Вчера Тхве'Талгыс нашёл бога. Тот лежал в поросшей синим мхом расщелине глубокой пещеры, ничем не выдавая своего присутствия, и лишь забронзовевшие от времени края его неприметной раковины прострочили поблёскивающие капли росы. О пещерах Цхва-Ветунге ходили легенды. Кто спускался сюда за знанием, кто за старинными кладами, а вот Тхве'Талгыс искал бога. Не единожды ходил в пещеры, обследуя такие глубины, куда не забирались ни человек, ни горная улырныха.

Наконец, удача улыбнулась Тхве. Бог, пролежавший на дне пещеры многие века, перекочевал в карман потрёпанных суху вчерашнего мальчишки. Да, вчера Тхве был мальчишкой, но сегодня — нет, разом повзрослел, будто прошёл обряд ктынду. Скользкими от пота пальцами оглаживал по дороге шершавые створки бога, покалывающие кожу колючей крошкой. Сердце зачастило радостью. Тхве спешил домой, к матери. Теперь узнает, что напрасно ругала сына за вылазки, пеняя на недоеный скот, брошенных на пастбище буйволиц. Не какой-нибудь медный дирхви — сам бог отяжелил карман Тхве.

А как удивится Улун'Шиитхе! О, светоликая Улун, чьи уста милее солнца, а голос слаще птичьих рулад. Она надевала расписную шхешиимаре, повязывала на голову тохри, из-под которой волнами спадали медово-горчичные пряди, пахнущие травами, и бродила по кромке океана, тихонько напевая знакомые с детства ойомы. Тхве по обыкновению прятался за прибрежными валунами, не решаясь подойти. Теперь будет предлог заговорить, а то и позвать встретить закат на краю алкхамысского утёса, откуда смогут глядеть, как в низине растут остролистые твылтхвы, достигая к полуночи самих лун. Ничто в этих краях не росло быстрее деревьев. Здешние ночи были холодными, и твылтхвы успевали обрасти корой, но по утру, когда земля начинала прогреваться под жаркими лучами солнца, длинные корни с удвоенной силой тянули влагу долин, утоляя неуёмную жажду, и деревья принимались в рост. Кора лопалась, обвисая острыми лоскутами, оголяла бесстыдный ствол.

— Гляди, гляди, Тхве, этот вон всех обогнал! — хохотнёт Улун, а Тхве обнимет её за плечи, прижмёт к сердцу и уже никогда не отпустит. Обогнал. Всех обогнал.

Так представлял Тхве их встречу, шагая по склону. Издалека заприметил селение, хлебными крошками рассыпанное у подножья Цхва-Ветунге. Глаз у Тхве остёр. Вон жилище Улун'Шиитхе утопает в цветущих кештрах, вон цшытра старейшин, у костра старцы курят длинные, в рост человека трубки, подле на площади дети ловят жуков и устраивают в песке жучиные бега. А вон, ближе к окраине, и хижина матери. Тёплой волной на Тхве нахлынули воспоминания детства. Ничего не переменилось с тех пор. Те же родные тропы, те же мальчишеские голоса, и солнце всё так же поднимается из-за холма Адвры, умывая селение ласковыми лучами.

Домой Тхве всё ж не пошёл, ноги несли к лесу. Здесь, в тени скороспелых твылтхв, он откроет своего бога.

Над головой о чём-то шептала листва, переговариваясь о своём, о вечном. Тхве сидел на коленях перед раковиной, не смея отворить. Он назвал бога Апш'Кхара, как называли древние, когда богов было ещё много, а самым главным был Апш'Кхара. Дрожащими руками сжимал приоткрытые створки раковины, подрагивающие от дыхания бога. Прислушивался. Внутри шелестели страницы.

— Апш'Кхара? — с придыханием прошептал Тхве.

Раковина ответила: скрипнула и распахнулась.

— Апш'Кхара, — похолодел Тхве.

Дохнуло сыростью и древним знанием.

В этих краях ничего не было выше гор. Но сейчас выше всего был Апш'Кхара. Он заполнил собой всё вокруг: лес и горы, простёрся над океаном, нырнул в глубины вод и пещер, в свисающие старческими бородами водопады и сгрудившиеся над вершинами гор облака. Апш'Кхара был повсюду, и всё же сейчас он лежал на ладони Тхве.

