Рита склонила голову над белой столешницей. Перекинула от затылка волосы вниз, взмахнула гребнем осторожно и запустила его в русую гриву. Провела стальными зубцами. На поверхности стола заплясали черные точки. Одна, две, четыре, семь. Рита перестала их считать, когда зашкалило за десять. Она чесала и чесала, а мерзкие крупинки постепенно заполняли все пространство столешницы. Тогда она принялась их давить уголком гребня. Щёлк-щёлк-щёлк, методично вдавливала жёсткие тельца в поверхность. Рука устала чесать, и давить. Она откинула волосы, вгляделась в окно. Темнота, пожираемая светом фонарей, отдавала фальшивой радостью уюта осеннего вечера. Лужи маслянисто сопливились, зыбылись лёгкой рябью. Изморось пропитывала улицы, сползала холодными струйкам с жестяных желобов. Изморось пропитывала торопливых прохожих, одаривая их гриппами и простудами, тоской и стёрто-серыми лицами. Гремела и дрожала гулом бело-красных трамваев улица, мчалась в бесконечность, на край земли, к зеленовато-мутной Неве, где вместо неба был дым, а в дыму – ужасный город, холодный город, не знающий пощады. Двадцатый день дождя. Рите казалось, что с городом ей никогда не подружиться. А как себя чувствовала бы та, первая Рита? Любила ли она эту прямолинейность проспектов, старомодную величественность зданий, черноту Николаевского моста, чопорную несуетливость питерских старожилок в выцветших потёртых шляпках?

Мерзко, одиноко. И хочется сбежать. Но куда? Просто уйти, раствориться в этом сером, чужом мире, мучительно остром, немилосердном. Это не её мир. И нет места для неё. Во всяком случае, пока. Может, только в этой квартире. В этой зелёной комнате с высокими окнами, выходящими на улицу. И почему именно эта квартира? Рита смотрит в окно. Смотрит и ждёт. А чего ждёт, сама не знает. Элохим предупреждал. Это её первое тело, и она будет ощущать раздвоенность. Себя и другую Риту. Одиноко и страшно. Она боится. Боится темноты. Боится людей. Боится быть без людей. Но больше всего она боится себя. Страшно знать, что ты – это не совсем ты. Хотя всё, что знала и видела первая Рита, она тоже знает, видит и помнит. Что в детстве дверью выбила себе зуб, что ненавидела жареную рыбу, что в аттестате тройка по химии, что бросила институт и что ненавидит мелодрамы. Но ничего о смерти и последних годах жизни. Это так странно. Как призрак… Зачем только она это придумала?!

Нужно ещё чесать. Чтобы не осталось. Так сказал Первый Голос. А ещё он отправил её в аптеку за шампунем. Но Рита не пошла. Если убить одного комара, ты не станешь убийцей. Если убить с десяток вшей, почувствуешь, что делаешь благое дело. Поэтому она оторвала взгляд от окна и снова остервенело принялась рвать волосы гребешком. И щелкать, щелкать…

Это всё дурацкая Ритина работа! Видимо, там и подцепила этих тварей. Или в метро. Впрочем, какая разница? Что-то Голоса молчат, не выкручивают мозг.

С тех пор как ей подсадили «Соседей», не спрашивая согласия, прошло много времени. Просто – так было надо. Потому что каждый из Постоянных должен жить с «Соседями» первое время. А кто кому попадёт – не просчитать. К Рите попали двое. И им насрать было и на Риту, и друг на друга. Тесно, конечно. Не в квартире. В голове. Они иногда орали на два голоса. Один, не особенно обременяя себя, учил жизни в этом мире, другой пытался изгадить ей жизнь. Что ж, миссия у них такая. Она устала от обоих. Но избавиться от них не позволял Закон – будь постоянен. Не пытайся себя менять, потому что это изменит процесс бытия. Будь тем, кем тебя сюда отправили. Человек делает одно и то же каждый день многие годы. И так же он относится к другим людям, которые рядом с ним. Постоянство - это когда ты не меняешься, но ты меняешь других. В этом секрет. Ты не прирастаешь к человеку, не прорастаешь в нем, а теряешь его. Поэтому люди боятся постоянства, но подсознательно стремятся к нему. Они боятся, что если они будут постоянны в своих чувствах, то перестанут меняться. А большинство любит. Любит и дрожит за свои привычки. Без традиции ты не человек, ты – бесконечность, которая постоянно трансформируется из реальности в ирреальность. Рита хотела научиться быть Постоянной. Не как амёба или червь, а как человек разумный. Поэтому терпела эти Голоса, которые помогали ей не взвыть и не попроситься обратно.

Рита (тогда она ещё не была Ритой) мало что помнила из «того», своего, мира. Только особенно ярко последний разговор с Элохимом. Она тогда решилась. Долго думала до этого, но осмелилась, когда сняли с неё очередную «стружку» – старую жизнь. Было так неинтересно, так уныло. Амёба. Простейшая. Как насмешка, как издевательство, как наказание за что-то. Уж лучше червём, у которого можно оторвать хоть голову, хоть жопу, все равно жить будет. Пока рыбаку не попадётся. А тут – амёба. Она поморщилась. Гадость. Тогда так и заявила – отправляйте.

