тревожь женщину в тягости.

Святомир смутился едва заметно и, хмыкнув, взял в руки стакан с квасом.

– Не знал я, – тихо сказал он. – Не видно.

– Не все видно глазу, Святомир, – улыбнулся Виктор. – Но это не значит, что этого нет.

***

Староста написал князю письмо о том, что в лесу дети пропадают только после того, как пропал четвертый мальчишка – Ждан. Случилось это поздней весной, когда посев шел, так что хватились мальчика поздно. Народ шептаться начал, страх за детей обуял многих. Синитная испокон веков была тихим и мирным местом, а тут такое.

– В лес сразу пойдем? – спросил Святомир у Виктора, стоило дружинникам выйти из дома старосты.

Свою небольшую поклажу мужчины оставили у Третьяка в сенях, намереваясь вернуться на постой.

– В деревне до темноты задержимся, – ответил волхв. – Поглядим взором ясным.

– Значит, поглядим… – послушно повторил воин и последовал за товарищем. С ясным взором у мужчины все было не так хорошо, как у волхва.

Наступал вечер. Деревенские улицы постепенно пустели: возвращались с полей мужики, женщины загоняли детей по домам и кормили скот. Дружинники проходили мимо дворов, изредка заглядывая за заборы. То тут, то там слышались разговоры о делах насущных: о том, что к мельнику надо сходить и пшено перемолоть, о том, что корова доиться плохо стала, да о том, что посевы всходят.

На одном из дворов старушка прозорливая проводила пришлых взглядом внимательным и, прищурившись, окликнула:

– Ищите чего?

Воин первым обернулся и улыбнулся пожилой женщине. Она шепелявила оттого, что зубов многих не было, но выглядела чистенько и опрятно: на голове косынка белая, на плечах шаль теплая вязаная.

– Не совсем, матушка, – ответил Святомир. – Оглядываем взором ясным…

Виктор стукнул воина посохом по ноге, прерывая.

– Так вы дружинники? – оживилась старушка. Она поправила косынку и спросила: – На постой где остановились? У меня горница свободная, да и в светлице место есть.

– Спасибо за предложение щедрое, – ответил Виктор, поклонившись. – Мы уже в доме старосты остановились. Несподручно нам со двора во двор бегать.

– Понимаю, – протянула старушка, посмотрела на Святомира и нахмурилась, разом утратив радушный облик. – У Марьюшки значит остановились.

– У нее, – подтвердил воин. – А что-то не так?

Старушка губы недовольно поджала, платок белый вновь поправила и ответила:

– Да дурная про нее молва ходит, – женщина оглянулась, ближе к забору подошла и тише разговор продолжила: – Сейчас замолчали сплетницы все, да только помнят в деревне, как Марьюшка в петлю по зиме полезла.

– А чего это так? – спросил Святомир так же тихо. – Богомерзкое это дело…

Старушка закивала.

– Истину молвишь, милок – богомерзкое, – скривилась она. – Да только туда ей и дорога. Хозяйка Марьюшка может и хорошая, да только красота и стати ее пустые – не могла она долгое время Третьяку ребенка подарить.

Воин удивленно вскинул брови и скосил глаза на хмурого волхва.

– Дак вроде ждут они пополнение в семье? – неуверенно заметил Святомир. – Своими глазами видел, как одежку детскую готовят.

– Я и говорю – не могла! – повысила голос старушка. – А по весне смогла! Я только Глашку свою за Третьяка сосватала! Вошла бы моя кровинушка в дом старосты и горя не знала!

– Зачем же кровинушке вашей чужой муж? – спросил воин, растерявшись. – Неужели женихов в такой большой деревне нет?

Женщина подняла голову и прищурила глаза.

– Да есть женихи в Синитной. Есть, – поджала она губы. – Да только не сравнивай их с Третьяком. Марьюшка за ним как за каменной стеной – только домом занимается. Третьяк ей даже во дворе ничего делать не дает: сам и за животиной ходит и за хозяйством смотрит, – старушки скривилась гневно. – Остальные же бабы и двор на себе тащат, и дом, и в полях пашут да сеют. Думаешь, я своей Глашке такой жизни тяжелой хочу? Пусть была б второй женой у Третьяка – деток бы ему подарила!

Святомир лишь рот раскрыл и не нашелся, что ответить.

– Да, хорошего жениха вы упустили, – вступил в разговор Виктор. – Да только неужто думаете, что это вас оправдывает? Вы завистью своей черной едва женщину на поступок страшный не толкнули, – волхв ожег сплетницу взглядом из-под полы капюшона. – Пожалели ее значит Боги и подарили дитя долгожданное – это повод для радости большой.