Глаза бежали по строкам, глотали страницу за страницей. Тхве листал бога и не мог оторваться. В их алкхамысском алфавите насчитывалось шестьдесят четыре буквы, но в Апш'Кхара Тхве углядел под сотню. Как ни странно, понимал каждую: и написание, и звучание. Тхве многое слышал о разном, но то, что прочёл сейчас, ни в какое сравнение не шло с прежними знаниями. Выходило, что в далёкой древности, когда первые племена ещё верили во множество богов, именно Апш'Кхара подарил людям язык. Бог дал им прочесть себя.

 

Домой Тхве вернулся за полночь. Сунул руку в карман, проверяя, на месте ли Апш'Кхара, цел ли, да так и не решился вытащить.

— Ешь давай. — Мать разломила лепёшку с сыром, подала парное из-под буйволицы молоко.

Тхве с утра не держал во рту ни крошки. С аппетитом уплетал скромный ужин. Сегодня еда была особо сладка. Лицо Тхве то и дело озаряла улыбка. Спать лёг, схоронив Апш'Кхара под подушкой. Только не засыпалось. Тхве перебирал мысли, что бусины. Те ссыпались, тренькали друг о дружку, брызгали в стороны, прятались в темноте. Нашёл, нашёл... Что теперь будет? Как так случилось? Почему ОН? Тхве всегда отличался особой сноровкой, в селении говорили, такой в горах алкхамысского козла загоняет. Тхве посмеивался над пересудами. Только он и мог отыскать бога! Только он и отыскал.

 

Пришло утро. А потом ещё одно и ещё. Тхве так и не показал никому бога. Ни матери, ни Улун'Шиитхе, ни даже старейшинам. Заметила ли Улун его горящий взгляд, сменившуюся походку? А ведь да. Отвела взгляд, зарделась. Чего ж Тхве медлит, не говорит? Боится. Боится, что, раскрыв бога, тут же потеряет его.

Страх дочерна ввинтился в голову. И не напрасно.

В один из дней, когда вольный ветер пришёл вместе с пылью песчаных бурь, на пастбище к Тхве явился человек-без-лица. Рваные лохмотья свисали с тощих плеч, руки, инкрустированные вживлённой в кожу мозаикой, опирались на посох, что отмерил, как видно, не одну сотню шаава. Тхве не поднимал глаз. Смотреть на человека, у которого нет лица, было не по себе. Глядел на посох, выскребающий в песке незнакомые руны.

— Продай мне свою безделушку, — сказал человек-без-лица.

Тхве удивился, откуда тот узнал о спрятанном в кармане боге.

— Знаю-знаю, Тхве, ты думаешь, что посадил на крючок самого бога, и что скоро все тайны мира откроются тебе. Но это не так. Это Он выбрал тебя, чтобы с твоей помощью выйти на свет. Ты послужил богу навроде удочки. Однако тебе не совладать с ним. Отдай бога мне. Я заплачу втридорога. Знаю-знаю, Тхве, твою нужду, что глядит из каждого угла твоей нищей хаты. Я дам тебе всё, что пожелаешь. Все богатства мира лягут к твоим ногам. Ты обеспечишь матери достойную старость, а будущую жену осыплешь золотом и шелками. Зачем тебе бог? Соглашайся, пока не поздно.

Тхве слушал дивные речи и думал, что такого купил или продал этот человек, что остался без лица. На что его выменял? И за сколько отдал бы душу? Если она ещё зиждется в этом дряхлеющем мозаичном теле.

— Нет, купец, я не стану ничего продавать.

— Ни с чем и останешься, — прошаркал человек-без-лица. — Пожалеешь. Скоро, очень скоро, Тхве, тебе не хватит сил носить твоего бога. Подумай.

Тхве не понял, о чём говорит человек-без-лица, поспешил убраться прочь. Прихватил с собой острый камень, чтоб суметь в случае чего защититься. В одном кармане носил бога, во втором — камень.