– Детка, милая, но ты же понимаешь, что это не просто беззаботное существование. Там боль, грязь, страдание, там хамят, между прочим. Ты можешь даже умереть. И очень сложно найти кого-то, с кем было бы комфортно общаться. Но ты не будешь одна. Во всяком случае первое время. А потом… Потом ты привыкнешь. И может, тебе понравится, – Элохим говорил убедительно. И очень старательно подбирал слова. Она это почувствовала. Как и то, что он не шутит. Вздохнула и сказала:

— Я хочу так.

— Значит, так будет, — грустно ответил Элохим. — Ты была лучшей в Переменных, мне жаль тебя отпускать. Но раз ты решила… А теперь мы можем идти. Надо выбрать тебе путь Постоянных. И помни. Я верну тебя, как только ты попросишься обратно.

– Не попрошусь.

– Ну хорошо. Иди, живи, пробуй. И ничего не бойся. Я позабочусь.

Пока шли длинным, сверкающим неоном коридором, мысли Риты понеслись вскачь. Значит, Элохим откроет ей дорогу... Он может её открыть в любое время, когда пожелает. А люди – это как раз те, кто долгое время может жить без изменений, и даже радоваться от этого, даже гордиться. Именно то, что Рите сейчас нужно. Быть бессмертной, это так утомительно. Смертельно утомительно…

Рука занемела, гребешок вывалился из пальцев. Всё, устала. Рита без всякой брезгливости смела со стола ладошкой растерзанные трупики насекомых, скинула в унитаз. Вши – это ещё не самое страшное из того, что обещал Элохим. Наверно, не самое.

– А, я всё пропустил, я всё пропустил! – неожиданно встрепенулся Второй. Рита поморщилась.

– Заткнись! – послала команду.

– Но, мадам, как же можно давить вшей без меня?! Я должен был это видеть! – не унимался мерзкий Голос.

– Ну что вы орёте, господа? Спать не даёте. И вообще, откуда взялись эти насекомые?! – недовольно проворчал Первый.

– Откуда, откуда, из катаклизма! Вши приходят тогда, когда человеку некуда бежать. Рита, тебе есть куда бежать? – осведомился Второй «Сосед». И сам себе ответил:

– Ей некуда бежать. Поэтому к нам пришли вши, и они нас съедят. Хорошо, что из этих «нас» сожрать можно только одного, и это точно не я.

– Тупица! Вши не могут сожрать. Это раз. Они передаются от человека к человеку. Это два. Так что, не мели чепухи, – рассердился Первый.

– От человека к человеку… Разве это не катаклизм, если они свободно порабощают головы несчастных людей? Да самый настоящий! – торжествовал Второй.

Вот уроды, проснулись, блин. Рита снова уставилась в окно. Совсем уже ночь почти. Прохожих нет, дождь перестал лить. Пустынно. Наверно, пора спать. Она почистила зубы, расстелила постель, надела пижаму, легла. Как и полагается, закрыла глаза. Она никогда раньше не рождалась в человеке. Засыпать – это приятно, потому что перед сном можно подумать или помечтать.

В жизни Переменных всё понятно. Нужно добывать пищу и размножаться, выращивать потомство, беречь себя от возможности быть съеденным или раздавленным. И всё. В принципе, как Рита поняла по рассказам «соседей» и телевизора, у людей примерно так же. Ну, или почти так же, если не считать того, что женщины у людей занимаются в основном воспитанием детей, а мужчины — добыванием пищи, но это тоже не новость и даже бывает наоборот. Просто люди — такие же животные, как и все остальные. Только очень большие. Рита усмехнулась. Хотя слоны больше людей. И киты.

А ей надо попытаться уснуть. Где, блин, этот сон?! Ругаться ее учил Второй. Не ругаться – Первый. Иногда они спорили.

– Да люди всегда ругаются! Они без мата даже крышку молока не открутят, – горячился Второй.

– Не ври! Очень много и таких, которые не ругаются. Им претит такое выражение своих эмоций, – строго выговаривал Первый. – Не делай из хозяйки вульгарную невежу!

– Ах, ах, ах, посмотрите-ка на него! Да ты из неё белую ворону делаешь. Это же очень подозрительно, если человек не матерится. Или сектант, или интеллигент. Впрочем, это одно и то же, – насмешливо парировал неправильный «Сосед».

– Я учу её нормальному человеческому общению, а ты – хулиган. И её такой же хочешь воспитать, – терпеливо растолковывал Первый.

Заканчивались такие споры тем, что у Риты начинало звенеть в голове и она грубо требовала обоих «учителей» заткнуться. Первый обиженно замолкал сразу. Второй бубнил под нос ещё с минуту: «Мадам, вы – дура! Не слушайте этого убогого. Я-то подольше среди людей жил, пообтесался. Дело вам говорю, меня держитесь, и все будет окейчик». Рита орала дурным голосом в ответ, и наступала долгожданная тишина в голове.

