Божественный Император Юлиан Луций Вергилий Тит Тиберий наблюдал завершающий поединок игр, устроенных в честь главной военной победы своего прадеда. Это были пятые зрелища за последний год. В казне заметно поубавилось, но Юлиан Луций Вергилий Тит Тиберий отыскал воистину потрясающее решение: всего за полгода его денежная реформа принесла в казну сто тридцать пять целых и семь десятых (опустим сотые) процента в сравнении с предыдущим расчётным периодом. Воистину, только Святейшему и Наимудрейшему Юлиану Луцию Вергилию Титу Тиберию хватило храбрости поделить надвое меру золота, которая содержалась в имперской монете с его профилем.

Нельзя не сказать ещё об одном нововведении, до которого не смогли додуматься ни прадед, ни дед, ни отец Юлиана. Помимо денег это новшество решало куда более важную задачу – борьбу с заговорщиками. А именно: он лишил права передачи имущества по наследству всех обвинённых в государственной измене. В этом случае наследником становилась Империя, но Божественный Император не стал бы Святейшим, перестань он заботиться о подданных. Поэтому четверть имущества обвинённого отчуждалась в пользу доносителя. Последнее время их стало слишком много, даже для такой огромной империи.

Юлиан сидел на троне, подпирая скучающую гримасу кулаком. По левую руку от него стоял мальчик из южной провинции, он доставал семечки из зёрен граната и клал мякоть в рот Императора, как только тот его открывал. А открывал он его часто. Если зёрнышко падало, Святейший подтягивал мальчика и кусал его за нижнюю губу или щепал за яйца. По правде сказать, именно за губы и яйца смуглые мальчики занимали особое положение в глазах Императора. Если же выбор ограничивался девочками, то он, подобно Богам, выбирал одну из сестёр.

Позади него сидели сенаторы. Прежде он никому не дозволял подниматься в его ложе, но сегодня разом пригласил всех.

– Наконец эта тоска закончилась, – сказал Император, когда на песке остался единственный гладиатор. – Я уже начал думать, что это никогда не кончится.

Юлиан встал, размашистым движением треснул мальчика по щеке и указал на одного из сенаторов:

– Этого!

Стража скрутила сенатора и положила к ногам Святейшего:

– Мои дорогие сограждане… – обратился он к сенаторам. – Нет! Мои братья. Хочу сообщить вам благую весть. Только что моими руками был пойман очередной заговорщик. Для всех нас это большая трагедия. Мне хочется плакать, но плакать Императору не пристало. Поэтому, чтобы мне больше не хотелось плакать, я решил ужесточить наказание. Отныне с этого момента и впредь вместе с заговорщиком будет казнён каждый, кто носит его имя. И так, уважаемые сенаторы, прошу, голосуйте.

Сенаторы, не мешкая, потянули руки. Никто не хотел оказаться последним.

– Единогласно! – нарочито воскликнул Юлиан. – Сказать по правде, я и не думал, что вы примите такой бесчеловечный закон. Разве сын, а тем более дочь должны отвечать за преступления своего отца?

– Ваше Высочество, вы позволите? – дрожащим голосом протянул один из сенаторов.

– Валяй. Я сегодня в хорошем расположении духа.

– Возможно, мы поспешили. В данном случае возникает правовой казус. Мальчики до четырнадцати лет не обладают правоспособностью, по закону мы не можем применять к ним нормы подобного характера. Что касается девушек, если мы казним девственницу, то навлечём на себя гнев Богов.

Император закусил губу:

– Ты прав, засранец... Если вы сейчас же не решите эту проблему, то сенат будет распущен.

– Святейший, позвольте, – с глубокой кротостью обратился Флавий.

– Говори.

– С юридической точки зрения, мальчик становится мужчиной, то есть правоспособным, не в четырнадцать лет, а в момент, когда облачается во взрослую тогу. Что касается девственниц, это легко можно исправить.

Император лениво повёл пальцем вверх:

– Молодец! Дарую тебе одно из имений этого предателя.

***

Термы Монтера, пожалуй, самое удивительное место в городе. Именно здесь под суровыми взглядами мраморных изваяний вершилась судьба Империи. Здесь, а не в сенате, на форуме или во дворце Святейшего, военачальники составляли планы будущих кампаний и договаривались с торговцами о поставках продовольствия. Здесь низшие чины пресмыкались перед высшими, стремясь улучшить положение.

Сенаторы обмазывали друг друга жиром, перемешанным с песком, а затем соскребали его золотым серповидным инструментом, обдумывая новые налоги. Поэты писали драмы и тут же их ставили. Актёры драли связки, пытаясь перекричать орущих посетителей, которым вырывали волосы на подмышках смесью из смолы и воска. Здесь сенатор Фал сказал:

– Интересно, кого из нас обвинят в измене раньше, – на его лице появилась ироничная улыбка. Он был худым и сутулым, с выдающимся ростом по сравнению со всеми его собеседниками. Каждый раз ему приходилось изгибаться, когда он с кем-то общался.

