***

До утренних сумерек оставалось ещё около часа, а фонарщики, пряча носы от ноябрьской вьюги, уже торопились гасить фитили, словно хотели окунуть Невский в ночную пучину перед рассветом. Кабаки и трактиры давно отгуляли, пьяные да неудачливые, что оказались этой ночью раздеты-разуты, уж протрезвели и разбрелись по домам, даже самые любвеобильные господа и самые неутомимые проститутки – и те, прикрывши глаза, неслись к Морфею в вертиго французской карусели. В этот час Петербург будто отворачивался от обитателей, переставал замечать их, прикрывал глаза, чтобы немного вздремнуть до того, как встрепенётся от медного стона полковых труб.

Но пока было время. Самое время, чтоб нечистая делала своё дело.

Гаврила поёжился, почувствовав чей-то взгляд. Шаги позади. Остановился. Когда долго рыщешь, выслеживаешь кого-то, начинает казаться, что кто-то следит за тобой.

По другой стороне улицы, торопливо и как бы не замечая его, прошла баба, укутанная шерстяной шалью. Перебежав проспект, она пошла вдоль Большого Гостиного в сторону Думы, как вдруг от черноты одной из арок двора отделилась подозрительная фигура и, озираясь, побрела за ней по пятам.

«Куда же ты, бабонька, одна в такой час…» – подумал Гаврила, поправил воротник шинели и осторожно двинулся следом.

Они прошли вдоль закрытых торговых рядов, свернули на канал, который уже подёрнулся прозрачной ледяной плёнкой, перешли Гороховую, и баба с преследователем скрылись в Спасском переулке.

Гаврила подбежал к перекрёстку, выглянул: силуэт грабителя мелькнул, пропав во дворе. Гаврила метнулся туда, посмотрел на церковь в конце улицы – чёрный купол сливался с небом, бледно-золотой крест будто висел в воздухе – перекрестился и завернул во двор.

Он оказался между бараками и чередой чёрных лестниц длинного доходного дома, что тянулся до следующего проулка. Негодяй уже прижал несчастную к стенке, но, завидев Гаврилу, обернулся и встал посередине прохода.

– Шёл бы подобру-поздорову! – прикрикнул Гаврила, расстёгивая шинель. Он ожидал проклятий и перепалки, но грабитель молча стоял, словно ожидая чего-то.

Почуяв неладное, Гаврила опустил руку в расшитый карман. Обернулся. Следом за ним во двор завернули трое плечистых мужиков – двое в коротких тулупах, шапки на лоб, меж них явно главный, в куртке, с платком на лице. Ночь, а у него глаза блестят, будто светятся.

Не говоря ни слова, бандиты бросились на Гаврилу.

Он выхватил револьвер, выстрелил, сразил главаря наповал. Впопыхах взвёл курок, снова выстрел – второй подкосился, взмахнув руками.

Не успеть.

Рванул в сторону – нож свистнул прямо под бородой. Повалились. Хорошо, ухватил руку с ножом. Получил в харю – раз, два. Дотянулся до горла, потянул на себя да сдавил как следует. Мужик сразу обмяк, Гаврила скорей оттолкнул его и принялся подыматься.

Поняв своё положение, последний нападавший рванул наутёк. Гаврила поднял револьвер, прицелился меж лопаток бегущего, спустил курок, но мокрый кремень не дал искры.

– Гнида, – процедил он сквозь слипшуюся от крови бороду. Глянул на девку: молодая, но заморащая, она пряталась за деревянной лестницей барака. – Ты чего, дура, не убежала? А?

Вместо ответа она выпучила глаза и, глядя Гавриле за спину, истошно взвопила.

– Промахнулся, псина легавая, – послышалось позади.

Упырь стоял в распахнутой куртке, красное пятно расползалось по рубахе ниже груди. Платок съехал на шею, оголив дьявольское рыло, искажённое хищной, клыкастой улыбкой. Дрянь дело.

В мгновение тварь повалила Гаврилу и вдавила его голову в грязную зимнюю кашу, норовя впиться в шею. Он приложил кулаком по выпирающей челюсти, но дьявольское отродье это лишь раззадорило. Тогда Гаврила вцепился в мерзкую морду, палец попал под клыки, почуяв плоть, упырь стиснул зубы и принялся рвать Гаврилову кисть.

Боль, как резвая пуля, просвистела в висках и пропала. Свободная рука дотянулась до голенища, хрящи с костями хрустнули ещё раз, обрызгав его кровавыми каплями. Собрав последние силы, Гаврила примерился и всадил засапожный штык под рёбра адовой твари.

Она захрипела, завыла, изогнулась да рухнула замертво.

Кое-как привстав на колени, Гаврила стал обыскивать упыря.

– Кто таков… – шептал он, как заворожённый.

В глазах всё плыло, нестерпимо заныла рука. Гаврила попробовал встать, но рухнул, словно сбитый картечью.

Мелькнула девичья шаль. Она опустилась у одного из тел, скоро обшарила карманы и под свисты городового полетела прочь из двора. Небо светлело. Тёплый снег, словно пепел большого пожара, покрывал его душу прозрачной ледяной плёнкой.

Его поволокли. Вдалеке, как из-под воды, слышалась канонада. Будто он опять в Бессарабии, только на сей раз не он тащит раненых к перевязочному, а волокут его. Снова тихий, размазанный грохот. Гаврила попытался понять, сколько вёрст до неприятеля, но залпы теперь казались далёким перезвоном колоколов.

«До пушек-то с полверсты, а до звона мне уж не дотянуться…» – подумал он и провалился в беспамятство.

…

«Гаврила Богданыч упыря одолел! Ранен сильно…» – «Где фельдшер? Напился?! Так буди, сволота, окаянного!..» – «Тут резать надо. У меня пилы нет, а как, без пилы-то?..» – «Митька! Гоните в Обуховскую! Лекаря сюда, да чтоб с инструментом! На, Гаврил Богданыч, держись, дорогой, держись. Глотай. Водка…»

 

***

Андрей закрыл глаза, и пред ним снова предстала прекрасная Линг Хун. Она брела по берегу озера, напевая о красоте полной луны. Вдруг принцесса узрела волшебный цветок, столь же очаровательный, как она сама. Валторны оборвались, встрепенулась курьёзная флейта, и мягкое, чувственное контральто китайской принцессы распахнулось, заполнив зрительный зал.

Закончив партию, Линг Хун сорвала цветок. На публику обрушился град литавр, свет замерцал, задвигались облака. Принцессу поразило проклятье небес. Неотразимая Линг Хун стала простолюдинкой, не видать ей родного дворца, не выйти замуж за любимого принца. Безутешная, она плачет теперь… так чувственно!