По стеклу застучали капли. Она поднялась с дивана, подошла к окну. Почему ночной дождь так завораживает? Ей всегда было хорошо в любой «стружке», когда шёл дождь. Откликалось внутри мерностью барабанной дроби капель, уютным шумом, завесой от остальных, ощущением одного целого с громадой воды, льющейся с неба. Одного целого с чем? С душой, наверно. Элохим говорил, что она должна проснуться. Срастись с той Ритой. Тогда она точно останется в Постоянных. «Как же многому придётся ещё научиться! Я хочу жить здесь – в квартире с зелёными стенами и белыми воздушными тюлями на окнах. Я хочу стать Постоянной»…

Она проснулась, когда шаловливый солнечный луч беспардонно зашарил по её щеке и носу. Рита чихнула, соскочила с дивана. Пошла умываться. Поплескав ледяной водой на лицо, подняла глаза к зеркалу. Оттуда на неё сосредоточенно глядела молодая женщина. Серые с рыжинкой глаза, строгие брови, тонкий серьёзный рот. Кто ты? Кем была? Все эти бредни про реинкарнацию её смешили. Посидела в интернете, почитала. Дети, помнящие свои прошлые жизни, родинки на месте полученных в прошлой жизни ран, кармические задачи, толерантность и сострадание. Бред! Только Элохим знает, кого куда отправить и кто что заслужил. Вот девушка Рита заслужила эту Риту, то есть её. Жаль, что точно и наверняка невозможно узнать, почему ушла та Рита. Элохим хранит свои тайны. Надёжно. Навечно… Наверно, хорошим была человеком. Любила свой город, ходила на работу, с кем-то дружила, кого-то любила. Рите эта информация не нужна, закрыта для неё. А что в финале? Неизвестно…

«Соседи» молчали. Подозрительно долго. Рита было обрадовалась – неужели всё? Адаптация закончилась? Потом она забеспокоилась. А если – всё? Если «Соседи» покинули её? Как же она одна-то будет?! Бросило в жар. Роем в голове заклубились мысли, запрыгали, давя друг друга весом тревоги и неуверенности.

«Не имели права!», «Как же страшно!», «Что же теперь будет?!», «Может, обратно?..»

– Эй, вы где? – растерянно прошептала Рита. – Вы со мной?

В голове – тишина. Если не считать всполоха страха, плотного, как тряпка, сложенная вчетверо. Но это всё равно не считается. Впереди – бездна одиночества. А ещё есть Город. Пока не очень дружелюбный, но живой. Особенно Невский. Проспект представлялся ей течением времени между двух жизненных точек – старой Риты и её, новой. Даже мокрый и скользкий, он завораживал слиянием линий в планомерный, пятиэтажный ряд, и не было у этого ряда ни конца, ни начала, как у жизни человека, где начало и конец предопределены свыше…

Подруг Рита так и не завела. Собаку или кошку тоже – кошка любит греться возле хозяина, а собаку надо выгуливать. Рита же все время пропадала на работе. В принципе, можно было бы и не пропадать, но за никелированными лотками с кашей и котлетами от «Соседей» на некоторое время Рита избавлялась. В общем, эта работа её устраивала. Дома готовить еду не надо, «Соседи» не докучали, и случайно подслушанные разговоры посетителей развлекали. Сменщица, смешливая Алия из Таджикистана, видя, как Рита записывает в блокнотик фразы, потешалась:

– Писателем хочешь стать?

Рита отмалчивалась. С тех пор, как исчезли «Соседи», Рите стало скучно и однообразно, и записи немного веселили, когда она придумывала – что бы могло из них получиться. Она скучала даже по бедламу в своей голове. И однажды, сидя на подоконнике дома и глядя на серебристые дождевые кружева на стекле, впервые строчки сложились во что-то слаженное.

Литр горячего чая²

Банкой холодного пива

Я за столом запиваю.

Что-то мне стало тоскливо…

 

Был душный и знойный отдых.

Пахла ромашкой селёдка,

Солнце ударило под дых,

Причудилось – вот бы мне в лодку!

 

Сбежать от этого солнца

Куда-нибудь вдаль, по морю,

Чтоб отказаться от опций

Жадности, славы и горя.

 

Чтобы не пахла селёдка

Тем, чем селёдке не надо.

Чтобы ромашка кротко

Пахла травой из сада.

 

И чтобы солнце не било

Ни под дых, ни ниже, ни выше.

И чтобы счастье было,

И просто не ехала крыша.

 

И чтобы отдельно по вкусу,

Были бы чай и пиво:

Чаёк с пирожным в прикуску,

А пиво – с лещом из залива…

 

И в принципе, было бы славно

Ещё почитать Шекспира,

И в жизни все стало бы главным –

Сбылась бы гармония с миром…

Рита перечитала. Улыбнулась. Люди такие разные, но хотят одного – чтобы всё было хорошо. У всех. Всегда. Подумалось, ведь любое благо состоит из мелочей. И эти мелочи очень дороги. Своё творение, нисколько не сомневаясь, назвала – «Мечта по умолчанию».

