Рита стояла за прилавком.

Неприятно ныл синяк под глазом, ночной промозглой сыростью тянуло из щели под дверью. Колокольчик звякнул — Рита поморщилась. Будто это у неё было похмелье, а не у оставшегося дрыхнуть дома пьяного Кольки. Вошёл мужчина, пахнущий машинным маслом, потом и глухой злобной усталостью. Рассохшиеся половицы поскрипывали, пока он шёл к кассе. Протянув две мятые сторублёвки, мужик буркнул:

— «Ред булл» дай.

— Пятьдесят рублей не хватает.

Рита сказала — и что-то внутри загудело басовой струной. Пришло мгновенное понимание: этот не станет рыться в карманах в поисках мелочи. Не цыкнет зубом расстроенно. Не развернётся к выходу. И правда, мужик поднял покрасневшие от усталости и дорожной пыли глаза, поскрёб щетину в складке под подбородком и повторил раздельно:

— «Ред булл». Дай. Мне.

— Не хватает пятьдесят рублей!

Мужик хмыкнул себе под нос, рывком подтянул тренировочные штаны. Рита вздрогнула от неожиданного движения. Улыбка на обрюзгшем небритом лице стала шире, показался резец с отколотым уголком.

— Докинешь из того, на что лохов сегодня обсчитала, поняла?

Рита растерянно моргнула. И покраснела: правда ведь обсчитала. И больше, чем на пятьдесят рублей. Тут зажала сдачу, там «забыла» сотню, когда разменяла пятитысячную. Тут рубль, там пять. Кого тайком, кого ухмыляясь в лицо. Нужно же как-то вернуть, что Колька пропивает.

Она упрямо сжала губы. Вернуть, а не за всяких проходимцев доплачивать!

— Не хватает полтинника, сказано тебе!

Мужик глубоко вдохнул, выдохнул сквозь стиснутые зубы. Повертел головой, обшарил взглядом потолочные балки. Искал камеры, которых там не было. Там даже муляжей не было. Как и тревожной кнопки.

Ничего не было.

И никого, кому было бы не наплевать.

Одиночество.

Беспредельное, почти космическое. Стой тут на трассе, как не пойми кто, случись что — на помощь не дозовёшься. А дома — Колька, будь он неладен. Дочь звонит на Новый Год и на день рождения. Сын зато пишет регулярно. Только не письма, а списки, что в передачку положить. А она таскай эти баулы на своём горбу…

Сердце кольнуло, перехватило дыхание. Рита сжала в кулаке ворот блузки из трескучей синтетики. Душу наполнило тёмное, густое, маслянистое. Что-то такое, от чего страха не осталось вовсе. Никаких чувств вообще не осталось, утонули они в этой дряни.

Она закричала, тонко, как испуганная девчонка:

— Сказано тебе, не хватает! Полтинника не хватает! Или доплачивай, или проваливай!

Улыбка на небритом лице погасла. Мужик набычился. Опытная Рита съежилась: сейчас будут бить. Но вместо удара он проговорил медленно, роняя слова пудовыми гирями на грязный пол:

— Загадка такая есть. Знаешь, почему у глупой бабы фингалы под обоими глазами? — И сам ответил тут же, без паузы и без улыбки: — Потому что с первого раза она не понимает. «Ред булл» дай мне!

Облизнул губы и добавил сухо:

— Сука.

Будто черту подвёл.

Рита открыла рот, но не нашла подходящих слов. Тёмная волна уже отступила, и теперь она уже не знала, что делать. Просто вдруг поняла: мужик получит свой «Ред булл», теперь уже вообще бесплатно. А она получит… Она просто получит. За то, что, сука такая, не докинула полтинник.

Рита отшатнулась от прилавка, попятилась мелкими шажками. Уперлась спиной в стойку с сигаретами. Мужик наклонился за ней следом. Медленно. Потому что кто ему что сделает-то? Кто помешает?

Он тоже плыл в космической беспредельности Ритиного одиночества, но для него оно было родным и знакомым. Он любил его. Он приветствовал его, как старого друга. Как сообщника. Губы мужика снова разошлись в стороны, но на этот раз зубы обнажились не в улыбке, а в оскале.

— Слышь, ты…

Звякнул колокольчик.

Космическая тишина разлетелась осколками.

Мужик вздрогнул, как будто проснулся. Даже во взгляде мелькнуло что-то человеческое. Он отступил, вытер ладонь о штаны. Смерил Риту злым взглядом, подобрал купюры. И быстро, не поднимая взгляд, вышел. Прошагал мимо девушки, почти что девочки, смущённо жмущейся у входа.

— Ой, извините. А вы работаете?

«Ишь, пигалица.» — отстранённо подумала Рита.

Пигалица хлопала глазами, глядя на Ритино лицо, цветущее белыми и алыми пятнами. Понимала, что прервала что-то, но не могла взять в толк, плохое или хорошее. И делала на всякий случай виноватое лицо.

— Работаем, работаем. — Голос Риты противно дрожал. — Что хотела?

Девчонка тихо пробубнила что-то, Рита нахмурилась.