– И аккурат по деревне детишки пропадать начали? – процедила она, злобно улыбнувшись в ответ. – Все в округе на лешего нашего грешат, да я-то знаю, что нечисть хоть и шуткует над людьми – сама по себе плохой никогда не бывает. В людях все дело.

Пожилая женщина кинула последний взгляд на хмурого воина и, отвернувшись, пошагала к себе во двор. На крыльцо ветхого дома как раз девушка молоденькая выбежала. Годочков шестнадцать ей – не больше. Голосок еще по-детски звонкий, стан тонкий да легкий – не ходит, а порхает. Волосы девица не прятала, темные толстые косы лежали на груди и доставали кончиками пояса красного на талии.

– Дак вот ты какая Глашка, – выдохнул Святомир.

– Ты рот-то закрой, – поморщился волхв, искоса посмотрев на дочь старухи. – Дружиннику такую девку никто не отдаст. Да и ей вряд ли захочется вдовой при живом-то муже жить.

Святомир нахмурился, вспомнив жен дружинников – обычно это женщины одинокие и глубоко несчастные, хоть и не бедствующие.

– Идем дальше, Виктор, – сказал воин, отвернувшись от чужого крыльца. – Не все еще осмотрели.

Остаток дня дружинники ходили по деревне и наблюдали за людом деревенским. Заняты все, мало что узнать удалось о детях пропавших. Правда, был старый рыбак, который утверждал, что береговицы Олежку с Миркой любили.

– Девы речные спать скоро лягут, – Святомир посмотрел на солнце, идущее на закат, и почесал висок. – Не захотят они с нами беседы вести.

Виктор остановился, повернувшись к товарищу лицом. На губах старика появилась широкая улыбка.

– Захотят, – уверил волхв воина.

Крутой спуск остался позади. Дружинники вышли на берег широкой реки. Синить была беспокойна – белые барашки волн забегали на камни мелкие и отступали назад.

Святомир выступил вперед и глубоко вдохнул. Воздух здесь пах по-особому. Он с ветром касался лица и оседал на кончике языка, даря свежесть. Слюна невольно собралась во рту. Мужчина сглотнул, облизал губы и потянулся, разминая плечи.

– Хорошо здесь! – воин повернулся к волхву, не замечая девичьих голов среди белой пены. – Если бы Сининая не была так далеко от Града, поставил бы здесь себе дом. Приезжал изредка во время службы князю и старость здесь встретил.

– Дак оставайся, воин.

Девичий голосок, звонкий и тягучий словно ручеек, застал Святомира врасплох. Мужчина обернулся к реке. На берегу, по пояс в воде, стояла девица. Волосы светлые, сама бледная, глаза светло-светло голубые – прозрачные будто. На волнах рубаха белая свободно колыхалась, очерчивая фигуру ладную.

Святомир нахмурился и посмотрел на волны, заприметив еще девиц речных.

– Смутила ты, красавица, друга моего, – сказал волхв, улыбнувшись. – Дар речи даже потерял.

Береговица улыбнулась и опустилась в воду по грудь, не сводя взгляда с воина.

– Хорош твой друг, волхв, – ответила девица. – И силен…

Глаза девы речной побелели. Замерла она на мгновение и моргнула – радужка вернула цвет. Святомир и сам пару раз моргнул, невольно подумав, что ему привиделось.

Вода Синити потемнела, волны стали выше.

– Знаю я, что вы узнать хотите, – голос береговицы изменился, став звонче и ниже. – Мы любили их, а они любили нас. Мы тоскуем о них и поем песни, но они не слышат наши голоса. Беда с ними случилась ночью в лесу – вдали от наших глаз, – девица опустила голову и опустилась в воду по горло. – Дар не помог им...

Скрылась речная дева в водах Синити, как и ее сестры. Волны сильнее наступали на берег, ветер стал резче – капли воды осели на одежде и хмурых лицах дружинников. Раздался напев тоскливый. Голоса девичьи сливались в один и тянули свою песню слезливую, уходя вниз по течению.

Наступили сумерки. Последний луч солнца отразился от воды и скрылся за горизонтом.

Воин обернулся на волхва и, заметив ту же злость в голубых глазах, сжал кулаки крепко.

– Ну теперь-то пойдем в лес? – спросил Святомир.

– Сперва в Синитную вернемся, – Виктор поднял голову на склон в сторону деревни. – На голодный желудок нечего во владениях хозяина леса делать.