Утром прочитала Алии. Та засмеялась, закатила глаза и со знанием существа вопроса заявила, что селёдка пахнет рыбой, а не ромашкой и что любой дурак мечтает поехать на море, а не сбегать неизвестно куда в лодке. Рита смутилась, спрятала в кармашек фартука блокнот и до конца смены молчала. Попытка уцепиться за посторонние мысли и мелочи как-то сразу оборвалась, практически не начавшись.

Народ валил в кафе кучами и кучками, записывать стало некогда – наступал сезон туристов, вечно голодных. Рита злилась. Пустые, никчёмные люди! Поглазеть и пожрать. А ещё носятся за сувенирами. Несчастный Город скоро разберут на кусочки. Вот этот кусочек с Исаакия, вот этот с Гороховой, а вот этот откололи с Почтовой. И только золотая игла в недосягаемо высоком небе довольно ухмылялась, полагая, что до неё уж точно не доберутся.

Смена у Риты заканчивалась в десять. Уже стемнело, и только жирный неоновый свет уличных фонарей выхватывал первые этажи тесно жавшихся друг к другу домов. Закоулок был пуст, как и всё вокруг. И как там – вверху пространства над улицей, затянутой в непроницаемое небо. Глухо постукивая каблуками по тротуару в сторону метро, на минуту Рита попыталась вспомнить о трансцендентальных предметах, о том, что события этого удивительного мира не посягают нисколько на бессмертие его центра, каким казался ей Город, и что даже мыслящий мозг – лишь феномен сознания. Поскольку она, Рита, действует в этом мире, она – возможно, и не она, а всего лишь такая же удивительная оболочка. Его, этого мира, подлинный дух-созерцатель, способная осветить путь даже с точки зрения старой Риты. Осветить путь даже с переселением в другое тело. Осветить даже это...

Уставшая, утомлённая людской многоножкой метро, она добралась до дома почти в полночь. Ах, как же тянули к себе уютные зелёные стены, обещая покой! Поднимаясь по ступеням, Рита услышала какой-то шум на своём третьем этаже. Словно кто-то царапался в железную дверь. Возле квартиры напротив увидела парня в замшевой куртке, коротко постриженного, с рюкзаком наперевес. Вор! Рита хотела уже было закричать, рука потянулась в карман за телефоном. Молодой человек обернулся на звук шагов.

– Вечер добрый! Не пугайтесь, я тут живу. С командировки вернулся, а замок заклинило, – он улыбнулся и беспомощно развёл руками. «Хорошая какая улыбка, – подумала Рита. – Яркая и добрая».

– Уже не пугаюсь. Вы не можете быть разбойником, – Рита улыбнулась в ответ. Достала ключи.

– Почему не могу? – незнакомец внимательно посмотрел на неё. – Откуда вы знаете?

– Знаю и всё. Вы хорошо улыбаетесь, – Рита открыла дверь и, чуть помедлив, добавила:

– Спокойной ночи, невор!

Уже щёлкнув замком, услышала:

– Меня Никитой зовут. Увидимся!

Увидеться получилось только через неделю. Утром Рита собралась на работу, открыла дверь и замерла. На коврике лежали цветы. Четыре красных гвоздики. Рита сначала растерялась, потом, сбросив оцепенение, с бешено бьющимся сердцем, сгребла цветы и бросилась к квартире напротив. Вдавила кнопку звонка. Тишина. Она принялась колотить в дверь. Послышался скрежет ключа, и появился Никита, заспанный, в растянутой майке и клетчатых фланелевых штанах.

– Это что?! Я спрашиваю, что это такое?! – Рита истерично трясла перед носом соседа букетом. – Почему их четыре?!

Никита молча втянул испуганную Риту в квартиру.

– Иди на кухню, направо. Пойду оденусь, – он легонько подтолкнул Риту в спину. – Чайник поставь.

Тон соседа немного успокоил Риту. Она налила в чайник воды, нажала кнопку. Присела на диванчик возле стола. С любопытством огляделась. Незатейливо, но уютно. И много, очень много цветов. Позвонила на работу, предупредила, что опоздает. Ничего страшного не случится, подменит кто-нибудь. Она привалилась к стене, закрыла глаза. Четыре гвоздики. Кладбищенский букет, такие на поминки или на похороны приносят.

– Эй, ты уснула, что ли? Завтракать будешь?

– Не-а, я уже.

– Ну как знаешь. А я бутерброд, пожалуй, зажую.

Свежеумытый, причёсанный, в джинсах и темной рубашке Никита хлопотал на кухне. Насыпал чая в заварник, залил кипятком, достал из холодильника сыр, масло, батон. Рита наблюдала. Ей приятно было смотреть на этого мужчину, на его чёткие, но лёгкие и размеренные движения.

– Ну? – с нетерпением протянула Рита.

