Никак не могу сообразить, с чего бы начать. Говорят, если не знаешь, как начинать, лучше уж вовсе ничего не рассказывать. Наверное, так оно, и вправду, было бы лучше. Тем более, что за последние годы я хорошо выучился молчать. Почти как Йеф.

Я бы и промолчал, если бы прошлым вечером Йеф вдруг не явился ко мне со своей тележкой. После этой встречи я сам не свой. А если сердце не на месте, то и язык не слушается узды, хочет выболтать все, что лежит на душе. Сейчас, кажется, я уже могу дать ему волю.

Пожалуй, начну с того, как впервые увидел большую женщину. Это было пять лет тому назад, после битвы на Лисьем поле. С самого утра мы палили по врагу и сделали, пожалуй, сотню выстрелов, пока у фальконета не разорвало ствол. Тогда Йеф сказал, что нужно раздобыть пики и спешить к пехоте, однако к тому времени дело уже было кончено, и наша кавалерия рубила бегущих эймсцев.

Нам велели разбить лагерь и отдыхать до утра. Спиртного по случаю победы не выдали, однако многие ухитрились раздобыть его сами и хорошенько нализались.

Мы сидели у костра на самом краю лагеря. Тела наши были изнурены, однако мысли неслись вскачь. Тогда казалось, что вот и конец войне, и полная победа за нами. Мы строили планы, как заживем, освободившись от власти Эймса, без податей и поборов. Все устали от битв и мечтали вернуться к мирным делам.

Йеф говорил, что мы глупцы. Он доказывал, что нельзя успокаиваться, и надо сейчас же идти на Эймс, сравнять замок с землей, иначе герцог залижет раны и вновь появится под нашими стенами. Йеф готов был драться с каждым, кто ему возражал. Тогда он еще не научился молчать.

Вдруг Йеф остановился посреди разговора и поглядел в сторону поля, с которого еще не успели убрать мертвецов.

– Смотрите! Там кто-то ходит! – сказал он.

В лунном свете мы увидели вдалеке могучую фигуру. Судя по платью, это была женщина. Очень крупная женщина. Она тащила за собой тележку и шагала по пригорку, где сегодня в полдень коннице герцога с третьей атаки удалось потеснить наш строй. Тогда только чудом мы смогли отбросить врага и спасти правый фланг. Много лежало на том пригорке и эймсцев, и наших, ожидая, когда с рассветом похоронная команда подберет их тела.

От взгляда на женщину меня почему-то пробрало дрожью. Я вдруг почувствовал холод сотен лежащих на поле трупов.

– Как пить дать, мертвых обирает! Сейчас я покажу этой мерзавке! – воскликнул Йеф, хватаясь за палаш.

– Да брось ты! – говорили ему. – Пусть Бог ее судит.

Но Йеф не слушал. Он поспешил к женщине. Я подумал, что следовало бы отправиться за товарищем, но какая-то тяжесть навалилась на меня, то ли от усталости, то ли от страха перед полем, усеянным мертвецами. Я решил, что Йеф как-нибудь разберется без моей помощи, и остался у костра.

– Вот шальной! – сказал старый солдат, имени которого я не знал. – Куда помчался?! Вдруг это капелланша мертвецов последнее причастие раздает?

Странно, но никто не спросил, что это за капелланша. Все, как по команде, растянулись на подстилках и закрыли глаза. Меня тоже начало клонить в сон, однако я решил бодрствовать до возвращения Йефа. Старый солдат какое-то время смотрел на меня, словно дожидаясь вопроса, потом зевнул, улегся на бок и захрапел.

Я таращился на поле, стараясь разглядеть Йефа, но видел только большую женщину. Она останавливалась через каждые несколько шагов, брала что-то из тележки и склонялась к земле, будто сажала картофель в приготовленные лунки. Йефа не было видно. По полю носились зеленоватые искры светляков.

Вскоре женщина скрылась за краем пригорка, и тут на поле показался Йеф. Он бежал размашистым шагом, оставив в сторону руку, в которой держал ножны с палашом. Я подумал, что Йеф сгоряча убьет эту женщину. Ну да так ей и надо. Ведь воровать у мертвых – самое последнее дело.

Йеф повернул за пригорок и исчез из виду. Большая луна ползла кверху, и в ее свете лица спящих отдавали синевой. Старый солдат храпел, как подыхающий буйвол. У соседнего костра кто-то попробовал затянуть песню, но сбился и бросил это дело.

Йеф показался, когда небо начало бледнеть перед рассветом. Он шел, покачиваясь, будто пьяный. Палаша при нем не было. Я ждал, когда он доберется до костра. Йеф, кажется, и не приближался вовсе. Я долго смотрел на него, а потом вдруг заснул.

