Серый человек отделился от обшарпанной стены пятиэтажки и плавно перетёк к фасаду забегаловки, плоско вошёл в розовую штукатурку.

Был он высок, худ и костляв. Руки смешно торчали из коричневых обшлагов, ноги по щиколотку утопали в асфальте. Клетчатая спина сутулилась вопросительным знаком, а отросшие ногти противно царапали бетон.

От звука дёрнулся и уронил поднос официант, принёсший на кухню грязную посуду.

- Лёха, ты чего? – повар обернулся.

- Шум какой-то, слышал?

Мохнатый комочек страха не спеша проплыл мимо, серый поймал его и сунул в рот, облизнувшись раздвоенным змеиным языком.

Следующая остановка - квартира на втором этаже. Старуха не спала, слепо таращась в дверной проём:

- Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи! – бормотанье дрожало и прыгало, разлетаясь спорами ужаса.

Гость присел на корточки, сложил губы трубочкой и, смакуя, втянул облако, похожее на колонию плесени.

- Уйди! – тапочек, направленный неверной рукой, шлёпнулся рядом.

- Мам?

В соседней комнате загорелся свет, зашаркали шаги.

- Ты чего? – сонный мужчина щурился на лампочку.

- Да ничего. Показалось. Кот, наверное. Спи, сынок, - она откинулась на подушки и перекрестилась.

Мужчина вздохнул. Кот свернулся в ногах.

Возле дерматиновой двери на пятом стеноход потоптался с наслаждением на чёрных – мелкой и почти неразумной городской нечисти, селящейся около больных или пьющих. Чёрные с писком разбегались, их тельца противно хрустели под ногами.

В тесной прихожей было душно и из-за неубранной зимней одежды, пахло канализацией и лапшой быстрого приготовления. Дверь в ванную стояла открытой, гость увидел себя в забрызганном зеркале, улыбнулся и помахал рукой. Зубы у него оказались заострённые, тонкие и мелкие, как у хищной рыбы.

В комнате бормотал телевизор, по обоям, вздувшимся пузырями, метались красно-синие сполохи. На кровати кто-то спал, зарывшись в подушку.

Серый согнулся, осторожно пощекотал пятку, нога дёрнулась, но худые пальцы цепко сошлись на щиколотке. Человек подтянул одеяло, повернулся на спину. Стало видно гладкое лицо, щёки в подростковых прыщах, пухлые губы. Хтонь ухмыльнулась, нагнулась и потрясла:

- Чу-чух, чу-чух!

Спящий попытался проснуться, но тело его не слушалось, руки и ноги оставались неподвижными. Серый почти распластался по груди парня, а тот судорожно закашлялся и очнулся.

- Хрень какая!

Он встал, по полу покатилась пустая бутылка.

После умывания полегчало, ложиться не хотелось, до утра играл в компьютер. Воспоминания о сонном параличе сбегали по позвоночнику мурашками, оставляя липкие дорожки пота между лопатками.

Тень по-хозяйски обходила ночной город.

Наконец, наевшись страхов и наигравшись с чёрными, она подползла к кроваво-красной стальной двери.

- Ты не торопился, Пугач.

Чёрные стены, голая кирпичная кладка, африканские маски, гипсовые античные статуи, кожаные диваны плавали в густом сладком дыму.

Тот, кто устроился в углу, глубоко забулькал кальяном. Серый послушно подтянулся ближе.

- Гулял. Ел. Слушал ночь.

Сидящий, похожий на седую жабу, ухмыльнулся:

- Ни в чём себе не отказывал.

Пугач скривился и непроизвольно дёрнул верхней губой. Ему не понравилась насмешка:

- Сказал – можно. А теперь что?

- Можно, конечно, можно. Только ведь есть ещё и дело. Работа сама себя не поработает, Пугачик. А ты сегодня работал?

- Нет, - серый старательно изучал угол комнаты. Там жирный паук тащил на тонкой нитке белёсое яйцо с паучатами.

- А почему? – большой нос картошкой дёргался, с удовольствием доводя до исступления провинившегося слугу.

- Искал. Не нашёл.

Паук сорвался и отчаянно бил лапами по воздуху, раскачиваясь и кружа.

- Пугачик, ты же ведь пропадёшь так, - в заботливом тоне слышалась угроза.

- Принесу.

- Конечно, принесёшь. Куда ты денешься? Должок есть должок. Маленький такой должочек, должишко даже, - торчащие щёткой волосы затряслись от смеха.

Пугач прижался к стене, навис над хозяином, дунул на угли, но они не мигнули.

- Э, милый! Ты чего? – на подушке живота заколыхался нарисованный супермен.

Серый сполз, растёкся виноватой лужицей:

- Завтра.

- Ну, Пугачик, загнул! Знаешь, чем завтра отличается от сегодня? Оно никогда не наступает! Я расскажу тебе сказку, да не простую, а модную, мо-ти-ви-ру-ю-щу-ю!

На каждом слоге красные кроссовки пинали тень, а та лишь сжималась, закрывая голову.

- Где-то, не далеко и не близко, текла река. Потом появились люди и построили через неё мост. Там шли пешком или ехали верхом, целовались, ругались, смеялись, плакали. А под мостом жил кое-кто. Однажды он проиграл спор и теперь платил долг. Только сидя под мостом много не насобираешь, а, Пугачик? – короткие пальцы с перепонками отстукивали морзянку по стеклянной столешнице.

- Отыграю, - упрямо пробубнил Пугач.

- Конечно отыграешь, - булькнул кальян. – Потом. А сейчас катись к чертям собачьим, и чтоб через два часа принёс.

Серого, будто упавшее пальто, подняли с пола и неласково встряхнули.

- Нет чертей! Все сбежали!

Никто не слушал его бормотанье.

Даже под пытками Пугач не признался бы: кое-что пряталось за пазухой. Улыбка.

Он поймал её случайно.

Женщина шла по переулку, замечтавшись; серый привычно крался вдоль осыпающегося фундамента, выжидая момент, чтоб напугать. Она обернулась, но не шарахнулась, а улыбнулась, как будто узнала. Золотая рыбка робко дрожала на ветру. Сама по себе тощая лапа сграбастала сокровище, спрятала поглубже, не зная, зачем.

Без улыбки лицо снова стало невозмутимо-бетонным, как стены домов. Она проверила телефон и пошла дальше. Пугач так и остался возле щербатого кирпича, чувствуя непривычно живое тепло внутри.

- Жира кусок! – ругал хозяина стеноход, заглядывая в окна.

Они познакомились давно, но серый забыл, когда. Многое забылось из прошлой жизни, например, имя. Или чувства, ощущения. О чём поспорили? Тогда это казалось архиважным, и теперь его вечность – панельки и подворотни, чужой страх, чтобы есть самому, и чужие радости, чтоб кормить тролля.