— Чего? Чего там шепчешь-то?

Жизнь возвращалась в колею. И Рита что было сил подгоняла её, стремясь вернуться к привычному образу… всего: мыслей, действий, общения.

— Подойди да попроси нормально!

Девчонка приблизилась к кассе. Под её шагами пол не скрипел. Даже не шуршал. А ещё от неё странно пахло. Дорогой, но не той, что заунывно шептала за стенами магазина покрышками автомобилей и истерически взвизгивала клаксонами. От пигалицы тепло пахло пылью, сеном, жарким солнцем и терпким конским потом.

Рита презрительно свесила губу.

— Чего тебе?

— Мне… — Девчонка потупилась. — Мне корм для единорога.

— Наркоманов не обслуживаем.

— Да я же…

— Проваливай! — Рита повысила голос, но ещё не кричала. — Проваливай, говорят тебе! Давай-давай, пока я охрану не вызвала! Щас кнопку-то нажму! Тревожную!

Пигалица отступала, прижав руки к груди. Улыбнулась виновато.

— Да вы послушайте, я же не… Мне же правда… Я ведь только…

— Давай-давай, вали! Обкурятся, да ходят, людям работать мешают, ишь ты! Ещё и за рулём небось! Бессовестная! Корм ей! Для единорога! Я тебе сейчас…

Рита вышла из-за прилавка и начала наступать на девчонку, размахивая руками и крича всё громче. Ух, она ей задаст, чтобы не смела больше в таком виде являться! Люди работают! А она шляется! Ишь!

Девчонка уже прекратила оправдываться, улыбка её испарилась. Она молча пятилась, поминутно оглядываясь и держа перед собой раскрытые ладони. Она уже почти что ткнулась спиной в дверь магазина, когда с улицы донеслось ржание. Громкое, протяжное, переливистое. Такое, что Рита осеклась на середине ругательства.

Она недоверчиво покосилась на девчонку. Та снова улыбалась.

— Ты правда на коне чтоль? — зачем-то поинтересовалась Рита.

Улыбка девчонки стала шире:

— На единороге, говорю же.

Злость снова поднялась у Риты в груди, но тут же бессильно опала, как морская пена, выброшенная на камни. Она вдруг почувствовала себя смертельно усталой. Сперва громила этот с энергетиком, теперь вот пигалица на единороге…

— Ты иди, иди давай. — проворчала Рита. — Нет у нас такого. И не было никогда.

— Ой, жаль. Ну, буду искать. — Девчонка вежливо кивнула и произнесла чётко, как первоклашка в конце урока: — До свидания!

Легко развернувшись, она толкнула дверь. Ещё миг — и выскочит на улицу. И Рита снова останется одна. В тёмном вакууме. И будет там только пьяный Колька, сын, которому всегда и всего мало, да голос дочери, которая не разговаривает, а ждёт возможности повесить трубку.

И Рита подалась следом за девчонкой, протянула руку. Сложила губы, как будто собиралась что-то сказать, но воздух не пошёл из лёгких, сжавшееся горло ему помешало. Девчонка всё равно обернулась. Может, почувствовала. Может, знала, что так оно и будет.

— Хотите посмотреть? — улыбнулась она.

Рита хотела. Конечно, Рита хотела.

*

Кольку она будить не стала. Чёрт с ним, с Колькой, пусть спит. Только посмотрела, как он лежит, в трусах, свитере и одном носке, прижавшись щекой к подлокотнику дивана, и тяжело вздохнула.

Рита подошла к кладовке и распахнула дверь настежь. Пахнуло нафталином и пылью. Дешёвой обувью. Отчаянием и тоской.

Опустившись на колени, Рита зарылась в груду хлама, скопившегося на полу, безжалостно раскидывая его руками. Под обувью скрывались детские игрушки, под ними — кое-что из детской одежды, что сберегла в надежде на внуков. Внуки появились, только видела она их два раза, на выписку из роддома, да на крестины, а от вещей дочка со смехом отказалась.

Письма сына, ещё из колонии для несовершеннолетних: тощая стопка конвертов, стянутая бечёвкой. Рядом — пластиковый танк без башни. Дочкины лисьи ушки, часть костюма на утренник. Сама шила, все пальцы исколола! И хвостик ведь был. Длинный, пушистый, до земли. Дочка пожелала в садик идти в костюме, а Кольке ей на хвост и наступил на улице. Оторвал. Случайно, конечно… Но слёз-то было!

Белые туфли, купленные на их с Колькой свадьбу. Надела раз всего. Надеялась, что будут ещё поводы пощеголять, да не случилось. Их Рита бережно отложила в сторону.

На самом дне, под школьным аттестатом, прижатый к стене ящиком с инструментами, лежал альбом. Старый, в вытертой обложке. Выпускной альбом. Память. Рита раскрыла его на последней странице. С фотографии на неё смотрели дети. Не старше пигалицы с единорогом. Она быстро нашла себя: тонкую, как тростинка, улыбающуюся чуть смущённо. Отыскала Кольку: он стоял, выпятив грудь, руки в карманы, глядел исподлобья. Рита снова перевела взгляд на себя саму, жадно вгляделась в едва знакомые черты. Да она ли это? Может, только кажется так? Пигалица такая…

— Вернулась уже чтоль? Это скок времени-то уже? Етить, разбудила бы… Ритк, башка раскалывается, слышь, за пивком сгоняешь?