Когда я открыл глаза, было светло. Йеф сидел возле потухшего костра и ковырял прутиком пепел. Остальные уже были на ногах, собирали пожитки в ожидании приказа трогаться с места.

– Ты убил ее? – спросил я Йефа.

Он не ответил. Я подошел, похлопал его по плечу и повторил свой вопрос:

– Ты убил ее?

Йеф поднял глаза, какое-то время смотрел не меня, соображая, что от него хотят, потом покачал головой. Взгляд его был мутен и бестолков, как у новорожденного теленка.

– Видать, капелланша и его причастила, – сказал за моей спиной старый солдат, потом громко высморкался и пошел прочь.

Я так и не спросил у него, кто же такая эта капелланша мертвецов.

 

***

После победы на Лисьем поле нас не распустили по домам. Вскоре, к огорчению многих, объявили о походе на Эймс. В другое время Йеф не поленился бы каждому сообщить, что командующий, слава Господу, не дурее его, раз принял такое верное решение. Но теперь ему не было до этого дела.

Я не знал, что произошло между Йефом и большой женщиной той ночью, но товарищ мой с тех пор стал на себя не похож. На все вопросы он только кивал, качал головой или пожимал плечами, а чаще просто тупо смотрел перед собой, как будто и не с ним разговаривают. Доктор сказал, что Йеф придуривается, чтобы уклониться от службы. Тогда многие так делали, но никому не удалось избежать похода.

На Эймс наш отряд двинулся позже всех, потому что мы ждали новый фальконет взамен разорвавшегося на Лисьем поле. Для перевозки орудия нам дали только одного мерина, да и то дрянного. Жара стояла страшная. Капитан был злой, как черт, и орал, чтобы мы пошевеливались. Мы и пошевеливались, как могли. Я тянул за поводья ленивого мерина, мерин тянул фальконет, а Йеф шагал рядом и бормотал что-то себе под нос.

Становиться на ночлег нам скомандовали, когда совсем стемнело, а подняли чуть свет. Мы пошли запрягать мерина и увидели, что тот бьется в судорогах и пускает из ноздрей кровавую пену. Черт знает, что случилось с этой скотиной. Запасных лошадей в отряде не имелось, и везти фальконет стало не на чем.

Подошел капитан, достал два пистолета, из одного пристрелил подыхающего мерина, второй направил на меня и заорал:

– Вы что думаете, раз отравили лошадь, то сможете увильнуть от сражения?!

Меня эти слова оскорбили до глубины души. Всем известно, что я с самого начала в ополчении и давно уже честно бьюсь за свободу. Однако ж, грубо отвечать я не стал, потому что капитан сгоряча мог и вправду выстрелить.

– Ничего подобного у нас и в мыслях не было, – сказал я. – А мерин этот давно норовил сдохнуть. Лучше бы нам раздобыть нормальную лошадь.

– И где же ты будешь ее добывать?! – заорал капитан.

– Это уж мое дело. Где-нибудь достану, – ответил я.

Капитан сказал:

– Делай, как хочешь, а мне некогда ждать. Если до начала сражения не доставишь орудие к Эймсу, хоть в преисподней тебя найду и спущу шкуру!

Я поклялся спасением души, что сделаю все, как приказано. Йеф же не проронил ни слова, только пялился себе под ноги.

Капитан перевел на него пистолет и спросил:

– А ты что молчишь? Тоже клянешься выполнить приказ?

Йеф побледнел и кивнул.

Капитан убрал оружие, скомандовал трогаться. Отряд ушел, а мы с Йефом остались возле фальконета и дохлого мерина.

Я пытался придумать, где бы достать лошадь. Понятно, что в деревнях у тракта искать бесполезно: где прошла армия, там не останется и собак. Тогда я заметил, что вправо от дороги уходит наезженная колея. Она наверняка должна вести к какой-нибудь деревушке в стороне от большой дороги. Пожалуй, там можно поискать лошадь.

Йеф уселся на тушу мерина, обхватил голову руками. Я подошел ближе и расслышал его бормотание: «Шувс Большой и Шувс Маленький, Адрин Решето, Вак Колбень, Пыжник, да еще капитан, Мартос, Клевнев…». Он перечислял людей из нашего отряда.

Я сказал, чтобы Йеф стерег фальконет, пока я пойду за лошадью. Он не обратил на меня внимания, продолжая называть имена. Я потормошил Йефа за плечо. Он поднял голову, посмотрел мне в глаза и произнес:

– А там, дальше, их будет столько, что всех и не назовешь. Очень много работы.