– Дай хоть чаю глотнуть, – Никита осторожно чвыркнул из чашки, поморщился. – Горячий, зараза. Короче, до тебя в этой квартире жила девушка Лялька. Чёрная.

– Негритянка, что ли? – перебила его Рита.

– Да нет, фамилия у неё такая была. Ляля Чёрная. Хорошая девушка, добрая, весёлая, – он отвернулся к окну, замолчал, потом продолжил. – Летом спасателем в Анапе на пляже подрабатывала, мастер спорта по плаванию. Утонула, – неожиданно закончил Никита. Звякнула чашка. Чай коричневой лужицей растёкся по столешнице.

– Как утонула? Мастер спорта? – Рита опешила.

– Она пьяную девчонку спасала, жилет свой отдала, тащила к берегу, а та, дура, идиотка, цеплялась за Ляльку, не давала плыть. А тут ещё обратное течение… В общем, девчонку вытащили, а Ляльку только к вечеру прибило к берегу.

Рита почувствовала, как защипало нос. «Так ты была Лялькой! Не Ритой, как я». Хорошей девочкой-героем. Смелой девочкой… Никита молчал, чай остыл, и прерывать молчание как-то казалось нелепым, недобрым по отношению к погибшей Ляльке Чёрной.

– А цветы? – робко спросила Рита, шмыгнула.

– Дурында эта, которую Лялька спасла, на каждый день рождения и годовщину приезжает. На коврик под дверь кладёт… Ну ладно, на работу пойдём, что ли? – Никита махнул тряпкой по столу, закинул посуду в раковину.

– Ага, пойдём сейчас. Подожди, а что, у Ляли сегодня день рождения? – замешкалась Рита.

– Да, двадцать шестой, – коротко ответил Никита.

До метро они пошли вместе. Потом, стоя на раздаче и накладывая в тарелки порции, Рита так и не вспомнила, о чём конкретно они говорили. Наверно, обо всём и ни о чём. Но ей казалось, что своего соседа она знает сто лет, а, может, и больше. Образ его всё время маячил перед глазами. Даже на жирно-оранжевой поверхности щей. Даже в чашке золотистого бульона. Русоволосый, с почти неуловимой, милой косинкой карих глаз. С бездной юмора и маленькой тележкой грусти. Грусть. Его грусть. Рита её видела, чувствовала. Бесстрашная Лялька Чёрная? Может быть…

Вечером, после работы, Риту неудержимо потянуло на Невский, хотя погода опять испортилась. Ветер присвистывал в проводах, плакался в подворотнях, негромко поскуливал в подземных переходах. И покорно ложился на землю шелестящий осинно-тополевый багрец, чтобы виться и хватать за ноги прохожих. Собирался дождь. Но Рита с удовольствием вдыхала сырой воздух с Невы, и, казалось, пах он не речной прохладой, а морем. Его неистовостью, его солёностью, величием огромных волн. Лялька Чёрная… Неужели я чувствую твоё море?! Я его слышу в себе… Пошёл наконец дождь. Он бил каменными каплями по плитам, по редким прохожим, по козырькам парадных, по Ритиному зонтику. Стало неуютно, срочно захотелось к зелёным стенам с чашкой горячего чая и пледом на коленях.

Домой Рита добралась опять к полуночи, мокрая, голодная и усталая. Интересно, спит ли Никита? Спит, наверно. Она медленно плелась по этажам и на последнем пролёте лестницы остановилась озадаченно. На ступеньке возле её квартиры сидел Никита, привалившись к стене. Он спал, а в руках висела длиннющая рыжая роза.

– Эй, Никита, ты чего тут? – тихонько его окликнула.

Никита встрепенулся, открыл глаза, поморщился, потирая затёкшую шею.

– Тебя жду. Ночь почти. Где ты бродишь-то? Вон, промокла вся, – недовольно буркнул в ответ.

Рита улыбнулась.

– Пошли уже чай пить. А роза мне?

– Нет, консьержке. Тебе, конечно. Просто подумал, что нужно тебе подарить что-нибудь не кладбищенское. Не нравится?

– Что ты! Конечно, нравится. Мой любимый цвет и любимый цветок, – Рита поспешила успокоить гостя. Она открыла дверь и чуть отступила, пропуская Никиту вперёд.

А потом был остывающий чай на столе в кухне. Распахнутые карие глаза где-то над Ритой, или нет – в самой Рите. Взорвавшийся миллионом огней звёздный дождь и онемевшее от восторга нёбо. Кажется, Рита слышала курлыкающих журавлей, летящих в полуизорванных тучах. А, может, это и не журавли, а её сердце, которое никак не хотело остановиться и клекотало, молило, чтобы это мгновенье ещё длилось и длилось…

…

– Смотри, если твоё имя повторять непрерывно, получится – Некит. Я тебя так и буду звать – Некит.

– Да уж, китом меня точно трудно назвать. Не та комплекция.

– А ещё я видела, у тебя звёзды в глазах. Ты – звёздный мальчик Некит.

– Нет, милая, я не звёздный. Это, скорее, ты. Свалилась прямо мне на голову. Теперь я звеню и сверкаю твоим светом.