– Хочешь стать первым? – шепнул Ливий, в прошлом, талантливый командир. Мозоли на его руках не заживали несмотря на то, что он много лет не брал в руки оружие.

– Я хочу сказать, что на наших плечах лежит куда больше ответственности за судьбу империи… – Фал заметил сенатора Флавия в соседнем бассейне. – Чего нельзя сказать об этом ничтожестве.

– Флавий! Моча козлиная, убирайся отсюда! – Закричал Ливий.

Маленький толстый человечек Флавий носил на шее крохотную сандалию своей возлюбленной. Прежде она была рабыней, но Флавий освободил её и взял в жёны. Каждое утро он выпивал омолаживающую микстуру – слюну своей пассии.

– Катись от сюда, сын кобылы, – продолжал Ливий.

– Это общественное место, я свободный гражданин и буду находиться, где захочу, – отбивался Флавий.

Ливий вскочил и подошёл к нему:

– Ты позоришь граждан Монтера, – он сорвал сандалию с его шеи и бросил Фалу. – Ты стоишь меньше, чем самый убогий раб во всей империи.

Флавий закипел и надулся от злобы:

– Я сенатор Монтера! – завопил он. – Если ты не принесёшь извинения, то встретимся в суде!

– В суд? – Ливий посмотрел на смеющуюся толпу. – Как страшно.

Флавий молча засеменил в сторону Фала и протянул руку:

– Верни! – он казался суровым.

Тот поднял руку вверх и ехидно улыбнулся:

– А ты забери.

Флавий неуклюже прыгал и махал руками, стараясь дотянуться до деревянной сандалии. Своим кряхтением он только тешил окружающих, заставляя их надрываться от хохота.

Наконец Фал опустил руку и треснул деревянной подошвой по лбу Флавия, тот схватился за голову, изобразив гримасу боли.

– Ты выглядишь как весенний кабель, увидевший суку, – Фал размахнулся и метнул сандалию к выходу, на другой конец термы. – И больше не появляйся здесь!

Под гогот толпы, Фал продолжил вполголоса:

– Я предлагаю не гадать, чья голова полетит первой.

***

В день, когда Юлиан Луций Вергилий Тит Тиберий убил своего отца и стал Императором великого Монтера, он переименовал дни недели. Первый стал зваться – Юлиан, второй – Луций, третий – Вергилий, четвёртый – Тит и, наконец, пятый – Тиберий. Тогда же молодой Император столкнулся с первой проблемой своего правления. Старая (плохая) неделя состояла из семи дней, но Юлиан не звался бы Наимудрейшим, оставь он два дня прежними.

«Чтобы какие-то числа нарушили мои планы», – сказал он и учредил новую, пятидневную, неделю. Воистину решение сильного правителя. Ещё никто из его предшественников не начинал своё правление с таких радикальных реформ.

Тиберий близился к закату. Император ненавидел этот день и не раз думал его упразднить. «Ах… Если бы я мог делать, что хочу...», – говорил Юлиан. Он как никто другой осознавал последствия подобного решения и каждый раз ставил интересы страны над собственными.

Император ненавидел Тиберий. В этот день он откладывал государственные дела и проводил время с семьёй. «Семья – это маленькая страна. Если правитель не в силах позаботиться о близких, то как он сможет заботиться о подданных», – учил отец Юлиана. Его отец был глупым человеком и правителем, но разглядеть драгоценную крупицу в пустыне мог только мудрец, кем без сомнения был Юлиан.

«Порой мне кажется, что я единственный раб во всей Империи», – думал он, когда готовился к семейному вечеру. Юлиан мечтал поиграть в прятки с мальчиками, побегать, поколоть орешки, а вместо этого ему приходилось отмокать в розовой воде перед встречей с сёстрами.

Когда его кожа смягчилась, а волосы впитали аромат благовоний, он пошёл к Агриппине. Она была старшей, и ей первой выпадала честь провести время со Святейшим. Юлиан раскрыл двери, но в покоях сестры не оказалось. «Агриппина, выходи... Пришёл твой Божественный Юлиан», – в ответ тишина.

Юлиан, шаркая, ходил по комнате и шипел сквозь зубы: «Агриппина... Не заставляй меня ждать». Он схватил урну, что стояла в углу, поднял её над собой и швырнул в мраморный бюст своего отца: «С тобой случится то же самое, если сейчас же не придёшь к Луцилле».

Разгневанный Император поспешил к младшей сестре. Он потянул деревянную ручку массивной двери и увидел женский силуэт за прозрачными тканями.

– Надеюсь, ты готова? – прошептал Юлиан, снимая свои одеяния. – Я не привык ждать... Агриппина меня очень разозлила, и твоя обязанность, как сестры Императора, утешить своего Господина.