Я еще раз повторил свои слова насчет лошади и фальконета. Йеф кивнул. Тогда я сошел с тракта, через десяток шагов обернулся и увидел, что Йеф плетется за мной. Какое-то время я пытался объяснить ему, что нельзя бросать орудие без присмотра, что нам за это влетит. Йеф кивал, однако к фальконету не возвращался и, стоило мне продолжить путь, шел следом. Это порядком разозлило меня, и я отвесил Йефу две звонкие пощечины. Тот только мотнул головой вправо и влево от моих ударов. Похоже, он и в самом деле сошел с ума.

Отчаявшись добиться от Йефа толка, я решил тащить фальконет к деревне. В конце концов, наше орудие было не слишком тяжелым, и мы с Йефом вполне могли справиться с этой работой. Я вернулся к фальконету и взялся за оглобли. Йеф без возражений последовал моему примеру. Орудие сдвинулось с места, и мы покатили его по колее.

К полудню впереди показался лес, а рядом ним – деревушка на пару десятков дворов. На дороге я заметил несколько свежих шлепков навоза. Все складывалось удачно. Было похоже, что нам удастся раздобыть здесь лошадь и успеть к Эймсу вовремя.

Мы докатили фальконет до деревни. На улице не было ни души, но я чувствовал, что из окон за нами наблюдают. Через какое-то время местные разглядели, что нас всего двое, и начали выбираться из домов. Тут были только женщины.

Я не мастер произносить речи. Йеф до того, как свихнулся, делал это гораздо лучше, но теперь на него не приходилось рассчитывать.

Как смог, я объявил, что мы из ополчения вольных городов, пришли освободить это селение от власти герцога, и теперь подати в Эймс можно не платить.

– Спасибо вам большое, – ответила толстая баба в платке. – Мы, конечно, и раньше ничего не платили, а теперь уж точно не станем. А вот нет ли среди вас наемников?

Я пояснил, что наемников в ополчении нет и быть не может, потому что мы сражаемся не за деньги, а за свободу.

– Это хорошо, – сказала баба. – А то от наемников, будто бы, очень много грабежа.

Я уверил, что грабежей от нас ждать не стоит, и перешел к делу.

– Нельзя ли получить у вас лошадь для нужд ополчения? Наш мерин подох, а вот это орудие необходимо доставить к месту сражения. Разумеется, впоследствии все убытки вам будут возмещены.

– Нету, нету, – в один голос загомонили женщины. – Мор был – вся скотина подохла. Только куры остались, но они пушку вряд ли потянут.

По их хитрым глазам было понятно: здесь заранее узнали, что по тракту пойдет армия, поэтому мужики от греха подальше угнали весь скот. Я начал объяснять крестьянкам важность борьбы с герцогом, стыдить их и пугать всякими карами. Но это не возымело действия.

– Нет лошади. Хоть обыщите, – твердили они, и некоторые при этом даже выворачивали карманы передников.

Их упертость меня разозлила. Стало обидно, что мы проливаем кровь за свободу людей, которые ради этой свободы не желают поступиться одной-единственной лошадью. Я представлял, как выстрелами из фальконета в щепки разношу их жалкие дома.

– Что ж, – сказал я, – раз к тому вынуждают обстоятельства, придется провести обыск. Но знайте, если вы солгали, об этом будет доложено командующему со всеми вытекающими последствиями.

Мои слова не испугали крестьянок.

– Пожалуйста, – ответили они. – Ищите, сколько понадобится.

Йеф остался возле орудия, а я начал ходить по дворам. Все хлева стояли пустыми. И навоз, и лошадиные следы были старыми. Похоже, скотину угнали давно.

Тут в отдалении на лесной опушке я увидел корову.

– Вот и доказательство вашей лжи! – воскликнул я. – Разве не вы говорили, что в деревне нет никакого скота?!

– Одна вот коровка и осталась, – затараторили крестьянки. – Да и то она мелкая. Только название, что корова, а так и на хорошую козу не потянет.

– В любом случае она реквизируется для нужд ополчения, – сказал я и зашагал к корове.

Бабы поспешили за мной, высказывая на ходу свое возмущение:

– Разве так можно?! Эта коровка дряхлой старухе принадлежит – грешно у нее последнее отнимать! Говорили, что не будет грабежа, а тут: здрасьте-пожалуйста! Да и разве ж возят на коровах пушки?

