Быстро бежала Бажена. Бежала – и не оглядывалась. Казалось ей, вот уж ей в пятки дышит вся Рогволодова псарня. А псы у её жениха были свирепые, клыкастые.

Так и мелькали под ногами травинки да жухлые листочки. Так и тянулись к ней крючковатые лапы-ветви. Так и рябили перед глазами стволы.

А в голове всё грохотало Рогволодово: «Женатый или вдовый – тебе выбирать, каков я выйду завтра из опочивальни!»

Тогда-то ногам и побежалось! Нянюшки-тётушки, полупьяные дружки – как удалось от них увернуться, как посчастливилось вырваться? Словно сокрыла Бажену тайная сила от глаз батюшки, сестёр и братьев – невидимкою ускользнула.

Рогволод – иного роду-племени. Родовое имя его вовек не выговорить было. Чужак есть чужак, хоть все его соплеменники и побрали наши имена, и девок себе присмотрели. А чтоб силою не брать, нашими молитвами молились. Своим ломаным корявым выговором молились, да ухмылялись. Пускай батюшка и братья раболепствуют. Пускай любопытные дуры-сёстры отдаются в тихий плен этим чужакам с землистыми лицами, злыми глазами и нелепо сидящими нашими одеждами на сутулых фигурах громадин. Бажена не станет! Замуж – ишь, чего отец удумал. Родную дочь – за чужака замуж. За уродище иноплеменное!

Всё делал лес, чтоб Бажене хорошо бежалось: то тут сучок подвинется, то там корешок приопустится, то брёвнышко в сторону отползёт. Давным-давно уж смолкли крики, посвисты и лай. Давным-давно уж Бажена вовсе не понимала, где какая сторона. А ну, как она обежит кругом и снова выйдет к жениху?

Только так подумала – и обернулась. Нет: лес как лес. С любой стороны лес, куда ни глянь. И впереди лес, и сзади лес, и по сторонам. Ни просвета, ни проблеска. Тогда что толку куда-то бежать, если во все стороны раскинулся одинаковый лес?

Бажена пошла медленней, опасливей – и сразу в ногах застучала боль. И захотелось пить. А ещё – стало страшно.

Вот как бывает, оказывается, страшно, когда желания сбываются! Возжелала сбежать от жениха – пожалуйста. Возжелала, чтоб батюшка, да и всё её семейство, так легко продавшее её чужаку, провалилось куда подальше – пожалуйста! Вольной жизни возжелала – да вот же, сколько хочешь, живи – не хочу!

Крутилась Бажена на месте, оглядывалась – страшно стало, хоть кричи. А что кричать-то, когда непонятно, кто услышит, кто отзовётся. Так она топталась на месте, топталась. А под расшитыми свадебными туфельками всё сминались-хрустели листочки.

И тут у ствола она заметила подосиновик. Да не один, а ещё с семейством малышей впридачу. Так и кивал ей своей оранжевой шляпой, так и звал! И где он только раньше прятался, в какие листья зарылся? Она окинула округу взглядом, словно собиралась сделать что-то запретное. А потом – нагнулась сорвать его.

Так он и дался! Хвать – а это просто листочек подставил бочок так, что словно светился охрой. Как так-то? Ведь был тут подосиновик, точно был!

Но тут Бажена заметила другой гриб – в паре шагов слева. Позабыв о страхе, она подошла и нагнулась за ним. Опять листочек, а не рыжая шляпа! Да что этот лес, насмехается над ней, в самом деле?

И грибы ей вроде бы сейчас вовсе незачем, а снова стоит-озирается. Где же этот противный дед-подосиновик со своими грибочками-малышами? Так вот же он, впереди, под во-о-он той берёзой!

Опять не он! Опять просто жухлый листочек. А подосиновик словно в мгновение ока выглянул из-за ствола ещё дальше, в трёх шагах.

– Вот же противный! А ну, иди сюда!

А в ответ Бажене – только смех чудится. То ли гриб над ней потешается, то ли птица смеётся, а то ли и вовсе кто пострашнее. Глядь – перед глазами одни стволы рябят. А кто-то всё знай себе смеётся-заливается над Баженой, да раскатами, словно сами деревья шутки играют с бедной девушкой! И жалко себя ей, и гневается она – а на кого гневаться?