Из колодца двора тянуло молодостью. За столом веселилась компания. Изнасилованная гитара скулила на последнем издыхании, похабные слова кружились в темноте.

Пугач изловчился, поймал пару нот. Не бриллиант, конечно, и не серебро. Так, китайская пластмасса и фольга.

Воспоминание скользнуло по обратной стороне век: нежно-сиреневые обои, фиолетовая пагода, ветер запутался в колокольчиках и торопливо перебирает металлические трубки. Звон получается немного испуганный и робкий, но мелодичный, живой. Рядом тень женщины. Было? Не было?

Звуки упали в карман и потерялись в бездонности клетчатого космоса.

Полуоткрытые шторы заманчиво колыхались.

Он вытянулся до второго этажа, повис на руках, заглянул. Женщина спала, ей снилось море.

Серый задёргал носом, втягивая детали: кружевная тень платанов пляшет беззвучное танго на нагретой плитке. Волны играют галькой в петанк, а чайки-болельщики неистово спорят, кто победил. Белые гипсовые перила удивительно прохладные для летнего полдня, на них шрифтом Брайля – история курортного города. Сон блёк, осыпался чешуйками старой краски, обнажая грубые нити холста, петлёй стягиваясь на горле.

Когтистая лапа пролетела в миллиметре от глаз. Чёрная кошка, пушистым нимбом свернувшаяся в головах хозяйки, выгнулась дугой, оскалилась, прогоняя нежданного гостя.

Тот зашипел, отступая, мстительно уронил цветочный горшок с подоконника:

- Получи, тварь!

Добыча таяла, растворяясь в короткой летней ночи, лишь кончики пальцев кололо горечью утраченного.

На балконе обнимались двое. Серый подполз, царапнул мужчину по рёбрам. Тот вздрогнул и поёжился:

- Я поеду, Тань, - нехорошее предчувствие застучало в груди: «Домой!».

Девушка закусила губы. Огонёк запульсировал под майкой.

- Поезжай, конечно, Лёш. Ты же получил, что тебе надо, - от злости живой рубин дёрнулся и вздрогнул.

- Зачем ты так? – обида проросла в голосе.

- Как – так? – слёзы жгуче покатились по щекам.

Она вырвалась из объятий, споткнулась на пороге, оттолкнула руку, почти упав в комнату. Яркий камушек сорвался дикой ягодой, серый подхватил его и сжал, зашевелил губами:

- Раз – музыка, два – сон, три – страсть. Нажрётся?

Довольно кивнул, сполз к самому асфальту, читая трещины, как утреннюю газету. Здесь пили, там была драка. На перекрёстке сбитая собака последний раз улыбалась бледно-звёздному небу – город дарил серому новости в ответ на незамысловатую ласку.

Дверь в логово тролля открылась и закрылась.

Рассвет пролился мелким дождём, умыл ночные мысли, намочил землю, стирая клинопись следов.

Голуби топтались по крыше, курлыкали и скреблись. Крылатая жизнь текла по неведомым законам.

На секунду Саня представил, что там не птицы, а мутант, нелепый, пухлый и невероятно глупый, целиком состоящий из клювов, перьев и лап. Хриплый смех захлебнулся кашлем.

Идти никуда не хотелось, но пары стояли утром и насмерть, а экзамены накатывали, угрожая захлестнуть и смыть в унитаз.

Саня потянулся, расправляя затёкшие руки и ноги, взглянул на часы: без трёх минут семь. Если б не кошмар, то спал бы, как убитый, а так – тащись в шарагу красноглазым чудовищем.

В ванной воняло канализацией, не помогла даже открытая на ночь дверь. Хозяйка квартиры что-то втирала про подвал, он не вникал, съём нашла мать.

Забрызганное зеркало показало бандитскую рожу. На левой щеке – в самом центре – огромный прыщ, набухший белым. Матерясь, Саня сковырнул головку, на стекло плеснуло кровью и гноем. Он старательно выдавил, а потом залепил пластырем. Лучше не стало.

Кофе обжёг горло, внутренности скрутило от голода.

- Мам, привет! Ты что, спишь? – он как всегда забыл, в какую та смену.

- Да, встал, сейчас поеду. Скинешь денег?

Трубка завозмущалась.

- Ну, и что? Потратил. Ты цены в магазине давно видела? За тебя бабка ходит, а мне жрать нечего! – незаметно он перешёл на ор.

- Ясно! Давай, пока!

Через пару секунд тренькнуло – перевод.

Саня ухмыльнулся, завязывая шнурки: прислала два рубля, хватит и в столовой пожрать и вечером нажраться.

На экране телефона мелькали фото, Танька была онлайн в четыре утра. Вот лошара, пропустил, не спал же! Пальцы-предатели сами набрали: «Привет! Чо так поздно легла?» Секундная пауза – отправить. Сердце ухнуло вниз и замерло в ускорении свободного падения.

По традиции пятый курс устраивал первакам гулянку за знакомство, там они и встретились. Танька – староста одной из групп – на Саню и не смотрела, а он запал. Нашёл страничку вк, написал. Она отвечала изредка, могла скинуть картинку или песенку. На вопросы про парня отшучивалась, но пару раз согласилась погулять. Однажды попросила помочь довезти мамину кошку до ветклиники. В такие дни Саню как будто носило на крыльях.

А потом – месяц молчания, и его размазывало, как лягушку под катком, злость рвала внутренности колючей проволокой, а бутылки под кроватью сами собой складывались в огромное: «ДЕБИЛ, У НЕЁ КТО-ТО ЕСТЬ». В миллионный раз обновляя страничку, Саня клялся, что удалит её и кинет в ЧС. Не удалял. Не кидал.

День тянулся бессмысленно. После пирожков клонило в сон, сознание уплывало, качаясь на лёгкой лодочке. Бубнение препода убаюкивало не хуже мамкиной колыбельной. Под локтём зажужжало – Танька! «Привет! Я легла рано, но утром. А ты чего не спишь?» Сердце застучало, горло сдавило: ответила! Оцепенение мгновенно слетело. Он хотел набрать сразу, но решил подождать, пусть помучается. Сидеть стало совсем невыносимо, Саня заёрзал и получил от соседа тычок под рёбра:

- Припокойся!

Он огрызнулся и опять перечитал сообщение: значит, тоже следит за ним.

Домой идти не хотелось. Саня зацепился за одногруппников, попили пива на лавочке в парке, потом пошли на летник. Сорвался и написал: «Я бухаю. А ты?»

Ответ пришёл почти мгновенно: «И я».

Синий июньский вечер пах жасмином и мокрой землёй. Замызганный тент баюкал тени веток и блики фонарей, ржаво наскрипывая колыбельную. Нетвёрдые ноги куда-то несли, белым светился экран телефона: «Го бухать вместе?»

От собственной смелости Саня даже немного протрезвел.

«Приезжай», - почти фантастика.

«Серьёзно что ли?»

«Серьёзно».

«Я ведь приеду».