Я не обращал внимания на эти разговоры. У меня не было времени объяснить темным крестьянкам различия между грабежом и реквизицией. А орудия на коровах, конечно, не возят, но это, все же, лучше, чем тащить фальконет вдвоем с Йефом. Кроме того, мне очень хотелось хоть как-то проучить местных жителей за их вранье.

Корова, и в самом деле, была небольшой, но, однако ж, крупнее козы. Масть животное имело странную, сильно отдающую в золото. Раньше подобной расцветки я никогда не видел. Рядом с коровой стоял тощий сопливый мальчишка с язвами парши на щеках и среди жидких волос. Он смотрел на меня испуганно, будто в оцепенении.

Я взял корову за рога и повел ее. Она пошла смирно, даже ни разу не мотнула головой.

Тут мальчишка встрепенулся, подбежал ко мне и загнусавил:

– Ты куда, дядька, коровку ведешь?

– Забираю ее для военных нужд.

– Оставь, дядька, коровку. А то из чего бабушка станет сыр для Грунды делать?

– Пусть хоть из соплей твоих делает! – разозлился я.

Вид этого мальчишки и его гнусавый голосок вызывали раздражение.

– Ой, не хорошо будет, дядька! Ой, не хорошо!

Под эти причитания я довел коровку до фальконета и начал думать, каким бы образом впрячь ее в оглобли. Оставшаяся от мерина упряжь была слишком велика для этой скотины.

Бабы собрались вокруг и причитали на все голоса. Вдобавок к этому золотушный мальчишка гнусавил: «Дядька, отдай коровку! Дядька, отдай коровку!» – как будто не знал других слов. Йеф стоял, как истукан, даже и не думая мне помогать.

Я с трудом приспособил упряжь и хотел уже трогаться с места, как вдруг прямо передо мной возникла большая женщина. Я даже не успел заметить, откуда она взялась.

– Грунда! Грунда! – заверещал мальчишка. – Дядька коровку уводит!

Женщина эта держала за оглобли пустую тележку. Он была выше меня на голову и шире в плечах чуть ли не в полтора раза. На ней мешком висело серое платье из грубой ткани. Она могла бы казаться привлекательной, если бы не ее исполинские размеры. Я сразу понял, что именно эту женщину видел той ночью на Лисьем поле.

Я обернулся на Йефа, чтобы посмотреть, не узнает ли он ее.

В это время женщина, не говоря ни слова, вдруг обхватила меня огромными руками так, что затрещали ребра.

Деревенские бабы радостно загомонили:

– Хорошо, Грунда! Тащи его в помойную яму! Там ему, поганцу, самое место!

Йеф в это время стоял как вкопанный и глупо моргал.

Я хотел потребовать от него помощи, но не мог выговорить ни слова – до того крепко стиснула меня женщина. Попробовал отбиваться ногами. Мои удары великанша даже не замечала. Она потащила меня куда-то, похоже, и в самом деле, к выгребной яме.

От бессилия меня охватил гнев. Я с трудом дотянулся до голенища сапога, вытащил оттуда нож и вонзил его женщине в спину. Великанша охнула и повалилась прямо на меня. Деревенские подняли визг: «Убили! Убили!» – и разбежались кто куда. Один только золотушный мальчишка остался на месте.

Кое-как я выкарабкался из-под тяжелого тела, дотронулся до шеи женщины. Жилка не билась, а на платье великанши расплывалось кровавое пятно. Похоже, я попал ей точно в сердце.

– Плохо дело, – заговорил вдруг Йеф. – Бабу ножом убить – дурная примета. Если бы хоть палкой – оно еще так-сяк. Да и пушку на корове везти – знак нехороший. Теперь точно пропадем.

Я был до того разъярен, что хотел и на Йефа набросится с ножом, но, все же, сдержался. В конце концов, он не виноват, что сошел с ума.

Коровка невозмутимо жевала полынь. Я взял ее под уздцы и потянул в сторону тракта, обходя оставшуюся на дороге тележку. Коровка без особых усилий сдвинула с места фальконет и покорно поплелась за мной.

Дурная деревушка осталась за спиной. Коровка, несмотря на свои невеликие размеры, тянула орудие легко, даже лучше издохшего мерина. Только иногда она останавливалась, чтобы выдернуть пучок приглянувшейся ей травы.

– Белена, болиголов, волчий корень, борец, лютики – вот что она выбирает, – сказал шагавший позади Йеф. – Ядовитые травы. Это не к добру.

– Много ты в травах понимаешь, – ответил я.

– Понимаю кое-что.

Мне в голову пришла злая мысль.

– Может быть ты, такой понятливый, и в самом деле отравил мерина, чтобы спрятаться от сражения?! – воскликнул я.

