Институт стоял на краю города, на высоком берегу Устинки. С противоположного, пологого берега, он казался поставленным на ребро гигантским спичечным коробком. Проходя вдоль длинного монотонного забора, Оксанка всегда пыталась разглядеть, что происходит в окнах главного корпуса. Иногда там были видны завешенные белыми экранами доски, иногда мелькали чьи-то фигуры в халатах, а иногда, особенно осенью, просто приятно было смотреть на тёплый жёлтый свет в окнах аудиторий.

Оксанка знала заранее, что через год, после выпуска, она будет поступать только в Гидробиологический. И не потому, что это был самый крупный институт Верхнеустинска, а ей не очень хотелось переезжать. Просто как будто где-то глубоко она с детства понимала, что её влечёт в это странное, слишком большое для города здание. Студентов и сотрудников института в городе с чьей-то лёгкой руки называли “гидробами”; дурацкое сокращение нелепо прилипло к серьёзным, всегда нахмуренным людям с бесконечными папками и портфелями. Оксанка предвкушала, как через год она, уже студентка, будет так же заходить в кофейни, класть папку на соседний стул, поправлять белую полу халата, обязательно видную из-под пальто, и сосредоточенно листать конспекты.

Но до студенческой осени было ещё далеко. Сейчас стояло лето, последнее лето, которое для Оксанки было последними настоящими школьными каникулами. В следующем году в это время она будет сдавать экзамены и собирать документы для приёмной комиссии, и осознание того, что сейчас ещё можно в последний раз по-детски повалять дурака, делало эти дни одновременно и радостнее, и грустнее. Что-то иногда, особенно на закате, выбивало Оксанку из общего веселья, и она смотрела на ребят так, как будто им предстоит скоро разъехаться, хотя на самом деле впереди было ещё пол-лета и выпускной класс.

Оксанка шла вдоль главного корпуса, чтобы свернуть на мост через Устинку и попасть на небольшой дикий пляжик, на котором они обычно встречались. Компания чаще всего состояла из Оксанки, Костика, Пашки Гвоздя и его младшей сестры Танюшки. Когда все они были помладше и Танюшка была совсем малышкой, их с Гвоздём бабушка постоянно брала с него обещание, что он будет брать сестру с собой. А потом все как-то привыкли к такому положению дел, и несмотря на разницу в возрасте, Танюшка чаще тусила с ними, чем с подружками-одногодками.

Таня как раз уже сидела одна на пляже. Голова Костика виднелась чуть дальше в воде, Оксанка заметила, как он плывёт, ещё издали, с моста, и почему-то ей нравилось смотреть, как резко взлетают над водой его загорелые руки и то выныривают, то снова захлёстываются волнами острые лопатки.

- Привет, Танюшка, - весело бросила Оксанка, стряхивая на ходу босоножки и зарываясь босыми пальцами ног в песок, - а Гвоздь придёт? А Костик скоро вылезет? А ты чего не купаешься?

- Тебя увидит и вылезет, - буркнула Танюха, по-детски насупившись. - Гвоздя бабушка задержала, он ей давно помочь обещал.

Оксанка хотела пошутить их дежурную шутку про вбивание гвоздя, но почему-то остановилась. Она чувствовала, что то, что было смешно, когда рядом был Костик, сейчас только добавило бы неловкости. Оксанке было сложновато с Танюшкой в последнее время, но она мало задумывалась об этом. В последние месяцы больше всех хотелось видеть Костю, и Оксанка успевала соскучиться по нему за то время, на которое они расходились по домам.

Она стала подходить к кромке реки, как раз когда Костик, довольный и похожий на большого лохматого пса, стал выходить на мелкоту. Оксанка улыбнулась, Костик обнял её, несмотря на оксанкины протесты, она начала тыкать его под рёбра и щекотать, в конце концов оба свалились в воду, хохотали и отфыркивались. Оксанка изображала, что жалуется, и говорила, какой Костик идиот, но глубоко внутри было хорошо и тепло, несмотря на промокшую одежду.

Среди возни и плеска они услышали шорох на берегу, а потом тонкое звяканье небольшого Танькиного велика.