По тропе поднимались молча, обдумывая то, что рассказала береговица.

Беда с Олежкой и Миркой произошла ночью, в лесу – в месте, где царствует леший и во время, когда речные девы ничем не могли помочь. Желание береговиц оградить девочек от несчастья дружинникам тоже было понятно – ведь Олежка и Мирка были иными. Дар их маленький и не развитый горел светлячком и был виден нечисти разной. Духи греются мягким теплом этого огонька и оберегают людей особых. Обычно сила иного так и остается лишь пламенем свечи, но бывает и так, что дар разгорается в яркое пламя, как у Святомира и Виктора.

Дружинники, храня молчание, поднялись в Синитную и вошли во врата. Они прошли по пустынной улице, отмечая, что в домах уже зажгли свечи и растопили печи. За столами собирались семьи после тяжелого рабочего дня. Угомонились псы, утихли разговоры во дворах…

– Пропала!

Святомир и Виктор остановились посреди улицы, услышав завывающий, холодящий душу женский вой. Крик пронесся над деревней, заставив всех, кто его услышал, замереть.

– Клавка моя пропала! – повторилось завывание.

С узкой тропы меж заборов выбежала женщина. Косынка слетела с головы, в темных волосах застряла листва. Простое лицо ее, уже отмеченное морщинами и тяжелыми складками у губ, покраснело. Бежала она к дому старосты, опередив дружинников.

– Третьяк! – закричала она у калитки. – Дочка моя пропала! Мальчишки видели, как она в лес уходила! Надо мужиков собирать пока не поздно!

Виктор остановился и придержал Святомира, оставаясь немного в стороне. Воин поджал губы, быстро глянув на старика, и перевел взгляд на крыльцо Третьяка.

– Говорил же, в лес надо идти, – тихо сказал Святомир волхву.

Виктор не ответил, неотрывно наблюдая за происходящим.

Староста вышел со двора. Следом за ним семенила Марьюшка. Третьяк махнул супружнице рукой и женщина остановилась. Она скрылась в глубокой тени яблонь и замерла – лишь испуганные глаза поблескивали в темноте.

На улице собирался народ. Мужики с мрачными лицами выходили со дворов. То тут, то там слышны были опасливые, тихие разговоры. Святомир опустил голову, не хуже Виктора чувствуя, что не закончится эта ночь добром.

– Ладка! Прекрати завывать как собака! – прикрикнул староста, прикрыв за собой калитку. Мужчина повернулся в сторону леса и нахмурился. – И рассказывай, что мальчишки видели. С какой стороны Клавка в лес зашла?

Ладка едва вновь в голос не завыла, но осеклась под взглядом старосты и сглотнула шумно.

– С севера она в лес зашла, – тихо ответила женщина. – Мальчишки ее у поляны земляничной видели. Говорят, лукошко какое-то в руках держала… Годун как это услышал – за Клавкой побежал.

– Лещ, – окликнул Третьяк соседа своего, который тоже на крики из дому выбежал. – Собирай народ. Зажигайте факелы, начинайте жечь костры у леса, – мужчина нахмурился грозно, сжал кулаки крепкие. – Раз хотят духи леса даров – получат.

Лещ кивнул, отправил взволнованную супружницу свою в дом к детям и поспешил распоряжение старосты выполнять. Шепотки переросли в оклики и громкие разговоры – Синитная скинула дрему и зашевелилась, будто улей растревоженный.

Дружинники зашли следом за Третьяком во двор.

Марьюшка уже носилась по избе, собирая трут, тряпицы и шерсть, да сосновую смолу.

– И зачем это? – спросил Виктор у старосты. – Огонь не подчиняется контролю и если пойдет по верхам, то пожрет все – а не только владения лешего.

Третьяк, услышав голос старика, остановился и половчее перехватил топор для колки дров.

– И где вы были? – накинулся на волхва староста. – Нечисть проклятая еще одного ребенка забрала, а вы меня сейчас учить будете?

– Если леший ребенка забрал – то жива девочка, – с мрачной уверенностью сказал Виктор. Он сжал посох сильнее и посмотрел на Третьяка исподлобья, стараясь морально надавить на упрямого деревенского мужика. – Хозяин леса не людоед – он даже дары лишь зерном да травами луговыми принимает!

– А тебе-то откуда это знать, дружинник? – со злобой в голосе спросил Третьяк и сделал пару шагов в сторону волхва.