– Эй! Кто тут? Кто тут смеётся? – а ответом ей только эхо по лесу разливается, ударяется о кроны и обратно приносит её же слова вперемешку с хохотом. – Кто смеётся, я спрашиваю?! – злилась Бажена. – Ну не гриб же, в конце концов!

Тут хохот и вовсе стал заливистым, а сквозь него почудилось ехидно-хитроватое:

– Гриб, гриб!

Всяк погиб,

Кто залез

В вещий лес!

Страх так и окатил её – до жуткого холодка внутри. Она смотрела то под ноги, то вдаль в рябь стволов, ища глазами хоть одну живую душу. Тут ногу ей мягко полоснула гладкая плеть. Она дёрнулась, споткнулась и, падая, глянула вниз – по ноге проелозил ужик. Бажена не больно, но очень обидно упала на сухие листья с громким “Шурррр!” Тут же рядом возник этот гадкий подосиновик.

– Гриб!

Лёжа щекой на листьях, она наблюдала, как ужик подполз к нему, поднял голову и покивал, словно поклонился. Гриб поморгал глазками-бусинками, ухмыльнулся в русую бородку и нахмурил бровки. Чудится, что ли? Бажена подумала, что умом уже тронулась от страха.

– … С глазами…

И, уже теряя сознание, лёжа совсем без сил, она услышала хохот леса, а сквозь него нараспев язвительное:

– У на-а-ас в Ря-а-а-азани

Гря-а-а-абы с гла-а-азами:

Их я-а-а-адят,

Они гля-а-а-адят!

 

 

 

Очнулась Бажена – а спустя миг казалось, что и не очнулась вовсе: так и продолжается её жуткий сон. Сама она восседает на деревянном троне, а вокруг вьются-кружат то ли девы, то ли тени: лица землистые, волосы бурые, руки худющие, длинные. Одежды на них – словно полупрозрачные платья из самой пыли. Черпают они из чаш золотой порошок и сыплют на голову Бажене. Завертела она головой, чтобы стряхнуть с себя золотую пыль – не удержалась и чихнула.

Тут же девы расступились, и Бажена вокруг увидела полно народу. Да вот только честным людом эту толпу никак было не назвать: какие-то полулюди с лосиными головами и копытами, клыкастые вепри с человечьими телами, птицы-синицы у них на плечах, пернатое сириново племя с лицами дев, с руками изящными, а хвостами – птичьими, древолюди, похожие на тех дев, что опекали Бажену… Кого тут только не было!

Все устремили взгляды на Бажену. А средь них ступал некто высокий, торжественный, величественный. И страшно довольный собой – насколько могла Бажена понять по тому, что, судя по всему, было хоть и ужасной, но всё-таки мордой. Сразу так и не сказать было, что это за зверь такой – в нём было всё от всех лесных сущностей сразу. Внизу – копыта, на руках – два пальца тоже срослись в копытца, а остальные вроде как человечьи, только крючковатые. Морда – то ли человечья, то ли звериная. Из-под нарядного, шитого золотом камзола поднималась мускулистая шея – в шерсти до подбородка. А лицо всё было - в зелёной змеиной чешуе. Голову же короной венчали рога. Глаза – золотые, с вертикальными драконьими зрачками – уставились на Бажену. Он ухмыльнулся своим безгубым ртом:

– Добро пожаловать. И не сопротивляйся. Я Ахтоний. – помолчав, он не дал Бажене перевести дух от ужаса и издевательски добавил, – Твой жених.

– Я сплю. Я просто сплю и мне это чудится. Мне снится кошмарный сон. Просыпайся, Бажена! – сама себя уговаривала она, бормоча под нос. Но все замерли в такой тишине, что её бормотание услышали даже те, кто стоял в самом отдалении. Они переглянулись друг с другом и с этим чудом-юдом – и раздался хохот. Ох, и смеялись они над Баженой, ох, и улюлюкали! Громче всех раскатывался смех чудища. Бажена узнала этот смех – он-то её и заманивал в глушь.

Девицы, что кружили, продолжая обсыпать её золотой пылью, сладкоголосо затараторили грудными голосами:

– Девица уже не спит, девицу пробудил наш веждь.