– Её здесь нет... – послышался голос из глубины комнаты.

– Мама?! Что ты здесь забыла? Где Луцилла?

– Их нет, – холодно ответила она. – Они больше не могли терпеть твоих издевательств...

Юлиан подошёл к матери, рядом с ней в кровати лежали Агриппина и Луцилла. Девушки порезали вены. Смерть не была мгновенной. Они обнимали друг друга, пока кровь сочилась из их рук, пропитывая перину кровати.

***

Прадед Юлиана прослыл выдающимся полководцем, не лишённым литературного таланта. Он провёл множество битв и кампаний, запечатлев свой опыт в трактате о военном искусстве.

«Трактат о мягкости и силе в вопросах, связанных с ведением войны». Помимо всех достоинств прикладного характера, это произведение отмечали выдающимся с литературной и даже драматургической стороны. В нём было много лирических отступлений, размышлений о жизни и даже стихов.

Поначалу эти особенности ставили в минус, и каждый, кто хоть что-то знал о военном деле, пытался переписать его на свой лад, откинув, как ему казалось, всё лишнее. Множество подобных попыток не увенчались успехом. В лучшем случае – это невозможно было читать, а в худшем – исчезал весь смысл.

Вскоре книга потеряла свой исключительно прикладной характер. Её читал каждый образованный человек. Спустя время она стала обязательна для образования во всех школах Империи.

Сегодня у прадеда Юлиана множество подражателей, свет увидели такие работы как: «Мягкость и сила или как управлять рабами», «Значение мягкости и силы в символических образах архитектуры первой эпохи», «Подход мягкости и силы в вопросах выращивания винограда», «Ночные дебаты о мягкости и силе или как получить от шлюхи всё что ты хочешь и не разориться» и многие другие...

Уже какое-то время ходили слухи, что Божественный Император пишет, и, наконец, «Мягкость и сила в любовных утехах» была представлена на всеобщее одобрение. В первые дни Монтер охватило безумие. Все говорили только об этом, даже заседания сената приходилось переносить. Монументальный труд настолько обширен, что обсуждение любого вопроса переходило в обмен мнениями и поиск новых смыслов в самом великом произведении всех времён самого Великого автора и по совместительству Императора.

Эта ночь не стала исключением. Ливий пригласил Фала в свою загородную виллу. И вместе они изучали труды Юлиана. Третий кувшин опустел, и раб отправился за вином в погреб.

Сенатор Фал продолжил читать:

– Если объектом вашего вожделения является кто-то из родни, скажем сестра, не следует её бить по лицу и рукам. Иначе синяки будут портить вид всё остальное время, –сенаторы заливались хохотом, но после этих строчек утихли.

– Бедные девочки... – сказал Ливий, потирая переносицу. – А мы думали, что нам живётся несладко... Как мы это допустили? Как все это допустили? – Вино уже ударило ему в голову.

Раб вернулся с полным кувшином. Фал махнул ему рукой в знак, что тот может убираться, затем наполнил кубок и пододвинул его к другу.

Только сейчас Ливий заметил повязки на руках Фала, но не стал спрашивать.

– Уже не имеет значения кто виноват, куда более значимый вопрос, кто это закончит, – Фал и откинулся на триклинии.

Ливий отвёл взгляд, пытаясь собраться с мыслями:

– Мне страшно сидеть с тобой за одним столом, – он посмотрел в небо и нервно усмехнулся. – Красивая луна...

– Ответственность за состояние государства разделяют все, кто обладает хоть каким-то влиянием и деньгами, – продолжил Фал.

Ливий стукнул кулаком по столу и вскочил на ноги:

– Я лучше промолчу, чем сдохну, – гаркнул он. – Пускай я буду трусом, кем угодно! Пускай! Но у моих детей будет дом, у них будет шанс пережить этого ублюдка! – Его взгляд растерянно поплыл, как только он осознал смысл произнесённых им слов.

– Ты наивен, – сказал Фал достаточно жестко, чтобы осадить Ливия. – Будущее твоих детей зависит от его настроения или от настроения кого-то, кому приглянется твоя вилла. В любом случае точно не от тебя. Скажи, что я не прав, – Фал добавил вина в кубок. – Я хочу, чтобы ты поговорил кое с кем, просто выслушай. Если мы тебя не убедим, то напьёшься до потери памяти, – он похлопал Ливия по плечу.

Ливий взял кубок и осушил его за три глотка:

– Нужно больше вина, прежде чем ты ещё что-то скажешь.

– Мы бы всё равно начали этот разговор. Раньше или позже.