Колька поскрёб грудь через свитер и заглянул в кладовку:

— Ритк, ты чего там? Слыш, Ритк, ты это… Прости, что бланш тебе поставил. Не хотел я. Я ж тя люблю. Ритк? Ай, хрен с тобой, сам схожу…

Колька пошуршал одеждой, хлопнула входная дверь.

А Рита осталась рыдать без слёз на груде мёртвых воспоминаний.

*

К полуночи Рита успела проклясть свой язык.

Зачем она пообещала девчонке, что попытается найти корм этот растреклятый? Зачем предложила заехать снова? Зачем попросила быть к двум часам ночи? Зачем? Для чего?

Единорога этого снова увидеть? Только душу травить.

Но где-то глубоко, тайком от самой себя, она знала. Знала, для чего. Знала, почему не позволила удивительной встрече превратиться в воспоминание. Почему не захотела бросить её в кладовку памяти, чтобы через полгода уже и не понимать до конца, сон ей вспоминается или явь.

Потому что…

Нет!

Рита злилась. Огрызалась на вопросы покупателей. Сдачу швыряла так, что монетки падали и катились, весело подпрыгивая, по полу. Рита смотрела в раздражённые лица, но не видела их. Слышала злые слова, но не слушала. В её голове набатом гремел вопрос: зачем?

Зачем?

Зачем?

Зачем, зачем, зачем, зачем…

Звякнул колокольчик. Рита бросила взгляд на часы: два.

Поток покупателей иссяк. В это время по трассе мчатся лишь дальнобойщики, которым чаще всего не с руки останавливаться, да припозднившиеся легковушки, водители которых хотят в душ и поспать, а не сосисок в тесте и газировки.

— Здрасти!

Сегодня девчонка вела себя куда непринуждённее. Расслабилась.

Ишь ты, пигалица.

— Здравствуй, здравствуй! — Рита растянула губы в улыбке. — Проходи, чего ты там встала. Заходи скорее.

Девчонка послушно вошла, широко улыбаясь и оглядываясь. Но на полках ничего нового не появилось: те же яркие упаковки чипсов, шоколадок и сигарет, те же соки и газировки.

— А…

— Нашли, нашли! Я к хозяину пошла, спросила, а у него, оказалось, был мешок!

— Мешок?

Девчонка глянула на Риту и замедлила шаг. У Риты оборвалось сердце. Голос сел.

— Э-э-э… — Она вдохнула носом и зачастила: — Ну, хозяин сказал, что мешок. Я уж не знаю, я не видела ещё, времени не было зайти посмотреть, покупатели один за одним сегодня, столько людей, столько людей, прям один за одним, да и я думаю, чего я полезу смотреть, я ж не знаю, какой он должен быть, мне-то откуда знать, какой он там, у меня ж единорогов-то этих не было никогда, это ж у тебя он есть, тебе и знать, так что я думаю, чего я полезу, лучше тебя подожду, ты-то знаешь, ты мне и скажешь, то там или не то там у нас, нормально или нет…

Она говорила и говорила, и смогла остановиться, только когда воздух в лёгких закончился и ей пришлось быстро, судорожно, с громким всхлипом вдохнуть. Пигалица улыбнулась и направилась в подсобку. Сама. Будто знала, куда ей надо идти. А может, и правда знала. Всё знала с самого начала.

— Может, мы сегодня вас даже поката…

Мелькнул в воздухе молоток, дождавшийся своего часа на полке под кассой. Девчонка не вскрикнула. Повалилась кулем, не успев закончить фразу.

— Вот будешь знать, как… Будешь знать, как… — Рита не нашлась, как продолжить фразу. — А то ишь! Ишь ты! Единорог у ней…

Она поймала себя на том, что без конца вытирает руки дурацким синим передником с белыми оборками, с отвращением сорвала его с себя и швырнула на тело пигалицы. Попыталась вдохнуть полной грудью, но закашлялась. На языке стоял медный привкус.

— Тьфу ты… Тьфу ты… Не-е-ет, я тебе говорю. Ишь ты. Решила, что может тут… Вот будешь знать, будешь знать, как, будешь знать… А то тоже мне тут…

Она взяла с полки в кладовой белые туфли, вернулась к прилавку и кое-как их натянула, не застёгивая ремешки. Простучала каблучками по дощатому полу до выхода, заставляя себя не морщиться от боли.

— Единорог у ней, ты глянь-ка! Люди тута… Работаешь, муж у тебя алкаш… А у ней единорог! Ишь ты, пигалица!

Рита распахнула дверь и вышла, готовая встретить новую жизнь. И замерла. Мимо промчалась фура, и ветер швырнул из-под её колёс пригоршню песка на асфальт пустой парковки.