Чудесные декорации меняют ночь на день, таинственный лес на замок, не прерывая действа. Вознеся свою длань к небесам, Линг Хун скрывается под сценой, её волнующий голос продолжает дрожать под плафоном театра. Публика рукоплещет. Он очарован. Сражён наповал.

Как немыслимо впечатляет прогресс! Как бесподобна юная Ада Степановна в роли соблазнительной китаянки! Не даром все мужчины столицы безнадёжно влюблены в эту бледную кожу и тонкую талию. Предложения руки и сердца, должно быть, сыпятся на неё каждый день. Но ведь она никому не давала согласия… Чудесный невинный цветок!

Публика так полюбила «Дивную птицу», что билетов было не достать, а спекулянты драли втридорога. Как удачно, что месье Ле Гак, дирижёр, заимел приступ подагры!

– Андрей Николаевич! За вами жандармы! На операцию требуют! – как гром среди ясного неба на него свалился голос больничного смотрителя.

И всё завертелось.

Рыжий молодчик в кепке набекрень, ожидавший на козлах казённой коляски, понёсся как сумасшедший. Он лихо заложил на Семёновский мост, чуть не сшибив прохожих, и полетел посередине Гороховой до самой Мойки. Вместо того чтоб урезонить очумевшего возницу, унтер-офицер, ехавший с ними, всю дорогу рвал глотку поперёк петербургской стужи, крича: «Разойдись!».

Коляска остановилась против чёрной кованой ограды, где в глубине небольшого сада скрывался одноэтажный дом. На проходной стояли два суровых жандарма. Слетев на тротуар с криками: «Да скорей же! Скорей!», Митька – так звали возницу – увлёк Андрея в подвальное помещение, где он и встретился с пострадавшим.

Измотанный грязный мужик в рваном жилете еле сидел на стуле, опустив голову набок, и тихо стонал. Его левая рука, перемотанная окровавленной тканью, лежала на столе. Выше предплечья был затянут ремень, очевидно, не давший бедолаге до сих пор истечь кровью.

Так же в комнате находились фельдшер и обер-офицер, который сидел рядом с раненым, не давая тому повалиться.

Андрей Николаевич немедля приступил к делу.

Зрачки еле реагировали.

– На стол его. Кипячёную воду, простыни чистые. Свету ещё. Помогайте, – последнее – фельдшеру.

Достал инструмент, разрезал рукав, затянул турникет.

– Курите? Как звать вас? Слышите меня? – попытался привлечь внимание. Реакции нет. – Вставьте ему что-нибудь в зубы.

Обнял руку, прокрутил нож вокруг неё, одним движением разделив плоть. Оттянул кожу крючками, чтоб не мешалась, и принялся пилить кость.

– Стоните-стоните. Эмоциям выход нужен. Почти всё, – подбадривал он несчастного, а сам дивился, смотря на кисть. Раны имели неестественный цвет, из них сочилась некая белёсая пена, шёл нетипичный болотный запах.

Кисть отскочила на пол.

Подвязав сосуды, Андрей Николаевич натянул кожу на культю, попросил стул и сел зашивать руку.

Тем временем в комнату внесли труп. Рот у него был распахнут, оттуда торчал частокол звериных клыков, глаза открыты, но белков не наблюдалось. От тела шёл кислый запах.

– Вы что, осатанели?! – заорал обер-офицер. – Вы куда его тащите?!

– Ваше благородие! Вы ж сами сказали с прохода убрать. Граф с минуты на минуту пожалует!

– На задний двор несите! И накройте его там! Ну! – крикнул он, погрозив кулаком, и тело спешно уволокли.

Когда Андрей Николаевич закончил шить, обер-офицер бесцеремонно выпроводил его за ворота и оплатил извозчика, не ответив ни на один из вопросов о странном трупе и природе ранения. Только оставил адрес, где навестить пострадавшего.

Андрей добрался до дома словно сомнамбула, прокручивая в воображении события этого утра. Он не спал уж тридцатый час. Ада Степановна совсем пропала из головы, хотя только вчера ему казалось, что он беззаветно влюблён. Что за странный кунсткамерный образец пришлось увидеть ему сегодня? Болезнь? Родовая особенность? Гипертрофия нижней челюсти, смещение надбровной дуги, необычная пигментация кожи… А зубы?

Он думал о них, лёжа в кровати до самого обеда, так ничего не поев. Голову уже будто пекло изнутри. Ему стало казаться, что клыкастый труп сидит в углу, а безрукий бородатый мужик ходит вдоль кровати из стороны в сторону и приговаривает: «Ай, хороша рука. Новая будет рука».

«Гигантизмус денталис», – решил лекарь, поставив подпись под императорским оттиском. В комнату вошли доктора, коллеги, стали поздравлять его с открытием новой болезни. Все глянули в окна – они почему-то выходили на Невский – и полетели гурьбой праздновать в ресторан.

…

Выспавшись и отдежурив смену в больнице, Андрей Николаевич первым делом поехал в злачный район Адмиралтейских верфей, чтобы навестить ампутанта.

В дворе лекарь наткнулся на выносившего помои розовощёкого Митьку, которого определили присматривать за калекой. Они разговорились, и жизнерадостный молодец с лихвой удовлетворил любопытство Андрея.

Оказалось, бывший полковой священник Гаврила Богданович служил во второй экспедиции тайной полиции. Он ловил сумасшедших убийц, дьяволопоклонников, сектантов, маньяков и имел особую чуйку на упырей, которые, по словам Митьки, нет-нет да вылазали на свет божий. А этого, что под покровом ночи похищал девственниц, Гаврила преследовал не первый год и наконец прихлопнул, за что непременно будет приставлен к большой награде.

Правда, Митька тут же добавил, что Гаврила Богданович совсем неспокоен, рвётся продолжать дело, хотя обер-офицер строго-настрого запретил ему выходить на службу.

Гаврила жил в небольшой, но отдельной комнате. Дома у него стояла кровать, узкий шкаф, стол со стулом да ведро с водой. Из тени красного угла укоризненно смотрел Николай Чудотворец в потускневшей барочной оправе. Ни зеркала, ни лучины, ни письменных или других принадлежностей в квартире не наблюдалось.

Сам Гаврила, похожий на исхудавшего медведя, сидел за столом и крутил здоровой рукой пистолет неизвестной Андрею марки. Крепившийся под стволом шомпол был меньше обычного, корпус непомерно раздут и закруглён, как бочонок.

– Интересный образец.

– Многострельный револьвер системы Кольера! – с радостью продемонстрировал свои знания Митька. – Последнее слово летальной науки!

– Не знал о такой.

– Спасибо, – калека протянул Андрею культю. – Что не дали кровью истечь.

