Угол проснулся, потер левый глаз и встал с кровати. На подоконнике дремал полосатый прямоугольник кота. Читая газету – черные знаки на белом, будто кто-то прорезал окно в его собственной жизни, – Угол быстро оделся – пиджак, галстук, туфли – как и обычно. Поджарил в тостере хлеб, добавил сыр и масло. Получилось сытно. Захватив ноутбук, вышел во двор. Отстегнув от железных перил крыльца электросамокат, поспешил на работу. Пейзаж – нагромождение зданий – постепенно сменился лентой реки. Он отвернулся. На квадрате его часов стрелки образовали прямой угол – рабочий день начался. Все точно.

Он хорошо знал, что в действительности не найти совершенства. Ему, архитектору, надлежало ей это совершенство придать. Например, река стремилась вперед бестолковой ломаной полосой вместо того, чтобы соединить исток и устье кратчайшим путем. И теперь ему в бюро дали задание надеть ярмо на эту неточно текущую реку – придумать мост. Результатов его работы ждал весь город, даже два раза звонили из мэрии. Собственно, проект моста у него уже был готов. Две опоры на берегу, четыре – в самой реке и безупречный прямоугольник сверху. Конечно, в недрах любого четырехугольника прятались неуловимые (неумолимые!) диагонали – без них конструкция сложится, как карточный домик. Он нахмурился. Выезжать на место было досадно. Чему может научить его эта неправильная река? В городе реку никто не любил, набережную не строили. Это понятно: разве может кого-то привлечь неполный предмет, обрезок? Ведь другого берега попросту не было. Возможно, никто и не подходил к реке слишком близко. Пришлось пристегнуть самокат к стволу ели, равнобедренный треугольник которой он приметил еще на подъезде. Спустившись вниз, он был вынужден остановиться. Угол знал свою слабость: он плохо переносил развороты. Дома, в своей квартире, он расставил плоскости мебели так, чтобы вечером последовательно продвигаться к кровати: вешалка, стол, шкаф, кресло, телевизор, кровать. В результате утро он начинал в свою удобную правую сторону. В ту же сторону он уезжал на работу. Обратно их с самокатом увозило метро, где Угол спокойно спал вплоть до самого дома.

Когда он подошел к самой кромке воды, то увидел ее не лентой, а полотном, которое тем не менее по-прежнему простиралось до самого верха. Он уже хотел пойти вправо, но внезапно заметил ускользнувший от него очевидный факт: река текла в обратную сторону. Сделав несколько шагов вдоль берега, он испытал чувство, как будто стоит на месте. В супротивном движении реки было что-то предательское. Сжав зубы, Угол развернулся. Он научился делать это быстро, на вдохе, иначе, наверное, мог бы и вообще не решиться. Как всегда в таких случаях, он какое-то время привыкал смотреть правым глазом – его немного качало.

В жизни влево было что-то для него неестественное, что-то тревожащее своей неопределенностью. Чему немало способствовала нечеткая фокусировка зрения. Медицинский осмотр не выявил неполадок, но Угол знал: правый глаз – ненадежный и даже лукавый свидетель. Вот и сейчас плоскость реки распалась перед ним на какие-то верхние и нижние фрагменты, а в самом верху он различил нечеткие причудливые очертания, как будто бы что-то стояло на другом берегу. На берегу, которого не было. Испытывая досаду и беспокойство, Угол неловко пошел вперед. Зато теперь у него появился попутчик – река, и ему стало казаться, что он не идет, а почти бежит с нею наперегонки.