***

Примерно год назад в одной из южных провинций вспыхнуло восстание из-за череды случайных (или нет) событий. Два неурожайных года вынудили землевладельцев забираться в долги, чтобы купить зерно для посевов, но по никому не известной причине оно покрылось плесенью, что отразилось на урожае. В следующее лето померла вся скотина от неизвестной болезни, а под конец года Император ввёл новый налог по совету одного из сенаторов.

Восстание разрасталось стремительно, соседние провинции присоединялись. Вместе они стали представлять угрозу, достаточную, чтобы на неё обратил внимание Наимудрейший. «Расправиться с бунтовщиками с особой жестокостью: мужчин распять, женщин в рабство!» – сказал Император и направил туда армию, оставив в столице легион ветеранов с верными легатом и центурионами.

Вечерами солдаты разбредались по Монтеру. Те, кто мог себе позволить, шли в лупанарии, остальные искали волчиц в трущобах, так военные называли проституток. Это ещё одно удивительное место в столице. В низине, вдоль реки, жили те, кому не хватило денег обустроиться на одном из холмов. В летний зной бедняки умирали от инфекций. А в сезон ветров деревянные дома в три и даже четыре этажа склонялись над узкими улицами и нередко падали.

В один из таких домов зашли сенаторы Фал и Ливий. Чтобы не привлекать лишнего внимания, они надели лохмотья и вымазались в саже. Их могли выдать лишь дорогие сандалии, которые в скором времени замазались грязью и отходами с улиц.

Сенаторы вошли в один из домов, по скрипучим доскам поднялись на верхний этаж и, минуя несколько комнат в узком коридоре, остановились у двери:

– Мы на месте, – Фал потянул за ручку. – Проходи.

Ливий с опаской осмотрел помещение. На полу лежала подстилка из соломы, а на ней рваные тряпки, отдалённо напоминающие покрывало, маленький стол и табуретка в углу. У небольшого окна, больше похожего на дыру в стене, стоял человек в чёрной мантии до самого пола, его лица не было видно, а руки покрывали многочисленные ожоги.

За Ливием вошёл Фал, он закрыл дверь и поприветствовал человека еле заметным поклоном.

– Кто вы? – спросил Ливий.

Человек посмотрел на Фала:

– Я ожидал, что ты меня представишь, – отозвался он тихим глубоким голосом. – Я жрец Су-Расса, без рода и без имени?

– Бог бедняков и рабов, – с тенью презрения кинул Ливий.

– Не только бедняков и рабов... – человек плавным движением руки указал на Фала. – Мы с твоим другом давно знакомы, недавно он пришёл ко мне и сказал, что готов очиститься и служить Святому Пламени.

Фал снял повязки с рук:

– Высшее наслаждение, которое доступно человеку – это избавление от страданий. Можно ли найти более несчастного, чем раб? Но так или иначе страдания свойственны всему живому. Наша страна страдает, и у нас появился шанс освободить её.

– Я не собираюсь класть руки в огонь, – резко ответил Ливий, взмахнув рукой. – Я не отрекусь от богов своих отцов.

– Этого не нужно, – сказал человек.

– Мы хотим покончить с тиранией раз и навсегда, – Фал оборачивал руки в ткань. – Простая смерть ни к чему не приведёт. На его месте появится другой, такой же или ещё хуже.

– Мы хотим вернуть власть сенату, – продолжил человек. – провести реформы, убрать всех, кто воспротивится этому.

– Смешно... – сказал Ливий. – Вас не поддержат. Армия верна Императору. И даже если всё получится, в одной из таких комнат будут замышлять уже ваше убийство.

– Империи нужна новая идея, – ответил Фал. – Новая всеобщая цель, за которой многие пойдут. Если ты выйдешь на улицу и начнёшь спрашивать людей о Су-Расса, то каждый третий тебе ответит, что готов идти за Святым Пламенем.

– Властью обладает тот, кто умеет убедить в этом других. Мы, жрецы Су-Расса, живое подтверждение силы нашего Бога. Когда люди увидят, на что он способен и на что способны люди в его Свету, они пойдут за нами.

– Свободные не станут делить веру с рабами!

– Пока рабами, – ответил жрец.

– Что это значит?! – возмутился Ливий. – Рабы – основа нашего общества, нашей экономики... Тебе ли это не знать, – обратился он к Фалу. – Вы хотите уничтожить то, что создавалось веками, а не вернуть власть сенату. Тысячи людей положили жизни...

Фал перебил его:

– Всему своё время. Это вопрос не десяти и даже не двадцати лет. В любом случае эта дискуссия будет идти уже в другой стране.

– Мне не нужна другая страна!

– Ты сможешь открыто выступать против, и твоей жизни ничего не будет угрожать.

– Всё так. – жрец засучил один рукав и подошёл к Ливию. – Это вопросы будущего, которое только должно наступить. Церковь хочет, чтобы Су-Расса включили в пантеон богов Монтера и выделили места в сенате. Это единственное наше условие, – он вытянул руку и сжал кулак. – Чтобы ты не сомневался, я покажу тебе Су-Расса.