– Такая служба, – он принялся разматывать повязку. – Гаврила Богданович, я прямо спрошу: тело этого… упыря будут осматривать? Препарировать?

– Митька, етить твой язык! – Гаврила замахнулся на болтливого помощника пистолетом. – Тфу! Ещё не хватало, резать чертей! Побойтесь Бога.

– Вы в своём уме? – вырвалось у Андрея. – Простите! Я хотел сказать, перед вами уникальный феномен человеческой природы…

– Отродье это нечеловеческое! – в сердцах воскликнул Гаврила, не дав ему договорить. – Нечистая сила через душу людскую пролазит! Нечего там препарировать.

Андрей был поражён до глубины души. Просто немыслимо!

– Да вы хоть знаете, что год назад издан анатомический атлас всего человека? Мы живём в эпоху прогресса! – распаляясь, замахал он руками. – Что бы то ни было, у него есть явное физиологическое проявление. Дайте мне его изучить, я вам помогу! Вы просто не представляете, сколько может рассказать труп! Это же научный прорыв!

– А что, Гаврил Богданыч! Господин лекарь дело говорит! – вставил Митька свои пять копеек.

– Ты-то молчи! – Гаврила взялся разглядывать швы на обрубке руки. – Конторским-то лишь бы дело закрыть, а я ведь впервые такое вижу, чтоб упырь вместе с людьми орудовал. Их там, верно, целая банда… Помочь, говорите, хотите?

– Если бы вы могли подать прошение, издержать тело.

– Вы, видать, не понимаете, как у нас дела делаются. Запрягай, Митька! На Митрофаньевский погост едем!

 

***

Лекарь оказался сметливый малый. Гордый только. Но что говорить, он лет на десять его, Гаврилы, помладше, четвёртый десяток не разменял. В молодости все гордые. Безбожник – вот плохо. Но разве можно оставаться человеком, ежедневно копаясь в человечьих кишках? Голова – молодая, умная, цепкая. А в душе пусто. И видно, гложет его пустота эта. Что говорить, всех гложет.

Тело они отыскали быстро. Благо, окоченевшие трупы бродяг и самоубийц лежат в Божьем доме, ожидая весны, когда земля отойдёт и их свалят в яму за оградой погоста.

Отвезли за город. У Гаврилы была самостроенная лачуга у леса за Волковским полем. Андрей Николаич поначалу протестовал, требовал везти упыря в больницу, презентовать докторам, но Гаврила быстро и по-простому разъяснил, в чьём ведении находится дело и что, пока доклад не увидит Граф, ни одна затрапезная вошь ничего не узнает.

Лекарь обиделся крепко, но уж слишком ему не терпелось приступить к работе.

Гаврила не мог на это смотреть. Только он завидел пилу, рука заныла и запульсировала, да и без того ковыряние в дьявольской твари казалось неправильным, противоестественным. Будто, вскрыв её брюхо, оттуда, как из сосуда Пандоры, польётся в мир само Зло.

Короткий день тянулся мучительно бесконечно. Под сумерки явился Митька с охапкой свечей и лампами, привёз перекус. Томительное ожидание продолжилось.

Андрей Николаевич прервался к полуночи: исписал весь дневник, листы кончились. Он устало опустился на лавку, выпил стакан воды и обратился к Гавриле:

– Вы говорили, человек упырём от укуса становится.

– Если в шею или близь того.

– Что ж, наш пациент стал таким по-другому. На теле нет укусов, зато есть масса надрезов. Ему делали венесекции долгое время, полагаю, несколько лет.

– Говорите по-нашему, Андрей Николаич.

– Ему регулярно добавляли в кровь какое-то вещество. Хирургически. Очевидно, кто-то изобрёл новый метод заражения этой… болезнью.

Гаврила погрузился в молчание.

«Что же за болезнь такая, что человек в дьявола превращается? – вертелось у него в голове. – Не болезнь, а проклятие. Кто осмелился играть с этим? А вон, такой же лекарь, хирург-аптекарь. Получил укус… Нет. Упырь человеческий облик теряет. Бегал бы, бросался на всех, как обычно, такого бы они быстро. Хотя эта тварь говорила сносно по-человечьи… Зачем ему девственницы?»

– Неужель бывают люди страшнее чёрта? – Гаврила прервал тишину окончанием собственных мыслей. – Ладно, едем на станцию, там заночуем. Завтра мне в город надобно, человека одного сыскать. Ты, Митька, оставайся с Андрей Николаичем, возить его будешь. Много ещё тут работы?

– Я только начал. Необходимо закончить описание, заспиртовать органы…

– Ладно, баста. Поехали!

…

Гаврила заехал на квартиру, чтобы накинуть пыльный мундир, и отправился по больницам составлять список хирургов. В Обуховской навёл справки про лекаря.

Оказалось, Разумов Андрей Николаевич был знатного рода. Вот чего его так корёжило рядом с Гаврилой. Не терпела дворянская душонка мужицкого обращения! Только ни поместья, ни душ, ни квартир – ничего ему, видимо, отец не оставил. Разве долгов, как водится, но этого Гаврила точно не знал. Зато понимал теперь, откуда у лекаря такой гонор и вечно задранный нос.

К вечеру, неприметно одевшись, Гаврила пошёл искать девку, которая заманила его той ночью в смертельный капкан. На второй день ему улыбнулась удача: он заметил, как знакомая шаль ведёт весёлого франта от Летнего сада к Невскому. Ясно – публичная девка.

Когда он приблизился, чертовка приметила слежку и понеслась по Садовой, не постеснявшись оттолкнуть ухажёра. Гаврила было бросился вслед, но шаль скрылась в толпе. Крепко ругнувшись, он нагнал франта и хорошенько расспросил о случайной знакомой.

Минуло несколько дней. Андрей Николаевич закончил возиться с трупом и вернулся в столицу, как раз когда у Гаврилы созрел план поимки блудницы.

Она торговала собой в пассаже мадам Ко-ко – галерее соблазна под открытым небом. Приличные с виду девушки прогуливались вдоль Летнего сада, кокетничая с одинокими презентабельными прохожими. Подцепив добычу, они уводили её на квартиры мадам неподалёку, а та экономила уйму денег на трактире, парадной части, обслуге, получая сверхприбыльное тихое предприятие, хоть её вертеп и не имел высшей категории по мнению искушённых петербуржцев.

Лекарю оставалось приодеться и увлечь девку, Митьке – проследить и доложить, ему – нагрянуть как гром среди ясного неба. Андрей Николаевич, конечно, противился, но стоило Гавриле пригрозить выкинуть все формалинные банки в канал, нехотя согласился.

Митька указал на парадную.