– Какой ещё веждь? – сердито дёрнулась Бажена, и обнаружила, что побеги плюща накрепко оплели ей руки и грудь, не давая встать.

– Веждь, что ведает нашим лесом. Веждю нужна невеста. Мы давно ждём, пока попадётся подходящая невеста.

– Да какая ещё невеста?! – бессильно закричала Бажена. – Я невеста Рогволода, а не этого чудища! А ну, пустите!

Откуда ни возьмись вырос скрипучий грибок – тот самый, хорошо ей знакомый – и проскрипел:

– Хороша невеста!

Слетела с насеста

С кикой набекрень

В свой венчальный день!

Снова все засмеялись, заржали, забили копытами. Как же гадко мало того, что угодить к каким-то лесным чудищам-юдищам, так ещё и быть для них позорищем-посмешищем!

А потом умолкли. Чудище приблизилось к ней на шаг – земля задрожала. Оно злобно скривилось и выдохнуло – пооблетали листочки с ближайших деревьев. Оно наклонилось к Бажене близко-близко – так, что глаза его стали казаться огромными смоляными озёрами – и презрительно изрекло:

– Мне нет сейчас ни забавы, ни заботы обращаться в красна молодца, обхаживать тебя и одаривать безделушками. Мне нужна невеста. Ты завтра же станешь моей женой. Ты родишь мне детей. Мне нужны сильные сыновья, чтобы расширить свои владения, и чтобы в каждом уголке этого леса было по наместнику.

– Ты же… Ты же даже не человек! – еле выдохнула перепуганная Бажена.

– Я веждь. Я Ахтоний. Я сила этого леса. Я лучше, чем любой из людей, – самодовольно выпятило грудь чудище. – И если тебя это обрадует, то я пойду войной на Рогволода. А то уж слишком они зарвались – лес рубят да город строят. Впрочем, если тебя это не обрадует, тоже ничего. Главное, рожай мне детей, а уж я позабочусь, чтоб из них вышли сильные вежди, как я.

Бажена как представила, как это чудище к ней прикоснётся, так ей и дурно стало.

– Нет! Да я скорее убью себя, чем твоей буду!

– Что же тебе не по нраву? Дом у тебя будет – гулять-не нагуляться. Озёра здесь есть, ручьи. Как хочешь здесь – так и живи. Всяк зверь тебе поклонится, всяк мою волю исполнит – ибо нет здесь, в лесу, ни звериной, ни человеческой души, которая бы мне не служила. Весь лес теперь – твой дом!

Эхо гулко побежало по округе: «…ой …ом! ...ой …ом! …ой …ом!” Бажена подняла глаза, но на чудище и не глядела – только окинула взглядом его страшных слуг. Ахтоний не ждал её согласия – он умолк и медленно прошёл к своему племени. Вовсю уже готовили пир: откуда-то притащили столы и скамьи, несли на него причудливые яства. Бажена оказалась во главе этого стола, а напротив неё, по другую сторону, во главе воссел Ахтоний.

Бажену так и не распутали от плюща: она была накрепко привязана к своему трону. Девы из племени древолюдей подносили ей еду и напитки. Она безразлично их принимала.

– Ну, что, невкусно тебе? Не угодил?

– Не угодил. Отпусти.

Чудище с гулким издевательским смехом изрекло:

– Отпустить? Ха! Ну, отпущу я тебя – куда пойдёшь? Пешком до самого Кадома? В объятия к своему Рогволоду?

Тут Бажене вовсе стало дурно – к Рогволоду ей уж точно никак нельзя. Зашибёт, да и только. А не зашибёт, так изобьёт, да и дело с концом. И отец не похвалит. Если вовсе не отречётся.

Видимо, эти тревоги отразились у неё на лице – чудище тут же продолжило:

– Вот и решится завтра судьба твоя, невестушка. Веждиней станешь.

Что возразить на это было? Куда ни кинься – везде его лес, хоть беги, хоть не беги. Умолять отпустить – так и некуда отпускать, оказывается.

Так и пили эти чудища да звериные племена за красоту Бажены, за могущество Ахтония да за здоровье их будущих детей. Дочери сиринова племени пели, древодевы танцевали, вепри играли на гуслях. А веждь смотрел на них с отеческой любовью, хохотал в ответ на их шутки, радовался празднику. То тут, то там мелькал грибок – тот самый злосчастный подосиновик, что заманил её в чащу, и то и дело воспевал бабье лето:

– Угодила осень

Золотым колосьям:

Днём вёдро,

Ночью бодро!