Сегодня жизнь влево предстала Углу еще менее выносимой, чем в иные дни. Глаз как-то совсем распрягся: все было в тумане, только очертания неизвестно чего довольно ясно виднелись на псевдоберегу этой злосчастной реки. Вдобавок ко всему земляная тропинка сменилась песчаной косой – и теперь как будто снизу кто-то невидимый удерживал каждый его шаг от продвижения вперед. Постепенно прохлада утра сменялась полуденной жарой. Измученный, Угол все шел и шел, и понемногу малоприятная мысль овладевала им, словно приступ мигрени: сегодня он уже не сможет вернуться. Чтобы осуществить разворот, нужно хотя бы немного поспать. Но не ляжет же он прямо здесь, на песке, чьи зерна сейчас раскалены, как уголья, а к ночи непременно остынут и, возможно, даже покроются водой!

Сжав руки в кулаки так, что хрустнули кости, он продолжил упрямо идти вперед, высматривая что-то приемлемое для отдыха. Но ни тени, ни даже нормальной травы ему не встречалось – один бурелом, какие-то редкие кустарники, а песчаная коса разрослась и стала похожа на что-то вроде пустыни: такого количества песка он еще не встречал. Когда солнце, наконец, сжалилось над ним, а может быть, просто устало, Угол почувствовал доносящуюся с реки прохладу и даже остановился. Он редко останавливался вот так, без ясной цели, просто чтобы помечтать и поглазеть вокруг. Но выходки правового глаза вернули его к реальности: теперь благодаря ненадежному свидетельству этого выпрягшегося органа он увидел впереди что-то необъяснимое. На приличном расстоянии от него река якобы выходила из берегов, разливаясь в бескрайнее нечто. А поближе то тут, то там между веток неожиданно выросших перед ним деревьев светились огни, вроде как окна деревенских домов. Не задумываясь, Угол прибавил шагу, надеясь договориться о ночлеге. Не хватало еще с таким вот советчиком искать дорогу в ночи. Уставший от долгого дня влево, от постоянных сомнений по поводу картинок, которые подкидывал ему не в меру разошедшийся глаз, он ощущал головную боль – монотонную, еле переносимую, как долбеж отбойного молотка.

Дом, оказавшийся перед ним, выглядел странно. Не имея сил уловить, что именно было странным, Угол почувствовал тошноту. Из последних сил постучал в дверь. Открыла девушка, оглушив и его, и это странное место бескомпромиссной юностью. Наполнив все вокруг до самых краев своей неожиданной, бьющей, как первый ключ после долгой зимы, красотой. Не вполне понимая, настоящая ли она или все это ему только чудится, едва ворочая языком, Угол дошел до предложенной ему постели и провалился в сон.

Открыв наутро левый, нормальный, глаз, он чуть не скатился с кровати. Вот в чем заключалась поразившая его вчера странность: все вокруг него было кривым. Ни одной прямой линии, ни одного угла, окружающее крутилось и завихрялось, словно не прятало, а гордилось своей неправильностью, своей возмутительной кривизной. Кривым был умывальник в углу комнаты, кривым было полотенце, и даже кошка, лениво гревшаяся на солнце, кривая до неприличия, ничем не напоминала уютный прямоугольник его кота. Постучав, вошла девушка – единственная, на ком его глаз задержался с большой охотой. Но в руках у нее был кривой поднос с кривой же посудой. Возможно – подумалось ему, – если представить тысячеугольник, все эти предметы будут похожи на него: энное количество углов, уже недоступное человеческому глазу… тут он запоздало заметил, что девушка смотрит на него пристально, с большим любопытством.

– Что-то не так с прической? – как всегда, неловко пошутил он, представляя себе смятый профиль собственного лица, еще не пришедшего в норму после долгого дня влево и сна в непривычном месте.

Она улыбнулась – светло, весело – так что у него на душе стало легко, как давно уже не бывало.

– У вас один глаз, – хихикнув, сказала она, не скрывая ребяческого восторга, – ах-ах, как же это здорово – когда можно спать своей другой стороной и никто не заметит. Ух ты!

Угол сначала не понял, но внезапно осознал, что у нее-то два глаза! Два очень милых цветных глаза. И волосы ее тоже были какого-то чудесного цвета. И совершенно ничего прямого во всем ее облике (назвать его кривым у него бы не повернулся язык).