«ОК».

«На всю ночь».

«Я поняла».

«Ты где?»

«Дома».

«Живёшь где?»

«Промка».

«Не понял».

Танька перестала отвечать, а Саня, присев на первую лавочку, проклинал себя: что за идиотское «не понял»! Опять пропадёт.

«Ты сам где?» - подмигнул телефон.

Сердце сплясало в груди джигу-дрыгу.

«В центре», - даже не соврал, лавочка стояла в центре детской площадки.

«Садись на шестой и едь до больницы, там напиши».

«Понял».

Саня рванул на остановку. Ему повезло: последняя маршрутка приехала минут через двадцать, а сердобольная тётенька с маками на груди показала, где больница.

«Я тут», - он закурил, выругался и выбросил сигарету, купил в ларьке жвачку, сразу засунул в рот полпачки. Проверил презервативы, лежавшие в кармане с зимы.

«Где «тут»?»

Смайлики зубастыми колобками бились в истерике.

Саню прошиб пот.

«На остановке. Чо ржёшь?»

«Радуюсь. Переходи через дорогу и иди вдоль дома, потом поверни направо, будет девятиэтажка, третий подъезд, квартира восемьдесят два».

Тощий длинноногий фонарь тужился изо всех сил, но света почти не давал, качался и лупоглазо щурился: «Кинули тебя, Саня». Девятиэтажками в этом районе и не пахло. Пахло помоями из танка-контейнера и мочой из лоснящегося темнотой угла.

Трёхэтажные кирпичные бараки тесно обступили парня, осклабились провалами подъездов, подмигивали криво заклеенными стёклами.

В кустах напротив вскипела кошачья драка, но быстро осела после пулемётной очереди забористого мата и выброшенной с балкона бутылки.

Танька «была на связи семнадцать минут назад».

Зашибись!

Вот сучка!

«Ты чо наиграла меня?»

Он начал трясущимися пальцами набирать длинное матерное сообщение, дописал до половины и стёр.

Осознание накатывало толчками: Танька здесь не жила и не живёт, его обманули, а он повёлся. Что-то мелькнуло на периферии зрения, дёрнулся – никого. Пот тёк между лопаток и неприятно холодил спину.

Паршиво.

Вдвойне, что не знает, где находится.

Втройне, что пьяный и без денег.

И это сделала Танька!

Силы кончились, он сдувшимся мячиком осел на лавочку, от которой осталось две доски из четырёх, и заплакал.

Ветер шлёпнул по щеке: «Соберись, тряпка!».

В детстве мать рассказывала сказку про ветровика: озорного невидимку, с которым никто не хочет играть, ведь его не видно! И поэтому он ко всем пристаёт, вырывает игрушки, сдувает шапку, кидает песок в лицо.

Сейчас Саня чувствовал себя так же: брошенным, бесполезным, никому не нужным. Ночь заглядывала через плечо: нет? Не ответила?

Экран устал светиться и ушёл в режим ожидания: осталось пять процентов.

Супер! Ещё и без телефона.

Саня брёл обратно на остановку. Вокруг вспугнутыми мотыльками метались обрывки разговоров, женский визг, детский смех, лай собак. «Знаешь ли ты?» - выкрикнула певица Максим, а потом резко рванули тормоза.

Кто-то длинный и враждебный крался рядом, чтобы напасть и вцепиться в беззащитную шею сзади, любопытным носом задевая щёки. Но лишь тень троилась на разбитом асфальте.

Ненависть распускалась в душе красно-зелёным цветком, кулаки до боли сжимались: «Размажу!». Сознание услужливо крутило плёнку, как он бьёт Таньку по лицу, та отлетает к стене, спутанные волосы забиваются в раззявленный мокрый рот.

Тьма, притаившаяся в подворотне, взвихрилась, потяжелела и выплюнула троих. Гротескные фигуры, вихляясь и подпрыгивая, подтянулись к Сане, взяли в клещи. В нос ударил тяжёлый пота и дешёвого лосьона после бриться.

Синхронно чавкали квадратные подбородки, под белыми козырьками – остатки мрака вместо глаз.

Сане сразу стало скучно, как будто он уже много раз это видел. С чего начнут? С сигарет или семечек? Куда ударят, в живот или по лицу?

- Приветствуем тебя, странник. Ты сбился с пути? – три пары губ двигались едино, только голос оказался высоким и мелодичным сопрано.

- А? – он поморгал.

- Куй на! – лицо правого поплыло, застывая гипсовой женской маской. – Проблемы, ёпт.

От неожиданного перехода Саня захохотал:

- У кого?

- У тебя, человече, - средний разминал львиными лапами дорожку.

Пыль клубилась крошечными смерчиками.

- Чего это?

Захлопали крылья. Это левый шагнул почти вплотную, дохнув разогретым песком и перегаром:

- Мы сфинкс. И задаём вопросы сами.

- Вы кто? – от смеха Саню разобрала икота. – Винкс? – Ой, блин, ржака! Собачий патруль!

Истерика ломала и вкручивала тело, мешая дышать. Он согнулся, закашлялся и сплюнул. Трое ждали.

- Ответишь – уйдёшь.

Голоса снова сплелись в серый кокон вокруг.

- Да я и так уйду!

Саня толкнул крылатого плечом, но тот скользнул в сторону. Перед ним раскинулось бесконечное ничто. Острые звёзды осколками брызнули в стороны, и глаза заслезились. От сосущего чувства пустоты внутренности свело. Лунная пыль посеребрила чёрную футболку.

-Я конец, и я же начало, от меня уйдёшь и ко мне же вернёшься, я мягче пуха и твёрже камня, я основа всего.

Голос снова мучил Саню, иголками жаля мозг.

- Мамочка, Земля, - проблеял он, тыча пальцем в проплывающую мимо сине-зелёную планету. – А я где?

- Ответ получен, путник. Слушай вторую загадку: они идут, даже когда стоят, не ждут, если спешат, не торопятся, если отстают.

- Часы, - Саня схватился за запястье. – Потерял, по ходу.

Браслета на запястье не было.

- Третий вопрос, он же совет. Кого потерял – найди, вместе с потерянным обретёшь желаемое.

- А кто мне их дарил? – слишком расстроенный, чтобы слушать голос сверху, Саня шарил по карманам: мать или отец? Точно, отец! Ё-моё!

Он зажмурился и потряс головой.

Жемчужное утро на цыпочках кралось по заспанным улицам. Солнце только готовилось светить, атласное небо скромно румянилось.

Правую ногу кололо – затекла от неудобной лавочки. Саня встал, что-то скрипнуло: часы! Чмошник, раздавил стекло! Он досадливо сморщился, отряхнул подарок и спрятал бережно в карман – надо починить.

- Что за хрень мне снится! – Саня поморщился, вспоминая танькино предательство. В кармане звякнула мелочь: сначала домой спать, потом разберётся.