Вокруг уж опустилась ночь – зажгли факелы и продолжили веселиться. Никто и не думал развязать, наконец, Бажену. У неё уже руки-ноги затекли сидеть. А звериные племена пили за неё, словно не замечая виновницу торжества. Будто и к празднику она никакого отношения не имела. Один лишь слуга на пиру сдерживал радость, не хохотал со всеми да в пляс не пускался. Сидел по правую руку от Ахтония и то и дело перекидывался с ним словечком. Лица Бажена не видела – надвинул он капюшон к самому носу. Только борода поднималась да кадык перекатывался, когда он молча опрокидывал в себя медовуху. Не козлиная бородка, не лосиная – вроде обычная человечья борода.

Каким красивым, каким привлекательным показался Бажене этот человек – пусть бы даже он оказался настоящим уродищем! На фоне звероподобных Ахтониевых слуг он был красив просто тем, что был человек! Позвать бы его, да послушать простую человеческую речь – не блеяние и не визжание.

Да только звать его не пришлось. Долго ли, скоро ли – а ненавистный пир кончился. И Ахтоний, и братия его лесная – все были крепко во хмелю. Шатаясь, подошёл он к Бажене. Ноздри его раздувались, глаза казались багряными.

– Завтра с утра мы совершим ритуал. Косу тебе расплету – веждиней станешь. А уже послезавтра будешь носить моих детей, веждей будущих.

Бажена как могла скрывала страх. Не оставит он её в покое добром – так надо хоть схитрить попытаться.

– Ахтоний… Веждь… – нерешительно начала она, не смекнув, как правильно его величать. – Не могу я за тебя замуж. Ты богатый, щедрый, гостеприимный. А я бесприданницей идти за тебя не могу. Дай мне хоть время покрывало венчальное соткать, с девичеством попрощаться.

Голос-предатель звенел-дрожал. Ахтоний вроде как смягчился, приблизил свою морду к Бажене и дохнул почти в самые губы. Как ни держалась она, а, видно, не выстояла и скривилась от страха перед поцелуем этой морды.

– Противен, значит?! – хмельным Ахтоний загремел ещё громче. – Не может она! Ты мне в уши свою хитрину не лей. Я за человеческой дочерью пять лет гонялся!

И как стукнул кулаком по столу – да так, что только груда щепок от него и осталась. Тут же выскочил гриб и бодро пропел:

– Хитрая невеста

Будет под арестом

Дожидаться свадьбы!

Как ей не сбежать бы!

– Ох, не хотел я, да ты сама напросилась! Будешь в яме сидеть и там хоть до утра с девичеством прощаться!

Бажена бессильно зарыдала:

– Нет, нет! Не надо в яму! Я не могу…

Подосиновик ехидно захихикал. Ему стал вторить хмельной хохот Ахтония. Так они, смеясь и отошли шагов на десять. Уже уходя совсем, чудище обернулось и окликнуло:

– Олег!

К нему приблизилась фигура в капюшоне – тот самый бородатый витязь, что сидел по правую руку от веждя.

– Возьми по паре вепрей да медведей. Девы приведут её в яму. А ты запри решёткой сверху. Стерегите её.

А сам – вот вам и женишок! – приобнял за талии двух хихикающих древодев и увлёк их куда-то, куда не дотягивался свет факелов.

Те девы, что остались, отвязали Бажену и отвели её к озеру – помогли умыться и привести себя в порядок. Бажена боялась, что вода окажется холодной. А нет, тёплая, как парное молоко. Луна рассыпала блики по поверхности, и они качались, убаюкивая Бажену. Прежний страх словно растворялся в озере, и хотелось подольше не выходить из воды, чтобы не переживать новые тревоги.

– Ну, хватит там плескаться уже. Веждь тебя приказал запереть.

Бажена резко обернулась – на берегу стоял витязь.

– Ты что смотришь? А ну, вон!

– Веждиней будешь приказывать. А сейчас ты пленница.

Сказал, но всё-таки отвернулся. Тут же девы вошли по пояс в воду, подхватили Бажену и увлекли на берег. Укутали в покрывала, одели, и повели куда-то прочь от воды.