У себя в городе он мало замечал женщин. Разве когда в метро они довольно чувствительно работали локтями, пытаясь занять место получше. Или на работе строго смотрели на своих подчиненных, напоминая ему учительницу математики – прямая, как жердь, спина, острый взгляд, назидательный угол подбородка... Только теперь он понял, что им не хватало плавности – наконец-то он подобрал верное слово! Девушка же была наделена этим качеством щедро… Пытаясь втиснуть свой очевидный и мало уместный энтузиазм в какие-то рамки приличия, он стал рассказывать, откуда он и чем занимается. Она слушала его с искренним интересом. Странно, но она ничего не знала о городе, а ведь он находился всего в каком-нибудь дне пути от ее деревни. Когда Угол дошел до своего главного проекта и начал описывать придуманную им сложную плоскость моста, его собеседница удивленно воскликнула:

– Мост? Ох, ну как же это здорово! А вот я никогда не видела мостов.

– Почему? – спросил Угол с недоумением.

– Да кто же строит мосты через озеро? – она засмеялась как маленький ребенок – с удовольствием прислушиваясь к звукам собственного голоса и разогревая его, словно хрустящие тосты. Впрочем, там было, к чему прислушаться…

– Озеро? – Угол озадаченно коснулся своего подбородка. Что такое озеро, он не знал.

– Пойдем, я покажу тебе! – почти закричала она, сияя от радостного возбуждения, словно и не замечая своей фамильярности.

Он заметил. Обрадовался.

У него на работе не знать было роскошью. Этого не любили и не прощали. «Знание – мило, незнание – мыло» (кажется, какая-то отсылка к средневековым традициям, смысл которой от него ускользал). Этими словами мэр напутствовал каждого нового архитектора, у которого хватало смелости предложить свой проект моста (горе тебе, Дедал!).

– Но сначала позавтракаем, если ты… вы… – тут она запнулась и очень смутилась. Он сделал шаг ей навстречу, наверное, гораздо более решительно, чем рассчитывал. Но девушка осталась стоять на месте, внимательно глядя на него своими удивительными глазами.

– Как тебя зовут? – спросил он почему-то тихо. Как будто, задавая этот вопрос, совершал что-то предосудительное.

– Кружечка, – почти шепотом ответила она.

Совсем неожиданно для себя самого он почувствовал голод. Хотеть есть в его ситуации было неудивительно, но у него появилось желание не просто уделить пять минут насыщению своего организма, а попробовать разной, вкусной еды, посидеть за столом, поддержать беседу. Удивляясь себе, он последовал за ней в общую комнату. Стол был уже накрыт. Он ломился от каких-то чудных кушаний – их цвет и запах вызывал у него головокружение. Посередине стояло большое, блестящее, кривого контура приспособление с маленьким краном и вентилем.

– Я пекла пирожки, – словно по секрету, сказала она. – Садись, попробуй! Самовар готов, я налью тебе чай.

Он послушно сел и приступил к еде, не дожидаясь повторного приглашения. «Что за ерунда творится сегодня? – думал он с недоумением, усердно жуя. – Я так долго не ел? Почему я с ума схожу от одного вида этих странноватых блюд? А вкус их вызывает такой восторг, будто я никогда не бывал на застольях?»

– Очень вкусно, – наконец выдохнул он, впервые вместо сытости почувствовав радость. Радоваться еде… Такое раньше даже в голову не могло прийти. Кружечка вспыхнула и застенчиво коснулась его руки.

– Пойдем? – неожиданно серьезно спросила она.

Он молча поднялся и пошел рядом, так и не выпустив ее ладонь из своей.