Жрец медленно разжал пальцы, в какой-то момент на ладони появился маленький огонёк, который трепыхался от дыхания. Кожа вокруг него краснела, пламя коптило. Оно разрасталось, становилось больше, дышало. Его языки уже доставали до потолка, засыпая ветхие доски мерцающими угольками.

Ливий прижался к стене:

– Боги мои... – он с трудом унимал дрожь. – Моча козлиная! Хватит! Ты всё спалишь!

Пламя развеялось, угольки затухали...

– Теперь, ты должен выбрать сторону, – сказал жрец, опуская рукав.

– Я зайду к тебе на днях, – Фал открыл дверь. – До встречи.

***

Император лениво повёл пальцем вверх:

– Молодец! Дарую тебе одно из имений этого предателя, – Святейший велел страже поднять его, так чтобы он мог заглянуть ему в глаза. – А ты, Ливий, будешь смотреть как умирает твой род. Твое имя забудут, и даже Боги не вспомнят его.

– Ублюдок! – Ливий завёл ногу за пятку стражника, извернулся, резко дёрнул, высвободив руку, размахнулся и ткнул Святейшему в зубы.

Император завизжал и отпрыгнул в угол, держась за окровавленные губы.

К нему подбежали ещё двое стражников. Один заломил ему руку с такой силой, что она провернулась в плече.

– Я проклинаю тебя, Юлиан! – истошно вопил Ливий. – Проклинаю тебя, всех твоих отцов, всех твоих сынов. Проклинаю тебя именем своих манов! Проклинаю ларами и ларвами! Проклинаю гениями и пенатами. Не будет ни одного дома, в котором ты сможешь найти приют. Не будет ни одной чаши, которая утолит твою жажду!!!

Фал стоял позади остальных сенаторов и смотрел, он хотел поймать последний взгляд друга.

Наконец Ливий выдохся, его ноги обмякли, и он опустился на колени.

Святейший подошёл к нему:

– Твои духи мне не ровня, Ливий. Я не боюсь ни тебя, ни их, ни твоих проклятий, – Император обратился к начальнику своей стражи. – Приведи его помёт на арену и разберись с ним, – он указал на стражника, который не смог удержать Ливия.

Юлиан сел на трон, пальцем подозвал мальчика, который ему прислуживал, и ударил кулаком в живот что было сил. Мальчик взвизгнул, упал.

На арену вывели жену Ливия, двух сыновей во взрослых тогах и дочь.

Император обратился к гладиатору:

– Эй ты. Я дарую тебе свободу, если станешь мечом правосудия и убьёшь их.

– Да, мой Император.

Гладиатор поднял руки вверх и пробежал по кругу арены, раззадоривая толпу. Он поднял трезубец, разбежался и метнул его. Трезубец пролетел пятьдесят шагов и пробил насквозь живот одного из мальчиков.

Толпа ревела. Женщина подобрала гладиус и встала перед своими детьми, её руки тряслись. Гладиатор бежал на неё. Она пятилась. Когда он был уже близко, она сделала неумелый выпад, но он увернулся, схватил её за голову и свернул шею. После взял меч и молниеносным движением прикончил второго мальчика.

– Теперь, – крикнул Святейший, – трахни девчонку.

Гладиатор застыл:

– Не могу, Господин... – он опустил голову.

Император улыбнулся:

– Наверное, это к лучшему, – он подозвал стражника и шепнул ему. – Вечером приведите её в мои покои.

Он обратился к Ливию:

– Понравилось представление? Не отвечай, знаю, что понравилось, – Юлиан встал и осмотрел сенаторов. Некоторые были напуганы, другие изображали благоговейный вид, и только лицо Фала не выражало эмоций.

Император указал на одного из сенаторов:

– Фал.

– Да, Господин, – он поклонился.

– Вы, кажется, друзья?

– Уже нет, Святейший, – Фал склонился ещё ниже. – Я не могу быть другом предателя. Я только могу просить Вашей милости, простить меня за то, что не смог разглядеть в нем изменника. Я сделаю всё, чтобы искупить свою невнимательность, но Вы и так это знаете.

– Ты знаешь, как он хотел умереть?

– Да, Господин, – Фал задумался на мгновение. – Он мечтал, чтобы смерть не настигла его внезапно. Он верил, что через боль и страдания можно очиститься и предстать перед Богами невинным. Так что думаю быстрой смерти он хочет меньше всего.

Юлиан захлопал в ладоши:

– Отречься от друга, да ещё и не дать ему смерти, которой он хочет. – Император широко улыбнулся красными от крови зубами. – Сегодня ты вырос в моих глазах. Может быть, ты захочешь собственноручно прикончить его? – спросил он, заигрывая.

– Как пожелаете, – Фал склонил голову.