Святомир тут же выступил вперед и закрыл своим телом старика. Староста остановился, смерил взглядом недовольным воина и сказал сквозь зубы:

– Я свое слово сказал. Мы идем в лес за Клавкой, – Третьяк навесил топор на пояс и повернулся к Марьюшке, застывшей на крыльце с поясной сумкой. – Годун уже там в одиночку дочь ищет… Считаете мы и его бросить должны?

Не получив ответа от раздраженных дружинников, староста улыбнулся безрадостно, окинул гостей Синиткой взглядом темным и пошел к супружнице.

– Что делать? – тихо спросил Святомир, не сводя взгляда с Третьяка – Мы их остановить можем только силой.

– Нет, не можем. Сейчас ими движет злость и страх. Леший же не отдаст ребенка, лишь беды нашлет… – вздохнул старик, повернувшись к воину. – Ты пойдешь с деревенскими и будешь защищать их по мере сил. Я же отправлюсь вперед и начну поиски дитя.

– Как скажешь, Виктор.

***

– И что теперь? – Третьяк, сжимая в руках погасший факел, обернулся к плотной стене деревьев, которая отгородила старосту и воина от остальных мужиков.

Святомир вытер тыльной стороны рассеченную веткой бровь и посмотрел вверх. Кроны деревьев загородили небо, не пропуская свет луны. Ветер, не по-летнему холодный, завывал в вершинах и путался в листве, заглушая все остальное.

Но это лишь малая часть бед, которые наслал леший.

Разозленные жители Синитной успели отойти от врат деревни метров на десять, как из лесу выскочили испуганные звери: лоси, кабаны, лисицы, волки. зайцы… да даже мелкие ящерицы и пауки бежали навстречу людям, сбивая с ног и топча. Стражники закрыли врата в Синитную, не пропуская обезумевшее зверье в деревню, но отрезая остальным путь к отступлению. Под копытами и лапами лесных обитателей погибло трое.

После схлынувшей живой волны стражники отворили врата и забрали тяжелораненых. Некоторые слабопострадавшие вернулись домой, что вызвало неодобрение у оставшихся мужиков. Святомир не осуждал ни тех, ни других – в отличие от простого деревенского люда он был готов и не к таким напастям…

По-крайней мере, воин так думал.

Святомир никак не мог ожидать, что под сенью вековых деревьев их будет встречать хозяин леса лично. Леший, маленький и кряжистый, будто высушенный солнцем пень, опирался на посох. Голову его венчало большое пустое гнездо, а мох – клочковатая борода – скрывал провал рта. Глаза плошки, красновато-красные, как угольки, ярко горели в ночном сумраке.

Леший внимательно осмотрел, с чем пришли мужики. Задержал свой взгляд нечеловечий на зажженных факелах, топорах, на смоле для розжига… Затрясся хозяин леса, поднял свой посох и завопил. Этот высокий крик подхватил ветер, закружил, усилил и разнес по лесу, запугивая живых.

И деревья ожили…

– Что-что, – вздохнул Святомир, в очередной раз вытирая кровь с лица. Все вокруг было затянуто плотным лесом – не пройти – и лишь небольшая звериная тропа угадывалась в темноте. – Пойдем, посмотрим, куда хозяин леса нас ведет.

Хмур был воин. Как успокоить гнев нечисти он не ведал – так что мало чем смог помочь деревенским. Только и делал, что рубил проклятущие ветки да корни, давая мужикам убежать обратно в Синитную. Однако мало кто смог уберечься от ярости лешего.

– Старый здесь хозяин леса. Сильный, – нарушил тишину воин, почти наугад ступая по тропе. – Я таких еще никогда не встречал.

– Вот видать от старости с ума и сошел, – мрачно ответил Третьяк.

Староста при буйстве леса пострадал сильнее воина – корень ожившего дерева оставил глубокий порез на икре. Святомир наспех рану его перевязал да кровь остановил, думая теперь, как быстрее мужика из ловушки лешего вывести... ведь нельзя ногу надолго перетянутой оставлять.

– Не думаю, что в этом дело, – хмыкнул воин, оглядываясь. – По меркам людей вся нечисть сумасшедшая, потому что мыслит иначе.

– Вот бы всю ее выжечь, – еще тише произнес Третьяк, нагоняя Святомира. – Леса станут безопасными, воды не будут подчиняться настроению речных дев, а нам не придется делить свой кров с разными духами.

Святомир рассмеялся.