Здесь уже ждал витязь, а поодаль – несколько чудищ со звериными головами. Бажена его и побаивалась, но не было у неё больше никакой другой ниточки к человеческому миру, кроме него.

– Неужто в привычке у добрых витязей невест в темницу сажать? – взмахнула ресницами Бажена.

– Веждиней будешь – будешь перечить. А сейчас молча иди.

Он кивком указал Бажене на распахнутую решётчатую дверь в холмике-землянке. Она покорно вошла и села на скамью – единственное, что здесь было. Лязгнул засов. Часовые зверолюди заняли свои места у входа. Витязь сел на кочку поодаль. Древесные девы захихикали:

– Так мы свободны?

– Свободны, свободны. Идите.

– Так мы свобо-о-одны, Олег. Ты же не дашь нам заскучать? – игриво протянули девы нараспев, хватая его за руки.

– Развлеките сегодня кого-нибудь ещё. У меня ещё дела. – Витязь высвободился от них и устало потёр виски.

Девы досадно хмыкнули и удалились. Бажена хотела было заговорить с витязем, умолять его помочь, но боялась, что часовые доложат веждю, и станет только хуже. Она подошла к решётке и долго-долго смотрела на него. Всё пыталась угадать, что там, под капюшоном? А ну, там рожки. Или ослиные уши. Или что-нибудь ещё нечеловеческое.

Витязь будто почуял взгляд Бажены – сам поднял на неё глаза и внезапно откинул капюшон. Бажена шумно втянула воздух – вдруг там не витязь, а ещё какое чудище! Но нет – это был простой сын человеческого племени.

 

 

Устал Олег, как давно не уставал за последние пять лет. Птичка была в клетке Ахтонию на радость. Да только Олегу не на радость. Всё было Олегу не в радость, что Ахтония радовало. А всё потому, что затаил он на веждя лютую, смертельную обиду.

Давно искало лесное чудище человеческую дочь. Веками искало – ибо зачем и куда спешить тому, кто живёт жизнью вечной и ведает первобытными силами? Всё может веждь – и лесом повелевать, и в подобие сынов человеческих обращаться. Так оно однажды и обратилось – стало добрым молодцем, да таким, что девки всего села перед ним красовались. Да на беду Олега выбрало оно одну – ту, что однажды назвалась невестой Олеговой и поклялась ему принадлежать. Ушла она в лес, одурманенная глазом змеиным, искушённая образом лживым. Ушла, и на Олега не оглянулась. Семье – позор, Олегу – несчастье, себе – беду накликала.

Ушёл Олег во владения Ахтониевы. Научился спать на сырой земле, слышать голоса звериные, понимать следы лесные. Долго жил он по опушкам, постепенно продвигаясь глубже в лес. И казалось ему порой, что теперь он немного и сам стал как Ахтоний. Лес ведает, пускай и не повелевает им.

А что же душа его, невеста, ставшая женой чуду-юду лесному? Не успел Олег. Нашёл он веждя, назвался следопытом да присягнул ему служить. А дочери человеческого племени подле него нет. Нигде её больше теперь нет – во хмелю поведал ему Ахтоний. Затосковала она по людям, испугалась зверя – да бежать надумала. На сносях уж была, сына чудищу лесному принести готовилась. Не выдержала – ускользнула тайком. Зол был Ахтоний. Зашиб он жену свою в гневе, и сожрал её вместе с нерождённым веждем.

Откуда же, из какого внутреннего источника у Олега выдержка взялась вместе с Ахтонием сидеть да за кружкой потешаться над этой историей, да восхищаться, как чудище силой напиталось, отведав человеческой плоти. Сколько хладнокровия вложил Олег в свою службу чудищу, столько же и лицемерия. Задумал он недоброе. Ибо в ответ на недоброе только и можно, что недоброе задумать.

Долго был Олег подле Ахтония – четыре лета минуло. Долго бродил его тропами, слушал его голос, вглядывался в его знаки. И баюкал, лелеял свою месть. Знал он лазейки, которые выводили из колдовского леса. Знал и самого коварного прихвостня, которому бы лучше на глаза не попадаться – подосиновик-пакостник.