– А вот и нет! Это ты – звёздный! Скажи, а мы сегодня занимались любовью или сексом?

– Конечно, любовью! Сексом занимаются случайные люди.

– А мы – не случайные?..

– Нет, милая, совсем не случайные…

…

И пришёл в Ритину жизнь мир, который принято называть счастьем. Во всяком случае, ей хотелось так говорить, она верила в это. Некит таскал её по всевозможным местам, в которых Рита слышала Город. Его дыхание, его многоликость. Враждебность, людская многоножка потока в метро уже не пугали. Она открыла для себя прелесть Васильевского острова, совершенное очарование Петергофа, холодную пышную чопорность Екатерининского дворца. Рита не только слышала Город, она им дышала. И каверзные мелочи в виде туманной крошки, хлопотливых дождей и сырой промозглой невской воды, так докучавших ей ранее, больше не беспокоили. Лица прохожих уже не казались грустны и невыразимо задумчивы. Наоборот! Всё казалось милым и обыденным. На работу она забила. Хозяин забегаловки звонил пару раз, но Рита не отвечала. Алия назвала её сумасшедшей и тоже отстала. Рита выбросила телефон в мусорку… Их было трое в этом пространстве абсолютного счастья. Некит, Город и Рита.

Образ храброй и таинственной в своём занебесном далеке Ляльки Чёрной таял с каждым днём. Грусть в глазах Некита тоже таяла, истончалась, пока не исчезла насовсем. Никита купил Рите телефон.

– Зачем? – она в недоумении вскинула глаза. – Кому мне звонить? Ты же знаешь, у меня нет родных.

– Ты – странная. Как же можно жить без связи? – удивился Некит. – Мне звони.

– А зачем звонить, если можно протянуть руку и прикоснуться, обнять, прижаться? Разве можно обнять по телефону, Некит?!

– Ну, я же не всегда рядом. Вдруг ты захочешь со мной поговорить, наберёшь мой номер, спросишь про мои дела, как мне работается.

– Глупости! Дождусь вечера, и ты мне всё расскажешь про свой день. Не люблю докучать, – спокойно ответила Рита и убрала телефон в ящик комода. Некит пожал плечами:

– Как хочешь, но не забывай иногда заряжать. Мало ли что.

Рита обернулась.

– У нас с тобой никаких «ли» и «мало» не будет. И не «что», а «кто». Кто – это мы. Мы – есть, и будем всегда!

…Незаметно пришла зима. Однажды утром Рита проснулась от нестерпимо яркого света, бьющего по векам. Она испуганно подскочила. Комната была залита белым. Казалось, даже стены превратились из зелёных в салатовые, и всё выглядело каким-то праздничным, бесстыдно светлым и ликующим. Снег! Рита подошла к окну. Она улыбнулась снежному дню и подумала. Город накрыла радость. И прохожие, суетливо бегущие по тротуарам, словно прихорошились, припушились белым, закрыв всё тёмное и грязное, что в них было. Здесь совсем не страшно жить. Даже чудесно. Или душа наконец-то проснулась. На диване посапывал Некит, на улице закончилась осенняя муть с пузырящимися лужами и слякотью, тихонько выстукивают мгновения часы на стене, и хочется просто орать от счастья. Орать Рита не стала, боясь разбудить Никиту, а отправилась на кухню варить кофе. Нет, всё-таки Элохим не прав.

… Незадолго до Нового года Некит припёр с работы нечто огромное, завёрнутое в несколько слоёв прессованного полиэтилена. Вид у него был довольный, почти ликующий. Он, не раздеваясь, занёс загадочный свёрток в комнату.

– Ты знаешь, что это такое? – и, не дожидаясь ответа, почти по слогам продекламировал. – Это фикус Кришны!

Рите ни о чём название не говорило, она цветы не очень жаловала. Но, видя восторг Никиты, вежливо обрадовалась:

– Какая прелесть! А куда мы его поставим? Места мало.

– Я его к себе унесу. Он болен, бедолага подцепил вирус, пока ехал к нам, – Некит осторожно сдёргивал обёртку. Наконец он закончил, и Ритиным глазам предстало жалкое зрелище. Безобразно разлапистый, с полуиссохшими скрученными листьями, почти метровый монстр. Рита ахнула.

– Никита, это же цветок Фредди Крюгера! Какой кошмар. Унеси немедленно это чудовище!

– Да подожди ты, – Некит ласково тронул ржавую ветку рукой. – Из его листьев пил росу сам Кришна. Я его попробую вылечить.