Йеф отвел взгляд в сторону, а у меня в груди вдруг затрепыхалось дурное предчувствие. И в самом деле, все это не к добру. Баб не убивают железом, на коровах не возят пушки. Все это неправильно. Наверное, не надо бы нам идти туда, куда мы направляемся.

Я с силой ущипнул себя за предплечье, и боль поставила мысли на место. Что за дрянь, в самом деле, лезет в голову?! Все из-за безумного Йефа. Рядом с сумасшедшим и сам незаметно сходишь с ума. И мертвые бабы, и странные коровы – все это не имеет значения. Главное, выполнить приказ и доставить орудие к полю боя. Я знаю, за что мы боремся. Я с самого начала в ополчении. Я спасением души клялся капитану.

Мы вышли на тракт. Над дохлым мерином вились мухи. Солнце шло к закату. Чтобы догнать отряд, надо было идти всю ночь без остановок. Я вспомнил, что ничего не ел с самого утра, а никакой провизии с собой мы не взяли. Голод не чувствовался, но я подумал, что, если не подкрепиться, вскоре силы оставят меня.

Можно было бы вырезать пару кусков из дохлого мерина, но неизвестно, отчего окочурилась эта скотина. Как бы ее мясо не пошло во вред.

Я посмотрел на набухшее вымя коровенки. Кажется, время вечерней дойки уже близко. Молоко я никогда не жаловал, но за отсутствием другой еды и оно могло бы принести пользу.

– Ты умеешь доить? – спросил я Йефа.

Тот не ответил.

Что ж, придется самому.

Я взял с лафета свой шлем, подставил его под вымя и начал дергать за сосцы. Коровка стояла спокойно. Сначала ничего не происходило, а потом из вымени брызнули струйки желтоватого молока. Они туго ударялись о металл, разлетались каплями. Запахло сырым и сладким.

Скоро шлем наполнился, а молоко все текло, хотя я уже и не трогал вымени. Я протянул шлем Йефу.

– Пей.

Тот покачал головой.

– Мне не нужно.

– Как знаешь, – сказал я и приложился губами к краю шлема.

В нос ударил сладкий запах молока.

Вдруг Йеф выбил шлем из моих рук. Сталь больно ударила по зубам, молоко расплескалось, и несколько его капель попали в рот, обожгли язык острой горечью. Не понимая, что случилось, я отпрянул, начал отплевываться, но горечь никуда не девалась. Из разбитой губы шла кровь, и только ее соленый вкус смог, наконец, перебить едкую желчь молока.

– Это питье не для живых, – сказал Йеф.

Я хотел было наброситься на него, но в лице Йефа было столько спокойствия и уверенности, что побоялся лезть в драку. По небу, по языку и гортани волнами блуждала молочная горечь. Похоже, это питье и в самом деле не для живых. Белена, болиголов, волчий корень, борец, лютики – вот что выбирала коровенка из разнотравья. И еще полынь.

Я вытер с лица молоко, сказал Йефу, что надо спешить, и потащил коровку вперед, навстречу краснеющему солнцу.

Вскоре я почувствовал, что нас преследуют. Оглянулся и увидел на дороге того самого золотушного мальчишку из поганой деревеньки. Он тащил груженую тележку и двигался на удивление быстро. Я присмотрелся. Кажется, в тележке у паренька сидела ветхая старуха. То и дело она стукала его палкой по плечам, погоняя, как лошадь.

Какое-то время я старался не обращать внимание на преследователей, но чем дальше, тем чаще что-то заставляло меня оглядываться. Запряженный в тележку мальчик нагонял нас. Йеф становился все мрачнее.

– Как будто смерть за нами идет, – сказал Йеф.

Тогда я остановился. Захотелось показать Йефу, а может, и себе заодно, чего стоит эта смерть. Дождался, пока мальчишка приблизится, вынул нож из голенища и шагнул ему навстречу.

– Чего тебе надо, заморыш?

Старуха в тележке заперхала, задергала плечами.

– Мне ничего не надо, – сказал мальчик, выскребая болячки из волос. – А вот бабушка говорит, что лучше бы вам отдать коровку обратно.

– Доберемся до Эймса, тогда и отдадим, – ответил я.

Старуха кашлянула несколько раз, как ворона.

– Бабушка говорит: раз вы хотите, так оно и будет, – прогнусавил мальчик. – Но ей интересно, кто из вас теперь будет работать вместо Грунды?

Я не понял, о чем тут речь, а Йеф вдруг выступил у меня из-за спины и сказал:

– Если можно, пусть я буду.

Старуха замерла, а потом с протяжным звуком испустила ветры.