Готов ли Андрей для такого? Зря, может, он его впутал?

Смотрящий, что сидел на лестнице меж этажами, полез поперёк и тут же получил кулаком в висок. Потянулся за ножом, но Гаврила раздавил его руку, поломав несколько пальцев, узнал, в какой комнате лекарь, и яростно избил до потери сознания.

Надо скорей наверх. Отравит ещё, чертовка. Или пырнёт иглою.

Гаврила затарабанил в дверь так, что затряслись стены. Послышался взволнованный бубнёж, дверь открылась, Андрей Николаевич стоял взъерошенный, без сюртука, жилетка расстёгнута, со щёк сходил алый налив.

Только Гаврила зашёл, девка, что была в одном нижнем платье, вскрикнула и, дрожа, вжалась в угол.

– Марфа Петровна, не бойтесь! – всполошился Андрей. – Он вам нисколько не угрожает!

– Будешь визжать – сразу убью, – заупокойным басом прогудел Гаврила, пригвоздив проститутку взглядом к стене.

– Он шутит! Послушайте, нам нужна ваша помощь, – не унимался лекарь.

Он попробовал подойти к ней, протянув руки, она схватилась за кичку – в руке блеснула игла. Гаврила достал револьвер и прицелился.

– Ну всё! Это перешло все границы! – не побоявшись, лекарь повернулся к проститутке спиной, загородив её от Гаврилы. – Прекратите! Вы ведёте себя как животное! Как бешеный пёс!

– Молодой ты дурак, Андрей, – Гаврила нахмурился, скрывая обиду. – Как котёнок слепой. Ты спроси, сколько людей они укокошили в подворотнях. Сколько ограбили?! – он выстрелил взглядом в девицу: – Скольких на нож посадили?! А?

– Я ни к чему не причастна! – в горле девки звенели стеклянные нотки истерики. – Этот зверь с Ткачихой дела имел! Ему люди потребовались – она нас направила! Мы его первый раз видели! Так ты и убил всех! И меня убьёшь… – она обхватила голову и опустилась на пол, захлёбываясь слезами. Какова актриса!

Андрей Николаевич всплеснул руками, укоризненно смотря на Гаврилу.

«Чего удивительного, что следы ведут на самое дно Петербурга? – думал он. – Лекарю туда нет дороги, пора прощаться».

– Достаточно вам?

– Достаточно, – Гаврила убрал пистолет. – А ты смотри, Андрей Николаич. Во грехе нет любви. Только отрава.

 

***

Совершенно неожиданно для себя Андрей оказался счастлив.

Волшебная ночь с Марфой Петровной отделила сумасшествия последних дней от него сегодняшнего, подарила спокойствие, томление, сладкую негу. Как всё-таки хорошо влияет на ум удовлетворение простых природных потребностей!

Здоровая, юная, с налитыми розоватыми ляжками, Марфа была совсем не похожа на чахоточных красавиц высшего света. Она манила беззащитностью, открытостью, возбуждала желание помочь, защитить.

Тем более, что Андрей перестал считать деньги: очень скоро их будет в избытке. Он вернёт себе доброе имя, станет известным…

Ледяной порыв ветра плюнул мокрым снегом прямо в глаза, превратив мысли в холодную овсяную кашу, и заставил Андрея поторопиться. Весь день он переписывал дневниковые записи, составляя статью, но к вечеру рука отказалась писать, в голове сладко запела Ада Степановна. Тогда Андрей подумал, что этой ночью он так же мог бы избавить несчастную Марфу от мерзости её греховного ремесла.

А вот и она, увидела его издалека, бежит. Какая милая. Нужно скорей увести её с этого холода.

– Андрей Николаевич! – Марфа схватила его за рукав. – Друг ваш, Гаврила, в беде.

– Что? Как вам известно?

– Мне птичка весточку принесла. Его ткачи схватили, он в подвале у них.

– Но откуда…

– Вы сказали, и мне понятно стало теперь, – юная девушка крепко вилась в руку Андрея, – кто тех девочек забирал.

– Марфа, дорогая, – он обнял её за плечи. – Клянусь, вы под моей защитой. Расскажите мне всё.

…

Андрей Николаевич примчался в жандармскую канцелярию так быстро, как только смог. На его счастье, обер-офицер, не давший Гавриле погибнуть той ночью, оказался на службе. Он побелел лицом, узнав, что Гаврила пленён в Вяземской лавре, поднял на седло двух жандармов и, усадив лекаря в коляску, приказал гнать на Семёновский плац.

О трупе упыря и других приключениях Андрей умолчал.

Переговорив с пехотным капитаном семёновцев, ротмистр – таков был чин обер-офицера – взял под командование взвод солдат и приказал им выступить на Сенную площадь.

Всю дорогу военный обкладывал Гаврилу отборной армейской бранью. Оказалось, тот служил священником в Семёновском в Бессарабии, где ротмистр командовал эскадроном. В Валахии Гаврила с солдатами напоролись на целую деревню упырей. Драгуны ротмистра подоспели, но поздно – Гаврила Богданович взял грех на душу. После бойни он сложил сан и пошёл рядовым.

Когда через несколько лет в Петербурге объявился первый упырь, ротмистр, недавно примеривший голубой мундир, взял Гаврилу на службу в Третье отделение.

«Ведь он несчастный человек, – подумал Андрей, – искорёженный противоестественными условиями. Шоры религии, шоры муштры, шоры войны. Одни клетки, одни загородки, одно несчастье».

Дело близилось к сумеркам. Людей на площади было полно, повсюду сновали мастеровые, лавочники не думали сворачиваться, народ расхаживался, распевался, разворачивалась гульба. Грозный взвод совершенно терялся в многоликой толпе.

Ротмистр дал отмашку – две шеренги солдат ступили на землю Вяземской лавры.

Вопреки названию, Бога здесь никогда не видали, и всякий приличный петербуржец старался обойти её стороной. Тринадцать огромных убогих домов, построенные для городской бедноты, являлись главным рассадником чахотки, профессионального нищенства, сифилиса и бандитизма столицы.

Многие местные обитатели, находясь в отрешённом подпитии, даже не сторонились солдат. Бедняки подбирали ноги, размалёванные девки дразнились платками да ягодицами, злобные пьяные мужики с вызовом таращились на военных.

Даже за их штыками Андрею стало не по себе.

Они почти дошли до двухэтажного кирпичного флигеля, где располагалась банда ткачей и томился Гаврила, как вдруг с верхнего этажа ротмистра обдало содержимым ночного горшка. Он рассвирепел, построил солдат, толпа уродливых людей сгущалась, выкрикивала оскорбления, началась толчея. Ротмистр дал предупредительный над головами, кто-то заорал: «Убили!», какой-то вусмерть пьяный тип шмальнул в ответ, тоже в воздух, и понеслось.