– Видимо, Кришна это делал очень давно. Уноси! – Рите хотелось побыстрее избавиться от цветка. Какая-то тревога вдруг овладела ею. И брезгливость. Но Рита волновалась не от этого. Сердце сжалось так сильно, что она почти задохнулась. Опять две жизненные точки соприкоснулись – её и бесстрашной пловчихи Ляльки. Соприкоснулись. Хотя должны быть параллельными. Рядом, но не соприкасаться, не стягиваться в один тугой узел. А может, это она всё придумала? Всё равно, цветок какой-то тоскливый. Бедный Кришна…

Фикус благополучно перекочевал в квартиру Некита, и тот вечерами колдовал над ним, пытаясь сделать цветок достойным легенды. Рита не возражала. Одиночество рядом с Некитом не тяготило её. Она пыталась опять складывать строчки, иногда доводя себя умствованием до транса. И тогда становилось страшно. Словно сознание готовило её к чему-то ужасному. Карандаш выпадал из рук, блокнот откладывался на час или два, пока не приходил Некит из своей ботанической лечебницы. А Рита надолго улетала в бездонную зимнюю ночь Петербурга. Сознание оборачивалось назад, выпустив из себя только два ощущения – страха и ужаса. И ощущения эти опускались, как руки, нащупав какую-то форму – напоминающую форму ванны или большого корыта, до краёв залитую липкою и вонючею жижей. Ощущения, как руки, полоскались в ёмкости, в которой полоскался отвратительный синий бегемот, сжимая в пасти печальный фикус. Миг – и ощущения плескались уже рядом. И сознание Риты рвалось прочь, в пространство, но ощущения за сознанием этим тащили тяжёлое что-то, неподъёмное для неё.

Приходил Никита, довольный и весёлый, стаскивал Риту с подоконника и волок на кухню пить чай. Они дурачились, смеялись, любили друг друга, и, засыпая, Рита умиротворённо думала, что бегемоты живут только в зоопарке.

… В самый канун праздника, вечером, Рита наряжала пахучую разлапистую ель. У Некита оказалось полно старых, ещё советских, чудесных игрушек. Она радовалась – как же будет красиво! Неожиданно красный, обшарпанный немного с боков шар выскользнул из руки, шмякнулся на пол и разлетелся на мелкие осколки. Рита застыла, уставившись на сверкающее крошево. И внезапно подумалось, что праздника не будет. Вообще – ничего больше не будет. Взглянула на часы и ужаснулась – девятый час. А где Некит?! Рита достала из комода телефон. Абонент недоступен. Пять раз, десять… Сидеть и ждать оказалось невыносимым, и Рита вышла на улицу. Телефон взяла с собой. К вечеру подморозило. Подморозило и Риту. Она бесцельно брела сквозь тёмную сеть деревьев аллеи. Словно и не было настоящего. Его забрала Лялька-бегемот, утащила в вонючую скверну неожиданного горя. Где-то недалеко взвизгнула собачонка. Рита вздрогнула. Надо домой. Наверно, уже ночь. Темнота чернела, синела и лиловела, переходя в оранжевые фонарные пятна, точно в огненною сыпь. И сыпь эта расползалась по телу ознобом. Надо что-то делать, куда-то звонить, где-то искать.

Она вернулась домой. Зелёные стены встретили её стылой враждебностью – забыла закрыть окно. Не раздеваясь упала на диван, телефон рядом – на подушке Некита. «Элохим, я всё равно не попрошусь обратно. Я буду ждать». Рита встала, выключила свет везде, задёрнула шторы и снова легла, натянув на колени куртку. Закрыла глаза. Темно, пусто, чуждо. И тут в темноте вспыхнула искорка... Искорка с бешеной скоростью превратилась в пурпурный шар. Шар ширился, ширился, ширился, и наконец лопнул. Лопнуло все, разлетаясь осколками. Как разлетается калейдоскоп, когда цветные стёклышки уже не интересны. Или когда их разобьют. И падают они с таким мерзким, противным звоном.

Противный звон издавал телефон. Рита, не открывая глаз, поднесла его к уху. Без мыслей. Без страха. Просто потому что он звонил мерзко, и очень хотелось, чтобы перестал.

– Маргарита Весняк? Доброй ночи, это из полиции вас беспокоят. Никита Крупеня вам знаком? Кем вам приходится? – забубнил мужской голос. Голос явно очень хотел спать.

– Да, это я. Никита мой… мой муж, – ответила Рита ясно, но тихо. – А в чём дело?

Душа её, ошпаренная пурпурным шаром, горбилась, холодела, силилась обледениться, стать мёрзлой зелёной массой, как стены. Чувства биться перестали – тоже обледенели. Но рассудок – жил. И хотел поймать, хоть на секунду, зелёную надежду, отобранную у Риты сегодня вечером.

– ДТП. Пьяный водитель въехал в остановку. Вы на опознание сможете приехать? – поинтересовался голос.

– Опознание?.. А кого… опознавать?..

Шар лопнул. Давно. Бесстрашная Лялька - синий бегемот вцепилась в горло. Стало нечем дышать. Рита рванула оконную раму.

– Ну кого обычно опознают? Труп, конечно. Так вы приедете? Можно завтра утром, – голосу было всё равно, что нечем дышать. Он работу выполнял.

– Я приеду. Адрес скиньте. Утром приеду, – чуть помедлив, ответила Рита. Вздохнула напряжённо. Дожить бы до утра.