Улыбка не давала Пугачу покоя ни днём, ни ночью, возилась за пазухой и жгла карман. Он почти уже выпустил её, но в последний момент пожалел. Она устроилась на тощей лапе, как канарейка на жёрдочке, и довольно замерцала.

- Ты чего? – Пугач непроизвольно дотронулся и отдёрнул руку. Воспоминание, яркое, живое, сверкнуло молнией: женщина и мальчик смеются за столом, кухню заливает солнце – воскресный семейный завтрак.

Он крепко-накрепко сжал кулак и спрятал добычу, но беспокойство разрасталось, ядовитыми усиками жаля кожу. Скалясь и гримасничая, Пугач скользил по стенам, выискивая добычу.

Этой ночью ему несказанно повезло: попался последний вздох.

У Пугача в городе были свои любимчики, к которым он наведывался ежедневно и никогда не уходил пустым. Например, район трёхэтажек, построенный пленными немцами сразу после войны, щедро одаривал хтонь.

На первом этаже барака пахло грибной гнилью и котами, а в квартире стоял густой, как лондонский смог, запах мочи и ладана. Лампада у тёмных досок не гасла ни днём, ни ночью, как и старушечье бормотание.

В этот раз женщина заснула прямо на стуле у кровати. Чёрный платок съехал в сторону, седые волосы задорно торчали, из полуоткрытого рта тянулась ниточка слюны.

Где-то на границе света и тьмы хищно притаился Пугач. Тело на кровати дёрнулось и всхрапнуло, а он прыгнул на грудь и жадно присосался, ловя до капельки жизнь человекоовоща. Всхлипы становились всё тише, и скоро Пугач, разбухший, как сытый комар, сполз с кровати.

- Вот так-то.

Уходя, он скинул со стола евангелие. Женщина подскочила, заозиралась, а потом завыла, и горе мешалось с облегчением, наполняя пространство до краёв.

На улице Пугач пристроился за бредущим пьяненьким парнем, скорее из любопытства: тот бессвязно матерился, размахивал кулаками и плакал. Лёгкая добыча для профессионала.

Но случилось небывалое. Дичь увели прямо из-под носа.

Завихрилась звёздная пыль, дунул ледяной ветер, мир вздрогнул и испуганно попятился. Трое шагнули навстречу. Высокие, как горы, такие же древние и беспощадные, сфинксы поймали человечка. Пугач зажал уши руками, чтобы не слышать грозный голос, и прижался к земле.

Что-то тихо звякнуло у ног: часы! Через выпуклый круглый циферблат змеилась мировым древом свежая трещина. Машинальное движение – и от прикосновения снова закружились воспоминания. Горечь, злоба, разочарование:

- Ты бы хоть погулял с ребёнком! – женский голос дрожит, отравленный презрением.

Липкая ладошка неудобно тянет, заставляя крениться вправо, но цепкие пальчики не стряхнёшь.

- Пап! Пап! Ну, пап! – назойливое дёрганье надоедает. Он вырывает руку, смотрит время.

- Пап, а что там у тебя? – любопытный носик утыкается почти в запястье.

- Часы. Надо? – кажется, появилась возможность отвязаться от сына.

- Да! – заворожённый блестящим наборным ремешком мальчик смолкает.

- Это на нас у папы нет денег, а на себя всегда найдутся, - очередная шпилька жены царапает совсем чуть-чуть.

- Да они китайские! – от оправданий становится тошно, а от вранья рот наполняется кислотой, тяжёлый хронометр с фирменным клеймом вчера достался за карточным столом.

- Мой автобус, пока! – он запрыгивает в первый попавшийся, шумно выдыхает. И лишь спустя несколько остановок понимает, что часы остались у сына.

- Чего тебе надо, беспамятный? – сфинксы на удивление быстро отпустили паренька.

- Я не бес! – прошипел Пугач.

- Ты глупец! – ударило тройное эхо. – Отдал память, получил – вечность. Нравится?

Зеркальным лабиринтом кружились и множились живые картинки. Пугач волчком вертелся на месте, пытаясь поймать призрак прошлого. В воздухе мелькали золотые искры, сладостью пачкая губы.

- Тролль вам задаст! – пригрозил серый насмешникам.

Вместо ответа - дробинки смеха больно царапали кожу.

- Забыть нельзя вспомнить – куда поставить запятую?

Дохнуло космосом – сфинксы исчезли, Пугач остался один.

Румяное солнце ласково щекотало макушку, выбеливая асфальт, растворяя ночные тени. Пугач заворчал, потянулся за остановку, на которой болтал ногами уже проспавшийся мальчишка. Зачем-то снял с него сине-фиолетовый обруч тётушки головной боли и спрятал в карман, улыбка запрыгала, отбивая чечётку.

День нравился Пугачу меньше ночи.

Слишком светло.

Слишком тепло.

Слишком людно и нелюдно.

На набережную он забредал редко. Там выгуливал стаю Город, резвился ветер и пахло птичьими новостями.

В замкнутой восьмёркой песочнице играл мальчик-дракон. Тощие ручки-веточки перебирали радужные мгновения, заставляя течь время в разные стороны.

- Мам, смотри! – дракончик радостно вскрикнул.

Серый непроизвольно рванул поближе: схватить! Забрать! Прозрачно-оранжевый самоцвет застыл живым языком пламени. За такую находку его жирнейшество точно похвалит.

- Огневик-камень или кремний, - дракониха улыбнулась старшему. В коляске сопел младший, совсем крошечный. – Помогает стать сильным, уверенным и смелым, как ты!

- Заберу в сокровищницу!

Дракончик заметил жадно вытянувшегося серого, вскрикнул и, спотыкаясь, побежал прятаться:

- Мам, тут дядя!

Мать встала. Раскалённое дыхание обожгло Пугача, а свистящий шёпот – не дай боги разбудишь младшего – резал барабанные перепонки:

- ДЯДЯ ПЕРЕПУТАЛ И УЖЕ УХОДИТ! – зрачки её вертикально сузились. – ОН ПРОСТО ЗАСМОТРЕЛСЯ НА КАМЕНЬ.

- Но ведь это моё сокровище? – уточнил дракончик.

Изумрудный гребень дрожал на затылке.

- Конечно, солнышко, - мать обняла и поцеловала старшего.

- А что хотел дядя?

От рентгеновского взгляда янтарных глаз Пугача передёргивало, как заключённого на электрическом стуле.

- Дядя кое-что потерял и хотел найти. Но это было очень давно. Пойдём? Братик скоро проснётся.

Дракониха встала, поправляя пелёнки. Комочек недовольно причмокивал и вертелся в пенных кружевах, но глаз не открывал.

- А сокровище поможет найти? – мальчик кивнул на Пугача.

- Возможно, - коляска катилась вперёд. – Возьми меня за руку, зёрнышко!

На долю секунды дракончик вывернулся, сунул серому огневик и побежал догонять своих.