«Отставить штыки! Прикладами их! Бей эту сволочь!» – запрыгнув на коня, орал ротмистр.

Еле выбравшись из ужасающей потасовки, Андрей побежал в логово ткачей.

Весь первый этаж занимали доходные комнаты, доверху набитые грязными, в безобразном состоянии людьми. Даже проходные – и те были забиты койками, залиты мочой, заполнены болезненным кашлем.

Отыскав подпол, о котором говорила Марфа, лекарь спустился вниз. На удивление, подвал оказался весьма обставленным: пианино, стол для игры в карты, бочка, матрац в углу. Там и лежал Гаврила, избитый и связанный.

– Андрей Николаич! Глянь, кого мне Бог послал, – прокряхтел пленник. – Какими судьбами?

– Публичная девка меня послала, которой вы брата убили, – не удержался от укола Андрей. – Вы ранены?

– Нет. Так, рёбра пересчитали. Где пистолет мой?

– Не знаю. Необходимо задержать Ткачиху! У неё в сейфе лекарство, на которое упырь обменивал девушек!

– Откуда знаешь?

– Потом, Гаврила Богданыч! Потом!

Как Марфа сказала, так и случилось. Воспользовавшись беспорядком, банда ткачей сбежала, растворившись в соседних корпусах и на улицах города, задержать Ткачиху не удалось. Однако в кабинете, до которого она не успела добраться перед побегом, Гаврила нашёл пистолет, а Андрей – заветный сейф, где хранилось «лекарство».

Пока лекарь тужился поднять чугунное хранилище, Гаврила перерыл секретер, обнаружив бумажку с цифрами и надписью «Сейфъ». Андрей Николаевич аккуратно извлёк металлическую коробку, в которой лежало несколько пузырьков с красной жидкостью и инъектор Паскаля.

– Дорф! Где ты, дьявол?! – крик ротмистра донёсся до них сквозь стены.

– Кого это он?

– Меня. Припрячь-ка это всё, – вместе с коробкой Гаврила сунул лекарю бумаги Ткачихи.

– Дорф, твою родительницу! – дверь чуть не слетела с петель. – Вот ты где!

Гаврила вытянулся, вздёрнув нос и отведя взгляд.

– На гауптвахту захотел?! Отвечай!

– Никак нет, ваше благородие!

– Ты понимаешь, собака бешеная, что Граф мне за такое эполеты сорвёт?! Или голову!

– На мне вся вина! Свою голову отдам за честь мундира вашего! – отчеканил Гаврила в ответ.

Ротмистр подошёл вплотную.

– Всё, Гаврила, кончено дело. Ткачиху мы сыщем. А ты пока посиди-ка в отставке. От греха подальше.

…

Митька отвёз их на квартиру Андрея.

Гаврила Богданович, конечно, пропустил слова об отставке мимо ушей. Он уверял, что дело о похищении девственниц стоит поперёк горла начальства давным-давно, что Граф всё чаще интересуется его ходом, и закрытие оного будет великим подарком на рождество всем высшим чинам экспедиции.

– Да кто такой этот ваш Граф? – не выдержал Андрей, в очередной раз услышав таинственное прозвище.

– Кто такой… – Гаврила отчего-то замялся. – Генерал Бенкендорф Александр Христофорыч, начальник тайного сыска и жандармского корпуса. Он как графа получил пять лет назад, так и зовём. Ни сердца, ни живота не жалеет, всё ради службы… Такой человек с других как с себя требует, со всей строгостью. А этим лишь бы дело скорей подшить да новые эполеты, – он сплюнул в слякоть тротуара.

Приехали. Гаврила сел читать дневники Ткачихи, Митька затопил печь, Андрей принялся изучать таинственную субстанцию.

Жидкость напоминала кровь, но не сворачивалась. Рассмотрев её через лупу, Андрей обнаружил, что капля была покрыта тончайшей зеленоватой плёнкой.

– Она лечила чахотку, – подал голос Гаврила. – Глазным капанием, два раза в день.

– Думаете, он хочет создать лекарство?

– А?

– Это кровь, смешанная с другим веществом. Полагаю, с ядом, который образуется у больных в дёснах. Он – возбудитель, кровь – переносчик, – Андрей не заботился, что Гаврила что-то поймёт, говорил для себя, чтобы упорядочить мысли. – Вот зачем девственницы: ему нужна здоровая кровь… Вы говорили, что упыря можно убить в голову или сердце. В этих случаях кровообращение останавливается. А если нет, заживает как на собаке? Быстрое заживление плоти, излечение… Всё есть яд и лекарство, зависит от дозы. Должно быть, он ищет ту грань…

– Ты, Андрей Николаич, всех по себе судишь.

– А вы по себе. И что, вы теперь всё время мне «тыкать» будете?

– Простите, высокоблагородие, холопа! – Гаврила хлопнул себя по колену. – Только вы не думайте, что к вам за это «вы» лучше относятся! А перед Богом все равны.

– Вы с вашим Богом совсем ослепли. Думаете, это маньяк, сумасшедший, демон! Он умён, образован, пользуется самыми прогрессивными инструментами. У него должны быть другие цели.

Ничего не ответив, Гаврила продолжил листать записи.

Необходимо было развеять сомнения, поставить эксперимент. Андрей послал Митьку за курицей или зайцем, но тот сказал, что знает, что делать, вернувшись с целой связкой живых крыс.

Попив светло-красной жижи, первая подопытная чихнула, запищала и прыгнула со стола на халат Андрея. Он крикнул в ответ, сбросив бешеную на пол. Тогда злодейка метнулась к Гавриле, где её и накрыл мужицкий сапог.

Андрей внимательно изучил останки, придя к выводу, что вещество вызвало немедленную деформацию челюсти, увеличение зубов, возможно, некоторые мускульные изменения.

– Ткачиха выходит тоже упырь? – спросил он.

– Нет. Та ещё тварь, но человеческая. Я с ней личный разговор имел, пока они меня не… – Гаврила почесал затылок.

– Значит, я прав, дело в дозе.

– Глядите! – Гаврила подскочил на стуле, поднеся записи поближе к глазам. – Она приставила за упырём слежку, хотела узнать, где он держит лекарство. Девочек отвозили за Театральную площадь, там пересаживали в карету, упырь возвращался с пакетом. Господи, каждый месяц…

Отложив бумаги, Гаврила опёрся о стену, растерянно глядя в пустоту перед собой. Андрей подошёл к столу, перелистнул записи, и тревожная растерянность от неясно знакомых дат превратилась в пугающее понимание. В эти дни в Большом давали его любимую оперу – «Дивную птицу».