Какое-то время они шли через лес – странный, с неугловатыми кронами, с хрустом ломавший привычные ожидания плавными контурами листьев и цветов. Неожиданно лес закончился – словно кто-то сдвинул в сторону ширму – и Угол увидел его. Озеро. Почти бескрайняя, почти неохватная взглядом гладь воды, которая стояла на месте, никуда не текла. У берега так же недвижно застыли деревянные посудины, бока их ширились, словно они вдохнули и медлили выдыхать.

– Покатаемся? – тихо спросила Кружечка так робко, словно боясь вспугнуть эту звенящую тишину. Он нетвердо ступил на корму и потянул ее за собой. Веревка, удерживавшая лодку у берега, ослабла будто сама, и они заскользили по стеклянной глади воды, хотя ветра не было. Не направляемая никем, ничем не гонимая, лодка пристала немного поодаль, и они так же молча вышли. Он понял вдруг, что с самого утра еще ни разу не почувствовал разворота, который должен был с ним случиться уже изрядное количество раз. Больше того, впервые он не понимал, как именно живет в настоящий момент: вправо или влево? Ему стало не по себе. До сих пор расслабленно созерцавшая воду и виды вокруг, Кружечка неожиданно заспешила. Она проводила его до какого-то маленького строения, неподалеку от дома.

– Поживете во флигеле, – совсем не вопросительно сказала она, – в дом вам уже нельзя.

Ничего не понимая, но чувствуя бог весть откуда накатившую непомерную усталость, Угол несколько долгих мгновений растерянно смотрел ей вслед, затем вошел в дом и, разыскав постель, провалился в сон.

На следующее утро он нашел у кровати на столике поднос с остывающим завтраком. Ничего похожего на вчерашнюю еду, все какое-то обычное, блеклое, и все же… Шел дождь. Посередине двора собралась огромная лужа, чем-то похожая на озеро в миниатюре. В городе лужи ему не встречались: вся вода уходила под землю через специальные сливы. Непонятно почему по-глупому счастливый, он вышел за дверь. Окрестности со вчерашнего дня почти неузнаваемо изменились. Дом, вчера казавшийся новым и добротным, просел и покрылся мхом, молодая липа у крыльца теперь уходила кроной высоко в небо. Еще недавно тихое и безлюдное, сегодня место это напоминало постоялый двор: всюду сновали люди в нелепой одежде, кричали извозчики; надеясь на угощение, лошади били копытами вслед женщине, спешащей с едой. Что-то тяжело толкнулось в груди. Угол нетвердыми шагами направился к дому. Это оказалось непросто: приходилось уворачиваться от людей, лошадей, собак, телег и повозок, кто-то швырнул в него тряпье, кто-то выругался на непонятном наречии. Неловко протискиваясь сквозь это осиное гнездо, он толкнул кого-то, нечаянно развернувшись, и услышал знакомый вскрик, ее вскрик. Почему-то все окружающее разом отступило, перестало задевать – словно погоня, помчавшаяся другой дорогой. Он посмотрел ей в лицо и уже не мог отвести взгляда: она стала еще красивее. Далеко не сразу он понял, что, пожалуй, еще и старше. Она смотрела на него с мягкой улыбкой, одетая в винного цвета платье, с глухим воротом, с длинными рукавами. Ниже запястья руки были обнажены. Он сглотнул. Какой-то нарастающий гуд в голове мешал по-человечески думать. Стоять и смотреть на эти тонкие, бледные пальцы стало невмоготу. Его взгляд словно слился, слипся с ними – как обласканный судьбой хищник.

– Хотите покататься на лодке? – с очаровательной усмешкой спросила она.

Он вздрогнул.

– Разве вы можете уйти? Эти люди… – медленно ответил он.

– Да, я редко бываю одна, – она искоса посмотрела на него – поддразнивая… флиртуя?.. – но для вас всегда найду время.

Он позволил себе взять ее за руку. Это не было разумным решением. Ладони их сомкнулись как вакуумные полусферы в экспериментальном отделе его бюро. Стопроцентное попадание.