- Солнышко? – мать заозиралась, а потом расслабилась. – Вот ты где! А я тебя потеряла!

Пугач сжимал камень, и ладонь до боли резал острый край. Его переполняла уверенность: ни самоцвет, ни улыбка не достанутся троллю.

Река ртутным зеркалом змеилась между кудрявых берегов. Скобы мостов пришпиливали к земле, а то взвилась бы горбатым чудовищем, разбросала чёрные покосившиеся хибары на правом, смыла шатры на левом и унеслась бы в небо шальной кометой. Пахло сыростью и шашлыком, жёлтый кораблик, как заводная игрушка, резал ломтями волны, морща водяную гладь.

Призрак алой двери ухмыльнулся на задворках сознания.

«Пора!» - стукнуло в висках.

Пугач вытянулся и хищной рыбиной поплыл вперёд, самая густая тень в трёхчасовом мареве. Он гладил морщины фасадов, а те ободряюще, как старые псы, подставлялись под ладони.

Город, в отличие от него, помнил.

Город был с ним.

Саня проснулся от того, что отлежал ухо.

Оно горело и чесалось, а солнце немилосердно прокатилось по комнате, переплавив в душную позолоченную клетку. Некоторое время он лежал с закрытыми глазами, как в детстве, дожимая последнее обаяние сна. Пока глаза не открыты, день не наступил. Можно представить, что ты маленький и дома, скоро зайдёт мама: «Доброе утро, зайчик!», а отец отнесёт умываться.

Машинально рука зашарила на полу в поисках телефона. Зарядился?

Три пропущенных от бабки – смахнуть, потом перезвонит.

Сообщение от матери лучше удалить, не читая.

Танька онлайн!

Ногти зло коцали по экрану:

«Привет».

«Привет!» - и снова жёлтые колобки покатились прямо на Саню.

«Весело тебе».

«Да. А тебе нет?»

«Нет».

Он отложил телефон, закурил, матерясь сквозь зубы.

«Почему?»

«Издеваешься».

«Головка бо-бо? Выпей аспиринчик».

«Ты гониш штоле», - его трясло.

«Гонишь. Фу, Александр, что за жаргон?»

«Ты меня вчера развела как лоха».

«А! Так ты приехал?»

Теперь смайлики краснели, притворно смущаясь.

«Приехал. Меня чуть гопники не убили».

«Ну, извини!»

Колобок рассыпался поцелуйчиками.

«Хрена ли извини».

«Мы вчера с подружкой перебрали и писали всем глупости. Замнём?»

«Чо? Ты мне денег за такси торчишь».

«ОК. Сколько?»

«Штуку».

Мелодично звякнули колокольчики: «Вам зачислено 1000 р.».

От такой наглости горло перехватило удавкой. Она реально издевается!

«Ты обиделся?»

На последнее сообщение Саня не ответил.

Гнев кипел внутри, ища выхода. Первой с балкона полетела бутылка, потом досталось стене так, что кулак онемел, а из глаз брызнули слёзы.

Телефон ожил – звонила бабка. Саня орал чайкой, слюни брызгали на подбородок и футболку. Захотелось шваркнуть и трубку об пол, но сдержался и сдёрнул одеяло с кровати.

- Да пошла ты! – светски закончил он беседу и нажал отбой.

Надо проветриться и подумать.

Подъезд встретил запахом варёной капусты. Золотые пылинки кружились в столбе закатного света. На подоконнике росли какие-то цветы. Саня задел один горшок, и тот с грохотом разбился:

- Достали тупые бабы! – невпопад выругался он.

За растениями ухаживала соседка с четвёртого.

Ноге подвернулась коварная ямка около подъезда, и Саня плашмя вытянулся, обдирая ладони об асфальт:

- Блин!

Он сказал бы и больше, если б не проезжающая тойота, от которой пришлось уползать на четвереньках.

Бабки под ясенем смотрели осуждающе:

- Во допился!

- Да это квартирант из восемнадцатой, где Галя Смирнова жила.

- Какой он квартирант? Наркоман поди?

- А Галя чего?

- Как чего? Она померла прошлой осенью, дети квартиру сдают.

- Надо позвонить, рассказать, а то пропадёт мальчишка!

- Кому позвонишь? Матери не до него, новый хахаль.

- А если отцу?

Против солнца три силуэта дрожали и растекались кляксами. Нити, чёрная, красная, белая, переплетались причудливо: прошлое, настоящее, будущее. Худые руки бледными пауками ткали полотно мироздания, слепые глаза следили пристально, не упуская ни единой детали.

Саня поднялся, отряхнул колени, слизнул кровавую каплю с ладоней, показал бабкам средний палец и, пятясь, отошёл за угол. Поворачиваться к ткачихам спиной было страшно.

Сегодня небо горело над головой. Вспомнилось бабушкино: «Алый закат – к хорошей погоде». Стыд опалил щёки, попросить бы прощения.

Саня как наяву увидел сгорбленные плечи под синим халатом. Пахнет валосердином, а тонометр лежит на столе – наверняка подскочило давление. Бабушка плачет, седые волосы выбились из-под белого платка, мать стоит рядом, сжимает бессильно чашку: «Давай позвоню? Так себя нельзя вести!» «Оставь, Таня, вот тут, под грудью болит, натри!»

Рука уже нащупала телефон, но эта оказалась пачка сигарет, правда, пустая. Как на зло, курить хотелось нестерпимо.

Улица стелилась под ноги, уводя куда-то под настойчивый шёпоток: «От себя не убежишь!».

Арку подворотни охраняли коты. Безразличные изумрудные и янтарные взгляды, поднятые трубой хвосты:

- Фейсконтроль пройден? – ёрничая, Саня заговорил вслух.

Чёрный зажмурился и розово зевнул, демонстрируя саблезубую пасть, а серый, потягиваясь, шагнул к стене и оставил пахучую метку.

Рассмеявшись, Саня зашагал быстрее. Вечер манил, как цыганка, обещая исполнение желаний за пару монет.

Его всегда поражала зеркальность: заросший американским клёном внутри двор-колодец, обшарпанный, как лишаистый беспризорный пёс, выворачивается наизнанку центральной улицей города, бутиками и кафе.

Вспомнилась тайная тропа, где можно срезать.

За кустами прятались развалюхи начала века. Прямо на земле валялись два мотоцикла, весёлая компания раскладывала костёр из потолочных балок.

Остовы домов бесстыже трясли рыжей паклей и мотали лохмотьями обоев. Окна давно выбили, солнце свободно входило и выходило в них, подчёркивая неприглядность пустоты. Одно, в левом верхнем углу, уцелело, из открытой форточки стучали басы. «Неужели ещё живут?» - удивился Саня и приостановился, пытаясь рассмотреть, что там, ничего не увидел и пошёл дальше.

Короткий путь вывел к модному клубу. Чёрный стеклянный фасад, двое одинаковых охранников одинаково скованно дёргали необъятными плечами в тесных пиджаках.

