Общество расположилось на перекопанных грядках. Последние лучи осеннего солнца еще согревали многочисленные брюшки и спинки. Мошки жужжали от любопытства. Рассаживаясь на гребнях, они неохотно уступали место блестящим мухам. Кузнечик решил начать собрание:

– Уважаемые господа твари! Сегодня поднимем очень важный вопрос, – и обвел выкатившими глазами всех присутствующих, – какую помощь мы ожидаем от ближащей твари, и способна ли она, эта тварь, оказать нам эту помощь? Я прошу вас высказаться об известном нам всем событии. Вы видите, что здесь присутствует г-н Муравей… – Кузнечик длинным усом ткнул в Муравья, сидевшего на широком листе подорожника, выжидающе сложив лапки. На нем был черный лоснящийся костюм, узконосые черные лаковые ботинки. В старании одеться и выглядеть достойно, Муравью не хватало некоей небрежности или женской невнимательности, которая может спокойно убедить, что ты и так красивый. Над его горбатым носом свешивались брови, там же, рядом с носом, торчали только-только коротко подстриженные усики, –… и г-жа Стрекоза.

Ус кузнечика метнулся и к Стрекозе, занимавшей большой лист репейника. Шаровидные глазки Стрекозы были полны страдания. Один глаз устремился к небу, а второй хладнокровно рассматривал присутствующих. Ее верхние лапы вскидывались вверх, средние вцепились в ридикюль, нижние старательно оправляли крылышки. Серое платье, стянутое на талии, выдавало тонкую натуру.

Первое слово взяла самая уважаемая букашка, Божья Коровка. Всегда в ярком платье, облегающее полную фигуру, она, неподражаемая, ждала, когда все замолкнут. Как ползающие, так и летающие дамы, даже не пытались повторить ее смелый наряд – черный горох на красном поле,

– А я вот, что скажу, нехорошо женщине быть одной, – начала Коровка уверенно, и все стихли, – обязательно, просто необходимо, найти пару себе, но так, чтобы тебя кормили, поили, укрывали, заботились. Вот как у меня, – она торжествующе ухмыльнулась, вскинув голову под черным беретом, – сколько раз говорили: «Божья Коровка, улети на небо, там твои детки, кушают котлетки». Да, именно, кушают котлетки, а, кто приготовил эти котлетки? Мой дорогой муж! Он и кормит деток!

– А котлетки-то из чего? Небось, не из капусты! – выкрикнула с места Тля Зеленая.

Божья Коровка ее услышала и обернулась, как-бы невзначай, примечая, откуда раздалось замечание.

– Я полезная, – безапелляционно заключила она, – и меня все уважают, потому что у меня семья! А что такое женщина одна? Сплошное легкомыслие – танцы, песни, кому это надо? А вот, когда есть рядом любящее насекомое, то все удары судьбы смягчаются. Муравей, конечно, не прав, но и Стрекоза должна была думать.

Божья Коровка глубокомысленно замолчала, причем надолго, кое-кто даже невольно впал в спячку, потом она спокойно сползла с высокого листа, остановилась, задумчиво оглядывая присутствующих, оценивая каждого. Тля Зеленая благоразумно спряталась, успев пискнуть:

– Букашка должна помогать букашке!

– Конечно, должна, – спустился откуда-то, раскачиваясь, Паук, – если бы кто ко мне постучал, я бы обязательно впустил, без разговоров, не спрашивая, чем ты занимаешься, поешь или танцуешь. Жалко ведь! Почему Вы, госпожа Стрекоза, не постучались ко мне, я бы обязательно отозвался!

В ответ Стрекоза гневно сверкнула ближайшим к нему глазом, и Паук подумал, что может Муравей и прав, не пустив эту Стрекозу: «Хищница, настоящая хищница, сколько комариных душ загубила». И тонкая его паутина затрепетала мелкой рябью.

– Но, она же ему родственница! Она назвала его «кум», «милый», – не унималась Тля Зеленая.

– Какое у нее может быть кумовство!? – зло взвизгнула Оса. – В родственницы набивается! Это я его родственница! Я!! Давно доказано! Нору захотела занять! Ах, я бедненькая, ах, я несчастная! Впустите меня, я все пела. Могла бы насобирать что-нибудь на помойках, и спать спокойно!