…

После первого действия Гаврила Богданович удалился, позволив Андрею вручить всё внимание неотразимой Аде Степановне, несчастной Линг Хун. В прошлом акте она потеряла титул, отец-император забыл её. Теперь на сцене красавец Янг, её жених. Он чувствует, что Линг Хун жива, и хочет поймать волшебную птицу, чтобы та помогла отыскать возлюбленную.

Его тенор вибрирует высоко, звонко, но вот издалека слышится тихое пение Ады, как сладкий щебет, – душа течёт, плавится, как шоколад.

Волшебная птица рассказывает принцессе, что она сама может стать дивной птицей, вернуться к отцу во дворец, снова быть рядом с любимым.

Поднятые скрипками волны захлёстывают аудиторию, Ада Степановна раскрывается, поднимается голосом вверх, громче! – и подобно божественной Афродите поражает, испепеляет сердца! Какая партия!

Другие актёры перестают производить впечатление. Публику не трогает баритон императора, принц звучит как-то фальшиво. Слышится шёпот, недовольный скрип стульев, но вот на сцене снова она. Орёт туба, долбят литавры, тарелки – Линг Хун разбегается, прыгает со скалы! Если любовь слаба, не раскрыться крыльям, погибнет…

Ада скрывается за кулисой, цепляет тончайший, едва видимый трос и взмывает над сценой, раскрыв дивные крылья!

Истерика. Рёв. Гром оваций. Жар глоток. Топот чёрных подошв.

Все желают её. Мечтают упасть на колени. Подохнуть у её чувственных белых ног.

А ведь прекрасной Аде может грозить опасность. Если тот, кого они ищут, бывает на Птице, он обязательно очарован солисткой. Она не замужем, и если… Какое если, конечно, невинна! Значит, она под угрозой!

Набросав короткую записку, Андрей вручил её капельдинеру, вложив ему в кулак пять рублей.

– Сейчас же доставьте, – и бросился кружить по фойе.

Андрей был уверен, что в этот раз она пригласит его. Так и случилось.

Звуки сделались приглушёнными, ладони похолодели, сердце затрепетало перед столь долгожданной встречей.

Ада Степановна сидела напротив зеркала, снимая грим. На украшенной перламутром шляпке покачивалось павлинье перо, бледные плечи были обнажены, тонкие руки изящно порхали над блестящей горой сокровищ из флаконов и пудрениц.

– Вы написали, что мне угрожает убийца, – произнесла Ада, не отрываясь от зеркала. – Недостойная шутка, чтобы привлечь внимание дамы. Извольте объясниться.

– Простите…

– Говорите правду, – она лишь слегка подняла тон, посмотрев на его отражение, а Андрей влюбился мгновенно и навсегда.

– Я использовал этот предлог, чтобы увидеть вас, признаюсь, – затараторил он, удивляясь собственной искренности. – Но скоро я буду очень богат и известен, поверьте! И вам вправду может грозить опасность! Мы преследуем упыря или кого-то, кто похищает девственниц…

– Кто вы? – Ада повернулась, не отпуская теперь его глаз.

Кажется, что-то разбилось, но Андрей не мог вынырнуть из этой липкой бездны сладостного покоя. Глупое ничтожество, он даже не представился перед ней.

– Разумович, Андрей Николаевич. Лекарь, хирург, потомственный дворянин…

– Сидеть.

Андрей повиновался.

– Не отворачивайтесь. Говорите, что вам известно об упырях.

…

– Это поразительно! – чудесная Адочка отклонилась назад, звонко захохотав. – Вы обязаны познакомиться с князем, моим покровителем. Он страстно увлекается медициной, уверена, он будет от вас в восторге! Поедемте к нам на ужин, сейчас, на Васильевский!

Её рука лежала у него на колене. Совершенно точно, он был счастливейшим человеком на свете.

– С удовольствием, но меня ждут…

– Я не приму отказа. Одевайтесь и ждите карету за театром.

Взмахнув изумрудными атласными крыльями платья, Ада Степановна вспорхнула, сказав, что Андрею пора уходить. Он с радостью побежал на улицу, отдал мальчишке две копейки за сохранённое пальто и стал ожидать кареты.

– Если эта змея из дворян, дело совсем дрянь, – голос Гаврилы неожиданно прозвучал за спиной.

– Ты не поверишь! – отчего-то Андрей проникся тёплым чувством к этому грубому, неотёсанному мужику. – Я еду на ужин к князю с самой Адой Степановной!

Не в силах сдерживаться, Андрей обнял Гаврилу.

– Но-но, погоди…

Рядом остановилась блестящая лакированная карета, позади на запятках громоздились два казака. Бархатная перчатка поманила Андрея, и он тут же запрыгнул внутрь.

– А вы Гаврила? Садитесь, едем с нами, – любезно пригласила Ада Степановна.

– Простите, служба.

Ада высунулась из-за открытой дверцы:

– Я настаиваю.

Повисло молчание, над крышами заливалась вьюга.

– У певуний ведь слух хороший, – прогудел наконец Гаврила. – Прошу простить.

Ада замешкалась на мгновение, а потом хлопнула дверью, сорвано крикнув: «Поехали!». Её лицо стало белее рисовой пудры.

– Он не подчинился, – растерянно произнесла она мимо Андрея, и он только сейчас понял, что рядом сидел кто-то ещё.

– Не тревожься. Он просто жандарм.

Мягкий, немного урчащий мужской голос звучал в темноте коляски. Андрей слышал слова, но не мог ни повернуть головы, ни осознать услышанное. В обществе Ады Степановны всё остальное меркло, размывалось, становилось бессмысленным. Какая разница, что вокруг, если она рядом?

– Отпусти ты его. Представь нас.

 

***

Андрей Николаевич показался дома под вечер. Зашёл, зажёг свечу второпях да охнул, заметив сидящего на кресле Гаврилу.

– Ну что, Дон Жуан, доплясался?

– Господи! Вы тут, – водрузив на стол дорожную сумку, лекарь принялся нагружать её бумагами из секретера. – Вы не поверите, какая удача мне улыбнулась!

– Упыря выкрали и лачугу мою сожгли, – отрезал Гаврила, поднявшись.

– Не волнуйтесь, – Андрей Николаевич отвёл взгляд. – Тело в сохранности. Да, не могли бы вы дать мне хотя бы один флакон той субстанции…

Гаврила одной рукой сгрёб лекаря за грудки, тот повис, едва касаясь носками пола. Его лицо было бледным, сухим, губы дрожали. Он пытался улыбаться, но зрачки панически дёргались. Совершенно не в себе. Тут что-то не чисто.

– У кого в сохранности? У князя?