- Пусти! - Саня решил начать отсюда.

Секундная пауза длилась вечность.

Что-то прошелестела гарнитура, гранитные челюсти щёлкнули:

- Мест нет.

Сцилла и Харибда сомкнулись, преграждая путь.

Покачавшись с пятки на носок, он развернулся и пошёл дальше.

В подвальчик зимой заходили с Танькой. Ей приспичило в туалет, пришлось выложить почти штуку за горький кофе, пока она «пудрилась». Ещё тогда его поразил траурно-чёрный дизайн и серебряные распятия на стенах, прибитые под разными углами. Стёртые ступеньки круто уводили вниз, ручка, в виде совиной головы мерцала рубиновыми глазами. Чучело филина раскинуло крылья над барной стойкой.

Заведение называлось «Алая сова», почему, они не поняли.

«Закрыто на специальное обслуживание», - табличка болталась на честном слове и птичьем клюве.

- Опять облом! – Саня досадливо сплюнул.

На верху улицы было темнее и тише. Тени обступили Саню. На синем небе робко мигали первые звёзды. Лавочка ткнулась в колени, как ретривер лобастой башкой. Он сел и уставился перед собой. На бликующем стекле маняще выступили очертания кальяна. Диоды дружески подмигивали: «Давай к нам!»

- Круто! – первая удача за два дня.

Красная металлическая дверь открылась на удивление легко и беззвучно.

- Что хотите? – услужливый юноша соткался будто из густого дыма. Улыбка чеширского кота парила над левым плечом.

- Забить. И забыть. – зачем-то добавил Саня.

Вдалеке послышался звон разбившегося стекла.

- Я вас понял! - Кальянщик едва заметно склонился. - Лёгкий? Средний? Крепкий?

- Чтоб надолго хватило.

Податливые подушки обхватили его, потянули за собой. Глаза невольно закрылись.

- Сашка?

Одногруппник удивлённо переминался с ноги на ногу.

- Ты вчера куда-то исчез. Всё норм?

- Норм, - Сане не хотелось объяснять, но обида подняла голову и ядовито сжала челюсти от воспоминаний о вчерашнем.

- Пошли к нам? – за дальним столиком веселилась компания.

- Не, брат, я один посижу, - общаться ни с кем не хотелось.

- А что так?

- Да с девушкой расстались, - фантазия работала на полную. – Настроения нет.

- Ладно, брат, ты это, не кисни! – облегчённо выдохнув, парень сбежал к своим.

Странный он, этот Саша. И, по ходу, что-то употребляет, глаза красные, дёргается, то сам лезет, то не дозовёшься.

Кальян принесли очень быстро, Саня вдохнул, выдохнул и закашлялся.

- Ну, как?

Резкая травяная горечь щипала язык. Перед глазами поплыло. Гипсовая статуя в простенке шевельнулась и провела обрубком предплечья по груди.

- Кайф! – он поднял большой палец вверх и снова затянулся.

Медная чаша с выбитыми узорами тускло блестела сквозь серую завесу. Высокая, округлая, она напоминала силуэт женщины с тонкой талией и крутыми бёдрами. Цветы и листья причудливо сплетались, образуя вязь букв.

Он пригляделся внимательнее.

Это не растения, это человечки кружили и изгибались в танце. Хоровод двинулся под неслышимую музыку. Фигурки раскачивались, кривляясь, отращивали дополнительные руки и ноги. Вот уже колонна пауков шествовала по столу, грозно перебирая тонкими лапами.

Саня провёл пальцем по узору, наваждение исчезло.

- Ничего себе тут забивают! – слова вылетели сами.

- Нравится?

На противоположном диване кто-то вальяжно развалился.

- На хрен пошёл!

Если б Саню спросили, почему он решил нахамить, то ответа бы не нашлось. Просто алая волна бешенства подкатила и накрыла с головой. Кулаки непроизвольно сжались, сминая резиновый шланг.

- Ты потише будь, парень. Сломаешь – придётся платить, - дружелюбие незнакомца можно было разливать по бутылкам и продавать в магазине.

- И заплачу. Тебя колышет?

- Колышет. Это же ты ко мне пришёл. Котик сказал, особенный заказ.

«Костик» было написано на футболке кальянщика.

- Ты что за кент? – злость туманила мозг.

- Джинн, - мужчина кивнул. – Ты загадал желание и потёр лампу. Я появился и готов исполнить.

Жирные короткие пальцы копошились, как опарыши. Больше всего Саню удивили не перстни на каждом, не разноцветные камни, а золотые ногти, заточенные так, что получались трёхсантиметровые лезвия.

- Какой маник, - кивнул он. – Я у баб такого не видел.

- И не увидишь, - самозваный джинн прищурился. – Дизайнерская работа.

- Педик штоле? – презрительная ухмылка скривила губы.

- Хозяин! – седой ежик на голове угрожающе поднялся. – Моё место!

- И чо?

- И ничо! Мамку я твою нагибал! – жирный живот гневно колыхался.

Дым уплотнился, закрутился клубком, на нём, как на экране телевизора, замелькали картинки: вот санина мать куда-то собирается, выходит, у подъезда её ждет крокодил, хищный, низкий, длинный, притворившийся чёрной машиной. Водительская дверь открывается, оттуда медленно выходит ещё не такой седой и толстый джинн, по-хозяйски обнимает женщину, помогает сесть.

Саня затянулся, закашлялся и замахал руками. Наваждение рассеялось.

- Вот ты мудила!

- Это ты мудила! Провела тебя Танька? И правильно сделала.

Саня ошарашенно замер.

- Откуда знаешь? Я ж никому не рассказывал.

- Я всё знаю, малыш, - Халк на чёрной майке самодовольно крушил всё подряд.

- Она слила? Вот сучилища!

- Точно! – обрадовался мужчина. – Ещё какая! Давай её накажем? Я помогу.

- Как?

- Смотри.

Бледные ладони чертили пассы. Чёрная стена истончилась, превращаясь в зеркало. Проступили очертания полутёмной комнаты. Танька сидела на диване, сжимая телефон. Седой облизнулся, перебирая перстни, выбрал рубин и подковырнул его ногтём. По бледному личику пробежала гримаса, девушка сжалась и зарыдала, телефон полетел в стену.

- Видишь? Ей больно. А будет ещё больнее.

- Как? – тупо повторил Саня.

- Есть у меня очаровательный помощник. И у него отлично получается добывать всякие необычные вещи. Калейдоскопом замелькали самоцветы в перстнях.

- Мужик, ты вообще что такое?

- Я?

Тьма отодвигала реальность, доставая, как фокусник из шляпы, другой мир. Кирпичные стены заплакали влагой, вознеслись так высоко, что свод терялся над головой. Белые статуи переминались с ноги на ногу, обнажённые тела лоснились, а из ран от кандалов сочилась кровь. Вместо стола – валун, на котором пудовые кулаки сидящего напротив существа оставляли вмятины.