– Умный ты вроде мужик, а такие глупости с самым серьезным лицом говоришь! – воин повернулся к старосте, широко улыбаясь. – Леса всегда будут опасны, да и воды никогда не станут предсказуемыми, а дом… Тебе миски молока для домового что ли жаль?

Третьяк скривился, махнул рукой на дружинника и, посмотрев вперед, замер.

Святомир понял, что что-то неладное староста увидел и тоже обернулся.

Лесная тропа вывела их к озерцу небольшому и алтарю лешего. К камню этому небольшому жители Синитной многие годы с основания деревни дары носили: траву луговую, с которой пчелы пыльцу собирают, ростки пшеницы первые да зерна. Только теперь иное подношение лежало на алтаре…

– Кто ж такое сотворил? – севшим голосом спросил Святомир.

Мужчина пружинисто подошел к камню. Плечи его напряжены, руки могучие в кулаки сжались, а зеленые глаза потемнели при взгляде на два тела девичьих в платьях свободных.

Олежка и Мирка.

Лица их изъели черви, кожа изменила цвет и отслоилась от гнилого мяса, не скрывая копошения трупоедов, но девочки были узнаваемы по одежде и украшениям.

– Так разве не ясно кто? – спросил Третьяк. Злоба голос его изменила до неузнаваемости: громок он стал и отрывист. Дыхание рваное с губ срывалось, карие глаза казались черными. – Леший и сотворил! На его же алтаре…

– Не стал бы хозяин леса свой алтарь осквернять! Наоборот – злоба его понятна теперь стала! – прикрикнул Святомир на старосту, прервав. Втянул он голову в плечи, разжал кулаки и вздохнул тяжело. – Помоги лучше – девочек надо огню предать, а алтарь очистить.

Скривился Третьяк, посмотрев на тела, и сощурился.

– Отмывать еще место это богомерзкое? – с брезгливостью в голосе спросил староста.

– Да нет, – вздохнул Святомир, не найдя в себе сил даже разозлиться на невежество деревенского мужика. – Нам с тобой только тела снять надо – остальное только Виктор сделать сможет. Он же сможет сказать кто ворожбу темную творил.

– Волхв и такое может?

Воин кивнул на вопрос Третьяка и призадумался, как бы половчее девочек с жертвенника снять.

– Третьяк, набери хвороста поболь…

Слова его оборвались резко. Почуял Святомир движение размашистое за спиной, но не ушел от удара – тяжелое лезвие топора опустилось на плечо, раздробив кости. Кольчуга не помогла считай – рука правая отнялась, а по пальцам на землю потекла темная кровь.

Времени не было. Воин обернулся. Выхватил левой рукой меч и облокотился на жертвенник спиной, собираясь отразить удар. Третьяк замахнулся второй раз…

Невысокая тень выскочила из лесу, сбив старосту с ног.

Мальчишка. Отрок еще – не более четырнадцати лет разменял. Худой, жилистый, в поношенной и латаной одежке. Он упал на Третьяка, выбив топор из рук старосты, но мужчина быстро пришел в себя и сомкнул руки на тонкой шее спасителя.

– Ах ты негодный! – взревел Третьяк.

Отрок вцепился пальцами в душащие его руки, безуспешно стараясь глотнуть воздуха.

Поднимаясь на ноги, Святомир не чувствовал боли. Все его нутро замерло и застыло от хрипа мальчишки. За секунду воин оказался подле Третьяка, но и пальцем старосту тронуть не успел.

По озерцу вода пошла вода рябью. На сушу две фигурки девичьи вышли: волосы темные были распущены, лица бледны, белые рубахи не подпоясаны – мавки, девы полуночные. Та, что помладше была, обняла Третьяка за пояс и потянула к воде. Старшая же пальцы старосты с шеи отрока убрала, оттолкнув мальчишку подальше. Обернулась старшая дева на Святомира, подняла глаза серовато-синие, горящие огнем потусторонним, и пропела:

– Наш он. Мы с него и спросим.

– Отпустите! – кричал староста, сопротивляясь. – Святомир!

Третьяк вскричал отчаянно и постарался ударить деву озерную. Почти удалось ему вырваться из тонких хладных рук младшей мавки, но подоспела старшая. Нырнула она, затягивая мужчину в омут.

Вода вновь пошла рябью и застыла безжизненным полотном.

Тишина леса показалась воину оглушающей. Святомир замер, отходя от пережитого. Слабость окутала ноги тяжелым одеялом, тело сковывало, голова закружилась… Мужчина мотнул головой и прислушался: шелест ледяного ветра в кустах, собственное хриплое дыхание и кашель отрока. Воин сжал меч покрепче и подошел к приходящему в себя мальчишке.