Казалось, что весь окружающий мир сузился до того места, где он чувствовал ее кожу, мягкость, тепло, биение пульса. К шуму в голове прибавился жар, в груди беспомощно билась задыхающаяся рыба. Внезапно он почувствовал ее волосы на своей щеке, ее губы у самого уха:

– Подожди, – шепотом сказала она, – уже скоро.

Он не помнил, как они сели в лодку. Хотел потянуться к ней, как только отчалили, но не смел, отчего-то не мог решиться. А лодка скользила по озеру будто сама, как вчера, только гораздо дальше. Берег пропал из виду. Озеро покрывалось рябью. Моросил дождь. Не говоря ни слова, он поднес ее руку к губам ладонью вверх – его губы изучали линии на ее руке, неторопливо, медленно, словно впереди у них была целая вечность. В глазах ее что-то вспыхнуло и угасло – негодование… злость?.. наслаждение?.. нежность?.. С внезапной страстью он резко обнял ее, лодка качнулась. Легко вскочив на ноги, чего он никак не ждал, она продолжала раскачивать лодку. Он как будто только сейчас что-то понял и тихо спросил:

– И долго ты так собиралась – скользить по глади воды?

Их взгляды встретились, и теперь уже она не отводила глаз. Так же тихо, почти неслышно, ответила:

– Обычно долго, но с тобой по-другому… с тобой мне хочется глубины.

Удар в грудь заставил его задохнуться и потерять равновесие. Резкий, целенаправленный, беспощадный. Это превзошло все его ожидания – водная гладь разошлась, и под ней тоже была вода, уходящая в направлении, для которого у него не находилось названия. Глубина – вот что сказала она напоследок. Что ж… он испробует меру ее глубины. Совершенно не сопротивляясь, он позволил воде увлечь себя, где-то внутри него родилось и росло какое-то новое чувство – радость от того, как расправляется его тело, как сглаживаются углы, как оно становится гибким, пластичным, как доверчиво льнет к нему вода. Захваченный этими совершенно новыми для него ощущениями, он полностью расслабился. Неожиданно чьи-то ревнивые руки схватили его за волосы. Руки, которые не хотели делиться им, даже с озером. Рывок – и его выбросило на поверхность. Рядом с ним, в воде, оказалась она. Он не возражал. Вместе они отплевывались, кашляли, захлебываясь водой, смеялись, потом медленно плыли к небольшому острову – он был весь в ромашках и плакучих ивах. И еще кое-где, вкраплениями, рос цикорий, который многие почему-то принимают за васильки. И еще клевер, или, совсем уж по-ребячьи, кашка. Белый и желтый донник. Душица… Было тепло. Он помог ей не оступиться, когда она чуть не споткнулась о лежащую на берегу корягу. У него с собой оказались сухие спички. У него с собой оказался целый ворох надежд. И осколок мечты, который он прятал обычно подальше, чтоб не пораниться. Помедлив, она стала снимать вымокшую одежду. Он подумал, был ли в его жизни когда-нибудь столь же счастливый час. Может быть, очень давно, в детстве. Может быть, никогда.

Возвращались затемно. Медленно скользила лодка. Теперь он взял все в свои руки, греб, налегая на весла, от чего мышцы приятно горели и ныли, и то и дело чувствовал ее взгляд.

– Ты ни за что не цеплялся, не дергался, совсем не боялся? – тихо спросила она. – В твоей жизни, что, ничего для тебя нет?

– Кот, у меня есть кот, – ответил он, и ее губы дрогнули в ответной улыбке.

Причалив, он помог ей спуститься.

– Дальше тебе нельзя, тебя ищут, тебе придется бежать.

– Ты уверена?

– Да, хотят сжечь как еретика.

– Интересно, за что?

Она сжала кулаки.

– Как обычно: связался с дьявольской силой.