 

После встречи с человеком-без-лица Тхве стали посещать мысли вернуть Апш'Кхара в пещеру, но он гнал их. Гнал и те, какие нашёптывали, что в пещере мог лежать не один Апш'Кхара. А что как богов много? Если бы нашёл ещё, то второго и впрямь можно продать. Теперь, с богом в кармане, удача должна бы сопутствовать Тхве вдвойне. Время от времени он спускался в пещеры, искал новых богов. Тхве мог бы прослыть собирателем богов. Но всякий раз возвращался пустой. Хмурился. Особенно когда рядом проходила Улун. Подле красавицы, заметил, то и дело вился Сулин'Хтуунг. Рослый, широкоплечий. Щёки Улун алели, словно нежные предгорные кештры. Она прятала улыбку в косы, а порой смеялась — звонко, порывисто, будто горный ручей разбивался о скалы.

Так и не успел сказать ей. А надо ли?

 

Минуло время, и Тхве перестал ходить в пещеры. Апш'Кхара требовал ухода, точно ребёнок. Нет, он не просил есть, но всякий раз вынуждал Тхве читать. Буквы пекли сквозь карман, жгли, что укус медузы. Тхве выуживал бога и читал. Скоро чтение переросло в ритуал. Каждый вечер в одно и то же время, когда травы напитывались соками земли, а вековечные твылтхвы затягивались бурой чешуёй, Тхве начинал читать.

Шли джа, Тхве рос. Рос и Апш'Кхара.

Как и предсказывал человек-без-лица, Апш'Кхара перестал помещаться в карман. Тхве вынужден был переложить бога в пастушью сумку, но вскоре и та разошлась по швам, лопнула, как кора вековечных твылтхв.

Наспех залатав, Тхве отправился на пастбище. Однако по дороге на беду повстречался Цхва'Тагджа — брат прекрасной Улун.

— Что у тебя в сумке? — Цхва'Тагджа с детства отличатся любопытством.

— Не твоё дело, Цхва. Дай пройти.

Цхва'Тагджа не отступался. Очень уж его привлекла огромная раковина, которую Тхве не хотел показывать.

— Откуда у тебя такая? Выкрал где небось?

Тхве грубо оттолкнул Цхва. Завязалась драка. Как в руке Тхве оказался камень? Зачем? Он и сам не понял. Опомнился только со звуком хрустнувшего черепа. Так раскалывается грецкий орех.

Прибил.

Нечаянно. Глупо. Из глаз брызнули слёзы, но ничего нельзя было вернуть. Испущенный дух не ухватишь, не зашьёшь обратно в тело, как не впихнёшь Апш'Кхара в лопнувшую пастушью сумку. Отныне дорога к Улун для Тхве была закрыта. Как теперь ей в глаза смотреть?

Тхве закопал брата Улун у подножья Адвры, где пас буйволиц. Никому не сказал о случившемся. Пропал Цхва'Тагджа и пропал. Что теперь? Может, подался в странствия. Тхве так и продолжал ходить пасти скот. Буйволицы ели траву, что поросла на могиле Цхва, и молоко горчило. Но соседи пили и ничего не говорили. Наверное, молоко всё ж не горчило, а только Тхве казалось, что горчит.

 

Тем временем Апш'Кхара вымахал с телёнка. Носить бога с собой стало нельзя. Не спрятать в доме, и в пещеру уже не вернуть — лаз слишком узок. Пришлось укрыть в лесу. Тхве с трудом перелистывал страницы, будто перекладывал шкуры буйвола. От них пахло затхлостью и пещерным мхом. А порой веяло влажной землёй, и Тхве чудилось, что, листая Апш'Кхара, он проваливается в глубокую сырую яму — чью-то свежевыкопанную могилу. Тхве затягивало туда, погружался будто во что-то вязкое, сумрачное и липучее. Тхве захлопывал раковину, вскакивал и мчался прочь. Он бежал, бежал, а потом, вдруг очнувшись, поднимал голову, выныривая из строк Апш'Кхара, всё так же сидя перед открытой раковиной.

Поверхность раковины давно растрескалась, не поспевая за ростом бога. И Тхве делал из коры новый переплёт для Апш'Кхара, утягивая его жгутами, что опять разорвутся наутро. Многое в разумении Тхве переменилось. Всё прежнее оборачивалось иным. Когда-то в их краях ничто не росло быстрее остролистых твылтхв, и ничто не восходило выше гор, теперь же всех быстрее был Апш'Кхара. Тхве опасался, что однажды Апш'Кхара перерастёт посёлок, а потом и горы. Те раскрошатся под весом бога, и всему подлунному миру придёт конец.