– Кто таков будешь? – устало спросил Святомир. Кровь быстро покидала тело, а внутри начала болезненно ворочаться сила, чувствуя неладное. – И как ты здесь оказался?

Отрок поднял на воина темно-синие глаза и хрипло ответил:

– Волк я, – мальчик поморщился от боли в передавленном горле и сглотнул. – Я с лешим с весны живу.

– О как… – протянул Святомир, осознав, что перед ним первый пропавший ребенок – живой и почти невредимый – и невольно улыбнулся.

Ноги отказали. Мужчина рухнул на колени, выронив меч и начал заваливаться набок. Отрок успел подхватить оседающее тело и осторожно уложить дружинника на землю. Грубые ладони деревенского мальчишки стали мокрыми.

Волк нахмурился и поднес руки к лицу, понюхал.

– Вы же кровью истекаете! – воскликнул он, поднимаясь на ноги. Отрок сложил руки воронкой у лица и закричал: – Хозяин леса! Помоги! Хозяин леса!

Святомир прикрыл глаза, не ожидая помощи от лешего. Воин пришел в его владения с мечом в руках – с чего бы нечисти лесной спасать его?... Сила текла по венам, обжигая. Боль пока была терпимой, но Святомир знал, что вскоре дар пожрет его тело.

Что-то изменилось…

Воин открыл глаза и не узнал места. Они с отроком все еще были в лесу, но в лесу другом – светлом. Здесь кроны не закрывали свет яркой луны, ветер мягко шелестел листвой, а ночные хищники тихо ступали по траве… Этот лес жил.

– Что случилось?!

Святомир повернул голову на старческий голос. Мужчина уже и не думал, что когда-либо услышит это ворчание, омраченное беспокойством.

– Виктор, – воин улыбнулся, когда волхв навис над его телом и наложил ладони на грудь. С его рук вместе с зеленым мягким светом полилось тепло. – Не трать силы. Третьяк удачно ударил. Я потерял много крови и это не лечится ворожбой.

Говорить было трудно. Язык заплетался, онемевшие губы не желали шевелиться, а внутри нарастало пламя. Святомир сглотнул вязкую слюну и посмотрел в сторону Волка. К отроку подбежала девчонка, маленькая еще, темные волосы не покрыты косынкой. Клавка – как догадался воин. Живая и здоровая.

– Головой пустой не крути, – прикрикнул на воина волхв. – Нам бы водника… Рану я затяну, но вот кровь сотворить мне не по силам.

Огонь дара всколыхнулся, взревел отчаянно внутри. Святомир крепко сжал зубы, сдерживая крик и пережидая приступ. Боль унялась. Дала вздохнуть.

– Я ни о чем не жалею, – сказал он, понимая, что это последняя короткая поблажка.

Внутри вспыхнул пожар.

Воин страшно закричал.

Волк невольно отступил, потянув за собой Клавку. Девочка вцепилась в его одежду, уткнулась зареванным лицом в грязный кафтан и дрожала. Волку и самому было не по себе… Ноги его тряслись от пережитого, но отрок лишь крепче обнял Клавку.

Деревенские дети не понаслышке знали, что такое смерть, но они никогда не видели такого ее проявления. Сильное тело воина выгибало дугой, пальцами он цеплялся за землю, бил ногами землю и кричал. Кричал страшно и так громко, что уши закладывало. Светлые волосы слиплись пота, сосульками обрамляя бледное лицо в кровавых разводах. Зеленые глаза закатились, изо рта пошла пена… страшное и отвратительное зрелище. Но смотреть на мрачного волхва было страшнее.

– Волк, поди сюда! – позвал мальчика Виктор.

Старик обернулся к детям, заставив вздрогнуть. Добродушного старика, который нашел их на земляничной поляне, было не узнать. Он потемнел лицом, а глаза его льдисто-синие зажглись огнем иным – радужка переливалась и мерялась, будто бурные воды Синити. Уголки морщинистых губ были опущены, глаза потускнели, а морщины на лице стали глубже. Виктор резко постарел.

Волк сглотнул, отсторонил от себя Клавку и подошел к волхву.

– Не бойся, – сказал Виктор мальчику. Голос старика остался сильным – ему хотелось верить и подчиняться. – Святомир тяжело уходит, потому что дар его некому передать. Сила ворочается внутри его тела и страдает – она не хочет умирать вместе с носителем.