Всё теперь шло, как надо Олегу. Обручилось чудище с девицей, довольное да хмельное с древесными девами милуется забавы ради, назавтра готовится новую горлицу покрыть. Только бы теперь эту горлицу провести!

Поднял Олег глаза на девицу, откинул капюшон – пусть привыкает. Да только она почему-то аж всхлипнула – неужто и у него на месте головы ждала звериное что-то увидеть?

– Боишься меня?

– Боюсь тебя, витязь, – долго помолчав, ответила девушка. – Всякого боюсь, кто восседает по правую руку от моего мучителя, кто ест и пьёт с ним.

Дивился Олег её спокойной речи. Никак, задумала какую-то бабью пакость.

– Правильно боишься. Бойся. – повернулся Олег и пошёл прочь.

– Не уходи, витязь! Не уходи! Не оставляй меня с этими зверями! – Дева бросилась на решётку и упала на колени.

Олегу пришлось повернуться.

– Белые рученьки-то не бей: Ахтоний сердиться будет, если ты назавтра в синяках да ссадинах будешь. Свадьба у тебя, – ухмыльнулся в бороду Олег и перемигнулся со зверолюдьми, что стерегли девушку по обе стороны двери.

– Ах, так! Тогда вот! – Схватила дева с пола своей темницы сучок обломанный и давай себя им по рукам царапать. Плачет, но всё царапает. Того и ждал Олег, на то и расчёт был. Он метнулся к решётке.

– Ну, хватит, хватит. Чего тебе надобно, чтоб ты спокойно до утра тут досидела?

– А утром что? Лучше мне будет, что ли?! – не унималась девушка, продолжая себе уродовать руки. Ну, будет уж, это слишком. Олег протянул руки сквозь редкие решётки и схватил её запястья. Она так и вскрикнула – видно, перестарался и сжал больно.

– Утром будет лучше, – со вздохом заверил Олег и даже улыбнулся девушке, покуда стражники не смотрели. Она, видимо, воспряла духом. Олег отпустил её и снова отошёл от решётки.

– Так ты спасёшь меня, витязь? Спаси меня! Ты же честный воин! Ты человеческий сын. Ты не можешь бросить здесь, в этой глуши, в темнице беззащитную девушку.

Олег обернулся и переглянулся со стражниками. Потом хмыкнул и уточнил:

– А где именно беззащитная девушка хочет, чтобы витязь её бросил? Может, на берегу озера? Или вон за той корягой? Или может, на поляне?

Олег приблизил к лицу факел и заговорщицки шептал, чтобы выглядеть пострашнее. И видимо, это сработало: стражники визгливо заржали, а девушка заплакала. Даже немного жалко её стало. А хотя… Нечего невестам бегать куда глаза глядят от своих женихов, вот и не будет с ними такое приключаться, злобно подумал Олег. Ну, да ладно. Хватит этого скоморошества пока что.

 

 

 

Ушёл Олег. Ушёл, чтобы вздремнуть до рассвета, да чтоб вернуться. Часовые, попарно сменяясь, поначалу стерегли Бажену. Ахтоний храпел так, что весь лес дрожал. Звериные племена вповалку вторили Ахтониеву храпу. Отдыхал жених перед свадьбой. Доверил он лес перед самым важным своим днём своему самому верному слуге, кого усаживает по правую руку и кого посвящает в свои тайны и планы. И лес доверил, и невесту. Ох, и знало б чудище, кому доверяло!

Мирно спали все четверо стражников к утру: ведал Олег, каких ягод-грибов им в воду подсыпать да на ночь бурдюк им оставить. Поначалу они менялись, а потом сморило их беспробудно. Того только и ждал. Теперь бы девица крик не подняла.

Отпер Олег засов – встрепенулась девица. Видно, и не спала, а так, дремала да думы думала.

– Витязь, что ты? Ты спасёшь меня? – хватала она его за руки.

– Как ты хочешь, чтобы я тебя спас? – колебался, обдумывал ещё Олег.

– Увези меня! Молю тебя! Вечно за тебя молиться буду, только увези меня подальше! Ты тропки знаешь, лесом хаживаешь. Ты знаешь путь.

– Отпущу тебя – и иди в свой Кадом.

Девица аж в лице поменялась. И без того бледнее луны была, а тут и вовсе прозрачно-белой сделалась.