- Кость, Танюшка уехала, кажется, - растерянно сказала Оксанка, смотря на пустой песчаный берег. - Я её вроде старалась не задевать? Ты как думаешь, обиделась?

- Не знаю, Ксан, - пожал плечами Костик, вставая на ноги и выходя обратно на пляж. Он вытащил полотенце из рюкзака, наскоро вытерся, потом расстелил его для Оксанки на песке, а сам растянулся рядом. Оксанка тоже села и начала отжимать промокшую косу.

- Мне кажется, Ксанка, она единственная не понимает, что она ещё маленькая. Не в смысле, что не выросла, или глупая, не хочу её обижать, а в целом как-то… Понимаешь, что я хочу сказать?

Оксанка задумчиво кивнула. Она понимала. Лет в одиннадцать она тоже считала себя ужасно взрослой, а сейчас… сейчас этой уверенности почему-то не было.

- Приедет ещё сегодня, как думаешь? - натянуто спросила Оксанка, посмотрев на Костика сверху вниз. Она чувствовала себя немного фальшиво, потому что вроде и волновалась за Танюшку, но вообще-то было очень приятно сидеть так с Костей вдвоём, без ребят, и переживала, что Костик услышит эту внутреннюю нечестность.

- Вернётся с Гвоздём, наверное. Да его велик за километр слышно, - Костик улыбнулся и посмотрел на Оксанку так, что ей показалось, что он всё понял, но не осуждает её, и она расплылась в глупой ответной улыбке.

Танька ехала на велосипеде и старалась не заплакать. Она злилась на Танюшку, злилась на Костика, злилась почему-то даже на Гвоздя, которого сегодня видела только мельком после завтрака. Сложнее всего было злиться на Костю. Он вёл себя как всегда, и это было ужаснее всего. Он не видел, что Танька выросла и стала привлекательной девушкой, не хуже дуры-Оксаны, а то и лучше. Раньше Таня думала, что Костик - что-то вроде надёжного старшего брата, такого как из книг, каким Гвоздь не всегда хотел для неё быть. Но несколько месяцев назад ей почему-то стало не хватать их обычного дуракаваляния в компании, когда Костик обнимал её на прощание, становилось больше, чем просто тепло, а когда обнимал Оксанку - хотелось кусать губы и оттолкнуть этих двоих друг от друга. Нога в сандалии соскользнула с педали, Танька пнула её и чуть не свалилась в кювет, но сохранила равновесие.

Ей вроде хотелось доехать домой и спрятаться ото всех, чтобы как следует пореветь, а вроде и хотелось развернуться и поехать обратно к Костику. Но сидеть с ними втроём и чувствовать себя лишней тоже было плохо. Злость выпарилась потом на футболке, Таня как-то резко осознала, что устала ехать по жаре и пыли, и ей стало очень одиноко и жалко себя. Она стащила велик на обочину, кое-как замаскировав пыльной травой, и спустилась к Устинке. Хорошего подхода к воде здесь не было, щиколотки обожгло крапивой и чем-то царапнуло. Танька разулась, вошла в воду, начала обтирать ноги и руки до плеч. Вспомнилось, как час назад также в воду входила босая Оксанка, а ей навстречу выходил радостный и как-то особенно красивый от этого Костя. Танька всё-таки заплакала, попыталась умыться, и, зачерпнув воду, вспомнила кое-что, что слышала от бабушки, давно, ещё в детстве, когда по вечерам то Гвоздь, то бабушка пытались уложить её спать.

- Как берег с берегом не сходится, так и раб божий Константин с рабой божией Оксаной не сходитесь, - зажмурившись, быстро проговорила Танька. Голос был гнусавый от слёз и звучал неубедительно. Хотелось добавить чего-то ещё.

- Встану не благословясь, - всхлипнула Танька. Тут же поняла, что с этого надо было начинать, и почувствовала себя ещё более глупо. Устинка текла вокруг неё, легонько подталкивая под коленки, как бы говоря “раз начала, делай”.

- Иссуши Оксанку, река-сестра, как меня любовь к Косте сушит.

Слова начали складываться легче, их как будто уже не надо было придумывать. Так часто учат молиться, мол, скажите своими словами, на небе поймут. Только она сейчас не молилась.