Воин вновь выгнулся дугой и хрипло закричал. Волк вздрогнул и задрожал, но не мог отвести взгляд от мужчины.

– Скоро боли станут еще сильнее, – продолжил Виктор. – Но ты можешь помочь ему уйти.

Скрип зубов…

Волк хотел бы закрыть глаза и уши.

– А как? – спросил мальчик, сглотнув.

– Забрать его силу себе, – старик слабо улыбнулся. – У Святомира хорошая, добрая сила воина-защитника – он неуязвим в группе, но почти безоружен в одиночку.

Волк моргнул. На глаза набежали предатели-слезы, застилая обзор. Мальчик вцепился пальцами в драные штаны и громко шмыгнул носом.

– Значит, защитнику нельзя никому доверять? – спросил он.

– Почему же? Доверять можно и нужно, – Виктор повернулся к отроку, улыбнувшись: – Защитник – это тот, кто защищает. Он не может находиться один, ведь его сила в других людях… Ему нужны верные друзья и семья, понимаешь, Волк?

Мальчик кивнул и опустил голову.

– У меня нет ни того, ни другого, – тихо сказал он.

– У мальчика Волка может этого всего и нет, – волхв сделал паузу, заставляя мальчишку поднять взгляд, и убедительно сказал: – Но у Волка-защитника это все будет – сам дар приведет тебя и к семье и к друзьям.

Отрок напряженно замер, крепко сжав губы, и обернулся на лес, который ему был домом… Там его ждут трусливые зайцы, жадные волки и леший, у которого все не по-человечьи. Мальчик тряхнул головой и отвернулся. Не такой жизни он хотел…

Взгляд невольно упал на умирающего воина.

Может, это его шанс?

Может ли у одинокого мальчишки появиться верные друзья и большая крепкая семья?

Может ли он стать кому-то важен и ценен?

Слезы сорвались с ресниц и прокатились по грязным щекам.

– Я согласен.

***

Наступал рассвет.

Волк и Клавка, взявшись за руки, вышли из лесу и остались на земляничной поляне, ожидая, пока волхв совершит ворожбу тайную, камень лешего очищая.

– Ох, дома от мамки с папкой мне достанется, – тихо протянула Клавка, без сил садясь на землю. – А ведь на поля скоро – выспаться мне не дадут.

Волк пожал плечами, не зная, что сказать, и сел рядом. Земля была теплой – можно было не бояться заболеть.

– Но я так и не поняла, что произошло, – девочка подняла голову и широко улыбнулась, показав два отсутствующий зуба.

Отрок улыбнулся в ответ. Он тоже ничего не понимал. Внутри него ворочалось что-то сильное, что-то непривычное… оно плавно текло по телу и будто осматривало его изнутри – никак не в силах определиться, где осесть. В груди поближе к сердцу? Или спуститься к желудку? А может самым безопасным местом будет голова?...

Волк хмыкнул, оборвав нелепые мысли, и потянулся к неспелой землянике. Сорвав ягоду, он закинул ее в рот под недовольным взглядом Клавки.

Кисло.

– Вот скрутит живот – будешь знать!

Мальчик вновь плечами пожал. Когда скрутит, тогда он об этом и подумает.

Клавка недовольно поморщилась и отвернулась от Волка, посмотрев на небо. У горизонта оно стало нежно розовым, но кое-где еще можно было увидеть звезды.

Волк сорвал еще одну ягоду, закинул ее в рот и поднял голову.

Перед глазами все еще мелькали сцены прошедшей ночи, не укладываясь в голове.

Третьяк, по мнению отрока, был мужиком хорошим – по крайней мере, до того, как он потащил его в лес. Волк не совсем понял, зачем староста его потащил. Надо – и все… но в лесу с ним заговорил леший. Отрок слышал его голос в дуновении ветра и в шелесте листвы:

– Беги…

И Волк побежал.

Хозяин леса открыл для него тропу звериную, а старосте наоборот закрыл. Мальчик без труда сбежал от Третьяка, но не мог уйти от лешего – не отпускал он Волка и не говорил, почему так поступает.

Про то, что Мирка с Олежкой пропали в лесу, отрок от Клавки узнал. Леший любил Клавку – всегда подсказывал ей, где поляна грибная есть, а где ягода спелая. Девочка приносила еду Волку, чинила одежду и рассказывала о том, что происходит в Синитной.

Мирку отрок плохо знал – маленькая она была, но вот с Олежкой часто общался. Девчонка бесхитростная рассказывала, где ракушек больше водится и когда в воду заходить, чтоб не потонуть. Волк не оставался в долгу – приносил грибов да ягод. Не ожидал он увидеть их в озере лесном с обликом столь непривычным: бледных, простоволосых и мертвых.