При упоминании о помойках Стрекоза негодующе вздрогнула, лапы ее задрожали. Муравей наоборот, оживился, гордо выпрямился, и видно было, что он приготовился бежать и обязательно схватить, все равно что, и тащить, тащить, напрягая мышцы.

В это время с самой дальней грядки к месту заседания медленно двинулась к трибуне глуховатая Улитка. Глядя на нее, все вздыхали, закатывали выпученные глаза, кто-то нетерпеливо шевелил всеми шестью лапками, но Улитка, не замечая волнения, спокойно ползла к кочке.

– Я хочу сказать что-то важное, я хочу сказать что-то важное, – повторяла она, обращаясь то в одну, то в другую сторону.

– Ну, скорее уже, – застрекотал Кузнечик, проявляя недовольство.

Но Улитка не меняла своего темпа. Два рожка плыли среди шевелящихся букашек.

– Я хочу сказать…, я хочу сказать…

Наконец, галантный Рогоносец слегка подтолкнул ее на высокую точку, где она удобно устроилась.

– Я хочу сказать, – она так же медленно, как ползла, начала свою речь, – я хочу сказать, что надо иметь свой дом.

Поднялся такой гвалт! Кто жужжал, кто стрекотал, кто щелкал, кто-то пищал.

– Да-да, свой дом. И сидеть в нем, и никуда не выходить, и детей обеспечить своим домом, и внуков, и правнуков, и праправнуков, и пра…

– Хватит! – крикнула Личинка Жука Колорадского. – Не хочу слушать! Америку открыла! Сколько брошенных, без призорных малюток, буквально умирают от голода, не хватает продовольствия, какой может быть дом! Ха-ха!

– Каждый должен иметь свой дом и никого не впускать, никого, – Улитка явно не слышала Личинку.

– Даже мужа? – громко съязвила Черная Вдова, и все в страхе оглянулись.

Черная Вдова держалась чуть особняком, жадно прицеливаясь к каждому, ее и не сразу заметили. Улитка вдруг расплакалась, рожки печально свесились.

– О, мой Слизняк, он ушел, оставил меня одну, уполз, ушел, – и она медленно съехала, оставляя мокрый след.

Черная Вдова злобно усмехнулась. Стрекоза отвернулась, скрутив круглую головку, всем своим видом выражая тоску. Невольные вспоминая о хороводах над журчащим ручьем, о безмятежных полетах над лугами, где под каждым листом у нее был дом, заставили ее плакать не меньше улитки.

– Да ну ее. Наговорила, свой дом какой-то, да закопайся в любую кучу! Вот у меня, какие личинки вырастают, жирненькие, кровь с молоком! А какие красавицы и красавцы вылезают, и все благодаря навозу, – пробурчал Жук Майский, не выносивший женских слез.

– Ваши красавцы и красавицы всю навозную кучу захватили, кому все, а кому ничего! – пропищала опять Тля Зеленая.

– Ой-ой! Уж вам-то ничего!

– Расплодились, – буркнула Плодожорка, – уж как плодятся! Приползешь, а уже съедено все! Подчистую!

– А мы тебе не мешаем!

– Нет, мешаете!

– Нет, не мешаем!

– Тихо, тихо, господа твари! – стрекотнул опять Кузнечик. – Давайте вернемся к поставленной теме, то есть к глубине вопроса. Господин Муравей прекрасно знал госпожу Стрекозу и даже, это, как-бы состоял в родстве, кумовстве, так сказать. Госпожа Стрекоза мягко, не раздражаясь, попросила, «голубчик» ...

Изящная головка Стрекозы склонилась, дрожащими тонкими лапками Стрекоза пыталась открыть ридикюль, паутинный платок долго вытягивался. В Муравье тоже заметилась перемена настроения, он то гордо вскидывал голову, надменно посматривая свысока на всхлипывающую Стрекозу, то растерянно оглядывался. Но на него не обращали внимание.

– Перестаньте шушукаться! Так, о чем это я! – зеленые глаза Кузнечика остановились, но так, что один глаз смотрел налево, а другой направо. Правый глаз обнаружил понуро сидящую Стрекозу.