- Я король в горах и под горой! Я тролль!

Слова лавиной обрушились на Саню, оглушая, дезориентируя.

- Тралишь меня?

Собеседник откинулся на подушки:

- Ты такой умный! Сам догадался?

Ощущение, что над ним издеваются, не покидало Саню. Но как же хотелось отомстить Таньке!

- Я и тебе расскажу сказку. Раньше, когда мир был диким и юным, его населяли такие же люди. Доверчивые, открытые – обмануть их ничего не стоило. Страх рождался вместе с ними, жил, рос и управлял всем. Камень у дороги казался спящим великаном – и вот уже селянка, озираясь, несёт к валуну молоко и хлеб – дань ётуну. Хрустнула ветка в лесу? Ухнул филин? Это тёмные альвы крадутся по тёмным делам. Пропавшее дитя, заблудившаяся корова – происки малого народа. Если на снегу остались кровавые следы, звериные лапы – тут пировали вервольфы! Никто не рисковал выходить из дома после заката. Слухи, виденья множились, сплетались, порождая сотни самых фантастических существ. Нас кормили уважением и страхом, нам приносили жертвы и просили о помощи. Но прошли века, люди стали хитрее. Тени прошлого растаяли под светом электрической лампы, и нам пришлось измениться тоже, если хочешь, эволюционировать. Люди теперь носят секреты в телефонах. Представь, мать узнает, сколько денег ты спустил в «Азино»?

- Что ты несёшь, чучело?

- Что слышал, сопляк! – капли слюны бриллиантово блестели на выступивших нижних клыках. – Я знаю про тебя всё: переписки, облака, закладки. Сказать любимую страницу на порнхабе?

На столешнице, как на экране, закатывала в экстазе глаза девица в костюме японской школьницы.

У неё было танькино лицо.

- Как ты это делаешь?

- В сети я всемогущ, а люди уязвимы. Хочешь, это видео станет вирусным. Она никогда не найдёт работу, не выйдет замуж, сопьётся и умрёт в сорок лет в луже собственной блевотины.

Далёкой звёздочкой подмигивал уголёк в чаше. «Выбирай, парень!». Дым удавом оборачивался вокруг головы. Хотелось выйти на свежий воздух, проветриться. Саня начал подниматься, но у двери маячил зубастый Котик – не прорваться. Разбитое окно пахло свободой и дождём.

- Ладно, допустим, я соглашусь. А тебе какая выгода?

Короткопалые ладошки восторженно захлопали:

- Я просто люблю помогать людям! Я тебе помогу, ты мне поможешь, все счастливы.

Африканская маска, висевшая над головой тролля, открыла глаза.

- Папа, - шевельнулись накрашенные мелом губы.

- Папа? – слёзы застилали глаза и Саня сморгнул.

- Папа Легбе, - представилась маска.

- Саня, - вежливо ответил он.

- Я знаю, мальчик, я знаю, - маска закивала.

- Сколько вас тут, знающих! – гнев, уже приглушённый, снова оскалился.

- Не удивительно, это совсем не удивительно.

Манера папы Легбе повторять дважды одновременно раздражала и смешила.

- А ты тогда кто?

- Я Папа Легбе, - терпеливо объяснила маска. – Лоа. Проводник. Я помогаю людям.

- Как он?

Тролль замер, открыв пасть.

Что-то случилось со временем: оно сгустилось каплей тягучего мёда. Даже дым замер в воздухе, не моргал Котик у двери, не колыхался живот тролля. Только Саня и маска жили.

- Иначе, конечно же, иначе. Никто, кроме него, не может, как он.

- Ничего не понимаю! Какой-то папа, вервольфы, коты. Кунсткамера, блин! – Саня развёл руками.

- Понимаешь-понимаешь, просто не хочешь. Открой глаза, открой уши, открой душу.

- Ты бредишь что ли, папа!

Сжатая пружина времени отскочила, секунды посыпались с привычной скоростью.

- … подпишем договор?

Тёмный вихрь пронёсся по комнате, разметая пелену. Коричневый плотный лист, исписанный причудливым паучьим шрифтом, остался неподвижным, а вот кальян зашатался и с грохотом покатился по мраморному полу.

- Пугач, мать твою!

Весёлые искры разлетелись по столу, вцепились в края бумаги, пуская огненные корешки. Мгновение – язычки пламени заплясали, зачитывая до дыр написанное.

- Ты что наделал, тварь? – разъярился тролль. – Я тебя…

- …Не тронешь.

Серый человек стеной встал перед Саней, растопырил длинные руки и оскалился.

Котик, согнувшись, топтал искры, подкрадываясь ближе, выжидая момент, когда удастся прыгнуть, вцепиться во врага, разорвать наглеца на кусочки.

Пугач увидел неуклюжие манёвры, ему стало смешно:

- Ловишь ловца?

К нему возвращались забытые ощущения. Он снова чувствовал ласку ветра на коже, запах бензина. Кулаки сжимались и разжимались, былая сила вливалась в них. Яркой звездой светила цель – спасти, защитить, и будь, как будет.

Пугач уверенно шел к красной двери. Он слышал голос, а с голосом восстанавливалась память:

- Папа?

- Папа!

- Папа.

- Саня, сынок!

Камень оттягивал карман, тяжелее кирпича. Дверь не поддавалась. Пугач метался из стороны в сторону, прижимаясь к стеклу.

Там что-то происходило. Ловушка для сына почти захлопнулась, время летело хлопьями пепла и оседало на ресницах. Успеешь – не успеешь? Спасёшь – не спасёшь? Вспомнишь – не вспомнишь?

Злой рык разорвал глотку, и тут снизошло озарение: огневик! Он отошёл подальше, размахнулся изо всех сил. Камень врезался точно в середину, побежали паутиной трещины, зазвенели осколки.

Путь открыт.

Чёрное на чёрном – плоским силуэтом по кирпичам – стеноход заскользил, нырнул за выступающий косяк, спрятался.

Успел. Облегчение затопило душу. В этот раз он всё сделал правильно.

Санькин затылок легко узнать из тысячи – две макушки, волосы завивались сердечком в обе стороны. «Значит, дважды женится», - серьёзно прокомментировала свекровь. Они с женой переглянулись скептически: почти невозможно поверить, что их беленький малыш в смешных перетяжечках женится, тем более, дважды.

Память – водоворот, не омут – кружила, выбрасывая на поверхность тысячи деталей: лицо педиатра, «беременное» необъятное платье, рисунок на обоях в спальне, рыжего соседского кота на подоконнике. Путы, сковывающие сознание, трещали, выпуская наружу его настоящего. Стыд, вина опалили душу, но Пугач одёрнул их, как подзаборных шавок: «Потом!».