Догадался мальчишка о том, кто повинен в смерти девочек, но так и не понял – зачем Третьяк поступил так жестоко.

Донеслись шаги из леса.

Волк и Клавка насторожились. Мальчик, сам пока не осознавая, выступил вперед, закрывая собой девчушку, и прислушался.

Доносились шаги множества людей. Шаги их были тяжелыми, дыхание глубоким и быстрым – будто они до этого бежали долго. Ломались ветки, шелестела трава и листва…

– Клавка, беги в деревню, – приказал Волк.

– А ты? – непривычно тихо и тонко спросила она.

– Я волхва обещал дождаться, – с решимостью в голосе ответил мальчик и обернулся. – Беги давай – тебя мамка с папкой ждут, а по утру на поля идти!

Клавка моргнула удивленно. В глазах ее светло-карих мелькнула догадка, лицо преобразилось, став серьезным.

– Я не прощаюсь с тобой, Волк, – девочка сжала губы тонкие и, отвернувшись, побежала в деревне.

Отрок улыбнулся уголком губ и тоже кинулся бежать, но к лесу. Мальчик решил взобраться на ближайшее дерево повыше и там дождаться старика.

Лезть не понадобилось.

Виктор знал, как в лесу себя вести. Волхв знал, где ступать можно, а где нельзя, видел тропы тайные. Его шагов не было слышно, в отличие от шагов уставших деревенских мужиков.

– Волк, – окликнул его старик. – Куда несешься?

Мальчик затормозил, окинул взглядом приближающуюся толпу и неловко улыбнулся.

– К вам.

Волхв смерил отрока взглядом недоверчивым.

– Ну-ну, – протянул старик. – Клавушку домой отправил?

Мальчишка кивнул и собирался ответить, однако его опередили:

– Волк? – голос кузница отрок сразу узнал и повернулся. Здоровый крепкий мужик со шрамами от ожогов на натруженных руках вышел одним из первых из леса и широко улыбался, глядя на Волка. – Живой!

Улыбка сама собой появилась на грязном лице мальчишки.

– Живой, дядюшка Богдан! – Волк облизал губы и хотел уж было подбежать к мужчине, который заботился о нем несколько лет, но остановился и скосил глаза на волхва.

От кузнеца это не укрылось. Улыбка на обветренном лице мужчины померкла, но не пропала.

– А мальчонка-то вырос, – сказал Богдан и пихнул подоспевшего соседа. – Смотри, высокий какой!

– Да Боги с этим пацаном, – махнул рукой сосед и повернулся к Виктору. – Я Третьяка не вижу. Где он?

Улыбка с лица Волка спала. Он посмотрел на Богдана, ставшего серьезным и смурым, и опустил взгляд, не ступив и шагу. Топкая грусть поднялась внутри, будто ил со дна озера, в котором теперь и покоится Третьяк…

Волхв положил руку на плечо мальчишки и крепко сжал, даря желанную поддержку взрослого.

– Третьяка лес прибрал, – ответил Виктор на вопрос. – Как и всех остальных, кто не вышел. Позаботьтесь о вдовах.

Старик отвернулся от толпы и, потянув за собой Волка, пошагал проч.

– Постой! – голос Годуна, отца Клавки, Волк узнал. – А дочка моя где?

– Я ее домой отправил, – сказал Волк и указал в сторону деревни на маленькую фигурку, застывшую у закрытых врат. – Вон она.

Годун прищурился и, разглядев, побежал к деревне, забыв об усталости. Многие другие мужики тоже последовали за ним.

– Так больше не будет проблем с лешим? – спросил Богдан, задержавшись.

– Не будет, – заверил его Виктор. – Если сами его вновь не разозлите.

Больше Виктор ничего не сказал.

Волхв не поведал никому о том, что Третьяк детей иметь не мог, а не Марьюшка. Не рассказал он и о том, что смерть Олежки и Мирки семя мертвое оживило и ребенку в утробе женщины жизнь подарило. Никому не сообщил, как и во имя чего погиб Ждан… Да и сам так и не узнал, откуда у простого деревенского мужика обряд появился темный.

Он оставил нехитрый скарб в доме старосты, там, где во дворе ветер качал детские качели, а в кресле качалке сидела вдова и готовила детские вещи. Волхв ушел из Синитной с первыми лучами восходящего солнца, забрав с собой молодого воина.