– Моя фамилия Смоляков, спросите на проходной. Отдыхайте, жду вас завтра, до свидания, – с равнодушной заботой попрощался голос и отключился.

Рита ещё минуту полежала, прислушиваясь. На улице вдруг забился ветер. Пришлось встать, закрыть окно. Она привычно села на подоконник. В зеленоватой нахмуренной комнате царил полусумрак. А за стеклом – Город. Петербург – это сон. Уже любимый, лучший, самый прекрасный на свете. Но – сон, над линией времени, над всеми её ощущениями и чувствами. С грустною многовековою усмешкой пялится он в окна своих жителей, отбирая и награждая, улыбаясь и свирепствуя. Обшарпанный и блистательный. И, как любой сон, он должен закончиться. И начаться заново.

Наутро случилась оттепель. Рита вязла, тонула в серо-слёзном месиве и предновогодних суетах прохожих. Пока добиралась до нужного адреса, устала, как вечный пилигрим. Встреча с Некитом – подарок, который ей передала по наследству Лялька Чёрная. Передала, а потом передумала. Или нет, может, Рита хотела забрать чужое? Это же был Лялькин шанс. Рита – Лялькин шанс. Ерунда какая-то… Она отвлекала себя, готовила к неизбежному, беспощадному. Куча мыслей по дороге, и глухая пустота в голове при входе в здание морга. Словно отключился весь организм. Патологоанатом, жалея Риту, приоткрыл лишь лицо. Чистое, не повреждённое травмой и смертью, спокойное. Рита поняла и приняла это спокойствие. Значит, так надо. Элохим говорил, он предупреждал. Но Рита всё равно не верит ему. Она молча кивнула в ответ на вопросительный взгляд следователя и отвернулась. И здесь тоже зелёные стены…

Выйдя на улицу, Рита вдохнула влажный воздух. Спазм, взявший её за горло внутри здания, отступил. Почему-то захотелось к Неве. Заглянуть в зеленовато-мутную бесконечность, сильно перевесившись через мокрые перила набережной. И даже упасть от этого перевеса туда, в спокойные равнодушные волны и смотреть со стороны или сверху, как куртка набухает стылой водой, становится не красной, а мокро-алой. Как наполняются влагой кроссовки и тянут, тянут на дно, где испуганный ил примет и в миг успокоится, насытившись.

Но Нева встретила как старую знакомую, в приветствии шумно лизнула гранит у её ног, откатила волну и по-старушечьи заворчала, когда Рита наклонилась над водой. Что, не надо? Не надо. Блеснула тускло-бледной бирюзой отражённого неба, засерела опять и покатила свои воды дальше. К другому берегу. И вдруг… Вдруг посыпался снег – горящий живыми невскими искрами, он, танцуя, посверкивал в кругу солнечного пятна, разорвавшего декабрьское небо. Неожиданно Рита рассмеялась. Так надо. И почти побежала к метро.

Вернувшись домой, она задумчиво прошлась по комнате, заглянула в кухню, поставила чайник. Заварила любимый Некитом чай – с бергамотом. Налила в две чашки и принялась ждать. Что-то должно произойти, она поняла это там, у Невы. Вечер сгустился, усталый, притулился на подоконнике. Ничего не случалось. Вечер совсем загрустил, глянул на Риту в последний раз зажёгшимся фонарём и поспешил прочь, оставив Город ночи. Чай остыл. Часы тикали. Рита пыталась осилить пустоту квартиры. Невыносимо. Погибельное молчание тишины, и только – тик-так, тик-так. Рита вылила чай в раковину. Наверно, надо проведать монстра, полить его. Некит бы расстроился, если цветок окончательно погибнет. Она сдёрнула ключи с крючка. Квартира Некита просто сшибла её запахом. Она пахла Им. И немножко ещё чем-то. Рита взяла на кухне бутыль с отстоянной водой для полива, отдёрнула штору и ахнула. На подоконнике стоял красавец-фикус. Не цветок Фредди Крюгера, как Рита обозвала его в первый раз, а настоящее прекрасное деревце. Оно окрепло, листья-колокольчики заярчились, скрутились в трубочки, серебристая кора мерцала при свете люстры. Да, из такого и пил Кришна воду. У Некита получилось. Влажная пелена затуманила глаза, и сквозь неё Рите показалось, что мелькнул какой-то маленький огонёк среди зелени, потом ещё один и ещё. Она резко оттёрла глаза и наклонилась ближе. На самом кончике скрученного бокальчика листа повисла росинка, и, дрогнув, стремительно полетела вниз. Росинка? Рита прикоснулась кончиком пальца к лужице на подоконнике, лизнула. Солоно. И откуда здесь роса?! Неужели?.. От неожиданности Рита упала на колени, согнулась, уронив лицо в ладони. Замерла на несколько секунд, потом, подняв к окну залитое слезами лицо, с улыбкой произнесла:

– Спасибо, Элохим, я знала, что ждала не зря. И я ещё подожду. Только не обмани меня…

 

 

 

2. Стихотворение написано в соавторстве¹Стихотворение написано в соавторстве