Бережно взяв ее стиснутые руки в свои, он спрятал в ее ладони свое лицо. Времени, проведенного вместе, ему было мало.

– Возвращайся, – сказал он, – а я отправлюсь к себе. Теперь я вижу: город на другой стороне озера.

– Тебя там убьют, – он понял ее слова по немому движению губ.

– Разве теперь меня что-нибудь остановит?

Он подхватил ее на руки и закружил. Пряди ее длинных волос падали ему на лицо, на грудь, и она смотрела ему прямо в глаза и смеялась – не скрывая слез и восторга.

Когда оборвался последний их поцелуй, она шепнула ему на ухо:

– Элли. Меня зовут Элли. Я буду тебя ждать. Завтра. Через неделю. Всегда.

И она ушла.

Медленно Угол брел вдоль берега озера, не понимая, как раньше оно могло показаться рекой. Сейчас он, хоть и не совсем четко, видел его округлую форму – или, скорее, оно напоминало эллипс? На скрывавшихся в ночных тенях берегах проступали силуэты деревьев, а впереди слева горели огни равнодушного города, его бывшего дома. Поняв, что думает о своей жизни в прошедшем времени, он вздрогнул. Теперь, после того, как Элли ушла, перспектива готовящегося для него костра перестала казаться такой уж смехотворной и фантастической (фанатической?). Он задумался, почему мост до сих пор так и не был построен, почему он не видел ни одного из своих предшественников-архитекторов. В самом деле, где они? Куда подевались? Почему ему так и не удалось разыскать ни одного из них, а ведь он поначалу по крайне мере пытался… Самым простым планом было добраться до своего дома, забрать кота и вернуться к Элли. И гори этот несчастный мост синим пламенем! Пламенем… Если они что-то готовят для него, то, наверное, на площади. Площадь в городе всего одна, и поэтому сделать крюк, чтобы взглянуть на нее, было бы всего лишь разумно. Нет, это, конечно, бред, но что если… Лучше убедиться наверняка и тогда уж спокойно направиться в дом, взять кота, кое-какие вещи… Вещи! А как же работа? Задание мэра? На что он планирует жить в этой странной хижине, постаревшей за ночь на полсотни лет? Может быть, это совсем не у него в городе творится какая-то чертовщина?

Приблизившись к месту, где начался его путь вдоль озера, он впервые осознал, какое напряжение владело им всю его дорогу назад. Теперь он чувствовал просто головокружительное облегчение. Все, совершенно все здесь было по-старому.

Окрыленный этим открытием, он словно взлетел по крутой тропинке наверх и увидел электросамокат, оставленный им на обочине позавчера утром.

Утро уже находилось в полном разгаре, скоро должен был начаться рабочий день. Запретив себе задумываться о постороннем, он направил самокат прямиком к бюро. На работе было все как обычно. Единственное, что он всю дорогу придумывал оправдания своего отсутствия, а их у него никто не спросил. И еще: сколько он ни пытался попасть к руководству, чтобы рассказать о том, что строить мост нет никакой необходимости, у него за весь день так и не получилось. «Ничего, – решил мысленно Угол, – зайду завтра прямо с утра».

Выйдя из здания бюро, он впервые задумался, куда идти. Теперь не нужно было жить вправо и опасаться разворотов: все пути перед ним лежали открытыми. Какое-то назойливое воспоминание не давало покоя. Он не сразу понял, что идет к площади. За пару улиц оттуда началась бесконечная пробка. Тротуары были запружены невесть откуда взявшимися людьми. «Я и не подозревал, что у нас столько жителей», – подумал Угол. В какой-то момент он понял, что дальше прохода нет. «Хорошо, – сказал он себе, – приду завтра». Внутри что-то заныло противно и тоненько.

Кот обрадовался ему. Это было самое главное. Но на следующий день он не смог попасть к руководству, даже несмотря на то что пришел пораньше. Пришлось проявить настойчивость и встретиться в коридоре. Директор бюро посмотрел на него с неудовольствием. Тем не менее ему пришлось остановиться.