По-иному Тхве глядел и на старцев. Раньше его пугали те длинные трубки с клубящимся сизым дымом, что рисовал силуэты усопших. Сейчас Тхве и сам был непрочь затянуться и сидеть, сиедть, размышлять. Твёрдые некогда устои осыпались пылью со страниц бога. Привязанный к Апш'Кхара словно своими же сплетёнными жгутами, Тхве вновь и вновь возвращался к словам человека-без-лица: ты ли взял в карман бога или бог взял тебя в свой. Страшился собственных мыслей, и всё же продолжал читать. С каждым днём оторваться от строк давалось труднее.

К концу осени мать слегла, и рук на всё не хватало. Приходилось вставать до рассвета, а спать идти после захода солнца. Тхве исхудал, осунулся. Он давно перестал походить на того ловкого гонорливого мальчугана, что вытащил из пещеры бога, а всё больше напоминал тень, сереющую день ото дня, будто кто съедал силы.

Таким застал его человек-без-лица во второй раз. Он снова просил Тхве отдать бога. Сказал, что исполнит любое желание Тхве.

— Я могу вернуть к жизни Цхва'Тагджа. Или поставить на ноги мать. А то и переманить от Сулин'Хтуунга твою светоликую Улун. Выбирай.

Тхве не мог выбрать. Будь его воля, он и мать бы вылечил, и Цхва'Тагджа оживил, и соединился с прекрасной Улун. Но разве такое возможно?

Человек-без-лица постукивал посохом о землю, будто отмерял время. Голос чужестранца звучал спокойно и уверенно, точно обещания и впрямь могли исполниться. Только один раз Тхве уже обманулся — с богом. А может, ещё не подобрал верный ключ?

— И что же, ты взаправду можешь это все сделать? — спросил он человека-без-лица, раздумывая, кто же тот есть. Целитель? Чудодей? А то обычный купец со лживой душонкой?

— Одно. Только одно желание, — возразил человек-без-лица. — Мы ж не будем размениваться по мелочам?

Тхве покачал головой. Как и в первый раз, ответил отказом.

Ночью снова не мог уснуть. Ворочался, ёрзал, терзался, а под утро увидел сон. Человек-без-лица всё так же предлагал исполнить желание Тхве.

— Убирайся! — кричал ему Тхве, разрывая связки. Сквозь сон крик походил на сиплый рык. — Ты можешь исполнить лишь одно. Апш'Кхара же исполнит все три!

Тхве распахнул раковину, которая во сне стала размером с лепёшку, и разорвал на три части — по одной на каждое желание.

Проснулся Тхве в лихорадке. С осознанием, что утворил страшное. На кайме сновидения затухали отголоски воспоминаний: да, мать поднялась на ноги, да, Улун сама пришла к Тхве, да, её брат снова был жив. Но Апш'Кхара больше не было. Тхве потерял своего бога.

Тхве разозлился на себя за сон. Ты — глупый мальчишка, что держится за какую-то безделицу, найденную в пещере. Иди и верни её туда, откуда взял. Подумай, что принёс тебе твой Апш'Кхара? Только беды и слёзы. Все твои истинные мечты обратились лишь призраками, унесёнными южным ветром.

В ночи стрекотали звёзды. Или это были цикады? А звёзды, покачиваясь на тонких невидимых нитях, спустились немного ниже к земле, чтоб осветить Тхве дорогу к пещерам. В этот день впервые шёл снег. Такого в их краях ещё не случалось. Тхве нёс бога обратно. Тащил, волочил, перекатывал. Он оставит Апш'Кхара высоко в горах, где полощут в водопадах свои бороды небесные старцы, а когда вернётся домой, всё будет по-другому.

 

Вернулся Тхве уже совсем в другой посёлок. На месте цшытры старейшин возвышалась островерхая кештра. Поодаль алели красные соцветия цшытр. Дети срывали цветы и несли их старухам, что были в посёлке за старейшин. Старухи плели венки и пускали вниз по реке, которая никогда не протекала в их селении. Но ведь и цветы никогда не звали цшытрами? Разве не кештры? Улун с округлившимся животом танцевала посреди площади, хотя прежде Тхве никогда не видел её танцующей, только поющей. Медные пряди Улун отчего-то были черны, как алкхамысская ночь, а смех походил на скрежет. Всё вокруг перепуталось: цвета, явления, звуки, имена.