Император протянул ему меч:

– Одним ударом.

Фал поклонился, взял меч и подошёл к Ливию. Ливий поднял голову, его взгляд был резок, наполнен болью и гневом. Фал поднёс меч к его груди, Ливий кивнул еле заметно и слегка улыбнулся.

***

Когда правил отец Юлиана, Ливий служил легатом в седьмом легионе. Он выиграл несколько сложных битв во время Тенарианской кампании и зарекомендовал себя талантливым командиром.

В одном из сражений ему пришлось столкнуться с легендарными всадниками Чандры, войнами Богини луны. Они нападали по ночам из кромешной тьмы и в ней же скрывались. Когда разведчики Ливия доложили о скорой атаке, он велел своим войнам закрепить пилумы на длинных шестах. И весь день тренировал манёвры.

Ночная тишина сменилась топотом копыт. Ливий расставил людей широким построением в форме подковы, так что между каждым легионером было не менее трёх шагов. Всадники попались в ловушку, когда пронеслись вперёд и оказались в клещах. Солдаты по краям сдвинулись к центру. Благодаря широкому построению у легионеров было место, чтобы уйти от удара и сразить лошадь. К утру всадники оказались окружены не только войском Ливия, но и кучами из трупов лошадей высотой с человеческий рост.

После битвы легион стал зваться несокрушимым, каждого ветерана наградили двойным жалованием, а Ливию даровали имя Тенарианский. Он заслужил уважение центурионов и любовь солдат.

В эту ночь была годовщина той самой битвы и Ливий пригласил несколько командиров на свою виллу. Они пили, горланили военные песни и вспоминали дни сражений.

– И вот придавила меня кобыла, – говорил Децим, – по самый пояс. Лежу усираюсь, ног не чувствую, пытаюсь вылезти. А брюхо болит, прям ревёт, ребро лопнуло и кишки мотает, как вилка макароны. Вдруг вижу лезвие мелькнуло прям у глаза, – он пальцем указал на шрам возле брови. – До битвы я исполнил песнь фаллефории на шлем...

Всех увлекла эта история, несмотря на то что они слышали её много раз, но после этих слов повисла тишина, а взгляды слушателей выражали неожиданное удивление.

– Моча козлиная, говори нормально.

Ливий откашлялся в кулак:

– Потешил Приаппа, – сказал он и захохотал в полный голос.

Теперь гости не смеялись, а вопили что есть мочи.

– Я прям вижу, как Децим ночью в кустах... – сказал один, задыхаясь от смеха.

– В канавке под кустиком сидит, гремит панцирем... – продолжил другой и закашлял, подавшись вином.

– А шлем такой округлый, манящий, сверкает, как сиськи у волчицы.

– Ты поэтому сегодня опоздал? – добавил Ливий, – Гремел панцирем?

– Моча козлиная! – крикнул Децим сурово, – вложите руку в уста правды и скажите, что не делали этого. Все без ручонок останетесь!

Вновь воцарилось молчание, гости лукаво переглядывались, пока один из них не сказал:

– Ну, было дело...

– Да.

– Чего уж там.

– А ты Ливий?

Ливий глубоко вдохнул носом, сжал губы, цыкнул:

– Было.

Все ещё раз переглянулись и с новой силой покатились со смеху.

Децим дождался пока все немного успокоятся и продолжил:

– Лезвие мелькнуло, а я песнь-то исполнил, и голову отвёл, слава Приапу. Копьё на ладонь в землю зарылось, ну я и схватил его, думал стянуть с кобылы засранца, а он крепко держит, подмышкой зажал. А кобыла землю роет возле меня, вот-вот наступит. Не знаю как, но смог дотянуться до пояса, вытащил кинжал. – Децим встал, взял нож со стола, – И по ногам! Эту сучью кобылу, по ногам! – закричал он, размахивая ножом. – Кобыла на дыбы, всадник через копьё, которое зажимал подмышкой, перевернулся раза три, свалился да шею вывернул, что косточки торчат. Как сейчас помню, лежу я без сил, боли уже не чувствую, об одном думаю... Вот придут ребятки, достанут меня из-под лошадки, а я, обосранный весь, думаю, как в глаза людям смотреть после такого... Ну и очнулся уже перевязанный, чистенький... В общем, да...

– Не о том поэты пишут, всё герои, славные победы, – сказал кто-то.

– А лучше про говно писать?

– Нее... Так поэма должна называться: Мягкость и сила в военном походе или как Ливий Тенарианский тешит Приаппа.

И вновь сад наполнился хохотом. Ливий поднялся, на лбу собрались морщины, брови опустились, взгляд стал резким. Гости тут же замолчали, те, кто лежал на триклинии, вскочили, те, кто стоял, вытянулись. В этот момент Децим наливал вино, его руки невольно опустились вдоль тела, а подбородок приподнялся, глаза застыли. Кувшин, который он держал, упал на землю и разбился, забрызгав всех вином. Никто не шелохнулся, не повёл головой. Только глиняные черепки, разлетающиеся во все стороны, глухо гремели.