– У меня есть важная информация по поводу нашего проекта. Необходимость в нем просто отсутствует, – начал Угол.

Начальник перебил его, вытирая со лба капли пота:

– Да, это очевидно так. Вы не волнуйтесь, или как бы это сказать… вы пока можете помочь в работе своим коллегам… ну, чтобы скоротать ожидание.

Угол посмотрел на него с изумлением.

Директор рассердился.

– Мне некогда! – вдруг рявкнул он и пулей вылетел из бюро.

С коллегами Угол общался мало, и у них для него ничего не нашлось.

После работы он снова пошел на площадь, на этот раз с изрядной решимостью. Однако на подступах к площади было все перекопано, повсюду стояли специальные заграждения, предупреждавшие о ремонтных работах, прохода не было. Странно, что не было при этом и самих рабочих, и специальной техники, и материалов. В голове понемногу начинал постукивать дятел – видимо, разминался: тук…тук, тук…тук…тук, тук. Угол скривился. «Отлично, – подумал он, – я приду сюда ночью».

Как только он вышел на улицу – поздно, в первом часу, – его остановил полицейский.

– Комендантский час, – сказал он строго, – нельзя гулять после одиннадцати.

– С каких это пор? – попробовал удивиться Угол, но полицейский уже не слышал его, увлекшись мобильной игрой. Мимо прошел патруль.

Угол вернулся и начал собирать вещи. Все теперь обрело глубину и объем, только кот остался прямоугольником. Видимо, ему так было удобнее. «Черт с ними, с вещами», – решил вдруг он и, аккуратно положив кота в свободное отделение портфеля, покинул дом. На этот раз его никто не задержал, но подступы к площади были обтянуты лентами, как, бывало, делали зимой, когда с крыш могли сорваться сосульки. Однако теперь, благодаря его новому зрению, остановить его оказалось не так-то просто. На ближайшем доме он заметил пожарную лестницу, которой и воспользовался. Взобравшись на крышу, он неожиданно увидел себя наедине с небом. Ощущение ему понравилось. Отсюда город был словно коммутаторная панель в кабинете мэра: дома походили на кнопки, расположенные в заданном порядке. Он понял, что его взгляд избегает определенного места. В самом деле, что такого он мог там увидеть? Вязанку дров? Монахов-фанатиков в надвинутых на лоб черных куколях? Он вынудил себя посмотреть на площадь. Костра не было. Чего нельзя было сказать о громадной виселице, уродливо высившейся на зачем-то водруженной тут каменной глыбе. Виселица состояла из семи деревянных балок, две из которых придавали прочность перекладине, две – основанию. Вроде бы все логично, но тем не менее виселица казалась построенной как-то неправильно. Ее основания располагались в одной плоскости, в то время как перекладина задавала глубину – но глубины там как раз-таки не было (как и во всем их извращенческом мире – подумалось ему), ведь соединенное с ее дальним концом основание снова возвращало ее в ту же плоскость. «Ну уж нет, – подумал Угол с каким-то истеричным возбуждением, – меня вы в плоскость вернуть не сможете». Он представил себе, что случилось бы с перекладиной, если бы ее действительно так развернули. Сначала она бы, наверное, сопротивлялась, чувствуя нарастающее, а скоро уже невыносимое напряжение, потом бы в ней что-то треснуло и она разломилась, вперив в миролюбивый сельский пейзаж неуместные, беззащитные щепы. Внутри него что-то сорвалось и осело – словно рабочий, не рассчитавший тяжести груза. Переоценивший силы. Зря он все-таки представил себе эту картину, и так понятно, что фантазия – не его.