– Бабушка согласна, – кивнул мальчик. – Конечно, справедливее вышло бы, если б это был вон тот, который Грунду зарезал, – мальчишка указал на меня. – Но большой разницы нет.

Тут я заметил, что старуха сидит в тележке на сложенных друг на друга кругах сыра. Она отломила от этого сыра кусок, протянула его перед собой. Йеф двинулся вперед походкой сомнамбулы. Он взял сыр из грязной руки, запихал его в рот и, морщась, начал жевать.

На меня вдруг навалилось бессилие. Наверное, это голод дал о себе знать. Я не понимал, что делать: то ли перерезать их всех к чертовой матери, то ли бежать отсюда как можно дальше. В то же время почему-то очень хотелось попробовать сыр, хотя я и понимал, что это горькое кушанье.

Я спрятал нож, развернулся и пошел в сторону Эймса. Коровка зашагала за мной, потащила фальконет. Следом отправились Йеф и мальчишка с тележкой.

Я вдруг почувствовал, что с головой у меня не все хорошо. Будто бы внутри, за глазами, что-то сдвинулось в сторону и начало видеть то, чего нет. Еще и молочная горечь во рту никак не хотела отвязываться.

– Оставьте меня! – закричал я, не оборачиваясь. – Не надо идти за спиной! Сгиньте!

Позади послышался старухин кашель, а потом гнусавый голос мальчишки:

– Бабушка говорит, что так не годится. Мы пойдем за тобой, пока не вернешь коровку.

Солнце закатилось, и я шагал в темноте, чувствуя, как идут за мной. От этого чесалась спина, норовя пробить через кожу новые глаза, чтобы видеть, что там позади. Но я и так знал, что там. Новые глаза мне для этого были не нужны. А спина со мной не соглашалась. Я спорил с ней и понимал, что дело не в спине, а в голове, с которой у меня почему-то нехорошо.

Дорога пошла через лес. Я понял это, потому что стало еще темнее и начали ухать совы. Вдруг где-то слева я заметил огонь и подумал, что мы, наконец-то нагнали наш отряд, который расположился здесь на ночь. Радости моей не было предела. Наконец-то я увижу Шувса Большого и Шувса Маленького, Адрина Решето, Вака Колбеня, Пыжника. И капитана, конечно. Они прогонят прочь старуху и выбью дурь из головы Йефа. И пусть огонь в их лагере почему-то зеленый. Это неважно. Я сошел с тракта и побежал к огню через лес.

Скоро я оказался на поляне, где, действительно, увидел всех: и Шувсов, и Адрина, и Вака. Они висели на деревьях, охваченные за шеи веревками, и ветви клонились книзу под их тяжестью. Посреди поляны едва тлел зеленым цветом костерок, а вокруг стояли палатки. Роем летали светляки. Не было ни лошадей, ни орудий, а вся земля бугрилась следами копыт. Похоже, всадники Эймса застали наш лагерь врасплох и расправились со всеми. Они не пожелали брать в плен даже капитана. Нашли и для него подходящую ветку, хотя офицеры имели право на казнь мечом.

Я встал посреди поляны как вкопанный. Мне приходилось видеть много мертвецов, и раньше они меня не пугали, но теперь от ярости, застывшей на их лицах, делалось жутко. Я понял, что мертвые смотрят на меня с жадностью, хотят тепла моей крови.

Из-за деревьев показалась коровка. Волоча за собой фальконет, она подошла к висельникам и начала щипать под ними траву. Затем появились Йеф и мальчишка со старухой.

– Бабушка говорит, надо начинать работу, – прогнусавил мальчик, расчесывая коросту на щеках.

Йеф, кажется, знал, что это за работа. Он подошел к тележке, пригнулся, и старуха, кряхтя, перебралась на его спину. Мальчик взял самую маленькую головку сыра. Все они направились к висельникам.

Йеф остановился возле капитана. Мальчик поднял сыр на вытянутых руках, старуха отщипнула кусочек от края головки и, пробормотав что-то, вложила его мертвецу в рот, как священник, подающий просфору во время причастия.

Я увидел, что кадык капитана шевельнулся, проталкивая сыр через сдавленное петлей горло. В углах его губ выступила слюна, и старуха стерла ее ладонью. Потом она слегка толкнула Йефа пяткой, и тот направился к Шувсу Маленькому.

Так они обошли всех висельников, и каждого старуха причастила сыром. Зеленый огонь посреди поляны разгорался ярче, в его свете мертвые лица оттаивали от одеревеневших гримас. Голод мертвецов был утолен, их ярость сгорела в зеленом пламени. Светляки разлетались с поляны.