Все стояли как вкопанные, ждали. Если бы кто-то их увидел, он бы сказал, что они не выпили и глотка.

Наконец Ливий сказал:

– То, что вы сейчас услышите, может стоить мне головы. Я не раз доверял вам жизнь и сейчас доверяюсь вновь. И даже если вы решите мне отказать, наш разговор не должен покинуть стен этой виллы. Если хотите что-то сказать или уйти, говорите сейчас, – все молчали.

Они подошли к алтарю. Ливий раздвинул ноги на ширину плеч и убрал руки за спину:

– Поклянитесь на крови своими манами и окропите мой алтарь.

Децим подошёл к алтарю, взял ритуальный кинжал, провёл им по ладони и сжал кулак:

– Клянусь именем своих манов, что не предам твоё доверие. Клянусь ларами и ларвами. Клянусь гениями и пенатами, что твои слова не покинут этих стен. И буду я проклят, и будут прокляты все мои отцы, и будут прокляты все мои сыны, если я нарушу клятву. И не будет ни одного дома, в котором я смогу найти приют, не будет ни одной чаши, которая утолит мою жажду.

Децим раскрыл ладонь и махнул на алтарь. Кровь медленно стекала по каменной статуэтке и собиралась в чашу у её основания.

***

Юлиан коснулся ещё не остывшего тела Луциллы. По его спине пробежала дрожь, в глазах собирались слёзы. Он скривил лицо и укусил свой кулак, падая на колени.

– Луцилла-а, – протяжно завизжал Император пронзительным голосом. – Зачем ты оставила меня?! Я всегда любил тебя больше Агриппины! Я любил тебя всю: когда ты смеялась, когда плакала... Только с тобой я чувствовал себя спокойно...

Его мать выла, закрыв рот рукой, из её глаз катились слёзы.

Юлиан подполз к кровати, взял шелковистую прядь волос Луциллы и поднёс её к носу:

– Ты не умерла! – удивлённо воскликнул он. – Это шутка! Иначе бы ты не пахла собой, – Император схватил руку Агриппины, которая сжимала тело Луциллы в крепких объятиях. – Пусти! – он откинул руку и стал трясти. – Вставай, сестрёнка, вставай. Я поверил, это отличная шутка. А теперь открой глаза, – он приоткрыл её веко. – Ну давай же, посмотри на меня.

– Оставь её, чудовище! – завопила мать. – Она мертва!

– Мертва?! – крикнул Юлиан. – он хищно осмотрел комнату, затем встал, взял урну и швырнул.

Женщина вскрикнула и скатилась по кровати на пол. Юлиан подошёл к ней:

– Ещё не сдохла? – он переступил через неё одной ногой, опустился на колени и положил руки на шею. – Ну что, матушка, ты мертва? – его пальцы пережали сонные артерии. – А теперь? Мертва? А теперь? – он давил со всей силы, она не сопротивлялась. Её лицо побледнело и начало окрашиваться в тусклые сине-зелёные оттенки.

Из-за двери послышался лязг стали. Юлиан вскочил, наступив на осколок урны, выругался и побежал. За ним остался кровавый след в форме ступни.

Он вышел в сад, мимо него пронеслась стража, лязг приближался, в окнах виднелись вспышки. Юлиан застыл в оцепенении. В него влетел бегущий солдат. Вместе они упали, Император увидел, что на лице бойца нет кожи. Звуки становились громче, вспышки освещали всё вокруг. К нему вышли четыре человека с длинными пылающими мечами.

Они встали вокруг него, и воткнули мечи в землю, огонь развеялся.

Один из них начал говорить:

– Император Великого Монтера Юлиан Луций Вергилий Тит Тиберий, перед тобой жрец Су-Расса без рода и без имени. Я говорю от имени и по воле Су-Расса. Тебя ждёт смерть за бесконечные страдания, которые ты принёс своему народу. Покайся и, может быть, твои Боги смилуются.

– Я сам Бог! – крикнул Юлиан, – мне не нужна милость тех, кто ниже меня. Бойтесь моего гнева! – кричал он. – Не успеют ваши мечи коснуться моей кожи, как вы обратитесь... – Император не успел закончить.

Жрец вытянул руку, в его ладони собиралось пламя. Маленькая сфера огня набухала, пульсируя, пока не вырвалась ослепительным светом.

Юлиан в мгновение превратился в чёрного истукана, который постепенно рассыпался, теряя человеческие очертания, пока не превратился в кучу пепла.

***

Утром собрался сенат, слухи не успели расползтись по городу, и многие его члены ещё не знали о случившемся ночью.