Вернувшись к лестнице, Угол понял, что пути назад нет: внизу его ждали, дом был оцеплен. Оглянувшись на виселицу, он вдруг заметил то, чего почему-то не видел раньше: на перекладине сидела птица – большая белая чайка, из тех, что никогда не прилетают в такие места, как это. Даже с такого расстояния ему показалось, что чайка внимательно смотрит ему в глаза, словно хочет спросить или предлагает что-то. В ту же секунду она поднялась, расправив могучие крылья и, устремившись вверх, скрылась из вида. «Что ж, – решил Угол с поразившей его самого беспечностью, – похоже, мне предстоит паркур».

Бежать по крышам было страшнее, чем прыгать, но еще тяжелее оказались вынужденные остановки – тогда он видел внизу задранные кверху лица, словно маски, замершие в ожидании. Пару раз ему показалось, что он кого-то узнал – соседей, директора. Узнавание далось ему особенно нелегко. Когда он разглядел в толпе коллегу, с которым на днях в перерыве делали тосты и пили кофе, его ноги заскользили по кровле, а руки сделали в воздухе несколько хаотичных движений. Чуть-чуть – и упал бы, а ведь казалось: едва знакомы. Толпа потянула носом. Одернув себя, он решил сконцентрироваться на коте. Через щель, образованную клапаном портфеля, он видел зеленый глаз, ярко горевший в темноте, чувствовал, как едва заметно, в такт дыханию, поднимается и опускается полосатый прямоугольник. Увиденное придало ему сил.

Наконец он добрался до последнего дома, нырнув в широкую арку под странной округлой крышей, напоминающей шлем. Довольно несуразное, давно заброшенное здание, но именно благодаря этому и свили здесь свои гнезда птицы; десятки уступов, выбоин, разломов, трещин – и в каждой кто-то суетился, хлопал крыльями, холил птенцов, и их нестройные голоса сливались в неожиданный унисон. «Да это ведь колокольня», – понял Угол внезапно. Колокольня без колокола. Нутро здания задрожало от гула сотен шагов. Угол попятился. Ноги его уперлись в каменный парапет. Он развернулся. Выше парапета ничего не было – только утренний воздух, прозрачный и сияющий в свете летнего солнца. Топот множества ног приближался. Поколебавшись, он посмотрел вниз. Теперь, когда зрение его обрело глубину, нетрудно было представить, каким кратким и беспомощным будет его падение. Совсем недалеко нежилось в сверкающем утреннем свете озеро. На волнах мягко покачивалась лодка. И хотя было сложно хорошенько все разглядеть, сердце его сжалось от нежности и недоверия: там, в лодке, стояла Элли.

Нет, просто так они его не возьмут. Стена колокольни очень неровная и, возможно, он сможет спрятаться с той стороны в какой-нибудь нише. Полный решимости, он проверил кота в портфеле, надежно привязанном им к груди крест-накрест, и взобрался на парапет. Неожиданно рядом села уже виденная им чайка. Скользнув чуть дальше, она, быстро работая крыльями, замерла в воздухе. В шаге от нее то же самое сделала другая. А за ней – третья. Кто-то ворвался в звонницу. Более не медля, Угол осторожно ступил на птицу и сделал следующий шаг. Первая чайка тут же покинула прежнее место, перелетев в конец импровизированной цепи. Угол шел по лестнице из птиц, словно по ступенькам, ступая все уверенней. Позади него раздавались крики и проклятия, но ветер обрывал их и уносил назад. А от берега к нему уже бежала Элли. Спрыгнув на землю, он устремился к ней и подхватил на руки. Вместе они сели в лодку, и та поплыла сама собой, как в их первую встречу.

– Я боялась, что не успею, – сказала она много позже, когда пришло время для слов.

– С тобой мне хочется высоты, – тихо ответил он.

Звезды ловили свои отражения в зеркальной глади воды. Свежий ветерок растрепал ее длинные волосы, совсем недавно заплетенные им в тяжелые косы. На корме растянулся, довольный вниманием звезд, прямоугольник кота.