Остатки сырной головки старуха бросила в костер. Огонь затрещал, вспыхнул искрами и вдруг погас. Стало темно. Так темно, что я не мог разглядеть свою вытянутую руку. Похоже, глаза не выдержали огненной вспышки.

Справа и слева послышались вздохи – так выдыхают после тяжелой работы.

– Йеф, ты где? – позвал я.

– Здесь, – ответил из темноты незнакомый голос.

Я пошел на звук, выставив перед собой руки, и наткнулся на висельника. Шарахнулся в одну сторону, потом в другую, но везде передо мной раскачивались заслонявшие дорогу мертвецы.

– Йеф! Куда мне идти?

– В Эймс, разумеется, – ответил незнакомый голос. – Ты ведь клялся спасением души, что доставишь туда фальконет до начала сражения.

– А ты разве не пойдешь со мной? Ты ведь тоже клялся.

– Я теперь свободен от клятв. У меня другая работа. Впрочем, и я скоро буду в Эймсе, но позже.

– Ты стал капелланом мертвецов?

Голос не ответил.

Я задавал вопросы в темноту, но слышал лишь хруст травы между челюстями коровки. Я говорил все громче, потом перешел на крик.

Вдруг рядом затрещали ветки, заржали лошади. Кто-то ударил меня, сбил с ног.

– Еще один откуда-то взялся! С ним чего делать? – раздался голос прямо над головой.

– Туда же его – на сук! – ответили ему.

– Да здесь и места подходящего уже нет. Зачем с веревкой впотьмах возиться? Может, прирежем просто, да и дело с концом?

– Разве ты не слышал приказ герцога? Чем больше висельников, тем лучше.

Я понял, что моей жизни приходит конец, и ничего не мог с этим поделать. Я даже не видел людей, которые хотели меня повесить. Лошади храпели. Я слышал, как их копыта мнут траву рядом с моей головой.

Несколько пар рук обхватили меня, подняли и понесли. Я извивался змеей, но на это не обращали внимания. На мою шею накинули петлю. Я завопил так громко, как только мог. Мне хотелось осыпать убийц самыми страшными проклятьями, пожелать им вечно гнить во рву, наполненным кошачьей мочой, стать нескончаемым кормом для червей, заживо изжариться на угольях, жрать своих сыновей, но вместе со зрением из моей головы исчезли и слова. Я мог только орать без смысла и толка. И я орал, пока руки вдруг не отпустили меня и не натянулась веревка за затылком.

И тут ко мне вдруг вернулось зрение. Я болтался на ветке рядом с капитаном и вдел, как эймсцы взбираются на своих лошадей. Ни Йефа, ни старухи с мальчиком, ни коровки на поляне не было. Остался только фальконет. Эймсцы недолго покрутились возле него, видимо, размышляя, не забрать ли орудие с собой, но потом покинули поляну. А я остался висеть на дереве.

Скоро показался Йеф со старухой на плечах. Я подумал, что сейчас они и меня начнут кормить сыром, и испытал от этого радость. Мне и в самом деле очень хотелось попробовать их причастия.

Однако сыра у старухи не было. Она вытащила нож из-за голенища моего сапога и обрезала веревку. Я рухнул вниз, уткнулся лицом в землю и пролежал так какое-то время, пока не почувствовал, что могу двигаться. Когда я поднял голову, Йефа со старухой уже не было.

В горле что-то вывернулось не тем концом, и было тяжело сглатывать. При каждом выдохе раздавались хрипы и свист. Капитан, Шувсы, Адрин и все прочие так и висели на своих местах.

«Что ж, – подумал я, – если старуха смогла, так, может, и у меня получится».

Мой нож торчал рядом, воткнутый в землю. Я взял его и полез на дерево.

Натянутые веревки разрезались легко. Обмякшие перезревшие тела падали на землю. И никто из них не смог подняться, как я. Им это было и не нужно. Они лежали, как чучела, как мешки с овсом. С чего я вообще решил тратить драгоценное время на пустое занятие? Ведь время сейчас нужно совсем для другого.

Что может быть важнее спасения души?

Я взялся за оглобли и поволок фальконет к тракту. Колеса путались в кустарнике, застревали на колдобинах. На дорогу мне удалось выбраться с большим трудом, но дальше дело пошло проще. Я не мог тащить фальконет также быстро, как коровка, но старался изо всех сил. Воронье пролетало над моей головой, собиралось к Эймсу. Кажется, до него было уже недалеко. Занимался рассвет.