Во времена рексов, когда Монтер был маленькой державой, на вершине холма стоял дворец правителя. Спустя несколько поколений царя изгнали, а на месте дворца воздвигли здание сената, которое стоит там и по сей день.

Прежде в этом месте собирались выдающиеся военные, учёные и мыслители. Сейчас это даже не тень былого величия: мрамор и золото, груда камней с историей, которая никому не нужна.

Когда все были на своих местах, сенатор Флавий обратился к Фалу:

– Я говорил с центурионами. Несмотря на смерть Ливия, они поддержат нас.

Фал кивнул, его лицо, как обычно, не выражало эмоций:

– Начинай.

Сенатор Флавий поднялся на трибуну:

– Сегодня ночью Император Юлиан Луций Вергилий Тит Тиберий, – он сделал паузу, затем продолжил. – Умер.

– Сенаторы начали перешёптываться.

– Вместе с ним умерла вся его семья: мать и обе сестры. Я выношу предложение на голосование: включить в состав сената жрецов Су-Расса, чтобы не допустить новой тирании и обеспечить его безоговорочную власть.

Двенадцать жрецов вышли вперёд.

– Как ты смеешь, говорить о Святейшем такие вещи! – сказал один из сенаторов, встал со своего места и направился к выходу.

Флавий продолжил:

– Уважаемые сенаторы, прошу, голосуйте.

– Сначала ты берёшь в жёны рабыню, а теперь проводишь в сенат представителей рабов?

Флавий игнорировал нападки:

– Поднимите руки – кто за.

Сенаторы Флавий, Фал и ещё несколько других подняли руки.

Жрецы обнажили мечи, провели по ним руками. Пламя вспыхнуло у гарды и охватывало весь клинок.

– Подождите! – испуганно закричал Флавий. – Я смогу их убедить!

Фал подошёл к Флавию и положил руку на его плечо:

– Пойдём, мы сделали всё, что могли.

– Это... – хотел возразить Флавий, но перед ним свалился обгоревший труп.

– Нам пора.

Они вышли через главный вход, им никто не препятствовал. На улице Фал сел на ступени сената.

– Ты чего? – спросил Флавий.

– Колени болят, – ответил Фал. Он был невозмутим, как и всегда.

Из сената вырывались вопли. Отдалённо доносился рёв битвы. Ветераны седьмого несокрушимого легиона сцепились со стражей, но граждане занимались своими делами. На форум прибывал народ, торговцы зазывали покупателей. Мимо прошла колонна рабов, закованных в цепи. Никто не слышал или не обращал внимания на вопли, заживо горящих сенаторов. Никого не волновал приближающийся рёв.

Сенатор Фал встал и медленно побрёл в своё имение.

Дома он распорядился подготовить купальню с горячей водой, а сам отправился к рабочему месту и занялся бумагами. У него всегда были документы, которые требовали немедленного рассмотрения.

К вечеру Фидус управляющий его дома постучал в дверь:

– Господин, вода готова.

Фал встал и медленно пошёл:

– Тебе придётся послушать моё нытьё в последний раз.

– Вы сегодня не в настроении, господин?

– Я всегда не в настроении, – его лицо по-прежнему не выражало эмоций. – Я не застал расцвета Монтера, но был рядом, пока он увидал и обезумел в конец. Мне приятно думать, что я был с ним в последние минуты.

Они вошли в сад сквозь колонны, окутанные густой виноградной лозой.

– У меня нет жены, детей... И друзей не осталось. Монтер – всё, чем я жил.

Фал подошёл к алтарю и взял ритуальный кинжал:

– Наверное, это гнев Богов, наказание за то, что я от них отрёкся. Сейчас я понимаю, мне нужно было измениться, но я слишком стар. Я не мог меняться.

– Господин, вы ещё послужите стране.

– Нет... Мой опыт, мои знания. Они нужны тому государству, которое умерло с последним вздохом Императора. Сегодня родилась новая страна. Будет она хуже прежней или лучше, не моя забота.

Они зашли в купальню, Фал передал бумаги управляющему, скинул тогу. Сегодня она казалась особенно тяжелой.

– Господин, но как же, – сказал Фидус, просмотрев бумаги.

– Я хочу попросить тебя, уже как свободного человека, услужить мне последний раз и размять плечи?

– Я родился в этом доме и служил ещё у вашего прадеда. Как же я теперь...

– Не знаю... Мы с тобой эхо прошлого. Возьми деньги, они там же где и всегда, поступай как знаешь. А теперь иди.

Фидус смотрел ошалевшими глазами, он медленно шаркал к выходу и закрыл дверь на засов по старой привычке

Фал взял кинжал и провёл им по руке. Кровь вытекала и растворялась в воде, создавая узоры похожие на вечерние облака. Его веки тяжелели, он старался протянуть ещё несколько мгновений, пока они полностью не накрыли его глаза.