– Нельзя мне в Кадом, витязь! Проведи меня куда подальше. Будь мне заступником!

Олегу только того и надо было. Всё он продумал, всё приготовил. Он быстро подвёл коня, подсадил на него девушку, сам вскочил в седло и направил коня к озеру. Бесшумно ступали неподкованные копыта. Словно невесомый парил по лесу конь.

Да вырос тут перед ними подосиновик-трезвенник, неспящий, зато противнющий:

– Стой! В лесу тревога!

Нам нужна подмога,

Изловить девицу,

Чтоб мог веждь жениться!

Как понеслось это по лесу, как зазвенело эхом! Нечего было терять уж Олегу! Схватил он девицу покрепче за талию, пришпорил коня – полетели копыта-скороходы, взмокли гнедые бока. А гриб скок на подол её платья – да цепко сидит-держится. Бажена заметила его и тоже давай спихивать его, стряхивать с платья. А он уцепился – и знай себе вопит про тревогу. Вот уж и озеро!

Знал Олег тайный проход, каким на рассветах можно сразу на край леса выйти, да не в Кадомской стороне, а в Рязанской. Сокрыто было то место в камышах да рогозе, там, где озеро вытекает в неспешную лесную речушку. Бросился конь прямо вброд к воде, взмахнула руками девица, вскрикнула – а они уже ухнули в речушку, припорошенную редкими бликами первого солнца.

 

 

 

Коню всё тяжелее становилось истирать копыта о накатанную дорогу полем – давно уж они вынырнули из ручья и попали сразу на край ненавистного леса. Пришлось спешиться. Оторвала девица деда-подосиновика от платья. Только Олег хотел браниться на него – а тот упал на землю, да так и врос в неё. Молча стоял он на опушке, только глазами знай себе моргал. Нет здесь больше власти Ахтониевой – и нем стал гриб. И тело его одноногое мать-земля крепко теперь держала, чтоб не бегал где ни попадя, не ехидничал и злой силе слугою не был.

– Ну, вот и всё. Теперь мы далеко от чуда-юда. Здесь его власти нет. Здесь он только маревом да обманом власть имеет.

– Спасибо тебе, добрый молодец! Отвези меня ко двору сего княжества. Здесь меня приветят, здесь я батюшке весточку напишу.

– Не напишешь ты весточку, и ко двору не поедешь. Со мной теперь поедешь. Моя ты теперь невеста.

Олег голодным хищником впивался глазами в Бажену – как же сладко было назвать невестой ту, которую вырвал из лап Ахтония. Теперь он его невесту украл. Должок вернулся. И девица хороша – теперь при утреннем свете Олег разглядел Бажену. Такую и украсть приятно.

– Да ничья я не невеста! Мне не надобно замуж! И тебя я день как знаю! Я думала, ты благородный витязь! А ты…

– А я долг свой возвращал. Пятилетний долг. Ахтоний мою невесту украл и погубил. А теперь я себе его невесту взял. Да, как погляжу, слихоимствовал даже! – бесстыдно окинул взглядом он Бажену с головы до пят.

– Злой, коварный и мстительный ты!

– Оба мы пили из чаш лесного чудища. Оба купались в водах чудо-озера. Оба видели то, что не человечьему глазу назначено видеть. И месть моя не окончена. Змиеборцы нужны. Сильные, здоровые и такие, чтобы в крови у них ненависть к чудищу лесному закипала. Ты родишь мне детей – они станут змиеборцами и возглавят битву с лесным веждем.

 

 

 

По всей земле Рязанской расползлись грибницы – быстро бегать теперь не могут. Злой силе не служат, с добром не дружат. Сердитые стоят, молчаливые. Шляпы пониже надвинули да знай, стоят себе, глазами лупают.

И плакала Бажена, и кляла Олега – а была теперь его невестой. И некуда было деться: бежала от одной недоли, угодила в другую, да спас он её. Стала она его женой. Иногда, забываясь, Олег её именем прежней невесты величал. Да никогда не обижал. Баловал Бажену, одаривал. И сыновей любил. Маленьких змиеборцев. Герб свой заложил – витязь, вонзающий копьё в чудище. С соседями военные союзы заключил. И ждал. Ждал, пока придёт время довершить его месть.