Тхве не пошёл — опрометью ринулся к дому, перелезши вброд через злополучную речку, но дорогу преградила разъярённая толпа. Чей-то пёс раскопал останки Айят'Арууке — сестры Улун. Искали убийцу, раздробившую её череп камнем.

Но Тхве не убивал… Это был не он.

Однако память подсказывала иное: Тхве шёл на пастбище, в пастушьей сумке стучал о бедро Апш'Кхара. Навстречу выбежала Айят. Любопытная с детства, она стала дознаваться у Тхве, что тот прячет в сумке, а когда Тхве отказался отвечать, вцепилась в суму и принялась вырывать. Тхве сильно оттолкнул Айят. Она неловко пошатнулась и упала, ударившись головой о камень. По земле растекалась кровь.

Нет, нет! Ничего подобного не происходило! Тхве не закапывал тело Айят. У Улун никогда не было сестры…

— В кулаке Айят зажала лоскуток от пастушьей сумки. — Кривой посох человека-без-лица тыкал Тхве в грудь. — Знаю-знаю, Тхве, такая сума только у тебя.

Тхве оторопел. Сегодня он видел человека-без-лица в третий раз, но толпа отчего-то принимала чужестранца за своего. Похоже, в глазах людей у него даже имелось лицо. Интересно, чьё.

— Твоя сумка? Отвечай! — верещал человек-без-лица, растеряв былое спокойствие.

— Откуда мне знать, что было в её руке? — огрызнулся Тхве.

— Вот! Вот, — обличал чужестранец. — Убийца никогда не называет вслух имени жертвы.

— Я вообще не знал её имени, — выпалил Тхве и понял, что лжёт. Лицо залила предательская краска.

«Красный, как цшытра. Или кештра?» Где он оказался? Чьё это чужое селение? Зачем здесь человек-без-лица? Где мама? Кто отнял его прежнюю жизнь?

Тхве больше всего на свете хотел проснуться. Но он знал, что не спит.

Кто-то окликнул человека-без-лица, позвал к старейшим старухам, и тот уковылял. Толпа потянулась следом, и Тхве на какое-то время выдохнул. Но самое страшное ждало Тхве дома. Матери больше не было. Она умерла. Лежала на спине с едва запрокинутой головой, отчего рот приоткрылся, как раковина, обнажая жемчужины зубов. Спит? Тхве рванул к матери, принялся звать, трясти, надеясь уловить хотя бы вдох. Но тело её остывало уже нескольких дней.

Тхве плакал. Он не хотел жить в этом чужом мире. Всё не так. Всё не то. Обман. Издёвка. Три желания Тхве — поднять на ноги мать, сблизиться с Улун и оживить её брата — обратились худшим злом, какое только можно вообразить. Под сердцем возлюбленная носит ребёнка другого мужчины, от рук Тхве вместо брата Улун погибла её сестра, а мать уже никогда не встанет.

Тхве выл. И проклинал всех богов.

Ничком пролежал до утра, а потом встал и устремился обратно в горы. Он сделает всё, чтоб вернуть себе прежнюю жизнь. Или нет — он убьёт бога. Именно так. Бога, не принёсшего в его мир ничего, кроме горя. Тхве сделает всё, чтоб изничтожить Апш'Кхара. Будет кромсать, бить, колоть, резать. Чтоб больше никто и никогда не сумел бы обжечься.

Но дойти до Цхва-Ветунге Тхве не успел. Его схватили и бросили в яму — глубокую и сырую, ту самую, чей запах он уже чуял, листая страницы Апш'Кхара. Осталось засыпать сверху землёй — и Тхве будет погребён заживо.

— Сгниёшь здесь, убийца, — плюнул сверху кто-то из толпы.

Оказалось, те старухи, что появились в селении вместо старцев, умели прочесть последний вдох усопшего. На губах Айят запеклось имя Тхве — того, кого сестра Улун видела последним. Сомнений не осталось ни у кого: Тхве — убийца и должен умереть.

— Моя мать!.. Мне нужно предать земле её тело. Дайте похоронить… — просил Тхве.