– Ах, да, Стрекоза! – он громко прищелкнул, отчего все встрепенулись, и продолжал. – Я не сомневаюсь, что вы все знаете госпожу Стрекозу. Вы слышали, как она поет?

– Зы-зы, жи-жи, з-з-замечательно, – послышалось вокруг, конечно, это были возгласы одобрения, в чем Кузнечик не сомневался.

– А как танцует?!

– З-з-з, же-же, фе-феноменально!

Некоторые букашки все-таки морщились, но они были настолько серы и толсты, что их недовольный вид принимался за обычное выражение.

– Госпожа Стрекоза вдохновляла нас своим искусством, мы восхищались ее талантом, и, что же, «вот зима катит в глаза», как сказал великий классик Иван Крылов, и где мы? Попрятались! Она идет от одной норки к другой – никого нет. Голодно, пусто, все дачники съехали, вылетели, остались пустые деревни. Куда лететь, куда ползти? В Клоповники? Города, где нас травят как тараканов, но мы все равно бросаем свои любимые кучи. Но Муравей остался! Остался, чтобы сохранить… ммм…, просто сохранить. И они встречаются! Земная грубая сила труженика и небесная беспечность! Конечно возникает конфликт: «Работала ты, Стрекоза?». «Да, я пела, чтобы ты земное насекомое, мог взглянуть на небо», – отвечала она.

Стрекоза изящно вытирала один выпуклый глаз. Среди публики раздались вздохи, потом заглушенные рыдания. Очень многие оказались без носовых платков, поэтому слезы размазывались скрюченными лапами. Тут-то и вылезли червяки.

– Суета сует, – прошелестели черви, многоголосное жужжание побудило их показаться, чтобы посмотреть на конец света, – все мы из земли вышли и в землю уйдем.

– Может, кто-то и из земли вылез, а кто-то и нет, – процедила Гусеница сквозь маленький хищный ротик, всхлипывая. Она гордилась своим высоким происхождением, и ей было неприятно очевидное внешнее сходство с червяками.

– По-моему, уже был такой, похожий случай, где-то в Западном Огороде… – дождался удобного момента, чтобы высказаться, известный скандалист Вонючка. Его программа «Тараканы в голове» гремела по всем канавам. – Кажется, ваша родственница, господин Кузнечик, Цикада ее зовут, просилась на проживание, так?

Зеленый окрас Кузнечика усилился, он развел острыми локтями, объясняясь: «Мало ли как бывает».

– Такой же Муравей отказал в помощи голодной Цикаде! Что это?! Просто похожий случай?! Нет! Это веяние Западного ветра?!

– Это западный ветер! Это гнилой Западный Огород! – возмущенно подпрыгнули мошки, махая крыльями.

– Что тут плохого, если гнилой, – пробормотал Жук Навозный, и некоторые из жучков тайно согласились.

– Довольно! – раздался властный голос. – Как можно оставлять беззащитное существо в холоде и голоде! Мы не на прелом Западе!

– Принц! Принц! Принц Стрекоз! – послышались возгласы. – Это принц Стрекоз!! Как он здесь оказался!

Принц Стрекоз доселе сидевший, завернувшись в темный плащ, хмуро наблюдал за происходящим. Шуршание, жужжание, стрекотание, и просто «з-з-з» разом смолкли. Круглые его очи грозно сверкали, одно око даже повергло в трепет всю публику. Гордо выступая, Стрекоз свернул лапки на серебряном, усыпанном изумрудами брюшке, но верхние протягивал к Стрекозе. Одно прозрачное крылышко его было несколько помято, но никто не сомневался, что оно помято в честном сражении.

– Будьте моей женой! – он все тянул лапки к Стрекозе, у которой глаза превратились в выразительные шары. Она сумела справиться с волнением и протянула лапки в ответ. Но тут послышались ужасающие крики:

– Мухи! Мухи! Белые мухи!

Серая, с желтым оттенком туча, давно нависла над огородом. Из нее высыпались белые хлопья, подул холодный ветер. Кузнечик, не оглядываясь, метнулся прочь. Стрекоза и принц Стрекоз, обнявшись, улетели вдаль. Кто-то зарылся в землю и сладко уснул. Место собрания опустело.

Муравей презрительно пошевелил усами, стряхнул огромную снежинку с замусоленного костюма и понуро пополз в свою нору.