Гаврила отпустил Андрея. Тот поправил воротник, прокашлялся и продолжил запихивать бумаги в сумку.

– Вы же необразованный, не понимаете. Князь умнейший человек, исследователь, меценат. Он спас Аду от смертельной болезни! Мне предоставят место, субсидии, лабораторию. Я буду творить науку!

Не сдержавшись, Гаврила вмазал Андрею в зубы. Он повалился, кое-как встал на четвереньки, от разбитых губ до самого пола потянулась склизкая кровяная жижа.

– Прибить бы тебя прямо здесь.

– Давайте, убейте врача! – Андрей встал на колени, размазав кровавые сопли по рукаву сюртука. – Принесите ещё одну жертву вашему богу! – от крика кровь стала хлестать пуще прежнего. – Вы же и есть убийца. Вы же сам – дьявол. Вот вы кто…

Андрей зарыдал.

«Совсем ума лишился», – подумал Гаврила, сказав на прощание:

– Берегись, Андрей Николаич, ой берегись.

…

Чёрная бездна небытия, которую увидел Гаврила у князя в глазах, будто поселилась внутри, разглядывая теперь его самого.

Гаврила подкараулил его на Невском, в большой толпе, крикнул, что тот обронил что-то ценное, передав пустой футляр от дьявольского «лекарства» через лакея. Князь узнал коробку, впился в Гаврилу мёртвым, змеиным взглядом – и бывшему полковому священнику всё стало ясно.

Теперь он стоял перед большой лакированной дверью из красного дерева – самой главной, самой грозной, самой несокрушимой дверью Третьего отделения. Гаврила не находил себе места: второй раз в жизни ему предстояло иметь разговор с кровным отцом.

Его пригласили.

Идеальный квадрат комнаты разделялся пилястрами на равные зоны, против окон висели огромные зеркала, тяжёлые парчовые шторы были распахнуты. Граф сидел в центре комнаты за массивным столом, покрытым бордовым бархатом. Вся его фигура, размытая и перевёрнутая, отражалась в полированной мозаике паркета.

– Ваше Высокопревосходительство, позвольте доложить!

Александр Христофорович въедливо оглядел вошедшего.

– Говорите, что за дело вы не можете сообщить прямому начальству?

Чеканным шагом Гаврила подошёл к столу, передав Бенкендорфу письмо. Граф развернул бумагу и, покосившись на адъютанта, погрузился в чтение. Вскоре его усы дёрнулись, он прокашлялся, бегло проскользил до конца и удивлённо посмотрел на Гаврилу:

– Понимаете, кого вы подозреваете?

– Так точно. Не подозреваю – уверен. Это вопрос безопасности Государя Императора и самого Государства.

– А доказательства? Или я должен верить вам на слово?

Гаврила замялся.

– Неужели вы полагаете, что я буду врать вам, – растерянно прошептал он.

– В следствии необходимо не полагать, а располагать фактами. Вы же располагаете своим словом против его.

– Но…

– Никаких «но», – не повысив голоса, Граф заставил слова звенеть в падугах комнаты. – Я приму к сведению ваш доклад, а вам не по рангу заниматься такими делами.

– Ваше Высокопревосходительство…

– Дорф. Я знаю о ваших успехах. И о беспорядках, которые из-за вас учинили. Смотрите, чтобы ваши проступки не перевесили ваши заслуги. Посмотритесь в зеркало.

Гаврила глянул на заросшего, помятого мужика с грязными волосами и следами побоев, что стыдливо отражался в роскошном интерьере высокого классицизма.

– Приведите себя в порядок и возвращайтесь к службе. Соответствуйте вашей фамилии, – Граф кивнул на камин: – Бумагу сожгите.

– Слушаюсь.

…

Гаврила пошёл в дорогую цирюльню. Велел сделать ему пышные бакенбарды с усами, гладкий подбородок, вымыл и вычесал голову, напомадил как следует. Ещё купил флакон духов – за сим приказ отца он счёл выполненным.

На улице князя не порешить – казаки не позволят. А в высшем свете требовалось выглядеть прилично.

Гаврила собрался ударить в самый нежданный момент: семнадцатого в Зимнем приём для особых господ, князь будет там.

Стащив в канцелярии казённые эполеты, Митька пошил офицерский жандармский мундир. Гаврила запрятал его в сумку, зарядил револьвер, оделся по-рабочему, замотавшись шарфом, и пошёл на дело.

Он повторил хитрость одного арестанта-шпиона, однажды проникшего в императорскую резиденцию.

Смешавшись с толпой грузчиков и рабочих, что постоянно сновали туда-сюда со стороны конюшен дворца, он примелькался, схватил мешок, потащил со всеми. Раз-два – и на кухне. Обозы отъехали, а он уже тащит доски на внутренний двор. Там и схоронился.

Стемнело быстро. Гаврила переоделся в офицерскую форму, пристегнул старые ордена, которые никогда не носил, и стал ломиться обратно на кухни. Обматерив лакея за то, что закрыли дверь, пока он дышал воздухом, Гаврила Богданович прошёл в здание Эрмитажа.

Слава Богу, Государя нет во дворце.

Время уже подходило. По протоколу гости должны были заканчивать ужин и скоро подняться в павильоны второго этажа. Гаврила взбежал наверх, громко крикнув:

– Ну что, братцы, готовы?

Двое гвардейцев с одной стороны, двое, верно, с другой. Он пошёл по галереям, якобы проверяя двери. Везде закрыто. Хорошо – не сбежит. С лестницы послышались разговоры.

Сквозь холодные окна пустующего висячего сада Гаврила наблюдал за пришедшими. Мелькнуло змеиное лицо князя, павлинье перо его певички. Пришло время действовать.

Один выстрел. Потом – на лестницу, на канал, там Митька на лодке. Уйдут, даст Бог. Скроются.

Гаврила завернул в галерею, до толпы оставался десяток саженей. Быстро пошёл, расстёгивая мундир, как вдруг глаза в глаза встретился с Андреем.

– Берегитесь! – вскрикнул он, хватая Аду за плечи.

– Лежать! – заорал что есть мочи Гаврила, пытаясь выцелить князя.

Поздно. В панике, гости ринулись прочь.

Обернувшись, Гаврила прострелил одному гвардейцу бедро, также, не убив, положил второго, и бросился в погоню. Люди побежали по кругу, выхода не было.

Князь пытался ломать закрытую дверь в конце коридора, Ада и Андрей закрывали его, перед ними встали стрелки. Раздался залп, одна пуля отколола нос мраморному Нерону, вторая пробила руку Гаврилы.

– Мне уж без надобности… – усмехнулся он, двинувшись дальше.

Гвардейцы выхватили шашки, но не добежали, сражённые безжалостным револьвером. «Три патрона», – дал Гаврила отчёт.