Вскоре среди вороньего грая я различил гром канонады. Там, впереди, началось сражение, и голос моего фальконета должен был звучать в общем хоре орудий. Но мы с ним опаздывали. Я не выполнил клятву, данную мертвому капитану. Кто теперь поручится за спасение моей души?

Я не хотел расставаться с надеждой и упирался изо всех сил, волоча фальконет по дороге к Эймсу. Но мы двигались слишком медленно.

Через какое-то время выстрелы стихли. Я прислушивался, но не мог различить ничего, кроме вороньего карканья.

Тут передо мной на дороге показался человек. Он бежал со стороны Эймса что было сил, иногда падал, продвигался вперед на четвереньках, потом вставал и снова бежал. Я достал нож.

Человек приблизился. Несмотря на то, что лицо его было измазано землей и кровью, я узнал в нем старого солдата, который после битвы у Лисьего поля говорил про капелланшу мертвецов.

– Беги! – крикнул мне солдат.

Я бросил фальконет, развернулся и побежал.

Какое-то время мы улепетывали по тракту. Потом за спиной послышался стук копыт.

– В лес! – скомандовал солдат.

Я бросился к деревьям, начал петлять между стволами. Передо мной показался небольшой овражек. Я скатился по его склону, забился в заросли кустарника и замер.

Совсем рядом раздавались голоса эймсцев и лязг доспехов. Я боялся дышать. Потом все стихло, а я не шевелился еще долго, до тех пор, пока не услышал голос старого солдата:

– Вылезай! Они уже далеко.

Солдат стоял на краю оврага и махал мне рукой. Хватаясь за траву, я кое-как выбрался наверх. Мы пошли через лес. Похоже, солдат знал, куда идет, поэтому я молча следовал за ним.

До самой темноты мы не проронили ни слова. Я уже понял, что нашу армию разбили в пух и прах, и не хотел знать, как это произошло. Может быть, к эймсцам неожиданно прибыло подкрепление. Может быть, они обошли нас с тыла или фланга – какая разница? Стоит ли теперь тратить слова, чтобы это узнать?

Потом я, все же, задал вопрос:

– Кто такой капеллан мертвецов?

– Капелланша, – поправил меня старый солдат.

– Так было раньше. Теперь капеллан.

– Что ж, может быть. Не велика разница. В любом случае это тот, кто дает убитым причастие.

– Это я знаю. Но для чего оно нужно? Разве недостаточно того причастия, которое священник дает перед сражением?

Солдат ответил, не сбавляя шага:

– Так то от Бога живых, а не мертвых. Тем, кто от старости умер или от болезни, и его хватает. Их земля принимает хорошо, потому что они успели отяжелеть от ее горечи. А вот невовремя убитый – он еще легок. Он всегда жаждет убийце отомстить. Если же всех убийц мертвецы за собой уволокут, кто жить останется? И как тогда вести войны? Вот потому и нужна капелланша мертвецов. То есть, капеллан теперь, как ты говоришь. Его причастие сделано из самых едких соков земли. От него убитые обретают покой и забвение.

Я услышал все, что хотел, и больше мы не разговаривали со старым солдатом.

На второй день пути мы вышли к той самой деревеньке, где я зарезал капелланшу мертвецов. Похоже, старый солдат как раз отсюда и был родом. Он зашагал к селению, а я остался стоять среди деревьев, полагая, что мне тут не будут рады.

Обойдя деревню стороной, я выбрался на тракт и из последних сил поплелся к дому.

В родном городе гремел праздник. Народ заливался вином и целовался на улицах. Оказывается, сражение завершилось совсем не так, как я предполагал. Наши взяли Эймс и камня на камне не оставили от ненавистного замка. Герцогу с небольшим отрядом удалось вырваться, однако его нагнали на тракте и повесили на первом попавшемся дереве. Но для меня это уже ничего не меняло. Я не исполнил клятвы и бросил фальконет на дороге. Теперь моя душа не узнает спасения.

Но речь не об этом. Ведь вы хотели узнать, будет ли большая война, и когда она начнется. Пожалуй, я могу ответить.

Йеф не просто так приходил ко мне прошлым вечером. Он звал меня с собой. Той весной коровка принесла сразу двух телок золотистой масти. Все потому, что скоро старухе потребуется много молока. Тогда и Йеф не сможет в одиночку справляться со своей работой – вот он и звал меня в капелланы мертвецов.

Телки раздоятся примерно через год. Прибавьте еще месяц-другой, чтобы созрел сыр, и к тому времени ждите большую войну. Я же, пожалуй, последую за Йефом. И не потому, что хочу спрятаться от битвы. Просто иначе мне не освободиться от нарушенных клятв.