Саня поплыл. Невнятная речь, заторможенные движения, стеклянные глаза – всё говорило, нет, кричало об этом. Рыбка почти заглотила наживку, а тролль – опытный рыбак с тысячелетним стажем – подсекал медленно и неизбежно.

«Пора!» - маска лоа на стене подмигнула, подкручивая время, как надо.

Пугач смерчем рванулся вперёд, кальян покатился, угли огненными парашютиками разлетелись по сторонам.

Разъярённый тролль ревел, смахивая со шкуры искры; шипел и вонял палёной шерстью Котик. Саня ошарашенно крутил головой, из глаз постепенно уходил колдовской дурман, сменяясь обыкновенным испугом.

- Что за…, - он проглотил окончание фразы.

- Пугач, ты охренел? – удивление и брезгливость сменяли друг друга на бугристой роже тролля.

- Нет. Я вспомнил. Ты, жирная тварь, забрал у меня самое дорогое, лишил всего, заставил прислуживать. А теперь к тебе в лапы попал мой сын, думал, я это проглочу?

- И что ты можешь, тень человека?

Тролль улыбался почти добродушно, жёлтые крупные зубы блестели.

- Я могу всё, - Пугач выпрямился и сунул руку в карман.

- А ну-ка? – глумливая ухмылка скакала на толстых щеках.

- Хрена вместо лука! – зло выплюнул стеноход и взмахнул рукой.

Молнией мелькнула улыбка, скользнула по горлу, по груди чудовища, оставляя яркий след. Тролль взвыл и начал раздирать обожжённую кожу, а обезумевший Пугач вертелся волчком, слепо нанося удары. Котик взвизгнул, забился под стол, прячась от безумца.

Язычки пламени, сначала застенчивые, набрались сил и пустились в пляс, добавляя веселья. Оранжевые фигуры, наполовину люди, наполовину ящерицы, неистовствовали в пещере тролля: сняли хохочущие и клацающие зубами маски лоа, громоздя пирамиду живых голов, подхватили и закружили в хороводе девушку-статую, расплавляя вековые кандалы на изуродованных руках.

- Эй! – Саня запаниковал.

Он мало понимал, ещё меньше помнил, но пламя дышало в глаза, почти не оставляя времени.

Ещё бы чуть-чуть и Пугача затянул водоворот. Он бы продолжал глумиться над телом поверженного врага, а вокруг бесились саламандры. Спас его голос собственного ребёнка. Санин крик подействовал, как ледяная вода.

- Валим! – он схватил рукав куртки и потащил к разбитому окну. На удивление, огонь послушно отступил, освобождая путь.

Улица встретила их прохладой и дождём.

- Позвонить надо, - прохрипел Саня, кивая на клубы дыма за спиной.

- Не надо, - Пугач махнул рукой. – Сами разберутся. Пошли?

Они шли и молчали. Ночь шагала рядом, обнимая отца и сына за плечи: «Хорошо. Теперь всё будет хорошо».

Набережная серой кошкой нырнула под ноги.

Тьму сменил предутренний жемчужный свет. Умытое небо, нежно-голубое, прозрачное, невероятно высокое, дышало свободой и радостью.

- Ты маленький любил тут гулять, - Пугач кивнул на гранитный парапет.

- Я помню, - Саня улыбнулся. – По китайской стене. А мать всё время ругалась, что уронишь.

- Как она? – что-то на месте сердца сжалось и ухнуло вниз.

- Да как всегда. Работает.

- А бабка? Жива?

- Жива. Весной в больнице лежала, давление.

- Да у неё всегда давление, сколько помню! – тёща обожала охать и жаловаться на здоровье.

- Она сильно сдала, как дед умер, - Сане захотелось оправдать бабушку.

- Да это понятно.

Оба снова замолчали. Слишком много кружило в воздухе, не хватало ни сил, ни слов.

- Сядем? – лавочка подвернулась вовремя.

- А ты как?

Глупый вопрос повис в воздухе, но ничего лучше выдавить Саня не смог. О чём спросить отца, который исчез на двенадцать лет, а сейчас появился, как по заказу, чтобы героически раскидать врагов?

- Я вас проиграл.

Саня сморщился, ожидая исповедь раскаявшегося грешника. Он был маленьким, но скандалы помнил отчётливо. Отец толком не работал, выносил из дома последнее, на пятилетие один съел целиком его именинный торт. Они пришли из садика, а на столе стояла только грязная тарелка, крошки медовых коржей и записка: «Вернусь утром».

- Не надо, а?

- Саня, послушай! – он рванулся, а потом сутуло осел. – Я мудак. Прости меня, сын?

Слишком длинный день, слишком тяжёлая ночь. Воспалённые веки жгло, а висок ныл тупой болью. Хотелось кричать, топать ногами, махать кулаками, но эмоции кончились, как будто кто-то намертво перекрыл кран. Даже огненная ненависть к Таньке казалась теперь далёкой и неважной. Как глупо он мог разменяться на сущий пустяк: девчонку! Он как будто прожил сразу тысячу жизней, безвозвратно повзрослев, смущаясь себя – вчерашнего.

Сколько раз Саня представлял, как отец возвращается. Крутым бандитом на чёрной иномарке. Бизнесменом с чемоданом, полным долларов. Агентом с секретного задания в строгом костюме. И сейчас, когда они действительно сидели рядом, оглушающе сосущая пустота царила в душе.

- Хорошо. Прощаю, - пауза держалась несколько секунд и лопнула, как мыльный пузырь. – Я пойду. Устал, как собака.

Шестёрка псов цепочкой бежала по набережной, деловито обнюхивая мусорные баки. За ними плёлся лохматый человек с чёрным мешком за спиной.

- Не бойся! – окрик вырвался против воли.

- А я и не боюсь.

Саня почесал дворнягу за ухом:

- Пока!

- Увидимся, сынок! - шёпотом, чтоб не сглазить, попрощался Пугач.

- Думаешь?

Бродяга сел, вытянув ноги в разбитых ботинках. Свора послушно улеглась рядом, охраняя хозяина.

- Всё так же воняешь, Город.

- Всё так же хамишь, серый.

Друзья рассмеялись.

Вблизи Город оказался невероятно красив и так же грязен. Сальные волосы, борода, прозрачно синие глаза и прямой нос – почти Вигго Мортенсен в роли легендарного короля-бомжа.

- Вернёшься?

- Говорят, возвращаться – плохая примета.

- А ты веришь всему, что болтают?

Пугач выругался. Вопросы Города ползали и кусались, как блохи.

- Я теперь обчешусь!

- Нет большего удовольствия, чем почесать, где чешется, - назидательный тон разозлил ещё больше.

- Дурацкие поговорки!

- Дурацкие отговорки, - парировал Город.

- А меня там ждут?

Город толкнул Пугача. На чумазой ладони лежала серо-крапчатая скорлупа птичьего яйца:

- На удачу.

Нежным персиком созревал на ветке облака день.