Князя было не выцелить, он глянул на Аду, нажал на курок – лекарь бросился, закрыв собою проклятую ведьму. Пуля попала ему в плечо, князь выбил дверь, и все они скрылись в помещеньях Зимнего дворца. Дело дрянь.

Гаврила подбежал к дверям, выглянул: бледнеющий Андрей Николаевич стоял на пути в небольшой оружейной комнате, остальные бежали дальше.

Лекарю хватило удара. Сказав, что всё образуется, Гаврила приготовился к встрече с князем. Впереди была анфилада крошечных кабинетов, двери в конце заперты – значит, дьявольское отродье недалеко.

Гаврила сделал несколько медленных, аккуратных шагов, перед ним выскочила певичка, раздался выстрел. Он выстрелил в ответ, но рука не послушалась, и вместо головы ведьмы пуля разбила масляный светильник. Спину будто проткнули штыком.

Гаврила повалился, хватая воздух – стало неимоверно сложно дышать.

– Больше вы никого не убьёте! – проблеял Андрей Николаевич, отбросив от себя пистолет.

Комната начала светиться – это угощённый министерскими докладами и красным деревом огонь расходился на обои, портьеры, паркеты и перекрытия. В императорскую резиденцию вгрызался жадный пожар.

Князь велел всем уйти, а сам задержался. С интересом рассмотрев револьвер, он выпустил последнюю пулю в колено бывшего полкового священника.

– Огонь очищает, – дьявол улыбнулся в искреннем упоении. – Тебя заждались на том свете.

В ту ночь Петербурге разразился пожар, страшнее которого город ещё не знал.

 

***

Прошло два месяца.

Петербург-перевёртыш сбросил с себя саван событий прошедшего года, переждал длинные январские ночи под слякотным одеялом и теперь светлел с каждым днём, призывая солнце вставать всё раньше.

Был конец февраля. Намедни потекла и застыла капель, фельдшер стал курить новый, вонючий табак, повариха перепутала кастрюли, и вся больница поела офицерских щей со свининой. Андрей Николаевич собрался на выписку.

Опираясь на трость – ранение под лопаткой, а отдавало в ногу, – он вышел на обводный канал, где его ожидала княжеская карета.

– Где Ада Степановна? – тревожно спросил Андрей, устроившись напротив своего покровителя.

– Умерла, – будничным тоном ответил тот. – От чахотки.

Мир вокруг Андрея будто начал разваливаться, разлетаться в разные стороны.

– Моя ошибка, – спокойно продолжал князь. – Я был уверен, что её организм выработал достаточную резистенцию, не стоило заражать её так рано. Но, – он посмотрел на Андрея с фальшивой улыбкой, – кто не экспериментирует, не получает результат, так ведь?

– Вы её убили.

– Прошу вас! Вы всё ещё под влиянием её чар. Во-первых, я её создал. Если бы не я, она давным-давно бы загнулась в каком-нибудь грязном притоне. А во-вторых… Признаю, Ада была моим любимым цветком, я даже выпустил её в свет, но, когда вы увидите весь цветник… О! Вы окажетесь в полном восторге!

– Я не стану вам помогать. Я наложу на себя руки.

– Тогда мне придётся сделать вас упырём. Будете подчиняться беспрекословно, как Аде. Но мне бы очень этого не хотелось: они глупеют, моторика ухудшается. Вы молоды и наивны, но вы же талантливый врач, – князь картинно покачал головой. – Когда вы увидите лабораторию и поймёте, на что способны, мы снова поговорим.

– Вы не упырь. Кто вы?

– Мы ведь с вами похожи. Я тоже должен «благодарить» отца за то, кем я стал. И, как вы, его презираю.

– Откуда вам знать?

– Вы сами говорили. Не помните?

Внезапно Андрей осознал, что многие сны в лихорадке больничной палаты были реальны. Он понял, что предал Гаврилу, он вспомнил, на чьих руках кровь.

Тем временем князь продолжал:

– Мой отец был алхимиком при валашском господаре. Он мечтал открыть секрет вечной жизни и ради этого принёс в жертву собственных детей. Однако природа решила по-своему. Не знаю, ошибся ли он, или то была кара небес, но он погиб, а мы… мы стали бессмертными.

Собравшись наконец с духом, Андрей бросился в бой. Князь поймал его шею, в ответ Андрей воткнул ему в руку скальпель, но враг даже не повёл бровью. Голове стало не хватать воздуха, и лекарь провалился в гипоксический сон.

…

Через несколько дней они приехали в имение князя.

Усадьба колоссальных размеров, напоминавшая античный дворец, громоздилась на живописном холме, окружённая бесконечным английским парком. Против неё, через реку, гнездилось кладбище, за которым начинался тёмный еловый лес.

Минуя полуобнажённые статуи добродетелей, они поднялись по парадной лестнице, прошли роскошные залы парадной части, пришли в гостевую, где князь запер Андрея на ключ.

Его охватило отчаяние. Как можно было так заблуждаться? Ведь он был уверен, что делает благо. Что стало с Марфой?

Ах, если б начать всё с начала! Он остался бы с ней. Как просто было сделать её счастливой! Она бы рожала детей, он врачевал бы и был счастлив до конца дней…

В глубине дома раздался страшный грохот, затряслись стены, на пол полетела посуда. Андрей бросился к закрытой двери.

 

***

Князь подошёл к могиле Ады Степановны неторопливой походкой. Вероятно, он желал побыть с ней наедине, но кто-то потревожил их таинство.

– Ты кто, могильщик? – не глядя, он рыкнул на упыря, что возник в стороне.

– Могильщик, – прошипел Гаврила сквозь кривые клыки, взведя револьвер.

Под чёрной шляпой виднелось лысое, обглоданное огнём лицо, всё в струпьях. Челюсть не закрывалась, дёсны сочились желтоватой секрецией.

Прогремел выстрел.

Пуля вошла аккурат между глаз князя. Он упал, как стоял, будто окоченевший.

Убедившись, что враг мёртв, Гаврила медленно добрёл до выхода с кладбища. Покинув освящённую землю, он сел под воротами, глядя на поместье на другом берегу реки.

Сработало залитое в раны адское лекарство из сейфа Ткачихи. Он выбрался из геенны пожара, дотянул до этого дня.

Послышался утробный, глухой грохот – в лаборатории и на этаже стали рваться закладки с порохом. Значит, Митька сделал как надо. Спасибо братьям-семёновцам за взрывчатку. А вон они с лекарем – выскочили из горящего дома.

– Дай вам Бог, – прохрипел напоследок Гаврила, глянул на небо, взвёл курок и выстрелил себе в лоб.