- Вытяни из неё красу, отбери чёрную косу, да и вылей как река льётся. Словам моим ключ да замок, ключ в воду, замок за щёку… - Танька набрала ладонями воду, как будто хотела прополоскать рот после зубной пасты, подержала во рту и выплюнула обратно в Устинку. Вкус был неприятный, тинный, и с плевком как будто вышло и растворилось в воде что-то чёрное и скользкое. - Аминь.

Танька постояла, посмотрев дальше по течению, где за парой излучин остался их пляжик. Она выбрела на берег, вывела велик обратно на шоссе и поехала домой обедать.

 

Вечером Танька с Гвоздём снова приехали на пляж. Танька слезла со своего велика и начала спускаться на песок, как вдруг увидела, как Оксанка сбрасывает с себя платье, и, смеясь и оглядываясь на Костика, то ли дразня его, то ли наоборот, приманивая за собой, заходит в воду.

Последнее купание на закате за пол-лета успело стать ритуалом. Даже в плохую погоду они забегали в реку хотя бы по колени. Оксанка заходила в воду уверенно, не смотря под ноги, и не сразу почувствовала, что что-то то ли сковывает, то ли тянет её.

- Костик! - отчаянно закричала Таня сверху. - Останови её! Вытащи Ксанку!

Она уже и сама наполовину бежала, наполовину падала с песчаного склона, но было поздно. Ноги Оксаны, красивые, длинные, уже округлившиеся около бёдер ноги, начали мгновенно морщиниться, как снятые колготки. Мокрые волосы высохли и начали падать в воду, как будто все разом обгорели у костра. Течение, почти незаметное у берега, стало быстрым, Оксанку, кажется, начало сбивать с ног - или она не могла удержаться на том, что раньше было ногами. Оксанка обернулась на Костика, который вскочил и бежал к ней, но понимал, что не добегает, не дотягивается, чтобы сразу вытащить из воды. Она успела заметить, как отражается закатное солнце в стеклянных панелях института, и потеряла сознание.

Костик вытащил Оксанку, подхватив под мышки, и свалил на песок. Тело Оксанки было похоже на наполовину сдувшийся воздушный шарик. Грудь “шарика” поднималась и опускалась, кожа головы Оксанки напоминала высохшую репу, пролежавшую в подвале до весны. Костик смотрел на неё пару секунд, потом обернулся и страшными глазами посмотрел на подбежавшую Таню.

- Танюшка, - хрипло сказал Костя, - Танька. Ты же знала, что с ней сейчас это случится. Ты почему кричала, Тань?

Гвоздь, нелепый и длинный, спустился на пляж и растерянно смотрел на друга.

- Паш, - глотая слёзы, выдавила из себя Танька, - Паш, съезди за спасателем… или за врачами. Я тоже, но ты быстрее доедешь.

- К Оксанкиной матери съезди лучше, - зло бросил Костя и сел на песок, обхватив голову руками. - Я подожду.

Когда Танька вернулась, “скорая” уже поднимала Оксанку, до пояса прикрытую поясом, на носилках к машине. Почему-то рядом была ещё институтская машина и несколько гидробов. Один из них спускался к воде, наверное, чтобы вытащить оттуда Костю.

Костя то нырял, то снова выныривал, словно, как пару недель назад, пытался найти пропавшую Оксанкину серёжку. Вынырнув в очередной раз, Костик оттолкнулся и лёг на воду на спину. Таня заметила, как что-то странно блестит у него на глазах, и не сразу поняла, что Костик плачет.

Мужчина-гидроб зашёл в реку, намочив халат, аккуратно потрогал Костика за плечо и помог ему выйти из воды. Танька отошла подальше и отвела велик. Она боялась встретиться с Костей глазами. Перед тем, как уехать, она успела заметить, что Костика усадили в кабину маршрутки “скорой”, а носилки с Оксаной завезли в институтскую машину. Гвоздь сказал, что на всякий случай съездит с Костей. Таня кивнула, не до конца осознавая реальность происходящего.

- Пашк… Она очнётся?

- Посмотрим, Тань. Надеюсь. Бабушка бы сказала, будем молиться за неё.

Таню передёрнуло, но она сделала вид, что просто замёрзла. Она развернула велик и во второй раз за сегодня поехала вдоль реки домой.