— Что ж ты сбежал? — глумливо усмехнулся человек-без лица, прячась за спинами. — Что-то не похоже, что ты собирался её хоронить.

Тхве и не собирался. Он хотел вернуть ей жизнь. Всё вернуть. Но это было невозможно. Тхве остался наедине с собой и стылым враждебным миром.

 

Ночью к яме пришла Улун. Сперва она долго плакала, окропляя Тхве слезами. Слёзы были о несуществующей сестре.

— Уходи, Улун. — Тхве отказывался принимать новую реальность. — Это неправда. Ничего этого не существует.

Вскоре плач смолк, и Тхве услышал, что Улун с чем-то возится наверху.

— Держи, — сказала она и кинула в яму обломанную ветку. — Я не должна была… Но мне был сон. Со мной говорил мой брат… Хотя у меня никогда не было братьев. Он сказал мне… То есть просил, чтобы я помогла тебе. Он сказал, что простил тебя. Не знаю, поможет ли тебе это…

Она не договорила и ушла.

Тхве поднял ветвь, это был побег твылтхвы. Тут же принялся раскапывать землю, чтоб посадить росток. Ничто в их краях не растёт быстрее твылтхв… По крайней мере, так было раньше — до того, как Апш'Кхара забрался в карман Тхве.

 

Назавтра с гиканьем и улюлюканьем односельчане пришли казнить Тхве, но в яме уже никого не было. Только остролистая твылтхва высовывала из ямы свою макушку. Что-то в мире всё же остаётся прежним.

 

Тхве поднялся в горы, но не узнал Апш'Кхара — тот был больше посёлка и выше всех гор. Облака окутывали Апш'Кхара, точно пышные перины окутывают колыбель младенца. Апш'Кхара спал или только выглядел безмятежно спящим. От мерного дыхания бога створки гигантской раковины приоткрывались и снова закрывались. Тхве застыл. Зудящая мысль свербела в голове: что если попытаться прочесть напоследок хотя б пару строк. Хотя бы одни глазком…

Тхве карабкался по Апш'Кхара, но внезапно воздух расколол оглушительный треск — раковина сдвинулась с места. Маленький человечек Тхве едва успел отскочить в сторону. Подминая под себя горы, раковина ползла вниз, к посёлку. Тхве закрыл глаза. Он не хотел видеть, как Апш'Кхара уничтожает всё на своём пути. Точно гигантский кит, вспахивающий брюхом землю, Апш'Кхара медленно, а потом всё быстрее и быстрее сползал к океану.

Звук плюхнувшегося в океан бога был страшен. Поднялась волна, каковая не поднималась ни в одну из бурь. Выплеснувшись на землю, волна смыла горное селение начисто. Не многим удалось выжить. А те, что выжили, поселились на вершинах гор, что ныне торчали из воды неприглядными островками.

 

Тхве посчастливилось выжить. Если это можно назвать счастьем. Он жил глубоким отшельником, научившись добывать пищу рыболовецким промыслом. А однажды случилось чудо. Тхве прибился к небольшому селению, в котором повстречал Улун. Она выжила вместе с сыном, рождённым в день прилива великой волны. Теперь, когда Апш'Кхара покоился на дне океана, Тхве смело заговорил с Улун. Позабытое было чувство с новой силой вспыхнуло душу. Теперь-то Тхве не отступит, не упустит свою Улун.

— Будь моей, — прошептал он, прижимая Улун к колотящемуся в груди сердцу.

Её волосы — цвета морской волны — трепыхались на ветру.

Они стали семьёй. Тхве растил сына Улун, воспитывал как своего. Обучал рыболовецкому делу, чтению и письму, рассказывал о былом мире и скороспелых твылтхвах, что поднимали свои верхушки из океанских вод.

Пока вода не сошла, люди налаживали быт. Вскоре бедное рыбацкое селение, выросшее на алкхамысском утёсе, стало напоминать цветущее гваа.

Шли джа. Сын Улун рос старательным и смышлёным. Со всем тщанием относился к учёбе, но любым делам и наукам предпочитал рыбную ловлю. Собирал на рассвете снасти и уходил рыбачить до ночи. А однажды улов превзошёл все ожидания. Мальчик выудил самого бога! Положил в карман потрёпанных суху и никому не сказал.